Аргус (джен)

Я дракон. Это меня забивают насмерть ражие парни на витраже.

Человек во мне (судя по всему, я его съел в свое время) скептически относится к этому сюжету. Его б воля — крестьян в поля, к бороне-суковатке. Разить дракона привилегия маркиза в начищенных няшкой оруженосцем доспехах. Разумеется, копьем, не дубьем же. А девы? Куда их понесло апельсины собирать, они ведь жертвы! Обязаны стоять голенькими, готовыми к употреблению хоть драконом перорально, хоть рыцарем наружно, и с трепетом наблюдать за битвой, решающей их судьбу. Прикрывая ладошкой подбритое в зоне бикини лоно, это тронет публику... Но самым слабым звеном картины проглоченный засранец считает меня. Я, видите ли, недостаточно большой. Маркизу с меня никакой славы, один урон репутации. Победит — скажут, запинал подростка. А если просто уйти, заорут, что струсил.

Но как только меня перетянули дрыном поперек ребер, даже моему внутреннему романтику стало ясно, что мы живем не в рыцарском романе. Тут бытовая сценка из жизни средневековых жлобов. Я правда еще маленький, а эти подразнили меня, пока не расплевал в них весь огонь, и теперь утилизируют халяву. Перезарядки не дождусь, раньше меня убьют. Пейзанки не зря с такими глумливыми улыбками собирают апельсины: запекут меня с цитрусовыми, чтобы отбить запах сероводорода. Не выбрасывать же дармовое мясцо. У хорошей хозяйки ничего не пропадает, небось, уже и чешуйки мои пересчитали красивые, и шкуру поделили. Кстати, шкуру замаешься ковырять копьем, в драконоборстве эффективнее дробящее оружие, и крестьянский цеп* вполне подходит. Крыльев уже не чувствую — перебиты, поломаны крылья. Косточки у нас, драконов, по-птичьи тонкие. Для полетов косточки, а не для того, чтобы по ним со всей дури хреначили палками. Да еще и ругаются, гады, по-немецки и почему-то женским голосом:

— Фортцеаршбешиссен! Ромашку он придумал с дырочками! Чтоб детки катались…

И снова бац по ребрам!

Скатываюсь с постели, остатки сна слетают. Я не дракон, я Аргус, в остальном статус кво: меня бьют. Охаживает эксклюзивной метелкой Роланда Хуч, ветеран «Гарпий». Вон как размахалась, а там сердцевина из бальсы, для легкости. Тонкий инструмент. Вилли говорил, сломать почти невозможно, а повредить геометрию — запросто, и профессиональный летательный аппарат станет сувениром для украшения ковра.

— Мэм, в чем дело? Изложите суть претензий!

Роланда останавливается с занесенной для удара метлой.

— Откуда ромашка? Только не смей мне врать, что вы сами придумали! Вилли старательный, но туповатый, а ты не смыслишь в квиддиче.

— Это вариант тормозных решеток с пикировщика. Я подсказал, Вилли приспособил для метлы.

— Давно появились такие решетки?

— С войны в Испании, это конец тридцатых годов. Но я говорю про известный мне пикировщик, «Юнкерс-87». Могли быть и более ранние.

— Не надо ранние. Куда уж раньше… — Оружие возмездия неохотно опускается, Хуч всхлипывает. — Для моего поколения воздушные тормоза были всегда, только мы здесь, а они у маглов… Если бы знать. Если бы только знать! Аргус, вы не понимаете, что натворили — ни ты, ни Вилька. Детишкам кататься… А не хочешь пикировать с четырься «g» против нынешних двух?! Хотя кому я говорю… Вникай, сквибяра: в горизонтальной плоскости игра идет в границах поля, в вертикальной без ограничений, но на практике — на высоте колец плюс-минус двадцать ярдов. Только разгонишься — тормози. Ну, или тебя тормознет земля в случае пикирования. Эта ваша ромашка повышает эффективность торможения вдвое, а то и втрое. А значит — что?

