Пустота (гет)

Я никогда не планировал выжить в войне: мне было известно, что жизнь двойного агента редко заканчивается в своей постели. Для меня было главным успеть поделиться информацией с Поттером. Сознание ускользало вместе с вытекающей из раны кровью, я уже стремился на небеса, к Лили… Мне казалось, что я чувствую ее нежные прикосновения к моей шее.

После, долгие месяцы в больнице Святого Мунго, я вспоминал эти ощущения. Довольно быстро мне сообщили, кто позаботился о моей жизни, да она и сама заходила проведать меня. Гермиона Грейнджер. Гриффиндорская всезнайка. Она свидетельствовала в мою пользу на заседании Визенгамота и она же поддерживала меня накануне суда, на котором должны были определить мою судьбу.

— Если вас приговорят к Азкабану, никогда не прощу себе, что спасла вас, — сказала она тогда.

— Зачем же тогда вы спасали преступника? — усмехнулся я.

— Для заслуженного наказания, — понурила голову вечная отличница. — Но теперь все знают, что вы ни в чем не виноваты!

Знают, да. Поттер, считая меня трупом, выставил на всеобщее обозрение мои тайны.

— Почему же, виноват, — возразил я. — В пособничестве Темному Лорду. В убийстве Дамблдора. В укрывании Пожирателей смерти. В пособничестве убийству Чарити Бербидж. В убийстве… эх, да что уж перечислять!

Глаза Грейнджер сверкнули подозрительно ярко для того, чтобы списать это на эмоции или игру света.

— А что, Люциус Малфой безгрешен? — спросила она. — Его ведь оправдали!

Наивность героини войны меня рассмешила:

— Мисс Грейнджер… Сейчас ему можно инкриминировать только прошлогодний побег из Азкабана. За вторжение в Отдел тайн он отсидел почти все, Темный Лорд вытаскивал его за компанию с остальными. А последний год Люциус не выходил из Малфой-мэнора, да и вообще был лишен волшебной палочки. А если вспомнить, сколько раз он оказывал финансовую поддержку проектам министерства, то неудивительно, что у Люциуса полно друзей на всех уровнях.

— Все равно это прецедент!

Я ничего не ответил. Болтовня Грейнджер не раздражала меня, но и не вызывала желания дискутировать.

На суд я отправился прямо из больницы, даже не зная, где я окажусь потом: в камере Азкабана или же в старом родительском доме в Паучьем тупике. Азкабан, пожалуй, был предпочтительнее — даже самая холодная и сырая камера не вызывала воспоминаний.

Зал суда был полон. Я видел вокруг сотни любопытных взглядов, но ощущал только один: Гермиона Грейнджер просто впилась в меня глазами. Я всегда знал, что у нее гипертрофированное чувство ответственности. Наглядный пример синдрома отличницы.

Я был спокоен. Азкабан меня не пугал — с тех пор, как из него убрали дементоров, он превратился для меня в то место, где мне не придется думать о завтрашнем дне. А вот что делать на так называемой свободе? У меня никогда не было никаких планов на «после победы». Просто не было. Лили отомщена, и ее сын спасен. Мне больше нечего делать. Ах, мисс Грейнджер, кто же вас просил?

Суд прошел на удивление быстро. Были зачитаны показания Гарри Поттера, причем как прошлые (где он обвинял меня в убийстве Дамблдора), так и последние. Были перечислены свидетели, видевшие поврежденную руку Дамблдора и утверждавшие, что директор все равно протянул бы недолго (хм, интересно, а где они все были раньше?). Были даже найдены и приобщены к делу показания Альбуса Дамблдора 1981 года, в которых он утверждал, что я невиновен, и что у него есть этому серьезные доказательства. Потом Кингсли Бруствер начал задавать мне вопросы. Я честно признался во всех преступлениях, совершенных за Пожирательскую карьеру. Не отрицал, что до перехода на сторону Дамблдора в восьмидесятом году служил Темному Лорду добровольно. Подтвердил правдивость рассказа Поттера.

