Небо и земля (гет)

Я смотрю на себя в зеркало:

Сквозь улыбку печаль бросит тень.

Молодость временна, ветрена…

Мы — заложники собственных тел.

Только настоящее всегда внутри —

Еле уловимый силуэт души…

Хелависа, «Серебро зеркал»

Корабль Дурмстранга плыл под водой уже целый час. По указанию Каркарова шесть учеников были назначены рулевыми и теперь следили за правильным ходом судна. Сам директор предпочитал отсиживаться в своей каюте класса «люкс». Большинству его подопечных такая позиция вовсе не нравилась, но тем не менее рулевые покорно выполняли свою работу, а шестеро других, что должны были сменить их на обратном пути, сейчас были предоставлены сами себе. Среди них был и Виктор Крум, которого Каркаров всегда ревностно оберегал от любых «излишних нагрузок». Самому Круму далеко не по душе была такая опека, но приходилось терпеть.

В настоящий момент он лежал на кровати в своей каюте — полностью одетый, за исключением мехового плаща — и задумчиво оглядывал окружающую обстановку. Его каюта была лучшей на корабле после директорской. Широкая и удобная постель с пуховым одеялом; стол и стул из красного дерева; приделанный к стене шкаф для вещей; мягкий красный ковёр на полу… Дизайн везде простой, но добротный, как исстари полагалось в Дурмстранге. Тамошних учеников отнюдь не баловали роскошью.

Внезапно корабль изрядно покачнуло, и Виктор перекатился набок. Теперь он глядел прямо на зеркало, висевшее на противоположной стене. И почему-то ему захотелось посмотреть, как он выглядит, хотя обычно он к зеркалу почти не подходил, не желая расстраиваться при виде своих хищных черт.

Когда качка прекратилась, Крум поднялся с кровати и неуклюже приблизился к зеркалу. Что ж, другого он и не ожидал… Взлохмаченные волосы аспидного* цвета резко оттеняли черты его бледного, действительно какого-то хищного, своеобразного лица: густые брови вразлёт, большие угольно-чёрные глаза, крупный, несколько крючковатый нос. Тело худощавое, но жилистое, с крепким сложением. И общее выражение замкнутости и суровости. Трудно было поверить, что этому мрачному парню всего восемнадцать. Во всём колдовском мире говорили много о его таланте к квиддичу, о чудесах, которые он творил в воздухе, о его простоте и бескорыстии. Не знали, однако ж, силы этой души, потому что никто ещё не вступал с ней в борьбу — ни люди, ни судьба. До сих пор жизнь его была одним успехом: учение, полёты, слава — всё ему далось, казалось, в вознаграждение за обиду, сделанную ему природой; и всё это он скрывал под завесой девичьей скромности. Увидав его в первый раз, нельзя было не посмеяться над его обликом хищной птицы; но при каждом новом свидании с ним он незаметно рос и хорошел в глазах собеседника: так очаровательны были его ум и любезность.

Волей Каркарова в Дурмстранге и благодаря своей виртуозности в квиддиче Крум стоял над всеми так высоко, что казалось, нет другого человека в школе и сборной, кто мог быть выше него или хотя бы равным ему. Но имелась у него и одна особая черта в характере, отделявшая его от многих других знаменитостей.

Несмотря на свою юность, Виктор был столь сдержан и целомудрен, что казалось, нет ни одной девушки, которая смогла бы покорить его сердце. Сотни фанаток из самых разных стран не могли вызвать в юном ловце даже симпатию, не то что влюблённость или любовь. Их восторженные лица казались Круму простыми масками. Бездушные скульптуры, не представляющие никакого интереса. С таким же успехом можно любоваться настоящей скульптурой или картиной. На что ему, действительно, эти девицы? Другие квиддичисты с восторженным энтузиазмом брали себе в любовницы и жёны множество девушек, но Крум не видел в этом ничего достойного. Наоборот, он с отвращением и пренебрежением смотрел на тех, кто видел в телесных усладах что-то значимое.

Крум не был и никогда не будет рабом похоти. А вот рабом любви, священной и высокой, не постыдно было бы стать и ему. Но он не отличался глупостью и прекрасно знал: почти все поклонницы просто хотят примазаться к его славе. Виктор никогда не обращал на них внимания, даже если они буквально окружали его кольцом. Он хотел, чтобы его полюбила такая девушка, которой было бы плевать на его спортивную известность. Которая могла бы поговорить с ним не только о квиддиче. Которая любила бы его по-настоящему, искренно. И он ждал её.

В родной Болгарии, в Дурмстранге он не встречал таких. А Хогвартс?.. Что-то ожидает его там? Не окажется ли иноземная школа тоже полна одних только пустопорожних фанаток? Или, может, там и ждёт Крума его судьба?..

Он пришёл, лишь на час опережая рассвет;

Он принёс на плечах печали и горицвет.

Щурился на север, хмурился на тучи,

Противусолонь обходил деревню;

И молчали ветры на зелёных кручах,

И цепные птицы стерегли деревья.

Мельница, «Чужой»

Так прошло ещё около часа. Не зная, чем себя занять, Крум начал было задрёмывать, но внезапно почувствовал, как его тянет куда-то вверх. В полусне он даже не понял сперва, в чём дело, однако тут же осознал, что корабль просто достиг места назначения и теперь поднимается из озёрных глубин. Крум прекрасно помнил, что к моменту швартовки все ученики должны быть наготове, а потому вскочил с постели и, с трудом переступая по полу, будто бы давящему на ноги, заторопился к шкафу — достать верхний плащ.

Вдруг давление резко прекратилось — Виктор от неожиданности не удержался на ногах и бесформенной кучей упал на пол прямо перед шкафом. За дверьми каюты слышалась уже чья-то беготня и торопливые окрики Каркарова: пока корабль плыл по озеру, требовалось срочно привести всех в порядок, дабы торжественно сойти строем с палубы на иностранную землю. Превозмогая боль в ушибленных частях тела, Крум поспешно поднялся и распахнул дверцу шкафа, сорвав наконец с вешалки свой плащ. Едва он накинул его на плечи, как в дверь кто-то постучал и крикнул бодрым голосом Замфира Котрага:

— Виктор, уже приехали! Общий сбор! Ты там заснул, что ли?

— Да иду я, Замфир, иду! — недовольно откликнулся Крум. Котраг был одним из его одноклассников и соседей по комнате. Как и все, Замфир восхищался спортивными успехами Виктора, но никогда перед ним не лебезил, и Круму это очень нравилось.

Запахнув плащ, он поплёлся вон из каюты. Раскрыл дверь и был тут же ошарашен незнакомым пейзажем. Впрочем, окрестности Хогвартса по красоте уступали дурмстранговским, поэтому Крум, обведя глазами озеро и тонувшие в ночной темноте горы, тут же утратил к ним интерес. Однако громадный замок, возвышавшийся на берегу неподалёку, он осматривал с тайным восхищением. Размерами Хогвартс превосходил Дурмстранг в добрых два раза — по крайней мере, в высоту уж точно, поскольку этажей Крум насчитал целых восемь. Вдобавок все окна светились огнями, в то время как Дурмстранг по ночам почти всегда выглядел очень мрачно, словно скала.

Тем временем корабль уже бросил якорь, и остальные одиннадцать юношей построились в шеренгу. Виктор втиснулся туда пятым по счёту, между Замфиром и Драганом Поляковым. Каркаров придирчиво оглядел своих учеников, пересчитал их и нервно одёрнул на себе плащ из гладкого серебристого меха.

— Смело за мной, — велел он, встав в начало шеренги, и затем, изредка оборачиваясь к своим подопечным и подгоняя их взором, повёл их на берег по ступеням трапа. Дурмстранговцы покорно маршировали вслед за директором.

Сойдя на твёрдую землю, они увидели, что встречать их, похоже, вышел весь Хогвартс: повсюду стояли группы школьников самого разного возраста, от первого класса до седьмого. Невдалеке стояла преогромная карета бледно-голубых тонов, на двери которой был изображён герб Шармбатона — две скрещенные волшебные палочки. Шармбатонцы, очевидно прибывшие раньше, резко отличались от хогвартцев благодаря голубому, а не чёрному цвету своих роб. Но, в отличие от дурмстранговской делегации, они не захватили с собой тёплой одежды и теперь дрожали как осиновые листы. Крум сочувствующе усмехнулся уголком рта: ему-то, как и его товарищам, в меховом плаще было совсем не холодно.

Они прошли всю поляну и вступили в освещённое пространство перед вестибюлем. Прямо перед парадной дверью стоял высокий худой старик с непомерно длинной белой бородой и такими же волосами. На крючковатом носу сидели очки в форме полумесяца. Старик одаривал иноземных гостей радушным взглядом.

— Дамблдор! — приветственно воскликнул Каркаров, тем самым обозначив своим ученикам, как зовут этого незнакомца. — Как вы, мой дорогой друг? как поживаете?

— Замечательно. Благодарю вас, профессор Каркаров, — ответил Дамблдор.

Подойдя к нему, Каркаров обеими руками взял его ладонь и потряс.

— Старый добрый Хогвартс, — он улыбался, показывая желтоватые зубы, и оглядывал замок, но при этом его проницательные глаза оставались холодными. — Как хорошо снова оказаться здесь, как хорошо… Виктор, проходи сюда, в тепло… вы не возражаете, Дамблдор? А то он немного простужен…

Услыхав такое заявление, Крум не поверил своим ушам. Ведь никакой простуды у него и в помине не было. Каркаров просто пользовался любой возможностью приблизить к себе своего любимца — мировую звезду квиддича. Виктор давно свыкся с этим, а потому покорно и невозмутимо подошёл к директору, предсказуемо ловя на себе заинтересованные взгляды иностранцев. Он не прятал лицо: ему было всё равно, узнал ли его кто, догадался ли, кто он. Всё, чего он желал, — провалиться сквозь землю или хотя бы уйти обратно на корабль.

Под конвоем Каркарова дурмстранговцы вошли в холл и двинулись в Большой зал по парадной лестнице — их шеренга шла наравне с делегацией Шармбатона, которую возглавляла великанша мадам Максим. Краем уха Виктор слышал шушуканья, доносившиеся сзади, от хогвартцев; некоторые девицы уже жаждали получить его автограф, хотя бы в виде росчерка помадой на шляпе. Устало вздохнув, Крум в очередной раз пожалел, что обладает такой известностью. Эти разговоры и намёки начинали его порядком раздражать. Но всё это забылось, когда дурмстранговцы наконец дошли до пиршественного зала и застыли как вкопанные. Подобной роскоши они ещё никогда не видели.

— Ну… вот и добрались наконец. Вот он, стало быть, какой — Хогвартс, — тихо шепнул Вишеслав Емилев стоявшему рядом с ним Добривою Асеню.

— Да-а… — выдохнул тот восхищённо, запрокинув голову и созерцая зачарованный потолок. — Красота-то какая!

— Успеешь ещё полюбоваться, Войко! — Крум хлопнул его по плечу. — Куда сядем-то?

Добривой внимательно обозрел столы. Шармбатонцы оказались проворнее и уже облюбовали себе стол «Равенкло», куда и усаживались теперь с довольно мрачным видом, не переставая кутаться в шарфы и шали. Из всех столов наименее занятым казался тот, над которым висела эмблема в виде серебристо-зелёной змеи. К нему дурмстранговцы и направились. Расселись они вразброс — на свободные места. Виктору досталось место возле некоего сероглазого блондина года на четыре помладше него, подле которого развалились на стульях два бугая примерно такого же возраста. Все трое приобрели на редкость самодовольный вид. Но ни Крум, ни его товарищи не обратили на это особого внимания — они снимали свои плащи и, не пытаясь совладать с интересом, вертели в руках золотые кубки и тарелки.

Блондин тем временем сидел как на иголках: его явно так и подмывало заговорить с Крумом, и Виктор буквально физически чувствовал это. Удержаться у того, очевидно, не было никаких сил; всего лишь через минуту он чуть наклонился и подал голос:

— Вы — Виктор Крум, да?

— Вижу, молва обо мне гремит, — отозвался Крум иронично-отстранённо. Малфой невольно удивился тому, как говорит болгарин: его глубокий, с бархатными нотками голос несколько пришепётывал, поскольку ему приходилось говорить по-английски. — А тебя как звать?

— Драко Малфой, — представился слизеринец. — Знаете, я видел вашу игру на финале Кубка мира. Вы так здорово летали! Гораздо лучше всех других игроков!

Крум впервые видел Малфоя и понятия не имел, что такая восторженная манера разговора обычно для него не характерна, но похвалы из уст иностранного школьника, пусть и заезженные, были ему приятны.

— Спасибо, — поблагодарил он. — А ты тоже увлекаешься квиддичем, Драко?

— Конечно! Я ловец в команде нашего факультета! — уточнил Малфой.

— Ловец? как я?.. Похвально, — усмехнулся Крум. Тут в зал стали заходить учителя, и его внимание переключилось на них. — Но ты лучше расскажи мне про вашу школу. Как у вас тут всё устроено?

Драко принялся подробно рассказывать о Хогвартсе и об учителях с директором. То и дело его повествование перемежалось не слишком приятными словами или оборотами, но Виктор слушал его (как и речь Дамблдора) вполуха. Он успел рассмотреть весь Большой зал и заметить, что на него пялится огромное большинство хогвартцев. Но внезапно взор его скользнул по столу под красно-золотым флагом (Крум уже услышал, что это стол «Гриффиндора») и остановился на кареглазой девочке лет пятнадцати, чьи плечи бесчисленными кудрями покрывали тяжёлые каштановые волосы. Она привлекла внимание Крума тем, что упорно не замечала его — едва ли не единственная из всех девчонок. В одном её соседе — черноволосом мальчике, сидевшем справа от неё, — не было особо ничего примечательного; зато другой, рыжий, взирал на Виктора с преклонением, чем резко обесценил себя в его глазах. Но Крум всё никак не мог отвести глаз от его кареглазой товарки. «Жаль, — подумал он, — что именно этот… слизеринец, а не та пригожая гриффиндорка сейчас со мной разговаривает». Ему неожиданно захотелось узнать её имя, и он обратился к тому же Малфою:

— А это кто?

— Где? — не понял Драко.

— Там, за гриффиндорским столом, — Крум мотнул подбородком в нужном направлении. Малфой с изумлением увидел свою заклятую врагиню.

— А-а, грязнокровка эта… — протянул он небрежно. — Гермионой её зовут. Гермиона Грейнджер, то есть.

«Гермиона, — заворожённо повторял Виктор диковинное имя. — Гермиона!» Он почувствовал жар в теле, столь непривычный для него. Лёгкость в голове, затуманенность, головокружение… Что происходит?

Его неприятно задело только то, что Малфой назвал Гермиону грязнокровкой. Это слово было в ходу и в его родном Дурмстранге, где обучались почти исключительно чистокровные, к коим принадлежал и сам Крум, и полукровки. Хотя Виктор никогда не смотрел свысока на маглорождённых волшебников и относился к ним беспристрастно, его задевало презрительное к ним отношение.

За своими раздумьями он и не заметил, как с тарелок исчезла вся еда и директор Хогвартса встал со своего места. Весь зал в волнении замер. Крум тоже встрепенулся и перевёл взгляд на учительский стол.

— Час пробил, — объявил Дамблдор, улыбаясь целому морю повёрнутых к нему лиц. — Тремудрый Турнир начинается. До того как внести ларец, я хотел бы сделать некоторые пояснения по поводу того, что будет происходить в этом учебном году. Но сначала позвольте представить вам наших гостей: мистер Бартемиус Крауч, глава департамента международного магического сотрудничества, — раздались вежливые аплодисменты, — и мистер Людо Бэгмен, глава департамента по колдовским играм и спорту.

— Мистер Бэгмен и мистер Крауч многие месяцы трудились над организацией Тремудрого Турнира, — продолжал Дамблдор, — и они, вместе со мной, профессором Каркаровым и мадам Максим, войдут в состав жюри, которое будет оценивать мастерство участников-чемпионов.

На слове «чемпионы» и без того напряжённое внимание аудитории заметно повысилось. Наверное, профессор Дамблдор это заметил, поскольку улыбнулся и сказал:

— Теперь, пожалуйста, ларец, мистер Филч, будьте любезны.

Филч, до этого незаметно ютившийся в дальнем конце зала, подошёл к Дамблдору с большим деревянным ящиком, инкрустированным драгоценными камнями. Ящик был бесконечно древний. По рядам присутствующих пробежал взволнованный шепоток.

— Мистер Крауч и мистер Бэгмен уже изучили инструкции к заданиям, которые предстоит выполнить чемпионам, — снова заговорил Дамблдор, после того как Филч осторожно поставил перед ним на стол ларец, — и организовали всё необходимое. Состязаний всего три, они разнесены по времени на протяжении учебного года и позволят с разных сторон проверить способности чемпионов... их колдовскую состоятельность — способность к дедукции — и, разумеется, умение достойно встретить опасность.

При этих словах в зале стало настолько тихо, что, казалось, все внезапно перестали дышать. Крум непроизвольно напрягся.

— Как вы уже знаете, в Турнире состязаются трое колдунов, — спокойно продолжал Дамблдор, — по одному от каждой из школ-участниц. В зависимости от того, насколько хорошо будут выполняться задания, им будут начисляться баллы. Чемпион, набравший самое большое количество баллов, выигрывает Тремудрый Кубок. Чемпионов выберет независимый судья… а именно — Кубок Огня.

Дамблдор достал волшебную палочку и трижды стукнул по крышке ящика. Крышка со скрипом приоткрылась. Дамблдор сунул руку внутрь и вытащил большую, грубо вырубленную деревянную чашу — ничем особым не примечательную, если не считать того, что её до самых краёв наполнял пляшущий бело-голубой огонь.

Директор Хогвартса закрыл крышку и аккуратно разместил на ней чашу. Теперь она стала хорошо видна всем сидящим в зале.

— Желающие подать заявки на участие в конкурсе на звание чемпиона должны написать свою фамилию и название школы на листке пергамента и бросить его в кубок, — объяснил Дамблдор. — Потенциальным чемпионам предоставляется на раздумия двадцать четыре часа. Завтра вечером, в Хэллоуин, кубок сообщит имена тех троих, кого он считает наиболее достойными защищать честь их школ. Сегодня вечером чашу установят в вестибюле, в свободном доступе для всех желающих.

— Чтобы у учащихся, не достигших установленного возраста, не возникало никаких искушений, — добавил он, — я, как только кубок будет установлен в вестибюле, проведу вокруг него Возрастной Рубеж. Этот рубеж не сможет пересечь ни один из тех, кому не исполнилось семнадцати.

— И наконец, я должен поставить в известность всех желающих принять участие в соревновании, что условия Турнира не так просты. Чемпион, избранный Кубком Огня, обязан пройти весь путь до конца. Опускание листка с вашей фамилией в кубок создаёт некую неразрывную связь, своего рода магический контракт. После избрания вас чемпионом ничего изменить нельзя. Поэтому, прошу вас, хорошенько обдумайте, готовы ли вы идти до конца. А теперь пора спать. Доброй всем ночи.

Как только речь Дамблдора окончилась, все хогвартские ученики хлынули к выходу из Большого зала. Мадам Максим уже сзывала своих шармбатонцев, а Каркаров, вышедший из-за учительского стола одновременно с ней, направился к дурмстранговцам.

— Всё, возвращаемся на корабль, — распорядился он. — Виктор, как ты себя чувствуешь? Ты наелся? Послать за глинтвейном?

Вообще-то Крум любил глинтвейн, но сейчас он действительно и наелся, и напился, поэтому молча покачал головой и стал обратно натягивать плащ.

— Профессор, я бы хотел вина, — с надеждой попросил Драган.

— А я не тебе предлагаю, Поляков, — рявкнул Каркаров. С него мигом слетела вся родительская заботливость. — Опять ты перепачкал едой всю мантию, неряха…

Бедный Поляков пристыженно отошёл подальше, а Крум с неприязнью вперил взгляд в затылок директора. Он ненавидел, когда тот нарочито выделял его в пику остальным ученикам.

Каркаров невозмутимо повернулся и повёл дурмстранговцев к дверям, достигнув их одновременно с той самой кареглазой девочкой и её товарищами. Брюнет в очках остановился, пропуская иностранных гостей.

— Спасибо, — равнодушно поблагодарил Каркаров и скользнул на ходу взглядом по лицу мальчика.

И замер, уставившись на него, словно не верил собственным глазам. За спиной своего директора ученики Дурмстранга тоже остановились. Каркаров медленно провёл глазами по лицу очкастого брюнета; взгляд его остановился на молниеобразном шраме на лбу. Дурмстранговцы тоже с интересом смотрели на незнакомца, не понимая, чем он так привлёк их директора. Смотрели все, кроме Виктора, который украдкой поглядывал на его каштановолосую спутницу.

— Да, это именно он, — пророкотал голос сзади.

Профессор Каркаров резко обернулся. Перед ним, тяжело опираясь на посох, стоял Шизоглаз Хмури — новый учитель Хогвартса. Волшебный глаз, не моргая, смотрел на дурмстранговского директора.

Кровь мгновенно отхлынула от лица Каркарова; на нём появилось ужасающее выражение гнева, смешанного со страхом. Виктор даже удивился: с чего бы это? Он никогда не видел Каркарова таким.

— Вы! — выдохнул тот, глядя на Хмури с таким выражением, словно увидел привидение.

— Я, — сурово ответил Хмури. — Если вам нечего сказать Поттеру, Каркаров, то лучше проходите. Вы создаёте затор.

И действительно, за ними скопилось уже ползала. Все вытягивали шеи, пытаясь рассмотреть, чем вызвана задержка.

Не сказав более ни слова, профессор Каркаров увёл своих подопечных. Они шли к кораблю почти в полной темноте, которая рассеивалась лишь освещением из окон. Крум мрачно шагал подле директора, а голова его была полна мыслей ещё больше, чем на пиру. Кто был этот черноволосый мальчик со шрамом?.. Почему Каркаров так испугался нового хогвартского учителя?.. И кого же, кого завтра изберёт чемпионом Кубок огня? Сам Виктор не слишком хотел участвовать в Тремудром Турнире, но знал, что Каркаров всё равно заставил бы его подать заявку. Почему-то Крум в глубине души был почти уверен: в таком случае Кубок огня выберет именно его. Ведь он по жизни обречён на славу, обречён быть первым из лучших. Виктор — значит «победитель». Разве не так?

С этими мыслями он и не заметил, как взошёл по трапу на корабль и почти автоматически отыскал свою каюту. Он даже не стал вешать плащ в шкаф, а попросту набросил его на спинку стула. Всё равно Каркаров сказал, что они пойдут подавать заявки вскоре после рассвета. Решив, что оставшееся ночное время лучше не тратить впустую, Крум повалился на заправленную кровать поверх одеяла и почти мгновенно уснул.

Из-под стрехи в окна крысится

Недозрелая луна.

Всё-то чудится мне, слышится:

«Выпей, милый, пей до дна!

Выпей — может, выйдет толк:

Обретёшь своё добро.

Был волчонок — станет волк,

Ветер, кровь и серебро.

Так уж вышло — не крестись —

Когти золотом ковать.

Был котёнок — станет рысь:

Мягко стелет, жёстко спать!»

Мельница, «Оборотень»

Спал Крум очень крепко. Из-за этого он даже сперва не почувствовал, как его кто-то тормошит и зовёт по имени. Наконец, когда кто-то особенно громко гаркнул: «Виктор!!!», он так и подскочил в постели, моментально продрав глаза. Возле его кровати стояли Добривой и Замфир, который его и кликал.

— Котраг, ты чего это?! Совсем сдурел? — сонно проворчал Крум. — Не видишь — я сплю!

— Мы тоже спали, пока нас не разбудили, — пояснил Замфир. — Нас к тебе профессор Каркаров отправил. Мы же должны идти бросать заявки, ты забыл?

— А, точно! заявки! — Крум хлопнул себя по лбу. — А то всё «Виктор, Виктор!..» Отдохнуть не дают.

Он поднялся, снял со стула плащ, накинул его на плечи и вместе с друзьями вышел на палубу. Каркаров уже был на ногах и зябко кутался в свою серебристую мантию, исподлобья оглядывая учеников.

— Все ли вы налицо? — спросил он.

— Все! — послышался дружный ответ.

— Тогда — за мной, — велел Каркаров и направился к трапу, не забыв при этом поманить Виктора к себе. Тот вышел из строя и безответно затопал рядом с директором, хотя в душе был очень недоволен.

Дурмстранговцы сошли с корабля и окунулись в утреннюю прохладу. С рассвета, очевидно, прошло не больше часа: небо было всё расцвечено жёлто-голубыми оттенками, а солнце, стоявшее над горизонтом совсем невысоко, напоминало оранжевое блюдо. Над озером курился лёгкий пар, а окрестные горы, окружавшие территорию Хогвартса, затопило туманом. Дурмстранговцы шли вразнобой: кто-то еле передвигал ноги и почти что спал на ходу; кто-то бодро озирался по сторонам или перекидывался парой слов с товарищами. В руке у каждого был зажат клочок пергамента с написанными на нём именем и фамилией ученика, а также названием школы.

Вестибюль встретил их почти полным молчанием: стояла такая рань, что даже из хогвартских «жаворонков» мало кто поднялся. Вокруг Кубка Огня ошивалось не более десяти-пятнадцати человек. Все они либо жевали бутерброды, либо изучали кубок. Тот красовался посреди вестибюля на табурете, куда обычно ставили шляпу-сортировщицу. На полу была нарисована тонкая золотая линия, образующая вокруг чаши окружность радиусом в три метра.

— Ну, кто первый? — шёпотом спросил Поляков у товарищей.

— Давайте я, — вызвался Крум, боковым зрением заметив одобрительный кивок профессора Каркарова. Он сжал двумя пальцами полоску пергамента с надписью «Виктор Крум — Дурмстранг» и, подойдя к Возрастному Рубежу, переступил через него с таким видом, как будто садился на метлу. Чаша полыхнула бело-голубым пламенем, как бы почуяла его приближение. Виктор, однако, и бровью не повёл — преспокойно вытянув руку над кубком, он сбросил пергамент в недра артефакта. Тот равнодушно принял «почин», словно ничего и не произошло.

Хмыкнув, Крум косолапо вышел из-за зоны Возрастного Рубежа и стал наблюдать за тем, как его друзья поочерёдно пересекали золотую линию и кидали в Кубок Огня свои листочки пергамента. Драган, прежде чем бросить, с опаской покосился на Каркарова; Замфир чуть дёргал рукой, очевидно боясь, что магический огонь может его обжечь; Добривой же метнул листок небрежно, будто в мусорную корзину. Когда бело-голубой огонь поглотил последний, двенадцатый, клочок пергамента, профессор Каркаров снова выстроил учеников шеренгой и повёл их на корабль. Крум специально задержался, чтобы директор не привлёк его к себе, и теперь шёл позади всех. К нему пристроился Вишеслав и внезапно задал вопрос:

— Виктор, а ты хочешь стать чемпионом?

— Честно говоря, не очень, — выдавил тот сквозь стиснутые зубы.

— Это почему же? — искренне удивился Емилев. — А разве мы все не за этим сюда приехали? Честь Дурмстранга, общая известность и всё такое. Да и тысяча галлеонов на дороге не валяется.

— А ну их, чего я там не видел? — вздохнул Крум. — Известностью я и так сыт по горло: никому бы такого не пожелал. И деньгами, к счастью, не обижен. А честь Дурмстранга и без меня есть кому защищать. Хотя бы ты, или Войко, или Замфир… Да мало ли достойных кандидатов!

— Ну… может быть, ты и прав. Хотя профессор Каркаров наверняка бы не обрадовался, стань чемпионом кто-нибудь другой. Он почти уверен, что это будешь ты.

— Да я и сам так думаю, — пробормотал Виктор хриплым шёпотом. Как и прошлым вечером, он интуитивно чувствовал, что Кубок Огня выберет именно его.

