Исповедь хакера - version 2.0 (джен)

Терять близких всегда тяжело. Когда я впервые столкнулся с этим, мне было только четыре года, так что я ничего толком не помню. Мой старший брат Лоркан вступил в ИРА почти сразу, как закончил школу. Весной девяносто четвёртого года он участвовал в обстреле британского аэропорта, был задержан местной полицией и отправлен в тюрьму. С тех пор ни я, ни родители его не видели — отцу нельзя было появляться на территории Англии, иначе его тоже арестовали бы, а мама никогда бы не оставила нас одних дольше, чем на пару часов. Когда я много позже спрашивал её о Лоркане, она почти ничего не рассказывала, говорила только, что я очень расстраивался, ждал его и плакал. Я ей верю, но, к сожалению, совсем этого не помню, и это очень печально.

Честно говоря, я надеялся, что больше мне не придётся терять родных. Мама с папой меня обожали, и я это всегда знал. Друзья мне даже завидовали — у многих ребят в моём классе были неполные или неблагополучные семьи, а мне действительно повезло с роднёй. Поэтому я просто панически боялся, что однажды всё это закончится, и родители внезапно исчезнут так же, как брат.

Новыми красками мой страх заиграл, когда в классе появился приютский парень. Ну, как, приютский… Бывший, конечно. Его как раз усыновила одна пара, и он с большой охотой рассказывал всем желающим о том, как здорово жить в семье и как ужасно — в приюте. Все слушали с огромным интересом, у него были толпы сочувствующих. Так что после его душещипательных историй я твёрдо решил, что если мне однажды не повезёт и я останусь один, то я ни за что на свете не позволю никому отправить меня в детский дом. Кто же знал, что уже скоро мне придётся столкнуться с этим не в своём воображении, а в реальности?

* * *

Был один из тех препротивнейших летних дней, когда у тебя возникают сомнения — а лето ли на дворе, или это осень началась раньше срока. С самого утра лил дождь, так что я мог со спокойной совестью сидеть дома, играть в приставку и не переживать, что меня начнут выпихивать на улицу гулять. Родителям нужно было срочно поехать по делам, поэтому они вызвали мне няню — нашу соседку, девушку лет двадцати. С тех пор, как Лоркана посадили, она часто приходила посидеть со мной, когда никого не было дома.

Близился вечер, а мамы с папой всё не было. Когда я в очередной раз посмотрел на часы, а потом в окно, но так и не увидел их машины около дома, я начал волноваться. Это было на них не похоже — уехать так надолго, не предупредив об этом. Соседка тоже удивлялась, но пыталась успокоить меня, предположив, что у родителей могла просто сломаться машина.

А потом в холле зазвонил телефон. Я не слышал толком, о чём был разговор, но судя по выражению лица соседки, ничего хорошего ей не сообщили. Когда она повесила трубку и повернулась ко мне, я испугался — такая она была бледная и взволнованная.

— Майл… Я… Я даже не знаю, как сказать… — она всхлипнула и прижала руку ко рту. Что она говорила дальше, я уже не слышал. Одной первой фразы для меня было достаточно, чтобы понять — случилось что-то непоправимое.

— Нет… Нет, не правда! — всё же я ещё надеялся, что это какая-то ошибка, что на самом деле всё хорошо…

— Майл… Прости, мне так жаль…

— Нет!!! Всё ты врёшь!!! — выкрикнул я и со всех ног кинулся в комнату. Я и сам не очень понимал, что я имел в виду, когда говорил, что соседка врёт — то, что ей жаль, или то, что с родителями случилась беда.

Запершись у себя, я бросился на кровать и зарыдал, спрятав голову под подушкой. Это было… Больно, наверное… Не знаю, слишком сложно подобрать подходящее слово. Это был конец. Конец всего. В полном отчаянии я кусал губы, руки, кричал, кидал об стену попавшиеся под руку игрушки и книги, размазывал слёзы по лицу…

Мою истерику прервал стук в дверь, и раздавшийся из коридора робкий голос соседки оповестил меня, что скоро за мной приедут люди из службы опеки. Одного этого слова оказалось достаточно, чтобы высушить мои слёзы. Поплакать, пожалеть родителей и себя я мог и позже, а сейчас надо было действовать. Угроза приюта маячила впереди с пугающей ясностью. Я не мог этого допустить. Поэтому я тут же схватил рюкзак, с которым ходил в школу, вытряхнул из него все учебники и стал набивать его самым, на мой взгляд, необходимым. Немного белья, штаны и две кофты на смену, гейм-бой — подарок родителей на рождество, несколько игр к нему и весь свой запас батареек. Затем в рюкзак отправилась моя заначка с печеньем и подаренная отцом книжка по программированию.

Собрав вещи, я внезапно осознал, что не представляю, как выбраться из дома незаметно. Единственный выход был через окно, но было страшновато — всё-таки второй этаж. Раньше я ни разу не сбегал из дома, но перспектива попасть в приют подстегнула меня. Первый этаж нашего дома был по площади больше второго, и прямо под моим окном был кусок крыши, на который я и выбрался. Кровля была мокрая и скользкая, так что я почти сразу упал и проехал на животе почти до самого края. Чудом мне удалось зацепиться — даже не понял, за что — и не рухнуть вниз. Под тем местом, где я почти повис, было окно, так что спускаться там было сложно и слишком заметно, и мне пришлось ползком добираться до другого края крыши, где у стены была решётка, заросшая каким-то маминым вьюном. Спустившись вниз по этой решётке, я бросился к калитке, выскочил на улицу и на всякий случай спрятался за мусорными баками. Как оказалось, вовремя — к дому подъехала незнакомая машина, из неё вышли двое — мужчина и женщина в строгих костюмах — и направились ко входу. Дождавшись, когда соседка впустить их внутрь, я побежал вниз по улице так быстро, как только мог, чтобы оказаться подальше, когда моё отсутствие заметят.

Дальше всё было, как в тумане. Я куда-то бежал, дождь заливал мне глаза, не давая толком рассмотреть, где я нахожусь. Каждый раз, когда я слышал шум приближающейся машины, я прятался в тёмные проулки, за мусорки, за припаркованные автомобили. Страх гнал меня вперёд, не давая остановиться дольше, чем на полминуты, чтобы отдышаться. Закончилось это всё тем, что я, спрятавшись в очередной раз от проезжающей машины, был уже не в силах подняться на ноги и заснул, привалившись спиной к стене.

* * *

Период своего бродяжничества я никогда не любил вспоминать. Это было тяжёлое время, наполненное голодом, холодом и страхом. Летом было, конечно, не так холодно, мёрз я только по ночам, но всё однажды заканчивается, закончилась и хорошая погода. Помойки оказались настоящей сокровищницей — я и не предполагал, что люди могут выбрасывать почти новые вещи. Так что свои шмотки из рюкзака мне удалось сберечь до лучших времён. Но несмотря на то, что к зиме мне удалось разжиться парочкой тёплых курток на несколько размеров больше, чем нужно, я постоянно мёрз. Скорее всего, от голода.

Про то, как я добывал себе еду, я мог, наверное, написать целую книгу — типа самоучителя по выживанию в городе. Денег у меня, понятное дело, не было ни единого пенса, так что легально достать еду я не мог. Пару дней после того, как у меня закончилось печенье, я ещё как-то держался — на чистом адреналине, не иначе, но потом мне стало так плохо, что я решился пойти на воровство. От голода соображал я с трудом, так что, зайдя в магазин, я просто стал набивать карманы тем, что попадалось под руку. Мне хватило ума спрятаться за стеллажи, но сообразил я, что там могут быть камеры, слишком поздно, когда мне на плечо опустилась тяжёлая рука охранника. От неожиданности я заорал так, что охранник невольно выпустил меня и зажал уши — видимо, не предполагал, что я буду кричать. А не воспользоваться таким шансом я не мог и тут же припустил прочь из магазина. Мне сказочно повезло — меня так и не поймали, но в тот магазин мне путь был теперь заказан.

В безопасном и тихом месте я смог рассмотреть, что же мне удалось стащить. Оказалось, что я набрал разных батончиков — мюсли, шоколадные, даже пара вафель попалась. Первой мыслью было отложить часть на потом, но когда я начал есть, остановиться уже не смог. О том, как у меня потом болел живот, даже говорить не стоит, я думал — сдохну, так плохо мне было. Я даже решил для себя, что больше в рот не возьму ни одной конфеты. Но на следующий день я опять был голодный, как чёрт знает кто, и все решения и обещания были забыты.

Второй раз к краже я подготовился серьёзно. Сначала я около полутора часов внимательно следил за выбранным магазином — изучил в мониторе у охранника, какие места снимают камеры, запомнил, как часто охранник профилактически обходит магазин и как часто ходит курить на улицу. И только после этого пошёл на дело. И конечно же подготовка дала результат — я смог вынести наружу столько батончиков, сколько смог спрятать на себе, чтобы было незаметно со стороны. А потом всё повторилось — я опять слопал всё за один раз и мучился от рези в животе почти до самого утра.

Так я и жил почти полгода. На одном месте я не задерживался дольше недели — в основном, конечно, из страха, что меня найдут люди из опеки и отправят в приют. Но была и ещё одна причина, не менее пугающая. Иногда на улицах Донегола я встречал других детей — таких же бродяжек, как я. Некоторые даже пытались со мной законтачить, но я, сколько себя помнил, тяжело сходился с другими людьми, предпочитая почитать, поиграть в приставку или повозиться с компьютером вместе с отцом. Так что никакой дружбы с этими детьми у меня не вышло, но тем не менее я за ними послеживал — на всякий случай. И в итоге заметил тенденцию — рано или поздно, но чаще, конечно, рано, все они пропадали. Кого-то ловили копы, кого-то — служба опеки, некоторые просто исчезали в неизвестном направлении. А однажды мне не повезло увидеть, каким образом они исчезают. Когда я понял, что именно делал с тем мальчишкой какой-то мужчина, я в панике покинул своё укрытие и бежал до тех пор, пока не начал задыхаться, а в довершение всего ещё и выблевал всё, что успел съесть днём. Именно тогда я понял, что моя нелюдимость, замкнутость и недоверчивость спасли меня — в отличие от других детей и подростков, я старался держаться от взрослых подальше. Пока все эти придурки пытались обчищать карманы прохожих и нарывались на копов, соцработников или маньяков, я шарахался от всех людей и прятался по помойкам. Именно поэтому я и дожил до середины января.

Зима в тот год вообще выдалась на удивление холодная и мерзкая, а январь в особенности. И в один из дней я не то, чтобы психанул, нет, просто меня так всё достало — и холод, и эти чёртовы батончики, изредка заменяемые чипсами, что я решил рискнуть и добыть денег, чтобы можно было попытаться себе купить нормальной еды. Пришедшая мне в голову идея была проста — взломать банкомат. За эти полгода на улице моим единственным развлечением была книжка по программированию, потому что приставку доставать из рюкзака я боялся, чтобы не лишиться её. Книжка была зачитана мной едва ли не до дыр, давным давно выучена наизусть, так что в своих силах я был более чем уверен. Что может быть проще — найти среди услуг банкомата такую, где было бы поле для ввода символов, и вбить туда скрипт на выход в операционную систему, а дальше уже делать с банкоматом всё, что угодно. Я даже банкомат подходящий нашёл — объединённый с платёжным терминалом, чтобы не надо было вставлять в него карту для начала работы. На то, чтобы ломануть систему, у меня ушло около минуты, может, чуть больше. Много денег я брать постеснялся, но увы — в итоге не получил даже этого. Я опять не подумал о камерах, которые наверняка были рядом, а девятилетний пацанёнок, снимающий деньги в гордом одиночестве, выглядел с точки зрения охраны банка весьма подозрительно. Сбежать я не смог. В отличие от охранников в магазинах, охранник банка меня скрутил сразу, не давая опомниться, и вызвал полицию. Через полчаса я уже был в участке, болтал ногами, сидя на стуле, пил чай с какой-то булочкой, которыми меня угостила тётка-полицейская, и неохотно давал показания старшему офицеру. Отмалчиваться смысла я не видел, поэтому на вопросы всё-таки отвечал, но время тянул, как мог, до последнего надеясь, что смогу сбежать до того, как за мной приедут из какого-нибудь приюта.

Но моим планам не суждено было сбыться — за мной приехали даже раньше, чем предполагал офицер, допрашивавший меня. Я ожидал увидеть какую-нибудь тётку — или высокую и тощую, или низенькую и жирную, но обязательно с недовольной физиономией — мне казалось, что в приютах должны работать именно такие. Но к моему удивлению на пороге допросной появился пожилой мужчина среднего роста в костюме, шляпе и с тростью — ну просто классический британский джентльмен с картинки в учебнике. Меня тут же выставили из допросной в коридор, где мной снова занялась та тётка, что организовала мне перекус. Пока меня мучили вопросами, она успела подвернуть и наскоро подшить рукава у моей куртки, чтобы не болтались до колена, и отдала мне свой шарф. Это было так мило с её стороны и так сильно напомнило мне о маме, что я не выдержал и расплакался — впервые со дня смерти родителей.

Пока я рыдал в объятиях сердобольной полисменши, мою судьбу успели решить. Пожилой джентльмен убедил офицера полиции забыть об инциденте и закрыть дело, которое они успели на меня завести, и забрал меня с собой. Снова возникшие у меня мысли о побеге пришлось отбросить — меня держали за руку слишком крепко и отпускать явно не собирались. Джентльмен, представившийся мне как Ватари, усадил меня в машину и предложил поспать, предупредив, что дорога будет долгой, но я отказался — честно говоря, я боялся, что он окажется маньяком, ловко всех обманувшим, чтобы заполучить в своё распоряжение никому не нужного сиротку. К счастью, ни настаивать на моём сне, ни домогаться Ватари не стал, зато тут же начал грузить меня информацией о том, куда и зачем мы едем.

С его слов выходило, что направляется мы в Англию, где расположена школа-интернат для одарённых детей. На мой вопрос, почему именно интернат, а не приют, он ответил, что формально это заведение не может именоваться приютом, потому что в его уставе нет пункта, ограничивающего приём туда детей только сиротами. Но фактически это действительно приют, потому что родители чаще всего отказываются отправлять туда своих детей, какими бы одарёнными они ни были. Довольно долго он рассказывал, для чего был создан этот приют, чему там учат детей, объяснял необходимость анонимности и предложил подумать о том, какой псевдоним я хочу взять. Никакого псевдонима я не хотел, но моё мнение никого не волновало. Никаких возражений Ватари не принимал и, когда я отказался придумывать псевдоним себе сам, заявил, что представит меня всем как Мэтта. Мне было всё равно, надолго задерживаться в Вамми-хаусе (именно так назывался приют) я не планировал.

* * *

Поездка действительно была нереально долгой. Из участка Ватари забрал меня вечером, и к тому моменту, когда мы приехали в Дублин и погрузились на паром, я безумно устал и хотел спать. Попытки выяснить, что же Ватари делал в Ирландии, успехом не увенчались. На вопросы, почему мы не проходим паспортный и таможенный контроль, раз собираемся покидать страну, он тоже не стал отвечать. На пароме выходить из машины я наотрез отказался и, когда сам Ватари покинул автомобиль, тут же свернулся калачиком на заднем сидении и заснул.

Когда я проснулся, было уже светло, а машина ехала по территории Британии. Настроение было паршивое — было очевидно, что в ближайшее время избавиться от навязчивой опеки не выйдет. Да и потом, если даже удастся сбежать, я буду на территории чужого государства, которое для моей семьи ничего хорошего не сделало. Нет, конечно, ни Лоркану, ни отцу совершенно не обязательно было впутываться во всё это. А уж обстрел аэропорта — это совсем уж беспредел, всё понятно… Но обида за то, что англичане лишили меня брата, который мог оформить сейчас надо мной опеку и не допустить всего того, что я успел пережить, была слишком сильной.

С момента моего пробуждения до момента, когда машина подъехала к приюту, прошло совсем немного времени, видимо, водитель ехал всю ночь без остановок. Ватари просветил меня, что Вамми-хаус находится на юге Англии, в Уинчестере. Наверное, дело было в моём настроении, но мне сразу же там не понравилось. Старинное трехэтажное здание в викторианском стиле было слишком мрачным и почему-то напомнило мне фильм «Джейн Эйр» девяносто шестого года, который мама обожала пересматривать по двадцать раз. Пока мы шли от ворот, на небольшой башенке с часами, возвышавшейся над центральной частью здания, начал бить колокол, как выяснилось позже, оповещая о начале занятий.

Ватари провёл меня по пустому коридору к кабинету директора на первом этаже и постучал в дверь. Дождавшись разрешения входить, он открыл дверь и пропустил меня вперёд.

— Здравствуй, Роджер. Вот этот мальчик, про которого я говорил тебе вчера по телефону. Его зовут Мэтт.

Роджер был таким же пожилым мужчиной, как и Ватари, но выглядел он не так добродушно. Кивнув на слова Ватари и смерив меня откровенно презрительным взглядом, он встал из-за стола и подошёл ближе.

— Понятно. Нормальную одежду мы ему подберём. К вечеру, наверное. У него есть с собой какие-нибудь вещи? — Роджер обращался исключительно к Ватари, игнорируя меня. Не то, чтобы я хотел общаться с этим стариком, но было немного обидно, что меня будто не замечают.

— Только это, — Ватари указал на рюкзак у меня в руках. — Мальчик, видимо, неплохо разбирается в компьютерах. Его поймали на взломе банкомата. Удачном взломе.

— Хорошо. Я понял. Думаю, Джордж будет рад появлению у него ещё одного способного ученика.

— К кому ты его поселишь?

— Не знаю. Попробую для начала к Мелло. А если не выйдет, тогда буду беседовать с Ниа, чтобы он согласился на соседа. Боюсь, если я ещё и ему выделю отдельную спальню, старшие парни меня просто сожрут.

Ватари покивал головой — не то озабоченно, не то сочувственно, затем попрощался и оставил меня наедине с Роджером. Тот наконец-то снова обратил на меня внимание и теперь сверлил недовольным взглядом.

— Ладно. Посмотрим, что из тебя выйдет. У тебя есть что-то более приличное, чем-то, что на тебе сейчас надето?

— Есть, — буркнул я, крепче вцепившись в рюкзак.

— Хорошо. Я тебя сейчас провожу в твою комнату, ты переоденешься, а потом вернёшься сюда. Я дам тебе несколько тестов, чтобы определить твой уровень.

Я на это только кивнул, но Роджера это, видимо, устроило, потому что он вышел из кабинета, поманив меня за собой. Шёл он быстро, и я еле поспевал за ним. Комнаты детей располагались на втором этаже — в правом крыле жили те, что помладше, в левом те, что постарше. Меня отвели в правое крыло, от чего я в первый момент почувствовал себя уязвлённым, но потом напомнил себе, что тут вряд ли будет жить совсем уж мелюзга, а подросткам пятнадцати-шестнадцати лет наверняка не интересно соседствовать с теми, кто помладше.

В коридоре второго этажа мы встретили уборщицу, мывшую полы. Роджер тут же приказал мне снять куртку и отдать ей — на выброс. Одежду под ней мне оставлять тоже никто не собирался. Хорошо хоть, разрешили не раздеваться до конца в коридоре. С каждой проведённой в Вамми-хаусе секудной настроение моё становилось всё хуже, а желание сбежать — всё сильнее.

Комната того самого Мелло, к которому меня собирались поселить, была почти в самом конце коридора. Когда Роджер открыл дверь и впустил меня внутрь, первым, на что я обратил внимание, был стол. На нём лежало несколько высоченных стопок книг, а всё оставшееся пространство было завалено скомканными листами и обёртками от шоколада. При виде этих оберток у меня сразу же заныли зубы и скрутило живот — меня уже едва ли не тошнило от одной лишь мысли о конфетах.

— Свои старые вещи отдай уборщице, она их потом сожжёт. Если есть какая-то стирка, сложи грязные вещи аккуратно и отнести на первый этаж под центральную лестницу, там в подвале прачечная. А потом сразу ко мне. Напишешь тесты, и я отведу тебя к медсестре, пускай посмотрит, нет ли у тебя каких-нибудь… — он на мгновение замолчал, поморщившись, — каких-нибудь вшей или ещё чего-нибудь.

Роджер ещё раз посмотрел на меня, не скрывая отвращения, и вышел. А мне показалось, будто меня только что с головы до ног облили грязью. Да, я бродяжничал, да, я лазил по помойкам. Да, чёрт возьми, я грязный! Но что они хотели, если я полгода жил на улице? Это же не повод смотреть на меня, как на кусок дерьма. Было очень обидно и неприятно. Сняв с себя старую одежду, я кинул её на пол, подальше от ковра, а сам полез в рюкзак за сменной одеждой. К сожалению, совсем не пользоваться взятыми из дома вещами мне не удалось. Ту кофту, что была на мне в день смерти родителей, я сносил ещё осенью, вторая вскорости должна была отправиться на костёр, и у меня осталась лишь одна — в чёрно-белую полоску. С бельём было не лучше, из всего, что я взял с собой, сохранились лишь две пары трусов и одна пара носков. И вторые джинсы свои мне удалось сберечь. Но ситуация была весьма плачевная — носить мне реально было почти нечего.

Одежда из рюкзака была в разы чище, чем то, что было на мне, и надевать её вот так, как есть, я не хотел. Поэтому я решил, что вряд ли Роджер сильно рассердится, если я задержусь и попытаюсь отмыться. Рисковать и брать мыло своего соседа я не стал, так что просто включил воду по-горячее, чтобы заодно ещё и согреться. Конечно, смыть всю грязь не получилось, но после душа я всё равно почувствовал себя лучше. Одежду пришлось натягивать на мокрое тело, но всё равно это было не так противно, как когда проезжающая мимо машина окатывает тебя водой из лужи, а ты потом весь оставшийся день ходишь мокрый и замёрзший. Старые шмотки выбрасывать было безумно жалко, но к сожалению, они были не только грязные, но и рваные, а я сомневался, что кто-то будет тут возиться и зашивать дырки в моих трусах или кофте.

Когда я наконец дошёл до кабинета Роджера, он уже собирался идти меня искать, решив, что я заблудился. С трудом удержавшись от едкого комментария, я уселся на предложенный мне стул и принялся за тесты. Роджер, видимо, обратил внимание, что я стал слегка почище, потому что смотрел уже с меньшей неприязнью. Пока я решал задания тестов, Роджер повторил мне почти слово в слово то, что рассказывал Ватари, а потом ещё долго рассуждал о том, как это круто — стать самым крутым в мире детективом. Меня это совсем не интересовало, я всегда хотел стать программистом или хакером, как отец, поэтому решил для себя, что играть в их игры не стану ни при каких обстоятельствах.

С тестами я закончил раньше, чем Роджер рассчитывал. Конечно, я решил не все задания, но директор всё равно был впечатлён. И тут же повёл меня к медсестре. Её кабинет располагался в том же крыле, что и директорский, но ближе к центральной лестнице. Оставив меня на попечение женщины, Роджер ушёл, а меня начали осматривать, ощупывать и расспрашивать о том, как я довёл себя до такого болезненного состояния. Да-да, медсестра прямо так и сказала — болезненное состояние. Закончив осмотр, она долго что-то писала в карте, потом поручила всё-таки постричься и ни в коем случае не пропускать приёмы пищи, и только после этого разрешила мне уйти.

Оказавшись в коридоре, я вздохнул. Конечно, жить здесь наверняка было лучше, чем на улице, но… Я снова вздохнул. Там, на улице, я был свободен, был сам себе хозяин. Никому ничего не должен. А тут надо было учиться, соблюдать режим, общаться с другими детьми… От последней мысли меня передёрнуло — в школе все знали, что я не слишком общителен, и не лезли, а на улице я всегда мог уйти или спрятаться. Куда от людей деваться здесь, было не ясно. Да ещё и этот сосед… Я опять вздохнул и посмотрел по сторонам. Рюкзак был при мне, так что я мог позволить себе спокойно исследовать территорию и подыскать себе местечко, где можно побыть наедине с собой.

Все, кто меня знал во взрослом возрасте, в один голос заявляли, что я слишком агрессивный и жестокий, что меня, должно быть, в детстве недолюбили. Только вот никто из них не знал, что детства — в том смысле, который обычно вкладывают в это понятие, — у меня не было. Моя мать умерла, когда мне и года не было, а про отца я ничего не знал. Лет до трёх или четырёх я жил в Дахау с бабкой по материнской линии, суровой женщиной и убеждённой нацисткой. Этот период в моей памяти отложился плохо, единственное, что я помнил, были бесконечные разговоры о моём прадеде, о том, как он достойно служил великому фюреру, ну и всё в таком духе. А потом бабка слегла с инсультом, и меня отправили в самый обычный детдом, где я прожил примерно до пяти — пяти с половиной лет. Но потом меня оттуда забрали. В то время я даже не очень понял, почему. Это сейчас я знаю, что в пять лет редкий ребёнок изъясняется не только на родном языке, но ещё и на паре иностранных, мгновенно делит и умножает в уме двузначные числа и с интересом читает учебники по анатомии. Но тогда я считал себя самым обычным мальчишкой, может быть, чуть умнее остальных, и никак не мог взять в толк почему половина детей от меня шарахается, а другая половина смотрит мне в рот, будто пророку.

Первое время в Вамми-хаусе я чувствовал себя не на своём месте. Тут мои способности не вызывали такого восторга, как в детдоме на родине. Не облегчала мне пребывание в Уинчестере и необходимость говорить исключительно по-английски, потому что иначе меня никто не понимал — других немцев тут не было. Но несмотря на все трудности, я довольно быстро втянулся в ритм, понял, что от меня требуется, и вскоре уже обогнал по результатам всех своих ровесников и даже некоторых ребят постарше. И как только это произошло, повторилась та же история, что и в Дахау — коллектив разделился на две части — тех, кто старался держаться от меня подальше, и тех, кого я за глаза называл фанатами. Было немного неприятно, что нормальных друзей я и тут завести не смог, но такая ситуация была для меня привычной, так что я сильно не переживал.

Первым серьёзным потрясением для меня стало появление нового мальчишки, младше меня года на полтора или около того. Несмотря на разницу в возрасте, он моментально догнал меня по успеваемости, а потом даже стал обгонять. Я был в ярости и сначала даже попытался спровоцировать его на драку, чтобы показать ему, что он лучше далеко не во всём. Но он, казалось, был непрошибаемым — не обижался ни на какие оскорбления, не отвечал и не начинал распускать руки. Это меня злило ещё больше, и я с повышенным энтузиазмом принимался дразнить и задирать его. Впрочем, на учёбу я тоже подналёг — было очевидно, что из-за отсутствия конкуренции я слишком расслабился. Вскоре я опять стал обгонять его по оценкам, но снова расслабляться он мне не дал, время от времени набирая высший балл и обходя меня буквально на полшага.