Судьи были в явном замешательстве. Еще бы, это же абсолютно беспрецедентный случай! Перед ними человек, виновный в убийствах и иных преступлениях, но совершавший их по приказу руководителя Светлой стороны! Я усмехнулся, глядя на их озадаченные лица.

Наконец Бруствер откашлялся и поднялся с места. Зал притих, ожидая оглашения приговора.

— Суд присяжных постановил, — читал Бруствер, — признать Северуса Снейпа виновным в убийствах, нападениях, утаивании местоположения скрывающихся преступников в течение многих лет. Об этом есть многочисленные свидетельства других Пожирателей смерти. При этом необходимо принять во внимание, что с 1980 года, несмотря на огромный личный риск, обвиняемый принял сторону Министерства магии, — здесь я фыркнул, — стал двойным агентом и совершал преступления по приказу Альбуса Дамблдора в целях конспирации. Об этом есть свидетельство Дамблдора, датируемое 5 ноября 1981 года и собственные воспоминания обвиняемого Снейпа, предоставленные им Гарри Поттеру и впоследствии переданные суду, и признанные последним подлинными. Таким образом, Северус Снейп может быть осужден только за преступления, совершенные в период с 1977 до 1980 года, по части из которых уже прошел срок давности…

Я внимательно слушал, стараясь не путаться в витиеватых формулировках.

— Таким образом, суд вынес приговор: шесть месяцев Азкабана в условиях общего режима с последующей полной реабилитацией. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

Толпа зашумела. Насколько я мог слышать выкрики, часть по-прежнему считала меня пособником Темного лорда и рассчитывала на мое пожизненное заключение. Зато другая часть прониклась рассказом Поттера, готова была перевести меня в ранг героя и сочла наказание несправедливым. А ведь по сути никто из них ничего не знает…

Итак, у меня есть полгода, чтобы решить, как я буду жить дальше. Если буду.

Не глядя ни на кого, я повернулся к конвоиру и вышел за ним из зала суда.

Через час я был уже в камере.

* * *

Несветлой памяти Беллатриса Лестрейндж рассказывала про Азкабан всем, кто готов был слушать. Я был не готов, но все равно узнал немало: крохотная комнатушка полтора на два метра, одновременно холодная и душная, каменная скамья вместо кровати, отвратительная еда два раза в день, отчаяние и страх, вызываемые дементорами…

Мои условия оказались иными: деревянная кровать с тонким жестким матрацем, стол, стул, трехразовое питание. Раз в неделю — душ. Мне даже были разрешены книги (подозреваю, что на выбор администрации Азкабана, но это лучше, чем ничего). За хорошее поведение разрешались прогулки во внутреннем дворе и переписка. Естественно, почта тщательно проверялась сотрудниками Азкабана, но я не заострил на этом внимания — писать мне было некому. А самое главное — никаких дементоров! Что ж, Поттер постарался, обеспечил мне полноценный шестимесячный отдых.

Впервые отведав тюремной похлебки (ничего, я ел и хуже) и послушав запирающее заклинание в исполнении тюремщика, я вновь остался один. В госпитале я не успел в полной мере насладиться покоем — рядом почти всегда были целители, авроры, журналисты, посетители в лице мисс Грейнджер, охрана, наконец. Зато теперь мне гарантировано полгода тишины.

Я выглянул в небольшое окошко, находящееся на одном уровне с моим лицом. Оно забрано крепкой решеткой, но при этом его можно открывать для проветривания. Я видел только серое небо и летящие снежные хлопья. Постаравшись, я вытянул шею и сумел посмотреть вниз, разглядев внутренний двор. Уже ноябрь. Несколько дней назад я лежал на больничной койке, всей душой устремившись на кладбище в Годрикову лощину.