* * *

Целый день дурмстранговцы занимались чем в голову взбредёт. Витан Аргиров, Боримир Бойчев и Васил Горанов сидели в каюте последнего и о чём-то оживлённо болтали. Димитр Батбаян, Ивайло Вокил и Кубрат Веселинов купались в озере, но только так, чтобы их не было видно со стороны Хогвартса. Холода они не боялись — все в Дурмстранге давным-давно к нему привыкли. Левен Сандок что-то мастерил в своей каюте: он был рукодельник. А Крум сидел у себя и смотрел в узкое окно, любуясь небом. Оно было всё залито солнцем, даром что на дворе стоял последний день октября. Ах, как Виктору хотелось полетать над озером, над горами, над Запретным лесом!.. Почему-то он вспомнил ту кареглазую шатенку по имени Гермиона. Может, и она согласилась бы прокатиться с ним на метле… может быть…

Когда он наконец очнулся от мечтаний и вышел на палубу развеяться, было уже полшестого вечера. Скоро в Хогвартсе должен был начаться пир по случаю Хэллоуина, а после него — объявить имена трёх чемпионов. Как только Каркаров собрал на палубе всех дурмстранговцев, те уже привычно сбились стайкой и направились к замку. Круму на этот раз не удалось остаться позади или смешаться с остальными — директор «отловил» его и мягко заставил идти следом за собой.

Ко входу в Хогвартс дурмстранговская делегация подошла практически одновременно с той самой троицей, которую Крум отметил на первом пиру: очкастым брюнетом, на которого так странно таращился профессор Каркаров, долговязым рыжим пареньком, восхищённо взиравшим на самого Виктора, и той самой шатенкой с чудным именем. Чуть повернув голову, Крум улыбнулся ей, хотя знал, что она его не заметит. На спутников же её он и вовсе не обратил никакого внимания.

Пир в Большом зале длился едва ли не дольше обычного. Ситуация подогревалась ещё и тем, что, судя по беспокойному ёрзанью большинства трапезничающих, всякий из них был бы рад, если бы еда сию минуту исчезла с тарелок и можно было бы услышать, кого выбрали чемпионами.

Наконец, после бесконечно долгого ожидания, золотые блюда вернулись в безупречно чистое состояние, и по залу пробежал шумный рокот, мгновенно стихший, как только Дамблдор поднялся со своего места. По обеим сторонам от него профессор Каркаров и мадам Максим застыли в столь же напряжённом волнении, какое владело и остальными. Людо Бэгмен сиял и подмигивал во все стороны. Мистер Крауч, напротив, выглядел абсолютно незаинтересованным в происходящем и даже скучал.

— Что ж, кубок почти готов выдать ответ, — объявил Дамблдор, — по моим оценкам, осталось ждать не более минуты. Как только имена чемпионов будут названы, я прошу их подойти сюда, к учительскому столу, и пройти вот в эту комнату, — он показал на дверь позади себя, — где они получат первые инструкции.

Дамблдор достал волшебную палочку и широко взмахнул ею; сразу же все свечи, кроме тех, что горели внутри хэллоуинских тыкв, погасли, и в зале воцарился загадочный полумрак. Самым ярким пятном теперь был Кубок Огня: от ярко сверкающего бело-голубого пламени глазам становилось больно. Все замерли в ожидании… некоторые нетерпеливо смотрели на часы…

Огонь вдруг покраснел. Из чаши полетели искры. И вместе с длинным языком пламени оттуда выстрелил обугленный кусочек пергамента — зал ахнул от неожиданности.

Дамблдор поймал пергамент и отставил его от себя на расстояние вытянутой руки так, чтобы в свете огня, вновь ставшего бело-голубым, можно было прочесть надпись.

— Чемпион Дурмстранга, — прочитал он звучным, ясным голосом, — Виктор Крум!

Зал взорвался радостными криками и аплодисментами. Вздохнув почти разочарованно — кто бы сомневался, что это будет он? — Крум встал из-за стола «Слизерина» и не слишком охотно поволокся по направлению к Дамблдору, потом повернул направо, прошёл вдоль учительского стола и исчез за дверью, ведущей в заднюю комнату.

— Браво, Виктор! — неожиданно прогудел Каркаров, да так громко, что, несмотря на грохот, все его услышали. — Знал, что в тебе это есть!

Крум на это только рукой махнул, пользуясь, что его никто не видит.

Он очутился в комнате размером гораздо меньше, чем Большой зал, увешанной портретами разных колдунов и ведьм. На противоположном конце, в камине, ревел жаркий огонь.

С мрачным любопытством рассматривая портреты на стенах, Виктор протопал к камину и облокотился на него с одной стороны. На душе у него, как ни странно, скребли кошки. Ну, стал он чемпионом, а дальше-то что? Чего он, действительно, там не видел? Он ведь, в отличие от двух своих будущих соперников, знает толк в подобных мероприятиях. Вот для них это уж точно должно быть сюрпризом…

Только он об этом подумал, как в комнату друг за другом зашли его соперники — девушка с длинными серебристыми волосами и высокий сероглазый юноша. Оба, в отличие от Виктора, были поразительными красавцами. При виде их Крум остро ощутил собственную некрасивость. Он ещё больше ссутулился у камина и ещё сильнее стал походить на хищную птицу…

Тем временем новоиспечённые чемпионы приблизились к нему и тоже встали у камина. Виду своего соперника они удивились, но никакого страха или неприязни не выказали.

— Эй! — окликнул их Виктор осипшим голосом. — Как вас звать-то?

— Моё имя — Седрик Диггори, — спокойно представился юноша. — Я чемпион Хогвартса.

— Я буду Флёр Делакур. Из Шармбатона, — ответила девушка с сильным французским акцентом.

Больше слов ни у кого не нашлось, и все трое уставились на огонь в камине, лишь мысленно обратив внимание на странную тишину, воцарившуюся в Большом зале.

И вдруг послышались чьи-то шаги и в комнате появилось новое лицо — тот самый черноволосый очкарик со шрамом на лбу. Виктор уже узнал, что его зовут Гарри Поттер. При виде его Флёр повернулась, элегантно откинув на спину свою серебряную шевелюру.

— Что случилось? — спросила она. — Нас зовут обратно в зал?

Гарри не успел и рта раскрыть, как внутрь влетел Людо Бэгмен. Он взял брюнета за руку и подвёл его ближе к остальным.

— Это что-то экстраординарное! — забормотал он. — Абсолютно экстраординарное! Господа… и дамы, — прибавил он, обращаясь к трём другим чемпионам. — Разрешите представить вам — каким бы невероятным это ни казалось — четвёртого участника Тремудрого Турнира.

Крум выпрямился. Он смерил Гарри изучающим взглядом, и его мрачное лицо помрачнело ещё больше. С чего бы этому малолетку вдруг сделаться чемпионом, да ещё четвёртым, совершенно лишним?..

В диалог Флёр с Бэгменом он, как и Седрик, не вмешивался. Его брови дёрнулись лишь тогда, когда в комнату одновременно влетели Дамблдор, Каркаров, мадам Максим, мистер Крауч, профессор Макгонаголл и профессор Снейп.

За дальнейшим развитием событий Виктор почти не следил. Совершенно равнодушно он наблюдал распрю между директорами и преподавателями. Поведение Каркарова тоже не вызвало у него ни малейшего удивления. Тот был в своём репертуаре, считая, что избрание второго чемпиона от Хогвартса — злоумышление против Дурмстранга и лично против него самого. И снова, в который уж раз, Крума охватило нестерпимое желание заставить своего директора замолчать, прекратить эти глупые самодовольные речи…

Только неожиданно вошедший профессор Хмури спас положение и приструнил разбушевавшегося Каркарова. Но его намёк на чёрных магов вызвал у Виктора изумление. Что такое должен помнить Каркаров о чёрных магах? Неужели он и сам когда-то к ним относился? О прошлом нынешнего директора дурмстранговцы почти ничего не знали — он был для них тёмной лошадкой. В целом же это весьма походило на правду. И Крум для себя решил: как он раньше избегал Каркарова, так и будет избегать. На всякий случай.

Когда же наконец сошлись на том, что Гарри придётся участвовать в Турнире, Людо Бэгмен вспомнил, что чемпионам пора уже дать инструкции о первом задании. Барти Крауч встал у камина и заученно начал:

— Первое состязание имеет своей целью испытать вашу отвагу, и поэтому мы не скажем, в чём конкретно оно будет заключаться. Храбрость перед лицом неизвестности есть очень важное колдовское качество… очень важное… Это состязание будет проведено двадцать четвёртого ноября в присутствии всех школьников и судейского жюри. При выполнении заданий Турнира чемпионам не разрешается просить помощи в каком бы то ни было виде или принимать таковую от своих преподавателей. Первое испытание чемпионы встретят, вооружённые единственно своими волшебными палочками. Информация о втором состязании будет получена вами по прохождении первого. Также, вследствие того, что участие в Турнире отнимает много времени и сил, чемпионы освобождаются от сдачи экзаменов.

Крум выслушал организатора, по-прежнему не скрывая неудовольствия. Большие чёрные глаза его, щурясь, глядели в лицо Крауча, будто стараясь запомнить не только то, что говорит Барти, но и проникнуть в его мысли. И когда Крауч умолк, а Дамблдор вывел всех взрослых из комнаты, Каркаров жестом подозвал своего чемпиона. Крум опустил голову, вздохнул и молча вышел в Большой зал. Он шёл тяжёлым шагом, словно что-то пригибало его к земле.

— С тобой всё хорошо, Виктор? — Каркаров, видя, как понуро идёт Крум, как согнулась его спина, догнал его. — Ты не заболел?

Крум не остановился, не оглянулся.

— Я не болен, профессор. Наверно, мне просто не следовало подавать заявку.

Каркаров, с надменной осанкой, которую он приобрёл в последнее время, двигался рядом со своим любимцем. На угрюмом фоне последнего он смотрелся карикатурно.

— Ты настоящий чемпион, Виктор. Застегни плащ, а то что он у тебя нараспашку?.. С тобой приехало ещё одиннадцать человек — они любят тебя, они будут тебя поддерживать. О какой же ошибке ты говоришь?

Крум снова вздохнул:

— Мне не нужна ни чемпионская слава, ни тысяча галлеонов. Я знаю, чем оборачивается чрезмерная известность, и не хочу, чтоб она ещё и усилилась.

— Но ты, Виктор, столько побеждал и в сборной Болгарии, и до неё! Ты столько выиграл матчей!..

— Да. Побеждал, — коротко согласился юноша. — Но вот что я хочу сказать: обижаться на профессора Дамблдора нам не за что. Я стал чемпионом, как вы того и хотели. Вы сами будете судьёй на Турнире. Уверен, Дамблдор не хотел задеть честь нашей школы.

— Значит, он всё-таки знает нам цену, Виктор.

— Значит, хорошо, что он эту цену знает. И что с того, что у Хогвартса целых два чемпиона? Ведь неизвестно, как именно этот Поттер ухитрился бросить в кубок свою заявку. Место ли здесь мелким обидам, профессор, когда Дурмстранг всё равно торжествует? Будьте справедливы.

Беспристрастной мудростью своих рассуждений Крум так поразил Каркарова, что тот даже не нашёл, чем возразить, и молчал до самого корабля. Молчал и Виктор.

Как только они ступили на палубу, всё судно огласилось радостными криками и овациями. К новоявленному чемпиону Дурмстранга бросились все его товарищи, начали бурно поздравлять, но Крум слушал их дифирамбы не более минуты, после чего отстранил от себя одноклассников. Помолчав так долго, что те в тревоге затаили дыхание, он произнёс:

— Оставьте меня одного.

И весь вечер, пока его не сморил сон, оставался Крум один на один со своими мыслями, и никто не осмелился войти в его каюту, хранившую гробовое молчание.

Не ходи ко мне, желанная,

Не стремись развлечь беду —

Я обманут ночью пьяною,

До рассвета не дойду.

Ох, встану, выйду, хлопну дверью я —

Тишина вокруг села:

Опадают звёзды перьями

На следы когтистых лап.

Пряный запах темноты,

Леса горькая купель…

Медвежонок звался ты;

Вырос — вышел лютый зверь.

Так выпей — может, выйдет толк:

Обретёшь своё добро.

Был волчонок — станет волк,

Ветер, кровь и серебро!

Мельница, «Оборотень»

Поутру Виктор проснулся с тяжёлой головой. Некоторое время он просто лежал, уставившись на потолок каюты, и думал: с чего бы это? И вдруг вспомнил — да ведь он вчера стал чемпионом Дурмстранга! Снова получил обязательства, которые ему были совершенно не нужны. Зачем только он подал заявку на участие в Турнире? О предстоящих испытаниях он ещё даже не думал, но сам факт того, что на него будут публично глазеть и здесь, в Хогвартсе, вверг его в глубокую тоску. Сердце его горестно сжалось, а из глаз даже выкатилась слеза.

Обуреваемый мрачными мыслями, Крум впал в депрессию и целых два дня ходил по кораблю как привидение, мрачнее обычного. Даже Каркаров предпочитал не докучать ему своими благожелательными заискиваниями. Напрасно одноклассники исподволь старались занять и ободрить Виктора; безуспешно они расхваливали его квиддичные подвиги. Сурово и безразлично глядел Крум на всё это, и на его лице выступала непроглядная горесть. Понурив голову, он шептал: «И надо же мне было!.. и зачем только я!..»

Но на третье утро он вспомнил, что рассеять дурные мысли ему всегда помогал полёт. Эта идея так потрясла Крума, что он, наскоро позавтракав, бросился разыскивать в вещах свою метлу — свой верный «Всполох», специально привезённый им из родной Болгарии. Крепко сжав в руке древко, Виктор осторожно вышел на палубу. Было раннее утро, и все дурмстранговцы, пользуясь, что их больше не беспокоят ни свет ни заря, ещё спали. В небе же было тихо, лазурно и по-небесному просторно. Безмолвно плыли редкие облака по своим невидимым путям; солнце одиноко царило; и не было ничего, что обозначало бы преграду.

Перебросив ногу через метлу, Крум привычно оседлал её и взмыл вверх. Сперва он кружил прямо над кораблём, будто ожидая каких-то препятствий, но на пятом кругу, вместо того чтобы плавно очерчивать поворот, сделал прямую и решительно вынесся за пределы озера; и уже над горами, в просторе и тишине, стал подниматься выше. Не более получаса прошло с того момента, как Виктор взлетел с палубы, а уже находился он в иной стихии, лёгкой и безграничной, как сама мечта; и почти с болью он снова почувствовал то волнующее счастье, что охватило его во время первого пира при взгляде на кареглазую гриффиндорку. Даже дыхание захватило от этого счастья и слёзы подступили к глазам. «Что же такое милое я вижу? — подумал он. — Что же такое я чувствую? Такое милое, такое милое».

И с этой минуты Крум твёрдо решил узнать побольше об этой девушке, которая произвела на него такое впечатление. Все плохие мысли разом улетучились из головы, и Виктор, круто развернувшись, бесшумной кометой ушёл в синеву. «Уже высоко, — прикинул он, — но можно ещё выше: ведь здесь такой простор, что можно лететь куда угодно — всё моя дорога». И на долгое, как ему показалось, время он ушёл в серьёзную и важную работу: весь сосредоточился в радости управления.

Наконец, когда солнце уже понемногу стало уходить из зенита, Крум осознал, что ему пора возвращаться. Он и тут не удержался и, вспомнив свой финт Вронского на финале Кубка мира по квиддичу, выискал взглядом корабль и углубился в крутое пике. Лицо ему обжигал ветер, но Виктор почти не чувствовал этого. Впрочем, на корабле кое-что удивило его: у самого бушприта стоял Котраг, который, едва увидя его, стал возбуждённо размахивать руками. Крум приземлился рядом с ним, соскочил с метлы и спросил:

— В чём дело, Замфир?

— Профессору Каркарову доложили, что все чемпионы скоро должны пройти процедуру взвешивания палочек. Вот он и велел тебя разыскать и оповестить.

— А это ещё что за процедура?

— Ну, вроде как для того, чтоб узнать, пригодны ли ваши волшебные палочки к первому испытанию. И фотографировать потом будут.

— Вот не было заботы… — вздохнул Крум. — Ладно уж, сейчас отнесу метлу обратно и пойду.

Так он и поступил. Когда же он явился в класс, отведённый для «процедуры», там, помимо Каркарова, мадам Максим, Барти Крауча, Людо Бэгмена и незнакомой ведьмы в ядовито-розовом платье, стояли Флёр и Седрик. Видимо, они уже успели установить между собой приятельские отношения и теперь оживлённо болтали. Крум не стал ни с кем заговаривать; он нахмурился и встал в угол класса, надеясь быть поменьше заметным. Ожидание тянулось томительно скучно, и он лишь мельком скользнул взглядом по вошедшему Гарри Поттеру, которого тут же — впрочем, ненадолго — вывела за дверь ядовито-розовая ведьма.

Наконец в класс вошёл профессор Дамблдор, занял место за судейским столом и обратился к чемпионам:

— Позвольте представить вам мистера Олливандера. Он прибыл проверить ваши волшебные палочки. Перед началом Турнира мы должны убедиться, что они находятся в безупречном рабочем состоянии.

Крум обвёл глазами комнату и с изумлением заметил у окна старого колдуна с большими бледными глазами. Фамилия Олливандера была ему незнакома — собственную палочку он приобрёл семь лет тому назад у болгарского мастера Грегоровича и оценивал её довольно высоко.

Тем временем Олливандер подозвал к себе Флёр и начал тестировать её палочку. Как и все присутствующие, он был немало удивлён тому, что палочка француженки содержала волос вейлы, которая вдобавок являлась и её бабушкой. Это разом объяснило поразительную красоту Флёр и её гипнотическое воздействие на парней, которое Крум заметил ещё на пиру в честь приезда. Впрочем, самому Виктору это свойство её полувейловой натуры было по барабану — разве только букет цветов, вызванный на кончике палочки заклинанием «Орхидеос», заставил его восхититься.

Следующим был Седрик, чья ясеневая палочка, по словам мистера Олливандера, содержала хвостовой волос редкостного экземпляра единорога. Он пустил через всю комнату цепочку дымных колец, объявил, что вполне удовлетворён, а затем пригласил:

— Мистер Крум, прошу вас.

Услыхав свою фамилию, Виктор побрёл к судейскому столу, сутулясь и загребая ногами. Он нехотя пихнул мистеру Олливандеру свою палочку, нахмурился и встал, погрузив руки в карманы робы.

— Хм-м-м… — протянул мистер Олливандер, — если не ошибаюсь, это создание Грегоровича? Прекрасный изготовитель, хотя стиль его и не таков, каким я… но тем не менее…

Он поднял палочку повыше и, вращая её перед глазами, изучил миллиметр за миллиметром.

— Так… саксаул и струны души дракона? — выпалил он, и Крум кивнул. — Толще обычного… весьма жёсткая… десять дюймов с четвертью… Авис!

Саксауловая палочка выстрелила как пушка; из её кончика вылетела стайка крохотных щебечущих птичек и скрылась за окном в неярком солнечном свете. Проследив за ними, Виктор невольно улыбнулся им вслед.

— Отлично, — сказал мистер Олливандер, возвращая палочку Круму, — у нас остаётся… мистер Поттер.

За изучением волшебной палочки Гарри мистер Олливандер провёл гораздо больше времени. В конце концов он выпустил из неё фонтан вина, а после возвратил Гарри, объявив, что палочка в идеальном состоянии.

— Благодарю вас всех, — сказал Дамблдор, вставая из-за судейского стола, — вы можете возвращаться на уроки — хотя, возможно, разумнее отправиться сразу на обед, потому что колокол вот-вот прозвонит…

Крум обрадовался было и хотел уйти, но тут откуда ни возьмись выскочил человек с камерой и многозначительно прокашлялся.

— Фотографироваться, Дамблдор, фотографироваться! — радостно закричал Бэгмен. — Судьи и чемпионы, все вместе! Как считаешь, Рита? — обратился он к ведьме в розовом.

Рита согласилась, прибавив, что потом лучше сделать индивидуальные фотографии. Съёмки заняли много времени. Куда бы ни встала мадам Максим, тень от неё закрывала всех остальных; кроме того, фотограф не мог отойти настолько далеко, чтобы она вместилась в кадр. Кончилось тем, что она села, а все прочие встали вокруг неё. Каркаров бесконечно завивал пальцами бородку; Крум, который никак не мог привыкнуть к такого рода вещам, прятался за чужими спинами. Фотограф всё норовил поставить впереди всех Флёр, а Рита Скитер постоянно выбегала и вытаскивала в центр Гарри. Прошла вечность, прежде чем им разрешили уйти.

Виктор нарочно скрылся незаметно, чтобы не попасться на глаза Каркарову. До первого испытания, по словам судей, оставалось ещё две недели. Так как на корабле было практически нечего делать, он завтра же решил пойти в хогвартскую библиотеку.

* * *

Все следующие дни Крум пропадал в библиотеке безвылазно. Хотя ходил он туда не только и не столько за тем, чтобы просто читать книги. Именно в библиотеке он в первый же день заметил Гермиону Грейнджер, чьё имя назвал ему Малфой. Она сидела за одним из дальних столов вместе с Гарри Поттером и что-то активно втолковывала ему о Призывном заклятии. Насколько Крум понял, это заклятие Гарри счёл нужным освоить к первому испытанию, а Гермиона ему в этом помогала. И подготовка продолжалась изо дня в день. Такая преданность другу восхищала Виктора. Но, видя, чем занят объект его привязанности, подходить к ней он не осмеливался и даже делал вид, что и сам страшно увлечён очередной книгой.

Бывало, впрочем, что он и книгу-то брал больше для отвода глаз, чем для чтения. И специально садился за дальний стеллаж, но так, чтобы видеть Гермиону. Назойливые его поклонницы, прознав, где предпочитает проводить время их кумир, группами или целыми толпами ходили за ним по пятам и толпились у книжных полок, глупо хихикая. Крум только устало-раздражённо вздыхал и закатывал глаза. Ему и прежде докучали фанатки, а сейчас он их просто возненавидел.

Не зная, что Крум ходит в библиотеку из-за неё, Гермиона простодушно удивлялась: «Чего он сюда так зачастил?»

— Ведь он даже не красивый! — ворчала она, сердито сверля глазами его резкий профиль. — Они бегают за ним только потому, что он — знаменитость! Они его и не замечали бы, если б он не мог проделать этот… как его… финт Вонки…

— Вронского, — процедил Гарри сквозь стиснутые зубы. Крум внутренне был ему благодарен: сам терпеть не мог, когда кто-нибудь перевирал квиддичные термины. Он понял, что Гермиона квиддичем не интересуется, но разве он не мечтал о девушке, которая могла бы поговорить с ним не только о спорте?..

* * *

Вечером четырнадцатого дня Крум торчал в каюте. Мозг его был занят только одной тяжёлой мыслью: завтра первое испытание! Он понятия не имел, в чём оно будет заключаться, поэтому от нечего делать практиковал самые разные заклинания, благо никто не мог этого видеть. То на стене расцветали розы, то «Всполох» начинал летать сам по себе, то стул вспыхивал огнём — еле удавалось его потушить. От мучившей его неизвестности Виктор себе места не находил, но вдруг в каюту ворвался Добривой.

— Тебе чего, Войко? — спросил Крум, поспешно ликвидируя розы на стене.

— Мне-то ничего, — ответил Асень, — а тебя профессор Каркаров зовёт. Сказал: что-то разведал про первый этап, хочет тебя предупредить.

— Правда, что ли? Уже бегу! — Виктор сунул палочку в глубокий карман робы и неуклюже зашагал из своей каюты в директорскую.

Каркаров, весь взбудораженный, сидел у себя за столом, куда сбросил меховой плащ. Волосы у него взлохматились, глаза дико блуждали, нос был оцарапан, а лицо испачкалось сверх меры.

— Что с вами случилось? — непроизвольно воскликнул Крум.

— Пустяки, сущие пустяки, Виктор!.. — взмахнув палочкой, Каркаров привёл своё лицо в порядок. — Я ходил тайно разузнать, что приготовили чемпионам на первое испытание. Это драконы четырёх видов: венгерский шипохвост, китайский огнешар, шведский тупорыл и уэльский обыкновенный.

— Понятно. Спасибо, профессор. А от чемпионов что потребуется?

— По моим сведениям — добыть из драконьей кладки золотое яйцо. Любым способом. Заклинания могут быть какие угодно.

— Но ведь для этого нужно знать, какое у дракона самое уязвимое место… — Виктор погрузился в раздумья. — Если я правильно помню, это… глаза?

— Именно! — Каркаров прищёлкнул пальцами. — Тебе понадобится заклинание «Конъюктивитус». Оно обезвредит дракона на короткое время, но тебе хватит его, чтобы схватить яйцо.

— Понятно, — повторил Крум. — Тогда я пойду?

— Конечно, Виктор. Иди, иди… — согласился Каркаров. Крум тихо вышел из директорской каюты и направился к себе. Драконы, значит?.. Ну, всё же лучше, чем вообще не знать, что тебя ожидает…

* * *

Наутро Виктор чувствовал себя лишь немногим увереннее, чем вечером. И уверенность эта с каждым часом испарялась. Завтрак он съел с аппетитом, а потом удалился опять в каюту и заперся, никого к себе не пуская. На обед вышел крайне неохотно, едва притронулся к еде. Голода он не чувствовал.

Сразу после обеда Каркаров повёл его в драконий загон. Крум плёлся вслед за ним туча тучей. Просто как Диоген, объятый думой. Видя состояние своего любимца, директор Дурмстранга даже не посмел вызвать его на разговор. Так они и дошли до загона в полном молчании.

Перед самим загоном стояла недавно установленная палатка. Каркаров указал Круму на вход в эту палатку, и Виктор прошёл внутрь. Там на низкой табуретке сидела Флёр, которая явилась раньше всех. Она была бледна, а лицо её — покрыто холодным потом. Увидя болгарина, она кивнула ему в знак приветствия. Крум невразумительно мотнул головой и прислонился к стене палатки. Приветствие же Людо Бэгмена он и вовсе предпочёл проигнорировать.

Минут через пять вновь раздались шаги, и в проёме возник Седрик. Он был тоже весь на нервах. Ровно поздоровавшись с Людо и своими соперниками, он попытался было просто постоять, подобно Круму, но не выдержал и стал мерить палатку шагами. Стоило же появиться Гарри, как Бэгмен поприветствовал его всех радостнее, а затем обернулся к остальным чемпионам и объявил:

— Что ж, все в сборе — пора снабдить вас информацией! Когда публика займёт свои места, я предложу каждому из вас этот мешочек, — он потряс маленьким мешочком из пурпурного шёлка, — откуда вы достанете фигурку того, с кем вам предстоит встретиться! Они разных… э-э-э… разного вида. Так, что-то ещё я должен вам сказать… ах, да… ваша задача — добыть золотое яйцо!

Крум выслушал эту возбуждённую речь с каменным лицом, как и Флёр. Седрик согласно кивнул и снова принялся ходить туда-сюда, как метроном; Гарри стоял абсолютно ошеломлённый.

Между тем Бэгмен распустил завязки на мешочке и поднёс его к Флёр. Та запустила внутрь дрожащую руку и вытащила крошечную, идеально точную модель дракона — уэльского обыкновенного. К шее модели был привязан номер «2». Следующим на очереди был Виктор, которому достался китайский огнешар за номером «3». Третий — Седрик; он вытащил шведского тупорыла с номером «1» на шее. Гарри извлёк из мешочка то, что там осталось: венгерского шипохвоста под номером «4».

— Ну вот! — провозгласил Бэгмен. — Теперь каждый знает своего противника, а номер на шее означает порядок выхода на поле, понятно? Я сейчас уйду, потому что я комментирую состязания. Мистер Диггори, когда услышите свисток, просто выходите на поле и всё, хорошо?

