Когда б имел златые горы... (гет)

Мы с Фрит подскочили в это утро раньше всех. Разметав полами юбок густой утренний туман, стелившийся по двору, мы взлетели на крышу дома по лестнице, которую еще на прошлой неделе наскоро сколотил нам отец, и сели ждать.

Я, конечно, не различила бы и стадо олифантов, покуда оно не приблизилось бы на сотню шагов, но у меня была Фрит — остроглазая и взбудораженная не меньше меня. Последний раз, когда она видела своих братьев, ей было не больше пяти. Она мало что помнила, кроме того, что они были «высокие и сильные».

Я усмехнулась. Ни разу еще не видела щуплого эорлинга, а уж избранных в регулярную дружину столицы и подавно должны были набирать из лучших. Мне было интересно, насколько они похожи на отца и мать, как отнесутся ко мне и что вообще расскажут о жизни в Эдорасе. Приемыши вроде меня — не редкость на окраинах, но одно дело, когда это у кого-то, и совсем другое — когда оценивают именно тебя.

Какие они, Годлаф и Ратгар?

От сидения на стылой крыше у меня уже начали затекать ноги.

— Ну что там? Никого?

— Никого, — отозвалась сестренка, не сводя взгляда с далекого горизонта, где она, наверное, могла видеть начало дороги к нашему дому. За это лето Фрит выросла изо всей своей одежды, и теперь ее тонкие руки вылезали из рукавов рубахи почти по локоть и наверняка были холодны как лед.

Из дома вышли отец и мать. Отец уже позавтракал и собирался в свой обычный дозор. Казалось, его ничуть не тревожит, что он не встретит сыновей дома вместе со всеми, но я точно знала, что это только внешний обман, и лишь долг и честь не позволяют ему пропустить сегодняшний день. Мать, как обычно, подала ему меч и попрощалась: каждый рейд мог быть последним. Я тоже подняла ладонь в знак прощания, когда отец вскочил в седло, и дернула Фрит.

Долг уводил отца в другую сторону, но я была уверена, что, выворачивая со двора, он кинул не один взгляд на излучину дороги, где в любой момент могли появиться два всадника.

— Все еще никого?

— Никого.

Я встала во весь рост и прошлась по коньку до лестницы.

— И сейчас никого?

— Никого, я же сказала! — мелкая на миг оторвалась от своего поста и бросила на меня возмущенный взгляд.

— Я принесу нам поесть, — сообщила я, сползая по лесенке.

Мать уже занялась работой. Вчера полдня шел дождь, и валки, что мы притащили с поля, нужно было раскидать на вешала. Я остановилась в нерешительности, не зная, должны ли мы с Фрит бросить свой насест и тоже заняться делом, но Винлинд лишь махнула мне рукой — «сидите».

Я приволокла на крышу пару кусков хлеба, молодого сыра и огурцы. Подхватила было на кухне кружку с иван-чаем, но поняла, что все вместе мне по лестнице не поднять. Да и так сойдет. Отличный завтрак из собственных продуктов — то, что нужно растущему организму. Удивительно, что после той самой первой зимы я ни разу не заболела. Даже банального заложенного носа со мной больше не приключалось, хотя по разным причинам выскакивать на мороз порой приходилось в одной рубашке. Или по два часа под дождем тянуть из грязевой ямы застрявшего там стригунка. А прошлой осенью случился такой ураган, что с сарая снесло крышу, и мы половину ночи все вчетвером собирали новую, чтобы все наше зерно не разнесло обратно по полям.

— Ну, что? — снова спросила я, выложив еду на балку и стряхивая крошки с ладоней. — Чего видать?

— Дорогу лиса перебежала. Там, — она показала влево, — орел охотится. А у Эгге во дворе сено наконец-то жгут.

Эгге был нашим соседом, мальчишкой лет десяти. Его семья отличалась, на мой взгляд, нездоровой страстью копить бесполезное барахло «на черный день», и пресловутое серое, многолетнее сено занимало почти весь их двор. Мы с Эгге нечасто виделись, но когда это случалось, я каждый раз вспоминала своего Пашку. Интересно, каким он стал теперь? Вспоминает ли обо мне?..

— Смотри! Нет, глянь! Они? Это они? — Фрит подскочила как ошпаренная, и я в панике схватила ее за руку, когда босые ноги уже заскользили по скату. Но сестра этого даже не заметила. — Мама! Мама! Едут!