Все эти годы, эти семнадцать лет, прошедшие со дня смерти Лили, я планировал умереть. От самоубийства в ноябре 1981 меня удержал лишь Дамблдор: он заставил меня поверить в мою необходимость. Но я знал, что как только я исполню свой долг, я погибну — та или иная сторона меня прикончит. И вдруг я выжил. Зачем? Что у меня впереди? Я больше не вижу перед собой цели. Работа? Но где я, с моей биографией, смогу работать? Несмотря на обещанную Министерством полную реабилитацию, я сомневаюсь, что хоть одна школа или больница примет зельеваром бывшего Пожирателя смерти. Но даже если примет: это не то, ради чего хочется жить. Семья? Хоть боль в душе, не проходившая семнадцать лет, исчезла, я не думаю, что найдется женщина, способная заполнить образовавшуюся на месте этой боли пустоту. Нет второй Лили на свете.

Может быть, оказавшись на свободе, мне стоит просто принять какое-нибудь из своих зелий? В Паучьем тупике остался небольшой запас Напитка живой смерти, у него большой срок хранения. Глотка достаточно для тихого безболезненного ухода…

Как ни заманчива была эта идея, что-то мне претило осуществить ее. Уж не то ли, что называют инстинктом выживания?

С этими мыслями я заснул, с ними же и проснулся.

Вместе с завтраком тюремщик принес письмо — естественно, распечатанное.

— Пока за вами нет нарушений, вам разрешается получать и писать короткие письма, — пояснил он.

С первого взгляда я понял, кто мне написал — многие учителя Хогвартса, увидев этот почерк, ставили «Превосходно», даже не читая работу.

Профессор Снейп, — было написано на листе пергамента, — надеюсь, что вы получите мое письмо. Насколько мне известно, вы имеете право на переписку. Мне очень жаль, что приговор не был оправдательным, но я не в силах что-либо изменить. Надеюсь на вашу скорейшую реабилитацию,

Гермиона Грейнджер-Уизли.

Я не понял смысла этой записки. Зачем было ее писать? Опять гриффиндорское чувство жалости к убогим и обездоленным? Не нужно оно мне! Я уже не в том возрасте, чтобы принять его за симпатию.

— Ответ писать будете? — спросил тюремщик, все еще стоявший у меня в камере. — Принести пергамент и перо?

— Нет, — сквозь зубы ответил я, смял записку и выкинул ее сквозь прутья решетки в открытое окно.

Тюремщик удивленно поднял брови, но ничего не сказал.

В целом, дни проходили не так уж плохо. Я читал книги, которые приносил мне тюремщик из библиотеки Азкабана (в основном это были приключенческие романы, где добро обязательно побеждало зло), в декабре получил право на получасовые прогулки. А перед Рождеством, к моему удивлению, тюремщик принес мне новое письмо от миссис (как оказалось!) Грейнджер-Уизли. В нем она поздравляла меня с праздником и интересовалась самочувствием.

— Ответа не будет, — сказал я тюремщику.

Мне было противно. Я не просил Грейнджер спасать меня, но готов поблагодарить, раз она на это рассчитывает. Она давала показания в мою пользу и даже купила мне мантию, в которой я был на суде и которую надену по выходу из Азкабана — покорнейше благодарен. Но теперь-то что ей от меня нужно? Хочет облагодетельствовать и потом гордиться добрым делом? Не выйдет! Гриффиндорцы только и ждут возможности покрасоваться, показать, какие они великодушные — оказывают помощь даже Пожирателям смерти. Но я не дам им возможности самоутвердиться за мой счет.

Однажды мне приснился странный сон: как будто я все еще директор Хогвартса, но Хогвартса времен моей юности. Я директор — и я же ученик шестого курса. Я враждую с Мародерами — и я же имею возможность наказывать их.

— Эй, Нюниус! — кричит мне Джеймс Поттер.

Я оборачиваюсь, но тут же оказываюсь в воздухе вниз головой. Из кармана выпадает волшебная палочка, которую Блэк тут же призывает к себе манящими чарами. В собравшейся толпе я вижу Лили, которая смеется вместе со всеми. Я-директор спустился с Астрономической башни, откуда только что упало мертвое тело Дамблдора, и наложил на Поттера заклятие Круциатус.