— Можно наращивать скорости, — пожимаю плечами. — Это очевидно.

— Говоришь, очевидно? — голос Хуч становится вкрадчивым, метла медленно поднимается. — И про «Юнкерс» ты знал… И молчал, мерзавец! Аргус, а ничего, если я тебя сейчас убью? Войдешь в историю спорта… Хотя и так войдешь. Юнкерс, как я понимаю — магл, у нас не пляшет, эльфа публика не примет, да и роль у него чисто исполнительская. Цум тойфель, ты вот такими бронзовыми буквами отлит в истории: «Ромашка Филча»! «Изобретатель убит ветераном квиддича!».

— За что, Роланда?!

— За то, что поздно изобрел. Я, может, всю свою спортивную жизнь ждала этих тормозов. Ушла из квиддича, и нате вам! Всё, ведь всё станет другое: новый пилотаж, новая тактика, новые чемпионы, цу бефель! А воспоминания о наших матчах будут продавать с ярлычками «Обхохочешься», «Гонки беременных черепах»…

Метла взлетает, как топор палача. Пуще всего боюсь, что буйная квиддичистка врежет мне в пах. Она уже приглядывается, а мишень как назло высунулась из-под халата. Спал-то я опять поверх одеяла, жаркое оно.

— Х-ха! — Хуч резко выдыхает, древко метлы устремляется к моим битым ребрам.

Успеваю перехватить и удивляюсь: не больно совсем, как будто в ладоши похлопал. Она понарошку, что ли?! «Ролевые игры!» — щерит желтые клыки мой волкодав. Хуч, ожесточенно сопя, дергает метлу, я держу. Клянусь годовым бюджетом, просто держу, ни на дюйм не потянул на себя, но Хуч взлетает выдернутой из грядки морковкой и оказывается на мне верхом.

— М-мерзавец!

— Знаю, ты говорила.

— Я-то говорила, да ты не слышал! Где твоя покаянная рожа? Извинения где?!

— Роланда, я ж не отказываюсь! Я вот-вот начну извиняться… Вот-вот-вот…

Хуч рвет через голову подол мантии и глухо сквозь ткань будничным тоном говорит:

— Помоги.

*Самый известный в ХХI веке цеп — нунчаки. Не знаю, то ли они измельчали, превратившись из сельхозинструмента в оружие, то ли всегда были маленькие, сообразно не богатырскому телосложению японцев. А наш цеп я видел с полвека назад в сарае, где он простоял в углу, может, с царских времен. Это меганунчаки. Древко с человеческий рост, на нем било из двух полуметровых палок, болтающихся на кольцах со следами ручной ковки.

(На всякий случай: цеп — прототип молотилки. Им бьют колосья, чтобы зерно высыпалось).

* * *

В полном чудес волшебном мире банальный сюжет с волосом соперницы на подушке превращается в сюжет с кошачьей шестью на подушке. Зоркий взгляд ловца замечает ее на первых секундах нашего матча, и Хуч легко возвращается в режим стервы. Хоть по ребрам не бьет — уже неплохо. Зато вмиг навербовала союзников в банде моих подростковых гормонов и деловито сыплет вопросами, поощряя каждый ответ незрелищными, но эффективными манипуляциями. Спортсменка… Наивные недоросли повалили из-за каждого забора, самому жутковато, хоть прячься. Хуч методично выводит следствие на одну из двух подозреваемых кошек замка.

Блеклые шерстинки могут принадлежать как полосатой Маккошке, так и Анне Карениной, имеющей покровительственную окраску половой тряпки. Лично я, не зная реальных обстоятельств, уверенно поставил бы на Нюшку. Все домашние кошки валяются на хозяйских постелях. Они сделают сеппуку, если не дать им возможности валяться. С другой стороны, связь засушенной до хруста начальницы с завхозом-сквибом выглядит наркотическим бредом. Но это и разжигает спортивный азарт квиддичистки. Если все-таки… О, это была бы мегасплетня!

