Девять жизней Антонина Долохова (джен)

Тренировки по подготовке похищения палочек быстро выявили одну серьёзную проблему: летать нормально археоптерикс не умел. Видимо, поэтому и вымер — но всё, что он мог делать, это перепархивать на несколько десятков футов и планировать.

Значит, придётся рассчитывать только на Рабастана — а Трэверс, уменьшившийся до воробьиных размеров, должен был лететь в качестве «пассажира».

— Гордись, — серьёзно сказал Долохов, — ты будешь первой в мире ездовой чайкой. Чайка по имени Рабастан Лестрейндж! Магглы, коль узнают, книжку про тебя сочинят!

И бессовестно заржал.

— Не боишься, что я ночью прилечу к тебе и выклюю глаза? — обиженно спросил Рабастан.

— Прилетает по ночам ворон, — насмешливо сказал Долохов, — он бессоницы моей кормчий... Ты, друг мой, породой не вышел, чтобы глаза мне выклёвывать.

— У меня, между прочим, большой и острый клюв! — возмутился Рабастан.

— Он тебя сожрёт, — остудил его Родольфус. — Причём даже и не превращаясь.

— Сожру, — пожал плечами Долохов, — доводилось. Вкус у чаячьего мяса мерзкий, но с голодухи и оно сойдёт.

— Ты ел чаек? — почему-то ужаснулся Мальсибер.

— А котов? — тут же спросил Рабастан.

— Да кого я только не ел, — философски сказал Долохов, — кроме людей, похоже, всякой твари по паре перепробовал.

— Вот он ночью к вам заберётся — и сожрёт обоих! — кровожадно пообещала Мальсиберу с Рабастаном Беллатрикс.

— Не суди по себе! — парировал Рабастан, мгновенно переключаясь. — Не забрался до сих пор — значит, не сожрёт!

— Как сказал Джагсон — что там жрать-то? — вздохнул Долохов. — Разве что на холодец сгодитесь.

— А что такое холодец? — спросил Мальсибер с любопытством.

— У-у-у, — взвыл Долохов не хуже своей анимагической формы, — не начинай! Я не хочу сейчас про еду говорить!

— А я бы поговорил, — вздохнул обычно молчащий Джагсон.

— Не буду, — мирно согласился Мальсибер, но, похоже, было поздно.

— Но ведь интересно же! — вмешался Рабастан. — Мне до судорог надоела здешняя кормёжка — расскажи хоть про этот твой непонятный холодец!

Долохов плюнул — и начал рассказывать, причём в процессе разговора выяснилось, что холодцом он называл прекрасно знакомый Джагсону студень.

— У нас такое тоже варили, — вспомнил тот, — когда папаня свиней забивал. А так я больше окорок любил. И колбасу домашнюю.

— А я сосиски с детства обожал, — вдруг признался Кэрроу. — Таскал их у бабки вечером — и перед сном ел прямо в кровати...

— Вот всю жизнь ты только и умел, что таскать да кусочничать, — вздохнула его сестрица.

— Да ты сама конфеты прятала! — тут же сдал её Амикус. — И плюшки с маком — думаешь, что я не помню! Эх, какие плюшки пекла прабабка! — протянул он мечтательно.

— Сосиски! — презрительно фыркнула Беллатрикс.

— Ты, наверное, цикуту в детстве грызла, — предположил Рабастан. — Вот она в тебе и накопилась — аж с зубов капает.

— А для тебя, наверное, зелье дурости во всё добавляли! — тотчас огрызнулась Беллатрикс. — Вот идиотом и вырос!

После побега кузена она переключилась на ругань с деверем — но как-то вяло, без того пыла, с которым Блэки обычно выясняли отношения друг с другом.

Или, скорее, враг с врагом.

— Кто бы говорил! — парировал Рабастан — и тут Родольфус, не выдержав, рявкнул:

— А ну, уймитесь! Оба! Нашли время и место, чтоб ругаться!

— В самом деле, — сказал Джагсон. — Так славно беседовали же... Эх, я помню, у нас такие окорока запекали...

— Джагсон, не трави душу, — устало попросил Долохов.

— Ничего, вот выберемся — и нормально поедим, — пробасил Джагсон.

— Это если не поймают, — возразил Родольфус. — Но, бесспорно, что-то есть мы будем — и уверен, что это будет не овсянка с рыбой.

* * *

Операцию по изъятию палочки у внешней охраны Азкабана назначили на вечер: были достаточно высокие шансы, что увидевшие археоптерикса во всей красе охранники офигеют настолько, что не обратят внимание на отсутствие палочки одного из них — а когда обратят, то решат поискать утром, куда этот кретин её подевал.

