Breaking the ice. Хроники (джен)

Том Пэрис с улыбкой наблюдал за тем, как Гарри отбивается от шуток Сески и Б’Эланны по поводу его поездки в голографическую Венецию, и по мере своих скромных — ну хорошо, нескромных, и весьма нескромных — возможностей подливал масла в огонь. Ему всегда нравилось слышать, как вокруг звучит смех. Рассыпается блестящими шариками разноцветного бисера, словно бы ловит и многократно усиливает свет искусственных огней, — и вокруг вне всяких законов физики сразу становится немного теплее.

— Кажется, лед наконец-то тронулся. — Джейнвей почти прошептала эти слова, явно не рассчитывая, что ее услышит кто-то, кроме собеседника. Но Том услышал.

Впрочем, ему казалось, что эту фразу — «лед тронулся» — он бы услышал и с другого конца огромного корабля. Возможно, потому что сам часто думал о том же. И в такие вот моменты, когда члены команды сидели в столовой, о чем-то болтали, и, хотя подробностей разговоров по большей части слышно не было, то тут, то там раздавался смех — лучший, по мнению Тома, скрепляющий материал из изобретенных где бы то ни было во Вселенной, — и казалось, что барьеры и в самом деле давным-давно рухнули или во всяком случае расшатались настолько, что буквально следующий же искрящийся шарик дематериализует их окончательно. И в те мгновения, когда что-то вдруг происходило: все вокруг замирало, на какую-то наносекунду, но так ощутимо, что Том чувствовал это странное поглощающее поле кожей, и барьер, незримый, но прочный, словно алмазный, также на наносекунду вырастал вновь — чтобы тут же снова разлететься вдребезги, оставив на полу стеклянные оглушительно хрустящие под ногами крошки. Том чуть ли не с начала полета пытался нащупать это непонятное «что-то» с таким энтузиазмом, что заработал себе прочную репутацию полублаженного миротворца, но у него пока ничего не получалось.

Когда Чакотай сообщил о подающем сигнал бедствия корабле, старшие офицеры немедленно поспешили на мостик. Стоя в турболифте, Том пытался выкинуть из головы несущественные мысли, но на этот раз у него ничего не получилось — как будто тот вообще-то очевидный факт, что не он один наблюдает за экипажем в ожидании треска сломавшихся, окончательно сдавшихся солнечному теплу льдов, что-то изменил в окружающем мире.

— Докладывайте, коммандер, — приказала Джейнвей.

— Подпространственный сигнал бедствия послан с судна на курсе сто двадцать пять отметка двадцать один. Расстояние двести тысяч километров.

— Корабль меняет курс и летит на перехват, — добавил Тувок.

Как только раздался этот голос, Том почувствовал, что волоски у него на загривке встали дыбом. Это ощущение было ему не совсем незнакомо, да и причина, пожалуй, стоило лишь о ней задуматься, оказалась ясна — просто раньше он почему-то не связывал подобные инциденты с гуляющими по кораблю «аномалиями».

Том сидел спиной к мостику, но ему не нужны были глаза, чтобы увидеть происходящее. При первых словах Тувока Джейнвей повернулась к нему — вполне естественное движение. А Чакотай — замер ледяным изваянием. На наносекунду, не больше — как будто взвешивая что-то на невидимых весах, в точности работы которых все равно не уверен, или, наоборот, выпутываясь из неожиданно возникшей из воздуха стальной паутины. Но, чем бы ни было вызвано, его мимолетное, но острое напряжение ощущалось кожей.

Том обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как исходящие от заледеневшей фигуры будто бы зримые волны разлетелись по мостику — и Тэйбор, встававший из-за инженерной станции, также не более чем на наносекунду, но все-таки замер в нелепой неудобной позе, а собиравшаяся занять его место Б’Эланна едва заметно вздрогнула и как-то недоуменно сдвинула брови, словно вдруг, ни к селу ни к городу, вспоминала что-то неприятное, но это воспоминание промелькнуло так быстро, что даже контуры не различить.