Валю все на Анну Каренину. Хуч знает ее как миссис Норрис, неразбериха с именами и стимуляция эрогенных зон следователя позволяет мне петлять лишние пять минут. Открыто посылать оседлавшую тебя женщину было бы филологически неверно… Забыв о Макги (надолго ли?), Хуч интересуется причиной переименования. Сообщаю, что имя говорящее, и говорит оно о печальной судьбе стервы, не желавшей считаться с объективной реальностью. Хуч недоумевает, из слов «роман Льва Николаевича Толстого "Анна Каренина"» ей знакомо только первое,* причем в его сексуально-бытовом значении. Мысленно прокричав троекратное ура, увожу разговор все дальше от Макги. На описании броска под паровоз («Сперва, я надеюсь, она врезалась лбом в рельсу и уже не чувствовала, как девяносто тонн стали и кипятка в муку дробят ее кости»), отчаянная квиддичистка бледнеет и затыкает рот ладонью. Хлопок — аппарировала, оставив мантию и срезанную как бритвой половинку лифчика.

Зато теперь позабудет о кошачьей шерсти. Мне стыдно и весело.

Перетряхиваю постель и снова проваливаюсь в сон. Тяжелый выдался день. Бесконечный. Завтра, наступай!.. Не наступает.

Новое пробуждение — новый сюжет из эротического романа. Под боком голенькая Хуч, но для разнообразия не она в моей постели, а я в ее. Насколько же глубоко я отрубился, что не почувствовал аппарации! Второй раз такой пердимонокль.** Пердибинокль получается.

Моя нечаянная радость обняла ногами скомкавшееся валиком одеяло, язык тела — язык желаний, линия ягодицы и бедра совершенна, как график неведомой мне математической формулы. Изведать? Йес! — орет банда подростковых гормонов.

Нечаянная радость звучно рыгает, отпустив контроль над чарами чистого дыхания. Анисовая поверх скотча от Макгонагалл-папы, его ни с чем не перепутаешь. Повисшая на бретельке половинка бюстгальтера иллюстрирует опасность аппарации в нетрезвом виде.

— Ну и задница ты, Роланда!

— Их бин арш, — не просыпаясь, соглашается Хуч.

Подгребаю ее поближе и засыпаю. По моему внутреннему будильнику, до отпуска продуктов на завтрак целых три часа.

* Строго говоря, Хуч не знает и первого слова. В английском есть short story — рассказ — и story — все, что длиннее. У нас это повесть, роман, роман-эпопея. Тем, кто решит погуглить, шепну, что «Жизнь Клима Самгина», которую Вики относит к эпопее, автор определил как повесть, и был прав. Потому что повесть и роман — литературные формы, а не содержания или объемы. Повесть может быть длиннее романа.

Пользуясь случаем, попиарю Горького. «Клим Самгин» ¬- приговор либеральной интеллигенции на все времена. Читаешь про начало ХХ века как про ХХI-й. Осознаю, что в наши дни нужно сделать усилие над собой, чтобы въехать в неспешный темпоритм. Но кино-то посмотреть можно! Снял гениальный Виктор Титов, сценарист и режиссер «Здравствуйте, я ваша тетя!». В числе главных героев поедаемый на камеру метровый осетр, Титов клялся, что это не муляж.

** Пердимонокль — конфуз и вообще нечто достойное сильных чувств. Таких, что человек утрачивает контроль над мимическими мышцами и теряет монокль из глазной впадины. Слово вполне цензурное, даже светское, ибо перепето с французского. Вспомните хит Адамо «Amour perdu».

* * *

— Кентаварас мо-ло-дой! Бедна …ля твоя! — не в лад ревут две самые луженые глотки замка и окрестностей.

— Стоп, стоп! Руби, почему ты поешь «цапля»?

— Дык! В рифму, Марик.

— Там нет рифмы, Руби. И цапля кентаврасу на хер не сдалась. Он молодой, ему кобылы дают. Запомни: у кентавраса ци-кля. Скрейпер по-вашему.