Тот опять кивнул, а Бэгмен зачем-то вывел из палатки Гарри. Свисток прозвучал буквально через минуту, и Седрик, весь позеленевший, но собранный, вышел наружу. Спустя пару секунд снаружи донёсся рёв толпы, очевидно, означавший, что он вошёл в загон и оказался лицом к лицу с живым прототипом своей фигурки…

Флёр, Крум и вернувшийся Гарри остались сидеть в палатке. Друг с другом они не разговаривали. Флёр теперь вместо Седрика расхаживала из стороны в сторону, а Виктор упорно глядел в пол. Он просчитывал в уме комбинации, которые позволили бы ему обезвредить дракона Конъюктивитусом и отнять яйцо с минимальным уроном для себя.

Минут через пятнадцать раздался оглушительный гул, который мог означать только одно: Седрик таки обошёл дракона и схватил золотое яйцо.

— Очень хорошо, очень хорошо! — кричал Бэгмен. — А сейчас — что нам скажут судьи?

Но он не стал произносить оценки вслух: видимо, судьи показывали публике таблички.

— Один закончил, осталось трое! — заорал Бэгмен, когда вновь прозвучал свисток. — Мисс Делакур, прошу вас!

Флёр дрожала с головы до ног. Когда она выходила из палатки с высоко поднятой головой и крепко зажатой в руке палочкой, Крум даже почувствовал к ней некоторое уважение. Он и Гарри остались вдвоём, сидя у противоположных стен и избегая встречаться взглядами.

Повторилось всё то же самое… Через десять минут трибуны разразились аплодисментами. Значит, Флёр тоже выполнила задание. Пауза… судя по всему, показывают оценки Флёр… снова рукоплескания… потом, в третий раз, — свисток.

— На поле выходит мистер Крум! — провозгласил Людо. Виктор глубоко вдохнул и медленными шагами покинул палатку.

Он шёл в загон, как приговорённый к смертной казни. Даже перед лицом настоящей опасности он не изменял своей постоянной привычке. С магически воздвинутых трибун на него косилось великое множество лиц с самым разнообразным выражением — от взволнованного и испуганного до восхищённого и благоговейного. Но не это привлекло Крума: с противоположной стороны загона над кладкой склонилась самка китайского огнешара. Ярко-красная, с чёрными кожистыми крыльями, с мощными огнемётными жвалами, она имела свирепый и устрашающий вид. Почуяв приближение чужака, дракониха взревела и стала агрессивно хлестать по земле хвостом. А потом — Виктор, конечно, ожидал этого, но не так сразу — выдохнула в его сторону мощный огонь.

Крума спасла только реакция ловца. Он резко отпрыгнул вправо и на всякий случай прокатился по земле. Трибуны отозвались испуганным гулом, но Виктора пламя не задело. Да и на реакцию публики ему было наплевать. Он вскочил, попутно выхватывая из кармана волшебную палочку, наставил её на дракониху и крикнул: «Конъюктивитус»!

— Очень смело! — воскликнул Бэгмен. В тон ему раздался кошмарный, пронзительный вопль китайского огнешара, от которого Крум непроизвольно дёрнулся, а публика судорожно вдохнула. — Вот это храбрость!..

Дракониха покачнулась всем своим мощным телом и стала заваливаться набок. Виктор, поняв, что сумел ненамного обезопаситься, бегом бросился к её кладке. Едва он схватил золотое яйцо (оно было раза в четыре больше снитча), как огнешар повалился прямо на кладку, попутно передавив добрую половину настоящих яиц.

— Есть! — проорал Людо, не обратив внимания на этот инцидент. — Он добыл яйцо!

Пока с трибун гремели овации и одобрительные выкрики, Крум крепко прижал добычу к груди и двинулся к судейскому столу, находившемуся за одной из стен загона. Пока драконозагонщики спешили унести с поля обездвиженного огнешара, судьи начали ставить оценки. Первой палочку подняла мадам Максим — она выпустила в воздух серебристо-дымовую цифру «7». «Минус три балла, наверно, за раздавленные яйца», — подумал Крум уныло.

Следующим был мистер Крауч, который также поставил «7». Дамблдор оказался более милостив и отметил «8». Людо Бэгмен проделал то же самое. Последнюю оценку ставил Каркаров. Он бросил на Дамблдора злорадный взгляд, а затем из его палочки выстрелило число «10».

Виктор только усмехнулся. Зная о разговоре, состоявшемся в день избрания чемпионов, можно было не напрягаться, чтобы понять, что поставит его директор своему любимцу. Он суммировал в уме свои баллы. Получилось 40 — вполне приличное число. После этого Крум на автомате покинул загон и стал смотреть, как управится с драконом Гарри Поттер.

Услышав крик: «Ассио Всполох!», он понял, для чего Гарри нужно было выучить Призывное заклятие. Оно сработало точно по науке. Но Крум не ожидал, что «лишний» чемпион умеет летать почти так же хорошо, как он сам в его годы. Виктор с детства ни к чему не питал такого пристрастия, как к квиддичу; он впервые сел на метлу примерно тогда же, когда научился ходить. Забыв обо всём, не слыша криков зрителей, Крум глядел на «летательный» поединок Гарри с шипохвостом. На несколько минут он забыл, что является чемпионом Дурмстранга, и думал лишь о том удовольствии, которое доставляло ему созерцание столь искусного полёта. Баллы, выставленные Поттеру, он пересчитал машинально — их оказалось тоже сорок. Воспряв духом, Крум направился обратно к чемпионской палатке. По пути он столкнулся с Флёр и Седриком (пол-лица последнего покрывал противоожоговый крем), и они вошли втроём.

— Вы все молодцы, все! — в палатку ворвался Людо Бэгмен, довольный, как будто сам только что победил дракона. — А сейчас слушайте сюда. Перед вторым состязанием у вас будет большой перерыв; оно состоится утром двадцать четвёртого февраля — но во время этого перерыва вы должны кое над чем подумать! Если вы внимательно посмотрите на золотые яйца, которые держите в руках, то увидите, что они открываются… видите петли? Вы должны разгадать загадку, скрытую внутри — и тогда узнаете, в чём состоит следующее испытание, и сможете подготовиться! Всё ясно? Точно? Что ж, тогда можете идти!

Не дожидаясь Каркарова, Крум вышел из палатки самым первым и неторопливо потащился к кораблю. Своё золотое яйцо он крепко сжимал в обеих ладонях, словно пойманный снитч. Лишь сейчас он всем своим существом осознал, что только что прошёл первый этап Тремудрого Турнира.

«Вот оно что значит — выиграть в состязании Турнира… — мелькали в его голове отрывочные мысли. — Это не так-то сложно! Вот я и выиграл… Но почему выиграл? зачем?.. Надо узнать загадку яйца… яйца… Да за этим я и выиграл!» — вспомнил он.

Но разгадывать загадку сейчас у него не было ни малейшего желания. До двадцать четвёртого февраля оставалось ещё долгих три месяца.

Называют меня некрасивою —

Так зачем же он ходит за мной

И в осеннюю пору дождливую

Провожает с работы домой?

И куда ни пойду — обязательно

Повстречаю его на пути.

Он в глаза мне посмотрит внимательно,

Скажет: «Лучше тебя не найти!»

А вчера расставались мы вечером,

Уходить не хотел ни за что…

Чтобы я не озябла, на плечи мне

Осторожно накинул пальто.

Оттого я такая счастливая,

Улыбаюсь везде и всему…

Если скажут, что я некрасивая, —

Не поверю теперь никому!

Михаил Козырев, «Называют меня некрасивою»

Миновала первая половина декабря. На Хогвартс уже вовсю надвигалась зима. Шармбатонская карета вся покрылась инеем, припорошилась снегом и теперь напоминала огромный сугроб в форме параллелепипеда. Корабль Дурмстранга тоже был весь в снегу и теперь являл собой зрелище величественное и по-зимнему красивое.

Крум каждый день пытался отгадать, в чём заключается секрет золотого яйца. Утром после первого состязания он без особого труда открыл его, но оттуда раздался такой жуткий рёв, что пришлось поспешно захлопнуть крышку. Но, по крайней мере, Виктор теперь понял: просто так артефакт лучше не открывать. Поразмыслив, он призвал на помощь своих товарищей: Замфира, Добривоя и Вишеслава.

Двадцатого декабря, когда дурмстранговцы, предоставленные сами себе, занимались своими делами, Крум вместе с друзьями сидел в каюте и задумчиво вертел в руках злополучное яйцо. Оно только что было извлечено из камина, куда его засунул Войко, пытавшийся открыть его над огнём. Сейчас Асень, которого одноклассники знатно выругали за эту идею, со стыдом смотрел в пол, а Замфир и Вишо предлагали Круму другие варианты.

И тут в каюту заглянул Каркаров.

— Виктор, можно тебя на минутку? — спросил он, в упор не замечая остальных.

Крум поднял голову и взглянул на директора исподлобья.

— Ну… очень надо, — пояснил тот умоляющим тоном.

Вздохнув, Виктор отдал яйцо Замфиру и мрачно проследовал к дверям каюты. Как только он оказался на палубе рядом с Каркаровым, тот отошёл, опёрся на борт корабля и заговорил:

— Ты, должно быть, не знаешь, Виктор, но через пять дней в Хогвартсе состоится Святочный бал. Это неотъемлемая деталь Тремудрого Турнира.

— Вот как? — хмыкнул Крум. — Надо же… А я не знал.

— По традиции, этот бал открывают чемпионы и их партнёрши…

— К-какие партнёрши? — Крум аж запнулся от неожиданности.

— Бальные. По танцам, — ответил директор так, будто подразумевал нечто само собой разумеющееся.

— Так я ж не умею танцевать!.. — эти слова Виктор почти выкрикнул.

— Сумеешь, сумеешь. Ты же у нас талант, Виктор, — невозмутимо продолжал Каркаров. — Тебе необходимо найти подходящую партнёршу в ближайшие дни. Советую не приглашать Флёр Делакур: она твоя соперница, а нам ведь не нужны никакие инциденты, которые могли бы повлиять на ход Турнира, верно? — он осклабился, демонстрируя желтоватые зубы.

Крум поёжился от отвращения, но мгновенно овладел собой и спросил Каркарова:

— А кого бы вы посоветовали мне пригласить, профессор?

— Например, кого-нибудь с факультета «Слизерин», — ответил Каркаров. — Говорят, там учатся почти сплошь чистокровки, причём из очень приличных семей. Мне бы хотелось, Виктор, чтобы ты мог поддержать престиж нашей школы на высшем уровне. Надеюсь, ты подберёшь себе партнёршу, достойную чемпиона Дурмстранга.

— Воля ваша, профессор, — послушно качнулся Крум и наклонил голову, дабы скрыть невольную улыбку. Он-то уже знал, кого ему стоит пригласить…

* * *

Назавтра Виктор пошёл в библиотеку с намерением осуществить свою задумку. Он уже давно выучил, как туда дойти, поэтому пробирался окрестными коридорами, чтобы его ненароком не застукали настырные фанатки. Это было довольно проблематично, но стоило того. К счастью, план сработал, и, когда Крум очутился в библиотеке, нежеланного «эскорта» поблизости не наблюдалось. Вздохнув с облегчением, Виктор огляделся — не видно ли где каштанокудрой головы, успевшей за эти недели стать ему столь знакомой. Однако её нигде не было. Крум обошёл все ближние полки, заглянул даже в пару соседних отделов, но Гермионы не обнаружил.

И наконец, уже почти отчаявшись, он внезапно вздрогнул и прислушался. Милый девичий голос, ясный и чистый, как зимнее утро, пел где-то невдалеке, за стеллажом, возле которого стоял Крум. Простой и нежный мотив лился подобно звонкому ручью в горах, повторяя одни и те же несколько нот. И его незатейливая изящная прелесть вызвала тихую улыбку умиления в глазах Виктора: он узнал голос той, что покорила его суровое сердце.

Он осторожно раздвинул книги на полке, тихо пробрался между высокими стеллажами и замер в проходе. Сбоку от него за читательским столом сидела девчушка лет пятнадцати в чёрной хогвартской мантии. Каштановые кудри её поблёскивали в свете люстры с потолка.

Как кораблик по волнам, сердце отпускаю.

Влюблена — не влюблена, я сама пока не знаю.

От весны, как от вина, в синем небе я тону.

Влюблена — не влюблена, снова не пойму.

Я, наверно, влюблена в ветер, что на поле,

И ромашек облака, и тропинку в чистом поле.

А ещё в кого должна я влюбиться, не пойму.

Полюбить кого одна, сердце отдать кому.*

Так безмятежно и пела она, перелистывая страницы увесистой книги, и не поворачивала головы к проходу, откуда взирал на неё Крум. Она сидела совершенно одна — никто, кроме болгарина, её не видел и не слышал; запах дерева и книг, свежесть утра за окном опьяняли её, и слова наивной песенки мгновенно появлялись у неё на устах и поглощались пространством библиотеки:

Влюблена-на-на-на-на в эти песни на рассвете

И на-на-на-на-на влюблена в ресницы эти,

И на-на-на-на-на в твоих глаз цвет васильковый,

И на-на-на-на-на где же взять тебя такого?..

У Виктора от ужаса перехватило дыхание. Неужели её уже кто-то пригласил?.. неужели она действительно влюблена в кого-то? Или всё-таки нет? Пока он терзался предположениями и догадками, девушка уставилась в окно, подперев рукой голову, и запела дальше:

Как дорожка, лунный свет мне под ноги ляжет.

Влюблена я или нет, сердце мне моё подскажет.

В эти синие глаза, в эти кудри на ветру

Влюблена — не влюблена, снова не пойму.

Влюблена — не влюблена… голова кружится;

Если я не влюблена, может быть, уже влюбиться?..

От весны, как от вина, я в его глазах тону.

Влюблена я, влюблена и так хочу к нему…

Влюблена-на-на-на-на в эти песни на рассвете

И на-на-на-на-на влюблена в ресницы эти,

И на-на-на-на-на в твоих глаз цвет васильковый,

И на-на-на-на-на где же взять тебя такого?..

Тут она замолкла и, издав мечтательный вздох, уткнулась обратно в книгу. Тогда Крум взволнованно произнёс своим чуть пришепётывающим голосом с бархатными нотками:

— Здравствуй, Хер-ми-во-на.

Девушка быстро выпрямилась и обернулась лицом к болгарину. Она взглянула на него с испугом, который в одночасье сменился трепетом и восхищением, но без раболепия, так раздражавшего Крума. Её простое и милое лицо было невыразимо прекрасно. Тяжёлые, густые тёмно-каштановые волосы покрывали её плечи бесчисленными упругими кудрями и свободно разбегались по спине, ничем не скреплённые.

— Я не заметила тебя! — воскликнула она, даже не поправив, что её имя произносится не так. — Откуда ты пришёл?

— Ты так хорошо пела… Вот я и пришёл на голос.

Гермиона стыдливо прикрыла глаза, но под её длинными ресницами и в углах губ дрожала тайная улыбка.

— Ты пела о том, в кого влюблена. У него кудрявые волосы и васильковые глаза. Ведь он очень красив, твой возлюбленный, не правда ли? И он пригласил тебя на бал?

Она с облегчением рассмеялась — совсем не глупо и не противно, как это делали поклонницы Крума.

— Я ни в кого не влюблена. Это просто песня. И меня ещё никто не пригласил…

Они помолчали с минуту, пристально, без улыбки глядя друг на друга. Грудь девушки часто колебалась под тканью мантии. Виктор смотрел на неё робко и с какой-то надеждой; его чёрные глаза очаровывали Гермиону, кружили ей голову.

— Ты — Виктор Крум? — вымолвила она наконец. — Вот ты, оказывается, какой на самом деле… Я никогда не видела подобного тебе.

— А я — подобную тебе… — прошептал Крум еле слышно. Он готов был встать на колени, целовать руки Гермионе и просить её пойти с ним на бал. Да, эта великолепная и удивительная девушка была достойна этого, думал Виктор.

Он подошёл ближе, сел рядом с Гермионой и ласково погладил её тонкую белую руку.

— Тебе, верно, скучно одной в библиотеке?

— Почему скучно?.. Я читаю, иногда пою… В последние недели помогала Гарри с первым состязанием, а теперь и со вторым. Ты же тоже ещё не понял, где надо открыть яйцо?

— Нет, не понял. Знаю только, что не на открытом воздухе, — усмехнулся Крум. — Скажи, Хермивона, у тебя есть друзья?

— Да… двое. Гарри Поттер и ещё Рон Уизли — ты, наверно, видел его? Такой долговязый, рыжий…

— Видел, видел. И он тоже мой фанат, как половина здешних учеников, не так ли?

Гермиона неловко кивнула и опять замолчала, горя от какого-то непонятного смущения. Глаза её светились блаженной улыбкой. Почему-то ей было необыкновенно хорошо и приятно с этим чужеземцем, учеником Дурмстранга и соперником Гарри на Тремудром Турнире.

— Ты… пойдёшь со мной на бал? — сорвался с его губ давно томимый вопрос.

Гриффиндорка на мгновение, точно нерешительно, опустила ресницы, но тотчас же подняла их.

— Хорошо, обязательно пойду. Но… почему я? Ты мог выбрать партнёршу из кого угодно, и каждая сочла бы это великой честью. А потом хорохорилась бы напоказ всем остальным… Почему ты выбрал меня?

Крум только плечами пожал:

— Я и сам не знаю. Я ведь почти ничего не знаю о тебе… но это неважно. Просто в моей жизни никогда ещё не было такой девушки…

— Какой же? — Гермиона в изумлении вскинула брови.

— Настоящей.

При этом слове, сказанном так естественно, Гермиона прониклась жалостью к болгарину. «Бедный!.. как ему, наверно, нелегко приходится жить под гнётом такой славы!» — подумала она. Сама она страдала совершенно от другого: её всегда знали в Хогвартсе под именем всезнайки, заучки и вдобавок «грязнокровки». Однако для знаменитого Виктора Крума это, очевидно, не имело никакого значения. Он разглядел в Гермионе то, чего не замечал никто другой — даже её друзья.

Крум тихо гладил большим пальцем ладонь девушки.

— Я встречу тебя незадолго до бала, — сказал он. — Встречу на корабле перед тем, как нас поведут в замок. Это так положено, так будет. Мы пойдём вместе.

— Прямо… прямо с корабля? — выдавила Гермиона. — Но меня увидит и твой директор, и твои товарищи… Ты не будешь жалеть об этом?

— Нет, не буду. Кто выбрал партнёршу по сердцу, того не смутить косыми взглядами… Я сам пригласил тебя, так как меня могут отвратить иные девушки и тем более мои товарищи и директор?

Храбрость и воля сияли в глазах Крума, выдавая в нем человека твёрдого и мужественного. Виктор был свободен от оков обычаев, традиций и предрассудков. В его голове не возникло и мысли о том, что Каркаров и его многочисленные фанатки будут находить его связь с Гермионой постыдной и недостойной, что они будут злословить без конца и вряд ли перестанут.

Княже мой, княже,

Шёлкова пряжа

До ворот твоих мне дорогой легла.

Враже мой, враже,

Грозна твоя стража —

Что ж от меня-то не уберегла?

Мельница, «Княже»

Все последующие дни Крум не имел случая заглянуть в библиотеку, но на душе у него было необыкновенно легко. Осознание того, что он пригласил на бал Гермиону Грейнджер, ту самую девушку, которая запала ему в душу едва не с первого взгляда, придавало ему какой-то внутренней силы. Даже со своими товарищами он вёл себя несколько мягче обычного. Однако стоило кому-то из них спросить, кого же пригласил Виктор, как тот сразу же умолкал и переводил разговор на другую тему. И все попытки разговорить его были тщетны — он ни разу не проболтался.

Как-то раз, за два дня до бала, Добривой спросил у него:

— Виктор, а почему ты больше не ходишь в библиотеку? Ты же там прежде по целым дням пропадал! Книги интересные закончились, что ли? Или обстановка стала не по душе?

— Так вот именно! — согласился Крум. — Ты видел, что в Хогвартсе творится? Учителя как с ума посходили: Святочный бал на носу! Девчонки все рады: Святочный бал на носу! А вокруг меня кто всегда увивается? Оголтелые фанатки, ничтожные существа!

— Да уж… Должно быть, среди них и не выберешь нормальную партнёршу для бала, — посочувствовал Войко. — Хорошо хоть, она нужна только тебе. Хотя нам, наверно, было бы проще. Не знаменитости ведь.

— А кто бы это была твоя партнёрша? — Вишеслав, проходивший мимо, включился в разговор. — Все, кого мы знаем, не пара тебе: или дурна собой, или глупа, или вовсе — грязнокровка.

«Я знаю мою избранницу, мою настоящую», — думал про себя Крум и молчал, весь пылая от старательно скрываемых чувств. А Вишеслав даже предложил:

— Может, мы с Войко и Замфиром подберём тебе кого-нибудь хотя бы из Шармбатона? А то ещё опозоришься на весь Хогвартс, да и на тот же Шармбатон в придачу!

— Не надо мне никого подбирать! — вспыхнул Виктор. — Партнёрша у меня уже есть. Когда нас послезавтра поведут на бал, сами её и увидите.

* * *

Наконец настало и 25 декабря — день, когда должен был состояться Святочный бал. В этот день дурмстранговцы, хотя одиннадцати из них не нужно было танцевать, особенно тщательно готовились к «походу» в замок: чистили и гладили свою форму, разглаживали меха на плащах. Всех тщательнее наряжался, конечно, Крум. Обычно не слишком заботящийся о своём внешнем виде, сегодня он хотел выглядеть безукоризненно.

В Хогвартсе тем временем готовилась приглашённая им Гермиона. Она отказалась от привольной игры в снежки во дворе замка и на целых три часа заперлась в спальне — благо никого из её соседок по комнате там не было. И теперь она надевала свою парадную мантию небесно-голубого цвета, купленную ещё летом специально для «торжественных случаев», и стягивала свои непослушные кудри в элегантный гладкий узел на затылке. Закончив, Гермиона погляделась в зеркало и улыбнулась. Результат получился вполне удовлетворительный. Тот, кто взглянул бы на неё сейчас, вряд ли узнал бы в этой красавице вечную заучку Грейнджер.

До начала церемонии оставалось уже не больше часа. Гермиона посмотрела в окно: было всего восемь вечера, но ведь на дворе стояла зима, поэтому уже стемнело. Все ученики, очевидно, сидели в своих гостиных и возились с подарками или переодевались в парадную одежду.

Торжествующая Гермиона, пытаясь быть осторожнее (что она не раз уже проделывала), миновала общую гостиную, без помех вышла во двор Хогвартса и направилась по широкому снежному тоннелю, проложенному дурмстранговцами до их корабля. Луна, полная и свежая, выказывала на тёмном небе свои округлённые, роскошные формы: то едва закрывалась лёгким облаком, то шаловливый ветерок сдёргивал его. Ночь была так светла, что можно было разглядеть и карету, и корабль. На дворе — никого. Тишина и игра лунного света придавали этой ночи какую-то таинственность. Один Хогвартс был изукрашен огнями, игравшими сквозь окна, как золотая фольга, и, затопленный светом луны, блестел снежными покровами. Ёжась по временам от холода и кутаясь в мантию, Гермиона двигалась по снежному полотну туда, где обитал её пригласитель.

Вот она дошла до самого корабля и встала в ожидании неподалёку. Какая досада! никого не видно. Минуты через две она заметила снизу мелькнувшие на палубе головы. Ближе — нельзя сомневаться: это головы дурмстранговцев. Все юноши стали сходить по трапу, ведомые Каркаровым, который ради бала принарядился в свой лучший плащ. Подле него шагал Виктор. Увидя Гермиону, он радостно улыбнулся и хотел было показать ей идти рядом с собой, но вдруг Каркаров остановился перед нею и спросил:

— Ты кто? Как тебя зовут, девочка?

— Гермионой Грейнджер, — смущённо ответила гриффиндорка, чуть наклонив голову. Кровь её, поднявшись быстро от сердца в лицо, готова была брызнуть из щёк.

При звуке этого имени по лицу дурмстранговского директора скользнула недовольная гримаса, которую, впрочем, никто не заметил. «Гермиона Грейнджер? ну и фамилия! Какая-нибудь грязнокровка!» — мелькнуло в его голове.

— Гермиона? — вскричали со смехом ученики, коверкая это слово кто во что горазд. — Какое нелепое имя!

— Неправда! мне оно нравится, — прервал их чей-то твёрдый голос.

Девушка, не считавшая своё имя сложным и труднопроизносимым, облегчённо вздохнула. К ней подошёл Крум и взял её за руку. Несмотря на холод, его ладонь была тёплой и разом обнадёжила Гермиону. Она ощутила взрыв благодарности к Виктору.

— Это я её пригласил, — объяснил Крум. — Ну, что стоим-то? Пойдём, профессор.

— Пойдём. — Каркаров снова указал подопечным построиться и молча повёл их в замок. Крум приобнял Гермиону, заворожённый её красотой, и прошептал так, чтобы не слышали его одноклассники:

— Ты восхитительна, Хермивона.

В сравнении с типичным Роновым комплиментом, который звучал примерно так: «Э-э… хорошо выглядишь!..», простая и одновременно изящная похвала Виктора явно выигрывала. Девушка была приятно удивлена его словам.

Привычным путём они пересекли весь двор. Часть газона перед замком превратилась в просторный грот, увешанный китайскими фонариками — тысячи настоящих фей сидели в наколдованных розовых кустах, а также висели, трепеща крылышками, у статуй Санта-Клауса и его оленей. Парадные дубовые двери автоматически распахнулись, и дурмстранговцы вступили в вестибюль. Каркаров сразу же отделился от них и ушёл к остальным преподавателям. Затем раздался голос профессора Макгонаголл:

— Чемпионы, сюда, пожалуйста!

Оживлённо болтающие ребята расступались, пропуская названных. Профессор Макгонаголл в парадной мантии в красную клетку, украсившая край своей шляпы довольно уродливым венком из чертополоха, попросила их подождать возле двери, пока все остальные пройдут в зал. Процессия чемпионов и их сопровождающих должна была войти после того, как все усядутся. Флёр Делакур и равенкловец Роджер Дэвис стояли ближе всего к дверям. Дэвис был так потрясён своей счастливой участью стать кавалером Флёр, что не мог ни на минуту отвести от неё глаз. Седрик и Чжоу Чанг тоже были рядом, возле Гарри и Парватти Патил. Заметив их, Гермиона воскликнула:

— Привет, Гарри! привет, Парватти!

Последняя уставилась на Гермиону с не слишком лестным изумлением. И не она одна. После того, как открылись двери в Большой зал, мимо прошагал Крумов фан-клуб, по пути обдав Гермиону взглядами, полными глубочайшего презрения. То же самое проделал Драко Малфой и его спутница Панси Паркинсон. Это не укрылось от самого Виктора. Он крепче сжал ладонь Гермионы в своей руке и ободряюще улыбнулся ей, как бы говоря, что сейчас она — его и только его. Под его защитой.

Как только в зале все уселись, профессор Макгонаголл велела чемпионам и их сопровождающим выстроиться парами и проходить. Они так и сделали, и зал зааплодировал, едва они вошли внутрь и начали медленно двигаться по направлению к большому круглому столу в конце зала, за которым сидели судьи.

Стены покрывал слой сверкающего серебристого инея; усеянный звёздами чёрный потолок украшали сотни гирлянд из плюща и омелы. Столы факультетов исчезли — вместо них повсюду стояли небольшие столики человек на двенадцать с горящими на них фонариками.

При виде приближающихся чемпионов Дамблдор приветственно заулыбался. Каркаров же глядел на Крума и Гермиону с тем же кислым и презрительным выражением, что и Рон. Виктор послал ему недоверчивый, насторожённый взгляд и уселся за один из столов, усадив свою спутницу на соседний стул.

На золотых тарелках пока не было еды — перед каждым прибором лежало маленькое меню. Дамблдор внимательно изучил своё меню, а затем, обращаясь к тарелке, отчётливо произнёс:

— Свиную отбивную, пожалуйста!

И появилась свиная отбивная. Уловив, как нужно действовать, все остальные за столом тоже сделали заказы своим тарелкам.