А потом Чакотай повел плечами, вскинул голову и, улыбнувшись краешками губ, повторил жест капитана, покосившись на тактическую станцию. Возникший из ниоткуда алмазный барьер знакомо разлетелся стеклянными брызгами — и все пошло своим чередом, даже крошки не хрустели под ногами, что, впрочем, здесь, на мостике, было неудивительно: не та обстановка. Том бессознательно повел стопой, будто проверяя состояние пола, — и сразу понял, что, как только сойдет со сцены протокол, услышит разлетающийся по комнате иллюзорный, но оглушительный хруст.

Что ж, ларчик открывался просто. Том долго удивлялся, что это простое объяснение до сих пор не пришло ему в голову, и даже на Сикарисе, в окружении приятных и необыкновенно гостеприимных обитателей этого мира, не мог отделаться от своих мыслей. Он, сам того не желая и практически не осознавая, краем глаза подмечал знакомые, ставшие привычными детали, которые теперь налились новыми едва заметными, но насыщенными оттенками. Вот Бендера, флиртующий с тремя местными девицами сразу, на секунду перестал пытаться смотреть двумя глазами на три лица и обернулся на проходящего мимо Чакотая — привычно и мимолетно, словно бросил взгляд в зеркало. Вот Тэйбор и Джор, вроде бы полностью поглощенные друг другом, на мгновение синхронно отвлеклись от своего приятного времяпрепровождения, переведя взгляд на крупную фигуру в красной форме — повседневный жест, в котором оба едва ли отдали себе отчет. И Чел, наконец-то дорвавшийся в лице местных до аудитории, способной выносить его беспрерывную болтовню, даже не замолчал — просто запнулся на миг, скосив глаза на бывшего командира, и заулыбался еще шире, бессознательно скопировав чужую позу.

Маки смотрели на Чакотая. Каждую минуту каждого дня — цеплялись, словно за якорь, за оставшийся неизменным элемент разваливающейся реальности. А Чакотай, что во флотской форме, что без нее, оставался неизменным, все тем же, каким и сам Том узнал его когда-то в Пустошах, — будто безумный шторм, протащивший через полгалактики людей и корабли, разбивший в клочья мечты и планы, перевернувший с ног на голову привычную жизнь, не затронул и не потревожил глубин сознания этого человека. И те, кто уже когда-то пошли за ним, в знакомых выражениях лица, в запавших в память привычных жестах, в ровном голосе инстинктивно искали — и находили — око подхватившего их тайфуна.

События, однако, вскоре приняли такой оборот, что стало не до философских наблюдений. Подпространственный проектор, способный транспортировать на десятки тысяч световых лет, моментально взбаламутил всю команду. Том в истории с незаконно и в нарушение приказа приобретенной матрицей проектора участия не принимал, однако уже через несколько часов после отлета с Сикариса знал все. Впрочем, подобной осведомленностью могли похвастаться многие члены экипажа — секрета из истории никто не делал. Вероятно, потому что это было невозможно.

После разноса у капитана инженерная команда неудачливых заговорщиков почти в полном составе — только Сески не хватало — сидела в столовой и, как положено в таких случаях в доме повешенного, старательно молчала о своей веревке. Говорили они о другом. Спокойно и как-то несуетливо, с длинными, но не неловкими паузами, с время от времени вклинивающимися в беседу проходящими, которые не казались незваными гостями на этом недопразднике. У каждого находившегося в столовой, у каждого входившего или выходившего в бесшумно открывающиеся двери, у каждого члена экипажа «Вояджера» была всем известная цель — вернуться домой. Цель, обычно слишком далекая и нереальная, чтобы постоянно держать в сознании посреди рутины службы, но в тот момент показавшаяся достижимой — и оказавшаяся общей. Быть может, стоило поставить на кривоногую лошадку хотя бы для того, чтобы вспомнить об этом, — путь даже матрицу проектора оказалось и невозможно совместить с технологией Федерации.