— А цикля ему сдалась?

— А как же!

— З-чем?

— Циклевать! Это был наш кентаврский традиционный промысел. Силищи-то ого-го! Как пойдем…

— …По бошкам бить.

— Не, зачем инструмент тупить? По бошкам копытом.

— Тады в каком смысле «циклевать»?

— Ну, я тебе не скажу совсем точно… Всё ж старая песня. Американцы с нее свой гимн передрали, а им двести лет.

— ВСЕМ?!

— Нет, только стране.

Купленный на Лондонской барахолке металлолом для кентавров отремонтирован, отчищен и заточен. Знаю, куда эльфы положили, от покоев Хуч дойду с закрытыми глазами. Увы, светлячок «охранки» над дверью ставит крест на идее метнуться и вернуться. Выпустить выпустит, а обратно только по приглашению хозяйки.

Не люблю будить женщин. С них, спящих, слетает остервенение быта и как ядро из колючей косточки является нежность. У каждой. Только они забывают об этом, проснувшись. Кто-то меньше, кто-то, больше, кто-то забывает всё.

Неутомимые алкаши продолжают разучивать кентаврскую народную. Вместо коня, обещанного Хасбулату удалому, кентаврасу молодому сулят наган. Руби такой штуки не знает и упрямо сворачивает на банан, энциклопедист Марик объясняет, что наган железный и надевается на ногу, чтобы увеличить силу удара. Хуч безмятежно спит — привыкла.

Напротив ее кровати, где маглы пристроили бы телевизор, красуются квиддичные постеры. В центре Роланда во всех ракурсах, с золотым снитчем и в лавровом венке, с золотым снитчем и кубком, с золотым снитчем и метлой, украшенной наградной табличкой. Наглядно, как «В сберкассе денег накопил — автомобиль себе купил».

Дальше от центра композиции — афишки сороковых и пятидесятых, массовая полиграфия тогда была понтоватая и отвратительная, все цвета мимо, но ведь не чебе! Тридцатые годы. Британия ждет войны, Британия жаждет войны! Джентльмены поснимали закрытые купальники, мода на голые торсы, квиддичисткам дозволено обнажить икры. Ух, какие мы красивые. Сильные какие. Как вдарим по русским через Иран и захватим бакинскую нефть. Недра должны принадлежать всему миру. В лице его авангарда — промышленно развитых стран… Потом все пошло не так, но это было, было! Уже и завод заложили в Иране для сборки армейских грузовиков. Самим не пригодились, впарили тем же русским по ленд-лизу… Хотя сейчас речь о спортивных афишках.

Двадцатые, молодость моя. Влёт узнаю их по одним только шрифтам, тонким и стремительным, как конструкция шуховских башен, а там еще отчаянно смелая композиция снимков и авангардная верстка. Придет Великая депрессия и отшлепает расшалившийся мир, как комнатную собачку мухобойкой. А пока танцевали шимми и укорачивали юбки. Даже ведьмы. Школяры ходили с блаженными рожами: увидели щиколотки одноклассниц!

Ба, знакомые все лица! Здесь они постарше, в форме «Гарпий», а тогда играли за Слизерин. Году в пятнадцатом или в шестнадцатом лапали меня в чулане для метел, одна повторяла: «Давид! Вылитый Давид!», а другая: «Дался тебе этот Давид! Он хоть с какого факультета?». Я жилистый был и сложен пропорционально, как-никак, вертелся на хозяйстве. Не чета квиддичным давидам, которых метла награждает бабьими ляжками.