Я честно смотрела туда, куда указывала мелкая. Но все, что я увидела, это едва различимая мутная полоса между полем и небом. Фрит высвободилась из моей нервной хватки, в три прыжка одолела расстояние до лестницы, обогнув мою застывшую спину, и буквально скатилась вниз. Мать, бросив вилы, наскоро умыла лицо и тоже пошла к воротам. Одна я осталась на прежнем месте, высматривая приближающиеся точки. Мне почему-то хотелось запечатлеть в памяти именно этот момент. А может, я банально стеснялась присоединяться к этому семейному счастью, хотя сердце мое плясало и задыхалось тоже.

«Ничто» превратилось в плывущие точки, точки — в пятна, а пятна — в силуэты. «Нет, не могу, — подумала я, злясь сама на себя. — Веду себя глупо и неприлично». Надо было хотя бы спуститься. Вряд ли кто-то ждал, что я кинусь на ребят со слезами, но поприветствовать их и познакомиться было бы правильно. Так, убеждая себя, я начала спускаться. На лестнице мои руки дрожали и насобирали заноз, а тридцать семь шагов по двору показались вечностью. Отсюда, от больших, украшенных видавшей виды резьбой ворот, уже хорошо был слышен парный копытный перестук, и смутные очертания постепенно принимали форму конных рыцарей, чьи силуэты все росли и росли, как и мое волнение.

Я даже не поняла, как так быстро сократилось расстояние — почти через мгновение мы дружно отпрянули в сторону, освобождая проход, и нас обдало стремительной волной от пронесшегося мимо железного «поезда». Всадники закружились по двору, остужая коней, пока мы бочком перемещались ближе к дому. Я посмотрела на мать: ее руки, которыми она держала Фрит за плечи, чуть заметно дрожали, но это было единственное, что выдавало ее чувства.

Дальше, я знала, мы будем стоять и ждать, пока мужчины расседлают и вытрут коней, пока умоются с дороги и, может, переоденутся. Тогда матери можно будет обнять своих сыновей, которых она не видела шесть долгих зим.

Вот они спешились, подвели коней к распахнутым дверям сарая... и внезапно один из них, я не знала кто, не смогла бы различить в этой одинаковой кольчужной броне, бросил поводья и кинулся к Винлинд. Мать безмолвно протянула к сыну руки и пропала в его могучих объятиях, когда он, преодолев двор в четыре шага, коротко прижал ее к своей груди.

Я бросила быстрый взгляд на второго — он не прекратил расседлывать лошадь и посмотрел на этот порыв брата лишь мельком. Впрочем, тот тоже скоро вернулся к своим обязанностям — и мы снова ждали. Мать прижимала пальцы к губам, пытаясь скрыть улыбку, но глаза ее уже не сдерживали радостных слез. Я тоже беззвучно ревела и надеялась, что до меня всем сейчас мало дела и никто ничего не увидит.

Отпустив, наконец, лошадей, братья помогли друг другу снять тяжеленные кольчуги и умыться. Фрит подала им полотенце, и один из братьев, тот, что обнимал мать, потрепал ее по светлой голове:

— Ну что, сестренка, не забыла еще нас? — он нагнулся и подхватил Фрит, закружив ту до счастливого визга.

Второй обратился к Винлинд:

— Будь здорова, матушка.

— И ты будь здоров, сын мой Годлаф.

Годлаф, наконец, шумно выдохнув, обнял мать тоже, и она уже не сдерживала рыданий, обнимая своего первенца за шею. Ратгар подмигнул мне и первым пошел в дом.

Пока мать собирала для них на столе легкую снедь, братья прошлись по дому, видимо, подмечая, что и как изменилось за время их отсутствия. Взгляд старшего остановился на мне.

— Слышал, что сестра у нас появилась, но не знал, что она уже невеста такая, — он улыбнулся, а меня вмиг залило краской. Про «невесту» очень любили говорить пашкины родители, когда я приходила к ним в гости. Пашка, конечно же, был «женихом». Ничего глупее этого «женихания» я тогда себе не представляла и вечно не знала, как ответить, — только смущалась и спешила уйти. Теперь, конечно, я действительно могла уже считаться невестой, но по-прежнему не знала, что отвечать в таких случаях.

— Как звать тебя, сестренка? — Ратгар обнял меня за плечи и потянул за собой на скамью.