Этот мальчишка — Ниар — поначалу бесил всех. Странный, нелюдимый, не реагирующий ни на какие подколы в свой адрес — никто не понимал, как с ним общаться. Внешность у него была под стать — крошечный, с белоснежными волосами и чёрными-чёрными глазами. Было совершенно не ясно, где заканчивается зрачок и начинается радужка, и в сочетании с постоянно отсутствующим видом это производило неприятное впечатление. Но через некоторое время и у него сформировался небольшой клуб почитателей, которые время от времени безуспешно пытались отвлечь его от игрушек и головоломок и вытащить на улицу.

Но вообще, я не могу сказать, чтобы я очень развлекался или, наоборот, страдал в Вамми-хаусе. Тут было как-то никак. Слишком скучно. Единственным стоящим развлечением, кроме попыток вывести из себя Ниара, было чтение. Библиотека тут была просто потрясающая, и я постоянно брал оттуда кучу всякой дополнительной литературы — и учебной, и художественной. Ниар тоже любил читать, но в библиотеку предпочитал не ходить, таская книги у меня, благо жили мы тогда ещё в одной комнате. Естественно, эта его манера меня безумно раздражала, и однажды я не выдержал. Возможно, при других обстоятельствах я бы сдержался, но он взял книгу, которую я как раз читал, да ещё и переложил мою закладку на другую страницу. Если не вдаваться в подробности, поколотил я его тогда знатно, он потом неделю ходил весь опухший. Меня, конечно, наказали за это, но зато нас расселили в разные комнаты, что не могло не радовать и даже примиряло с наказанием.

Вообще, эти пять лет, что я провёл в Вамми, были небогатыми на события, а если ещё и забыть о повышенной учебной нагрузке, то моя жизнь тут почти не отличалась от жизни в Дахау. И так продолжалось бы и дальше, если бы не внезапное появление ещё одного ребёнка. Дело было в середине января двухтысячного. Накануне ночью я засиделся с книжкой и заснул достаточно поздно, поэтому ничего не было удивительного в том, что утром я проспал и на завтрак пришёл позже обычного. Естественно, поесть за оставшееся время я не успел и, когда прозвенел звонок на уроки, всё ещё сидел в столовой. И именно поэтому я не пропустил появление новенького.

Мальчишка, которого привёл Ватари, был феноменально тощим, будто его не кормил никто, и невероятно грязным и оборванным. Чего стоила одна только его куртка на несколько размеров больше! При мне в Вамми-хаус поступило не так много детей, но все они попадали сюда либо из других детских домов, либо вообще из дома сразу после смерти родителей. А этого будто на помойке нашли. Ко всему прочему, он был взрослым. Насколько я знал, детей сюда привозили в основном в возрасте пяти-семи лет, как раз тогда, когда они могли начать демонстрировать свою повышенную одаренность. Конечно, я мог ошибаться, но этому мальчишке на вид было лет десять.

На моей памяти Ватари привёз сюда достаточно взрослого ребёнка лишь однажды, пару лет назад. И в прошлом году он выбился в явные лидеры и стал первым претендентом на роль наследника самого Эла — потому что из всех старших ребят он был лучшим, или потому что он был самым старшим из лучших, не знаю. Что я знал точно — это то, что с ним были проблемы. Он был слишком ранимым и чувствительным, почти ни с кем не общался и, поговаривают, принимал какие-то таблетки — не то успокоительные, не то антидепрессанты. А может вообще, и те, и другие. И вот Ватари привёл ещё одного взрослого, пусть и не такого, как тот.

Но уроки никто не отменял, так что долго рассиживаться в столовой после звонка не стоило. Добежав до класса и извинившись за опоздание, я прошмыгнул на своё место и выложил учебник с тетрадью, но мысли мои заняты были отнюдь не учебой. Новый мальчишка не выходил у меня из головы. Страшно было себе даже представить, как и где он жил до того, как Ватари нашёл его. Но тем не менее это было ужасно интересно, и я не мог отказать себе в удовольствии пофантазировать на эту тему. Кем были его родители? Почему он оказался на улице? Что в нём такого особенного, что он попал сюда? В какую комнату его поселят? Последний вопрос меня беспокоил особенно сильно. Насколько мне было известно, отдельные комнаты были только у меня и у Ниара — и то только потому, что мы не смогли ужиться вместе, а у всех остальных соседи уже были. Предполагать, что новенького поселят отдельно не приходилось, так что вариантов было немного — либо ко мне, либо к нему. Я вздохнул, с нескрываемой скукой посмотрев на доску, — эту тему я уже читал по учебнику и успел выучить. Либо к нему, либо ко мне… Скорее всего, ко мне. Ниар был слишком специфическим товарищем, чтобы устраивать новенькому такой стресс и селить их вместе. Я не знал, что испытывал по этому поводу. С одной стороны, делить спальню ни с кем не хотелось. Но с другой, было в этом мальчишке что-то притягательное, не знаю даже, что. Я же ведь толком и не рассмотрел его, но уже чувствовал, что меня тянет к нему, как магнитом. Ни к кому ещё до этого я не чувствовал такого интереса.

После уроков ко мне подошёл Роджер и предупредил, что теперь со мной в комнате будет жить ещё один мальчик, так что мои предположения оказались верны. Я тут же почувствовал, как меня переполняет предвкушение, и едва ли не вприпрыжку отправился в столовую на обед, будучи в полной уверенности, что такой дрыщ, как этот новенький, наверняка будет голодным и не пропустит еду. Каково же было моё удивление, когда в столовой я его не увидел! Просидев весь обед как на иголках и толком ничего не съев, я отправился в комнату, надеясь, что найду его там. Но меня снова постигло разочарование. Мальчишка явно не спешил идти на контакт с остальными, и это было как-то даже обидно.

Ближе к вечеру миссис Джейсон, наша уборщица, принесла постельное бельё, полотенце и какие-то шмотки для моего соседа. Сам я усиленно готовился к завтрашнему тесту и успел забыть о новеньком, пока миссис Джейсон не спросила меня, видел ли я его. Я пожал плечами — я не был уверен, считается ли то, что я видел его в окно издалека. После напоминания мои мысли снова плавно перетекли на этого странного мальчишку. Видимо, ему несладко жилось, раз он предпочитает прятаться от всех. На ум пришли несколько не самых приятных вариантов того, с чем он мог столкнуться, и от этого мне ещё сильнее захотелось познакомиться с ним. То ли для того, чтобы расспросить его о том, каково это — жить на улице, то ли для того, чтобы показать ему, что быть сиротой не так уж страшно, когда ты в безопасности и окружён порядочными людьми. Но чтобы познакомиться, надо было его сначала найти. После недолгих размышлений я решил отложить поиски до следующего дня — всё-таки было уже много времени, впереди были ужин и отбой, а мне нужно было ещё многое повторить и доучить, чтобы не дать Ниару снова обойти меня.

К некоторому моему удивлению новенький появился на ужине. Пришёл он позже всех и в сопровождении рассерженной медсестры. Она его едва ли не силой затолкала в столовую, да ещё и отвесила подзатыльник на прощание, прежде, чем захлопнуть дверь. Мальчишка на несколько секунд замер неподалёку от двери под оценивающими взглядами окружающих, затравленно огляделся и, сутулясь и всячески зажимаясь, чтобы казаться незаметнее, прошмыгнул к раздаточному окошку. Взяв поднос с едой, он расположился за ближайшим пустым столом и начал вяло ковырять вилкой в тарелке, что было на мой взгляд довольно странно — я был уверен, что он должен быть голоден. С моего места стол, за которым сидел новенький, было хорошо видно, и теперь я мог как следует рассмотреть этого парня. Сейчас он был значительно чище, чем утром, когда я видел его из окна, одет не в равнину, а в более-менее приличную кофту и джинсы, но зато теперь, без огромной бесформенной куртки, было ещё заметнее, какой же он тощий. Кроме того, он был ужасно бледным, как будто его держали взаперти много недель. Волосы у него были сильно отросшие и растрёпанные, со свисающей на глаза чёлкой, какого-то неопределённого тёмного цвета. Правда, на свету они отчётливо бликовали рыжим, и я оказался не единственным, кто это заметил. Один из моих приятелей, Кей — главный задира Вамми-хауса, решил докопаться до новенького. Он резко поднялся со своего места, пересёк столовую и уселся рядом с мальчишкой. Тот заметно вздрогнул и довольно далеко отодвинулся вместе со стулом, но Кея это не смутило, и он снова придвинулся.

— Ну и кто это у нас тут такой рыжий, а? — он пихнул новенького локтем в бок. — Ирландец, что ли?

Новенький резко повернулся к Кею лицом и, злобно оскалившись, затараторил что-то на незнакомом мне языке. Было очевидно, что он говорит что-то грубое, но сам язык был настолько мягким и приятным на звук, что у меня по спине побежали мурашки. Тем временем Кей, выслушав гневную отповедь мальчишки, скривил губы и выдал:

— Ты что, даже английского не знаешь? Придурок. Как тебя вообще сюда взяли, если ты нормально говорить не умеешь? Ты хоть понимаешь, что я тебе говорю, кретин?

Но похоже, он всё прекрасно понимал, потому что его лицо пошло красными пятнами, и он с размаху залепил Кею кулаком по челюсти, вскочил и выбежал из столовой. Кей несколько секунд удивлённо моргал, потирая челюсть — он не привык, что ему дают отпор, а потом вскочил и хотел выбежать следом, видимо, чтобы навалять новенькому, но я перегородил Кею путь. Не знаю, что мной двигало, но если в отношении других детей я и сам позволял себе грубость, и мы с Кеем любили подразнить самых лохов, то подобное отношение к новенькому меня задело.

— Кей, чего ты до него доебался?

— Мелло, ты чего? — он удивлённо посмотрел на меня, когда я не пропустил его к дверям. — Он же придурок! Английского не знает, руки распускает на ровном месте! Пойдём, наваляем ему!

— Кей, угомонись, а! — я нахмурился и поджал губы. — Во-первых, ты первый начал до него доёбываться и обзывать. А во-вторых… — я запнулся, не зная, что лучше сказать. — Во-вторых, он мой сосед. Для начала я сам посмотрю, что он из себя представляет, а потом будем решать, придурок он или нет.

— У-у-у… Похоже ты переучился, дружище, — Кей сочувственно усмехнулся и похлопал меня по плечу. — Ладно, как скажешь. Завтра наваляем.

Кей вернулся на своё место, а я решил пойти к себе — есть совсем расхотелось. Новенький, похоже, так в комнате и не появился — никаких следов его пребывания я не заметил. И постельное бельё, и вещи лежали там, где их оставила миссис Джейсон, новых вещей тоже никаких не появилось. До самого отбоя я готовился к тесту, время от времени поглядывая на дверь в ожидании, что новенький всё же придёт. Но он так и не появился, и мне пришлось лечь спать с неудовлетворёным любопытством и снова одному.

Крепким сном я никогда не отличался и посреди ночи проснулся, услышав скрип двери и чьи-то шаги. Открыв глаза и увидев тёмный силуэт на фоне окна, я тут же включил ночник на тумбочке. Ночным гостем оказался новенький, испуганно подпрыгнувший, когда загорелся свет.

— Привет, — вполголоса обратился я к нему, щурясь от света.

Мальчишка покосился на меня, потом отвернулся и подошёл к своей кровати.

— Я думал, ты уже спишь, — буркнул он, вытаскивая из-под покрывала подушку и заталкивая её в наволочку.

— Ты говоришь по-английски? А почему в столовой не стал? — я присел, с интересом рассматривая новенького.

— Потому что я с мудаками на их родном языке не общаюсь, — отрезал он, сунул подушку под мышку и пошёл к двери.

— Подожди! — окликнул я его, и он замер, глядя перед собой. — Почему ты решил, что это его родной язык?

— У него типичный британский акцент. А ты явно не местный, хотя живёшь тут уже давно.

Я хотел спросить у него, как он догадался об этом, но мальчишка быстро ушёл, резко, но тихо закрыв за собой дверь. Со вздохом я погасил ночник и лёг обратно. Любопытство моё от этого странного разговора только возросло, и я ещё долго вертелся в кровати и не мог заснуть.

Утром в столовую новенький не явился, зато вчерашнее происшествие на ужине обсуждали все, кому не лень. Прислушавшись к разговорам, я обнаружил, что мальчишке уже дали прозвище — Рыжий, и сочли агрессивным придурком, от которого лучше держаться подальше. Кей с последним утверждением был не согласен и с нетерпением ждал появления новичка, чтобы хорошенько поколотить его — за наглость. И снова предложил мне присоединиться. Я посмотрел на Кея, как на придурка, которым он и был, вообще-то, и показал ему фак. Участвовать в этом идиотизме я не собирался.

Рыжий появился на уроках — пришёл буквально за секунду до звонка, уселся в самом конце класса и уставился в окно. От теста его освободили, но ко всеобщему удивлению не потому, что он только поступил к нам и ещё не знал, что именно мы проходим, а потому, что написал этот тест ещё вчера, по инициативе Роджера, и набрал по нему довольно высокий балл — девяносто шесть из ста. Услышав слова учителя, весь класс уставился сначала на Рыжего, а потом на меня. Я же смотрел на своего недососеда и пытался понять, как такое может быть. Сам я чаще всего набирал на тестах девяносто семь — девяносто восемь баллов, изредка девяносто девять. А этот мальчишка безо всякой подготовки получил девяносто шесть. Это была серьёзная заявка на первое место, но я почему-то не испытывал никакого раздражения по этому поводу, только лёгкий азарт. Это было странно, ведь Ниар с его оценками меня бесил безмерно. Но разбираться во всём этом я сейчас не хотел. Рыжий же будто не замечал направленных на него взглядов, со скучающим видом рассматривая пейзаж за окном.

Учитель с трудом смог отвлечь наш класс от Рыжего и, убедившись, что никто больше не болтает и не сидит в пол-оборота, раздал всем тесты. Со всеми заданиями я справился раньше других и до конца урока рассматривал Рыжего, пытаясь понять, что же он за человек. А он тем временем перестал смотреть в окно и теперь играл в приставку, совершенно не скрывая этого. Я покачал головой. Ну вот как он мог набрать так много баллов? Решив для себя, что подойду к нему на перемене, я отвернулся от него и стал сверлить взглядом затылок сидящего впереди Ниара, глупо надеясь, что от этого он где-нибудь ошибётся и напишет тест хуже меня.

Но мои планы были нарушены — со звонком Рыжий исчез в неизвестном направлении и на следующий урок пришёл так же, как и на первый, за секунду до начала. То же самое повторялось до самого обеда, на который мальчишка опять не явился. До самого вечера его снова не было видно, пока разъярённый Роджер не приволок его на ужин за шкирку. Рыжий тоже был явно зол, но молчал и только смотрел на всех зверем. Ужин он отсидел в самом дальнем углу столовой, даже не притронувшись к еде, а потом снова куда-то исчез. И даже ночью не заглянул в спальню.

Похожая история повторялась в течение полутора недель. Но с каждым днём Рыжий становился мрачнее, чаще пропускал уроки, а в его глазах было столько тоски, что было страшно на него смотреть. Мне никак не удавалось выцепить его, чтобы поговорить, он от всех шарахался и прятался так, что даже взрослые не всегда могли его найти. Вообще, он мне отчего-то очень напоминал лисёнка — такой же дикий, настороженный, боящийся людей… Готовый наброситься, если почувствует опасность. И я искренне боялся, что с ним может случиться беда, — уж очень неадекватно он выглядел. Как оказалось, боялся не зря.

Несмотря на слова медсестры, обед я решил пропустить. Вместо этого я пошёл бродить по приюту в поисках укрытия. На первом этаже жилых помещений не было. В самом конце коридора правого крыла был кабинет директора, затем несколько классов — математики, биологии и психологии. Затем был кабинет медсестры, довольно большой — в её распоряжении было что-то вроде приёмной и комната, в которой стояло несколько кроватей — на случай чего-то серьёзного, вероятно. В приёмной была ещё одна дверь, но куда она вела, я не знал.

В центральной части здания ни на одном из этажей не было ничего, кроме здоровой скользкой лестницы, высоких окон и подоконников, на которых можно было без проблем сесть вдвоём, такие они были широкие. Под лестницей была неприметная дверь, ведущая в подвал, в прачечную. Там было открыто, и я решил заглянуть внутрь. Вдоль дальней стены стояло четыре стиральные машины, над которыми на стене были подписи, призванные напомнить, что носки вместе с наволочками и белое вместе с чёрным и цветным лучше не стирать. Справа от двери был стеллаж с разными моющими средствами, а ещё кран и несколько старых железных тазов, видимо для извращенцев, любящих стирать вручную. Слева у стены была гора вещей на стирку.

Ещё раз внимательно оглядев помещение и решив, что в случае чего, можно спрятаться и здесь, я пошёл разведывать дальше. В левом крыле были остальные классы, столовая и ещё одна лестница вниз, ведущая, как оказалось, на кухню. Оттуда я поспешил уйти, пока меня никто не заметил. На второй этаж я заходить не стал, чтобы не столкнуться с кем-нибудь из учеников, и пошёл сразу на третий. Но и там я долго не задержался — на самом верху жили преподаватели и директор. Но прежде чем вернуться вниз, я решил подняться ещё чуть выше — на чердак.

На чердаке было довольно любопытно. Там стояла какая-то сломанная мебель, коробки со старыми учебниками и тетрадками, какая-то одежда прошлых десятилетий. На самом деле, если здесь поковыряться, наверняка можно было бы найти много интересного. У противоположной от входа стены была ещё одна дверь, судя по звукам, доносящимся из-за неё, ведущая в башенку с часами. К сожалению, дверь эта была заперта, так что подняться на самый верх мне не удалось. Но на чердаке мне понравилось, и я решил остаться именно здесь. Усевшись с ногами в стоящее в углу старое мягкое кресло с рваной обивкой, я наконец-то спустя полгода достал из рюкзака свой гейм-бой, вставил в него батарейки с картриджем и начал играть. О, как же я соскучился по своим играм! Оторваться я смог, только когда перестал видеть, что происходит на экране — на улице стемнело, а где включается свет на чердаке, я не нашёл.

В темноте ни читать, ни играть я не мог, рыться в коробках тоже лучше было при свете, поэтому я решил начать обдумывать план побега. Во время уроков и обеда по коридорам никто обычно не ходил, так что сбегать лучше было именно в это время. К сожалению территория приюта хорошо просматривалась, но если бежать быстро и не застревать у ограды, поймать меня не должны были. Размечтавшись, как я сбегу отсюда и отправлюсь пешком до парома в Ирландию, я не сразу заметил, что больше не один. Если бы я вовремя услышал, как открывается дверь на чердак, я успел бы спрятаться, но увы. Из мыслей меня вырвал громкий стук, вслед за которым зажёгся свет, я дёрнулся было бежать, но меня схватили две пары рук. Проморгавшись, я увидел, что поймали меня уборщица с медсестрой.

— Я тебе что сказала про приёмы пищи, а?! — медсестра встряхнула меня за шкирку, а потом ещё и отвесила подзатыльник. — Не пропускать! А ты тут по чердакам прячешься! Быстро вниз!

Вдвоём они отконвоировали меня вниз, после чего уборщица пошла по своим делам, а медсестра довела меня до столовой, затолкала внутрь и ещё раз наподдала на прощанье. Всё это было ужасно обидно и унизительно — ужин уже начался, и в столовой уже собрались все. Злой, как чёрт, я подошёл к раздаточному окошку, забрал у тётки-поварихи поднос с едой и уселся с ним за первый попавшийся свободный стол. Есть хотелось безумно, но когда я себе представил, как все эти дети будут ржать, увидев, с какой жадностью я набрасываюсь на нормальную еду, аппетит моментально пропал. Настроение было ещё хуже, чем утром, но вселенной, видимо, казалось, что мне ещё недостаточно хреново. Потому что ничем другим я не мог объяснить то, что ко мне тут же подсел какой-то придурок, судя по роже и говору — местный, и начал докапываться.

— Ну и кто это у нас тут такой рыжий, а? — он придвинулся ко мне ближе, чем это было необходимо, и пихнул меня локтем в бок. — Ирландец, что ли?

Последний вопрос ещё больше укрепил меня во мнении, что он британец. И так меня всё это выбесило, что я не выдержал и, повернувшись к этому придурку лицом, высказал ему всё, что о нём думаю. И скрывать своё происхождение смысла я не видел, поэтому принципиально заговорил по-ирландски.

— Да, урод, прикинь! Ирландец! И что ты мне сделаешь, а? Будешь выёбываться, получишь в морду, сука. Я тебя предупредил!

Конечно же, ирландского он не знал, но на это я и рассчитывал — я чертовски устал от всего и очень хотел снять напряжение, пусть даже и подравшись. Парень не подвёл — услышав незнакомую речь, презрительно скривился и продолжил прикапываться ко мне.

— Ты что, даже английского не знаешь? Придурок. Как тебя вообще сюда взяли, если ты нормально говорить не умеешь? Ты хоть понимаешь, что я тебе говорю, кретин?

О, я прекрасно понимал, что он говорит! И про придурка, и про умение нормально говорить, и про кретина. Сдерживаться больше я не стал и тут же со всей дури врезал ему, попав в челюсть. Впрочем, драться в столовой, при посторонних, которые могли встать на сторону этого придурка и отметелить меня в лучшем виде, я не собирался, так что не стал дожидаться, пока он сообразит дать мне сдачи, и выскочил в коридор. Но к моему удивлению вслед за мной никто не вышел. Пожав плечами, я неспеша пошёл к центральной лестнице — на чердаке меня уже один раз нашли, так что стоило попытаться организовать себе берлогу в прачечной. За моей спиной хлопнула дверь, и я обернулся. Но из столовой вышел не тот придурок, а какой-то другой ребёнок, издалека я так и не понял, парень это или девчонка. А тот даже не стал смотреть по сторонам и сразу отправился на лестницу левого крыла. Порадовавшись, что не пошёл на чердак по той же лестнице, я проводил ребёнка взглядом и отправился в прачечную.

В прачечной выключатель был у самой двери на уровне талии взрослого человека, так что со светом проблем не возникло. Плотно закрыв за собой дверь, я соорудил себе что-то вроде гнезда в куче нестиранных шмоток и устроился там с приставкой. Тут, пожалуй, было даже удобнее, чем на чердаке — в кресле особенно не повертишься, а тут можно было устроиться в абсолютно любой позе, хоть сидя, хоть лёжа, хоть вверх ногами. Так я провалялся с игрой до глубокой ночи, пока не начали садиться батарейки. Сохранившись, я решил всё-таки лечь спать, но вставать мне было лень, так что свет пришлось гасить дистанционно — ботинками.

Ботинки эти были моей гордостью — самой лучшей находкой за все полгода моего бродяжничества. Они были совсем новые, видимо, ребёнок, которому их купили, вырос из них, так ни разу и не надев. Стояли аккуратно в родной коробке около мусорного бака, наверное как раз на случай, если они понадобятся кому-нибудь, у кого нет денег на обувь. Они были мне чуть-чуть великоваты, но зато тёплые, и я просто не мог их оставить. Был у них и ещё один плюс — они были невероятно тяжёлые, с толстой подошвой, так что бить ими кого-нибудь наверняка должно было быть больно. К счастью, мне эта их особенность на улице ни разу не пригодилась, но кто знает, как моя жизнь сложится дальше. Сейчас, например, их тяжесть пришлась очень даже кстати, чтобы вырубить свет одним прицельным броском по выключателю.

Но заснуть сразу я не смог, не знаю почему. Я крутился и так, и сяк, перекладывал под собой вещи, но всё было не то. Промучившись так с полчаса, я решил, что если я пройдусь до комнаты и возьму себе подушку, хуже точно не будет. Никакой гарантии, что это поможет, не было, но лежать без дела тоже не хотелось. Искать в темноте обувь я не стал и пошёл в носках — не так уж холодно было в здании, и к тому же босиком было тише. До второго этажа я дошёл без проблем — из-за окон на лестнице было светло; наверху же, в коридоре, окон было меньше, а значит — и темнее. Но найти нужную дверь это мне не помешало. Как можно тише я вошёл в комнату и направился к пустой кровати, как вдруг где-то сбоку зажёгся свет, в первую секунду показавшийся мне невероятно ярким. От неожиданности я вздрогнул и метнулся в сторону, дальше от источника света.

— Привет, — раздался хрипловатый шёпот, и я обернулся. На второй кровати, приподнявшись на локте, лежал блондинистый длинноволосый мальчишка, тот самый, которого я мельком видел в коридоре и не понял, парень он или нет. Окинув его быстрым взглядом, я отвернулся и дошёл, наконец, до своей кровати. Там лежали две стопки вещей — постельное бельё с полотенцем в одной и кое-какая одежда в другой. Вытащив из-под покрывала подушку, я повертел её в руках и решил всё-таки сунуть её в наволочку. Блондин, похоже, ждал от меня какой-то реакции, и я не стал его разочаровывать.

— Я думал, ты уже спишь.

— Ты говоришь по-английски? А почему в столовой не стал? — за моей спиной раздался скрип, видимо, мальчишка сел на кровати, но я не стал оборачиваться.

— Потому что я с мудаками на их родном языке не общаюсь, — больно много чести, подумал я вдогонку, но озвучивать не стал. Общаться мне сейчас ни с кем не хотелось, мыслями своими я уже был внизу. Закончив запихивать подушку в наволочку, я собрался уходить, но блондин меня окликнул.

— Подожди! Почему ты решил, что это его родной язык?

Я закатил глаза. До чего же настырный парень! Откуда только такие берутся?

— У него типичный британский акцент, — я решил всё-таки пояснить свою мысль. — А ты явно не местный, хотя живёшь тут уже давно.

На самом деле, мне очень хотелось посмотреть на выражение его лица, но я не стал оборачиваться и поспешил выйти, понимая, что в противном случае я завязну с разговорами на два часа. Парень действительно не был англичанином, у него чувствовался лёгкий акцент, но определить, откуда он, я не мог. Уж очень специфически у него прозвучало приветствие*.

Как ни странно, с подушкой дело пошло лучше — стоило мне обнять её покрепче, как я отключился. Хотя, возможно, дело было вовсе не в подушке, а в том, что я наконец-то достаточно устал. Но в итоге я сильно проспал из-за отсутствия окон в прачечной и едва не опоздал на уроки. Идти учиться не хотелось — я слишком отвык от этого, но рисковать и нарываться на то, что меня опять будут искать, мне хотелось ещё меньше. Я не мог позволить себе лишиться такого отличного места, где бы меня никто не дёргал.