* * *

Есть своя прелесть в эликсире забвения: помню тех двух ведьмочек, словно дня не прошло. Натренированные метлой крепкие пальцы, одуряющий запах девичьего пота на чистой коже. Мерлин великодушный, они крутили мне соски, бедром прижимались, а я только хихикал да подначивал: отчего это вы вспотели, молодые леди, ведь не жарко... Тактика сквиба против волшебнопалочников известна: гибкая оборона. Поддаться, поиграть и смыться, ссылаясь на объективные обстоятельства… Во сне излился на свою, приютскую. Не видел ее четыре года, да и воспоминания далеки от эротики: кружевной воротничок под горло, мешковатое платье до каблуков. А просто кто-то мне сказал, что Имоджен даст за шоколадку, и это сделало ее героиней моих мокрых снов. Замок — место работы и жизни, не будет работы и жизни не будет. Сотни созревающих в его стенах грудок и аппетиных поп возбуждали меня не больше, чем латы в коридорах. Не исключаю, что какой-то ревнитель кровной чистоты подправил мне мозги, но скорее всего я сам себя табуировал. Сквибяра знал свое место, вот и все.

Возможно, это спасло мне жизнь. Винда Розье, ведьмочка, которая усмотрела во мне микельанджеловского Давида, потом прославилась как ассистентка Гриндевальда, а ее подружка Ирма Крэбб вышла за Поллукса Блэка и бестрепетно рулила древнейшим и благороднейшим родом, пока увлекающийся муж то мотался за границей в поисках Кетцакоатля, то ваял какие-то убойные артефакты.

Вот я и думаю: а если б мы с ними зашли дальше? Болтать я бы не стал, меня с приютских времен тошнит, когда прыщавый дрищ на ступенях церкви комментирует выход невесты: «Я б ей присунул!». Но если бы я только получил повод для болтовни?! И та самая Винда Розье, которая эмпирически вывела, что при жертвоприношении за одного мага идут три сквиба или шестнадцать простецов, знала, что в Хогвартсе живет-поживает сквибяра, имеющий повод?.. Не могу себя поставить на ее место. Шеф верно сказал о Гриндевальде: уже не человек, а потусторонняя сущность, абсолютно испорченная властью над жизнями и смертями. И Винда где-то рядом со своим учителем, по ту сторону добра и зла. Могла махнуть на меня рукой. Или перебросить через Канал кемпфгруппу Гудериана с приказом намотать на гусеницы меня и, чтоб два раза не ходить, взять Лондон. Человеку не понять нелюдя, а гадать — глупо.

Такая красоточка была — брюнетка испанского типа, волосы тяжелые, с отливом воронова крыла.

* * *

Что-то притих наш хор мальчиков-зайчиков. Приподнявшись на локте, вижу их в окошко. Хагрид развалился на крыльце хижины и почесывает пузо млеющему кверху лапами Клыку, кентаврас молодой что-то бубнит, яростно жестикулируя и подскакивая на дыбки. Слов не разбираю — секретничают?

Кентавр ускакал, Хагрид остался чесать собачье пузо. А Хуч проснулась. Наверное, не может спать без колыбельной.

Озирается, останавливает на мне еще неуверенный со сна взгляд и вдруг подмигивает:

— А с тобой можно иметь дело, Аргус! Молодец, не сдал кису!

Молчу. На такие провокации меня лавливали еще в приютские времена.

— Можно, — скорее себе, чем мне подтверждает Хуч, и…

Недолгая тишина за окном взрывается грохотом.

Из окна Роланды не увидишь место действия, но звуки узнать легко, замок слышит их каждый год первого сентября: Хагрит молотит кулачищем в ворота.

— Профессор Макгонагалл! Минерва!

— Профессор Макгонагалл, вот первокурсники! — хихикает мне под мышку Роланда.

Подыгрываю:

— Спасибо, Хагрид! Я их забираю... Знаешь, Ро, каждый раз я жду, что какой-нибудь первачок спросит: «Мистер Хагрид, а почему бы вам не открыть дверь своим ключом? Вы же Хранитель ключей Хогвартса!

— Хм, а и правда, ни разу не видела его с ключами. Да и не нужны они магам... Выходит, должность Хранителя — фикция?