— Всё-таки забавно тут у вас, — поделился Крум с Гермионой, заказав себе шопский салат. — Даже умные тарелки бывают. В Дурмстранге таких штук и вовсе нету.

— А в Хогвартсе тебе нравится? — живо спросила девушка.

— Конечно, нравится, — заверил её Крум. — По крайней мере… интерьер. Такой роскоши у нас никогда не видывали.

— А расскажи мне про Дурмстранг! Что за обычаи у вас в ходу? — поинтересовалась Гермиона, забыв про заказанный ею бифштекс. — Я слышала, что это самая таинственная колдовская школа.

— Что же, — Виктор задумчиво отправил в рот ложку своего салата, — у нас тоже замок, но не такой большой, как ваш, и не такой уютный. У нас всего четыре этажа, а камины разжигаются только для волшебных целей. Но территория у нас больше, чем ваша, — правда, зимой очень мало света и мы не можем много гулять. А вот летом мы летаем каждый день, над озёрами и горами…

— Виктор, Виктор! — одёрнул его Каркаров с учительского стола. Он улыбался, однако глаза его оставались холодными. — Не выдавай уж нас, пожалуйста, не то твоя очаровательная подруга сразу догадается, где нас можно найти!

Гермиона вспыхнула — она и не собиралась искать Дурмстранг! — но Крум мягко удержал её руку в своих ладонях.

— Не обращай внимания, Хермивона. Наш директор всегда был повёрнут на конспирации.

— Да? Тогда ладно… Кстати, — гриффиндорка словно только что спохватилась, — мы с тобой знакомы уже несколько дней, а ты до сих пор не выучился правильно выговаривать моё имя.

— Просто его звучание для меня сложновато. У меня не получается, — стыдливо признался Виктор.

— Так давай я тебя научу! — предложила девушка. — Вот смотри на меня и повторяй: Гер — ми — о — на.

Но как Крум ни пытался, с его языка, не привыкшего к таким звукам, по-прежнему сходило только одно:

— Хер — ми — во — на.

— Ну… почти. Ладно, можешь звать меня «Хермивоной», — насмешливо согласилась его спутница. В глубине души ей даже нравилось, как называл её болгарин: её имя как-то непривычно нежно звучало из его уст.

Когда пир подошёл к концу, Дамблдор встал и попросил учеников сделать то же самое. По мановению его палочки столы отлетели к стенам, освободив пространство в центре зала, и тогда директор возле правой стены соорудил сцену. На ней находилась ударная установка, а также несколько гитар, лютня, виолончель и волынка.

Под бешеные аплодисменты на сцену взошла музыкальная группа «Чёртовы Сестрички»: все в искусно разорванных чёрных робах и с дикими копнами волос. Все чемпионы вместе с партнёрами начали подниматься из-за столов. Пока они осваивались на танцполе, «Чёртовы Сестрички» взяли в руки инструменты и затянули печальную, траурную мелодию.

— Потанцуешь со мной, Хермивона? — спросил Виктор с улыбкой в глазах, оставляя мягкий поцелуй на руке девушки. Та улыбнулась, глядя на него затаив дыхание.

— Да, — Гермиона подошла ближе к юноше и положила руку на его плечо.

Крум обнял её за талию, продолжая держать за руку, и начал танцевать с ней. Из-за плоскостопия и природной неуклюжести его движения были довольно скованными, медленными и отрывистыми. Но Гермиона этого совершенно не замечала: настолько она была очарована приятной музыкой и своим партнёром, его ласковой улыбкой и глазами. Его добрыми, глубокими чёрными глазами, которые заставляли её сердце заходиться в бешеном ритме.

На время вальса мир перестал для неё существовать — осталось лишь спокойствие и умиротворение в объятиях Виктора. Затаив дыхание, теряясь в ощущениях, Гермиона прижалась лбом к его лбу и расслабилась. Крум нежно улыбнулся, бережно прикоснувшись к ней, и посмотрел на неё с такой теплотой и заботой, как никто и никогда — даже Гарри и Рон — ещё не смотрел.

Когда музыка на короткое время прекратилась и Большой зал разразился рукоплесканиями, Гермиона, не отводя взгляда от болгарина, машинально взяла его лицо в ладони и коснулась мягких прядей волос, что спадали вдоль висков.

— Ты хочешь ещё танцевать, Хермивона? — мягко поинтересовался Крум, всё ещё прижимая к себе девушку. Чёртовы Сестрички заиграли новую мелодию, гораздо более динамичную, чем предыдущая.

— Да, я… я не против, — ошеломлённо выдохнула гриффиндорка.

Виктор немного усмехнулся, приподнимая кончиками пальцев её подбородок.

— Ты в порядке? — спросил он слегка шелестящим голосом. Гермиона кивнула, закусив губу, и опустила ресницы:

— Лучше не бывает.

Крум кивнул в ответ, принимая это к сведению, и увлёк её в следующий танец. И вновь на Гермиону нахлынуло чувство удивительной лёгкости и единения с этим юным болгарином. Она готова была забыть, что они — ученики разных школ; что он к тому же соперник Гарри; что сама она маглорождённая, а он чистокровный. И Виктор, в свою очередь, об этом не вспоминал. Он беззаботно кружился в пляске наравне с Гермионой, не чувствуя усталости, до тех пор, пока не ощутил, что ему стало жарко. Остановившись, он выдохнул:

— Тебе не жарко, Хермивона? А то я уж запарился…

— Я, признаться, тоже, — девушка утёрла пот со лба. — Можешь сходить за чем-нибудь освежающим? Ну там, за лимонадом, например.

— С удовольствием, — Крум опять поднёс её руку к губам и благодарно поцеловал, а затем пошёл в другой конец зала взять пару бокалов лимонада. Гермиона же, раскрасневшаяся от танцев, направилась к Рону и Гарри, мрачно сидевшим невдалеке.

Наполняя лимонадом два бокала, Виктор был вне себя от нового, неведомого ему прежде счастья. То, как Гермиона говорила и танцевала с ним, как касалась его, как улыбалась ему… Прокручивая в уме эти волшебные моменты, Крум был уверен, что она чувствовала то же, что и он. С довольной улыбкой он повернулся и пошёл обратно к столикам.

Но, когда он очутился на прежнем месте, Гермионы там уже не было. Крум приблизился к её друзьям и удивлённо осведомился:

— А где же Хермивона?

— Понятия не имею, — огрызнулся рыжий — Рон Уизли. — Потерял её, что ли?

Виктор помрачнел.

— Что же, если увидите её, передайте, что я взял лимонад, — прошелестел он и косолапо отошёл. Бокалы он, однако, почти сразу вручил двум шармбатонцам, которые первыми попались ему под руку, и выбежал из Большого зала. Вокруг никого не было: все находились на балу. Крум бросился бегом по паутине освещённых факелами коридоров и лестниц, громко крича: «Хермивона! Хер-ми-во-о-о-на-а-а!»

После сравнительно недолгих поисков он нашёл Гермиону у окна, вид которого выходил на Чёрное озеро. Девушка сидела прямо на подоконнике, обхватив руками колени и уткнувшись в них лицом. Волосы её из элегантного узла вновь растрепались волнами на плечах и спине, вздрагивавшей от судорожных рыданий. Крум тихо приблизился к ней и дотронулся до её плеча.

— Виктор? Что ты… — Гермиона подняла голову, и он увидел, что глаза у неё красные и опухшие. — Что ты здесь делаешь?

— Я искал тебя: ты так быстро ушла. Что случилось, Хермивона? Ты плакала?..

— Я… ой, — Гермиона отвела взгляд и невнятно промямлила: — Точнее… это всё Рон, то есть я… — разволновавшись, она окончательно замолчала и опустила голову.

Сам не отдавая себе отчёта, Виктор забрался рядом с Гермионой на широкий подоконник, наколдовал пару подушек, опёрся на них спиной и устроился в полусидячем положении, вытянув ноги. Девушка, изумлённая такими действиями, замешкалась. Но она была зла на Рона, а Крум казался ей неким оплотом, каменной стеной, за которой переставали быть страшны любые обиды. Поняв чувства гриффиндорки, болгарин приглашающе похлопал ладонью по свободному местечку рядом с собой.

В следующее мгновение Гермиона прилегла вплотную к стеклу, стиснула в своей ладони руку Крума и с лёгким вздохом опустила голову на его плечо. Виктор хотел было отстраниться, но взглянул на её перепутавшиеся кудри и передумал. Обнимая её, он был на удивление нежен, целомудрен и осторожен, в то время как она, дрожа, свернулась возле него. Гермиона коснулась взъерошенных волос юноши, а он мягко рисовал узоры на её ладони. Оба они неотрывно смотрели друг на друга. В объятиях его ласковых, но удивительно сильных и властных рук, с ощущением его горячей кожи, дыхание девушки сбилось.

— Ты волнуешься, Хермивона, — прошептал Крум, понизив голос, который вновь приобрёл свистящие нотки. — Я не причиняю тебе дискомфорта?

Она посмотрела на него и покачала головой:

— Нет-нет, всё в порядке. Спасибо, Виктор.

Крум не ответил. Левая его рука была под головой Гермионы, а правой он обнимал её, и она чувствовала его ароматное дыхание на своих волосах и виске. Вокруг было довольно темно — только факелы на стенах несколько рассеивали ночную тьму. Поневоле гриффиндорка ощутила страх.

— Ответь мне что-нибудь, пожалуйста, — робко попросила она болгарина.

Тогда Крум, глядя в окно, неожиданно заговорил:

— А я ведь, Хермивона, тоже часто злился и расстраивался, например, из-за неудачной тренировки. Или когда делал первые шаги в сборной страны: мне ведь тогда было всего шестнадцать… И знаешь, что помогало мне с этим справляться? Я просто пел одну песню; меня ей научил наш капитан Димитров. Хочешь, я тебе её спою?

— Ну, спой… — согласилась Гермиона и тоже поглядела в окно. Как ни странно, с их подоконника виднелся дурмстранговский корабль, весь облепленный снегом. В ярком свете луны он чётко белел на фоне озера и окрестных гор и был очень хорошо виден.

Виктор глубоко вздохнул и запел… Первый звук его голоса был глубок, но неровен и, казалось, не выходил из его груди, но принёсся откуда-то издалека, словно залетел случайно в коридор. За этим первым звуком последовал другой, более твёрдый и протяжный, но всё ещё чуть дрожащий, как струна. Наконец, понемногу разгорячаясь и расширяясь, полилась заунывная песня:

То ли ветер шумит, то ли птица

Надо мною взмахнула крылом.

Только пёрышко в небе кружится

Над давно опустевшим гнездом…

Странно подействовали эти трепещущие, звенящие звуки на Гермиону: она чуть повернулась и взглянула в лицо Виктора. Глаза его едва мерцали сквозь опущенные ресницы, но взгляд был устремлён на двор Хогвартса, где в это время началась метель. Несколько секунд Гермиона всматривалась в вихрящийся снег, а потом вдруг интуитивно запела, помогая Круму:

Завывает метель свою песню

Над простором уснувших полей

Или слышится крик в поднебесье

Улетающих вдаль журавлей?..

По тому, как просветлел взор болгарина, она поняла, что угадала верно. И на сердце тут же стало как будто легче. Вдруг вспомнился Рон, посмевший обвинить её в «братании с врагом»; но светились нежностью и поддержкой чёрные глаза, и растаяла вся злость и обида, словно и не было её.

Пройдёт печаль, растает горюшко.

Не плачь, душа; нам не впервой.

Лети легко, как птичье пёрышко,

Лети домой… Лети домой…

Улыбающаяся и довольная, она подняла голову, чтобы взглянуть на Крума, и снова опустила её ему на плечо. Виктор молчал; лишь мечтательная улыбка перепархивала по его губам. Гермиона перевела взгляд обратно на окно, где теперь уже ничего не было видно, тем более корабля. Добродушно усмехнувшись, она залилась ещё звонче, ещё слаще прежнего:

Вьюга снежными машет крылами —

Ты следа не отыщешь домой.

Крум, уловивший намёк, встрепенулся и лучезарно улыбнулся уже Гермионе:

Но зовёт нас с тобой птица-память

И летит, как стрела, по прямой.

Всё-таки подействовала его песня! От прежней тоски и раздражения, что захлёстывали девушку, не осталось и следа. Вместе с нею Виктор воодушевлённо допел припев:

Пройдёт печаль, растает горюшко.

Не плачь, душа; нам не впервой.

Лети легко, как птичье пёрышко,

Лети домой… Лети домой…

Когда смолкли последние слова песни, Виктор и Гермиона внезапно ощутили, что некая натянутость, которая до сих пор чувствовалась между ними, бесследно исчезла. Они вновь ощутили то спокойствие и волнующее счастье, овладевшее ими на балу.

— Хорошая песня… Спасибо тебе, — негромко произнесла Гермиона и погладила Крума по щеке.

— За что?

— Я сегодня впервые танцевала на балу… Впервые поняла, что я действительно девушка.

— Это тебе спасибо, Хермивона!.. Однако давай лучше пойдём обратно в зал или в свои спальни. Нам нужно уйти отсюда до того, как бал закончится.

Гриффиндорка шутливо надула губы и поглядела Виктору в глаза:

— Я не хочу уходить: мне сейчас так хорошо… Может, ты останешься со мной ещё немного? Пожалуйста…

Выражение её глаз было умоляющим, и Крум сдался. Он просто не мог отказать такой милой, растрёпанной девчушке, смотрящей прямо в душу своими глазами цвета корицы.

— Хорошо, — ответил он с улыбкой, — если ты так просишь.

— Спасибо, — сказала Гермиона, утыкаясь головой в грудь Виктора и вдыхая его запах, успевший стать таким родным. — Спасибо, что ты есть и что ты со мной.

Близилась полночь. В объятиях Крума Гермиона немного обмякла, пригревшись, и закрыла глаза. Равномерное дыхание Виктора и его тихое сердцебиение убаюкивали её, словно колыбельная песня. По телу разлились тепло и лёгкость, появилось чувство безопасности и защищённости. Обняв его за талию и сцепив руки в замок, гриффиндорка всецело отдалась миру сновидений.

Крум очнулся от своих грёз и с улыбкой взглянул на девушку, дремлющую у него на плече. Рука осторожно поправила выбившийся локон, и Виктор, прикрыв глаза, нежно коснулся носом её щеки.

— Устала… — прошелестел он шёпотом. Выходов из ситуации ему виделось два: либо разбудить Гермиону и проводить её до гриффиндорской гостиной, либо отнести её туда самостоятельно. Крум выбрал второй вариант. Осторожно встав с подоконника, он убедился, что Гермиона крепко спит, и бережно поднял её на руки. Девушка зашевелилась, что-то пробормотала во сне и доверчиво уткнулась носом в его жилистую грудь. Виктор тихо улыбнулся и едва ощутимо поцеловал её в макушку. Неторопливыми, но уверенными шагами он добрался до гостиной «Гриффиндора», к счастью, никого по пути не встретив, и, очутившись внутри, осторожно усадил сонную Гермиону в кресло. Та даже не проснулась.

Минуты равнодушно текли, а Крум всё стоял рядом и думал об одном из самых странных поворотов в своей жизни. Он почему-то верил в судьбу, знал, что обычно ничего в жизни не бывает просто так. Юноша был уверен, что раз их с Гермионой судьбы пересеклись не только в библиотеке, значит, не нужно от этого отказываться… Хотя ему, по правде говоря, вовсе не хотелось. Удовлетворённо хмыкнув и в сотый раз назвав себя влюблённым дураком, Виктор невесомо прикоснулся губами к волосам Гермионы и всё же решил уйти. Он очень хотел остаться с ней, но почему-то чувствовал, что не вправе этого делать. Во всяком случае, сегодня.

Крум позволил себе ещё немного понаблюдать за спящей девушкой, после чего, переселив себя, тихонько пошёл на корабль.

Где вода, как небо, бела

Под ночной звездою,

По реке любовь поплыла

Следом за тобою.

Где же ты, любовь моя, где?

За рекою где-то…

Я пойду, пойду по воде

К тебе до края света.

Варвара, «Отпусти меня, река»

После Святочного бала Крум несколько недель виделся с Гермионой лишь урывками, и то, как правило, во время трапезы в Большом зале. Они отслеживали друг друга взглядами, но не смели надеяться на большее. Лишь иногда им удавалось переговорить так, чтобы вокруг не было слышно злорадных шепотков и не видно завистливых взглядов. Гермиона всякий раз сердечно радовалась встрече с Виктором, но вся погрязла в делах и заботах: то опять помогала Гарри, то была занята школьными заданиями, то чем-то ещё. Ни Крум, ни она сама никому ни словом не обмолвились о том, что случилось, когда расстроенная Гермиона убежала после ссоры с Роном на балу; так это и осталось их личным секретом.

С каждым днём, после каждой краткой встречи Виктор ощущал, что чувства к Гермионе разгораются в его сердце всё с большей силой. Такого он не испытывал ещё ни разу в жизни. Никто никогда не любил его иначе, нежели как родственника или друга. Каркаров видел в нём прилежного ученика и именитого спортсмена, которого за эти заслуги и приблизил к себе; одноклассники (кроме нескольких человек) — директорского любимчика; любители квиддича — одного из лучших ловцов современности; фанатки — мировую знаменитость. Но по-настоящему он ни для кого из них, за исключением разве что своих друзей, не представлял никакого интереса. До приезда в Хогвартс. При общении с Гермионой Грейнджер он обрёл ту искренность, которой ему так не хватало. Ни у кого Крум не спрашивал совета на эти отношения: ни у рассудка, ни у сердца, ни у людей. Никому не поверял он своих чувств: если б он это сделал, ему бы показалось, что он делит их с другими.

Впрочем, по поводу золотого яйца Виктор охотно говорил с друзьями. После неудачного опыта, проведённого по совету Добривоя, стало ясно: над огнём держать яйцо бессмысленно. Вот только что за ужасные завывания раздаются оттуда, едва стоит его открыть?..

И вот однажды, в середине января, они опять вчетвером сидели у Крума в каюте и ломали головы над этим вопросом. Очередная затея потерпела фиаско. Внезапно Замфир встряхнулся и поглядел на Виктора:

— А ты уже везде пробовал слушать этот вой?

— Вроде бы везде, — устало вздохнул Виктор, постукивая пальцами по золотой скорлупе. — И просто так, и над огнём, и в шкафу, и на палубе… И ничего не помогло!.. Не работает!

Но Котраг пропустил его ворчание мимо ушей.

— На палубе, говоришь?.. — он почесал затылок. — А под водой, например, не пробовал?

— Под водой? — Крум аж в лице переменился. — Нет, не пробовал. А что, думаешь, это должно сработать?

— Ну, попытка не пытка… — уклончиво ответил Замфир. — Хочешь — пойди попробуй.

Благодарно хлопнув его по плечу, Виктор схватил яйцо и торопливо вышел из каюты. Корабль стоял твёрдо, лишь чуть-чуть покачиваясь на ленивых волнах озера, которое не замерзало даже зимой. Крум направился прямиком к носу корабля. Раздевшись, полез по бушприту, прижимая к груди яйцо, и наконец раскрыл его и осторожно соскользнул в воду. Он не боялся холода — он давно был к нему привычен.

Вода и впрямь не показалась Виктору особенно холодной. Уцепившись одной рукой за обшивку судна, он напряжённо вслушивался: не раздастся ли опять омерзительный рёв. Рёв и правда не раздался — вместо этого послышалась какая-то булькающая песня. Ничего не разобрав, Крум глубоко вдохнул и сам опустил голову под воду. И тогда он услышал из открытого яйца хор дребезжащих, неземных голосов:

Иди на голос, но усвой:

Не можем петь мы над землёй.

А взяли то, чего тебе

Хватать не будет на земле.

И у тебя всего лишь час,

Чтоб это отобрать у нас…

Пройдёт часок и всё, привет, —

Оно уж не увидит свет.

Совершенно сбитый с толку, Виктор вынырнул, хватая ртом воздух и мучительно пытаясь осмыслить услышанное. Нырнув ещё пару раз, чтобы покрепче запомнить слова, он закрыл яйцо, подбросил его на палубу и выкарабкался сам. Потом оделся и отправился благодарить Замфира за верную идею.

— А кто песню-то пел, ты разобрался? — спросил у него приятно удивлённый Котраг.

— Ещё нет, — признался Крум. — Но это определённо должен быть кто-то, кто живёт под водой, раз уж эта песня и слышна только так.

— Не гигантский ли кальмар? — предположил Вишо. — Я как-то слышал о таком. Говорят, он здесь водится.

— Чтоб кальмар — и пел? — оборвал его Войко. — Ты хоть думай, что говоришь!

— А если это… русалки? — призадумался сам Виктор. — Вишо, ты не знаешь, здесь русалки водятся?

— А вроде и правда водятся! Похоже, это они и есть! — Емилев хлопнул себя по лбу. — Только вот что тебе придётся у них отбирать?..

— Понятия не имею, — честно ответил Крум. — Но над этим я буду думать. Спасибо вам за помощь.

* * *

И все последующие недели он много думал над этой загадкой, а ещё больше тренировался. Не испытывая никакой боязни перед январскими морозами или стеснения перед учащимися Хогвартса, он спокойно прыгал с борта корабля в озеро и постепенно всё больше привыкал к такой температуре. На тех, кому доводилось созерцать это занимательное зрелище, Крум не обращал ровным счётом никакого внимания. Правда, порой у озера оказывалась со своими друзьями Гермиона, и тогда он плавал так, чтобы хоть с воды, незаметно для других, наблюдать за ней.

К февралю Виктор достиг нужного результата и уже совершенно не реагировал на водяной холод. Но как ему преодолеть ещё одну проблему — каким образом дышать под водой? Конечно, можно было воспользоваться пузыреголовым заклятием, но это хотя и надёжно, однако не слишком удобно. Перепробовав несколько вариантов, Крум наконец остановился на частичной трансформации — превращению наполовину в акулу. Иметь акулье тело было довольно выгодно: можно будет не опасаться всяких подводных врагов и видеть, слышать и чуять всё очень чётко и на большом расстоянии.

И всё-таки Виктор так и не понял главного: что такое, чего ему «хватать не будет на земле», придётся добывать? Из вещей, которыми он дорожил, самым ценным являлась, пожалуй, только его метла — его верный «Всполох». Но вряд ли судьи предоставят русалкам всего лишь вещи участников. Это было бы по меньшей мере смешно. А что, если вызволять понадобится совсем не вещь, а… человека? Кого бы ему в таком случае не хватало больше всего? Крум перебирал в уме всех своих одноклассников, но никто из них под эту категорию полностью не подпадал. Кто же это тогда должен быть?..

Эта назойливая мысль не покидала Виктора вплоть до конца февраля. И лишь вечером накануне второго испытания его внезапно озарило. Догадка была столь проста и одновременно удивительна, что Крум ещё долго не мог уснуть.

Гермиона!

* * *

Утро выдалось необычно ярким. Несмотря на конец февраля, было ещё довольно холодно и снег только начинал таять. Второе состязание должно было начаться в полдесятого утра. Пользуясь тем, что дурмстранговский корабль находился совсем недалеко от того места, куда должны были прийти чемпионы, Крум спокойно позавтракал и отправился к судейским трибунам. В ноябре окружавшие драконий загон, теперь они возвышались на другом берегу озера и отражались в его ровной поверхности. Трибуны были заполнены до отказа; возбуждённый рокот голосов странно разносился над водой. Судьи сидели за столом, задрапированным золотой тканью, и Каркаров был среди них. Увидев Крума, он приветственно улыбнулся и помахал ему рукой. Виктор изобразил в ответ нечто похожее на улыбку и стал дожидаться остальных соперников. А попутно разделся и остался в одних плавках, с палочкой в руке.

Вскоре к нему с небольшой разницей присоединились Флёр и Седрик — оба тоже с волшебными палочками. Раздеваться они не стали: очевидно, собирались употребить пузыреголовое заклятие. А уже совсем незадолго до старта появился Гарри. Видимо, он очень спешил, так как затормозил на бегу возле Флёр и случайно обдал её грязью. К Гарри подошёл Людо Бэгмен, о чём-то поговорил с ним, а затем вернулся к судейскому столу. Точно так же, как и на финале кубка, он указал волшебной палочкой себе на горло, сказал: «Сонорус!», и его голос, загремев, понёсся над водой к трибунам.

— Итак, наши чемпионы готовы к выполнению второго задания. Они стартуют по моему свистку. У них есть ровно час, чтобы вернуть то, что у них отобрали. На счёт три, прошу: раз… два… три!

В холодном, неподвижном воздухе свисток прозвучал особенно пронзительно; трибуны взорвались радостными криками и рукоплесканиями. Не глядя на других чемпионов, Крум зашёл в воду по колено, взмахнул палочкой и прошептал необходимое заклинание трансфигурации.

Всё его туловище сразу обожгло как огнём. Виктора передёрнуло судорогой — прямо на глазах его голова начала вытягиваться и утолщаться, как торпеда; челюсти сделались гораздо мощнее и заострились акульими зубами; на спине с хрустом пророс плавник; тело вплоть до пояса покрылось плакоидной чешуёй… Вся эта трансформация заняла не более нескольких секунд, но Круму показалось, что прошёл как минимум час. Почувствовав, что из-за появившихся жабр стало невозможно дышать на суше, он инстинктивно бросился в воду.

Хотя его руки и ноги не претерпели изменений, вода всё равно не казалась обжигающе ледяной. Виктор на пробу чуть поморгал; он видел и слышал всё вокруг с удивительной ясностью. Особенно обострилось обоняние: теперь он мог чуять запахи на очень большом расстоянии. Чуть принюхавшись, Крум различил запах четырёх заложников, которые явно находились не так уж близко. Вспомнив, что одна из пленников озера — его Гермиона, он поплыл как можно быстрее.

Он быстро передвигался над загадочным, тёмным, туманным ландшафтом. Вокруг улавливалось множество разнообразных звуков. То и дело перед ним из темноты выскакивали новые пейзажи: леса спутанных извивающихся водорослей или широкие илистые равнины, усеянные тускло мерцающими камнями. Широко раскрыв глаза, Виктор заплывал всё глубже и глубже, в середину озера, вглядываясь сквозь загадочную, светящуюся серым толщу воды в тёмные дали, где вода становилась непрозрачной.

Вокруг серебристыми стрелами сновали быстрые рыбки. Раз или два ему показалось, что впереди виднеется нечто посущественнее рыбок, но, подплывая ближе, он обнаруживал, что это всего-навсего большое, почерневшее бревно или густой клубок водорослей. Нигде не было видно ни других чемпионов, ни русалидов, ни Гермионы — ни, к счастью, мифического гигантского кальмара.

Вдруг перед ним открылся широчайший луг светло-зелёных водорослей аршинной высоты. Крум не мигая уставился перед собой, силясь различить во мраке острым зрением очертания чего-то непонятного… и тут безо всякого предупреждения кто-то сцапал его за лодыжку.

Изогнувшись всем телом, Виктор увидел загрыбаста — маленького, рогатого водяного демона. Но с ним не должно было возникнуть проблем. Крум резко подался вперёд и угрожающе клацнул зубами, как настоящая акула. Загрыбаст издал испуганный звук, после чего в ужасе отпустил ногу Крума, и тот, крайне довольный эффектом от своей трансформации, поплыл дальше. Под ним простиралась обширная илистая равнина, и своим движением он поднимал на её поверхности небольшие тёмные смерчи. Затем, наконец, до него донеслись долгожданные звуки — обрывки русалочьей песни:

И у тебя всего лишь час,

Чтоб это отобрать у нас…

Виктор ускорил движение. Буквально через минуту он очутился в деревне русалидов, на «главной площади», где к хвосту русалки-статуи были привязаны бессознательные пленники. Крум машинально отметил, что их трое: видимо, Седрик уже освободил свою заложницу. Рядом со статуей плавал Гарри. Но это не удивило Виктора — возле какой-то девочки с серебристыми, как у Флёр, волосами была привязана Гермиона. Лицо её покрывала смертельная бледность, голова слегка покачивалась из стороны в сторону, а изо рта вместо дыхания вырывались тоненькие струйки пузырей.