— Ольга, — я села с ним рядом и заулыбалась — смущение как рукой сняло.

— А отец иначе написал, когда сообщал о тебе…

Да, эту дурацкую путаницу я помнила до сих пор. Меня еще долго звали по фамилии, пока однажды я не распустила сопли перед всей семьей и раз десять не прорыдала свое имя. «Ольга» им понравилась, а вот «Олю» с первого раза тогда никто не расслышал. И правильно все получилось: в этой суровой стране мне больше пригодится взрослое имя.

* * *

— Ну что, мать, с чем помощь нужна? — Годлаф, на правах старшего, взял слово, едва они с братом покончили с перекусом. Мы просто посидели с ними «за компанию», хотя у меня был мой забытый иван-чай в глиняной кружке, уже остывший, но по-прежнему вкусный.

— А то сам не видел — валков-то полон двор,— будто сердито проворчала мать. — Чего спрашиваешь?

Ратгар хлопнул ладонью по столу и расхохотался:

— Да, брат, говорил я тебе: все такая же она!

Годлаф тоже рассмеялся, негромко, но открыто.

— Мальчишки несмышленые, все бы вам шутить да смеяться. Ничему путному жизнь столичная не научила? — Винлинд вздохнула и стала собирать посуду.

Братья переглянулись.

— Права ты, мать, шесть лет только пиво пили да на королевских служанок глазели. Пора и делом заняться!

Они поднялись из-за стола и вышли во двор. Мать отправилась на задний двор — работа не ждала. Фрит осталась мыть полы — ее постоянная обязанность не менялась с годами. А я, по-прежнему держа в руках недопитый чай, прислонилась к косяку и позволила себе пару минут счастливого ничегонеделанья.

Солнце стояло уже высоко, и день обещал вот-вот стать жарким. На ходу скидывая сапоги и рубахи, братья дружно подхватили вилы и весело принялись перебрасывать сено. Оба высокие и светловолосые, они и улыбались одинаково — в точности как отец, хотя встань они рядом — не перепутаешь. Перекидываясь шутками и гогоча от души, они и впрямь походили на мальчишек, на бородатых, широкоплечих мальчишек, и от взгляда на их золотящиеся под солнцем головы и плечи, мне стало как-то хорошо и неспокойно одновременно.

— Ты чего тут застряла? Тебя мать зовет, — Фрит толкнула меня под коленку, и мне пришлось вынырнуть из своих золоченых грез, которые что-то словно растревожили внутри.

* * *

Нас с Фрит отправили спать, едва засияли звезды, и мы безропотно разделись и заползли под одеяло на своей половине комнаты. Мелкая имела замечательную привычку засыпать сразу, как отворачивалась к стенке, а вот я ворочалась иной раз по полчаса, то думая о своей прежней жизни, то стараясь о ней не думать вовсе. Вспоминать о родителях было невыносимо больно, но еще больнее было представлять, что они думают о моей судьбе. Наверняка мое имя внесли в список безвестно пропавших детей, который по справедливости можно было считать списком смертников.

Да, определенно не нужно было об этом думать. В горле образовался противный ком, и стало не хватать воздуха. Я вылезла из постели и как была, в одной рубахе, прошла пустую кухню и вышла на улицу. Мать и Ратгар сидели на крыльце, меня они пока не заметили. «Ждут отца, — поняла я. — А где же тогда Годлаф?»

Я не стала мешать беседе и тихонько села прямо на пороге, за их спинами. Звездная ночь была так тиха и умиротворяюща, что я почти сразу пришла в себя. И неспешный стук копыт за изгородью отозвался только радостной мыслью, что отец снова вернулся.

Вернулся он не один — оказалось, Годлаф заранее выехал ему навстречу, и теперь они спешили договорить о чем-то важном, заставляя лошадей топтаться возле ворот. Младший брат покинул мать и почти бегом пересек двор. Жаль, но зрение не позволило мне разглядеть момент встречи отца со вторым сыном — в сумерках я могла лишь увидеть слабый отблеск металла на сбруе и всадниках, но даже сами их силуэты совершенно терялись.

Мать обернулась — наверное, порог подо мной скрипнул, а я не заметила. Вопреки обыкновению, она не прогнала меня обратно в постель, а поманила к себе. Я присела рядом и положила голову ей на колени. Мы снова ждали, когда закончатся мужские дела.