В класс я вошёл едва ли не со звонком — пришлось поискать, куда идти, — и уселся на заднюю парту у окна, чтобы не привлекать к себе лишнее внимание. Но мой план с треском провалился — сегодня был какой-то тест, именно его я, оказывается, написал накануне по требованию директора, да ещё и набрал неприлично высокий балл за него. Естественно, на меня все пялились, пока учитель обо мне говорил, а потом ещё минут пять перешёптывались, обсуждая всё это. Я невольно прислушался к шепоткам и к собственному неудовольствию обнаружил, что с лёгкой руки придурочного англикашки ко мне уже прилипли кличка Рыжий. Как будто мне мало того, что мне имя другое придумали! И потом, я ведь не рыжий совсем! Просто волосы так отсвечивают на свету… В общем, я только сильнее убедился — надо было валить отсюда, и поскорее. За окном ничего интересного не было, и я вытащил из рюкзака гейм-бой. За ночь батарейки немного отлежались, судя по тому, что огонёк опять горел достаточно ярко, так что на пару уроков этого должно было хватить. Но мысли мои были заняты вовсе не игрой, я обдумывал план побега.

Урок пролетел на удивление быстро, наверное потому, что я был занят своими делами, а не всякой учебной ерундой. В течение всего занятия я постоянно ловил на себе взгляды одноклассников — иногда заинтересованные, иногда недовольные, — так что на время перемены я предпочёл скрыться под лестницей правого крыла. На разговоры я не был настроен. К счастью, мне успешно удавалось избегать общества других детей до самого окончания занятий, после чего я отправился в свою берлогу в прачечной.

Я был настроен решительно. Торчать тут до совершеннолетия в мои планы не входило, а сбегать надо было как можно скорее, пока я не растерял все навыки выживания. Убедившись, что все отправились на обед, я поднялся на второй этаж в «свою» комнату и забрал оттуда часть выданных мне вещей — шарф и тёплое пальто. Больше мне ничего не было нужно, так что я поспешил вниз, пока народ не начал разбредаться из столовой. Меня слегка трясло от предвкушения, и я не мог дождаться, когда же наконец свалю из этого места.

Обед закончился — в коридоре сразу стало шумно, а потом все разошлись по комнатам делать уроки — снова всё стихло. Погода, казалось, играла мне на руку — с самого утра шёл дождь, и никто не рвался на улицу гулять, так что меня не должны были сразу же поймать. Осторожно выглянув в коридор и убедившись, что поблизости никого нет, я добежал до входной двери и, не без труда открыв её, выскочил на улицу. Сто шагов. От входа до ограды ровно сто моих шагов, я считал. Метров пятьдесят грубо. Может, чуть меньше. Всего несколько секунд — и я на свободе. Расстояние между прутьями достаточно большое, чтобы такой тощий и мелкий мальчишка, как я, мог протиснуться.

Ещё раз оглядеться, вдох, выдох… Вперёд! Это были самые долгие секунды в моей жизни. Казалось, я никогда не добегу до этой ограды. Ноги разъезжались в лужах на подъездной дорожке, глаза заливал дождь. Нехорошая какая-то тенденция вырисовывалась — сбегать в неизвестность под дождём. Да сколько же можно уже? Ограда как будто не приближается совсем! Но нет, вот она, добежал-таки. На секунду я остановился отдышаться и убрать с глаз мокрую чёлку, затем поправил одной рукой сползающий с плеча рюкзак, а другой рукой собрался ухватиться за один из прутьев ограды. Но я не успел даже пальцы сомкнуть, как мою руку словно обожгло, а ладонь сама сжалась вокруг металлического прута. Кажется, я закричал — не то от боли, не то от страха. Руку сковало спазмом, меня всего колотило, и я никак не мог отцепиться от ограды.

Дальнейшие события в моей памяти отложились плохо, смазанно как-то. Сам ли я смог оторвать руку от ограды, с посторонней ли помощью — не знаю. Помню только, что упал на грязную мокрую землю, в глазах всё расплывалось, в ушах звенело, рука всё ещё сильно дрожала, я никак не мог отдышаться и не очень понимал, где я вообще нахожусь. Чьи-то голоса над головой доносились, словно сквозь слой ваты, чьи-то руки подхватили меня под мышки, чтобы поставить на ноги, но я не удержался и снова начал падать. Меня куда-то тащили, и опять голоса, голоса…

Прочухался я в кабинете медсестры — обнаружил себя лежащим на кушетке в приёмной, а медсестра бинтовала мою руку. Во всём теле была слабость, но в остальном я чувствовал себя весьма сносно, даже рука не болела.

— Ну что, беглец? Как ты? — спросила медсестра, заметив, что я пришёл в себя.

— Что это было такое? — я ушёл от ответа, меня сейчас действительно больше беспокоило не своё состояние, а то, что ему поспособствовало.

— Ограда под напряжением. Тебя стукнуло током. Но, похоже… — она не договорила, я подскочил на кушетке и перебил её.

— Что значит, под напряжением?! Вы с ума сошли?! Зачем вы по ограде ток пускаете?!

— Эй, тише, тише! Чего ты расшумелся? Это распоряжение Ватари, для вашей же безопасности, чтобы никто посторонний не мог пробраться внутрь.

— Кто посторонний? Издеваетесь? Кому нужны приютский дети?

Медсестра вздохнула и принудительно уложила меня обратно на кушетку.

— Что ты у меня-то спрашиваешь? Я эти вопросы не решаю. Вот придёт Роджер поговорить с тобой, у него и спросишь.

— Ну что ему от меня надо? — заныл я. Нет, я прекрасно понимал, что меня будут отчитывать за попытку побега, но выслушивать всё это мне не хотелось, и я надеялся надавить медсестре на жалость, чтобы она уговорила директора отложить разговор хотя бы до завтра.

— А то ты не догадываешься, — она скептически посмотрела на меня, приподняв одну бровь, и покачала головой. — Полежишь тут до ужина, я послежу за твоим состоянием на всякий случай. На первый взгляд, всё нормально, но мало ли. Роджер подойдёт чуть позже, так что у тебя есть время придумать достойное оправдание своему поведению.

Не сработало. Я вздохнул и отвернулся к стене. Ощущение было такое, будто я попал не в приют, а в тюрьму строгого режима. Ну правда, кому нужны жалкие сироты, пусть даже и умные, чтобы организовывать такую серьёзную защиту от внешнего мира? Больше было похоже, что всё это было сделано, чтобы никто не мог сбежать… Настроение упало ещё ниже, хотя казалось бы — куда уж больше… После сегодняшнего стало ясно, что сбежать так легко, как я полагал, не получится, но я ещё больше уверился — оставаться тут нельзя. Я готов был вырваться на свободу любой ценой.

Роджер явился ближе к ужину и начал компостировать мне мозги на тему того, как безответственно и глупо — недостойно воспитанника Вамми-хауса — я поступил, попытавшись сбежать. Долго выслушивать этот бред я не стал.

— А с чего вы взяли, что я вообще хочу торчать в этом вашем дурацком приюте?! Я не собираюсь становиться ничьим наследником или кем-то ещё! Что вы от меня все хотите?! Зачем вы по ограде ток пускаете?! Чтобы никто не сбежал?! Что тут у вас, тюрьма?!

— Наглец! — Роджер отвесил мне звонкую пощёчину. — Как ты со старшими разговариваешь?! Ты должен быть благодарен, что тебя взяли сюда, а не отправили в колонию для малолетних преступников! Ещё раз что-то подобное повторится, и я не посмотрю на то, что телесные наказания запретили. Сидеть не сможешь, обещаю.

— Вы не имеете права, я гражданин Ирландии, — я насупился, понимая, что реально ничего не смогу сделать, если Роджер решит меня отлупить, но и просто смириться я не мог.

— Больше нет, — отрезал Роджер. — И советую забыть, что вообще был им когда-то.

А вот это было ещё обиднее и унизительнее, чем пощёчина. Я не выдержал и, чтобы не расплакаться от обиды, выкрикнул:

— Да чтоб вы все сдохли! Чёртовы британцы! Правильно папа с Лорканом против вас воевали!

Да, я по жизни не был общительным и старался держаться от всех подальше, но если меня намеренно провоцировали и выводили из себя, я срывался и вовремя остановиться и заткнуться уже не мог. А понимал, что перегнул палку, когда было уже поздно. То же самое произошло и в этот раз. Я наговорил лишнего и, естественно, получил по губам. Первым порывом было дать сдачи, но от рукоприкладства я всё-таки сумел сдержаться, иначе неизвестно, чем бы всё это закончилось. На ужин Роджер буквально приволок меня в столовую, хорошо хоть над душой стоять не стал, так что я просто отсидел в углу всё отведённое на еду время, а потом ушёл в прачечную спать.

* * *

Потянулись однообразные дни, одинаково серые и тоскливые. Утром я просыпался от шума в коридоре и едва успевал добежать до класса, и то не всегда. Иногда настроения идти на уроки не было совсем, и тогда я просто зарывался глубже в гору нестиранных вещей и спал. На обед я не ходил принципиально, предпочитая бродить по территории приюта, пытаясь найти хоть какую-то лазейку в ограде или что угодно ещё, чтобы можно было сбежать. На ужин я приходил, только когда меня ловил кто-нибудь — медсестра, уборщица, учителя или Роджер. Всё остальное время я старался проводить в прачечной. Но в один из дней моё «гнездо» разорили — устроили стирку, и мне пришлось перебираться на чердак.

С каждым днём надежда покинуть Вамми-хаус таяла, а в голову всё чаще стали забредать разные мысли. Сначала я от них отмахивался, но постепенно они становились всё привлекательнее и привлекательнее. Настроения не добавляли и взаимоотношения с другими детьми. Кроме тех двух странных бесед в первый день, никто больше не пытался со мной законтачить. Конечно, я сам в первую очередь держал дистанцию и был, в общем-то, рад отсутствию обшения, но всё равно было неприятно. Наверное, потому, что нежелание общаться было обоюдным и сопровождалось явной демонстрацией неприязни ко мне. Складывалось ощущение, что я у них последний кусок хлеба изо рта вынимаю. Я искренне хотел надеяться, что эта неприязнь связана с чем угодно, кроме учёбы, но, если честно, скорее всего именно с учёбой она и была связана. А вернее с оценками. Несмотря на то, что я прогуливал, не делал домашние задания и до сих пор не потрудился взять у учителей учебники для себя, я всё равно был одним из лучших в классе. Меня по результатам опережали только двое — тот парень, с которым я должен был делить комнату, и ещё один странноватый мальчишка, слишком спокойный и уравновешенный для своего возраста.

Старшие ребята были ещё более странными и откровенно меня пугали. Они все были больше похожи на психов, чем на обычных подростков. Некоторые постоянно вздрагивали и озирались, как будто боялись кого-то. Некоторые могли зависнуть на ровном месте, погрузившись не то в транс, не то просто в свои мысли. Выглядело это ещё более пугающе, чем мания преследования. Я уже молчу про то, что все они явно мало спали и выглядели, как зомби. Впрочем, ничего удивительного в этом не было — при том, что все взрослые считали держать ограду под высоким напряжением нормальным, значит, и такое состояние воспитанников не было по их мнению чем-то необычным. Мне всё это не нравилось, и я готов был абсолютно на всё, чтобы не стать таким же, как все остальные.

К концу января у меня в голове сформировался чёткий план действий. Сбежать из этого жуткого места у меня не вышло, но свободы меня лишать не смел никто. Моя жизнь уже давно принадлежала только мне, значит и распоряжаться ей мог только я. И если быть свободным и живым одновременно у меня не получалось, я предпочитал быть свободным. Было двадцать шестое января — я навсегда запомнил этот день, не знаю, почему. Утром на уроки я не пошёл — это было самое удобное время, все заняты, никому нет дела до какого-то малолетки, тем более, что я и раньше пропускал уроки, так что меня не должны были хватиться.

На чердаке все окна были закрыты, а с более низких этажей прыгать не имело смысла — только ноги переломать. Мне казалось, что это самый простой способ — всего лишь один шаг и всё, больше от тебя уже ничего не зависит. Но нужно было всё-таки забраться повыше. Бить окна я не собирался, так что единственным выходом оставалась запертая дверь в часовую башню. Правду говорят — охота пуще неволи… Мне настолько припёрло, что после некоторой возни я смог вскрыть замок и выбраться с чердака. Но к сожалению, там, где я оказался, никаких окон не было, а чтобы попасть на самый верх башенки, нужно было воспользоваться люком в потолке, вот только никакой лестницы, которую можно было подставить к люку, поблизости не наблюдалось. Зато в противоположной стене была ещё одна дверь, которая оказалась не заперта. Пройдя в неё, я оказался во второй части чердака, где я ещё не бывал. Чтобы попасть туда, надо было подниматься по лестнице, проходящей в левом крыле, где жили старшие ребята, а я старался там не появляться. В этой части чердака было не так пыльно и захламлено, а одно из окон было приоткрыто. Через него я и выбрался на крышу.

Стоять на самом краю было странно. Немного страшно, но гораздо больше любопытно. Один шаг, всего один шаг… Интересно, я успею почувствовать боль от удара или?..

— Зря теряешь время. Ничего у тебя не выйдет, — раздалось у меня за спиной, и я от неожиданности едва не рухнул вниз.

Обернувшись, я увидел высокого темноволосого парня. Это был кто-то из старших ребят, я иногда видел его в столовой, но не знал, как его зовут. Не понятно было, почему я сразу его не заметил, когда только вылез на крышу. Но, может быть, я просто был в слишком взвинченном состоянии и не замечал ничего вокруг себя.

— По-почему не выйдет? — мой голос слегка дрогнул от волнения. И правда, почему он решил, что у меня не получится? Думает, я струшу и не шагну?

— Рано ещё, — он пожал плечами так, словно это было что-то совсем очевидное. — Нет, ты, конечно, можешь попробовать… Но я не советую. Не думаю, что тебе понравится провести остаток жизни в инвалидном кресле. Вот через десять лет всё получится. А сейчас… Нет. Не советую, — он снова пожал плечами, потом махнул мне рукой и направился к чердачному окну, через которое я вылез на крышу. — Ладно, бывай, парень.

Парень скрылся, а я так и остался стоять в полном офигении. Всё это было настолько дико, что я даже не сразу заметил, как пошёл снег. Почему рано? Откуда взялась эта цифра — десять лет? Почему он был так уверен в своих словах? И… Я встряхнул головой. Он ни на секунду не усомнился в том, что я могу покончить с собой, ну или не показал виду, что усомнился. Неужели со стороны я выгляжу настолько отчаявшимся? Или он специально так сказал, чтобы не спровоцировать меня на прыжок вниз? Всё-таки тут все были какими-то слишком уж странными. В одном этот парень был точно прав — становиться инвалидом я не хотел, а в случае неудачи меня ждало именно это. Я ещё раз глянул вниз. Было высоко, но вот достаточно ли для того, чтобы убиться? В этом я уверен не был, так что, тяжело вздохнув, я полез через окно обратно на чердак. Этот вариант однозначно был не самым удачным. Но это не значило, что я сдался.

Тянуть со следующей попыткой я не стал. Этой же ночью я пробрался в свою комнату и забрал оттуда простыню со своей кровати. К счастью, на этот раз сосед спал крепче, так что лишних вопросов удалось избежать. Всю ночь я сидел на чердаке и рвал простыню на полоски, чтобы сделать что-то вроде верёвки. Конечно, осталось много лишнего материала, но это были уже не мои проблемы. Весь следующий день для отвода глаз я провёл на занятиях, но не мог ни на чём сосредоточиться, и пара учителей даже поинтересовались, всё ли у меня нормально. У меня всё было прекрасно — я был буквально в нескольких шагах от свободы.

Когда все отправились обедать, я зашёл в пустой класс, водрузил стул на парту, забрался на эту конструкцию и с трудом привязал свою импровизированную верёвку к потолочной балке. Петлю на шею, вдох, выдох, шагнуть со стула, сбивая его с парты на пол. Видимо, я сделал что-то не совсем так или недостаточно хорошо разобрался в вопросе. В кино повешенные умирали сразу же, как только лишались опоры под ногами. Мне же стало отчаянно не хватать воздуха, руки рефлекторно вцепились в удавку, пытаясь ослабить давление на шею, перед глазами поплыли цветные пятна. А потом откуда-то издалека я услышал чей-то крик. Что-то вроде «помогите» или «на помощь». Я почти потерял сознание, когда воздух внезапно снова стал поступать в лёгкие — меня спасли. О, как же я кашлял! Я не мог сделать вдох, чтобы меня не скрутило в приступе кашля. Оказалось, кричал тот белобрысый мальчишка с вечно отсутствующим видом — Ниа. Из разговоров я понял, что вместо обеда он обычно ходит на дополнительные занятия по математике и логике как раз в этом классе. Вытащил меня один из учителей — тот самый, с которым Ниа должен был заниматься. Он как раз шёл в класс и услышал крики. Ну и фактически сорвал мне план «побега».

* * *

Следующие несколько дней мне пришлось выждать — медсестра очень на меня ругалась и пригрозила, что если я буду и дальше дурить, то со мной будут серьёзно работать психотерапевт и психиатр. Угроза не произвела на меня должного впечатления, но затаиться мне пришлось — наверняка какое-то время за мной планировали следить. Конечно, вряд ли у них что-нибудь бы вышло, но очень наглеть тоже не стоило.

В ходе моей давнишней разведки на предмет возможности побега я узнал, что на территории приюта есть пруд. Зима на юге Англии была недостаточно холодной, чтобы он замёрз, так что сейчас я решил им воспользоваться. Из оставшихся кусков простыни я соорудил ещё одну верёвку, нашёл в одной из коробок на чердаке чьи-то старые двухкилограммовые гантели и, полностью готовый, отправился в свой день рождения на берег пруда топиться. Дело было утром, все должны были быть на уроках, и мне никто не должен был помешать. Ну кто же знал, что я буду прогуливать занятия не один?!

Возвращаться было больно — видимо, я успел наглотаться воды. Приступы кашля при каждой попытке вдоха были ещё жёстче, чем когда я вешался. Грудь горела огнём, перед глазами всё плыло, было чертовски холодно, даже когда я сквозь уползающее сознание почувствовал, как меня закутали во что-то большое и мягкое. Откуда-то издалека до меня доносится чей-то ласковый и успокаивающий голос, но слов я разобрать не мог.

Окончательно я пришёл в себя уже у медсестры, в комнате, соседствующей с приёмной. Рядом со мной у кровати сидел один из старших ребят, его я видел реже всех остальных. Парень этот был достаточно высокий, бледный, с блёкло-серыми волосами. У него было невероятно грустное, но доброе лицо, и я впервые за все время своего пребывания в Вамми-хаусе увидел что-то, похожее на сочувствие и понимание в чужих глазах.

— Хорошо, что ты очнулся, — парень улыбнулся одними уголками губ, но глаза его так и остались печальными. — Я сказал медсестре, что ты поскользнулся и свалился в пруд. Надеюсь, она поверила. Если к тебе приставят врача, он начнёт выносить тебе мозг задушевными беседами и пичкать таблетками. Сомневаюсь, что тебе это надо. Отдыхай.

Он погладил меня по руке, поднялся и вышел, а я даже не успел его поблагодарить за то, что прикрыл меня перед медсестрой. Похоже было, что он знал, о чём говорил. Значит, не мне одному было в тягость находиться здесь. Возможно, при других обстоятельствах мы с ним могли бы подружиться. Но даже такого проявления внимания и сочувствия было недостаточно для того, чтобы я передумал и решил остаться в приюте.

В один из последних дней января по приюту пошёл слух, что кто-то из ребят пытался покончить с собой. Кто именно, никто не знал — единственным свидетелем происшествия был Ниар, но он отказывался раскрывать личность неудавшегося самоубийцы. Сам я об этом узнал от Кея, который примчался ко мне в комнату за час до ужина. С его слов выходило, что кто-то из наших хотел повеситься во время обеда, но Ниар спалил его. Я тут же стал перебирать в памяти лица всех, кто был на обеде. Выходило, что не было четверых — самого Ниара, Ала — нашего лучшего ученика, его приятеля Бейонда и Рыжего.

Сначала я решил, что речь идёт об Але. В этом году его переклинило, и он уже неоднократно предпринимал попытки самоубийства. Но все они были безуспешными — Бейонд постоянно был рядом и не давал ему умереть. Поговаривали даже, что у них отношения. Когда об этом заходила речь, старшие понимающе переглядывались и ухмылялись, а младшие хихикали и изображали пальцами половой акт. Меня их отношения волновали мало, тем более что оба они были почти совершеннолетними и должны были уже примерно через год покинуть приют.

Но, как следует поразмыслив, я пришёл к выводу, что в этот раз речь шла не об Але. Во-первых, к тому, что он время от времени режет себе вены, все уже привыкли и вряд ли стали бы столько об этом говорить. Во-вторых, насколько я понял из того, что мне рассказал Кей, неудавшегося самоубийцу обнаружили в одном из классов, а Ал, как и все остальные, знал, что Ниар ходит на допы во время обеда. И уж точно выбрал бы более уединённое место для того, чтобы наложить на себя руки. Так что это был однозначно не Ал. Бейонд же просто не был похож на человека, способного просто так покончить с собой, без видимых причин. Так что оставался только…

Рыжий. Это был Рыжий. Внезапное осознание того, что этот зашуганный лисёнок хотел наложить на себя руки, отчего-то очень напугало меня. Кей сидел на его кровати, болтал ногами и громко рассказывал мне все сплетни о неудачном самоубийстве, какие успел услышать. И, конечно же, не замечал моего взволнованного состояния. Еле-еле заткнув его и выставив из комнаты, я сел на пол, прислонившись спиной к двери, и задумался. Рыжий действительно последнее время был сильно не в себе, а сегодня даже учителя отметили его странное состояние. Но никто ничего не предпринял, не попытался поговорить с ним. Я нахмурился и обхватил руками колени. Это всё было неправильно. Было очевидно, что мальчишке тяжело в незнакомой, непривычной обстановке, а взрослые, вместо того, чтобы помочь ему адаптироваться, просто наплевали на него. На самом деле, все мы тоже вели себя не лучше, даже не попытались узнать его поближе. Стало очень стыдно. Его ведь ко мне в комнату подселили, а я за все эти дни так ни разу и не попытался найти его и выяснить, где он прячется и почему не показывается в спальне.

Решительно поднявшись на ноги, я вытащил из тумбочки одну из шоколадок, отложенных на вечер, и вышел из комнаты, намереваясь непременно найти Рыжего. Первым делом я зашёл к медсестре, но оказалось, что с мальчишкой всё в порядке и его уже отпустили. Разочарованный, я отправился бродить по коридорам, заглядывая во все двери. Но нигде не мог его найти. Я даже заглянул на кухню и в прачечную. С кухни меня прогнала повариха, а в прачечной спрятаться было негде — с последней стирки ещё не накопилось достаточно вещей, чтобы закопаться в них, стиральные машины были недостаточно большими, а больше там ничего и не было. Оставался только чердак.

Дверь на чердак была не заперта, так что попал я туда без проблем. Но дальше дело не пошло — уже стемнело, а выключатель ни на одной из стен я не смог нашарить. Сделав пару шагов вслепую, я обо что-то споткнулся, с грохотом упал и больно ударился коленом. Плюнув на всё это, я был вынужден уйти. Без света там делать было нечего, а у меня даже фонарика не было. И потом, на грохот так никто и не среагировал, а значит, или Рыжего там не было, или он не захотел выдавать своё присутствие. Я знал, что чердачное помещение было ещё и в другом крыле, но вход туда всегда был заперт, так что я даже не стал утруждать себя и проверять там.

* * *

Следующие несколько дней Рыжий вёл себя как обычно, и я даже сначала решил, что он немного успокоился, и всё надеялся, что он начнёт вести себя адекватнее. Но этого не случилось. Он всё так же прятался неизвестно где, пропускал завтраки и обеды, а иногда и ужины. И, по-моему, за те пару недель, что он прожил в Вамми, он отощал ещё сильнее. Было странно, как он ещё не падал без сил. Впрочем, может быть и падал, просто мы этого не видели — всё-таки он довольно часто пропускал уроки.

Февраль для меня начался не слишком удачно. Я завалил очередной тест и был в отвратительном настроении из-за этого. Кей, как и всегда, впрочем, пытался в меру собственного идиотизма развеселить меня, убеждая, что девяносто пять баллов за тест — это очень круто. Но я знал, что это не так — Ниар в этот раз набрал девяносто девять, а Рыжий тест этот пропустил, иначе тоже обошёл бы меня. В итоге всё закончилось тем, что мы с Кеем подрались на лестнице, когда спускались на обед после того, как занесли учебники в комнаты. Мы от души колотили друг друга до тех пор, пока Кей не столкнул меня с лестницы. Не знаю, каким местом думал этот придурок, когда делал это, но пока он помогал мне дохромать до кабинета медсестры, я высказал ему всё, что думаю о нём, и пообещал, что если окажется, что я сломал ногу, то оторву ему всё, что отрывается.

К сожалению, оторвать мне Кею ничего не дали. Единственное, что я успел сделать, прежде чем он сбежал, — это метнуть ему в голову ботинок, пока медсестра занималась моей ногой. Честно говоря, я порой сомневался, что эта женщина — простая медсестра. Она умела, кажется, всё, что только можно, ставила диагнозы без единой ошибки, а уж сколько у неё было разного оборудования, с которым она лихо управлялась! Нет, понятное дело, такие люди, как Эл и Ватари, могут организовать всё, что угодно — и самое лучшее медицинское оборудование в медкабинет, и лучшего врача для своих подопечных из приюта. Но всё равно это было впечатляюще.

Наложив мне на ногу гипс, медсестра помогла мне допрыгать до кровати в изоляторе. Каково же было моё изумление, когда на соседней кровати зашевелилось одеяло, и из-под него показалась макушка Рыжего! Оставив меня, медсестра подошла к нему и, склонившись над ним, потрогала его лоб, потом покачала головой, поправила ему одеяло и хотела выйти, но я окликнул её.

— А что с ним случилось?

— Ал сказал, что он в пруд упал, — женщина пожала плечами, всем своим видом показывая, что не верит в эту версию. И я был склонен с ней согласиться, всё-таки было не похоже, чтобы Рыжий чувствовал себя комфортно в Вамми-хаусе.

Медсестра вышла, а я обеспокоенно посмотрел на Рыжего, вернее, на его затылок. Парень, похоже, спал, поэтому я не стал его дёргать. Конечно, ничего хорошего не было в том, при каких обстоятельствах мы пересеклись, но с другой стороны, так у меня появился шанс поговорить с ним. Уж очень мне хотелось узнать его поближе и попытаться поднять ему настроение. Я, конечно, не мог быть уверен на сто процентов, но мне он показался хорошим парнем, и было бы неприятно, если бы он умер так рано.