— Это как взглянуть. Я хоть под веритасерумом скажу, что Хагрид делает все, на что способен, чтобы ключи не потерялись: он к ним не приближается. А ключи у меня — достались вместе со всем хозяйством, когда Хагридов папа пешком ходил под их великанский стол, — и на летних каникулах я смазываю и проворачиваю все замки.

— Зачем Дамблдору платить за ненужную должность?.. А, поняла! Потому что школе не положен лесник. Хагрид ведь лесник, а жалованье получает как хранитель.

Стук великанского кулака сменяется грохотом: судя по всему, Хагрид лягается, развернувшись к двери задом.

Макги не подает признаков жизни.

— Хагрид живет в лесу да скармливает зверью пищевые отходы, — объясняю Роланде, надевая брюки. — А сам жрет в три горла, кабанов повывел на пять миль от замка. За такие, с позволения сказать, труды надо не платить, а с него брать деньги!..

— Ты куда?! — спохватывается Роланда. — Туалет там.

— Пять минут, только прогоню его...

— Я с тобой!

— Ты уверена, что хочешь, чтоб мы появлялись вместе?

— Все равно! Или оставайся здесь. Неужели без тебя не найдется, кому его приструнить?!

— Не находится же... Да не бойся, Роланда! Клянусь, я его пальцем не трону!

— ...Сказал кролик, приглашенный на обед к удаву.

— Ты забыла маленькую подробность: кролик был воспитанником графа Дракулы!.. Засекай время.

Увы, появление Макгонагалл лишает меня славы победителя великана.

Скрип ворот, гневный голос:

— Рубеус, какого черта! Ты на часы смотрел?!

— Ща, профессор!

Топот. Великанский ребенок пошел в замок смотреть на часы. Божечки, как он доучился до четвертого курса?!

Роланда с хохотом валит меня на кровать и возится с застежкой брюк.

— Потяни за ушко, — подсказываю. — Это «молния».

— Знаю, просто давно видела. И ту «молнию» я сломала.

Брюки чистенькие, белые, глаженые. Исчезнувшие несколько часов назад — у себя в покоях я проснулся нагишом. У Роланды были аккуратно сложены на стул, я и взял не задумываясь. Ушастые мюллеры продолжают свою тайную деятельность.

— Где-то три пополуночи, профессор, — сообщает вернувшийся Хагрид.

— Где-то?!

— Большая стрелка отломалась. Она в тени была, я хотел наощупь…

— Скройся с глаз моих, Рубеус! Нет, стой! Ты зачем приходил?

— А вота…

— Что это?

— Не знаю, кентавр принес. Небось, директор Дамблдор разберется. Великий человек Дамблдор!

— Сначала разберусь я! Если сочту, что это важно, то передам директору.

— Оно и верно, профессор. Что там важного может быть у кентавра? Небось, набрал поганок, выменивать на овес.

— Утром за завтраком спросишь, если интересно.

— Спрошу, я Марику обещал.

Макги со скрипом и грохотом захлопывает ворота. Надо распорядиться, чтобы смазали петли.

— Не спросят, — качает головой Роланда, волосы щекочут мне грудь.

— Ты о чем?

— О ключах, которых нет у «хранителя ключей», и новичках. В их состоянии легко принять на веру, что Хагрид Министр магии. Избыток впечатлений… Хогвартс ночью, особенно вид с озера, когда замок отражается в воде — самое потрясающее зрелище в жизни... Для тех, кого не приветствовал пятитысячный стадион.

— Стадион Уэмбли вмещает пятьдесят тысяч.

— А над ним летают?.. Аргус, я прекрасно понимаю, что ты живешь в двух мирах и поневоле сравниваешь, но это как раз не надо. От этого всего шаг до свеженькой мысли взять все лучшее, что есть у нас и у маглов, и рука об руку идти в будущее.

— Не агитируй, я прекрасно понимаю, что магл оставит волшебника на разделочном столе в лаборатории спецслужб и пойдет дальше один.

— Что за спецслужбы?