Внезапно появился Амикус Кэрроу — каким он был во время учебы в школе. С криком: «Грязнокровка в Хогвартсе!» он стал пытать Лили. Ее крик звенит в ушах, и я-шестикурсник и я-директор вместе бросаемся на Кэрроу. Мы пытаемся достать его, но он лишь смеется, вытягиваясь в росте и все больше возвышаясь над нами. Вдруг он превращается в Темного лорда.

— Так вот какова твоя верность, Северус? — прошипел он. — Нагайна, ужин подан!

Я закричал и… проснулся.

Сердце колотилось как сумасшедшее, на лбу проступила испарина, шрамы на шее, от которых меня не смогли избавить даже в Мунго, неприятно пульсировали. «Это ночной кошмар», — сказал я себе. Это просто ночной кошмар.

И все же мне повезло, что из Азкабана убрали дементоров.

Начало весны для меня ознаменовалось третьим письмом от Грейнджер. Тут уже я не выдержал и попросил у тюремщика письменные принадлежности. Ответ был коротким:

Я не нуждаюсь в вашей жалости.

Я надеялся, что Грейнджер обидится и отстанет, но не учел (или подзабыл) ее умение надоедать и добиваться своего любой ценой.

Это не жалость, — писала она в следующем письме. — Не хочу напоминать, но я спасла вам жизнь, и теперь чувствую ответственность за нее. При необходимости я готова оказать вам помощь, чтоб не получилось, что я спасала вас напрасно.

Что я и говорил: Грейнджер пытается потешить свое самолюбие, вытаскивая кого-то из ямы. Ах, спасла жизнь! Ах, готова помочь!

Я взял у тюремщика пергамент и написал:

Спасибо. Не нуждаюсь.

После этого писем больше не было, и я решил, что добился своего.

Два весенних месяца дались мне тяжелее, чем все предыдущие, начиная с укуса Нагайны. Похоже, моя психика все же не выдержала испытаний и начала мстить. Ночные кошмары преследовали меня, и окклюменция лишь ограждала сознание от лишних мыслей перед сном, но допускала в спящем мозгу яркие образы. Я не мог дождаться, когда выйду на свободу и смогу принимать зелье сна без сновидений.

В начале мая тюремщик вместе с завтраком принес мне мою почти новую мантию.

— Поешьте и переоденьтесь, — улыбнулся он. — Еще до обеда за вами придут.

И впрямь: в одиннадцать часов утра за мной пришел аврор, который вывел меня из здания тюрьмы и порталом переместил в администрацию Азкабана. Я был даже удивлен, насколько эта часть магической тюрьмы отличалась от той — здесь были самые обычные офисные помещения, напоминающие Министерство магии. Подписав и получив необходимые документы, а также свою волшебную палочку, я прошел по коридору к холлу, где меня поджидал сюрприз в виде Гермионы Грейнджер-Уизли.

— Доброе утро, профессор Снейп! С освобождением!

Я приподнял брови:

— Я уже давно не ваш преподаватель, да и не преподаватель вообще, миссис Грейнджер-Уизли. Не стоит обращаться ко мне «Профессор».

— Хорошо, не буду. Я лишь пришла узнать, не нужна ли вам помощь.

— Не нужна. Я вам уже сообщал это, — надеюсь, у меня неплохо получилось скопировать интонации Темного Лорда.

— Хорошо, — повторила Грейнджер, после чего вышла из здания и аппарировала.

На миг я удивился, но быстро пришел в себя: слава Мерлину, теперь я займусь своей жизнью.

Не буду рассказывать, как я устраивался первые дни после освобождения. Мне повезло: меня приняли на работу в аптеку в Косом переулке. Моей обязанностью было сортировать ингредиенты, раскладывать их по полкам на складе. «А ведь ты был директором Хогвартса, правой рукой Темного лорда, одним из сильнейших магов Британии! Не высоко падать-то?» — ехидный голос Лили явственно прозвучал у меня в голове. В этом не было ничего удивительного — все эти годы я часто мысленно разговаривал с ней.