Где-то через час — как раз после обеда — ко мне пришёл Кей вместе с группой поддержки. Все они были взбудоражены и очень жаждали поделиться со мной новостями. Оказалось, что я пропустил историческое событие — появление на обеде Ала. Тот был явно чем-то расстроен, долго перешёптывался о чём-то с Бейондом, размахивая руками, а потом и вовсе разрыдался, не стесняясь окружающих. А Бейонд — на этом месте все дружно скривились — обнимал его и целовал в макушку, пытаясь успокоить. Вердикт Кея и моих фанатов был однозначен — фу, педики. Мне дела до отношений старших парней не было, пускай делают друг с другом, что хотят. Лично я всю эту историю, зная чуть больше о событиях этого дня, увидел иначе.

Медсестра упомянула, что о происшествии с Рыжим ей рассказал как раз Ал, значит, скорее всего, именно он его и вытащил. Видимо, из-за этого он так сильно расстроился. Я даже мог его в чём-то понять — всё-таки нет ничего хорошего в том, что умирают дети. Лично мне очень не хотелось, чтобы Рыжий умер, по крайней мере сейчас. Плакать я, конечно, не стал бы, но Ал всегда был слишком эмоциональным и ранимым.

Ребята очень шумели и в итоге разбудили Рыжего. Он приподнялся на локте, посмотрел на нас исподлобья, скривив губы, потёр пальцами шею и отвернулся, накрывшись одеялом с головой. Через некоторое время из-под одеяла донёсся приглушённый кашель, и мне просто до жути захотелось подойти к Рыжему, потрепать его по плечу, сказать, что всё будет хорошо. Но пришлось сдержать свой порыв — нужно было сохранять лицо перед фанатами, не показывать им, что я могу кому-то сочувствовать. В их отношении я никогда не проявлял дружеского участия, не настолько они все мне были приятны, чтобы быть с ними очень уж милым, и я не считал тогда возможным показывать им, что умею и по-другому общаться с людьми.

До самого вечера они сидели на моей кровати, доставая бессмысленным трёпом, даже в столовую на ужин сходили по очереди, чтобы не оставлять бедного-несчастного меня в одиночестве. Это бесило, но я пока сдерживался и не посылал их. Нам с Рыжим ужин принесли в изолятор, но мой сосед к еде так и не притронулся — то ли опять заснул, то ли успешно притворялся спящим. Очень возможно, что притворялся, — его наверняка должно было напрягать присутствие такого количества народу в непосредственной близости от него, да ещё и не во время уроков, когда учителя могут сделать замечание особо приставучим.

К счастью, вскоре мои мучения закончились — медсестра выпроводила всех посторонних, пригрозив пожаловаться на них Роджеру. Но наслаждался тишиной и покоем я не долго. Хоть и пустая болтовня была не самым увлекательным занятием, всё же это было поинтереснее, чем тупо лежать на кровати и рассматривать потолок. Естественно, никто из моих так называемых друзей не потрудился принести мне хоть что-нибудь почитать — ни учебники, ни просто любую книжку. Хотя их тоже можно было понять — я категорически запрещал кому бы то ни было прикасаться к моим вещам. Так что тут я, можно сказать, был сам виноват.

Рыжий всё так же лежал под одеялом, не подавая признаков жизни, но я решил всё-таки окликнуть его в надежде, что он среагирует на меня.

— Эй, сосед! Не спишь? — увы, имя его я никак не мог запомнить, он слишком редко появлялся на уроках, где учителя могли обратиться к нему по имени, а остальные все называли его исключительно Рыжим. Сам я принципиально не хотел использовать эту дурацкую кличку, полагая, что ему вряд ли приятно, когда к нему так обращаются.

К сожалению, Рыжий не ответил. Может быть, он на самом деле спал. Вряд ли он очень уж хорошо себя чувствовал после купания в ледяной воде, так что я не стал настаивать и пытаться поговорить с ним любой ценой. Но всё-таки мне было слишком скучно ничего не делать, поэтому я довольно быстро заснул сам, несмотря на то, что в изоляторе всё ещё горел свет.

* * *

Проснулся я посреди ночи от того, что страшно хотел пить. Насколько я помнил, кувшин с водой стоял на столе около входа, и до него надо было как-то добраться. Пока я решал вопрос, стоит ли позвать медсестру, рискуя разбудить и соседа, или лучше допрыгать до стола самостоятельно, я продрал глаза достаточно, чтобы видеть, что происходит вокруг, и понял, что питьё пока откладывается. Из-под двери кладовки с лекарствами в противоположной от входа стене пробивался свет. Это было довольно странно — в такое время должны были спать все, в том числе и медсестра. Недолго думая, я решил допрыгать до кладовки и проверить, в чём дело. В конце концов, я ничем не рисковал — если это действительно была медсестра, я бы попросил у неё воды и пошёл спать дальше. А если там был кто-то другой… Кто бы это ни был, делать ему там было нечего. Как поступить в таком случае, я ещё не решил, но был уверен, что не растеряюсь в любом случае. О, как же я ошибался!

На самом деле, я должен был предположить такой вариант, но тем не менее я не ожидал увидеть такую картину. На полу, привалившись плечом к стеллажу с лекарствами, полулежал Рыжий. Он был весь бледный, с посиневшими губами, но всё ещё в сознании и явно из последних сил заталкивал дрожащими руками себе в рот какие-то таблетки. Перед ним валялось довольно много уже пустых упаковок от разных лекарств, и даже пара бутылочек от микстур или чего-то подобного. С ужасом я несколько секунд смотрел на это безобразие, а потом, забыв про сломанную ногу, кинулся к Рыжему.

— Ты совсем охренел?! — я рухнул рядом с ним на колени, выбивая из рук остатки таблеток, и принялся разжимать ему челюсть, чтобы вытащить изо рта то, что он ещё не успел проглотить. — Ты вообще что творишь?!

После безуспешных попыток открыть ему рот, я крепко зажал ему нос, не давая вдохнуть. Это сработало, Рыжий рефлекторно разжал зубы, и я воспользовался этим, проталкивая ему в рот пальцы. Что-то он всё-таки успел проглотить, но кое-что я смог вытащить.

— Только не умирай, слышишь?! Ещё не хватало, чтобы ты тут у меня… — я не договорил, чувствуя, как горло сдавило от подступивших слёз. — Тьфу, придурок! Ещё плакать тут из-за тебя!

Да, такого я не ожидал… Надо было, конечно, позвать медсестру, но каждый раз, как я хотел это сделать, у меня словно пропадал голос. Сил хватало только на то, чтобы прикрикнуть на Рыжего. А его надо было как-то спасать. Внезапно меня осенило — при отравлениях обычно надо хорошенько проблеваться! Недолго думая, я закинул руку Рыжего к себе на плечо и, почти взвалив его на себя, потащил к туалету, благо он был рядом с кладовкой — за соседней дверью. Нога болела нещадно, но меня это мало беспокоило.

— Ну же, давай, лисёнок, не отключайся! Какой же ты тяжёлый! Давай, чуть-чуть совсем осталось!

Как я дотащил его, не знаю… Наверное, я просто слишком не хотел, чтобы он умер у меня на руках. Включив воду, я наклонил его над раковиной, придерживая, чтобы он не упал никуда. Пришлось снова зажимать ему нос, чтобы он открыл рот, но в этот раз реакции пришлось ждать дольше. Я уже начал паниковать, что Рыжий не дышит, когда его челюсти всё-таки разжались. Я никогда раньше не вызывал рвоту — ни у себя, ни тем более у постороннего человека, но отчаянно надеялся, что теоретических знаний мне будет достаточно. Получилось не сразу, конечно, но кто бы знал, какое же я испытал в этот момент облегчение! Несмотря на то, что ощущения были не из приятных, причём настолько, что меня самого едва не стошнило, я был рад, что смог всё сделать правильно.

Рыжего буквально выворачивало на изнанку. Было заметно, что он ничего не ел уже давно — вся рвота состояла исключительно из слизи и недорастворившихся таблеток. Какие-то выходили целиком, какие-то уже почти переварились, к сожалению, я проснулся достаточно поздно, и он успел довольно много наглотаться. Я был так взволнован, что даже не заметил, как на шум прибежала медсестра.

— Это что тут у вас происходит?! Мелло!!! Что…

— Он таблеток наглотался!!! Я проснулся попить, а он… — я не выдержал и всё-таки разрыдался в голос.

— А меня сразу позвать нельзя было?! Он же умереть может!!! — обвинения медсестры были более чем справедливыми, и я ещё сильнее зарыдал.

— Я… Я не смо-о-ог!!! Я и-испуга-а-ался!!! Помогите ему, пожа-а-алуйста!!!

— Не реви! И вообще, иди в кровать! С ума сошёл, со сломанной ногой расхаживать! Хочешь вместо трёх недель в гипсе провести пять?

Я громко всхлипнул и послушно похромал к своей кровати. Но ложиться не стал, прислушиваясь к доносящимся из туалета звукам. Рыжий всё ещё блевал под аккомпанемент льющейся из крана воды, и это было, наверное, хорошо — значит, он был ещё жив. Я потерял счёт времени, и никогда бы не смог сказать, как долго медсестра возилась с Рыжим — несколько минут или несколько часов. Но наконец всё стихло, и через некоторое время из туалета вышла медсестра с Рыжим на руках. Ей явно было тяжело, и я подскочил было, чтобы помочь ей, но она так на меня посмотрела, что я тут же сел обратно. Уложив Рыжего на кровать, она вздохнула и повернулась ко мне.

— Ты, конечно, молодец, что сообразил вызвать у него рвоту, но было бы лучше, если бы ты не терял время и не тащил его до туалета. А ещё лучше, сразу бы меня позвал.

— Он будет жить? — чуть слышно спросил я, страшась возможного ответа, и всхлипнул.

— Будет. Ты вовремя проснулся, — медсестра снова вздохнула. — Сядь к нему на минуточку. Я сейчас ему активированный уголь принесу, поможешь мне ему дать.

Я кивнул и поспешно пересел на кровать к Рыжему. Он всё ещё был бледный, но эта бледность была уже не такой пугающей, как когда я нашёл его. Мокрые не то от воды, не то от пота волосы прилипли ко лбу, и я осторожно отвёл их в сторону. Вернулась медсестра и сказала мне усадить его. Не без труда я приподнял Рыжего и прижал к своему плечу.

— Э-эй, Мэтт, малыш… Открой глазки на минутку, — медсестра легонько похлопала его по щекам. — Давай, я знаю, ты устал, но надо ещё кое-что сделать.

Тот слегка шевельнулся у меня на плече, и я машинально крепче прижал его к себе. Значит, Мэтт… Та же буква, что и у меня. Интересно, он сам себе придумал такое имя, или это Ватари назвал его так? Тем временем медсестра скормила-таки ему несколько таблеток активированного угля, и Мэтт доверчиво прижался щекой к моему плечу, видимо, не очень понимая, что происходит вокруг.

— Ох, Мэтт… Что же ты творишь… — медсестра в очередной раз вздохнула и встала с края кровати. — Придётся всё-таки приглашать к нему психиатра…

— Не надо! — не знаю, кто меня за язык тянул, но когда она упомянула психиатра, мне почему-то вспомнился Ал. Ему врач не очень помог, и единственным человеком, удерживавшим его на этом свете, был Бейонд. — Пожалуйста, не надо психиатра!

— Мелло, ты понимаешь, что у него проблемы? Он не может адаптироваться в коллективе. Ему нужна помощь специалиста, ты понимаешь это?

— Ему нужен друг, — я упрямо мотнул головой. — Друг, который выслушает и поддержит, а не врач, который начнёт его залечивать. Пожалуйста. Дайте сначала мне с ним поговорить. Вдруг у меня получится его успокоить. Пожалуйста!

Медсестра поджала губы, недовольно покачала головой, но всё-таки согласилась.

— Ну, ладно. Попробуй. Но имей в виду, если он попытается опять наложить на себя руки, я не только психиатра к нему приглашу, но и тебя близко к нему больше не подпущу. Понял меня?

Я поспешно закивал головой. Конечно, пришлось согласиться на такие жёсткие условия, но я всё же надеялся, что мне удастся хотя бы разговорить Мэтта, а в идеале — подружиться и не дать ему снова делать глупости.

* * *

Остаток ночи я почти не спал, гипнотизируя взглядом кровать Мэтта, лишь изредка прикрывая глаза на пару минут. Я панически боялся, что он решит довести дело до конца, а во второй раз я вовремя не проснусь, поэтому предпочёл не спать вообще. Но под утро я всё-таки заснул, правда ненадолго, всего на часок. Разбудил меня ураган по имени Линда, ворвавшийся в изолятор ещё до завтрака. Линда была, наверное, единственным человеком из всего приюта, кого я мог бы назвать другом, если бы она не была такой нахалкой и индивидуалисткой.

— Привет, блондинка! Как нога?! — она с разбегу плюхнулась на мою кровать. — А я тут…

— Да тише ты, — сердито шикнул я на неё вытаскивая свою многострадальную ногу из-под её задницы. — Разбудишь ведь, — я махнул рукой в сторону кровати Мэтта. Сейчас он точно спал, приоткрыв рот и обнимая одной рукой одеяло, угол которого был протянут у него под животом.

Линда тут же скорчила рожу, изображавшую, видимо, в её воображении сожаление.

— Упс. Извини, — она поубавила громкость и резко опустила на одеяло несколько книжек и пару тетрадок, прямо мне на сломанную ногу. — Вот, я тебе принесла учебники, чтобы ты хотя бы письменные задания на сегодня сделал, а то отстанешь ведь. Ну и почитать взяла. Посмотри, это то, что нужно? Она на столе лежала, сверху всего.

— Да, всё правильно. Напоминать тебе, что я ненавижу, когда трогают мои вещи, бесполезно, верно?

— Конечно! Ну ладно, я побежала. Вот, ещё карандаш с ручкой, чуть не забыла, — Линда кинула в меня пишущие принадлежности и умчалась на завтрак. Я вздохнул и покачал головой. Она была хорошей девчонкой, но слишком утомительной, с ней невозможно было общаться дольше пяти минут.

В учебнике по математике оказалось две тетрадки — одна уже заканчивалась, и я таскал с собой запасную на крайний случай. Похоже, этот крайний случай наступил — заняться в изоляторе было нечем, и у меня возникла мысль предложить Мэтту поиграть в морской бой или ещё что-нибудь, когда он проснётся. Покосившись на дверь и убедившись, что медсестра не собирается входить, я быстро слез с кровати и, дохромав до кровати Мэтта положил ему на тумбочку пустую тетрадку и карандаш — на тот случай, если сразу разговорить его не удастся и он предпочтёт развлечь себя сам, порисовать, например, или ещё как-нибудь.

Через какое-то время медсестра принесла мне поесть. Мэтта она будить не стала, сказав, что ему всё равно после ночного приключения много есть не стоит и гораздо полезнее поспать подольше. В этом я не мог с ней не согласиться — даже во сне Мэтт выглядел усталым и измождённым, отдых ему был необходим. Быстро поев, я решил полистать учебники чуть вперёд, но бессонная ночь дала о себе знать, и я заснул лицом на книжке по психологии. Когда я в следующий раз проснулся, Мэтт уже не спал и что-то сосредоточенно чиркал в тетрадке, которую я подложил ему на тумбочку. Невольно улыбнувшись, я сел и, потирая щёку, на которой, судя по ощущениям, остались следы от учебника, окликнул соседа:

— Мэтт! Эй, Мэтт! Как ты?

Он вздрогнул и настороженно посмотрел на меня, будто прикидывая в уме, какую пакость я задумал. Потом снова уткнулся носом в тетрадь, но всё же ответил.

— Нормально.

Я очень сомневался в этом, но хорошо было уже то, что он не стал отмалчиваться. И тогда я решил рискнуть и продолжить разговор.

— Ну ты и напугал меня ночью. Я уж думал, всё, не откачают тебя.

Он нахмурился, резко закрыл тетрадь и раздражённо посмотрел на меня.

— А тебе-то что за дело? Не откачали бы, и ладно.

— Ничего себе — ладно! — тут же возмутился я. — Ты же мой сосед, конечно мне есть дело!

Взгляд Мэтта был полон скепсиса. Он скривил губы, приподнял одну бровь, осмотрел меня с головы до ног и отвернулся. Затем показательно медленно открыл тетрадь и снова начал что-то там не то писать, не то рисовать.

— Эй! Я серьёзно! — такое недоверие было понятно, но всё равно было обидно, так что я для большей убедительности кое-как перебрался со своей кровати на кровать Мэтта. — Ты мне нужен!

О, этот взгляд нужно было видеть! Абсолютный шок, неверие и затаённая надежда. Мэтт медленно опустил тетрадь и уставился на меня. А я наконец-то смог разглядеть его глаза. Они были ярко-синими, гораздо ярче, чем у меня, с пушистыми длинными ресницами, как у девчонки. Засмотревшись, я чуть не пропустил обращённый ко мне вопрос.

— Зачем?

— Ну как это зачем! — сказать правду, что я просто хочу с ним подружиться, я постеснялся, поэтому озвучил вторую по значимости причину. — Ты же мой сосед! Если с тобой что-то случится, ко мне могут подселить какого-нибудь придурка, вроде Ниара. Я же свихнусь жить с ним в одной комнате!

— Но… — он замялся. — Ты же меня совсем не знаешь. Вдруг со мной жить будет ещё хуже?

— Хуже, чем с Ниаром? — я усмехнулся и устроился поудобнее на его кровати, всем своим видом показывая, что он от меня так легко не отделается. — Очень сомневаюсь. По-моему, ты нормальный парень. Ты мне нравишься.

Мэтт внезапно изменился в лице, губы у него побелели, и он тяжело задышал. Я даже испугался, что ему опять стало нехорошо — после ночного приключения. Но, видимо, такой эффект на него оказали мои слова.

— Т-ты это серьёзно? Без шуток?

— Конечно, серьёзно! Так что давай, завязывай хандрить, выздоравливай, и перебирайся уже в нашу комнату. Сколько можно прятаться от всех? Здесь не так плохо, честно. Я раньше жил в другом приюте, так там всех детей старше шести лет заставляли дежурить в столовке. Слава Богу, меня оттуда забрали, когда мне было пять, так что…

Тут я оборвал себя на полуслове, заметив, что Мэтт, похоже, меня совсем не слушал. Он сидел, уставившись в тетрадку и улыбался! Это был первый раз, когда я видел его улыбающимся, и это было, наверное, самое классное, что я видел вообще когда-либо, потому что улыбался он так тепло, искренне и заразительно, что я не удержался и заулыбался сам.

— Ты ведь Мелло, да? — шёпотом спросил он, и я кивнул, все слова застряли у меня в горле. — Спасибо…

— Да ладно тебе. За что спасибо? Я ж не сделал ничего… — так же тихо проговорил я, склонив голову на бок.

— За всё… — он серьёзно посмотрел на меня и внезапно протянул руку. — Меня зовут Майл Дживас.

Я замер, не зная, как реагировать. Понятное дело, он только недавно попал сюда и наверняка ещё не до конца проникся всей этой идеей с псевдонимами. Но тем не менее он знал об этом и должен был понимать, что это значит для остальных. В Вамми-хаусе это было высшим проявлением доверия и дружбы. Ещё секунду или две я раздумывал, но увидев, как мрачнеет Мэтт, всё же решился.

— Михаэль Кель, — я серьёзно кивнул и пожал ему руку. И не смог не улыбнуться, увидев, с каким облегчением выдохнул Мэтт, сжимая мою ладонь.

Мне было скучно и тоскливо. А ещё безумно холодно. И страшно чесались уши, дёсны и где-то глубоко в носу. Я чувствовал себя неудачником — очередная попытка уйти не увенчалась успехом, да ещё и в довершение всего простудился. Это был полный провал, по всем пунктам. Медсестра сразу же напичкала меня какими-то лекарствами и оставила отдыхать. А у меня возник в голове новый план — за таблетками для меня медсестра ходила в небольшую комнату, вход в которую располагался рядом со входом в туалет. Большую же часть времени женщина проводила в приёмной, а значит я вполне мог улучить момент, пробраться в кладовку и… Я уже даже стал прикидывать, в какой момент лучше идти, но тут услышал шум из приёмной — кто-то пришёл к медсестре. А ещё через некоторое время она прошла в кладовку, взяла там две упаковки чего-то, похожего издалека на бинты, и вернулась в приёмную. Так что вылазку свою мне пришлось отложить на неопределённое время.

Спустя какое-то время я услышал шаги и скрип соседней кровати. Сам я всё это время прятался под одеялом, подглядывая в щёлку, но лежал я спиной к двери, так что не видел, кто стал моим соседом. Я боялся лишний раз шелохнуться, чтобы не выдать себя, но по одеялом было нечем дышать, так что мне пришлось высунуть голову наружу. Но на всякий случай я решил притвориться спящим — хотелось по возможности хотя бы подслушать, кого разместили рядом со мной. Ко мне подошла медсестра и потрогала лоб. Раздался вздох, потом мне поправили одеяло, затем я услышал удаляющиеся шаги и звонкий голос с лёгким акцентом:

— А что с ним случилось?

Мой сосед. Мелло. Как на это реагировать, я не знал. С одной стороны, это было не так страшно — вроде бы, он ко мне относился более-менее нормально, без явной агрессии. Но с другой, его присутствие означало, что он может начать приставать с разговорами, как тогда ночью, когда я случайно разбудил его.

— Ал сказал, что он в пруд упал, — начало фразы медсестра произнесла так, что сразу стало ясно — она не поверила в эту версию. И не удивительно. Когда я топился, я специально привязал к шее остатками простыни гантели, и тому парню, Алу, пришлось срезать эту конструкцию складным ножом. И судя по тому, как мне щипало кожу на шее, у меня там остались ссадины — как минимум от простыни поверх уже заживших после попытки повеситься, а как максимум ещё и от лезвия. Наверняка медсестра всё это видела и сделала соответствующие выводы.

Довольно долго было тихо, только изредка поскрипывала соседняя кровать, и я сам не заметил, как на самом деле заснул. Но спал я не крепко и вообще как-то не очень. Всё-таки февраль — не самый подходящий месяц для купания. Я дико мёрз, голова раскалывалась, а ещё мне снилась какая-то безумная дребедень, которую я забыл в ту же секунду, как проснулся. Спросонья я не очень соображал и вместо того, чтобы не отсвечивать и прятаться под одеялом, продемонстрировал всем, что больше не сплю. Приподнявшись на локтях, чтобы устроиться поудобнее, я машинально посмотрел на соседнюю кровать. К Мелло пришли его приятели, среди них был и тот придурок, что задирал меня в первый день. Невольно скривившись, я провёл рукой по шее — ссадины и не думали заживать. Не то, чтобы мне очень хотелось, чтобы они поскорее прошли, с учётом моих планов на будущее это не имело никакого значения… Просто ощущения были не из приятных и весьма раздражали. Ещё раз глянув на толпу около соседней кровати, я отвернулся и забрался под одеяло, оставив себе небольшой просвет, чтобы дышать.

Да, я не рвался найти себе здесь друзей, в мои планы с самого начала не входило задерживаться в этом приюте надолго, но всё равно было отчего-то очень обидно, что к Мелло пришло столько народу, все его развлекают, чтобы ему не было скучно одному, а до меня никому и дела нет. Ничего удивительного, конечно, люди обычно тянутся к более весёлым и общительным, а я позволял себе раскрыться только с близкими, которых у меня не осталось. Но от того, что я всё это знал и понимал, легче не становилось.

Друзья Мелло очень шумели, и от их нескончаемого трёпа у меня только сильнее разболелась голова. А в добавок к этому у меня начало першить в горле, и я постоянно принимался кашлять, но изо всех сил старался делать это тише, чтобы не привлекать к себе лишнее внимание. Время от времени, несмотря на гомон мальчишек, я проваливался в сон, но почти сразу просыпался. Меня знобило, и больше всего на свете я в тот момент хотел, чтобы все ушли.

В какой-то момент, когда я уже окончательно потерял счёт времени, медсестра принесла подносы с ужином мне и Мелло. Но есть мне совершенно не хотелось, несмотря на то, что за всё время своего пребывания в приюте я ни разу нормально не ел. Из-под одеяла я принципиально больше не высовывался, и это приносило свои плоды — все, в том числе и медсестра, считали, что я сплю, и не дёргали. А потом — о, счастье! — приятелей Мелло отправили по своим комнатам, и в палате воцарилась долгожданная тишина. Но только я уже собрался позволить себе вылезти из-под одеяла, как меня какого-то чёрта окликнул Мелло:

— Эй, сосед! Не спишь? — сосед, значит. Ладно, спасибо хоть, что не Рыжий. Офигеть, конечно, как сложно запомнить имя Мэтт, ну да хрен с ним. Отвечать я, понятное дело, не собирался, поэтому даже не шелохнулся, делая вид, что не слышу. Впрочем, Мелло говорил не очень громко, если бы я действительно спал, я бы его на самом деле не услышал. Это было даже немного приятно — значит, он не собирался привязываться ко мне с разговорами и любой ценой добиваться от меня реакции. А ещё… Я, конечно, не был уверен в этом на сто процентов, но мне показалось, что в его голосе звучало что-то, похожее на беспокойство.

* * *

До наступления ночи я ещё несколько раз засыпал и просыпался. Наконец, в очередное пробуждение я заметил, что свет из-под двери, ведущей в приёмную, больше не пробивается, а значит, медсестра уже ушла к себе, а может быть даже и легла спать. Мелло тоже вовсю сопел, раскинувшись на своей кровати звёздочкой. Его одеяло сбилось на сторону, и я увидел у него на ноге гипс. Это открытие меня несказанно обрадовало — даже если он проснётся в тот момент, пока я буду в кладовке, помешать он мне не сможет.

Ещё раз убедившись, что всё тихо, я осторожно встал с кровати и как можно бесшумнее пошёл к двери, ведущей в кладовку. Дверь была не заперта — очень опрометчиво со стороны медсестры, но это было мне только на руку. Включив свет и прикрыв за собой дверь, я тут же набрал побольше баночек и коробочек с таблетками. От волнения руки дрожали и не слушались, и пока я выковыривал таблетки из блистеров и банок, половину рассыпал. Засыпав себе в рот полную горсть лекарств, я неожиданно понял, что проглотить всё это не смогу, и, недолго думая, хапнул с полки какую-то микстуру, чтобы запить.