Летом охрана большую часть времени проводила наверху, на башне — там, где была посадочная площадка для мётел. Здесь было тепло и солнечно и не было дементоров — что, в общем-то, ещё нужно для приятного вечера? Особенно если добавить вкусный ужин, ничем не напоминающий ту бурду, которой потчевали заключённых.

Охранники неторопливо беседовали, попивая недурное вино, которое какие-то идиоты за бешеные деньги передали сидящим здесь родственникам, как вдруг над площадкой зависло нечто зубастое, пернатое и ящероподобное и громко прокаркало:

— Вор-рьё!

— Это кто так развлекается? — ошалело глядя на странное создание, спросил грузный мужик лет под сорок.

— Это, наверно, в вино что подмешали! — авторитетно заметил его напарник. — Моя ведьма как-то чемерицы мне в огневиски подлила, чтобы не пил. Так потом такая дрянь мерещилась — то тёща, то тесть, то шурин.

— Кретин! — прокаркало ему страшилище и, спикировав к столу, цапнуло изрядный кусок ветчины.

— Эй, народ, кончайте! — первый охранник вскочил и попытался отогнать чудовище, но оно лихо увернулось и перелетело на парапет, с жадностью заглатывая ветчину. — Пшёл вон! — охранник, вспомнив о палочке, вытащил её — и остановился, не зная, какое бы заклятье применить.

— Финиту давай, — посоветовал один, родом из гря... магглорождённых, — если глюк, так он исчезнет!

— Финита! — радостно провозгласил охранник, но странная тварь никуда не делась, продолжая сидеть на стене и насмешливо глядеть на них.

— Кретины! — каркнула она — и перелетела чуть подальше

Над площадкой с голодными криками закружились чайки, привлечённые запахом еды, а одна, самая наглая, выхватила из рук охранника палочку и взвилась в небо. Остальные бросились к столу, жадно хватая пироги, ветчину, сыр...

— Мордредова мать! — простонал старший охранник, когда наглых птиц наконец разогнали. — Поужинали, отлюби вас фестралы!

— Палочку, палочку мою утащили! — орал ограбленный, бестолково размахивая руками и тщетно вглядываясь в небо, в котором словно растворилась налетевшая на них стая. — Куда вы смотрели, идиоты?! — напустился он на своих товарищей. — Я-то сделать ничего не мог — вы чего её не сбили! Суки! — заорал он в небо, грозя ему кулаками.

— Представляю, как ржать все будут, когда узнают, — поёжился один, поумнее. — Это ж век не отмоемся...

— Какой позор! — простонал лишившийся палочки охранник, падая на стул и обхватывая голову руками. — Сказать кому, что меня палочки лишила птица — это ж можно сразу вешаться!

— А ты новую купи, — предложил молчавший до сих пор тощий и полуседой, несмотря на молодость, мужик. — Где-нибудь по-тихому. А мы никому не скажем.

— Как не скажем? — горько вздохнул пострадавший. — А комендант-то как же? И где я её возьму?

— В Лютном, — сказал полуседой. — А что комендант? Его тут не было. Кто ему расскажет? — он оглядел товарищей.

— Не, тут никто стучать не будет, — помотал головой магглокровка, — чего мы, дурнее паровоза?

— Короче, — подвел итоги старший, — завтра сваливаешь на берег в увольнительную и покупаешь палочку. Хоть у Киддела, хоть в Лютном, без разницы. А если кто рот разинет — то я ему обеспечу страстный интим с дементором.

...Чайка, между тем, крепко зажимая в клюве палочку, покружилась в небе, а затем, дождавшись сумерек, спланировала вниз и, пробравшись сквозь решётку на окне одной из нижних камер, вылетела в коридор и там, наконец, приняла облик Рабастана Лестрейнджа. Палочка так и была у него в зубах — и прежде, чем он, полностью опомнившись, вытащил её, Беллатрикс расхохоталась:

— А тебе идёт! Вот так дальше и колдуй!

— Лично для тебя — непременно! — буркнул Рабастан, беря палочку в руки и разглядывая её примерно с тем же выражением, с каким подросток глядит впервые в жизни на голую девчонку.

— А Трэверса где оставил? — спросил Долохов.

— Я ещё и за ним следить был должен? — возмутился Рабастан, нежно гладя палочку. — Где-то там, на парапете. Извини, если ему нужна нянька, он сделал плохой выбор.

Он поднял палочку и, прошептав «Люмос», зажёг на её кончике огонёк — и расплылся в счастливейшей улыбке.

— Так, палочка тебя слушается, — удовлетворённо сказал Долохов, — открывай камеры Беллы и Джагсона. Мы сейчас выберемся.