— Как бы магловский аврорат вместе с невыразимцами и с бюджетом в тысячи раз больше, чем у всей магической Британии.

— Бр-р, жутко. Как ты ходишь на ту сторону?! Я б не смогла.

— Надо.

— Понимаю. Водопровод в замке ведь не гоблины ковали, и я как никто способна его оценить. Когда приползаешь с тренировки в мыле, как кентавриха, и видишь бронзовую ванну, которую надо наполнять из палочки и опустошать Эванеско...

— Снимай номер в любом мотеле и мойся.

— Это ж уметь надо! Что говорить, сколько платить... Деньги менять, одежду шить магловскую.

— Одежду они шьют для торжественных случаев, а так покупают готовую.

— Вот видишь, а я не знала... Постой, а откуда портному знать, что к нему приду я, а не, скажем, Помона?

— Готовую одежду шьет не портной, а целая фабрика. Одни люди кроят ткань стопками, по сотне деталей за раз, другие подрубают края, третьи сшивают, и все на машинах. На тебя, на Помону, на Макги...

— И всё раскупают, все сотни платьев?

— Что не раскупают сразу, уходит на распродажах со скидкой. Самые большие распродажи под Рождество, это как спорт: толпа народу, бросок, хапок... Приносят домой, разбираются, что не понравилось, жертвуют бедным.*

— Вот это и пугает: толпа, рывок, хапок... Шьют больше, чем у них могут купить, покупают больше, чем могут сносить. Размножаются, как саранча, и мрут с голоду... Или врут магловеды?

— Частично. Есть группы населения и целые страны, где люди болеют от переедания. И как раз у них проблемы с рождаемостью. Если все будет продолжаться, как сейчас, то белые останутся разве что в резервациях, как сейчас индейцы, а править миром будут китайцы.

— А негры?

— Если китайцы позволят.

— Треска!

— Не понял!

— Мечет десять миллионов икринок, а сколько детей воспитывает?.. Чем примитивнее организм, тем больше он склонен завоевывать место под солнцем массой, а не разумом.

— Это в смысле, маглы — недочеловеки?

— А то, что ты описывал только что, разве поведение умственно полноценных людей?.. Нет, по отдельности они нормальные. Учатся же у нас маглорожденные — дети как дети, не скажешь, что их воспитали дебилы. Но все вместе маглы, маглы как вид — ни хрена не человеки разумные, а слепая не рассуждающая стихия, и я боюсь их до усрачки... Не подумай, Аргус, я не из тех, кто лизал задницы Гвардейцам. Но по мне, так сочинители мармеладных сказочек о братском союзе с маглами опаснее, чем десяток темных лордов. Сколько он положил народу? В «Пророке» писали, пятьдесят три волшебника, и то если записать на счет Гвардейцев загадочные исчезновения и эпидемию Драконьей оспы... Аргус, ты куда?.. Аргус!!!

— Прости, Роланда. Время вышло. Если я сейчас не отпущу продукты, эльфы опоздают с завтраком.

— Ну, раз так… Ты точно не обиделся? А то я про сквибов не сказала, ты мог обидеться…

— Сквибов убито триста душ только в Магической Британии, и округленность цифры наводит на подозрения. А убитых за Барьером наши не считали. И — да, я обиделся. Нет, я вернусь, у нас еще не закончено дело с метлами для детей. С отношениями давай сделаем паузу. Надо понять, чего мы от них ждем.

Хуч замирает с раскрытым ртом и вдруг взрывается хохотом:

— Ой, не могу! Аргус, да ты романтик! Оргазмов я жду! И, между прочим, еще ни одного не получила!

— Пить меньше надо! И не устраивать допросы в постели! — выпаливаю и хлопаю дверью.

На самом деле я не обиделся. Да и спортивный подход Роланды к вопросу меня вполне устраивает.

Просто я понял, что принес из леса кентавр Марик.