Поплохело мне почти сразу. В голове зашумело, меня прошиб пот, начались рвотные позывы. Еле сдерживаясь, чтобы всё не выблевать, я начал торопливо заталкивать себе в рот ещё какие-то таблетки, не обращая внимания на то, что именно я собираюсь глотать. Закинуть в рот побольше, запить микстурой… Руки дрожали, как у алкаша или наркомана, всё падало на пол, в глазах троилось. Последнее, что я помнил ещё более-менее чётко, — стремительно приближающийся пол и болезненный удар плечом о стеллаж с лекарствами. Дальнейшее слилось в моём сознании в какое-то психоделическое месиво.

Голос… Звонкий и испуганный… Кто-то кричит… Слова знакомые… Охренел… Что творишь… Слишком громко… Что-то во рту, надо бы проглотить… Застревает в горле, слишком сухо… Что-то давит на щёки, губы… Дёргаюсь… Воздуха не хватает… Рефлекторно открываю рот… Что происходит?.. Оставьте меня… Опять голос… Не умирай, слышишь!.. Придурок… Это мне что ли? Меня куда-то тянет… Зачем? Не хочу… Пустите… Лисёнок, не отключайся… Давай… Что? Какой ещё лисёнок? Бред… Какой-то странный шум… Как будто вода… Опять нечем дышать… Дайте мне уже сдохнуть… Рефлексы всё же сильнее, рот опять открылся… Что за хрень? Что у меня во рту? Чёрт…

— Это что тут у вас происходит?! — в моё сознание снова врывается голос, уже другой. Как же мне хреново… Ненавижу блевать…

Рядом рыдания. Наглотался таблеток. Да, всё так… Дайте сдохнуть… Кажется, я выблевал все кишки…

— А меня сразу позвать нельзя было?! Он же умереть может!!! — до чего же она орёт… Мозг сейчас лопнет… Заткнись, заткнись, заткнись.

— Иди в кровать! С ума сошёл, со сломанной ногой расхаживать!

Ещё позыв… Издевательство… Убейте меня, кто-нибудь… Ноги совсем не держат… Сколько можно блевать…

* * *

Кажется, я отключался… Мягко… Меня положили куда-то? Чья-то рука касается лба… Волосы убрали, теперь не так жарко…

— Давай-ка, сажай его.

Опять этот голос. Знакомый… Какая-то женщина… Опять меня куда-то тянут, сжимают крепко…

— Э-эй, Мэтт, малыш… Открой глазки на минутку, — женщина хлопает меня по лицу. Дёргаюсь… Не трогайте меня… Сжали ещё крепче… Силой раскрыли рот, впихнули какие-то таблетки… Вода… Да, вода — это хорошо… Пить очень хочется… Сил совсем нет… Интересно, чьё плечо у меня под щекой… Удобное… Поспать бы… Нет, опять крики…

 — Не надо! Пожалуйста, не надо психиатра! — вот уж точно… Не надо никого… Дайте поспать…

* * *

Проснулся я довольно поздно — солнце уже вовсю светило сквозь тонкие шторы. Соображал я не в пример лучше, чем ночью, но всё равно фоном был какой-то шум в ушах. В добавок во всём теле была дикая слабость, а желудок, казалось, слипся. И опять мой план провалился. Сейчас, когда мозги работали чуть лучше, я смог понять, что же произошло. Видимо, Мелло проснулся — не то сам, не то услышав, как я упал, и решил посмотреть, что происходит.

Я посмотрел на соседнюю кровать. Сейчас Мелло крепко спал лицом на какой-то книжке, лёжа поверх одеяла. Отчего-то смутившись, я отвернулся. Я на полном серьёзе не знал, что думать, — Мелло со сломанной ногой тащил меня ночью до туалета, вызывал рвоту, чтобы я выблевал все те таблетки, что успел проглотить… А ведь я ему — совсем чужой, просто сосед по комнате, который даже не ночует на своём месте. Я тряхнул головой — так можно было много до чего додуматься, а я, честно говоря, побаивался делать какие-то выводы раньше времени. Лучше не думать об этом совсем.

Я старался смотреть куда угодно, лишь бы не на Мелло, и в итоге мой взгляд упал на тумбочку около кровати. Там лежали тетрадка и карандаш, которых ещё вечером там не было. Никаких идей, кто и зачем их туда положил, у меня не было. Вернее, мысли о том, кто это сделал, у меня были, но не было уверенности, что я прав. А вот зачем… Случайно? Вряд ли, моя тумбочка стояла слишком далеко от его кровати. Специально? Но зачем? Я снова лёг и отвернулся от Мелло, чтобы даже случайно не посмотреть в его сторону. Я никак не мог понять мотивов его действий, чтобы сделать правильные выводы и решить, как себя вести. Если честно, я до жути боялся ошибиться на его счёт и привязаться к чужому человеку, впустить в своё личное пространство того, кому там не место…

Но лежать и рассматривать стену и пустые кровати мне вскоре стало скучно. Немного ещё поломавшись для успокоения собственной совести, я всё же сел и поспешно — пока снова не передумал — взял с тумбы тетрадь и карандаш. В конце концов, это меня ни к чему не обязывало. Но стоило мне открыть тетрадку, как на меня напал ступор. Я совершенно не представлял, чем таким мне себя занять, для чего мне может понадобиться тетрадь и карандаш. Рисовать я не умел, сочинять — не важно, что — тоже… После мучительных раздумий я не нашёл ничего лучше, чем начать играть сам с собой в крестики-нолики, но при этом не мог отделаться от ощущения, что всё это попахивает если не шизой, то чем-то похожим. На ум всё время приходили или психи с раздвоением личности, или совсем уж конченные алкаши, которые, за неимением собутыльников, выпивают в компании собственного отражения.

Погрузившись в не самые весёлые мысли и на автомате расчерчивая себе клеточки для нового раунда сумасшествия, я не заметил, как проснулся Мелло, поэтому вздрогнул от неожиданности, когда он окликнул меня.

— Мэтт! Эй, Мэтт! Как ты?

И опять не Рыжий. Даже странно. Из детей меня ещё никто не называл по имени, и это было непривычно. С опаской я посмотрел на Мелло, не зная, чего ожидать. Что это — какая-то подстава или искреннее расположение? Я тихо вздохнул и вернулся к прерванному занятию, но всё же решил ответить — коротко и односложно, надеясь, что он всё-таки отстанет.

— Нормально.

— Ну ты и напугал меня ночью. Я уж думал, всё, не откачают тебя, — ну да, конечно. На что я рассчитывал? Единственного нашего с ним разговора было достаточно, чтобы понять — Мелло достаточно настырный и не отвяжется так быстро. А напоминание о моём очередном провале вызвало лишь раздражение, которое я не стал скрывать.

— А тебе-то что за дело? Не откачали бы, и ладно.

— Ничего себе — ладно! — в голосе Мелло зазвучало искреннее удивление и даже возмущение. — Ты же мой сосед, конечно мне есть дело!

Я скептически посмотрел на Мелло. На мой взгляд одного лишь соседства было не достаточно, чтобы так беспокоиться о том, сдохну я или нет. Снова открыв тетрадку, которую я перед этим успел машинально захлопнуть, я продолжил вырисовывать крестики и нолики в клетках. Но Мелло не унимался.

— Эй! Я серьёзно! — он слез со своей кровати, дохромал до меня и плюхнулся почти мне на ноги, я еле успел их поджать. А потом выдал такое, от чего я едва не выронил карандаш. — Ты мне нужен!

Я не знал, что думать и как реагировать. Это было так странно — слышать, что ты нужен, от постороннего человека. А самым странным было то, что Мелло, похоже, говорил совершенно искренне! И смотрел на меня, чуть улыбаясь одними уголками губ, а взгляд при этом был серьёзный и даже какой-то обеспокоенный. Несколько секунд я смотрел на него в ответ, приоткрыв рот от удивления, а потом всё-таки выдавил из себя:

— Зачем?

— Ну как это зачем! — возбуждённо начал Мелло, но внезапно оборвал себя на полуслове, на мгновение опустил глаза на свои руки, покраснел и торопливо продолжил. — Ты же мой сосед! Если с тобой что-то случится, ко мне могут подселить какого-нибудь придурка, вроде Ниара. Я же свихнусь жить с ним в одной комнате!

Звучало не слишком убедительно, тем более, что я ещё в первый же свой день в приюте узнал из разговора Роджера и Вратари, что Мелло и Ниа жили в отдельных комнатах ещё до моего появления. А значит, селить их вместе никто и не планировал. Было очевидно, что истинную причину Мелло почему-то хочет скрыть. Прямым текстом говорить ему, что он врёт, я не стал, конечно, но всё же попытался выяснить, в чём же по-настоящему дело.

— Но… Ты же меня совсем не знаешь. Вдруг со мной жить будет ещё хуже? — вполне логичный вопрос, по-моему. И потом, Ниа тут совсем не при чём. Жить-то Мелло предлагали со мной, а не с ним. И на мой взгляд, это в любом случае было хуже и неудобнее, чем одному.

— Хуже, чем с Ниаром? — Мелло усмехнулся, видимо решил, что был убедителен. Устроившись по-хозяйски на моей кровати, явно демонстрируя, что никуда не уйдёт, он продолжил. — Очень сомневаюсь. По-моему, ты нормальный парень. Ты мне нравишься.

Я?! Нравлюсь?! Да он же меня не знает совсем!!! Как я могу ему нравиться?! Я почувствовал, что на глаза наворачиваются слёзы, но позволить себе реветь я не мог. Было немного страшно, но при этом чертовски приятно слышать такое в свой адрес. В памяти невольно всплыли ночные события и испуганный голос Мелло — «лисёнок, не отключайся». Горло сдавило — когда мама была жива, она всегда читала мне на ночь «Маленького принца», и сейчас мне на ум пришло дурацкое сравнение: Мелло — тот самый принц, с этими его светлыми волосами и такой весь худенький, а сам я — лис, которого принц пытался приручить.

— Т-ты это серьёзно? — голос дрогнул. — Без шуток?

— Конечно, серьёзно! Так что давай, завязывай хандрить, выздоравливай, и перебирайся уже в нашу комнату, — глаза Мелло сверкали от воодушевления, а я судорожно сглотнул, чтобы не разрыдаться, как какая-нибудь девчонка. Наша комната, наша! Я даже не ночевал там ни разу, а Мелло уже… Ох… Я ещё раз сглотнул и опустил глаза в тетрадь, чувствуя, как губы невольно расползаются в улыбке, несмотря на нестерпимое желание плакать. Мелло что-то ещё говорил, что-то про свой предыдущий приют, но я не слышал ни слова.

Внезапно он замолчал, наверное заметил, что я не слушаю его. Смутившись, я поднял на него взгляд и с удивлением заметил, что он улыбается, но не насмешливо, а как-то тепло и… одобряюще что ли… И мне от этого стало так легко, что все мрачные мысли вылетели из головы. Только обидно было самую малость, что я столько времени от всех шарахался и прятался вместо того, чтобы попытаться наладить контакт хоть с кем-то.

— Ты ведь Мелло, да? — отчего-то шёпотом спросил я у него, больше для того, чтобы дать себе немного времени и собрать мысли в кучку, а не уточнять его имя. Он молча кивнул, и я шумно выдохнул, прежде чем продолжить. — Спасибо…

— Да ладно тебе. За что спасибо? Я ж не сделал ничего… — тихо, в тон мне, ответил он и склонил голову на бок.

— За всё… — я действительно почувствовал, что благодарен ему. На самом деле за всё — и за то, что не пытался задирать меня, и за то, что не дал мне ночью умереть, и за то, что, похоже, искренне хочет подружиться. Конечно, я не придавал такого значения анонимности, как все остальные в этом приюте, но… Если уж я решил позволить Мелло приручить меня, то начинать надо с честности и искренности. Я вздохнул и протянул ему руку. — Меня зовут Майл Дживас.

Мелло замер, даже как-то напрягся. А я испугался, что поторопился — не то с выводами об его искренности, не то с демонстрацией доверия. Да ещё и его в неловкое положение поставил — с точки зрения Мелло не назвать в ответ своё имя было бы наверняка грубо, а я об этом совершенно не подумал. Я уже собирался убрать руку и отвернуться, разочарование неприятно закололо где-то в груди, но тут небольшая прохладная ладошка крепко сжала мою.

— Михаэль Кель, — я взглянул на Мелло и увидел, что он предельно серьёзен, но, похоже, не испытывает неловкости или дискомфорта от того, что назвал мне своё имя. И я не сдержал облегчённого вздоха. Увидев, как я расслабился, Мелло заулыбался и, отпустив мою руку, улёгся на живот поверх моего одеяла.

— А что ты там пишешь? Можно посмотреть?

Я смутился и прикрыл тетрадь руками.

— Да так, ничего… В крестики-нолики сам с собой играю… — пробормотал я вполголоса и низко опустил голову. Произнесённое вслух, это звучало ещё более по-идиотски, чем выглядело изначально.

— Не, ну сам с собой — это неинтересно, — Мелло фыркнул, видимо, сдерживая смех, и выхватил у меня из рук тетрадку с карандашом. — Смотри, я сейчас тебе ещё один вариант покажу, классный. Не знаю, видел ты, нет… Вот, смотри.

И он быстро начал рисовать на свободном месте фигуру, напоминающую ромб, примерно девять на девять клеток.

— Вот… Значит, смотри. За один ход ставишь в любом месте на поле палочку, если в сочетании с другими палочками или краями поля у тебя получился квадратик, то внутри ты ставишь крестик и ещё одну палочку где-нибудь. И так до тех пор, пока у тебя есть возможность одной палочкой закрыть квадратик. Потом переходит ко мне, и я тоже ставлю палочку. Если я могу закрыть квадратик, я ставлю нолик и ещё одну палочку, если не могу, снова ходишь ты.

— Прикольно… — протянул я, с интересом слушая объяснения Мелло. Сам я такой вариант крестиков-ноликов видел впервые, но это было гораздо интереснее, чем просто расставлять метки в решёточке три на три. — А побеждает тот, кто больше квадратиков закрыл, да?

— Ага, — Мелло закивал, широко улыбаясь. — Ну что, сыграем?

Но я не успел согласиться. В палату зашла медсестра и разогнала наши посиделки, наорав на Мелло, что он опять скачет с гипсом. Тот едва ли не кубарем скатился с моей кровати, вприпрыжку добрался до своей и, когда медсестра повернулась ко мне, скорчил за её спиной такую рожу, что я закашлялся, сдерживая смех.

— Ну что, герой, я смотрю, ты оклемался после своих приключений.

Я неуверенно кивнул — с одной стороны, врать и строить из себя сверхбольного или депрессивного не хотелось, чтобы не залечили, но с другой стороны, выписываться было страшно. Там, снаружи были все эти дети, которые в лучшем случае меня просто не замечали, а в худшем — мечтали подраться. Здесь же был Мелло — достаточно милый и дружелюбный, чтобы однозначно предпочесть его общество.

— Вот скажи, что мне с тобой делать, — медсестра со вздохом оперлась руками о изножье кровати. — По-хорошему, после того, что ты тут устраивал последние дни, тебя надо к психиатру или хотя бы к психотерапевту.

Меня аж перекосило от столь «радужной» перспективы, и медсестра засмеялась.

— Не бойся. Судя по твоей теперешней реакции, тебе явно стало лучше. И к тому же у тебя оказалось на удивление много защитников, просивших меня подождать и не отдавать тебя в руки соответствующих специалистов. Конечно, это не очень-то профессионально с моей стороны, но я пока склонна прислушаться к мальчишкам и понаблюдать тебя самостоятельно, без привлечения кого-то ещё.

— Спасибо… — я ещё раз нерешительно кивнул. Если некоторое время назад мне было всё равно, соберутся меня показывать мозгоправу или нет, потому что был уверен, что не доживу до этого момента, то теперь ситуация несколько изменилась. После сегодняшнего разговора с Мелло, да ещё и с учётом того, как он проявил себя ночью, моё желание во что бы то ни стало покончить с собой несколько поутихло. Теперь мне больше хотелось поближе познакомиться с этим мальчишкой, который, наплевав на больную ногу, кинулся спасать того, до кого ему, по идее, не должно было быть дела. И при таком раскладе лишние контакты с врачами и какие-то непонятные лекарства были совсем не в тему.

Медсестра задала мне ещё несколько вопросов о моём самочувствии, посмотрела горло и сказала остаться в изоляторе до вечера. Потом принесла мне тарелку остывшей каши и несколько таблеток, которые мне надо было выпить после еды. Каша была препротивная, и меня чуть не стошнило от неё, но медсестра висела над душой, так что пришлось всё съесть. Когда она наконец ушла, Мелло откинул в сторону одеяло и хотел опять перебраться ко мне, но тут в палату вломились его друзья. Настроение у меня тут же испортилось, и я отвернулся от них всех и накрылся с головой одеялом. Я честно старался не слушать, о чём все они болтали, но тот задира-британец — Кей — говорил так громко, что не слышать я не мог.

— А этот-то чего здесь до сих пор делает? — почти с порога спросил Кей у Мелло и, не дожидаясь ответа, решил опять позадирать меня. — Слышь, Рыжий, ты чего тут место занимаешь?! Эй, ирландская морда, я с тобой разговариваю!

Я раздражённо скрипнул зубами, но принципиально отвечать не стал. Единственный ответ, которого он заслуживал, был кулак в рожу, но драться сейчас настроения не было.

— Блин, Кей, задрал уже! Что ты к нему прикопался?! — вместо меня ему ответил Мелло. — Он тебе ничего не сделал. Завязывай уже.

— Ты чего, Мелло? Да он же ебанутый! Да ещё и ирландец к тому же.

— Ты, можно подумать, не ебанутый, — голос Мелло зазвучал заметно суровее. — И при чём вообще тут его национальность?

— Да они там все террористы из ИРА!

— Ты что, совсем того?! — Мелло повысил голос. — И Мэтт тоже террорист, по-твоему?! А я, значит, фашист, да?!

— А ты-то тут при чём? — недоумённо спросил Кей, на что Мелло рявкнул так, что даже у меня уши заложило.

— Да при том, что я немец!!! Твоя же логика!!! Раз все ирландцы — террористы, значит, все немцы — фашисты!!! Скажешь, нет?!

— Не передёргивай! Я этого не говорил! Я прекрасно знаю, что немцы уже давно отказались от всех гитлеровских идей. А ИРА до сих пор действует! У меня родители погибли при обстреле Хитроу этими тварями!

— Ты ещё скажи, что Мэтт твоих родителей лично пристрелил! Хватит до него доёбываться!

— Да пошёл ты! — рявкнул Кей и, судя по торопливым удаляющимся шагам, ушёл из палаты. На несколько секунд повисло тягостное молчание, после чего кто-то из парней с укором произнёс:

— Придурок ты, Мелло… Нашёл, за кого заступаться… За какого-то суицидника…

— Да блин, оставьте вы человека в покое! Если бы вы все не были так агрессивно настроены, он бы и вешаться не стал. Идите к чёрту.

После этих слов Мелло раздался скрип кровати, шаги нескольких человек, захлопнулась дверь палаты, а ещё через секунду я почувствовал, как на мою кровать сели.

— Эй, Мэтт! — Мелло почти улёгся на меня, приобнимая через одеяло. — Ну чего ты опять прячешься? Вылезай, они ушли все. Я не позволю им к тебе лезть.

Со вздохом я выпутался из одеяла и сел, избегая смотреть на Келя.

— Мэтт, ну ты чего? Мало ли, что этот придурок Кей наговорил! Ты же слышал, у него просто родители умерли из-за того обстрела, вот он и несёт всякую хрень.

— У меня папа и брат были в ИРА, — мрачно отозвался я. — Отец так, он больше по компьютерам специализировался, работал удалённо, а Лоркан… Он участвовал в обстреле и оказался в числе тех, кого арестовали. И сейчас он в тюрьме где-то на территории Британии…

Мелло какое-то время задумчиво молчал, и я уже подумал, что зря рассказал ему о своей семье, но тут он заговорил.

— Мой прадед был штурмбаннфюрером СС, был награждён Рыцарским Крестом Железного Креста, — голос его звучал глухо и безжизненно, и я поёжился. — Бабушке было десять, когда война закончилась, но она всю жизнь гордилась своим отцом и считала, что если бы Германия победила, Гитлер привёл бы весь мир к процветанию, — Мелло немного помолчал, а потом продолжил. — Кто-то скажет, что тут нечем гордиться, что надо по возможности вообще забыть о том, что у меня был такой родственник… Но я считаю, что это неправильно. Это было, и от этого никуда не деться. Может быть, и не стоит кричать на каждом шагу, что мой прадед был фашистом, но и забывать об этом нельзя. Надо помнить хотя бы для того, чтобы не повторять ошибок.

— Мой отец был хорошим человеком. И брат тоже. Они любили меня, — не знаю, зачем я это сказал, но мне от чего-то очень захотелось хоть что-то противопоставить тому, что мне рассказал Мелло.

— Не сомневаюсь, — он пожал плечами. — Я уверен, что прадед тоже был отличным мужем и отцом. Но это не значит, что он был прав, выступая на стороне фашистов. Ему никто не мешал сделать другой выбор и уехать с семьёй куда-нибудь подальше от всего этого. И твоих родных тоже никто не заставлял вступать в ИРА, это был их выбор. И я думаю, ты согласишься, что он был неправильным. Если бы твой брат был сейчас на свободе, ты остался бы с ним.

Крыть было нечем. Я и сам последние полгода часто задумывался об этом. Конечно, борьба за идею и светлое будущее единой Ирландии — это здорово, но иногда лучше выбрать благополучие своей семьи, чем какое-то абстрактное всеобщее благо. И я мог только надеяться, что Лоркан тоже жалел о том, что в своё время слишком увлёкся всей этой идеологической фигнёй. Мелло заметил моё подавленное состояние и тут же придвинулся ближе и обнял за плечи.

— Эй, да ладно тебе! Не грусти. Уж как вышло, так вышло. Зато мы с тобой познакомились! Ну же, улыбнись, Мэтт!

Я скривил губы в жалком подобии улыбки и, повинуясь внезапному порыву, положил голову на плечо Мелло.

— Спасибо…

— Да ладно! Было бы за что! — он крепче сжал моё плечо и прижался щекой к макушке, от чего я улыбнулся уже менее натянуто. — Мы же друзья! Друзья же, да?

— Друзья, — эхом отозвался я и подумал, что, возможно, не так уж это и плохо, что маленький принц приручил лисёнка. Я просто слишком устал от всего, а рядом с Мелло я впервые за долгое время позволил себе расслабиться, и это было приятно.

Медсестра хотела отпустить Мэтта из изолятора вечером, но лично мне отпускать его не хотелось. Во-первых, он мог столкнуться с Кеем, и тогда они наверняка сцепились бы. Во-вторых, я хотел быть уверен, что он не пойдёт опять куда-нибудь прятаться. Да и вообще валяться одному ещё несколько недель было не интересно. Но на мою просьбу выдать мне костыль и отпустить медсестра ответила отказом.

— Ещё не хватало, чтобы ты этим костылём опять кого-нибудь поколотил!

— Кей заслужил! И в тот раз, и сейчас тоже вообще-то! — я надулся. Ну да, прошлый раз я ломал ногу тоже по вине Кея, и он за это получил. Но это же не повод оставлять меня в изоляторе почти на месяц!

— Мелло, вопрос не в том, заслужил он это или нет! Вопрос в том, что ты не умеешь держать себя в руках! Прошлый раз Кей отделался синяками, да. Но ты можешь гарантировать, что в этот раз он не покалечится? Я не могу.

— Ну пожалуйста! Я же занятия пропускаю! Я отстану от всех!

— Вот только не надо про учёбу мне тут, — медсестра замахала руками. — Ты не из тех, кто может отстать из-за простого перелома. Иди в кровать, нечего тут прыгать. Мне Роджер запретил давать тебе костыли.

Это был сильный аргумент. И если мы все часто игнорировали распоряжения Роджера, то вот учителя и медсестра себе такого не позволяли. Расстроившись, я ляпнул, не подумав:

— А как же Мэтт?

— А что Мэтт? — переспросила медсестра. Тут до меня дошло, что я сказанул лишнее, но отступать было уже поздно.

— У него конфликт с Кеем. Кей к нему цепляется на ровном месте, и я не хочу, чтобы у Мэтта были проблемы, пока я торчу тут.

Медсестра вздохнула, потом заглянула в приоткрытую дверь изолятора и посмотрела на Мэтта. Он сидел на кровати, обхватив руками колени, и выглядел таким потерянным, что мне захотелось поскорее вернуться к нему и подбодрить его.

— Ладно. Вечером отпущу вас обоих. Но с условием — костылём никого не лупить! Ты хорошо меня понял?

— Понял. Обещаю, костылём я никого бить не буду.

* * *

За несколько дней я разругался из-за Мэтта почти со всеми своими приятелями, но не жалел об этом ни секунды. Инициатором конфликта был Кей, конечно, — он от души постарался настроить против Мэтта как можно больше ребят, и меня это бесило. Я наконец-то нашёл человека, которого мог смело назвать своим другом, а не просто знакомым или — не дай Бог — фанатом. Дживас был моим, и я не собирался позволять всяким придуркам цепляться к нему.

Сам Мэтт первое время всё порывался сцепиться с Кеем буквально из-за каждого оскорбления в его или мой адрес. Но когда после очередной драки Роджер пригрозил Мэтту, что отберет у него приставку, он тут же сменил линию поведения и просто стал Кея игнорировать. А через какое-то время от него все отстали.

Вообще, мы с Мэттом на удивление хорошо поладили. В отличие от всех остальных, он всегда чувствовал моё настроение и знал, когда меня лучше оставить в покое и не трогать, а когда лучше наоборот расшевелить. Порой мне казалось, что он знает меня даже лучше, чем я сам, — это при том, что мы только-только подружились! С ним было легко и удобно. Он не болтал без умолку, как тот же Кей, всегда готов был помочь мне, не дожидаясь, когда я его об этом попрошу. Но при этом делал это как-то так, что я не испытывал никакой неловкости от того, что принимаю его помощь.

В свою очередь я довольно быстро понял, что было нужно Мэтту, чтобы чувствовать себя на своём месте, как держать его настроение в норме. В отличие от меня, привыкшего к одиночеству, ему было необходимо, чтобы его любили. Он отчаянно хотел быть нужным, хоть и скрывал это, не впуская в своё личное пространство почти никого. Но мне повезло — меня Мэтт подпустил к себе максимально близко, так что я был почти не ограничен в способах показать ему, насколько он важен для меня.