Тувок — весь экипаж уже знал, что тот обозначил себя в этой группе заговорщиков «старшим офицером», — появился в столовой позже остальных. Кэри, поймав его взгляд, с минуту изучал непроницаемое лицо, Б’Эланна отчетливо кивнула и чуть улыбнулась, остальные слегка приподнялись, обозначив намерение немедленно перегруппироваться, чтобы освободить за столом место, — и Тувок, заломив бровь, принял компромиссное решение: к компании не присоединился, но и не уселся по своему обыкновению в дальнем углу с паддом, а пристроился четко посередине зала. Бендера, опоздавший сегодня на вечеринку нарушения субординации, немедленно вклинился на отвергнутую площадку, что-то сказал с хитрой усмешкой — явно в расчете на то, что услышат его не только соседи, — и все приглушенно рассмеялись. Тувок, и не подумав сделать вид, что к нему это не относится, ответил — Том расслышал только слова «земные традиции», — и легкий смех раздался снова. Льды таяли, медленно, но неотвратимо — под солнечными лучами, отраженными в бисерных шариках смеха; под бризом скрипа отодвигаемых стульев; под неизбежной весенней оттепелью общих воспоминаний, что с размеренным течением жизни приносит время; под грозами и бурями прожитых вместе ошибок и неудач.

Чакотай нарисовался в столовой с шумом и грохотом — явно наигранным, ибо, несмотря на медвежеподобную фигуру, умел при желании передвигаться абсолютно бесшумно, — обозрел провинившуюся компанию и их сидящего в стороне самопровозглашенного задним числом «лидера», чуть сдвинул брови, оценил выражение лиц и улыбнулся — мол, заварили вы кашу, ребята, но раз сами все понимаете, то ладно, проехали. Перекинулся парой слов с Ниликсом и, похоже, вознамерился нарушить весьма условное, но все-таки уединение Тувока, но тут раздался писк внутренней связи:

— Коммандер, — сообщил дежурный уже заступившей на вахту ночной смены, — мы получаем сигнал бедствия с инопланетного корабля.

«Где-то я это недавно слышал», — подумал Том, припомнив знакомство с сикарианцами. Не любил он такие совпадения, даже когда они и в самом деле оказывались не более чем просто совпадениями.

Чакотай, только что спокойно и даже приветливо направлявшийся к Тувоку, снова знакомо замер ледяным изваянием, рухнув на мгновение глубоко в свои мысли — или, скорее, ощущения, — оценивая рациональность порывов и выпутываясь из паутины воспоминаний. Том не застал первую встречу у станции Опекуна, но ему рассказывали. Не как о чем-то имеющем значение — просто треп о всякой ерунде; кажется, шутили с кем-то из тактиков по поводу успеха Тувока в роли «личного советника капитана». Ведь капитан корабля маки, как и капитан «Вояджера», тоже — в той, другой жизни — имел привычку советоваться с Тувоком.

Маки смотрели на Чакотая. Ледяное изваяние — сверкающий баджорский обелиск, обозначающий координаты места во Вселенной, — высилось на месте водораздела между тем, что было, и тем, что не есть — нет, пока еще не есть, — но будет. Когда окончательно истают тянущиеся в прошлое нити, протянутые через личные только заживающие раны, а потому слишком прочные, чтобы испарить их без остатка простым усилием воли.

Чакотай кивнул Тувоку, безмолвно предлагая подняться вместе с ним на мостик — видимо, тоже не любил совпадений. Пауза, как обычно, заняла не более чем наносекунду — которая, кажется, стала с прошлого раза чуть-чуть короче. И — наверное, когда-нибудь, однажды — прошлое, и все, что в нем было, все, что обрело новое, требующее переосмысления значение, отодвинется настолько, что баджорский обелиск тоже рассыплется блестящим перестуком шариков по коридорам «Вояджера».

И вот тогда лед и в самом деле тронется.