Сердце Крума пропустило удар. Он стрелой метнулся к Гермионе и стал яростно вгрызаться в опутывавшие её верёвки. Но тут проявился побочный эффект превращения в акулу: кусать этими зубами что-нибудь размером меньше дельфина было жутко неудобно. Не успел Крум сообразить, что надо действовать по-другому, как его стукнул по плечу Гарри и протянул зазубренный булыжник. Виктор тут же схватил его и принялся рубить путы. Те поддались на удивление скоро. Обхватив Гермиону за талию, Крум поволок её на поверхность.

Он двигался как мог быстро, пытаясь выжать максимум из своих акульих умений, и рассекал воду, словно торпеда. Но Гермиона никак на это не реагировала, окованная глубоким очарованным сном. Крум сосредоточенно плыл под углом вверх — высоко над головой уже начинала рассеиваться глубоководная темнота. Он обеспокоенно посмотрел на Гермиону. В процессе подъёма та повернулась лицом к своему «спасителю» и теперь словно сама смотрела на него закрытыми глазами. Виктор же глядел на девушку с волнением и нежностью, от которой у него всё сжималось в душе. Её левая рука была закинута вверх, правая же — бессильно протянута. Волосы разметались, под глазами легли тени, губы чуть запеклись… Забыв обо всём, Крум ласкал взглядом прекрасное даже в таком состоянии безмятежное лицо Гермионы… и внезапно понял, что ни за что не сможет отпустить эту дивную чужеземку. И никогда не сделает ей ничего плохого, что бы ни говорили злые языки. И отдаст за неё всё вплоть до собственной жизни…

Его размышления прервались очень резко: сопротивление воды неожиданно уменьшилось, и Виктор как пробка вылетел на поверхность озера. В ту же секунду его наполовину акулье тело приобрело обычный вид и форму. С трибун раздались радостные крики, но Крум не стал им отвечать и поплыл прямиком к пирсу. Словно услышав эти вопли, Гермиона зашевелилась и открыла глаза.

— Мм… Виктор?..

— Привет, Хермивона, — Крум, не удержавшись, легонько поцеловал её в щёку. — Всё в порядке?

— Да… — гриффиндорка несколько раз моргнула; взгляд её стал осмысленным, а затем и испуганным. — Подожди… мы с тобой… Ты вызволил меня со дна озера?!

— Получается, что так, — болгарин облегчённо заулыбался. — Только не говори, что ты против…

В этот момент он уже достиг пирса и, первым делом подсадив Гермиону, выбрался наверх сам. Мадам Помфри, только что закончившая хлопотать над Седриком и Чжоу Чанг, немедля кинулась к вновь прибывшим и укутала их в тёплые одеяла, а затем почти насильно напоила горячей настойкой от простуды — «Перцуссином». Но сразу после этого Крум подозрительно покосился на судейский стол и отвёл Гермиону подальше в сторону.

— Ты чего, Виктор? — удивилась девушка.

— Не хочу, чтобы нас услышали, — кратко пояснил Крум. — Знаешь, я хотел тебя кое о чём спросить…

— О чём же?

— Дело в том, что… — юноша нервно теребил пальцами край одеяла, в которое был закутан. — Ты не хотела бы приехать на каникулы ко мне… в Болгарию?..

— В Болгарию? — Гермиона еле подавила желание вскрикнуть в полный голос. — Ну… да, я, наверно, могла бы… но я же несовершеннолетняя… А зачем тебе?

— Просто я… я не испытывал ничего подобного ни к кому другому… — Крум покраснел — и было видно, что не от действия выпитого «Перцуссина». — Ты самая прекрасная, подобных тебе я не встречал. Так ты… приедешь, Хермивона?

— Ну, может быть… если только смогу… — смутилась та окончательно.

Но тут всплыл последний чемпион — Гарри, вместе с Роном и среброволосой девочкой, которую, судя по истошным воплям Флёр, звали Габриэль. Гермиона радостно заааплодировала в унисон с остальными зрителями и бросилась обратно. Крум разочарованно потопал за ней.

— Гарри, ты молодец! — закричала Гермиона, едва тот, пройдя первую помощь мадам Помфри, подошёл к ним. — Ты справился, ты сам догадался, как!

— У тебя в волосах водяной жук, Хермивона, — сказал Виктор, вдруг заметив насекомое на её мокрых каштановых кудрях, и протянул было руку, чтобы сбить его, но Гермиона нетерпеливо сама сбросила жука и продолжила:

— Но только ты так превысил лимит, Гарри… Ты что, так долго нас искал?

— Да нет… — потупился тот, — нашёл я вас легко…

Пока Гермиона разговаривала с Гарри и смотрела, как мадам Помфри отпаивала настойкой Рона и маленькую Габриэль Делакур, Виктор перевёл взгляд на озеро и увидел, что Дамблдор склонился над водой, серьёзно обсуждая что-то с главной русалкой, самой страшной. При этом он издавал те же самые скрипучие звуки, которые издавали и русалиды, находясь над водой; стало быть, он умеет разговаривать по-русалочьи. Наконец директор Хогвартса выпрямился, повернулся к остальным судьям и сказал:

— Нужно посовещаться, прежде чем мы выставим оценки.

Совещание, к счастью, заняло совсем немного времени. Через несколько минут с трибун загремел магически усиленный голос Людо Бэгмена, который принялся оповещать зрителей о выставленных чемпионам оценках. Флёр, так и не добравшаяся до своей заложницы-сестры, получила всего 25 баллов; вернувшийся первым Седрик, наоборот, заработал аж 47. Вот очередь дошла до Крума:

— Мистер Виктор Крум воспользовался неполной формой превращения, оказавшейся, тем не менее, вполне эффективной, и вернулся со своим заложником вторым. Он получает 40 баллов.

Каркаров, как отметил Виктор, с весьма победоносным видом хлопал громче всех. Сам он своим результатом был не то чтобы доволен, но в целом удовлетворён.

Последней объявляли оценку Гарри. С учётом непредвиденных обстоятельств, где он, по словам Бэгмена, «продемонстрировал неколебимый моральный дух и храбрость», Поттер получил 45 баллов, лишь немногим уступив Седрику. Рон, Гермиона, сам Седрик и даже Флёр горячо аплодировали ему и выкрикивали что-то одобряющее. Один Крум имел хмурый вид. Он попробовал снова вовлечь Гермиону в беседу, но та была слишком занята, радуясь за Гарри, и не слушала.

Виктор совсем помрачнел. Когда мадам Помфри погнала чемпионов и заложников в Хогвартс переодеваться, он один отказался от этого. Быстрым движением он выпутался из одеяла, вернул его фельдшерице, отыскал на берегу свою одежду, которую тут же натянул на себя, и ушёл на корабль, даже не оглянувшись.

Второе состязание Тремудрого Турнира окончилось. Над Хогвартсом сияло стылое февральское солнце.

Как ко мне посватался ветер,

Бился в окна, в резные ставни…

Поднималась я на рассвете, мама,

Наречённою ветру стала.

Ну, а с ветром кто будет спорить,

Решится ветру перечить?

Вышивай жасмин и левкои,

С женихом ожидая встречи.

Мельница, «Ветер»

Недели полторы Крум не встречался с Гермионой, как и прежде наблюдая за ней только во время столований. Второе состязание не прошло даром ни для него, ни для неё: никто явно не ожидал, что знаменитому Виктору Круму больше всего «хватать не будет на земле» какой-то маглорождённой заучки из «Гриффиндора». Всюду, где бы они ни появлялись, вокруг них витали пересуды, злорадные и завистливые шепотки. Крум давным-давно привык к этому, равно как и к угодничеству, поэтому ему было всё равно. Но Гермиону не упускали случая подразнить, и она — как подмечал Виктор — постоянно пребывала во взвинченном состоянии. Поддерживал её главным образом Гарри, которому из-за пасквилей Риты Скитер доставалось ничуть не меньше. Именно это и выбивало Крума из колеи, лишая его привычного самообладания.

Ночами он теперь почти всегда выходил из своей каюты и садился на корабельную палубу, привалившись спиной к борту. Взгляд его скользил по мачтам и сложенным парусам, но мысли пребывали далеко — в Хогвартсе. Он постоянно думал о Гермионе. Её мимолётного взгляда, ласкового слова, прикосновения её руки искал он повсюду и не находил. И часто он в урочные часы, отвязавшись от фанаток, расхаживал коршуном по школьному двору, чтобы хоть издали, незаметно, увидеть среди гурьбы хогвартцев гордое, незабвенно прекрасное лицо Гермионы. И постепенно его пламенная любовь к ней так тесно срослась со жгучей ревностью к Гарри, что сам Виктор почти не умел отличить их.

* * *

В марте начались походы в Хогсмид — колдовскую деревушку поблизости от Хогвартса. Дурмстранговцы, прознав об этом, сами стали наведываться туда время от времени. Крум тоже полюбил ходить в Хогсмид. Сладостей он обычно не покупал, зато нередко пропадал в пабе «Три метлы», где мадам Росмерта отпускала ему самую лучшую медовуху из своих погребов. В отличие от хогвартцев, которые имели право посещать Хогсмид всего несколько раз в год, Виктор пользовался этим правом неограниченно. И однажды это принесло свои плоды.

Выйдя из «Трёх мётел», Крум только-только глянул по сторонам, прикидывая, куда бы ещё зайти, как вдруг увидел Гермиону, Гарри и Рона, которые зачем-то направлялись к одной из гор, окружавших деревню. Заметив Крума, Гермиона машинально окликнула:

— Виктор!

Крум отделился от двери паба и скрылся в ближайшем проулке. Гарри проследил за ним, после чего заметил с удивлением:

— Я что-то не припомню его таким. Он выглядит даже мрачнее, чем обычно.

— Может, с ним просто нужно поговорить? — Гермиона умоляюще посмотрела на друзей. — А вы пока идите к Сириусу без меня. Я вас позже нагоню.

— Ну, иди поговори… — хмыкнул Рон и потянул Гарри за собой. А Гермиона поторопилась нагнать Виктора. Душой тот возликовал, но лицо его сохраняло бесстрастное выражение.

Некоторое время они молча шли рядом по Верхней улице; их молчание нарушалось только разговорами и смехом посторонних школьников. Наконец девушка заговорила:

— Гарри говорит, что ты изменился. По-моему, он тревожится за тебя… Я тоже.

— Это заметно, — отозвался Крум скептически. — Смеёшься при беседах с ним, часто держишь его за руку. Ведёшь себя как хорошая подруга…

— А что в этом плохого? Он мой друг и один из чемпионов Хогвартса. Я должна помогать ему, — ничтоже сумняшеся пояснила Гермиона.

— Да?.. Я думал, тебе теперь будет не так легко исполнять свои товарищеские обязанности…

Слова обуреваемого ревностью Крума задели Гермиону за живое. Она мгновенно посерьёзнела и вдруг резко увлекла болгарина к магазину Дервиша и Бэнгза. Тот посмотрел на гриффиндорку с недоумением, а она, вспомнив мерзкую статью «Тайная сердечная рана Гарри Поттера», выпалила:

— Мне что, ни минуты нельзя провести без подколов и унижений?.. Я уже научилась смиряться, Виктор, как ты мне и говорил.

И тут Крум разглядел в ней прежнюю Гермиону, понял, что она тоже всё это время тосковала по нему, но не смела выразить это вслух. Любовь к ней захлестнула его с новой силой. Однако его эмоции также требовали выхода, и он с трудом признался:

— Я терплю муку всякий раз, когда вспоминаю второе состязание. С каждым взглядом Поттера на тебя мне становится хуже. В груди горит… меня сжигает чувство ревности… я не могу избавиться!.. — В его глазах стояли слёзы. — Неужели тебя это радует?

Во взоре Гермионы мелькнуло некое неуловимое выражение: она словно хотела обнять Виктора, попросить у него прощения — и не могла осмелиться. Вместо этого она совершенно неожиданно произнесла:

— Западный берег озера. Я могу приходить туда незаметно. Я смогу приходить туда к тебе.

И, погладив его по руке, поспешила уйти: догонять Рона и Гарри, которые должны были уже встретиться с Сириусом. Крум не посмел одёрнуть Гермиону, но, сжав кулаки сильных рук, проводил её до конца улицы тоскливым взглядом.

* * *

Прошло три дня, но Гермиона так ничего больше и не сказала Виктору. Теперь при встрече она уже не улыбалась ему, а наоборот, стала строже и задумчивее. Крум старался не попадаться ей на глаза, однако сердце его горело огнём, а мысль по-прежнему летела к ней и не давала ни сна, ни покоя. На четвёртый день во время ужина он несколько раз украдкой ловил её робкий взгляд и краснел чаще, чем от некогда беспечно звенящего смеха и разговоров по душам.

После трапезы дурмстранговцы ушли к себе. Последним из Большого зала вышел Добривой.

— Пойду погуляю немного, — сказал он уже возле корабля, ни к кому в отдельности не обращаясь. — Что-то сон нейдёт.

— Иди, — откликнулся мрачный Крум, всходивший по трапу.

У себя в каюте Виктор, подавленный тяжкими мыслями и томлением по Гермионе, лежал в темноте с открытыми глазами, а сон его витал где-то за тридевять земель.

Войко вернулся неожиданно скоро, тихо скрипнул дверью в каюту товарища. Крум чертыхнулся про себя, но промолчал: говорить ни с кем не хотелось. Асень подошёл к его кровати вплотную и, понизив голос, сказал весело, со смешком:

— Иди на западный берег. Она скоро будет.

— Кто? — встрепенулся Виктор.

— Тише ты! Кто, кто? Она. Хер-ми-во-на твоя, то есть.

Влюблённый болгарин стрелой вылетел в звёздную ночь. Западный берег Чёрного озера находился метрах в трёхстах от дурмстранговского корабля и не пользовался особой популярностью в качестве места для отдыха. Однако Крум, основательно изучивший окрестности Хогвартса, очутился там уже через десять минут. В потёмках было трудно что-то хорошо разглядеть, и стало уж немного страшновато, когда неподалёку вдруг раздались чьи-то шаги и к Виктору, застывшему как статуя, приблизилась Гермиона. Он шагнул к ней и опять встал, не в силах вымолвить хоть одно слово.

— Это ты, Виктор? Что же ты молчишь? — тихо спросила гриффиндорка.

— Я всё сказал тебе в прошлый раз. — Голос Крума пресекался от волнения.

— Ты сказал, что тебя мучает ревность? Значит, ты… любишь меня?..

— О-о, Хермивона!.. — Крум страшно распалился этими словами и вдруг яростно забормотал с чудовищным болгарским акцентом: — Как я могу говорить об этом, если мои горячие слова не доходят до твоего северного сердца? Я ли не люблю тебя!.. Да я готов все любовные записки, которые мне когда-либо присылали, сложить к твоим ногам! Прикажи, и я выиграю этот Тремудрый Турнир и отдам тебе тысячу галлеонов! — Он на миг захлебнулся кипящим чувством, потом продолжил с безнадёжной грустью: — Но что ты можешь ответить мне? Наверное, пожелаешь в угоду холодному сердцу своему, чтоб я уплыл домой в Болгарию и тем только избавил себя от страданий!

— Нет! ты не сделаешь этого! — испуганно вскрикнула девушка. — Не только твоё сердце, Виктор, пылает любовью…

— Что-о?! — изумился тот. — Ты хочешь сказать… Нет, это снится мне!..

— Я люблю тебя, Виктор Крум! — Она скользнула к нему, прижалась всем телом. В ночи он увидел её загадочно мерцающие карие глаза и ощутил жар её близких уст.

Голова закружилась. Крум пошатнулся, и пламя внезапно ставших доступными губ опалило его. И первый поцелуй был подобен открытой, бурлящей живой кровью, жгучей и изнуряющей ране. Этот поцелуй разбежался тысячекратно по всему телу Гермионы; она вся — пылающий поцелуй. Ей стало жарко, душно на ночном холоде… Чтобы не задохнуться, она отшатнулась и в следующее мгновение сама слила губы в бесконечном познании неслыханного блаженства. И… о чудо! Гермиона бессознательно ощутила, что этот болгарин дорог ей и она любит его на самом деле!

Они долго стояли, спаянные поцелуем. Наконец Виктор откинул голову и, не выпуская гриффиндорку из объятий, севшим голосом спросил:

— Что ты чувствуешь?..

— Я не знаю… — выдохнула Гермиона, но Крум ощутил, что она крепко, нежно прижала его руку к своей мантии, что под этой мантией сердце то шибко билось, то замирало.

Они забыли время, Хогвартс, Дурмстранг, целый мир… Кто знает, долго ли они стояли бы возле озера, когда бы их не отрезвил оклик Добривоя, остававшегося на палубе. Встревоженные, они как бы пробудились от сладкого сна, будто упали с неба.

— Что скажут, если нас застанут здесь? Мы, наверно, так долго!.. — прошептала девушка.

— Да, да, надо идти… Мы будем ещё приходить сюда? — неожиданно серьёзно спросил Крум.

— Конечно, будем. Я буду присылать тебе сову с записками, и ты сразу поймёшь, что они от меня.

— Хорошо, — согласился Виктор. — Пойдём, Хермивона, я тебя провожу.

Он взял её за руку, и они впотьмах двинулись к замку. Успокоило их несколько, что они находятся совсем недалеко, несмотря на ночную темень. Найти дорогу ко входу в Хогвартс было делом нескольких минут. Распрощавшись с Гермионой, Крум отправился к себе. Он со всей осторожностью взошёл на палубу, прокрадывался, как преступник; на лице его, как ему казалось, можно было прочитать повесть его нынешнего свидания. К счастью, никто не встретился ему: все прочие дурмстранговцы, в том числе и Каркаров, давным-давно спали.

Однако в самой его каюте сидел Войко, который, очевидно, решил дождаться друга. Завидя его силуэт, он поспешно встал с постели и вопросительно уставился на Виктора: мол, всё в порядке? Смущённая благодарность в глазах Крума была ему молчаливым ответом. Обычно замкнутый и неласковый, тот приблизился к Асеню и без слов обнял его. Добривой лишь дружески похлопывал Виктора по спине. Он был добрым и честным товарищем, и Крум знал это и очень ценил.

* * *

С той ночи Виктор каждую неделю виделся с Гермионой на западном берегу озера. Он не имел средства, чтобы связываться с нею без посторонних глаз и ушей, поэтому время встреч, как правило, назначала она. Раз в два или три дня Гермиона тайком от друзей шла в школьную совяльню и, взяв оттуда сову (бурого цвета, но с чёрными полосками на перьях), посылала Круму записку. На ней была начертана всего одна фраза: «Гермиона; твоя Гермиона — скучно Гермионе!» Слова эти, стоило ему их прочесть, горели в глазах болгарина. Чего не изъяснил он, не перевёл, не дополнил в этих словах!..

Не спрашиваясь у Каркарова, он тайно ускользал с корабля и уже знакомым путём шёл на западный берег. Там его почти всегда ждала Гермиона, часто приходившая чуть раньше. Завидев Крума, она радостно подбегала к нему и, обвив руки вокруг его груди, целовала в щёку. И Виктор улыбался ей такой искренней улыбкой, какую — как подмечала девушка — ни одна из фанаток не видела на его лице.

Крум стремился выплеснуть на Гермиону весь запас любви, что хранился в его суровом, закалённом сердце. На заброшенном озёрном берегу они могли свободно наслаждаться друг другом вдали от предосудительных глаз, и никто не мог им помешать. Никто не мог запретить гриффиндорке и дурмстранговцу жить в собственном маленьком мире, откуда открывался чудесный вид на Хогвартс и его окрестности. Здесь, на узкой береговой полосе, всецело царила их любовь — запретная, упрямая, но дорогая им обоим и сокровенная.

* * *

В мае ощутимо потеплело. Теперь большинство учащихся Хогвартса после уроков приходили отдыхать на озеро. Развлечения они находили самые разные: от простого сидения на берегу до купания в воде. Осмеливались искупаться даже некоторые шармбатонцы — правда, старались, чтобы их видело поменьше народу. Дурмстранговцам же, которые спокойно могли плавать и в зимней воде, было не привыкать. Купались они от души и иногда даже устраивали соревнования по прыжкам в воду с того борта корабля, что не был виден со стороны Хогвартса.

Только Крум не участвовал в этих забавах одноклассников. Его встречи с Гермионой, прежде нерегулярные и довольно редкие, стали более частыми. С каждым разом Виктор чувствовал себя всё свободнее и раскрепощённее. Ему ещё ни с кем не было так хорошо, как с этой гриффиндоркой.

Однажды они пришли на своё любимое место в особенно погожий день. На небе разошлись облака, оголив холодеющую лазурь, и солнце одиноко царило, освещая на западном берегу озера двух человек. Виктор стоял, прикрыв глаза ладонью, и любовался окружающими пейзажами — едва не впервые они показались ему столь же красивыми, сколь и дурмстранговские.

— Может, искупаемся? — Гермиона подошла к кромке воды и коснулась её ладонью. — Вода чудесная, тёплая.

— Я н-не слишком хочу плавать, — нервно передёрнул плечами Крум.

— А если я попрошу? — гриффиндорка вопросительно вскинула брови. Не прошло и минуты, как Виктор снял свою форменную серую рубашку, оставшись в одних штанах. Несмотря на худобу, он действительно был хорошо сложен.

— Знаешь, а я передумала купаться, — Гермиона прищурилась, будто пытаясь что-то сообразить, а потом воскликнула: — Лови меня!

Несколько секунд она стояла на месте. Глаза её озорно сверкали; расправленные полы мантии хлестали её по бокам. Затем она подскочила и побежала по берегу, оглядываясь и маня за собой Виктора. С совершенно счастливой улыбкой Крум бросился за ней — Гермиона прибавила скорости. Началась погоня. Девушка мчалась и то оставляла юношу далеко позади, то чуть не давалась ему в руки, то пыталась на бегу бросить в него горстью прибрежного песка, в котором утопала по щиколотку. Виктор бежал следом, разбросав руки в стороны и хохоча во всё горло, не замечая, что его шаги тоже глубоко отпечатываются в песке. Такого веселья он не испытывал уже очень давно. И что самое забавное: когда, запыхавшись, они свалились наконец в траву, то не чувствовали жажды — только усталость.

Какое-то время они просто отдыхали, слушали ленивый плеск воды и дуновения ветра. Радужное настроение постепенно сменялось спокойствием. Крум сидел, вытянув одну ногу, а другую согнув в колене, и хмуро наблюдал за веселящимися хогвартцами. Лежавшая рядом Гермиона водила рукой по его обнажённой мускулистой спине, будто изучая. Её взгляд перебегал с неба на окрестные горы и обратно. Вдруг она задала вопрос:

— Виктор, а ты хотел участвовать в Тремудром Турнире?

— Я исполнял свой долг, — просто ответил болгарин.

— А мне здесь порой что-то мерещится… — Голос девушки приобрёл мечтательные нотки. — Куча народу… торжествующие крики… Тремудрый Кубок.

— Его или мой? — голос Крума прозвучал словно из чужих уст. Он намекал на Гарри. И Гермиона прекрасно поняла этот намёк. Она приподнялась и села возле Виктора, касаясь его плеча своим.

— Я не знаю, что сказать, — вымолвила она. — Гарри — мой друг, и я не могу желать ему проигрыша.

Крум промолчал. Гриффиндорка же заговорила вновь, необычно серьёзным и тихим тоном:

— Вчера я видела, как Седрик и Чжоу идут в коридоре под руку. Они весело болтали, улыбались, смеялись… И никто не злорадствовал вокруг. Я смотрела на них… и понимала, что мы никогда так не сможем. Никогда, понимаешь?.. Ни прилюдных прогулок, ни улыбок, ни объятий… Только украденные часы, которые пролетают так быстро…

Виктор печально кивнул: он прекрасно понимал чувства Гермионы. Однако ему захотелось её утешить. Быстрее, чем успел сообразить, что делает, он повернулся к девушке лицом и, обняв её поперёк туловища, рухнул вместе с ней на траву. Гермиона же тесно прижалась к нему всем телом, спрятав лицо в шее Крума.

Был ли это просто жест поддержки или нечто иное, она не знала, но ей было всё равно. Она почувствовала себя защищённой, нужной, любимой.

Крум ощутил то же самое. В этот момент он вопреки всем раздумьям был счастлив, сжимая в объятиях своё бесценное сокровище.

Я разорву тебя

На девяносто девять ран,

Я отплачу тебе

За луны полные сполна!

Согрею кровью твой

Голодный лик, холодный храм.

Не смей ходить в мой дом, Луна.

Мельница, «Волчья луна»

Семь дней прошло с того разговора у озера. Семь дней Гермиона и Виктор наслаждались любовью и не могли насытиться ею.

На восьмой день дурмстранговцы уже по обычаю пришли завтракать в Большой зал. Как всегда, они уселись за стол «Слизерина». Только теперь Крум мог не втайне, а вполне открыто наблюдать за Гермионой. Вот она повернула голову к слизеринскому столу, словно ощутив взгляд болгарина, и улыбнулась ему. Виктор улыбнулся ей в ответ. Улыбка на его лице была воспринята случайными зрителями почти как нонсенс — одна Гермиона нисколько не изумилась, а просто обрадовалась, ощущая в груди тайное, сокровенное тепло. Только ей было позволено видеть Крума таким.

Но она с большой приязнью смотрела и на Гарри, который сидел за гриффиндорским столом рядом с ней. Ревность Виктора к нему она считала глупой и совершенно безосновательной. Да и за что ей было отстраняться его, не ухаживавшего за ней, а скорее любившего её как сестру? Она видит в нём единственного своего друга, кроме Рона, практически брата и… только! Разве это грех? Так искренно рассуждала Гермиона, даже проводя светлые минуты своей трудной жизни в обществе Крума — любимого ею и любящего её человека.

Когда влетели совы с почтой, Гермиона с надеждой задрала голову; она явно чего-то ждала. Виктор не слишком удивился: она недавно сказала ему, что подписалась на «Прорицательскую». Однако к ней подлетела не одна, а сразу пять сов. Усевшись на стол, птицы стали толкаться друг с другом: каждая хотела вручить своё послание первой. Послания состояли из нескольких увесистых конвертов.

Крум насторожился, едва Гермиона вскрыла первое письмо. Содержание его он, конечно, не мог увидеть, но оно явно было не слишком приятным. Тут Гермиона стала распаковывать конверт за конвертом и вскриками комментировать содержание. До Виктора донеслась фраза: «Гарри Поттеру надо было быть умнее и не влюбляться в тебя», однако он даже не успел ничего подумать, как Гермиона внезапно вскрикнула громче прежнего. Крум увидел, как ей на руки вылилась густая желтовато-зелёная жидкость с сильным запахом бензина. Руки тут же покрылись большими жёлтыми ожогами. При виде этого зрелища Виктор почти физически почувствовал, как его сердце окатила ярость. Кто посмел прислать такое его девушке? И при чём тут Гарри Поттер?

Гермиона взвыла от боли. Она пыталась оттереть руки салфеткой; по её лицу катились слёзы. Пальцы покрылись болезненными пузырями — казалось, что на Гермионе толстые пупырчатые перчатки. Крума охватил сильнейший гнев. Только мысль, что завтрак ещё не окончился, удержала его от желания вскочить и броситься вслед за Гермионой, которая, прижимая к себе обожжённые, распухшие руки, побежала к выходу из Большого зала. Виктор догадался, что бежала она в больницу.

Как только наполненные едой блюда исчезли со столов, Крум вскочил со своего стула и практически бегом направился на выход, игнорируя изумлённые вопросы товарищей: «Виктор, ты куда»? Ему срочно надо было найти Гермиону и объясниться с ней.