А он был действительно важен. Рядом с ним я чувствовал себя совсем другим человеком, чувствовал себя на порядок свободнее и увереннее в себе. Он был нужен мне почти так же сильно, как воздух, и я не уставал ему это повторять. Конечно, не в таких пафосных выражениях, но всё же. А когда после моих слов он начинал улыбаться, у меня за спиной будто крылья вырастали. Ради этой улыбки я готов был передраться со всеми приютскими мальчишками, даже со старшими. А как он смешно смущался, когда я обнимал его! Но я видел, что эти объятия нужны ему не меньше, чем любое другое одобрение и проявление привязанности, поэтому обнимал его так часто, как только мог.

Но к сожалению, мне приходилось делить Мэтта ещё с одним человеком. Оказалось, что тёплые чувства к нему испытывал не только я, но и Ал. Помимо того, что он вытащил Мэтта из пруда и чувствовал себя в ответе за него, оказалось, что оба они питают нездоровую слабость к порграммированию, компьютерам и прочей технике. Из-за этого Мэтт часто пропадал вместе с Алом в кабинете информатики на дополнительных занятиях. А я безумно ревновал, потому что в такие моменты изо всех щелей выползали мои комплексы и некому было их вернуть на место.

На почве этой ревности я едва не подружился с Бейондом. Он тоже бесился от того, что Ал проводит много свободного времени не с ним, а с Мэттом, но делал он это как-то иначе, не так, как я. И это было… страшно. Бейонд был слишком агрессивным в своей ревности, он стал чаще ссориться с Алом, пошли даже слухи, что они подрались из-за этого. Оба, конечно, всё отрицали, но здоровый синяк на скуле Ала не добавлял убедительности их словам. А когда Бейонд стал докапываться до меня, требуя, чтобы я повлиял на Мэтта, я понял, что лучше держаться от этого странного парня подальше. Но с Мэттом всё же решил поговорить на эту тему, потому что реально стал опасаться, что Бейонд переключится с меня на него. А методы убеждения у Бейонда были весьма специфические.

* * *

Обычно раз в месяц Роджер выдавал всем нам немного денег и разрешал нам ходить в город — под присмотром кого-нибудь из учителей. Чаще всего все сразу же спускали всю сумму на всякую ерунду типа конфет или журналов. Я, например, всегда покупал себе шоколад, но Мэтт в первый же поход в город удивил меня — почти все деньги он отложил себе в заначку, купив себе лишь пару батареек для приставки. Таким образом за несколько месяцев он накопил неплохую сумму денег, на которую собирался купить себе плеер.

И вот настал день, на который Мэтт запланировал покупку. А я не придумал ничего лучше, чем поговорить с ним о его постоянном общении с Алом и ревности Бейонда именно во время этого похода в город. Если бы только я знал, чем это закончится…

Учитель не очень внимательно следил, кто и где тусуется, так что мы с Мэттом сначала заглянули в продуктовый магазинчик, чтобы купить мне шоколадки. В самом начале знакомства я неоднократно пытался Мэтта угощать, но его от одного запаха шоколада начинало мутить. Первое время я обижался, но потом он объяснил мне, в чём дело. Но, несмотря на свою нелюбовь к шоколаду, он всегда охотно составлял мне компанию при походе в магазин, хотя мог этого и не делать — я никогда не настаивал.

Пока мы стояли у стеллажей, и я выбирал себе плитки, я решил начать разговор на волнующую меня тему.

— Мэтт, тебе не кажется, что ты слишком много времени проводишь с Алом?

— Мелло, ты опять, да? Ну сколько можно ревновать?

— Я не ревную, не говори ерунду, — я передёрнул плечами. Всегда не любил врать Мэтту, но и признать, что он прав, не мог. — Просто его приятель бесится из-за этого. Он уже ко мне привязывался на эту тему, грозился, что если я не поговорю с тобой, он сам будет с тобой разбираться.

— Да ладно, блин, чего он сделает? Мы же не просто так, у нас допы с Джорджем, ты же знаешь.

— Я-то знаю, но что я могу сделать?! Он настроен очень серьёзно! Ты же помнишь, как долго Ал ходил с синяком на физиономии! Я боюсь, что он и тебе что-нибудь сделает.

— Если бы он хотел, уже давно навалял бы мне. Ему никто не мешает, — Мэтт закатил глаза. — Готов спорить, ты сам бесишься, что я не сижу весь день при тебе, и специально преувеличиваешь, чтобы напугать меня.

— Что?! Это я-то преувеличиваю?! — я аж задохнулся от возмущения и приладил шоколадки на первую попавшуюся полку. — Да он псих самый настоящий! Ты с ним близко не общался! Если ему что-то не понравится, он тебя убьёт и скажет, что так и было!

— Ой, не выдумывай. Ничего он мне не сделает. Прекращай ревновать, мы с тобой друзья, а не супруги. Я имею полное право дружить и с другими людьми!

— Я не ревную!!! Придурок!!! — выкрикнул я и, резко развернувшись, быстрым шагом пошёл прочь из магазина.

— Мелло! Стой! Ну куда ты?! Эй! — Мэтт кинулся за мной, но я шёл достаточно быстро, и ему пришлось почти бежать, чтобы не отставать.

Было очень обидно. Да, я ревновал. Мэтт был моим первым и единственным другом, настоящим другом, и я просто боялся, что однажды потеряю его, что рано или поздно ему станет неинтересно со мной общаться, и тогда он найдёт себе новых друзей, а я останусь один. Но и беспокоился я сейчас более чем искренне! Я совершенно не представлял, как далеко может зайти Бейонд, если выйдет из себя. Я на самом деле боялся за Мэтта, так что дело было не только в ревности.

— Мелло! Да блин! Ну чего ты?! — он всё-таки догнал меня и схватил за плечо, разворачивая лицом к себе. Но я уже был в раже, накрутил себя, и поэтому оттолкнул его.

— Оставь меня в покое!!! Иди к своему Алу!!!

Лишь краем глаза я успел заметить, как дрогнули губы Мэтта, — накричав на него, я сразу же бросился бежать. Я сразу же пожалел, что наорал на Мэтта, но был сейчас не в состоянии успокоиться и извиниться за свои слова. Так отвратительно я себя ещё никогда не чувствовал, слёзы стояли у меня в глазах, и я не смотрел, куда бегу. Внезапно у меня за спиной, почти над ухом, раздался крик, полный ужаса:

— Мелло!!! Осторожно!!! — а затем меня сильно толкнули, я не удержался на ногах и грохнулся, едва успев выставить вперёд руки. И в ту же секунду услышал визг тормозов и глухой звук удара. Я сразу же развернулся и… И закричал.

Убегая от Мэтта, я выскочил на проезжую часть и едва не попал под колёса машины. Но вместо меня там оказался Мэтт. Вытолкнул меня в последнюю секунду… Сил подняться у меня не было, и я подполз к лежащему на асфальте другу. Вокруг уже суетились люди, водитель размахивал руками, оправдываясь перед кем-то… Всё это было где-то в другой реальности, далеко. А здесь был только Мэтт, бледный, с разбитой головой, в луже собственной крови. Где-то раздался вой сирены…

У-у-у, как же больно-о-о!!! Как будто меня на части разорвало… Какое я имею право называть себя его другом, если допустил такое? Меня с трудом оторвали от Мэтта, я не хотел его отпускать, хотел остаться с ним. Не позволили. Оттащили в сторону. Мой лисёнок… Его увезли на скорой, вместе с ним поехал учитель, а меня не пустили. Не пустили…

Пока я размазывал слёзы по лицу, ко мне подошёл Ал. Он был явно взволнован и обеспокоен, попытался выяснить у меня, что произошло, но я только наорал на него, обвинив в произошедшем. Я хотел, чтобы он ушёл, оставил меня в покое, но вместо этого он крепко обнял меня, а потом предложил не ждать, когда за всеми нами явится ещё кто-нибудь из приюта, а вместо этого доехать на автобусе до больницы.

* * *

Никогда я ещё не был так благодарен Алу за то, что он тоже дружил с Мэттом, как тогда. Понятное дело, он был старше, но при том, какой он был нервный, я даже думать не хочу о том, какие усилия ему пришлось приложить, чтобы взять себя в руки, да ещё и не дать мне впасть в истерику. Всю дорогу до больницы он отвлекал меня разговорами — рассказывал, чем они занимаются на дополнительных занятиях, о его странной дружбе с Бейондом, о том, почему так привязан к Мэтту.

Доехали мы быстро — почти одновременно со скорой. Ал не дал мне подойти близко, и я мог лишь издалека смотреть, как моего Мэтта вывозят из машины на каталке. Я думал, что его сразу повезут куда-нибудь в операционную или в реанимацию, но Ал объяснил мне, что так никогда не делают. Он сам в более юном возрасте несколько раз попадал в больницу и знал, что сначала врачи должны пациента осмотреть, чтобы решить, что именно нужно делать.

В коридоре нас увидел учитель и очень ругался, что мы отправились в больницу без разрешения, и пообещал нажаловаться Роджеру, но остаться тем не менее позволил. Хотя, конечно, нас никуда не пустили, так что нам оставалось только сидеть в коридоре и ждать новостей. Сначала ничего не происходило, но потом внезапно все засуетились и забегали. Воспользовавшись суматохой, я подобрался поближе к врачам — или кто там они были, я не разбирался в этом, — и подслушал часть разговора.

— Готовьте операционную, у мальчишки разрыв селезёнки и парочка ограниченно диффузных САК. А, ну, и кровь, естественно. Скорее всего придётся переливать.

Что такое САК, я не знал, но в сочетании с фразами про разрыв селезёнки и переливание крови звучало это весьма пугающе. Поэтому я не выдержал и влез в разговор.

— Я хочу быть донором, пожалуйста! Возьмите мою кровь! Это я виноват, что его машина сбила!

Врач, которого попросили подготовить операционную фыркнул, закатил глаза и ушёл выполнять поручение, а второй — высоченный мужик в толстых очках — присел передо мной на корточки и, с трудом сдерживая улыбку, заговорил:

— Парень, ты молодец, конечно, что готов помочь другу, но мы не можем воспользоваться твоим предложением. Во-первых, крови может понадобиться много, тебе просто поплохеет. А во-вторых, нам не всякая кровь подойдёт.

— А какая вам нужна? Может, моя как раз подойдёт.

— Маловероятно. У твоего приятеля первая отрицательная… Она встречается не так часто. И к тому же люди с такой кровью — почти идеальные доноры, но вот рецепиенты так себе. Им подходит только такая же.

— Ну, а вдруг! Пожалуйста, проверьте! Вдруг у меня подходящая! Я правда хочу помочь! — на самом деле, я слабо верил в то, что у нас с Мэттом окажутся одинаковыми не только группа крови, но и резус-фактор. Но из чистого упрямства продолжал настаивать, чтобы хоть немного заглушить голос совести. Я чувствовал себя слишком виноватым, чтобы спокойно сидеть и ждать, что будет с Мэттом.

— Ну хорошо. Пойдём. Сделаю тебе экспресс-анализ. Если у вас совпадут результаты, сдашь кровь. А если не совпадут, ты сядешь в кресло в коридоре и будешь спокойно там сидеть, а не бегать тут и мешать нам работать. Договорились? — я кивнул, и врач повёл меня в один из ближайших медкабинетов.

Естественно, у меня группа крови оказалась другая. Но несмотря на то, что я ожидал этого, всё равно было ужасно обидно. Пришлось вернуться в коридор и ждать, но спокойно сидеть я не мог. Каждый раз, как где-нибудь открывалась дверь, я вскакивал в надежде, что смогу узнать что-нибудь о состоянии Мэтта. Мы с Алом проторчали в больнице до самого вечера, но никто не хотел нам ничего говорить. Наконец, откуда-то снова возник наш учитель и, не слушая наших возражений, повёз нас обратно в приют.

По дороге он всё-таки поделился с нами информацией о Мэтте и даже объяснил некоторые непонятные слова из диагноза. То самое таинственное САК оказалось субарахноидальным кровоизлиянием — весьма неприятная штука, когда в голове лопаются кровеносные сосуды и кровь растекается под черепом. Кроме этого, у Мэтта была сломана левая нога, пара рёбер — тоже слева, сильно повреждена селезёнка. Собственно, из-за неё и кровоизлияния в голове Мэтта и отправили на экстренную операцию.

Звучало всё это не слишком оптимистично, и я разревелся уже второй раз за день. Пока Ал обнимал и утешал меня, учитель сказал, что всё не так плохо, как может показаться. Врачи давали весьма оптимистичные прогнозы и предполагали, что через пару месяцев Мэтта уже выпишут. Самые большие проблемы могли возникнуть из-за частичного удаления селезёнки. Учитель объяснил, что из-за этого у Мэтта сильно снизится иммунитет, но я и сам это знал из книжек по анатомии.

Лично меня больше беспокоила травма головы. Один только факт того, что у Мэтта было кровоизлияние, уже был неприятен, но ведь им всё не ограничивалось! Со слов учителя я знал, что Мэтт к вечеру пришёл в себя и даже дышал самостоятельно, но при этом его сильно рвало, он почти ничего не помнил о событиях этого дня, и к тому же у него оказалась нарушена речь. Всё это меня ужасно расстраивало, и я чувствовал себя последним мерзавцем. Больше всего мне сейчас хотелось отмотать время назад и оказаться под машиной вместо Мэтта, не дать ему вытолкнуть меня из-под колёс.

В приют мы вернулись уже сильно после отбоя, и учитель отправил нас по комнатам, предварительно отдав мне пакет с вещами Мэтта — одеждой и рюкзаком. Конечно, нам с Алом потом влетело от Роджера за самодеятельность, но по крайней мере я не мучился от неизвестности, только от угрызений совести.

* * *

Через пару дней я узнал, что у Мэтта аллергия на одно из выписанных ему лекарств. Пока врачи это обнаружили и выяснили, на что именно у него аллергия, у него пошло осложнение на глаза. Из-за этого его даже продержали в реанимации на пару дней дольше — на всякий случай. Я постоянно психовал, был просто не в состоянии ни на чём сосредоточиться и серьёзно съехал по оценкам. Было ужасно знать, что Мэтт где-то там, в больнице, совсем один… А хуже всего было то, что виноват в этом был я… Если бы мы не поругались, ничего бы не случилось.

* * *

Примерно каждые два-три дня кто-то из учителей ездил в больницу, чтобы узнать о состоянии Мэтта. И естественно, я не давал им всем проходу до тех пор, пока они не пересказывали мне все новости. А когда к Мэтту стали пускать посетителей, я со скандалом вытребовал себе право съездить в больницу и навестить его.

Оказавшись в палате Мэтта, я разревелся в голос. Стоял на коленях рядом с больничной койкой, ревел и просил прощения. Никогда не забуду, как Мэтт удивлённо посмотрел на меня и тихо, почти шёпотом, спросил:

— А за что?

Я даже плакать почти перестал от неожиданности.

— То есть, как это — за что? Я же… Я же… Если бы мы не поругались, ничего бы не было… Всё… Всё из-за меня… И из-за моей дурацкой ревности… Ты был прав… Прости…

— Не говори глупости, Меллс, — Мэтт тяжело вздохнул и провёл ладонью по моей щеке, вытирая слёзы, а я от этого снова заплакал сильнее. — Какая разница, поругались или нет… От неприятностей никто не застрахован.

— Но… Если бы я не был в таком раже, я бы не выскочил на дорогу, и тебе не пришлось бы…

— Мелло, ну хватит! Какая сейчас-то разница? В этот раз ты выскочил, в другой раз какой-нибудь придурок на тротуар въедет. Это не важно.

— Но… Но… — я не нашёлся, что сказать. Мэтт был в чём-то прав. Даже если бы мы не поругались, я всё равно мог оказаться на проезжей части в неподходящий момент… И Мэтт точно так же вытолкнул бы меня из-под колёс… И… Слёзы потекли из глаз с новой силой, и я уткнулся лицом в колени Мэтту. Несмотря его на уверения, что всё нормально, мне было ужасно стыдно.

— Эй, Мелло… Ну чего ты? — он взял меня за руку и легонько сжал, чуть поглаживая большим пальцем тыльную сторону моей ладони. Но я никак не мог успокоиться… Никогда в своей жизни я не плакал столько, сколько сейчас из-за Мэтта. Несмотря на то, что его уже перевели из реанимации в обычную палату, выглядел он кошмарно — бледный, худой, прямо как в самые первые дни в приюте, с воспалёнными красными глазами, с синяком на пол-лица…

— Мелло… Ну не плачь… Пожалуйста… Всё же нормально.

— М… М-мэтти-и-и… Прости-и-и!.. Я… Я о-обещаю, мы больше никогда, никогда не будем ссориться!

* * *

Когда пришло время очередного похода в город, я не без труда убедил Роджера выдать мне на руки, помимо моих, ещё и причитаюшиеся Мэтту деньги. Сложив всё это с тем, что у меня осталось с прошлого похода, и тем, что накопил Мэтт, у меня получилась довольно неплохая сумма. Этих денег мне хватило, чтобы купить Мэтту плеер чуть лучший, чем тот, который он планировал, и ещё пару дисков с музыкой к нему. По моим прикидкам Мэтта должны были выписать примерно к Рождеству, и я рассчитывал порадовать друга покупкой. Конечно, была вероятность того, что могли возникнуть какие-нибудь неожиданные осложнения, но я хотел надеяться на лучшее.

К счастью, всё дерьмо имеет тенденцию однажды заканчиваться. Закончилось и вынужденное пребывание Мэтта в больнице, а вместе с ним и моё одиночество. Мой лисёнок вернулся ко мне как раз в канун Рождества. Уроков в тот день не было, и я провёл первую половину дня, сидя на подоконнике и читая. Книжка была интересная, но немного грустная, и я несколько раз ловил себя на мысли, что надо будет обязательно дать её Мэтту почитать, чтобы можно было потом обсудить всё.

Я так увлёкся чтением, что даже не заметил, как открылась и закрылась дверь в комнату, и среагировал, только когда услышал знакомый голос.

— Мелло?.. Привет…

Книжка тут же полетела на пол, а через секунду я уже стискивал Мэтта в объятиях, прижимаясь щекой к его щеке.

— Мэтти!!! Ты вернулся!!! — о, как же я был рад видеть его снова. Была бы моя воля — я бы не выпускал его из объятий до самого вечера. Но я не мог себе этого позволить хотя бы потому, что Мэтт наверняка ещё не до конца пришёл в себя после своих травм. Отстранившись, но не отпустив его до конца, я взволнованно посмотрел на него. — Ну что, как ты?

— Живой, как видишь, — Мэтт криво улыбнулся и обнял меня уже сам. — Так фигово, когда приходится почти целый день валяться в кровати в гордом одиночестве…

— Теперь всё будет хорошо. Обещаю, — я положил подбородок Мэтту на плечо и вздохнул. — Так рад, что ты вернулся… Самый лучший подарок на Рождество…

Я был невероятно счастлив, что Мэтт снова рядом, но моё приподнятое настроение моментально испортилось, когда Мэтт стал переодеваться и снял кофту. Через весь живот у него проходил длинный уродливый шрам, ещё не до конца заживший. Горло сдавило спазмом, и я, не удержавшись, снова обнял его, теперь уже со спины, и Мэтт взрогнул от неожиданности.

— Мелло? Всё нормально? — он обернулся и посмотрел на меня через плечо, положив свои руки поверх моих.

— Да… Просто… Просто я скучал по тебе…

Весь оставшийся день я не отпускал Мэтта от себя ни на шаг, ходил с ним к медсестре, чтобы она накапала ему в глаза и обработала послеоперационный шов, потом мы зашли к Алу, чтобы он не беспокоился о том, как у Мэтта дела. После отбоя мы ещё долго не спали — никак не могли наговориться, болтали обо всём на свете. Но усталость всё же победила — у меня даже не хватило сил, чтобы перебраться на свою кровать. Так мы и спали до самого утра почти в обнимку.

Впервые с того дня, как Мэтт попал в больницу, я нормально выспался. Проснувшись и увидев рядом с собой лицо спящего друга, я смутился и кубарем скатился с кровати. От грохота Мэтт проснулся и стал удивлённо осматриваться, видимо, спросонья не до конца понимая, где находится.

— Мелло?.. А ты тут чего?..

— Привет! — я широко улыбнулся, поднялся с пола и метнулся к тумбочке, откуда достал плеер и диски для Мэтта, и вручил ему. — С Рождеством, Мэтт!

— Ох… Спасибо… А у меня ничего для тебя нет… — он смутился и опустил взгляд.

— Да ладно тебе! — я махнул рукой и уселся к нему на кровать. — Во-первых, без твоих сбережений я не смог бы тебе всё это купить. А во-вторых, для меня самый лучший подарок — то, что ты рядом.

— Спасибо… — Мэтт придвинулся ближе, порывисто обнял меня и… И поцеловал в щёку. В этот момент я забыл, как дышать, и к собственному невероятному удивлению почувствовал дикое смущение и какой-то необъяснимый жар в груди. Прикосновение мягких сухих губ к щеке оказалось очень приятным — раньше меня никто никогда не целовал, по крайней мере, на моей памяти. И теперь я не знал, что думать и как вести себя дальше.

Мелло как-то неожиданно быстро вошёл в мою жизнь. Наверное, я просто устал от того, что слишком долго был один и никому не нужен, поэтому и позволил ему приручить меня. Общение с ним вызывало противоречивые чувства. С одной стороны, мне было чертовски приятно, что он уделяет мне столько внимания, но с другой, было ужасно стыдно, что из-за меня он поссорился почти со всеми, с кем общался раньше. Только одна девчонка — Линда — никак не отреагировала на то, что Мелло стал дружить со мной, и то только потому, что они с Мелло и раньше общались не слишком тесно, видимо, ей было просто пофигу.

Вообще, жить в этом приюте в итоге оказалось не так плохо и страшно, как мне показалось в самом начале. Да, возможно, дети здесь были в среднем злее и агрессивнее, чем в моей школе в Донеголе, но в любом случае адекватнее, чем те, кого я встречал, пока бродяжничал. Но в общем и целом, всё было нормально. Засыпать на кровати, болтая с другом, не задумываться о том, где взять еды, не блевать каждый раз от съеденного — однозначно, в приюте было лучше, чем на улице.

Ну и конечно, Мелло. Мелло, Мелло, Мелло… Вся моя жизнь вращалась вокруг него. Он был буквально везде. Не то, чтобы я был против, вовсе нет, но… Если бы мы были старше, я бы решил, что он в меня влюбился. Но нам было всего по десять лет, так что подобные мысли вызывали лишь смех. Наверное, ему так же, как и мне, просто не хватало кого-то, с кем можно было поговорить обо всём, поделиться мыслями и мечтами… На самом деле, я почти сразу перестал воспринимать его, как друга, он фактически стал мне братом. И всё равно я с непривычки постоянно смущался, когда он мог совершенно безо всякого повода обнять меня или сказать мне что-нибудь типа того, как здорово, что мы познакомились. Но потом постепенно привык к этим его проявлениям дружеских чувств и уже не представлял себе другой жизни.

Один момент я запомнил на всю жизнь. В один из выходных мы с Мелло валялись на кровати, я как всегда играл в гейм-бой, а Мелло читал. Внезапно он отложил книжку и хлопнул себя по лбу.

— Бли-и-ин, забыл совсем… У Линды послезавтра день рождения… Как думаешь, наверное, надо её поздравить, да? Мы же вроде общаемся.

Я пожал плечами:

— Не знаю… Наверное… А как? На словах как-то недостаточно по-моему, а денег, чтобы купить ей подарок, всё равно особо нет.

— Да это-то как раз не проблема. Открытку ей нарисовать, и всё. Она, конечно, художница, нам с тобой до неё далеко, но тем не менее. Вот только надо решить, поздравлять ли.

— Ну, смотри сам. Как хочешь. Она тебя поздравляла? Кстати, когда у тебя-то днюха?

— Поздравляла, как раз тоже открыткой самодельной. У меня в декабре, тринадцатого. А у тебя?

— Первого февраля, — не задумываясь, ответил я, и только когда увидел, как изменился в лице Мелло, понял, какую глупость сделал пару месяцев назад, выбрав именно тот день для того, чтобы попытаться утопиться. Честно говоря, я уже успел… Не то, чтобы прямо забыть об этом, но вспоминать уже перестал. А Мелло до сих пор помнил. Его рот слегка округлился, губы задрожали, и мне показалось, что он сейчас заплачет. Но он всё же сдержался, и даже не сказал мне ничего. Да и что тут можно было сказать? Сказать, что я — идиот ненормальный? Во-первых, я это и сам знал, а во-вторых, Мелло никогда бы мне не сказал ничего подобного. Так что он, понятное дело, промолчал. Только забрал у меня гейм-бой, отложил его в сторону и обнял так крепко, что мне перестало хватать воздуха.

* * *

Вообще, если быть совсем честным, кроме Мелло, у меня был ещё один приятель — тот самый парень, который вытащил меня из пруда. Не знаю, почему Ал вдруг решил продолжить наше с ним знакомство. Всё-таки он был сильно старше, а я не был уверен, что ему на самом деле было интересно общаться с десятилеткой. Единственной точкой соприкосновения у нас были компьютеры — он был просто офигенным программистом для своего возраста. Иногда мне казалось, что он был даже круче папы в некоторых вопросах. Естественно, мне до его уровня было ещё очень далеко. Но его, похоже, всё это не смущало. Он каждый раз здоровался со мной при встрече, а на допах всё время рассказывал мне что-нибудь интересное — про разные хакреские фишки и приёмчики, про прикольные баги и пасхалки в разных программах и играх, в общем, всё, что знал сам. Мы с ним могли болтать часами, успевая при этом ещё и заниматься делом.

И всё было бы хорошо, но вот только Мелло страшно ревновал. Не знаю, почему, но он страшно бесился каждый раз, когда я уходил на допы. Со стороны, конечно, его настроение не всегда было заметно, особенно тем, кто плохо его знал, но я видел, что он еле сдерживается, чтобы не наорать на меня и не запереть в комнате. Я не понимал, в чём дело, но предполагал, что он просто боится остаться один. Это было не удивительно — при том, что он разругался со всеми своими приятелями, других друзей, кроме меня, у него не было. Но у меня и в мыслях не было бросать его, что я и пытался до него донести, но не слишком в этом преуспел.

А потом похожие проблемы начались и у Ала. Его друг и сосед по комнате — тот странный парень, который в некотором смысле отговорил меня от прыжка с крыши, — оказался ещё ревнивее, чем Мелло. А может, он просто был ненормальным, я не знаю. Одно я знаю точно — пару раз я случайно видел, как он зажимал Ала в коридоре у стены и орал на него, что он с этими допами совсем охренел. А однажды Ал появился на занятиях с огромным синяком на скуле, а его приятель неделю щеголял выбитым зубом, пока его Роджер не отвёз в город к зубному, где ему вставили имплантат.