Работа была нуднейшая — стоять за прилавком и подбирать ингредиенты для зелий было бы интереснее. Но она помогала мне скрыться от любопытных глаз. Честное слово, мне хватало общественного внимания по дороге на работу, когда я шел по Косому переулку! Люди смотрели на меня во все глаза, подталкивали друг друга, высовывались в окна, оборачивались мне вслед! Они вели себя так, словно… Словно у меня на лбу появился шрам!

Я работал с утра до вечера, лишь с коротким обеденным перерывом и без выходных. Не ради денег — зарплаты мне хватало, — а чтобы занять себя чем-нибудь. В свободное время я варил зелья: самые сложные, самые кропотливые. Или занимался консервацией ингредиентов. Четкое следование инструкциям, постоянный контроль того, что выходит из-под моих рук — это все помогало создать иллюзию нормальной жизни. Вечером я выпивал зелье и проваливался в сон без сновидений.

Так прошло несколько недель. А в середине июля произошло событие, которое изменило все.

Однажды утром, когда я еще не успел выйти из дома, в окно постучалась сова. Я был уверен, что это ошибка, но все же впустил ее. Сова протянула мне лапку с письмом, на котором черным по белому значилось: Северусу Снейпу. Я удивился, проверил пергамент на проклятия, вскрыл письмо и в первую очередь посмотрел на подпись. Минерва МакГонагалл?

Первый абзац письма был посвящен извинениям за все каверзы, которые она и ее подопечные строили мне во время года моего директорства. Во втором она просила прощения за наше немирное расставание, в результате которого мне пришлось спасаться бегством через окно. И наконец в третьем она приступила к объяснениям.

Дело в том, что Хогвартсу необходим преподаватель зельеварения. Профессор Слизнорт настоятельно попросил меня оставить ему только старших учеников — учить все курсы ему уже не под силу. Мои попытки найти второго преподавателя успехом не увенчались: желающих, конечно, хоть отбавляй, но ни у одного нет достаточного уровня компетентности для работы с детьми — а вы ведь не хуже меня понимаете, как важно заложить начинающему волшебнику крепкую базу знаний. Тогда Гермиона Грейнджер-Уизли…

Она-то там откуда?!

… предложила вашу кандидатуру. Я подумала, что это лучший вариант: ваша манера преподавания хоть и несколько своеобразна, но все же проверена годами. Остальные учителя сначала были в замешательстве, но все же согласились со мной.

Северус, право, я не знаю, как мы будем смотреть вам в глаза. Но даю слово, что никто вас ни в чем не упрекнет и не станет вспоминать о прошлом.

В надежде получить ваш ответ,

Минерва МакГонагалл,

Директор школы Хогвартс.

Неожиданное письмо заставило меня глубоко задуматься. Весь рабочий день я думал о внезапном предложении, да и три абзаца извинений, надо признаться, тронули. Вернуться в Хогвартс? Это единственное место на земле, где я когда-то был по-настоящему счастлив. Но теперь там поселились воспоминания о Темном лорде, который незримо присутствовал в школе позапрошлый учебный год. А еще я не мог представить встречу с коллегами: несмотря на все обещания МакГонагалл, я сомневался, что год лютой ненависти, а потом год столь же лютого раскаяния могут пройти бесследно. Реакции учеников, многие из которых помнят меня негодяем-директором, я не боялся. Уверен, что укротить класс мне по-прежнему по силам.

Иногда мне отчаянно хотелось согласиться, но потом вдруг я настраивался на решительный отказ. Я представлял себе древний замок, этот оплот магии и надежности — а в нем недоверчивые взгляды коллег. Я боялся — да, я просто боялся разочароваться.

Той ночью мне впервые за долгое время приснилась Лили. Нам снова было пятнадцать лет, мы сидели у речки в Коукворте. «Перестань дуться, Сев! — говорила она. — Оставь прошлое прошлому. Простись с ним и… забудь».

Спустя неделю я отправил МакГонагалл согласие на встречу для обсуждения условий моего рабочего контракта.