Пути до больничного крыла он не знал, но выяснить нужную дорогу труда не составило. Неловкий вопрос, заданный первому попавшемуся равенкловцу, — и Крум уже знал, куда ему следует идти. Он шагал так быстро, насколько позволяла его неуклюжая сутуловатая походка, чувствуя одновременно гнев, сочувствие и возобновившуюся ревность. Неужто подписчицы «Прорицательской газеты» думают, что Гермиона — девушка Гарри? На них что, так повлияла статья Риты Скитер или… это и впрямь имеет место быть? Крум вспомнил, как часто Гермиона говорила с ним о Гарри. Хотя она никогда не называла его иначе как другом, но не скрывала, что очень привязана к нему. В отличие от Рона, Гарри почти никогда не бывал предметом её раздражения. Порой Крум действительно подозревал, что её чувства к Поттеру не просто дружеские, но ласки Гермионы всегда были так нежны, так жарки, что его подозрения понемногу распадались…

В таких запутанных мыслях он и дошёл до школьной больницы. Едва он очутился у входа, как дверь открылась и из процедурного кабинета вышла Гермиона. Её руки уже были залечены и надёжно перебинтованы, но опухоль всё равно пока не спадала. На лице не было заметно слёз — напротив, глаза её горели холодной решимостью. При виде Крума она вздрогнула и попыталась спрятать руки за спину.

— Виктор? Ты что тут делаешь? — воскликнула она.

— Что с тобой, Хермивона? — с искренним участием спросил юноша. — Что тебе прислали в том письме?

— Буботуберовый гной! — пояснила девушка, в чьём голосе отчётливо слышались досада и сарказм. — Причём неразбавленный. Этот — самый опасный! Интересно, кто меня так?..

— Знал бы я, кто!.. Я бы выпустил его на дракона, да с голыми руками! — зло сощурился Крум. — И этот кто-то считает тебя девушкой Гарри Поттера?

Гермиона резко прижала к груди перевязанные руки:

— Что?! И ты туда же? Я же не один раз говорила тебе, Виктор, что Гарри — просто мой друг! Это всё Рита Скитер выдумала, будто я его девушка!

— Но ты так часто о нём говоришь… — болгарин пожал плечами. — Ты любишь его, я вижу.

Гриффиндорка удивилась, опечалилась. Почему Виктор ей не доверяет? Неужели ему мало того, что она говорила о Гарри?..

— Он мне просто друг, не парень в общем понимании. Это правда, что я люблю его, так же как и он — меня. Но это братская любовь. Гарри мне дороже всех других, как и Рон. Однако любовь к тебе, Виктор, совсем другая. Я никогда ранее кого-то не любила как тебя и никого не полюблю.

Голос Гермионы звучал твёрдо и честно, а глаза смотрели с преданностью и безграничным доверием. Она явно говорила от чистого сердца. При этом полноценном признании Крум забыл свою ревность, откинул все опасения за будущее, приблизился к Гермионе и привлёк её к себе.

— Хермивона… милая, хорошая…

Девушка инстинктивно изогнула спину на грудь Виктора. Губы её рдели над блестящими зубами, веки дрожали от мучительного желания. Крум жадно приник устами к её зовущему рту. Как тогда ночью на озере, он ощутил пламень её губ и весь загорелся таким чувством, какого ещё никогда не знал в жизни.

Так прошла минута и две. Оторвавшись от Крума, чтобы вдохнуть воздуха, Гермиона трепетно произнесла, глядя прямо в затуманенные глаза болгарина:

— Скольких ты любил до меня?

— Никого, — выдохнул Виктор, опаляя её лицо своим горячим дыханием.

— А после меня?..

— Никого…

Гермиона продолжала обвивать шею Крума забинтованными руками. Её пышущее огнём дыхание обдавало его и подымало всё большую и большую бурю страсти в его сердце. Они замерли в объятиях друг друга. Их губы вновь слились в страстном, крепком, долгом поцелуе.

* * *

На последней неделе мая к Виктору в каюту явился Каркаров — как всегда элегантный и чуть лебезящий, но всё такой же холодный — и сказал, что всех чемпионов сзывают на квиддичное поле для того, чтобы Людо Бэгмен рассказал им о последнем задании. Крум сдержанно кивнул, принимая это к сведению, и спокойно направился в указанное место.

Добрался он туда, как и на второе состязание, самым первым. Да так и застыл, едва увидел, во что превратилось квиддичное поле. Разве оно должно быть таким? Поле для квиддича обязано быть гладким и ровным. А тут… перед глазами Виктора предстали длинные низкие стены, пересекающиеся между собой и расходящиеся во всех направлениях.

— Что это? — спросил он, повернувшись к Бэгмену.

— Пока секрет, — подмигнул тот, пытавшийся на правах старого квиддичиста заигрывать с Крумом. — Скоро придут остальные чемпионы, вот тогда вы все это и узнаете.

Крум возражать не стал. Он задумчиво изучал загадочные стены, очень похожие на обыкновенные кусты. Все эти переплетения странно напоминали… лабиринт. Только зачем его сооружают?.. Ухмыльнувшись своим догадкам, он обернулся и увидел подошедшую Флёр. Они кивнули друг другу в знак приветствия, и шармбатонка тоже стала таращиться на кустарниковые стены во все глаза.

Минут через десять наконец появились Гарри и Седрик, которые пробрались к ним, перелезая через кусты. При виде Гарри Флёр просияла. Её отношение к нему коренным образом переменилось с тех пор, как он вытащил её сестру из озера.

— Ну, как вам? — со счастливым видом поинтересовался Бэгмен, как только Гарри с Седриком одолели последнюю изгородь. — Хорошо растут, правда? Хагриду бы ещё месяц, и они стали бы двадцатифутовой высоты. Не бойтесь, — заулыбался он, глядя на несчастные физиономии хогвартских чемпионов, — как только состязание кончится, ваше квиддичное поле сразу же вернётся к своему обычному виду! Ну, вы уже догадались, что мы здесь строим?

Пару секунд все молчали. Потом…

— Лабиринт, — наконец озвучил Крум свою догадку.

— Точно! — вскричал Бэгмен. — Лабиринт. Третье задание на самом деле очень простое. Тремудрый кубок будет помещён в центр лабиринта. Чемпион, дотронувшийся до него первым, получит высший балл.

— Нам просто нужно пройти через лабиринт? — переспросила Флёр.

— Там будут препятствия, — восторженно уточнил Бэгмен, покачиваясь на пятках. — Хагрид посадит туда кое-каких… существ… потом ещё, вам встретятся заклятия, которые нужно будет снять… ну и всякое такое, сами понимаете. И вот ещё что: чемпионы, лидирующие по количеству баллов, войдут в лабиринт первыми. — Людо улыбнулся Гарри и Седрику. — Затем пойдёт мистер Крум… а следом — мисс Делакур. В то же время у каждого будет шанс побороться. Всё зависит от того, насколько хорошо вы будете справляться с препятствиями. Весело, правда?

Крум, не имевший никакого понятия о том, что может ожидать его и соперников в этом «весёлом» лабиринте, усмехнулся про себя. Тем не менее, он вежливо покивал вместе со всеми.

— Очень хорошо… если ни у кого нет вопросов, то давайте вернёмся в замок, а то что-то прохладно…

Они начали выбираться из лабиринта. Бэгмен трусил рядом с Гарри; Крум шёл позади них. И тут ему пришла в голову идея: сейчас самое подходящее время расставить все точки над «и», выяснить, какие отношения на самом деле связывают Гермиону с её лучшим другом. Разумеется, это не умаляло его доверия словам Гермионы, но теперь ему захотелось узнать версию самого Гарри. Решившись, он ускорил шаг и постучал Поттера по плечу:

— Мы можем поговорить?

— Да, конечно, — тот немного удивился.

— Не отойдёшь со мной?

— Ладно, — с любопытством согласился Гарри.

Людо Бэгмен слегка огорчился.

— Подождать тебя, Гарри?

— Нет, спасибо, мистер Бэгмен, всё нормально, — отказался Гарри, подавляя улыбку. — Думаю, что смогу сам найти замок, спасибо.

Только после этого Людо всё-таки отвязался, и Крум повёл Гарри за собой — но не к кораблю, а к Запретному лесу. Когда ему удавалось остаться абсолютно одному, без фанаток и даже товарищей, он отправлялся изучать территорию Хогвартса. И окраина Запретного леса была ему уже давно хорошо известна.

— Зачем мы туда идём? — спросил Гарри, когда они проходили мимо хижины Хагрида и ярко освещённой шармбатонской кареты.

— Не желаю, чтобы нас подслушали, — коротко ответил Крум.

Наконец, они достигли тихого места, неподалёку от загона, в котором содержались крылатые кони. Крум остановился в тени деревьев и повернулся к Гарри.

— Я хочу знать, — начал он с недовольным видом, — что у вас с Хермивоной?

— Ничего, — ошарашенно ответил Гарри, глядя на Крума почти снизу вверх: он доставал болгарину только до плеча. — Мы просто друзья. Она не моя девушка и никогда ею не была. Это всё выдумала Рита Скитер.

— Хермивона очень часто говорит о тебе, — Виктор подозрительно посмотрел на Гарри.

— Да, — подтвердил тот, — потому что мы друзья.

— И вы никогда… вы не…

— Нет, — ответил Гарри очень-очень твёрдо.

Крум разом повеселел. Значит, Гермиона действительно говорила правду!.. значит, она любит его! От радости ему даже захотелось ободрить своего соперника. Несколько секунд он молча глядел на Гарри, а потом произнёс:

— Ты очень хорошо летаешь. Я смотрел первое состязание.

— Спасибо, — Гарри широко улыбнулся, — а я видел тебя на финале кубка. Финт Вронского, это вообще!..

Но тут за спиной Крума что-то промелькнуло между деревьями. Гарри интуитивно схватил Виктора за руку и притянул к себе. Тот аж пошатнулся и выдохнул:

— Что это?

В следующее мгновение из-за высокого дуба, шатаясь, вышел какой-то человек. Круму он показался смутно знакомым. Вид у него был такой, как будто он много дней шёл пешком. Мантия на коленях порвалась и была окровавлена; лицо поцарапанное, небритое, посеревшее от усталости. Когда-то тщательно ухоженные волосы и усы нуждались в мытье и стрижке. И если его появление было странным, то поведение — тем более. Мужчина, бормоча себе под нос и бурно жестикулируя, казалось, разговаривал с кем-то, кого мог видеть лишь он один.

— Это же судья? — Крум уставился на незнакомца, припоминая, что видел его на первом пиру в Хогвартсе. — Он из вашего министерства?

Гарри кивнул. Мгновение поколебавшись, он медленно направился к мистеру Краучу. Виктор так же осторожно двинулся за ним. У Крауча был такой откровенно сумасшедший вид, что Круму при ближайшем его рассмотрении стало не по себе.

— Что с ним такое?

— Понятия не имею, — пробормотал Гарри. — Слушай, может, ты приведёшь кого-нибудь?…

Крум качнул головой, и тогда Гарри подошёл к мистеру Краучу поближе, а Виктор остался в отдалении. Сказать по правде, он побаивался этого судью и уже жалел, что вообще вздумал «выяснять отношения» с Поттером. Разве мало ему было заверений Гермионы?..

Через несколько минут Гарри подтащил Крауча к нему. Виктор еле сдержал желание попятиться.

— Оставайся с ним! — велел Гарри Круму. — Я сбегаю за Дамблдором, я его быстрее найду, я знаю, где его кабинет…

— Он сумасшедший, — с сомнением произнёс Виктор, глядя на лежащего на земле Крауча, всё ещё бессвязно беседовавшего с деревом в полной уверенности, что это его помощник Перси Уизли.

— Побудь с ним и всё, — Гарри начал вставать, но его движение каким-то образом вызвало очередную резкую перемену в мистере Крауче. Он обхватил Гарри за колени и потянул обратно на землю.

— Не… оставляйте… меня… — в отчаянии прошептал Крауч, и его глаза снова выкатились. — Я… сбежал… должен предостеречь… должен предупредить… увидеть Дамблдора… моя вина… во всём моя вина… Берта… мертва… во всём моя вина… мой сын… моя вина… скажите Дамблдору… Гарри Поттер… Тёмный Лорд… он сильнее… Гарри Поттер…

— Я приведу Дамблдора, если вы меня отпустите! — вскричал Гарри и гневно обернулся к Круму: — Помоги мне, чего стоишь?!

С большой опаской Крум приблизился и опустился возле Крауча на корточки.

— Не давай ему уйти отсюда, — Гарри высвободился из цепких объятий, — а я сейчас сбегаю за Дамблдором.

— Поскорей, ладно? — крикнул Крум ему вслед, а Поттер уже мчался от леса к замку через тёмный двор.

Виктор остался наедине со спятившим стариком. Контактировать с ним близко у него не было ни малейшего желания, поэтому он отошёл подальше. Впрочем, Краучу было не до Крума: он опять принялся разговаривать с деревьями. Крум наблюдал за этим жалким и одновременно забавным зрелищем, испытывая всё возрастающий страх. Внезапно под его ногой хрустнула ветка. Это почему-то привлекло внимание сумасшедшего; он повернул голову и уставился на юношу.

— А ты… кто… такой? — выдавил он через силу.

— Виктор Крум. Чемпион Дурмстранга, — на автомате ответил болгарин. Мало ли что взбредёт в голову этому безумцу… Уж лучше назвать себя честно и не напугать его лишний раз.

— А-а… Чемпион… чемпион… — пробормотал мистер Крауч и как будто затих, скорчившись под деревом. Крум облегчённо выдохнул, но тут же опять занервничал: по его оценкам, прошло уже минут десять, а Гарри всё ещё не было. Куда он мог запропаститься? Виктор даже стал озираться по сторонам и вглядываться в уже сгустившиеся сумерки, силясь разглядеть идущих сюда людей. И вдруг сзади раздался крик:

— Ступефай!

Будто тяжёлым камнем хватило Виктора в ту же минуту: всё закружилось и перевернулось в его глазах. На миг смешанно сверкнули перед ним сучья с древесными листьями. И грохнулся он, как подрубленный дуб, на землю. И туман покрыл его взор.

* * *

Открыв глаза, Крум увидел лицо склонившегося над ним Дамблдора. В следующую секунду он понял, что валяется на земле, и попытался сесть, однако хогвартский директор положил руку ему на плечо и заставил лежать спокойно.

— Он напал на меня! — забормотал Виктор, поднося руку к голове. — Этот сумасшедший старик напал на меня! Я смотрел по сторонам, куда делся Поттер, а он напал сзади!

— Полежи немного спокойно, — остановил его Дамблдор. Крум повиновался. Всё его тело, особенно спина, жутко ныло от сногсшибального заклятия и удара о землю.

Загрохотали шаги, и в поле зрения появились Хагрид и его пёс Клык. Хагрид держал в руках арбалет.

— Профессор Дамблдор! — его глаза округлились. — Гарри… что за?…

— Хагрид, приведи скорее профессора Каркарова, — велел Дамблдор, — на одного из его учеников было совершено нападение. А после этого, пожалуйста, извести профессора Хмури.

— Это не требуется, Дамблдор, — раздался дребезжащий рык, — я уже здесь.

Хмури хромал к ним, опираясь на посох и держа в руке зажжённую палочку.

— Чёртова нога, — свирепо проворчал он, — мог бы прибыть быстрее… Что случилось? Снейп сказал что-то насчёт Крауча…

— Крауча? — тупо повторил Хагрид.

— Приведи Каркарова, поскорее, пожалуйста, Хагрид! — резко перебил Дамблдор.

— Ах да… точно… — пробормотал Хагрид, повернулся и исчез за тёмными деревьями. Клык потрусил следом.

— Я не знаю, где Барти Крауч, — сказал Дамблдор, обращаясь к Хмури, — но его непременно нужно найти.

— Считайте меня в деле, — прорычал Хмури, достал волшебную палочку и захромал в глубь леса.

Крум хотел было сказать хогвартскому директору, что не надо звать Каркарова, что он сейчас отлежится и сам пойдёт на корабль… но был ещё слишком слаб и не успел. Уже через пару минут он услышал звуки, безошибочно свидетельствующие о возвращении Хагрида и Клыка. Каркаров, одетый в гладкие серебристые меха, торопливо шёл сзади. Он был бледен и раздражён.

— В чём дело? — вскричал он, едва завидев лежащего на земле Крума и стоящих рядом Дамблдора и Гарри. — Что произошло?

— На меня напали! — ответил Крум, кое-как садясь и потирая голову. — Мистер Крауч или как там его…

— На тебя напал Крауч? Судья Тремудрого Турнира?

— Игорь… — начал Дамблдор, но Каркаров весь подобрался, плотнее укутавшись в меха, и посмотрел на него очень гневно.

— Предательство! — возопил он, тыча указующим перстом в Дамблдора. — Заговор! Вы с вашим министерством заманили меня сюда под фальшивым предлогом! Это не равноправное соревнование! Сначала вы пропихнули на Турнир своего малолетнего Поттера! теперь ваш министерский друг хотел вывести из строя моего чемпиона! Я с самого начала подозревал двойную игру! Это коррупция! Вы, Дамблдор, со всеми вашими песнями об укреплении международных колдовских связей, о восстановлении былого единства, о том, что пора забыть распри… Вот что я обо всём этом думаю!

И он плюнул под ноги Дамблдору. Крум почувствовал, как в его жилах вскипела кровь, и еле сдержал желание вскочить и залепить своему директору изрядную оплеуху. Он испытал к нему такую же неприязнь и почти ненависть, что и к своим назойливым фанаткам. Все эти месяцы Дамблдор казался ему добрым и справедливым, а Каркаров посмел так оскорбить его! Когда Хагрид молниеносным движением схватил Каркарова за грудки, поднял в воздух и шваркнул о ближайшее дерево, Крум готов был выразить ему свою благодарность.

— А ну извинись! — рыкнул Хагрид на ловящего ртом воздух Каркарова, держа его за горло. Ноги дурмстранговского директора болтались в воздухе.

— Хагрид, нет! — закричал Дамблдор, сверкая глазами. Виктор даже удивился: сам он неизменно отвечал на каждое оскорбление каким-нибудь заклинанием. Впрочем — как он тут же одёрнул себя, — директор Хогвартса наверняка просто не хотел лишних проблем.

Гигант нехотя убрал руку, пригвождавшую Каркарова к стволу; тот сполз вниз и бессильно рухнул у корней дерева. На голову ему упало несколько веточек и листиков. Видя это, Крум не испытал никакой жалости.

Тем временем, отправив Гарри в замок под конвоем Хагрида, Дамблдор подал Круму свою морщинистую старческую ладонь и помог ему встать.

— Ты как себя чувствуешь, Виктор? — спросил он ровно, без всякого подобострастия. — Тебя сильно зашибло?

— Да вроде бы нет… — Юноша покрутил шеей туда-сюда, размял руки и ноги.

— Сможешь сам дойти до корабля?

— Конечно, смогу. А зачем вы задержались? — поинтересовался Крум. Дамблдор осмотрелся — никого, кроме полубессознательного Каркарова, поблизости не было.

— Скажи, ты уверен, что на тебя напал именно мистер Крауч? — спросил он. — Может, это был кто-то другой? Ты здесь никого постороннего не видел?

— Видел бы — сказал бы, — пожал плечами юноша. — Хотя я даже не мог увидеть, потому что на меня напали со спины. А голос вроде был похож на голос этого… сумасшедшего.

— Да?.. — протянул Дамблдор, задумчиво вертя в пальцах свою волшебную палочку. — Ну хорошо. Пожалуй, можно и идти. Спокойной ночи, Виктор.

— И вам того же… профессор Дамблдор, — прошелестел Крум. Кивнув ему, хогвартский директор тоже направился в замок.

Виктор же, опять оставшись один, покосился на Каркарова. Тот слабо застонал, приходя в себя. Круму очень хотелось уйти из леса самому, но он чувствовал, что не вправе покинуть своего директора, каким бы неприятным типом тот ни казался.

— Виктор, Виктор… — захрипел Каркаров, шаря руками по присыпанному листиками плащу. — Помоги мне…

Крум со вздохом протянул ему руку. Каркаров схватился за неё и с усилием оторвался от дерева.

— Пойдём домой, а? — предложил он неожиданно просто. Виктор молча помотал головой, демонстрируя согласие. Разговаривать с директором ему совершенно не хотелось.

До корабля шли молча. Вернее, молчал только Крум, а Каркаров недовольно брюзжал. Он укорял Виктора, зачем тот пошёл к Запретному лесу с Гарри Поттером, своим соперником; и что это могли быть происки «прохвоста» Дамблдора; и что на месте последнего он давно уволил бы Хагрида. Крум же недовольно играл желваками на скулах и не обмолвился ни словом, ни жестом об истинной причине своей беседы с Гарри. Разумеется, он не верил ни единому слову Каркарова, однако спорить с ним не имел никакого желания. Его же неприязнь к директору теперь стала полной и окончательной.

Лети, пёрышко,

Через полюшко;

Смахни, пёрышко,

Моё горюшко.

С моего лица

Смахни пылюшку,

Обратися, стань

Моим крылышком.

Ирина Леонова, «Лети, пёрышко»

Всю ночь Крум проспал как убитый, будучи совершенно разбит после ночного происшествия. Проснувшись же, он вышел на палубу позже всех и по пути в Хогвартс мышью молчал на любые расспросы одноклассников, о чём бы они у него ни спрашивали. Всё его тело до сих пор ныло от вчерашнего падения. В голове же теснились самые разнообразные мысли, варьируясь от тяжёлых до неожиданно лёгких. Кто напал на него вчера? мистер Крауч или всё-таки кто-то другой? И почему Каркаров так взбеленился, что посмел напрямую оскорбить Дамблдора? Только одна мысль грела Виктору душу — сознание того, что Гермиона говорила ему правду, которую Гарри только подтвердил. Крум с удивлением находил, что вся ревность, временами терзавшая его в прежние месяцы, испарилась как по мановению волшебной палочки. Теперь ему хотелось встретиться с Гермионой и пояснить, что к нападению на Крауча он не имеет никакого отношения и тем более не хотел причинять вреда Гарри.

Сделать это удалось после завтрака: Гермиона, поймавшая за столом красноречивый взгляд Виктора, попросила Гарри и Рона идти на урок без неё. Когда дурмстранговцы выходили из Большого зала, Крум нарочно замешкался и отошёл в укромный уголок, где его и поджидала гриффиндорка.

— Ты хотел поговорить? — спросила она.

— Да. Хермивона, ты ведь уже знаешь, что произошло вчера в Запретном лесу?

— Конечно. Гарри мне всё рассказал. Мы с ним и Роном весь завтрак только об этом и говорили.

— И что же они считают?

— Рон высказал предположение, что ты сам мог напасть на Крауча, а потом для отвода глаз ударить себя сногсшибателем. Звучит как бред, не находишь?

— Нахожу, разумеется. Кто бы до такого додумался? — ухмыльнулся Крум. — А что сказала ты, Хермивона?

— Я изначально знала, что ты не виноват, Виктор. Тебя мог оглушить либо сам Крауч, либо кто-то другой, кого вы не видели. Так я и сказала.

В груди у Крума разлилось неимоверное облегчение. Гермиона верит в его невиновность!.. Сам себе же он показался сущим дураком, раз так долго не верил ей по поводу её отношений с Гарри. Девушка тем временем решила уже уходить на урок, но Виктор схватил её за руку:

— Прости меня, Хермивона!

— За что? — удивилась она.

— За то, что вчера не поверил тебе полностью. Я ведь именно за этим и отвёл Гарри к Запретному лесу. Чтобы… узнать, что связывает его с тобой. Ну, с его стороны.

— И что же он тебе сказал? — усмехнулась гриффиндорка. Само собой, она уже прекрасно об этом знала, но ей хотелось убедиться в честности Виктора.

— Что вы с ним просто друзья, — выдавил Крум, покаянно склонив голову. — А я тебе не верил… Ведь если б не моя ревность, на меня бы вчера не напали. Прости, Хермивона.

Он ожидал, что Гермиона может рассмеяться и уйти, но вдруг ощутил, как её ладонь легла на его руку.

— Я прощаю тебя, Виктор. Но и ты тогда прости меня.

— А тебя-то за что? — Крум вскинул голову. — Ты же ни в чём не виновата!

— Просто… — Гермиона явно была смущена, — теперь мы не сможем видеться так же часто, как раньше. До третьего состязания остался всего лишь месяц, а Гарри до сих пор не владеет многими боевыми заклятиями, которые могут ему пригодиться в лабиринте. Я должна помочь ему.

— Хорошо, — согласился Виктор с горечью в голосе. — Я тоже буду тренироваться. Но ты ведь сумеешь иногда находить свободную минуту?

— Постараюсь, — Гермиона неожиданно обняла Крума, заставив того застыть на месте, а потом, отстранившись, побежала на первый урок — превращения. Виктор проследил за ней, пока она не скрылась за углом, и пошёл гулять… к Запретному лесу. Ему хотелось потщательнее изучить место давешнего происшествия.

* * *

Тайна исчезновения мистера Крауча так и осталась тайной, но Крума это больше не напрягало. Весь июнь он упорно упражнялся, отрабатывая боевые заклинания, которым учеников обучали в Дурмстранге. Некоторые были даже темномагическими. Впрочем, Виктор использовал их крайне редко, поскольку, будучи все эти годы прилежным и успевающим учеником, люто ненавидел тёмную магию и старался использовать исключительно светлую. В итоге за три недели он освежил в памяти все необходимые заклятия и стал чувствовать себя вполне готовым к столь ответственному состязанию, как прохождение неведомого лабиринта.

Занята была и Гермиона, целыми днями обучавшая Гарри сногсшибальному заклятию и помеховой порче. Но и среди большой занятости они умела выкроить хоть вечер для очередного свидания у озера, посылая Виктору сову с привычной краткой запиской.

Это были летние, тёплые, лунные вечера — сладкие вечера любви! Гермиона сидела на берегу озера, а Крум, лёжа на траве у её ног, рассказывал ей древние сказания о Дурмстранге. И рука девушки покоилась на его голове, гладила его взъерошенные чёрные волосы.

— Скажи мне, Виктор, — спросила однажды Гермиона, — не удивительно ли, что я полюбила тебя так внезапно? Я теперь припоминаю всё, и мне кажется, что я стала принадлежать тебе с самой первой минуты, когда не успела ещё по-настоящему познакомиться с тобой, а только услышала твой голос в библиотеке. Чем ты так пленил меня, Виктор?

И Крум, тихо склонившись головой к плечу Гермионы, ласково улыбнулся и ответил:

— Сотни девчонок до тебя, Хермивона, задавали мне этот вопрос, но их всех пленяла только моя спортивная слава. Как человек я никому из них не был интересен.

— Да, — сказала гриффиндорка задумчиво, — может быть, и правда, что до тебя им не было никакого дела. Но мне… Знаешь, Виктор, сегодня во время обеда я чувствовала запах моря и дерева. Но ты вышел из-за слизеринского стола, и этот запах тут же исчез. Я часто думаю и не могу понять: разве я могла по-настоящему любить кого-нибудь другого, кроме тебя?

— А я — кроме тебя, Хермивона! Каждый день я благодарю судьбу, что она послала тебя на моём пути.

— Я помню, как мы впервые сидели в библиотеке и ты положил свою руку поверх моей. Огонь побежал по моим жилам; голова у меня закружилась. Я сказала себе мысленно: «Неужели это сам Виктор Крум сидит и разговаривает со мной?»

— Я помню, Хермивона, как обернулась ты на мой зов. Ты никогда не теряла голову при виде меня, и именно это меня и покорило. Я привык, что юные ведьмы сходят по мне с ума. Но ты, Хермивона… ты оказалась совсем другой, нежели все те.

Осиянные закатными лучами солнца, они забывали о времени, о месте; и вот проходили часы, и они с удивлением замечали, как над озером всходила яркая луна.

Также сказала однажды Гермиона:

— Виктор, ты был предметом интереса бесчисленных девиц, и многие из них, наверно, были гораздо краше и любвеобильнее меня. Мне иногда даже стыдно становится, когда я подумаю о себе, маглорождённой гриффиндорской заучке, которую все слизеринцы обзывают грязнокровкой.