И поджарый чёрно-серый волк стал протискиваться между прутьями.

Рабастан взмахнул обретённой палочкой — и распахнул разом все двери. Первой на свободу выскочила Беллатрикс, и не подумавшая пока что сменить облик — зато попытавшаяся отобрать у зятя палочку:

— Отдай её мне! — потребовала она, наступая на него. — Ты же не умеешь ничего — от меня с ней будет больше прока!

— Белла! — резко скомандовал Родольфус, — уймись! Иначе превратим в весло — и грести будем.

— Я бы предложил отложить побег на утро, — сказал Руквуд. — Сейчас вечер — это неблагоприятное время. Палочку у нас никто искать не будет, но сейчас придут дементоры — и мы ни в каком обличье от них не отобьёмся.

— Бежать имеет смысл на рассвете, — поддержал его Родольфус. — Когда эти твари не последуют за нами, а охрана, в то же время, спит.

— Хорошо, — Долохов, вернувший себе человеческий облик, согласно кивнул, — ждём до рассвета. Теперь расходимся по местам. Рабастан, закрывай камеры. Белла, возвращайся назад — это приказ.

— А с чего мне слушаться твоих приказов? — возмутилась Беллатрикс. — Ты мне тут не командир, и...

— Белла, вернись в камеру, — велел Родольфус — и она, как ни удивительно, послушалась. — Я бы посоветовал всем постараться выспаться — если выйдет. Лично я собираюсь провести эту ночь собакой — спится лучше, — сказал он, заходя в свою камеру.

Примеру Родолфуса последовали все — и даже проскользнувший в камеру перед самым обходом дементоров Трэверс, чем-то страшно довольный — это было видно даже в облике археоптерикса. Не иначе, обожрался украденной ветчины.

В эту ночь дементоры никому почти не досаждали — покрутились лишь немного да ушли, видимо, разочарованные скудостью эмоций. Так что узники сумели выспаться — а животное обличье помогло им не проспать рассвет.

* * *

— Как выбираемся? — спросил Долохов. — Идеи есть?

— Полагаю, самым простым будет, если мистер Лестрейндж нас трансфигурирует во что-то мелкое, — сказал Руквуд. — Затем спрячет всё в карман, обратится, вылетит — и вынесет так всех. Будучи внизу, мы трансфигурируем лодку, сядем все — и поплывём. Грести будем по очереди.

— У него карманы дырявые, — заметил Долохов, — вылетит половина нахрен.

— И Репаро эти лохмотья не берет, — сердито сказал Рабастан.

— У всех дырявые, — заступился за брата Родольфус. — Но идея хороша... значит, нужно что-нибудь пристёгивающееся. Брошки, запонки, браслеты — что-нибудь такое. Сможешь? — спросил он Рабастана.

— Запонки? Да запросто! — воскликнул тот азартно.

Через минуту он пристегивал к лохмотьям арестанстской робы запонки — в количестве четырех пар, две кособокие брошки — одну с черным кварцем, другую со змеевиком, а в последнюю очередь нацепил на правую руку тяжелый серебряный браслет с кельтским узором, а на левую — стальной без узоров и бронзовый с арабской вязью.

Он опустил палочку на пол — а взмывшая с его места чайка легко подхватила её и вылетела в окно.

Узники Азкабана наконец-то, спустя тринадцать лет, покинули свою тюрьму.

* * *

Внизу было ветрено и невероятно скользко: камни, постоянно омываемые морем, обросли зелёно-бурым мхом, по которому скользило всё, что можно. Лодку пришлось трансфигурировать Руквуду — Рабастан после нескольких неудачных попыток признал, что никогда не был силён в трансфигурации, рисковать же не хотелось никому. Как ни странно, все, включая даже Беллатикс и Трэверса, вели себя на диво сдержанно, и когда снова встал вопрос о том, в каком порядке кто будет грести, решить это предоставили тому же Руквуду — когда Родольфус вдруг спросил:

— А зачем вообще грести? Это море, дует ветер — а не проще сделать парус?

— Если ты сумеешь справиться с парусами — то да, проще, — кивнул Руквуд, — но я считаю, что весла нужны в любом случае. Кроме того, я предлагаю вернуть мадам Лестрейндж и мисс Кэрроу в тот вид, в котором они пребывали во время побега — ибо лодка может быть перегружена, и я сильно сомневаюсь в их умениях грести.

— Даже не пытайся! — тут же прошипела Беллатрикс. — Вон с ней делай, что захочешь — а меня не думай даже снова превращать во что-то!