Впрочем, меня это не слишком беспокоило — главное, что ко мне он не лез, а их взаимоотношения с Алом были их личным делом. Тем более, что мне надо было разбираться с ревностью Мелло, лично для меня это было важнее, чем драки старших парней. Но к середине октября ситуация изменилась. Вернувшись в нашу комнату после допов, я обнаружил, что Мелло зачем-то нацепил шарф, хотя ещё утром жаловался, что ему жарко. На мой вопрос он ответил, что у него болит горло, но когда я предложил проводить его к медсестре, он отказался, заявив, что само пройдёт. И вообще весь оставшийся вечер он был мрачный и неразговорчивый. Я бы даже поверил в то, что он действительно заболел, но в какой-то момент шарф у Мелло слегка сбился, и я увидел на его шее синяки — откровенные такие следы от пальцев. Но больше всего меня удивило и напрягло то, что он ничего мне не сказал, а из того, как тщательно он скрывал от меня синяки, можно было сделать вывод, что обсуждать это он не хочет. Спрашивать пока я его об этом не стал, но запомнил.

А через несколько дней, когда синяки на шее Мелло почти прошли и он перестал надевать шарф в помещении, нас в очередной раз повели на прогулку в город. К этому дню я накопил немного денег, откладывая почти всё с предыдущих походов, и собирался купить себе плеер. Я всё распланировал так, что у меня после покупки должны были остаться ещё деньги, и к декабрю я планировал прикупить ещё что-нибудь Мелло в подарок на день рождения. Но все мои планы пошли коту под хвост.

Сначала мы с Мелло пошли покупать ему шоколадки, и он снова начал разговор о том, что я слишком много общаюсь с Алом. Да ещё и приплёл к разговору его приятеля, пугая меня, что он может что-нибудь со мной сделать.

 — Да он псих самый настоящий! Ты с ним близко не общался! Если ему что-то не понравится, он тебя убьёт и скажет, что так и было! — Мелло продолжал настаивать. Он даже отложил в сторону шоколадки и возбуждённо жестикулировал, видимо для большей весомости своих слов.

— Ой, не выдумывай. Ничего он мне не сделает, — отмахнулся я исключительно из упрямства. При том, как Мелло настаивал на своём, я уже начал сомневаться, что приятель Ала не станет связываться с мелкими. Невольно вспомнились синяки на шее Мелло. Но вот так просто отступать и признавать, что Мелло прав, я не хотел. — Прекращай ревновать, мы с тобой друзья, а не супруги. Я имею полное право дружить и с другими людьми!

— Я не ревную!!! Придурок!!! — голос Мелло дрогнул, и он, резко развернувшись, помчался прочь из магазина.

— Мелло! Стой! Ну куда ты?! Эй! — я рванул следом. Наверное, не стоило так резко отвечать ему. В конце концов, моим другом всё-таки был именно Мелло, а не Ал, чтобы так настаивать на своём.

Мелло почти бежал, и я еле поспевал за ним.

— Мелло! Да блин! Ну чего ты?! — я хотел попытаться в очередной раз объяснить ему, что даже если я общаюсь с кем-то ещё, это не значит, что он мне не нужен. Но Мелло не дал мне договорить, оттолкнув.

— Оставь меня в покое!!! Иди к своему Алу!!!

А вот это было обидно. Нет, понятное дело, он тоже был расстроен и обижен на меня… Но мне-то от этого не легче. В носу защипало, захотелось плакать. Я совершенно не хотел ссориться с Мелло… Но буквально через секунду все мысли вылетели у меня из головы — Мелло мчался через дорогу, не смотря по сторонам, а ему наперерез ехала на бешеной скорости машина. Было очевидно, что Мелло не успеет добежать до тротуара.

Я не думал, что это может плохо для меня закончиться. Я вообще не думал в тот момент. Я просто должен был успеть. Быстрее, быстрее… Только бы успеть… Последний рывок…

— Мелло!!! Осторожно!!!

Успел. В последнюю секунду. Мелло не удержался на ногах и упал, но лучше пусть он обдерёт колени и ладони, чем под машину… Удар в левый бок… Больно, аж в ушах звенит. И секунды не прошло — ещё один удар, уже справа по голове.

* * *

Сначала я не понял, где я нахожусь. Были какие-то смутные воспоминания, что мы с Мелло перед сном обсуждали, как пойдём на следующий день в магазин, но не более того… И вообще, в голове была жуткая каша, меня постоянно рвало. Похоже, я был в больнице, но как и почему я там оказался, я совершенно не помнил. Настроение было отвратительное, ко мне никого не пускали, всё болело, а ещё меня почему-то никто не понимал. А потом у меня ещё началась аллергия на что-то, и всё стало совсем плохо. Я и так ничего не соображал, а меня ещё накачивали разными лекарствами, от чего я вообще был в состоянии, больше похожем на транс.

Потом, конечно, стало получше. Понятное дело, голова всё ещё болела, глаза было чертовски больно открывать, а левую — рабочую! — руку время от времени начинало непроизвольно трясти, но я снова чувствовал себя человеком, а не полутрупом. Я даже вспомнил, из-за чего попал в больницу. И очень переживал, как там без меня Мелло. Я надеялся, что он всё-таки больше не обижается на меня за то, что я общаюсь с Алом, и не мог дождаться, когда же меня выпишут и я снова его увижу. Но встретились мы с Мелло раньше, чем я предполагал.

В один из одинаково тоскливых дней дверь в мою палату открылась, и на пороге показался Мелло. Я толком даже не успел его разглядеть и обрадоваться, что он пришёл, как он подскочил к кровати, бухнулся на колени, вцепился пальцами в мою ладонь и зарыдал.

— Мэтти… Мэтти… Прости меня, пожалуйста… Мэтти… — с трудом различил я сквозь рыдания. Как на это реагировать, я не знал. Я просто не понимал, за что он извиняется. За то, что не попал под машину? Но это же бред, если бы у меня была возможность вернуться в прошлое и изменить что-нибудь, я бы всё равно сделал то же самое. И я был уверен, что Мелло на моём месте поступил бы так же. Я ничего не понимал…

— А за что?

Мелло шумно всхлипнул и удивлённо посмотрел на меня, продолжая сжимать мою руку.

— То есть, как это — за что? Я же… Я же… Если бы мы не поругались, ничего бы не было… Всё… Всё из-за меня… И из-за моей дурацкой ревности… Ты был прав… Прости…

— Не говори глупости, Меллс, — я вздохнул. Понятное дело, если бы мы не ругались с ним, он бы не ломанулся через дорогу. Но это не давало гарантии, что ничего не случилось бы. Я высвободил руку из его ладоней и попытался вытереть ему слёзы, но он заплакал ещё сильнее. — Какая разница, поругались или нет… От неприятностей никто не застрахован.

— Но… Если бы я не был в таком раже, я бы не выскочил на дорогу, и тебе не пришлось бы…

С этим я был абсолютно согласен, но предпочёл оставить свои мысли при себе, чтобы не расстраивать Мелло ещё больше. Тем более, что под машину он или я могли попасть в любом случае, даже если бы всё было хорошо. Эту мысль я и постарался донести до него.

— Мелло, ну хватит! Какая сейчас-то разница? В этот раз ты выскочил, в другой раз какой-нибудь придурок на тротуар въедет. Это не важно.

— Но… Но… — он попытался возразить мне, но не нашёл аргументов. Но легче от этого не стало — Мелло заплакал ещё сильнее, громко всхлипывая и подвывая, уткнувшись лицом мне в колени.

— Эй, Мелло… Ну чего ты? — видя, как убивается друг, мне и самому захотелось разреветься. За компанию, так сказать. Но я всё-таки сдержался и попытался утешить Мелло, взяв его за руку. Но он всё плакал и плакал без остановки. — Мелло… Ну не плачь… Пожалуйста… Всё же нормально.

— М… М-мэтти-и-и… Прости-и-и!.. Я… Я о-обещаю, мы больше никогда, никогда не будем ссориться!

— Эй, ну что ты… Мы же друзья, Меллс. Всё нормально, правда…

В тот день он ещё долго плакал, несколько раз принимался снова извиняться, и всё это закончилось тем, что вслед за ним всё-таки разревелся и я. Но зато Мелло тут же успокоился и принялся меня утешать, обнимая и умоляя не плакать, чтобы мне от этого внезапно не стало хуже.

* * *

За время моего пребывания в больнице Мелло приходил ещё несколько раз, но совсем ненадолго. Конечно, я понимал, что его просто не отпускают ко мне так часто, как ему (да и мне, если честно) хотелось бы, но всё равно было обидно. Мне хотелось, чтобы меня поскорее выписали, но моё мнение никого не интересовало.

Неприятнее всего было то, что я пропустил день рождения Мелло. Подарить ему мне было нечего, а когда я попросил, чтобы мне дали бумагу и фломастеры или хотя бы карандаши, чтобы я мог хотя бы сделать ему открытку, мне отказали. Сказали, что мне надо поберечь голову и глаза. Настроение из-за этого у меня испортилось на несколько дней, до самой выписки.

Отпустили меня накануне Рождества. В приюте всё было по-прежнему, даже украшений никаких к празднику не повесили. Я подозревал, что и на уроки на следующий день придётся идти, но пока было воскресенье, а это означало, что все дети сидят в своих комнатах — кто отсыпается, кто мается дурью. Так что по пути в комнату я никого не встретил, что не могло не радовать — никого, кроме Мелло, я видеть не хотел.

Мелло сидел на подоконнике и увлечённо читал, даже не заметил, как я вошёл. Но стоило мне окликнуть его, как он тут же отшвырнул книжку в сторону и буквально повис на мне, обнимая. Я впервые видел его таким счастливым, он действительно был рад меня видеть. А я внезапно понял, насколько сильно соскучился по нему, — как будто мы не виделись не пару недель, а несколько месяцев, не меньше. Наверное, мы могли вот так обниматься до вечера, но всё-таки нам пришлось друг от друга оторваться. В комнате было жарко, и мне надо было переодеться. Но стоило мне снять кофту и отвернуться к шкафу, чтобы достать оттуда футболку, как Мелло снова обнял меня. Я слегка вздрогнул и, прижав к себе его руки, чтобы он не отстранялся, повернул к нему голову.

— Мелло, всё нормально? — он выглядел таким грустным и обеспокоенным, что я и сам заволновался.

— Да… — Мелло вздохнул. — Просто… Просто я скучал по тебе…

Прозвучало не слишком убедительно. Не в том смысле, конечно, что я не верил в искренность его слов. Просто я чувствовал, что дело не только в этом. Мелло с шумом втянул носом воздух, положил подбородок мне на плечо и прижал меня крепче к себе, случайно проведя пальцами по шву у меня на животе. И тут до меня дошло — вот, что на самом деле его расстроило! Недозаживший шов, после которого наверняка останется шрам. Напоминание о нашей глупой ссоре и о том, чем всё это закончилось. Он до сих пор чувствовал себя виноватым! И прикосновение это было вовсе не случайным…

— Мелло, всё хорошо. Правда, — я повернулся к нему полностью и обнял в ответ. — Мы снова вместе, а всё остальное — фигня.

* * *

Было невероятно здорово снова оказаться в уже привычной обстановке, рядом с другом, почти братом. Когда можно везде ходить и всё делать вместе, обсуждать друг с другом абсолютно всё — от серьёзных проблем до внезапно пришедшей в голову ерунды. Мы были у медсестры, и Мелло внимательно следил за тем, как она обрабатывает мне шов антисептиком и капает в глаза, а потом они ещё минут десять громко возмущались тем, как мне в больнице — цитирую — «запустили глаза», и что это просто безобразие, и что это будет невероятно здорово, если я смогу обходиться без очков. Потом мы заходили в гости к Алу, и он долго обнимал нас обоих то вместе, то по очереди, потом сказал, что договорился с Джорджем о временной отмене допов, пока я не поправлюсь окончательно. Но потом откуда-то вернулся его друг и выставил нас из комнаты, и, уже уходя прочь по коридору, мы с Мелло слышали, как они ссорились.

Весь оставшийся день Мелло не отходил от меня ни на шаг, постоянно интересовался моим самочувствием и при каждом удобном случае брал меня за руку или обнимал. А я просто радовался тому, что у меня есть такой друг, который всегда рядом. После ужина Мелло пристроился ко мне под бок на кровать и начал читать мне вслух книжку, которую как раз читал сам. А потом, уже после отбоя, мы ещё часа два обсуждали всё подряд — и книжку, и то, как мы скучали друг по другу, и то, что Роджер не захотел устраивать Рождество, и ссору Ала с его другом.

В какой момент я заснул, я не понял, но утром проснулся от непонятного звука, как будто что-то упало. В первый момент я не сразу понял, что я больше не в больнице, но увидев Мелло, тут же всё вспомнил. Судя по тому, что он был на полу, упал именно он.

— Мелло?.. А ты тут чего?.. — я хотел узнать, что случилось, почему он упал, но с утра голова соображала плохо, и я так и не смог сформулировать свою мысль.

— Привет! — увидев, что я проснулся, Мелло заулыбался, поднялся с пола и, отряхивая задницу, полез в свою тумбочку. Вытащив что-то оттуда, он подошёл ко мне и протянул мне коробку. — С Рождеством, Мэтт!

Я осторожно принял коробку у него из рук и выдохнул. Это был плеер, причём не тот, который я собирался себе покупать, а тот, который мне понравился, но на который нужно было копить дольше.

— Ох… Спасибо… — мне стало очень неловко. Понятное дело, я был в больнице и не мог нормально подготовиться к праздникам, но всё равно мне было не по себе от того, что Мелло поздравил меня, а я нет. — А у меня ничего для тебя нет…

— Да ладно тебе! — но Мелло, похоже не видел никакой проблемы в сложившейся ситуации. Он задорно улыбнулся и уселся ко мне на кровать, почти на мои ноги. — Во-первых, без твоих сбережений я не смог бы тебе всё это купить. А во-вторых, для меня самый лучший подарок — то, что ты рядом.

От последних слов Мелло мне стало так тепло и радостно, что я внезапно почувствовал себя так, словно я дома. Это было так странно, но в то же время приятно… Не удержавшись, я крепко обнял Мелло и чмокнул его в щёку, не зная, как ещё выразить всю степень своей благодарности ему — просто за то, что он есть. Реакция Мелло меня в первый момент удивила. Он густо покраснел, тяжело и часто задышал и так шокированно посмотрел на меня, что я даже засомневался, а не зря ли я это сделал. Но потом до меня дошло — к нему наверняка никто не относился раньше с теплотой и участием, и он просто не привык к такому. Мне тут же стало ужасно стыдно. Мы дружили уже достаточно давно, я на полном серьёзе считал его своим братом, пусть и не родным по крови, но никогда не демонстрировал ему свою привязанность в полной мере. А я-то, в отличие от него, знал, каково это, когда тебя любят. Надо было что-то менять…

Как я и предполагал, уроки из-за праздника отменять не стали. Более того, каждый учитель посчитал своим долгом устроить тест. Меня, конечно, милостиво освободили от всех контрошек, но я всё равно решил их все писать — из солидарности с Мелло. Сам он весь день был какой-то странный, всё время о чём-то думал, хмурился, кусал губы, а сразу после уроков сбежал от меня в библиотеку, я его еле нашёл у самых дальних шкафов. На мой вопрос, в чём дело, он что-то невнятно пробормотал, сунул книжку обратно на полку, схватил меня за руку и потащил прочь из библиотеки. Только к вечеру Мелло пришёл в себя и перестал странно себя вести, и мы до самого отбоя валялись на моей кровати и вместе слушали плеер.

Такая же ерунда продолжалась ещё несколько дней. В дневное время Мелло почему-то был сам не свой, а вечером, уже после ужина, всё приходило в норму, и мы снова нормально общались. В конце концов я не выдержал и, когда в очередной раз нашёл его в библиотеке, закопавшимся в какие-то книжки, решил серьёзно с ним поговорить.

— Мелло, что происходит?

— Ты о чём? — он вздрогнул, побледнел, торопливо закрыл книжку и зачем-то прикрыл обложку руками.

— Ты меня избегаешь. Уже который день. Только по вечерам всё в порядке, а днём избегаешь.

— Тебе кажется, — Мелло опустил голову, так, что волосы закрыли лицо, и начал собирать в одну стопку лежащие вокруг книжки.

— Нет, не кажется. Мелло, в чём дело? Что я не так сделал?

— Что? — шокированно пискнул он и посмотрел на меня так, словно я сказал что-то ужасное. — Господи, Мэтт, ты чего? Как тебе такое в голову пришло?! Нет. Нет-нет. Всё отлично, правда!

— Тогда почему ты от меня всё время убегаешь? Что происходит?

Мелло вздохнул, посмотрел на стопку книжек у себя в руках, потом на меня с каким-то странным выражением, выдохнул и, отложив книжки, обнял меня.

— Прости… Прости, если обидел… Я просто последнее время немного не в себе… Не знаю… Всё хорошо, правда…

— Обещай, что больше не будешь от меня прятаться, — я нахмурился и стиснул Мелло в ответных объятиях.

— Обещаю…

* * *

Я так и не понял, что происходило с Мелло, но после нашего разговора всё стало почти так же, как раньше. Почти — Мелло всё равно был какой-то рассеянный, но хотя бы больше не бегал от меня безо всяких видимых причин. Но всё равно, по вечерам всё было как-то иначе. Это время между ужином и отбоем, а иногда и чуть после него, было только нашим. Больше всего мне нравились вечера, когда Мелло мне читал. У меня до сих пор очень болели и слезились глаза — от любого источника света, а в темноте ничего не было видно, поэтому я обычно сидел с закрытыми глазами облокотившись спиной о спину Мелло и слушал.

Такая светочувствительность создавала мне большие проблемы. Если Мелло был, похоже, только рад помочь мне, то вот учителям было всё равно, могу я прочитать хоть что-то слезящимися глазами из учебника и с доски или не могу. И когда Мелло сумел накопить к моему дню рождения достаточно денег и купить мне очки с тёмными стеклами, я готов был его расцеловать. Вернее, не готов, а просто расцеловал. Реакция Мелло была бесценна — он побледнел, задрожал, и мне даже показалось, что он вот-вот хлопнется в обморок. Это было более, чем странно, ведь обычно инициатором обнимашек был Мелло. И почему он вдруг так засмущался, мне было не очень понятно.

А потом… Потом всё закончилось… Не сразу, конечно. Какое-то время вселенная создавала видимость того, что всё в порядке. Но… Всегда есть вот это «но»… Тогда я вообще не предполагал, что это всё будет иметь такие далеко идущие последствия, но потом, спустя много лет, я понял, что именно тогда всё и началось. Второго февраля во время обеда в столовой все разговоры были только об одном — сбежал Бейонд.

— А Бейонд — это кто? — полушёпотом спросил я у Мелло, почти касаясь губами его уха, чтобы никто больше меня не услышал. Все остальные, похоже, знали, о ком речь, и мне не хотелось выглядеть совсем лохом в их глазах.

— Ты чего? — Мелло от чего-то покраснел и с шумом выдохнул. — Это же друг Ала. Ты разве не знал?

— Нет… Я не думал, что его так зовут…

— Да ты что! Такое имя специфическое! Бейонд Бёздей! И, говорят, это его настоящее имя, а не псевдоним.

— Да уж… Странноватое… — я скривил губы. Даже моё почти кельтское имя казалось совершенно обычным по сравнению с этим.

— Не то слово — странноватое… Как и он сам… — задумчиво пробормотал Мелло и машинально потёр шею, а я невольно вспомнил те синяки, что он прятал осенью.

— А как у него получилось сбежать? — этот вопрос занимал меня, на самом деле, больше всего. Мне же в своё время сбежать не удалось, и мне было безумно интересно узнать, как это сделал Бейонд.

— Понятия не имею, — Мелло пожал плечами. — Можешь у Ала спросить, он может знать.

— Да, наверное… Пойдёшь со мной?

Мелло задумался. Это было странно, потому что обычно он всегда и везде ходил вместе со мной — кроме, разве что, допов по программированию.

— Нет. Я не уверен, что Ал захочет что-то рассказывать, если к нему явится целая делегация.

— Да где делегация?! Нас всего двое!

— Всё равно. Лучше иди один, — Мелло вздохнул и низко опустил голову.

— Ну и пойду! — я обиделся, мне было совершенно непонятно, почему Мелло не хотел идти со мной к Алу. Резко поднявшись и чуть не уронив стул, я вышел из столовой, даже не обернувшись.

* * *

Ал выглядел очень подавленным. Он сидел на подоконнике с ногами, прислонившись лбом к стеклу, и складывалось впечатление, что он недавно плакал.

— Ал? Привет…

— А, это ты, Мэтти… Привет… — он даже не повернулся ко мне, а голос его звучал глухо и безжизненно.

— Скажи, а это правда? — возможно, это было грубо, но я хотел поскорее всё узнать, а не вести светские беседы. — Ну, то, что Бейонд сбежал.

— Правда.

— А… А он что-нибудь тебе сказал?

— Да. Сказал, что не хочет видеть, как я умру. Что хочет запомнить меня таким.

— Что? Что за бред? С чего он взял, что ты умрёшь?

— Не знаю… Он всегда был немного странным, — Ал пожал плечами и вздохнул.

— Да уж… А как ему это удалось? Ворота же всегда закрыты, а ограда под напряжением.

— Извини, Мэтт, но я обещал ему никому не рассказывать. Он предполагал, что будут спрашивать… Роджер меня всё утро пытал…

— Блин, Ал, я же не Роджер! Пожалуйста!

— Не могу, прости…

— Но почему?! — я подскочил к Алу и схватил его за плечо.

— Потому что я обещал! Если бы Мелло попросил тебя не говорить никому о чём-нибудь, ты разве рассказал бы?!

— Нет… — я вздохнул. Это было справедливое замечание, и настаивать дальше было бессмысленно.

Раздосадованный, я отправился в нашу с Мелло комнату. Свет не горел, и в полутьме я сначала решил, что в комнате никого нет. Но приглядевшись, я увидел, что Мелло лежит на кровати в обнимку с подушкой. Включать свет я не стал, чтобы не надевать очки, но даже при отсутствии освещения было ясно, что Мелло чем-то расстроен. Присев на край кровати, я положил руку ему на плечо.

— Мелло, что слу…

— И когда ты уходишь? — перебил он меня. — Ты ведь для этого у Ала спрашивал, как Бейонду удалось сбежать?

— Нет, не для этого, — холодно ответил я и убрал руку. Мне было неприятно, что Мелло заподозрил меня в желании сбежать.

— А для чего тогда?! — агрессивно отозвался Мелло.

— Просто чтобы знать. Думаешь, стал бы я вешаться, топиться или глотать таблетки, если бы знал, как сбежать отсюда? Я свободы хотел, а не смерти. А сбежать не вышло. Тогда я и пошёл на крайние меры.

— А сейчас, когда ты знаешь, как сбегать, что тебе мешает это сделать?

— Ты, — я пожал плечами и встал, собираясь перебраться на свою кровать. — Я друзей не предаю и не бросаю. Не ожидал, что ты такого обо мне мнения.

Но отойти я не успел — Мелло схватил меня за руку и потянул на себя.

— Мэтт, подожди! Не уходи! Прости… Я просто… Просто боюсь потерять тебя…

Вздохнув, я сел рядом и обнял его.

— Мелло, ну чего ты… Мы же друзья. Мы же почти братья. Как я могу так с тобой поступить?

Мелло так и не отпустил меня от себя в тот вечер. А я так никогда и не признался ему, что Ал мне так и не рассказал о том, как сбегать.

А утром обнаружилось, что Ал повесился.

Есть такое слово… Катастрофа… Хорошее слово… Ёмкое… Замечательно описывает ситуацию, в которой я оказался по собственной вине. Нет, я ни секунды не жалел, что настолько близко сошёлся с Мэттом, но… Но я должен был предвидеть возможные последствия, чтобы хотя бы морально к ним подготовиться. А теперь мне оставалось только нервничать и думать, насколько сильно всё заметно со стороны. Моё состояние тоже описывалось одним достаточно точным словом, но я даже мысленно произнести его боялся в надежде, что всё-таки ошибся и это не то. Прежде, чем окончательно принять это, я должен был почитать кое-какую литературу, чтобы точно узнать — то это или нет.

Я никогда не делал из Рождества чего-то особенного — привычки не было. Но в тот день я очень жалел, что уроки в Вамми-хаусе не отменяли даже в праздники. До самого обеда я маялся, отгоняя от себя непрошенные мысли, старательно смотрел в окно, но мой взгляд всё равно так и норовил остановиться на Мэтте, а мысли возвращались к утреннему происшествию. С огромным трудом я дождался окончания учебного дня и тут же помчался в библиотеку, благо ведущая туда лестница была рядом с классом, где проходил последний урок.

Книги по детской и подростковой психологии были в самом дальнем от входа шкафу, и, похоже, ими никто не пользовался, такие они были пыльные. Хорошо, что вообще были… Одна, вторая, третья… Я открывал их, пролистывал до нужного мне места и тут же закрывал. Везде было одно и то же. С четвёртой книгой, не сообщившей мне ничего нового я уселся за ближайший стол и схватился за голову. «Переходный возраст у разных людей начинается в разное время. У большинства девочек он наступает в 8-13 лет, у мальчиков в 9-14 лет», — было написано в книге. И чуть дальше по тексту: «Тестостерон вызывает сексуальное влечение…»

Поборов желание пробиться головой об стол, я с тоской посмотрел на страницы книги. Текст не изменился. Честно говоря, я всегда был уверен, что у большинства парней этот пресловутый переходный возраст начинается позже — лет в тринадцать, а то и позже. И уж никак не ожидал, что меня он настигнет так рано. Чёрт возьми, мне только недавно исполнилось одиннадцать, а я… Нет, я никак не мог произнести это слово. Как будто от этого случился бы конец света. Хотя, если бы я не был последнее время так сконцентрирован сначала на общении Мэтта с Алом, а потом на том, что Мэтт в больнице, я, возможно, заметил бы и другие признаки начавшегося у меня переходного возраста… Заметил бы и был бы готов к тому, что может за этим последовать. Хотя, признаться честно, к такому жизнь меня не готовила. Я ещё мог бы понять, если бы я влюбился в Линду или ещё в кого-нибудь из наших девчонок, но в Мэтта!

Когда до меня дошло, что я только что сам себе во всём признался, я испытал дикую смесь облегчения и ужаса. Облегчения от того, что хотя бы самого себя не надо обманывать, а ужаса от того, что я не знал, что с этим теперь делать. Точно я знал только одно — Мэтту говорить об этом было нельзя. Я не был уверен, что он нормально это воспримет, а терять его я не хотел.