Но, касаясь губами её губ, Крум говорил с бесконечной любовью и благодарностью:

— Ты не грязнокровка, Хермивона. Для меня ты гораздо чище их. Ты честна и щедра в любви. Фанаты лебезят передо мной; и фанаток на меня всегда вешалось без числа, но ты — единственная моя, прекраснейшая из девушек. Каждый может влюбляться десятки раз, но лишь один раз он любит. Тысячи поклонниц думают, что они меня любят, но только ты полюбила именно меня, а не мои успехи или познания в квиддиче. И когда ты согласилась пойти со мной на Святочный бал, в мыслях я от души благодарил тебя, столь милостивую ко мне.

Жадно внимала ему Гермиона, и когда он замолкал, тогда среди тишины сумерек смыкались их губы, сплетались руки. И когда любовная усталость окружала голубыми тенями прекрасные глаза гриффиндорки, она говорила Круму с нежной улыбкой:

— Я люблю тебя ужасно.

* * *

Двадцать третьего июня Виктор отрабатывал в своей каюте Раскидальное заклятие, после каждого опыта восстанавливая разбросанные и разбитые вещи. Но когда он устал и вышел на палубу развеяться, рядом откуда ни возьмись появился Каркаров.

— Завтра двадцать четвёртое июня… — начал он отвлечённо.

— Я помню, профессор, что завтра третье состязание, — ровным тоном отвечал Крум. — Вы это хотели мне сказать?

— Не совсем, Виктор, — Каркаров потеребил пальцами бородку. — Состязание начнётся вечером, после ужина, а после завтрака для чемпионов состоится встреча с близкими, которые приедут их поддержать. Ты должен будешь зайти в ту самую комнату за Большим залом.

— Правда? А кто ко мне приедет? — Крум аж в лице переменился.

— Твои родители, разумеется, — усмехнулся директор. — Я им только что лично послал сову. Надеюсь, ты их… не разочаруешь. Готовься, Виктор, не посрами честь Дурмстранга.

С этими словами он пошёл дальше по кораблю. Некоторое время Крум растерянно хлопал ресницами ему вслед. От него не укрылась пауза, с какой Каркаров произнёс: «не разочаруешь». Неужели в этих словах таился намёк не только на третье состязание Турнира, но и на отношения с Гермионой? Виктор помнил презрительные взгляды и реплику, которой Каркаров одёрнул его на Святочном балу, когда он рассказывал Гермионе про Дурмстранг. Выходит, директор совершенно не одобряет его связь с «грязнокровкой»…

Дальнейшие мысли, однако, были уже полегче. Отец и мать Крума происходили из древних чистокровных болгарских родов и никогда об этом не забывали. Сам Виктор тоже ни на минуту не забывал, что он чистокровный. Но его родители никогда не кичились своим происхождением и относились к любому колдуну или ведьме абсолютно беспристрастно, невзирая на статус крови. Вспомнив это, Крум несколько успокоился. Может, Гермиона им всё-таки понравится?..

* * *

На следующее утро Крум был необычно нервозен и завтрак ел торопливо, постукивая ложкой по тарелке. Каждую минуту он вскидывал голову и смотрел то на Гермиону, то на дверь в заднюю комнату. Он видел, как Гермиона о чём-то взбудораженно говорила с Роном и Гарри, а потом вдруг хлопнула себя по лбу, явно что-то сообразив, и ринулась к выходу из Большого зала. Виктор очень удивился, но тут заметил, что зал постепенно пустеет. У Седрика и Флёр сделался крайне многозначительный вид; они почти одновременно поднялись из-за столов «Хаффлпаффа» и «Равенкло» и направили свои стопы в ту самую комнату. Поспешно доев заказанную попару (популярное в Болгарии, Сербии, Черногории и Македонии блюдо, сделанное со старым или свежим нарезанным хлебом и пропитанное молоком, чаем или горячей водой. — Прим. авт.), Крум тоже встал и косолапо проследовал вслед за ними.

Сразу за дверью он чуть не столкнулся с мужчиной и женщиной, в которых сразу опознал родителей Седрика — тот, остановившись прямо перед Виктором, бросился к ним. На другом конце комнаты Флёр уже о чём-то жизнерадостно щебетала со своей матерью — такой же красавицей, как она сама. За руку Делакур-старшей держалась маленькая Габриэль. У камина стояли невысокая полная женщина и стройный юноша выше её ростом на добрых полторы головы; оба имели ярко-рыжие волосы, по которым можно было сразу понять, что это мать и сын. «Должно быть, к Поттеру», — подумал Крум отстранённо, потому что двое других его соперников уже болтали с родными.

И тут из угла раздался громкий, уверенный голос:

— Виктор! мы здесь!

Это было произнесено по-болгарски. Виктор повернулся в угол комнаты и увидел своего отца, стоявшего под руку с матерью. Окликнул его именно отец, который и с внешней стороны сразу привлекал к себе внимание.

Бранимир Крум был человек лет сорока, высокий, черноволосый, несколько узкоплечий, с вытянутой головой и крепкими жилистыми руками. Лицо у него было скуластое, с очень высоким лбом, отчего чёрные глаза взирали на мир из узковатых щелей. Длинный, немного крючковатый, точь-в-точь как у его сына нос чуть загибался к русым усам и вместе с нижней губой, которая казалась пренебрежительно оттопыренной, придавал лицу выражение насмешливое и неприятное. Но его живые, блестящие глаза несколько скрашивали это топорное лицо; а когда он улыбался, оно принимало выражение добродушно-умное, но какое-то хитроватое.

— Папа, мама, привет! — радостно воскликнул Виктор, тоже перейдя на болгарский, и бросился к ним.

— Здравствуй, сынок, — отец крепко обнял его и поцеловал в макушку. Потом Виктор высвободился из его рук и обнялся с матерью.

— Привет, Виктор. Ну, как ты тут? Всё ли хорошо? — начала она расспрашивать.

Райна, жена Бранимира, тоже имела запоминающуюся внешность. Высокого роста, стройная, с приятным и красивым лицом, с огромной копной чёрных волос, она двигалась плавно, голову держала высоко, и это придавало её фигуре гордую и смелую осанку. Очень хорош был взгляд её зелено-карих глаз, красиво оттенённых бровями вразлёт. Этот взгляд, спокойный и умный, как-то сразу вызывал почтительное чувство к этой женщине, возбуждая у каждого желание понравиться ей. Всегда красиво-ласковая, всегда приветливая, она умела как-то особенно улыбаться: спокойной бодростью духа веяло на человека от этой улыбки. Голос у неё был мягкий, грудной, но она говорила немного, кратко, и в каждом слове её чувствовалась искренность прямой и несложной души.

— Да, всё хорошо, мам, — ответил юноша. — Вечером уже будет третье, последнее, состязание, но к нему я подготовился.

— А как прошли два первых? — тут же уточнил мистер Крум. — Ты хотя бы на каком месте?

— На втором. Передо мной два чемпиона от Хогвартса — Седрик Диггори и Гарри Поттер, у них по восемьдесят пять баллов. А у меня восемьдесят.

— Ну, пять баллов — отрыв совсем небольшой… Молодец, Виктор! — похвалил Крум-старший и вдруг осёкся: — Погоди, ты сказал — два чемпиона? Но ведь по правилам от каждой школы должно быть только по одному!

— Просто это такая запутанная история… — и сын принялся рассказывать о том, как Гарри Поттер ни за что ни про что был выбран четвёртым чемпионом и чем это всё обернулось. По мере рассказа Бранимир и Райна только удивлённо вздыхали и качали головами. Поведение Каркарова они, как и Виктор, тоже не одобрили. Наконец, когда тот сказал, что с того дня Гарри стал полноправным участником Тремудрого Турнира, отец промолвил:

— Ну ладно, Виктор!.. Что мы всё о хогвартских чемпионах толкуем? Лучше расскажи о двух первых состязаниях, как ты их проходил. Ты же тоже был хорош, верно?

— Да, был. А в первом состязании вообще выиграл! — улыбнулся юноша.

— Молодец! — миссис Крум опять обняла его на радостях. — Только что мы всё стоим тут да стоим?.. Может, сводишь нас на экскурсию, а, Виктор? По пути всё и расскажешь…

— Да, конечно, — спохватился Виктор, и они вместе направились к выходу из комнаты. При выходе они столкнулись с семьёй Диггори, и Седрик радушно кивнул своему сопернику, получив в ответ такой же кивок.

Виктор очень приятно провёл утро, разгуливая по залитому солнцем двору Хогвартса вместе с родителями. Он показал им шармбатонскую карету и Чёрное озеро, на воде которого стоял, как скала, корабль его собственной школы. Миссис Крум очень заинтересовалась Дракучей ивой, а мистер Крум был в восторге от Запретного леса. И оба они с живейшим участием выслушали обстоятельную повесть сына о первом и втором состязании. Виктор без утайки поведал о том, как справился с китайским огнешаром, а также о невероятно заворожившем его полёте Гарри Поттера. И глубин Чёрного озера коснулся его рассказ — Бранимир и Райна только диву давались, слушая о частичном превращении в акулу и о приключениях под водой.

Только об одном Виктор умолчал: кого именно ему пришлось спасать из озера. Ведь он ни словом не упомянул Гермиону. За всю жизнь у него, избалованного славой, ещё не было девушки, и родители уже к этому привыкли, потому что Виктор не раз им говорил, что ждёт ту, кто сможет полюбить его по-настоящему и не будет обращать внимания, насколько он известен и популярен между любителями квиддича. Но сказать всё равно пришлось бы, поэтому к моменту, когда пора было идти в замок на обед, Крум вёл себя гораздо беспокойнее, чем за всё время прогулки.

И только они зашли в вестибюль Хогвартса и направились в Большой зал, как вдруг из одного коридора послышались торопливые шаги и прямо навстречу Крумам вышла… Гермиона.

— О, Виктор, ты здесь? Привет! — воскликнула она и хотела было обнять его, но парень мягко отстранился и жестом показал, что идёт не один. Увидя за его спиной ещё двух незнакомцев, Гермиона стушевалась и замерла на месте, с интересом их рассматривая. Крум растерянно обернулся к родителям.

— Это твоя знакомая, сынок? — спросила миссис Крум.

— Ну… да… то есть не совсем… — засмущался Виктор и даже потупил голову. — Это моя девушка, Хермивона. Она со здешнего факультета «Гриффиндор».

— Как-как?.. — запнулся мистер Крум. — Как ваше имя? — спросил он на пробу у самой гриффиндорки.

— Гермиона Грейнджер, — ответила та.

— Очень приятно, — кивнул отец Виктора, хотя такое имя и такая фамилия показались ему крайне сложными. — Очень, очень приятно! Будем знакомы. Меня зовут Бранимир Крум, а это моя жена Райна.

И он протянул Гермионе руку, как настоящий аристократ. Та пожала её с некоторой неловкостью. Рука была тёплой, крепкой и широкой. «Наверно, у Виктора со временем будут такие же», — мелькнуло в мыслях девушки.

— Вы приехали поддержать Виктора перед последним состязанием? — осведомилась она.

— Да. Мы ненадолго, всего на один день, — объяснила миссис Крум.

Какое-то время все четверо молчали, неловко переглядываясь и переминаясь с ноги на ногу. Наконец Виктор нарушил молчание:

— Мам, пап, я познакомился с Хермивоной в библиотеке, куда зашёл пригласить её на Святочный бал. Она была моей партнёршей на этом балу. И это её я спасал со дна озера во втором состязании.

— Да?.. Любопытно, — протянул мистер Крум. — А вы тоже интересуетесь квиддичем?

— Да нет, пап, ты чего! — одёрнул его Виктор прежде, чем Гермиона успела ответить отрицательно. — Хермивона вообще не любит квиддич. Поэтому я её и пригласил. Она чуть ли не единственная, кто не увивался за мной, как фанатки.

— И мы с Виктором прекрасно поладили, — добавила Гермиона. — У вас замечательный сын, мистер Крум.

— Спасибо за комплимент, — искренне поблагодарил мужчина. — Но он сказал, что вы — его девушка…

— Да, я люблю Хермивону, — Виктор взял гриффиндорку за руку, всем своим видом выражая готовность отстаивать свои чувства. — Она не понравилась профессору Каркарову из-за того, что она маглорождённая, но для меня это не имеет никакого значения.

— Маглорождённая?.. — переспросила миссис Крум. — Что ж, это и правда не имеет значения. Неважно, каким человек родился, а важно, каким он стал, — ты же помнишь, Виктор?

— Вы правда так думаете? — Гермиона была несказанно удивлена такому суждению. — А у нас так считают далеко не все.

— Это глупо, — убеждённо заявил мистер Крум. — Можно быть хоть чистокровным, хоть полукровкой или маглорождённым… Можно быть любым. Но душу и сердце за статус крови не купишь. И я, признаться, очень рад, что у моего сына появилась достойная девушка.

«Вот подлинный аристократ!» — подумала Гермиона, глядя на него с огромной благодарностью в глазах. Странная и специфическая внешность этого человека, чем-то похожего на Каркарова, больше не казалась ей неприятной. Она ощутила симпатию и к нему, и к его жене, согласно кивавшей головой во время речи мужа.

Но обеденное время уже наступило, и гриффиндорка спохватилась:

— Извините, мне пора бежать. Было приятно с вами познакомиться.

— И нам было приятно, мисс Хермивона… — Крум-старший опять запнулся, — с какой-то невероятно сложной фамилией.

— Грейнджер, — улыбнулась девушка и побежала в зал вслед за идущими на обед одноклассниками.

Семья Крумов направилась туда же. По дороге миссис Крум обернулась к сыну:

— А она ничего. Милая девочка, и умная, и не из сердцеедок… Поди, и женой стала бы неплохой.

— Мам!.. — вскрикнул Виктор обиженно-полушутливо.

— Да я пошутила, — с улыбкой отмахнулась мать и взяла отца под руку. А Виктор шёл впереди них со смешанными, смятёнными чувствами. Как ни странно, слова матери на самом деле не слишком задели его. Ему самому было немного чудно признаться себе в этом, но он никак не мог выбросить из головы эту мысль, и… она ему нравилась.

* * *

После обеда Крумы опять долго гуляли вокруг замка, а потом вернулись в Большой зал на вечерний пир. За учительским столом уже сидели Людо Бэгмен и Корнелиус Фадж. Бэгмен, как всегда, был весел, а вот Фадж, сидевший рядом с мадам Максим, напротив, выглядел очень мрачным и ни с кем не разговаривал. Мадам Максим не отрывала покрасневших глаз от своей тарелки. Хагрид поминутно взглядывал на неё с другого конца стола.

В честь праздника стол ломился от разных вкусных блюд, но Крум к этому времени успел разнервничаться и ел мало. Со временем зачарованный потолок постепенно начал менять цвет с голубого на закатно-пурпурный. Тогда Дамблдор поднялся из-за стола, и в зале воцарилась тишина.

— Леди и джентльмены, через пять минут вас пригласят пройти на квиддичное поле, где состоится третье и последнее состязание Тремудрого Турнира. Чемпионов вместе с мистером Бэгменом я прошу проследовать на стадион сейчас.

Услышав это объявление, Крум торопливо поднялся из-за стола.

— Удачи тебе, Виктор, — пожелали мать и отец.

Он поблагодарил их, перецеловался с ними напоследок и поспешил присоединиться к Флёр, Седрику и Гарри. Последнего уже проводило семейство Уизли и Гермиона. Но та вдруг отделилась от остальных и подбежала к Круму.

— Иди. Постарайся победить! — шепнула она и крепко обняла его. Виктор, поняв, чего ей стоило такое пожелание, коснулся её губ быстрым, но удивительно нежным поцелуем и заторопился следом за остальными чемпионами.

Через пять минут трибуны стали заполняться зрителями, в воздухе зазвенели взволнованные голоса. Отовсюду доносился топот множества ног — это школьники рассаживались по своим местам. Небо было глубокого, чистого синего цвета, появлялись первые звёзды. Позднее на стадионе появились Хагрид, профессор Хмури, профессор Макгонаголл и профессор Флитвик. Они подошли к Бэгмену и чемпионам. У каждого на шляпе горела большая красная звезда; у одного только Хагрида звезда красовалась сзади, на спине кротовой шубы.

— Мы будем патрулировать вдоль стен лабиринта, — объяснила чемпионам профессор Макгонаголл. — Если вы попадёте в беду, выпустите в воздух красные звёзды, и кто-нибудь из нас сразу же придёт на помощь. Понятно?

Чемпионы кивнули.

— Что ж, тогда — идите! — бодро сказал Бэгмен четырём патрульным.

Хагрид пожелал Гарри удачи, и четвёрка спасателей разошлась в разных направлениях, по своим постам. Людо показал кончиком волшебной палочки себе на горло, пробормотал: «Сонорус», и немедленно к трибунам полетел его магически усиленный голос:

— Леди и джентльмены, мы начинаем третье и последнее состязание Тремудрого Турнира! Позвольте вам напомнить, каким образом распределяются места между чемпионами. Первое место занимают мистер Седрик Диггори и мистер Гарри Поттер — каждый из них набрал по восемьдесят пять баллов! — Поднявшиеся крики и рукоплескания вспугнули птиц с вершин деревьев Запретного леса, и те взмыли в темнеющее небо. — На втором месте — мистер Виктор Крум, представитель института «Дурмстранг», у него восемьдесят баллов! — Снова рукоплескания. — На третьем месте — мисс Флёр Делакур, академия «Шармбатон»!

В центре трибуны Виктор еле-еле различил своих родителей. Он помахал им, и они радостно замахали в ответ.

— Итак… Гарри и Седрик! По моему свистку! — провозгласил Бэгмен. — Три… два… один…

Он коротко свистнул, и Гарри с Седриком ринулись в лабиринт. Когда прошло с полминуты, он объявил:

— Мистер Крум, прошу! Три… два… один!

Опять свисток. В отличие от хогвартцев, Виктор не так сильно торопился. Перед тем, как ступить в лабиринт, он повернул голову к трибунам и вдруг заметил Гермиону, сидевшую рядом с семьёй Уизли. И она тоже увидела его и помахала рукой. Коротко махнув ей в ответ, Крум глубоко вдохнул и наконец зашёл в лабиринт.

Третье состязание началось.

Август-колесо, полная луна…

Снится: я бегу по лесу одна.

Впереди туман, позади туман;

Тишина вокруг; тьма и белизна…

Мельница, «Колесо»

Неуверенно пройдя метра два, Крум понял, что лабиринт намного больше, чем кажется снаружи. В нос немедленно ударил дурманящий аромат громадных, высотой в шесть метров, стен из кустарника, который образовывал дороги в лабиринте. Лабиринт был кошмарно тёмный. И входная тропа показалась Виктору бесконечно длинной, хотя так, может быть, чудилось из-за мрака. Лишь где-то высоко в небе сверкало несколько первых звёзд. Крум не видел абсолютно ничего, не слышал никого — только дальние крики на трибунах.

— Люмос, — произнёс он, едва пройдя ещё несколько шагов. Кончик саксауловой палочки зажёгся ярким серебристым светом, осветив всё вокруг на несколько метров. Виктор пошёл быстрее, торопясь дойти до первой развилки раньше, чем вслед за ним выпустят Флёр.

До развилки оказалось не меньше пятидесяти метров. Идти можно было либо направо, либо налево. Недолго думая, Крум свернул вправо. Едва основная тропа скрылась из поля его зрения, снаружи послышался свисток — значит, Флёр вошла в лабиринт. Медлить стало тем более нельзя, и Виктор ускорил шаг.

Он почти бежал, водя палочкой туда-сюда по стенам или направляя её вперёд. Что-то ждёт его в этом лабиринте?.. Только теперь он понял, на чём строился главный расчёт третьего состязания: впервые за весь год ни один чемпион не знал заранее, чего следует ожидать, поэтому всем оставалось готовиться наверняка. Но Людо Бэгмен говорил про каких-то существ, которых разместили здесь по инициативе гиганта Хагрида… У Крума тревожно сжалось сердце. В рассказах о своих школьных буднях Гермиона неоднократно упоминала уроки по уходу за магическими существами, которые вёл Хагрид, и о пристрастии последнего к выращиванию огромных и страшных монстров. Какое ещё чудовище может попасться чемпионам?..

Ответ на свой вопрос Виктор получил почти сразу же, как только увидел следующую развилку и повернул влево. В нос ему немедленно ударил неприятный запах тухлых яиц. Неужели так пахнет одно из чудовищ? Чем глубже Крум продвигался, тем сильнее и плотнее становился этот запах. И в конце концов он с трудом удерживался на ногах, ощущая, насколько мерзко давалось ему дышать. Не прошло и пяти минут, как он очутился лицом к лицу с каким-то монстром, напоминающим трёхметрового скорпиона.

— Взрывастый дракл!.. — пробормотал Крум. Он слышал о нём тоже от Гермионы: та однажды упомянула, что Хагрид нелегально вывел помесь мантикоры с огнекрабом, чьих представителей назвал «взрывастыми драклами». По словам Гермионы, драклы оказались столь неуживчивы, что в скором времени поубивали друг друга. Стало быть, это последний представитель гибридного вида.

Но от этой мысли Круму не стало легче. Дракл, почуявший добычу, стал приближаться к юноше, дугообразно изгибая над спиной длинное жало. Толстый его панцирь тускло блеснул в свете волшебной палочки.

— Импедимента! — выкрикнул Виктор наудачу. Но, видимо, палочку он направил, куда не следовало, и заклятие ударило прямо в панцирь, не причинив драклу ни малейшего вреда. Дракл, в свою очередь, ответил огненным залпом. Крум увернулся точно так же, как сделал это на первом состязании. Потом вскочил и заорал:

— Редукто!

Он сам не понял, для чего воспользовался Раскидальным заклятием, но оно неожиданно помогло: панцирь дракла треснул, как надбитая ваза. Застрекотав по-скорпионьи, дракл поднялся на задние лапы и бросился на Виктора. При этом обнажилась внутренняя, не защищённая панцирем часть его тела. Наведя туда палочку, Крум дважды прокричал во весь голос:

— Ступефай! Ступефай!

Это сработало — дракл наконец повалился на землю, оглушённый двумя сногсшибателями. Игнорируя неослабевающую вонь тухлых яиц, Виктор воспользовался моментом и проскользнул в только что образовавшийся проём на тропе. С облегчением перевёл дух и направился дальше, пытаясь унять бешено колотящееся сердце.

— Спасибо Хермивоне — предупредила меня, — пробормотал он, оглянулся и погрозил драклу кулаком. Звук собственного голоса и осознание маленькой победы немного успокоили Крума, и идти стало уже не так страшно.

Ещё несколько развилок сошли отлично. На пути никого не попадалось. Зато вокруг стало как будто светлее, причём свет шёл не извне лабиринта, а изнутри. Крум понял, что в своих петляниях приблизился к центру, где стоит Тремудрый Кубок, и даже улыбнулся своим мыслям. Что, если он достигнет вожделенного артефакта первым? Он даже представил, как все три школы празднуют его победу, как его поздравляют друзья и одноклассники, как радуется Гермиона… Квиддичные победы были ему не отнюдь не в новинку, но Тремудрый Турнир — совсем другое дело! Этому и порадоваться не стыдно.

Заметив очередную развилку, Крум повернул направо. И тут в его мысли грубо вторгся чей-то оклик:

— Виктор! Виктор!

Голос был ужасно знакомый, и Круму стало не по себе. Он высветил палочкой девичью фигурку с копной каштановых кудрей и вопросительно проговорил:

— Хермивона?.. Ты что тут делаешь?

«Это что, как на втором состязании? Опять кого-то спасать?» — подумал он. И кинулся было к Гермионе, но та вдруг отпрянула от него, как лань от кабана, и, вытянув руки, агрессивно крикнула:

— Пошёл прочь! не прикасайся ко мне! Я тебя ненавижу!

— Хермивона, ты чего? — удивился Крум. — Это же я, Виктор!

Но тут свет от его палочки упал на лицо гриффиндорки. И юноша увидел пустые, какие-то неживые, остекленелые глаза. По этому признаку он безошибочно опознал, что тут что-то не то.

— Ах ты, чёртов боггарт! — он хлопнул себя по лбу и прогрохотал: — Риддикюлис!

Боггарт испарился клубами прозрачного дыма. С облегчением выдохнув, Крум пошёл дальше. Только одно удивило его: раньше его боггартом был Геллерт Гриндельвальд — некогда обучавшийся в Дурмстранге сильнейший тёмный волшебник, от руки которого много лет назад погиб дед Виктора, Маламир Крум. До своего поражения в дуэли с Дамблдором Гриндельвальд был настоящей грозой всей Европы, и о его страшных делах современники впоследствии рассказывали своим детям и внукам. Виктор, узнавший о нём от своего отца, хорошо представлял себе, на что был способен Гриндельвальд, а потому очень его боялся. И не он один — такой боггарт был у половины всего Дурмстранга. Почему же сейчас при виде него боггарт превратился в Гермиону? Уж не потому ли, что за все эти месяцы в Хогвартсе он полюбил её так, как не любил никого на свете, и стал бояться её потерять?

И снова с ужасающей силой, с болью открытой крови и текущих слёз он почувствовал облегчение, трепет блаженнейших предчувствий, блаженство рокового. Как наяву вспомнилось милое лицо, умные карие глаза, матово-розовая щека, томящаяся неслышным криком нежности; вспомнилось, как сидела она тихо с ним рядом, как дышала тихо — совсем рядом; и как будто нашлось объяснение восторгу и любви. «Хермивона, — подумал он нежно и дрогнул сердцем, — милая, я люблю тебя ужасно!» Так подумал он и в следующее мгновение позабыл о любимой. Иному предалось его сердце и в недрах лабиринта встало на иную стражу.

Угодив в пятый по счёту тупик, Виктор вернулся обратно к развилке и пошёл в другую сторону — влево. Сперва всё было как будто спокойно: ни чудовищ, ни призраков, — но метрах в тридцати Крум увидел чью-то высокую и довольно массивную фигуру. Наверно, кто-то из соперников, решил он. Хотя по комплекции фигура не походила ни на кого из них, Виктор всё равно подумал, что это кто-то из них: кому бы ещё тут находиться?

— Седрик! — позвал он. — Это ты?

Неизвестный, стоявший к нему спиной, не откликнулся. Тогда Виктор попробовал ещё раз:

— Флёр?

Ноль реакции.

— Гарри?..

Ответа по-прежнему не было. Крум тем временем подобрался ближе. Внезапно фигура повернулась к нему лицом, и Виктор с удивлением увидел это лицо, всё испещрённое шрамами, и вращающийся в глазнице волшебный глаз. Он узнал этого человека.

— Профессор Хмури?.. что вы здесь делаете? — удивился он точь-в-точь как с Гермионой-призраком. — Разве вы не должны патрулировать снаружи?

— А ты догадливый, — ухмыльнулся Хмури, и в его лице появилось какое-то другое, злорадное, кровожадное выражение. Крум был уверен: будь у взрывастого дракла человеческие глаза, он смотрел бы на него точно так же. — Но патрулировать я не должен. У меня есть одно неоконченное дело. И ты, как идеальный кандидат, поможешь мне его завершить.

— Какое ещё дело? — Виктор стоял и хлопал ресницами, ничего толком не понимая.

Вместо ответа Хмури с молниеносной быстротой указал на него своей палочкой:

— Империо!

Крум, совершенно не ожидавший атаки, не успел ровным счётом никак увернуться, не смог ничего противопоставить. Все мысли куда-то разом улетучились из головы, нахлынуло чувство удивительной лёгкости. Как в тумане он уловил непонятные слова Хмури:

— Наконец-то я смогу в полной мере доказать господину свою верность. Столько лет… Теперь они ответят за всё. Но ты не бойся — тебя я не убью. Пока. У меня на тебя свои планы. Если ты и умрёшь, то потом.