*Кто не помнит, в 1990-е пожертвованную Европой для России одежду продавали контейнерами на вес. (А выручка как бы шла неимущим). Официально вещи считались сэконд хэнд, и, возможно, так и было по западным меркам. Однако больше половины сохранили ярлычки. Видимо, одежки схватили в лихорадке распродаж, вернуть их в магазин было нельзя, вот и отдали как пожертвование. В те же годы мой шапочный знакомый объехал полмира по каналам Христианской Ассоциации молодых мужчин. Уехал с двумя сотнями долларов, вернулся с двумя сотнями долларов, еще и приоделся. В церквях дарили одежду без лишних вопросов, ее для этого и жертвуют прихожане.

И вот я думаю: чего ж Гарик-то ходил в обносках?

* * *

Замороченная сегодняшними событиями Минерва забыла об охранных чарах. Или вообще не привыкла их настраивать. По умолчанию «охранки» включаются в течение минуты после ухода хозяина, а когда он входит в дом, бездействуют полчаса — на случай, если человек возвращался ненадолго. Так экономится ресурс системы, которая теряет часть магии при каждом цикле включения-выключения.

В эти полчаса я и успел. Рюкзак покойника валялся прямо за дверью, я поднял, звякнули честно собранные Магорианом пустые банки, Минерва крикнула «Кто там?!», а я уже мчался по коридорам, выбирая ходы с искривленным пространством. Ноги сами принесли в мой старый подвал с топчаном, на котором заливисто храпел Праудфут. В ногах аврора воняли красные сапоги с повешенными на голенища носками, подушку он спихнул и привычно устроился на подложенном под щеку кулаке, завернув на голову подол мантии, чтобы не мешал спать свет.

Я по-прежнему не знаю, как без эльфа попасть в собственный кабинет, зато помню нужную панель в гостиной и на что нажимать, чтобы открылась дверца в гардеробную. Вошел, думая о содержимом рюкзака, ладонь автоматически хлопнула по стене, и вверху щелкнуло. В таких обстоятельствах опытный строитель не задирает голову, а броском уходит из зоны падения груза. Я и бросился. Сломал вешалку-стойку с чесучовым пиджаком двенадцатилетнего Аргуса. Банки в рюкзаке нехорошо брякнули, одну точно разбил. Сел на пол, гляжу туда, где щелкнуло, а там раскрылась фальшпанель, обнажив систему блоков, тросов, ржавых гирь, и все это крутится, наматывается, поднимается, а сверху величественно, как стартующий космический корабль в обратной перемотке, опускается макет Хога, так и хочется сказать, в натуральную величину. Нет, конечно, хотя он огромен и увеличивается еще, раздвигая стены гардеробной.

У меня сразу мысль — из чего это сделано? Вещь по всему старинная, вряд ли тогда знали пенобетон, не говоря о пластмассах. А система противовесов выглядит скорее декорацией, чем устройством, способным поднимать махину из камня и дерева. В общем, это магия, сквибяра. Вот когда магия выдохнется, и эта роскошная игрушка рухнет оттуда, где прячется, будешь делать ремонт и конструировать научно обоснованный противовес.

Когда движение прекратилось, я оказался в зале примерно с Большой зал замка: потолок пониже, ширина значительно больше. Макет вписался в него, оставляя для прохода дорожку в два ярда в самом узком месте.

Иду в обход, на душе благоговение пополам с разочарованием: огромный труд проделан, а зачем? Нет, выглядит нарядненько, как снимок в туристическом проспекте. С уменьшением масштаба и шалман в китайском квартале будет выглядеть нарядненько, потому что вся дрянь тоже уменьшится.

У Дамби-башни привстаю на цыпочки, заглядываю в окно. Горит волшебный ночничок, спит Фоукс на жердочке, сунув голову подмышку. А вот и предсядатель всего, герой магического труда и поразитель темных лордов. Представлен уложенной поверх одеяла серебряной бородой и ночным колпаком, натянутым до глаз.

Он настоящий. Я чую это яростно забившимся сердцем.