Лёгок на помине. Пока я предавался размышлениям, Мэтт нашёл меня и тут же стал допытываться, в чём дело. Что я ему ответил, сам не понял, какую-то ерунду, после чего схватил его за руку и повёл скорее прочь из библиотеки, пока он не заметил, какие книжки я смотрел.

Вообще, мне теперь всюду мерещились чужие подозрительные или презрительные взгляды, мне начало казаться, что все, абсолютно все видят, что со мной происходит. Только к вечеру, когда мы с Мэттом оказывались в нашей комнате и больше никуда не надо было идти, я немного расслаблялся и позволял себе наслаждаться его обществом. Это было самое лучшее время — я мог находиться рядом с Мэттом, обнимать его и не думать о том, кто и как это воспримет и что подумает.

На самом деле, я иногда начинал бояться, что и Мэтт о чём-то догадывается… Если бы на его месте был кто-нибудь другой, я бы давно уже решил, что он всё про меня понял и просто дразнит, — почти в половине случаев инициатором объятий теперь был именно он. Про внезапные лёгкие поцелуи в щёку я вообще молчу… Но это был Мэтт, мой Мэтт, такой простой и искренний, что я был уверен — он бы не стал меня дразнить, а спросил бы прямым текстом.

А я жил буквально от вечера до вечера — в постоянном ожидании, когда же мы останется вдвоём и я смогу снова прикоснуться к нему, не опасаясь того, что кто-то из других детей увидит в этом скрытый смысл. Но если вечером я немного отпускал себя, то вот днём приходилось держать себя в руках, а проще всего это было делать, держась от Мэтта подальше. И конечно же, он это заметил.

Я в очередной раз засел в библиотеке, теперь уже изучая другую литературу по психологии в надежде найти что-нибудь, что поможет мне меньше зацикливаться на Мэтте и на моём нездоровом влечении к нему. Я прекрасно понимал, что это только пока всё мило и невинно, но рано или поздно моя потребность всё время прикасаться к Мэтту и обнимать его перерастёт в нечто большее, с чем будет уже не так легко справиться.

— Мелло, что происходит? — голос Мэтта раздался над моей головой неожиданно, и я вздрогнул, торопливо закрывая книжку, чтобы он не увидел, что я читаю.

— Ты о чём? — вопрос вырвался у меня на автомате, я на самом деле догадывался, о чём Мэтт хочет поговорить со мной, но подсознательно тянул время.

— Ты меня избегаешь. Уже который день. Только по вечерам всё в порядке, а днём избегаешь.

— Тебе кажется, — я низко опустил голову, чтобы Мэтт не заметил моего смущения, и стал складывать книжки в стопку — корешком к себе и титульной стороной обложки вниз.

— Нет, не кажется. Мелло, в чём дело? Что я не так сделал?

— Что? — я обалдело посмотрел на Мэтта. Что же у него в голове творится, что он такое подумал? — Господи, Мэтт, ты чего? Как тебе такое в голову пришло?! Нет. Нет-нет. Всё отлично, правда!

— Тогда почему ты от меня всё время убегаешь? Что происходит? — мне показалось, что он мне не поверил, и тогда я сделал единственное, что мог в такой ситуации, — оставив в покое книжки, подошёл к нему ближе и обнял.

— Прости… Прости, если обидел… — мне действительно было ужасно жаль, что из-за своих закидонов я заставил Мэтта думать непонятно что. — Я просто последнее время немного не в себе… Не знаю… Всё хорошо, правда…

Такая обтекаемая формулировка его или устроила, или же он просто понял, что я не настроен обсуждать это, потому что он не стал допытываться о причинах моего состояния, а просто обнял меня в ответ.

— Обещай, что больше не будешь от меня прятаться.

— Обещаю…

* * *

Обещание надо было держать, так что мне пришлось брать себя в руки. Но кто бы знал, как мне было тяжело! Я боялся сказать лишнее слово, сделать лишнее движение, чтобы никто ни о чём не догадался. Иногда доходило до того, что я, занимаясь самовнушением, так глубоко уходил в себя, что не слышал, когда ко мне обращались с вопросами. На успеваемости моё состояние тоже отразилось не самым лучшим образом. Я стал меньше времени уделять учёбе, стал хуже писать контрольные. Не скатился совсем я только благодаря Мэтту — он умел как-то так ненавязчиво указать мне на ошибки, что я не чувствовал ни обиды, ни раздражения. Хотя если бы мне на эти же ошибки указал кто-нибудь другой, я бы пришёл в ярость. Ещё один момент, усиливший мою привязанность к Мэтту.

Но как же хорошо было по вечерам… Лежать вдвоём на одной кровати, обнимать друг друга, болтать обо всём на свете… Но ещё лучше с ним было молчать — очень легко и уютно. Это было то самое молчание, когда для того, чтобы понять друг друга, не нужны никакие слова. И это время было по-настоящему бесценным.

В один из таких вечеров я чуть не выдал себя с головой. Я дремал, лежа на животе, закинув руку на Мэтта и пристроив голову у него на плече, а он слушал музыку, приобняв меня за плечи, и тихонько подпевал песне.

— О чём ты всё время думаешь? — вопрос застал меня врасплох, и я на автомате ответил:

— О тебе…

— Что, прямо всё время? — удивлённо переспросил Мэтт. — И что именно ты обо мне думаешь?

Я смутился и чуть-чуть отодвинулся от него.

— Ну, не постоянно, конечно… Так… Думаю, как мне повезло с тобой… У меня никогда не было таких классных друзей, как ты.

— У меня тоже, — Мэтт усмехнулся, лёг на бок и подтянул меня обратно, поближе к себе. — Ты лучше, чем друг, ты мне как брат. Правда.

Я вздохнул и попытался улыбнуться пошире. Не спорю, было приятно слышать, что Мэтт считает, что мы с ним больше, чем друзья. Но он вкладывал в это другой смысл, нежели я. Ну вот кто станет с братом… ну, хоть даже целоваться, например? А мне иногда очень хотелось. Хотя, с другой стороны, настоящая, крепкая дружба, наверное, лучше всякой там любви. Мне не хотелось всё испортить неуместными признаниями. Главное, что мы были вместе, а уж в каком качестве — не важно.

* * *

После больницы у Мэтта очень болели глаза, особенно от яркого света. Относительно яркого, если быть честным. И если по вечерам в комнате мы с ним могли или не включать свет, или он мог посидеть с закрытыми глазами, пока я ему читал, то вот с посещением уроков были проблемы. Учителям было, мягко говоря, плевать, что у Мэтта постоянно слезятся глаза и он из-за этого почти ничего не видит. А может быть, они думали, что он преувеличивает, чтобы не заниматься, не знаю. Но меня это беспокоило, так что я решил помочь другу.

Денег, выдаваемых нам для похода в город, конечно, было маловато, но у меня были способы поправить своё финансовое положение. Несколько раз написать домашние сочинения за младших ребят, не бесплатно, естественно, — и к очередному походу в город у меня было достаточно денег, чтобы купить Мэтту очки с тёмными стёклами. Очки были прикольные — спортивные, на широкой резинке вместо привычных дужек. Но это было даже в чём-то лучше — в них можно было делать что угодно, не опасаясь, что они слетят, и поправлять не надо было. Вообще, все такие очки в магазине стоили бешеных денег, но конкретно те, которые я купил, были последними, с витрины. У них были царапаные стёкла, немного обтрепавшаяся резинка с зацепками, уж не знаю, что с ними делали, но в таком виде их уже не рассчитывали продать хоть кому-то. Так что мне, можно сказать, повезло — продавец пошёл мне навстречу, сделав скидку, и моих скромных сбережений в итоге хватило.

На самом деле отдавать Мэтту очки в таком виде мне было немного стыдно, так что пришлось ещё какое-то время возиться, приводя их в порядок тайком. Но зато, когда я вручил их Мэтту на день рождения, он был счастлив и кинулся меня обнимать. А потом несколько раз порывисто поцеловал меня в щёки. Как я не умер на месте, не знаю. Дыхание сбилось, лицо горело, и мне хотелось провалиться под землю, лишь бы только Мэтт не обратил внимание на моё смущение. Надо было что-то с этим делать, как-то научиться держать себя в руках, чтобы не реагировать на Мэтта так бурно.

А на следующий день из приюта сбежал Бейонд. Кто и как узнал об этом первым, я не знаю, но за обедом уже все обсуждали новость. Честно говоря, я даже вздохнул с некоторым облегчением — этот парень меня пугал. Сбежал — и слава Богу, не велика потеря. Но всех остальных этот побег поразил настолько, что ни о чём другом они думать и говорить больше не могли. На самом деле, сбегать Бейонду особого смысла не было, скоро ему должно было исполниться восемнадцать, и он покинул бы Вамми-хаус официально. Но раз уж он решил сбежать, его дело.

К моему неудовольствию, Мэтт очень заинтересовался разговорами.

— А Бейонд — это кто? — зашептал он мне на ухо, и от его горячего дыхания у меня по коже побежали мурашки. Пришлось через силу глубоко вдохнуть и выдохнуть, чтобы немного успокоиться.

— Ты чего? Это же друг Ала. Ты разве не знал?

— Нет… Я не думал, что его так зовут… — виновато ответил Мэтт, и я покачал головой. Иногда он бывал просто поразительно невнимательным.

— Да ты что! Такое имя специфическое! Бейонд Бёздей! И, говорят, это его настоящее имя, а не псевдоним.

— Да уж… Странноватое… — Мэтт невольно скривился, видимо представил себе, каково это — жить с таким именем.

— Не то слово — странноватое… Как и он сам… — отозвался я, машинально потерев шею. Бейонд меня тогда неплохо придушил, ненормальный…

— А как у него получилось сбежать? — внезапно спросил Мэтт, и я услышал неподдельный интерес в его голосе.

— Понятия не имею, — я пожал плечами и настороженно посмотрел на него. Зачем ему это? — Можешь у Ала спросить, он может знать.

— Да, наверное… Пойдёшь со мной?

Зачем? Зачем ему это знать? Какая разница, как сбежал Бейонд? Мне не нравился внезапный интерес Мэтта к этой теме. И идти к Алу из-за этого не хотел точно. Но аргумента «не хочу» для Мэтта было бы недостаточно…

— Нет. Я не уверен, что Ал захочет что-то рассказывать, если к нему явится целая делегация.

— Да где делегация?! Нас всего двое! — тут же возмутился Мэтт, всплеснув руками.

— Всё равно. Лучше иди один.

— Ну и пойду! — выкрикнул Мэтт, резко поднялся, чуть не уронив стул, и вышел из столовой, хлопнув дверью. И даже не обернулся. Всё-таки обиделся.

Я вздохнул. Настроение испортилось, есть совсем расхотелось. Раздражённо отодвинув тарелку, я тоже встал и отправился в нашу с Мэттом комнату. Почему он так заинтересовался побегом Бейонда? Неужели он тоже хочет… Я даже мысль до конца додумать побоялся, замерев от ужаса посреди коридора. Только не это, нет…

Ворвавшись в комнату, я рухнул на кровать и накрыл голову подушкой. Мы с Мэттом никогда не обсуждали его жизнь до приюта, ни разу я не поднимал тему его попыток самоубийства и причин, подтолкнувших его к этому. Но я прекрасно понимал, что ничего особенно хорошего в его жизни после смерти родителей не было. А тут я внезапно стал вспоминать разные мелочи, которым вовремя значения не придал.

В Вамми Мэтт появился в очень запущенном состоянии, было очевидно, что его привели к нам не сразу из родительского дома и даже не из другого приюта. Он выглядел, как типичный бродяжка, мальчишка с помойки, а не как обычный сиротка. Он был слишком агрессивен и одновременно напуган для домашнего мальчика, а значит, провёл на улице достаточно долго, чтобы одичать. И теперь у меня возник логичный вопрос — а почему он вообще оказался на улице? Почему он не попал сразу в приют? Ирландия же цивилизованная страна, сам Мэтт был явно из достаточно благополучной семьи, несмотря на то, что его родственники были ярыми националистами. Ответ напрашивался однозначный — он сам не захотел в детдом, возможно даже скрывался от органов опеки.

Следом вспомнились и первые его дни в Вамми, как его постоянно на ужин притаскивали чуть ли не за шкирку сердитые воспитатели, медсестра, а порой и сам Роджер. Вряд ли он стал бы сопротивляться, если бы был готов жить в приюте. Может, они ловили его во время попыток сбежать? И тогда последовавшие за этим попытки покончить с собой уже не выглядели такими необъяснимыми. Видимо, Мэтт настолько не хотел быть приютским, что готов был на всё.

Я со всей силы прикусил губу, чтобы не расплакаться, но слёзы всё равно потекли по щекам. К счастью, я был один, и никто моего позора не видел. Возмутительно — опять я плачу, и опять из-за Мэтта. Теперь мне стало всё понятно. Он решил, что раз сбежать не может, то лучше умрёт, а тут я такой со своей дружбой. Конечно, я немного отвлёк его, но теперь Бейонд своим побегом напомнил ему о том, что он хотел быть сам по себе. Сейчас Ал ему всё расскажет, и мы больше никогда не увидимся…

В начале февраля темнело ещё довольно рано, так что вскоре комната погрузилась в полумрак, но вставать и включать свет я не стал. Мне было плохо. Слёзы на каком-то этапе закончились, и я просто лежал в обнимку с подушкой и уже представлял себе, что Мэтт сбежал, даже не попрощавшись, и завтра утром все будут обсуждать уже его побег. А потом дверь открылась, на пороге показался знакомый силуэт, а через пару мгновений кровать под Мэттом чуть-чуть промялась, и он положил руку мне на плечо.

— Мелло, что слу…

— И когда ты уходишь? — я не дал ему договорить, задав самый главный сейчас вопрос. — Ты ведь для этого у Ала спрашивал, как Бейонду удалось сбежать?

— Нет, не для этого, — ответил Мэтт и убрал руку. Если перед этим было слышно, что он беспокоится обо мне, то после моего вопроса в его голосе зазвучал металл. Похоже, он обиделся, но я, как всегда, уже не мог вовремя заткнуться:

— А для чего тогда?!

— Просто чтобы знать. Думаешь, стал бы я вешаться, топиться или глотать таблетки, если бы знал, как сбежать отсюда? Я свободы хотел, а не смерти. А сбежать не вышло. Тогда я и пошёл на крайние меры.

Я оказался прав. Он хотел быть свободным, но не смог. Зато теперь у него появился шанс на ту жизнь, которая его устраивала. Не для этого он спрашивал, ага. Конечно. Зачем вообще узнавать, как сбегать, если не собираешься этого делать?

— А сейчас, когда ты знаешь, как сбегать, что тебе мешает это сделать?

— Ты, — кровать жалобно скрипнула, и Мэтт встал. — Я друзей не предаю и не бросаю. Не ожидал, что ты такого обо мне мнения.

Внутри всё оборвалось. Неужели он действительно не собирался сейчас сбегать, а я просто надумал себе ужасов? А теперь я всё испортил… Думал, что Мэтту свобода дороже дружбы. И сейчас он обидится и точно уйдёт. Я рывком сел и схватил его за руку, не давая отойти.

— Мэтт, подожди! Не уходи! Прости… Я просто… Просто боюсь потерять тебя… — сказать это оказалось гораздо проще, чем я предполагал. Мэтт был нужен мне, чертовски нужен. Сердце колотилось в груди, как бешеное, паника сдавила горло. Только бы он не ушёл… Только бы простил…

— Мелло, ну чего ты… — Мэтт сел обратно, крепко обнял меня и прижал к себе. — Мы же друзья. Мы же почти братья. Как я могу так с тобой поступить?

— Не оставляй меня… — чуть слышно произнёс я и потянул Мэтта за собой, укладываясь обратно на кровать. Он охотно лёг рядом и осторожно заправил мне за ухо прядь волос.

— Не оставлю. Никогда. Обещаю.

Мы так и пролежали весь вечер рядом, пока не заснули. Рядом с Мэттом было спокойно и хорошо. Наверное, именно в этот момент я понял, что всегда смогу на него положиться, что бы ни происходило.

А новость следующего дня затмила своей сенсационностью побег Бейонда. Утром кто-то из старших обнаружил, что Ал повесился. Естественно, все хотели пойти поглазеть, но никого не пустили. На Мэтта смерть приятеля произвела неизгладимое впечатление. Он едва не плакал, всё утро до обеда ходил подавленный, бледный и кусал губы. А после уроков затащил меня в туалет и, вцепившись мне в плечи, вжал меня в стену.

— Мелло, обещай, что не умрёшь раньше меня!

— Что? Но… Это же не я решаю, сколько проживу. Сколько Бог нам отвёл времени, столько и…

— Обещай!!! Пожалуйста! Я не хочу, чтобы ещё и ты оставил меня!

Я сглотнул. Бедный Мэтт, я даже думать не хотел о том, как ему должно было быть тяжело. Все те, к кому он был привязан, оставили его — брат в тюрьме, родители мертвы, друзей было всего двое, а теперь остался только я. Вздохнув, я погладил его по рукам, успокаивая.

— Не переживай, я не собираюсь умирать.

— Обещай, что не умрёшь раньше! — настойчиво повторил Мэтт, губы его уже дрожали, было похоже, что он вот-вот расплачется.

— Обещаю, — вздохнул я. И только тогда он перестал сдавливать мои плечи и обнял. Я обнял его в ответ и, пользуясь тем, что он не видит моего лица, зажмурился и скривил губы. Ну вот зачем он так? Как мне теперь сдержать обещание? Все под Богом ходим, и никто не знает, кому сколько отпущено…

* * *

Довольно скоро приют успокоился после событий начала февраля, жизнь вошла в привычную колею. Только Мэтт всё ещё иногда вспоминал Ала, и тогда он заметно мрачнел и погружался в свои мысли. Вывести его из этого состояния было сложно, но длилось оно недолго, и вскоре он уже снова улыбался и шутил.

Шло время, мы росли, а мои чувства к Мэтту, вопреки всем надеждам и ожиданиям, только крепли. Он был очень искренним, надёжным, преданным, всегда помогал мне без лишних вопросов, порой даже не дожидаясь просьбы об этом. И я просто не мог оставаться безразличным к этому, всё больше и больше влюбляясь в друга.

А потом всё это вышло на новый уровень. Переходный возраст жахнул по мне резко и безжалостно. Я и раньше не мог спокойно реагировать на объятия Мэтта, когда он подходил ко мне с этим неожиданно, но в один прекрасный (или не очень) момент в дополнение ко всему я почувствовал незнакомую прежде тяжесть внизу живота и в паху и нестерпимое желание коснуться себя. А ещё лучше, чтобы меня там коснулся Мэтт.

И началось… Каждое случайное прикосновение Мэтта провоцировало волну возбуждения. Когда мы по старой привычке обнимались или лежали рядом, я молился, чтобы он ничего не заметил. Мокрые сны стали моими постоянными спутниками. А мне было всего двенадцать! Это было просто сумасшествие какое-то. Но до чего же сладко было запереться в душе и, включив воду погромче, дрочить себе, представляя, что это Мэтт трогает меня…

Увлечённый своими переживаниями, я чуть не пропустил феноменальное летнее событие. До нас информация об этом дошла только потому, что этим делом занялся Эл, ну, а нас, как его потенциальных преемников, держали в курсе некоторых его расследований. А это заинтересовало всех ещё тем, что замешан в нём был Бейонд. Насколько я понял, Эл с самого начала подозревал его в совершении серии зверских убийств в Лос-Анжелесе, но прямых доказательств у него не было. Улик было навалом, но ни одна не указывала на потенциального убийцу. Полиция уже отчаялась найти преступника, потому что убийства на первый взгляд не были связаны между собой ничем, кроме ритуальных соломенных кукол. Но и к Элу обращаться они не спешили, так что он взял инициативу на себя, подключив к расследованию какую-то женщину из ФБР.

В конце августа Бейонда арестовали при попытке покончить с собой, инсценировав очередное убийство таинственного маньяка. Тогда же нам раскрыли все подробности дела, а для меня и Ниара Эл привёз из Америки найденный при обыске дневник Бейонда, в котором было довольно много откровений о причинах, побудивших его совершать преступления, о том, как он выбирал жертв… В каждом слове сквозило безумие, но при этом я чувствовал, что понимаю его, и это пугало. К счастью, у меня был Мэтт, который в очередной раз смог успокоить меня.

— Ты зря переживаешь. Ничего странного в том, что ты его понимаешь. Вы с ним похожи, да. Оба хотите быть первыми, не любите проигрывать. Но он в дополнение к этому ещё и псих. Ты же читал, что он пишет про надписи над головами людей. Ничего так глюк! Его надо было лечить вовремя, пока он буйным не стал. А ты-то не псих. И понимаешь, что людей убивать нельзя.

Доводы Мэтта были убедительными, и я смог успокоиться, но дневник Бейонда себе зачем-то оставил. Ниар не слишком заинтересовался писаниной психа, а я не смог с этими записями расстаться, соврав Элу, когда он хотел забрать дневник, что потерял его. По-моему, он мне не поверил, но и пытаться выяснить правду не стал, удовлетворившись моим объяснением.

Хотя, наверное, я зря оставил себе эти записи. Сначала я убрал дневник Бейонда поглубже в шкаф, но потом стал всё чаще его оттуда доставать, чтобы перечитать. И с каждым разом я чувствовал, что его мысли и идеи находят всё больший отклик у меня в душе. Сначала это пугало, потом… Потом стало нормальным. Моё желание обойти Ниара заиграло новыми красками, и я с повышенным энтузиазмом принялся за учёбу.

Но все мои старания были напрасными — этот кусок ваты стабильно опережал меня буквально на один-два балла. А потом до меня дошло — причиной моей неудачи был Мэтт, а вернее мои неуместные чувства к нему. С этим надо было что-то делать. Первой мыслью было признаться ему во всём, получить от него в глаз за подкат и навсегда разругаться. Но потом эту мысль я отбросил. Во-первых, я не хотел, чтобы о моих наклонностях узнал весь приют. А во-вторых, я не мог дать стопроцентную гарантию, что Мэтт окажется натуралом и гомофобом. Не спорю, я был бы рад, если бы он ответил на мои чувства, но тогда о первенстве можно было бы забыть навсегда.

Следующая идея была гораздо проще и надёжнее — просто поссориться с Мэттом. Найти, к чему прицепиться, можно было всегда. Несколько раз я уже на полном серьёзе настраивался на скандал, но каждый раз не мог ни слова грубого ему сказать. Стоило мне увидеть его улыбку, такую тёплую и солнечную, и я понимал — я просто не могу вот так на ровном месте, без повода к нему прицепиться. И потом, когда я попытался представить себе, как буду жить потом, после ссоры, понял, что и это мне не поможет сосредоточиться на учёбе. Я буду только переживать, что поругался с Мэттом, и в итоге первый пойду мириться. Нужно было как-то иначе избавляться от влюблённости.

А потом Мэтт заболел, и всё мои мысли снова стал занимать только он. Вообще, после той давнишней операции Мэтт стал очень часто болеть, но медсестра довольно быстро ставила его на ноги, накачивая его, помимо обычных лекарств, ещё и ударной дозой интерфероносодержащих препаратов для повышения иммунитета. Но в этот раз Мэтт заболел серьёзно. Меня к нему не пускали, чтобы я случайно не принёс ему какую-нибудь ещё заразу, из города приглашали врача. Я не находил себе места от беспокойства и за тот месяц, что Мэтт болел, успел передраться на нервной почве почти со всеми мальчишками. Досталось даже Ниару. А всё потому, что я почти перестал заниматься, всё это сказалось на результатах, и меня уже начали дразнить из-за этого. Но когда Мэтт, наконец, выздоровел, меня словно отпустило, и всё снова встало на свои места.

Как ни странно, легче мне стало вскоре после нового года. Переходный возраст настиг Мэтта незадолго до его тринадцатого дня рождения. И он влюбился, но, в отличие от меня, вполне адекватно своему возрасту. В один из дней он притащил откуда-то и повесил над своей кроватью плакат — три мужика сидят на диване, а перед ними на полу молодая женщина со светлыми волосами и короткой стрижкой. В верхнем углу была надпись «The Cranberries».

— Это что? — я несколько секунд удивлённо наблюдал, как он старательно приклеивает скотчем плакат на стену, высунув кончик языка, а потом не удержался и задал интересующий меня вопрос.

— Это Долли, — с каким-то особым придыханием ответил Мэтт.

— Какая ещё Долли? — я нахмурился. — Так же клонированную овцу зовут, разве нет?

— Да что ты понимаешь! — обиженно отозвался он. — Овца тут не при чём. Это Долорес О’Риордан, солистка Кранберриз. Красивая, скажи?

— Ну… Да, ничего так… — я пожал плечами. Да, женщина на плакате была объективно симпатичная, но лично для меня она мало чем отличалась от многих других певиц.

— Ничего так, — передразнил меня Мэтт. — Да что ты понимаешь! Она красивая и поёт офигенно!

— Да половина звёзд эстрады красивая и хорошо поёт. Чем тебе не нравится та же Бритни Спирс?

— У неё лицо тупое и голос противный.

— И ничего не противный, обычный голос, — я пожал плечами.

— Вот сам на неё и дрочи, если она тебе так нравится! — Мэтт надулся и отвернулся от меня. — Мог бы и потише это делать, между прочим.

— А ты мог бы и не подслушивать! — я почувствовал, как у меня начинает гореть лицо от смущения. — Придурок!

— От придурка слышу!

И как бы странно это ни звучало, вскоре после этого я успокоился. Нет, конечно, я всё равно испытывал к Мэтту нездоровые чувства, но я перестал сходить с ума. Пусть он и не отвечал мне взаимностью, но он и не начал ухаживать ни за кем из приютских девчонок. А пока он сох по своей певице, я мог быть относительно спокоен, что никто его у меня не отберёт.

А влюбился Мэтт капитально. Он залепил всю стену над своей кроватью плакатами с Долорес, фотками с концертов плохого качества, распечатанными на принтере в компьютерном классе, потратил почти все свои сбережения на покупку диска с песнями этой группы. Хотел ещё и над моей кроватью стену заклеить плакатами, но я ему не позволил. Он обиделся и в отместку подарил мне плакат с Бритни Спирс, который я в тот же день отдал Линде, чтобы она нарисовала мне в тетради по биологии внутреннее строение рыбы.

Но, как бы там ни было, мне стало проще себя контролировать в общении с Мэттом. То ли я перестал переживать, что Мэтт найдёт себе кого-то, пока фанатеет по женщине старше его в два с лишним раза, то ли это было просто совпадение, а я просто сам немного перебесился и успокоился. Теперь я мог снова без смущения общаться с Мэттом, а самое главное — без ущерба для успеваемости. А в свете того, что произошло чуть позже, летом всё того же две тысячи третьего года, это стало особенно актуально.