— Вёсла пригодятся, — не стал спорить Родольфус. — А с парусом мы с Рабастаном справимся. Превращать кого-нибудь придётся — лодка вышла маленькой, мы все в ней не поместимся. Полагаю, мы можем меняться — для начала, господа и дамы, кто грести умеет?

Грести, как выяснилось, умели оба брата Лестрейнджи (кто бы сомневался), Джагсон, Долохов и Мальсибер. Руквуд сказал, что представляет принцип, а Кэрроу — что в детстве пытался плавать на самодельном плоту. Беллатрикс и Алекто ожидаемо с искусством гребли никогда не сталкивались. Трэверс же заявил, что грести он умеет — правда, ещё ни разу не пробовал.

— Мерлин меня упаси пускать тебя за вёсла, — ответил ему Долохов, — превращайся обратно в птицеящера.

— Не надо! — тут же возразил Родольфус. — Никаких животных, — добавил он решительно, — и птиц — тем более. Ветер сильный, тварь эта летать толком не может — сдует, и что делать?

Поскольку лодкой лучше всех умел править именно Родольфус, ему и предоставили решать, кто останется в обличье человека, а кого трансфигурируют и спрячут. Беллатрикс позволила превратить себя обратно в брошь только при условии, что наденет её сам Родольфус, мнением обоих Кэрроу Рабастан и вовсе не поинтересовался, так же, впрочем, как и Трэверса. Руквуда пока оставили, посадив на нос и велев глядеть по сторонам, сам Родольфус встал к рулю — и лодка тихо отчалила и понеслась по волнам, подгоняемая сильным, но довольно ровным ветром.

— Пропади ты пропадом, — от души пожелал Азкабану Долохов и вдруг стал отчаянно материться — да так, что половину его слов ни разу не слышали уже знакомые с русским матом Пожиратели.

— Тони, ты чего? — изумлённо спросил Мальсибер.

— Газета, — зло ответил ему Долохов, — м-мать! Газета эта гадская в камере осталась! Примета дурная, нельзя в тюрьмах да больницах ничего оставлять, потом снова туда попадёшь!

— Это просто суеверие, мистер Долохов, — равнодушно сказал Руквуд.

— В любом случае, возвращаться за газетой мы не будем, — ответил Родольфус.

— И потом, газету же не мы оставили, — сказал Джагсон. — Это Блэк её забыл. Ему и возвращаться, если что, — хохотнул он.

— Ну, вот именно! — поддержал его Рабастан. — Она не наша! Хотя, — предложил он вдруг, — я могу за ней слетать! Нас пока что не хватились — это быстро!

— Не смей! — осадил его Родольфус. — Не думай даже!

— Но а вдруг он прав? — возразил упрямо Рабастан. — Мы недалеко уплыли же — я быстро!

— Сиди, — махнул рукой мрачный Долохов, — возвращаться — примета ещё хуже.

— Верить в приметы недостойно высокоорганизованного существа, — неодобрительно просветил его Руквуд.

— А я низкоорганизованное, — буркнул отвернувшийся к морю Долохов.

— Да забудь ты про газету, — радостно сказал ему Мальсибер, подсаживаясь ближе. — Мы свободны! Тони, мы свободны и... и куда мы, кстати, направляемся?

— А хороший вопрос, — хмыкнул чуть успокоившийся Долохов, — мне возвращаться некуда — не думаю, что квартирная хозяйка ждет пропавшего хрен знает когда постояльца.

— Нам нельзя в Британию, — сказал Родольфус. — Через час-другой они поднимут всех авроров — нас поймают ещё в море. Кстати, — спохватился он, — мы даже лодку дезилюминационными чарами не укрыли!

— На, — Рабастан протянул ему палочку. — Давай ты — я не очень мастер в этом всём.

— Полагаю, что разумнее всего это сделать мне, — подал голос Руквуд. — Одних дезилюминационных чар будет явно недостаточно.

— Можно попробовать добраться до Франции, — предложил Долохов, — я знаю там пару мест, где удастся передохнуть какое-то время.

— У нас есть там дом, — сказал Родольфус, — но нас будут искать именно там. Так что лично мы твоё предложение принимаем.

— Франция так Франция, — сказал Мальсибер. — Да хоть Африка!

— В Африке нас, белых, будет видно, — заметил Родольфус.

— Кстати, — негромко сказал Джагсон, — вы давно на метку не смотрели? У меня такое чувство, что она стала темнеть.

— Джагсон прав, — сказал Долохов, внимательно осмотревший метку на руке, — она темнеет. Лорд жив.

— А можно, мы подумаем об этом после? — попросил Мальсибер. — Жив он или нет, но сейчас он ничем нам не поможет.

— Подумаем, — кивнул Долохов, — в любом случае, время у нас пока есть.