Хотя обращался он к Виктору, но говорил как будто про себя. «Проклятие подвластия!» — понял Крум. Он попытался сосредоточиться и прекратить этот мысленный туман, но в этот момент Хмури опять навёл на него палочку. Он больше не говорил, но Крум слышал его голос в своей голове:

Повинуйся мне, мальчишка! Повинуйся!

Крум прикрыл бесцветно-белые глаза, отчаянно пытаясь понять, чудится ли ему этот шёпот или Хмури вправду говорит с ним посредством проклятия?

Ты найдёшь своих соперников…

Вопреки неистовому желанию Виктора его разум упрямо отказывался понимать происходящее. Он медленно двинулся дальше по тропе, держа наготове палочку. Шёл он так, будто бы его против воли заключили в собственное тело. Это было глупое, дикое, пугающее ощущение.

… и уничтожишь их… всех, кроме Поттера…

Не зная, где его мучитель, Крум перемещался марионеткой по тропам лабиринта. Даже под Империусом он боялся навредить другим чемпионам. Очень боялся. И этот страх заставлял его раз за разом проделывать над собой усилия и пытаться отходить туда, откуда он пришёл. Безуспешно. В мыслях поочерёдно мелькали туманные образы Флёр, Седрика, Гарри, а настойчивый повелительный шёпот преследовал его, пока он отчаянно хватался за остатки собственного сознания, пытаясь сбросить с себя гнёт Хмури. И Виктор знал, что это он указывал ему путь по лабиринту и не позволял забредать в тупики.

По-прежнему освещая себе дорогу, Крум вглядывался в кромешную тьму вокруг. Прислушивался к звукам, но кругом стояла тишина. Лишь цикады беззаботно стрекотали в ночи. Насколько разные это были миры! То, что творилось в лабиринте и то, что его окружало снаружи.

Голос мучителя вновь донёсся до слуха Виктора мерзким шипением, приказывая поторопиться. И что-то в самой глубине его сердца неприятно заныло, осознавая: нет, его не собирались оставить в покое. Хмури нужно было зачем-то избавиться от Флёр и Седрика.

Крум шёл дальше, вслушиваясь в окружающие звуки. На секунду он ужаснулся, почувствовав всем телом, будто Хмури стоит прямо у него за спиной и пристально наблюдает за ним. Проклятие подвластия не ослабевало. Юноша не имел иного выхода, как следовать по глухим тропам под его руководством.

И вдруг его слуха коснулись чьи-то торопливые шаги и взволнованное дыхание. Доносилось оно с дорожки, пересекавшейся с той тропой, по которой двигался Крум. Меньше чем через минуту прямо к нему выскочила Флёр — лицо поцарапано, одежда местами испачкана и порвана.

— Виктор? — спросила она картаво, глядя в его белёсые глаза. — С тобой всё в порядке?

Крум даже не мог нормально ответить. Голос Хмури вновь дал о себе знать:

Обездвижь её!

Виктор тряхнул головой. Ну уж нет, подумал он, она не заслужила этого.

Обездвижь, говорю! И быстро!!!

Не в силах противиться, Крум направил палочку на соперницу и произнёс деревянным голосом:

— Петрификус тоталус!

Тело Флёр, так и не успевшей уйти, окостенело и рухнуло на землю возле кустарниковой стены. Сам Виктор хотел было её расколдовать, но мучитель не отступал:

Иди дальше… Остался ещё один…

И Крум поковылял по дорожке в поисках Седрика. Он не оставлял попыток освободиться, но мучитель всякий раз жёстко пресекал их. У Виктора оставалась одна надежда — что Седрик доберётся до Тремудрого Кубка раньше, чем он отыщет его самого и либо обездвижит, либо… убьёт.

Проклятие подвластия забирало всё больше власти над ним, путало сознание. А Виктор всё шёл и шёл, как ему думалось, целую вечность. Но на самом деле преодолел не более тридцати метров. Он уже ничего не понимал, не тратил сил на сопротивление. Бессознательно преодолев поворот, он неожиданно увидел кого-то ростом с себя самого и как-то тускло осознал, что это и есть Седрик. Хогвартский чемпион не видел его — он стоял спиной к зачарованному болгарину. Вот он замер, то ли во что-то вслушиваясь, то ли решая, куда повернуть дальше.

И тут Крум почувствовал, как в его голову словно проникают скользкие щупальца, сжимая разум железными тисками и заставляя забывать о том, что он, Виктор Крум, вообще существует. Ему казалось, что его вот-вот убьют, но этого почему-то не происходило. Вот только все мысли и намерения Хмури перетекали в его тело, заставляя прочувствовать их всеми фибрами души.

Он должен умереть…

— Нет, — прошептал Крум. Со стороны могло показаться, что он разговаривает сам с собой, только голос его звучал хрипло и неестественно, будто он был ожившей статуей.

Он всё равно умрёт… Ты убьёшь его…

Ужас опять проснулся в глубине души, заставив разум Виктора биться под проклятием жуткого колдуна и молить о том, чтобы всё это поскорее закончилось. Чтобы лучше оборвалась его собственная жизнь, только не Седрика Диггори. Он ведь не заслужил подобной судьбы! В чём виноват этот юноша?

Виктор мучился, сходил с ума от всего этого и отчаянно сопротивлялся, но не мог спастись окончательно. Обречённость действовала почище страха, и ноги потихоньку подкашивались, одновременно сами пододвигая его бесшумными шагами к стоявшему в проходе Седрику. Он поднял палочку… И чемпион Хогвартса внезапно обернулся.

— Эй! Ты что делаешь? — воскликнул он.

— Круцио! — против воли произнёс Виктор губами, окованными проклятием.

По телу Седрика пробежала судорога, и парень рухнул на землю и выгнулся от боли, громко закричав. Но Хмури это не остановило, и он продолжил свою экзекуцию руками Крума, издеваясь над покорённым и вынуждая его мечтать о собственной смерти. Жуткая боль пронзала Седрика, заставляя извиваться и кричать так, что слышно было на дальнем расстоянии. И каждый крик был подобен кинжалу, вонзавшемуся в Крума. Тело казалось ему чужим. Он мог мыслить и вполне нормально чувствовать всё, что происходило вокруг, вот только не имел возможности даже отвести руку от Диггори, бьющегося на земле в жутких корчах. И в мозгу его расползался ненавистный голос:

Ты убьёшь его… уничтожишь их всех, кроме Поттера… Ты слишком слаб и уязвим… ты не спасёшь их… Это будет твоя вина… Всё из-за тебя, из-за тебя, из-за тебя…

Чего он добивался, было непонятно. Появление Гарри, продравшегося сквозь проделанную им дыру в стене, Крум воспринял как избавление. Но прежде чем он попытался сказать, что пытает Седрика не по своей воле, голос в мозгу велел:

Беги! Его нельзя трогать…

Виктор спрятал палочку в карман и бросился бежать неловко, как на шарнирах. Но Гарри крикнул ему вслед:

— Ступефай!

И Крум упал лицом в траву, потерявшись в глубинах своего сознания. На секунду ему показалось, что он видит самого себя, распластавшегося на одной из бесчисленных троп лабиринта, — безвольное тело со стеклянным, потухшим взглядом.

Но внезапно он услышал голос матери. Такой ласковый, родной, спокойный, он произносил слова любви. Хвалил Виктора, говоря, что он очень сильный и непременно победит. Потом с ним заговорил другой голос, на этот раз чуть ниже, — это был отец. И он просил вернуться. Затем Крум услышал девичий голос, ясный и звонкий, отчего всё у него в душе приятно вздрагивало. Этот голос говорил, что всегда будет любить Виктора. Юноша улыбнулся. Его гриффиндорка, его любовь, его Гермиона. А ведь он так и не научился выговаривать её имя…

И Крум окончательно и бесповоротно провалился во тьму.

* * *

Его куда-то несут. Мощные, сильные руки; мерное покачивание в такт шагам; свежий запах леса… Он уже и забыл, как пахнет лес. Так хорошо… так мирно…

Снова голоса, но уже встревоженные, тихие… Нет! Не оставляйте, не уходите… Тёплая вода; чьи-то руки успокаивают, снимают боль. Спать, как хочется спать… спать.

И вдруг — словно заклятие в спину! Опасность! Покрытое шрамами лицо со стеклянным глазом, палочка в руке… Броситься на него, перехватить смертоносную руку. Человек не сдаётся — он борется, он силён. Он снова тычет палочкой, но уже в пустоту…

Бежать, снова бежать. Бесконечные коридоры замка… люди… много людей… Вот кто-то открывает высокую резную дверь. Проскользнуть внутрь, спрятаться. Комната, такая просторная и красивая… В ней приятный полумрак, тепло и такой родной запах… Всё, спасся. Теперь можно спать. Опасности больше нет.

За окном ещё сияли звёзды, когда веки Крума слабо задвигались и он приоткрыл глаза. Он лежал в больничном крыле Хогвартса. Первое, что почувствовал по пробуждении, — как грудь его придавило чем-то тяжёлым и тёплым, дышащим прямо в сердце. Когда глаза уже могли ясно видеть, взор упал на каштановую копну таких знакомых, так по-родному пахнущих волос.

Виктор через силу улыбнулся. Как бы ни был он горд, как бы ни кровоточила в сердце вина, он был… счастлив, счастлив от того, что Гермиона провела эту ночь рядом с ним, уснув на его груди. Он не знал, как именно очутился в лазарете, кто принёс его сюда и поняли ли судьи, что он был под проклятием подвластия.

Не знал Крум и того, что Гермиона, увидев, как его, бесчувственного, левитирует из лабиринта профессор Макгонаголл, а потом передаёт Хагриду и велит срочно нести в больницу, бросилась вслед недоумевающему гиганту и всё время шла за ним, а потом выпросила у мадам Помфри разрешение остаться с Крумом до тех пор, пока он не придёт в себя. А когда фельдшерица напоила его необходимыми зельями и ушла в свой кабинет, Гермиона села на табуретке возле любимого, да так и заснула.

Виктор осторожно высвободил руки, на движение которых девушка ответила тем, что во сне крепче прижалась к нему. Тогда Крум положил ладонь правой руки на плечо Гермионы и медленно начал поглаживать. Левой рукой, совсем ещё слабой, накрыл её голову, зарылся пальцами в эту каштановую гриву и, ласково перебирая волосы, снова закрыл глаза и провалился в глубокий сон.

Жаркие блики траву обагрят,

Южные ветры раздуют огонь,

Траура птицы бесшумно парят,

Горсти былого сжимают ладонь.

Шрамы на сердце оставит закат,

Стон распугает сорок на ветвях,

И грозовые ладьи-облака

В шелесте капель развеют твой прах.

С волчьими стаями вдаль уходя,

Не сожалей: мои мысли с тобой.

За пелену тишины и дождя

Путь твой неблизкий начертан судьбой.

Время застыло, и пусто внутри —

Бус не остудит прощания боль.

В полночь ступая, назад не смотри:

Очи впитают забвения соль.

Шрамы на сердце оставит закат,

Стон распугает сорок на ветвях,

И грозовые ладьи-облака

В шелесте капель развеют твой прах…

Грай, «Прощание»

Проклятие подвластия, наложенное впопыхах и с нерасчитанной силой, глубоко отпечаталось в разуме Крума. После краткого пробуждения он долго не приходил в себя. Мадам Помфри, ухаживавшая за ним в то время, как Дамблдор и учителя-патрульные вместе с вернувшимся Гарри разоблачали лже-профессора Хмури, целебными зельями, травами и наговорами остановила пагубное влияние Империуса на волю зачарованного юноши.

Стоило Виктору вновь погрузиться в забытье, как Гермиона пробудилась и обнаружила, что всё это время лежала на груди у болгарина и крепко обнимала его по бокам.

«Вот я дура!.. наверное, всё сдавила своим весом. Ему и так тяжело, а ещё я навалилась», — мысленно упрекнула себя гриффиндорка и тут же осторожно встала. Наклонилась к лицу Виктора… оно казалось уже не таким бледным, но всё равно о сроке выздоровления можно было только загадывать.

— Родной мой… — Гермиона коснулась мужественных скул Крума, прижалась губами к его рту, запёкшемуся во сне, и тихо прошептала: «Я люблю тебя, Виктор».

Крум даже не шевельнулся. Девушка отстранилась и оглядела его полным сочувствия взглядом. Юноша крепко спал, разметавшись на больничной койке. Одна его рука покоилась на животе, а другую он свесил с кровати, и теперь пальцы едва не касались пола. Дышал Крум неровно; сухие губы были чуть разомкнуты, лоб его то и дело хмурился, а лицо приобретало страдальческое выражение. Очевидно, ему снились кошмары.

— А что с ним всё-таки случилось, мадам Помфри? — осведомилась Гермиона, когда фельдшерица подошла к сонному Виктору и стала поить его очередной порцией какого-то снадобья.

— Империус. Проклятие подвластия, — коротко ответила та. — Слыхала про такое?

— Слыхала, конечно. Это одно из Непростительных заклятий, — кивнула гриффиндорка. — А кто наложил его на Виктора, да ещё в лабиринте?

— А я почём знаю?.. — отозвалась мадам Помфри. — Одно могу сказать: явно накладывали то ли неумело, то ли впопыхах. У искусно наложенного проклятия не бывает побочных эффектов. А если сделать неправильно, то на жертве это непременно отражается, причём так, что это видно невооружённым глазом. Жертва ведёт себя, как марионетка, и приобретает белёсые глаза.

— Но с Виктором уже всё в порядке? — напряглась Гермиона. — Вы его вылечили?

К её огромному облегчению, мадам Помфри кивнула:

— В целом — да. Его разум и воля теперь свободны. Только в себя он не придёт ещё по крайней мере двое суток.

— Ну, тогда ладно, — успокоилась девушка. Когда же фельдшерица услышала, как открываются двери, и обернулась на звук, Гермиона незаметно взяла руку Крума, слегка коснувшись её губами, и переложила обратно на койку.

В палату ввалилось сразу несколько человек: Гарри держал под руку Дамблдор, а их сопровождали миссис Уизли, Билл и Рон вместе с Сириусом-псом. При виде Гарри, слегка пошатывающегося от усталости и стресса, Гермиону охватило столь же сильное сочувствие, сколько она испытывала к Виктору. Видно было, что с ним тоже произошло что-то страшное. Гермионе тут же захотелось расспросить его об этом. Но Дамблдор сразу пресёк любые поползновения это сделать, «прописав» Гарри полный покой. И миссис Уизли рьяно поддержала его, да так, что ни её сыновья, ни Гермиона не посмели задать другу ни один вопрос.

Гарри переоделся в пижаму и улёгся за четыре койки от Крума. Мадам Помфри тут же принесла ему кружку Сонного зелья, которое Гарри выпил и мгновенно уснул глубоким-глубоким сном. Все тихонько отошли от его кровати. Гермиона же повернулась на табуретке и уловила, как Виктор умоляюще прошептал в бреду:

— Не надо, пожалуйста… я не хочу их убивать…

— Тише-тише, — забормотала девушка, погладив его по голове. — Ты никого не убил. Всё хорошо, Виктор, ты в безопасности.

Крум успокоился и задышал ровнее. Рон, наблюдавший за этой сценой, подошёл к Гермионе и бросил на болгарина презрительный взгляд. Благоговение перед звездой квиддича ещё с самого Святочного бала сменилось в нём упрямой ревностью, которая усугублялась тем, что Гермиона явно не обращала на него иного внимания, кроме дружеского.

— Да брось ты его!.. — небрежно посоветовал Рон. — Он остальных чемпионов чуть не угробил… а ты с ним возишься!

— Не могу, — кротко отвечала ему подруга. Рон пожал плечами и прилёг на соседнюю койку, решив тоже чуток вздремнуть. Его примеру никто не последовал: все были слишком возбуждены для сна.

Поскольку Гарри спал спокойно, мадам Помфри не отходила надолго от кровати Виктора, и Гермиона внимательно наблюдала за всеми действиями фельдшерицы. Изумлялась. Одобряла. Но многого понять не могла, ибо никогда ничего подобного не видела. Например, наговоры: когда Крум опять начинал бредить, мадам Помфри, пошептав над ним, мгновенно успокаивала больного. Время от времени она проверяла пульс, измеряла температуру. Сердце юноши билось ровно, разве что чуть-чуть замедленно.

— Через пару дней пробудится, — вновь сказала фельдшерица. — Зачем его, бедняжку, понапрасну мучить. Пусть поспит.

Гермиона согласно кивнула. Ей самой спать не хотелось совершенно, поэтому она просто подошла к окну и стала смотреть на квиддичное поле, где суета по-прежнему не прекращалась. Она знала, что Сонное зелье, выпитое Гарри, действует не более чем в течение часа. И можно было надеяться, что когда тот проснётся, то расскажет присутствующим о том, что же с ним случилось.

* * *

Ожидания Гермионы оправдались. Незадолго до рассвета, когда Гарри только-только проснулся, за дверью послышались взволнованные голоса, шаги, и в больницу ворвались министр Фадж и профессор Макгонаголл. Гермиона с интересом прислушалась к их разговору. Судя по нему, Фадж привёл в Хогвартс дементора и дозволил ему запечатлеть поцелуй на губах некоего Барти Крауча. При этих словах у гриффиндорки сделался когнитивный диссонанс: какого ещё Барти Крауча? Единственный человек с таким именем был главой департамента международного магического сотрудничества и судьёй Тремудрого Турнира.

Но из дальнейшего разговора, в котором активное участие принял Гарри, Гермионе всё стало ясно: под личиной профессора Хмури весь этот учебный год скрывался сын Крауча, его полный тёзка. Будучи верным Пожирателем Смерти, он всячески содействовал возрождению Вольдеморта, а для необходимого ритуала требовалась кровь Гарри. Потому Крауч-младший зачаровал Тремудрый Кубок, превратив его в портал, который отнёс Гарри и Седрика на кладбище, где сбежавший в прошлом году Петтигрю-Червехвост и провёл ритуал.

Слова о гибели Седрика как громом поразили Гермиону. Седрик Диггори погиб? Такой добрый, умный, скромный красавец, подающий надежды — и умер, даже не окончив школу! Утешило её несколько, что Виктор к его смерти не имел ни малейшего отношения: Седрика убил всё тот же Червехвост. Гермиона страшно пожалела, что год назад решила оставить его на свободе. Доказательства доказательствами, но не лучше ль было его схватить?.. И Седрик остался бы жив!..

Но больше всего гриффиндорка была удивлена диалогом Фаджа и Дамблдора. Директор Хогвартса, как всегда, реально осознавал всё значение и опасность произошедшего и стремился дать Фаджу по-настоящему мудрые советы. Министр же вёл себя упрямо и даже инфантильно, словно слепец, отказывающийся поверить в разрушение своего упорядоченного мирка — в возрождение Лорда Вольдеморта. По мере его возражений Дамблдору Гермиона проникалась к нему всё большей неприязнью, почти ненавистью — точь-в-точь как Виктор к Каркарову. И решила обязательно рассказать Круму обо всём услышанном, когда он очнётся.

Когда Фадж, Макгонаголл и Дамблдор ушли, на подоконнике, где она сидела, раздалось тихое жужжание. Гермиона навострила уши и повернулась. Буквально в футе от неё полз крупный майский жук с какими-то странными отметинами вокруг глаз. «Рита! Рита Скитер!» — гриффиндорка чуть не закричала от радости, но вовремя сдержалась. Она ещё вчера догадалась, что журналистка, попортившая ей и Гарри столько крови, является незарегистрированным анимагом. А по рассказам Гарри и её собственным наблюдениям, в которых то и дело фигурировал жук, она поняла, что превращалась Рита именно в это насекомое.

Сейчас жук замер и несколько секунд задумчиво шевелил усиками. Гермиона осторожно занесла над ним руку… Хлоп! И скандальная репортёрша оказалась зажата у неё в кулаке. Хлопок прозвучал неожиданно громко: Гарри и склонившаяся над ним миссис Уизли отпрянули друг от друга.

— Извините, — пробормотала Гермиона. — Я не специально.

— Допей зелье, Гарри, — попросила миссис Уизли, почему-то утирая слёзы.

Гарри повиновался. Зелье, как и в первый раз, подействовало незамедлительно: его оковал крепкий сон без сновидений. Было видно, что его здоровью теперь ничто не угрожает.

Осторожно сжимая в руке жука, Гермиона встала с подоконника и направилась было к выходу наравне с Роном и Сириусом, уже превратившимся в человека. Но прежде чем выйти, она снова подошла к Виктору. Тот вздрагивал и стонал во сне.

«Через два дня я тебя навещу», — мысленно пообещала Гермиона, чтобы не слышали Сириус, миссис Уизли и Рон. Смахнула со своей щеки выступившую слезинку, напоследок коснулась влажных волос Крума и покинула палату.

* * *

…Он ворочался на койке, то и дело взмахивая руками, но этого было недостаточно, чтобы высвободиться из лап кошмара, почти сводившего его с ума. Больничная пижама прилипла к телу; холодный пот капельками стекал со лба. Его только что освобождённый разум был бессилен защитить его от памяти о случившемся в лабиринте, которая буквально до ужаса мучила его, принимая всё новые формы.

Крум стоял на одной из многочисленных дорожек лабиринта, освещая палочкой высокого плотного человека с лицом в шрамах, с посохом в руке. Этот человек не мигая взирал на него. Здоровый чёрный глаз кровожадно блестел; волшебный бешено вращался во все стороны, а губы, напоминающие шрам, растянулись в злой маниакальной улыбке. Виктор отнюдь не счёл бы это за доброжелательность. Незнакомец определённо хотел причинить ему вред.

— Какой подходящий исполнитель моего замысла, — пророкотал он, внимательно разглядывая застывшего перед ним юношу. — Какой слабый… уязвимый… беззащитный… жалкий… исполнитель.

Крум сильнее вжался спиной в стену-кустарник, чувствуя, как ветки царапают его через футболку, и стиснул зубы, пытаясь не реагировать на слова шрамолицего человека. Сосредоточиться… не подчиняться ему… не дать ему покорить себя…

— Посмотри на меня! — приказал Хмури, и он понял, что проиграл ему. — Подойди ближе, мальчишка.

Хмури крепко сжимал в ладони посох, и Виктор был не в силах ему противиться. Он вздрогнул всем телом, стоило ему подойти к этому мужчине почти вплотную. Крум ощутил его дыхание на своём лице, когда тот наклонился ближе, и отвернулся, пытаясь отстраниться. Грубые, шершавые пальцы яростно вцепились в его челюсть, поворачивая лицо к себе и заставляя встретиться взглядами. Крум прикусил щёку, чтобы сдержать вскрик от боли.

— Империо!

Он не смог сдержать слёз, которые просочились из уголков его глаз, стекая в волосы. С губ сорвалось рыдание. Он был пленён Империусом, теряясь в остатках реальности. Мерзкий голос в мозгу, отдающий приказы; ледяные щупальца, сковывающие его волю и разум… Он взмолился, чтобы это закончилось, но у него не хватало сил блокировать проклятие.

— Ты будешь делать всё, что я тебе прикажу. Ты уничтожишь всех своих соперников, кроме Гарри Поттера. Запомни: кто накладывает проклятие, тот и повелевает… У того и власть.

* * *

Два дня Гермиона не заходила к Виктору. Вместе с Роном она направила все усилия на моральную поддержку Гарри, который уже на следующее утро выписался из лазарета. От него они узнали все подробности попадания на кладбище, гибели Седрика, возвращения Вольдеморта и его последующих действий. Пережившие в предыдущие три года и не такие приключения, они безоговорочно верили каждому слову друга. Рон и Гермиона видели, как тяжело приходится Гарри, и не мучили его расспросами о той роковой ночи, а наоборот, старались отвлечь простыми, житейскими разговорами и занятиями. Бывало, начнут они играть в шахматы, а Гарри следит за ними, и у него сразу становится спокойнее на душе.

За эти два дня Гермиона сильнее чем, за последние месяцы, сблизилась с друзьями. Но в Гарри она видела названого брата, которого нужно было ободрить и утешить, а в Роне — будто бы товарища по оружию. Однако сердце её было отдано совсем другому… Не было часа, чтобы она не думала о Викторе, что спал непробудным сном в лазарете. И после ужина на второй день — предпоследний день семестра — Гермиона тайком выскользнула из-за стола раньше друзей, сказав, как обычно, что идёт в библиотеку. Сама же, выйдя из Большого зала, устремилась в больничное крыло.

В палате, кроме Виктора, никого не было. Едва Гермиона осторожно зашла внутрь, как из своего кабинета вышла мадам Помфри с каким-то сосудом в руке. Увидев гриффиндорку, она приветственно ей кивнула, понимая, зачем та пришла. Подойдя поближе к кровати Крума, фельдшерица потрогала его лоб и сказала:

— Пора его к жизни возвращать. Пусть опять свету белому радуется.

С этими словами мадам Помфри открыла глиняный кувшинчик, налила из него в ладонь остро пахнущей тёмной жидкости и стала бережно растирать лекарство на груди парня. Через минуту щёки Виктора порозовели; зубы, до этого плотно сжатые, расцепились. Тогда фельдшерица взяла другое лекарство и влила несколько капель в рот Круму. Тот очнулся, застонал; веки затрепетали и распахнулись.

— Виктор? — негромко позвала Гермиона.

Неожиданно Крум резко взметнулся на койке и уселся, прижав колени к груди. Его пальцы зарылись в волосы, а сам он стал раскачиваться из стороны в сторону со слезами на щеках.

— Нет-нет-нет! не надо! Пожалуйста, не надо, — рыдая, повторял он снова и снова.

— Тебе что, снился кошмар? — удивилась девушка.

Виктор судорожно мотнул головой. Боковым зрением он отметил, что мадам Помфри вновь скрылась у себя в кабинете, но это его даже порадовало. Он был горд и не желал показаться перед кем-то жалким и бессильным. Бессилие было ему отвратительно.

Гермиона осторожно присела перед ним и убрала руки подальше от его волос. Крум попытался отодвинуться от неё, но она держала крепко, успокаивающе гладя пальцами его запястья.

— Всё хорошо, Виктор… Я здесь.

Он выдернул одну руку из её ладони и смущённо вытер слёзы.

— Слабый… такой слабый… Я до сих пор слышу эти слова, — всхлипнул он, поднимая на гриффиндорку свой измученный взгляд. — Слабый… уязвимый… беззащитный… жалкий…

— Ты не хочешь поговорить об этом кошмаре? — предложила Гермиона. — Это могло бы помочь.

Виктор закрыл глаза. Лицо его выглядело болезненно, а черты заострились больше обычного.

— Я опять видел этого… Хмури. Только всё было ещё страшнее, чем на самом деле. Он не остановился… он не прекратил зачаровывать меня. И я не смог остановить его. Я стал подневолен, и он… он… — с его ресниц сорвалась слеза и упала на простыню.

— Это был не профессор Хмури, — объяснила Гермиона. — Тебя заколдовал Барти Крауч-младший, Пожиратель Смерти. И это он осенью заморочил Кубок Огня, чтобы Гарри избрали четвёртым чемпионом.

— А Флёр, Седрик?.. с ними что?

— Флёр в полном порядке. Но Седрик… он погиб.

Крум в ужасе посмотрел на Гермиону, не желая верить, что убил кого-то. Он прислонился к спинке кровати и провёл ладонью по лицу, пытаясь собраться с мыслями.

— Я что… всё-таки убил его… тогда в лабиринте?

— Нет-нет! — поспешно возразила девушка. — Ты тут совершенно ни при чём. Его убил Лорд Вольдеморт. Уже вне лабиринта и после того, как тебя перенесли сюда.

— В-Вольдеморт? — переспросил Виктор. — Но ведь он же сам… мёртвый. Все об этом знают.

И тут Гермиона рассказала ему всю правду. Правду горькую о том, что возродил Вольдеморта его слуга Червехвост, которому для ритуала требовалась кровь Гарри, а Седрика, перенесённого на кладбище вместе с Гарри, погубили просто потому, что он оказался не в том месте. Не умолчала она и о разоблачении лже-Хмури, и о разговоре Дамблдора и Фаджа.

Виктор слушал её то с изумлением, то с печалью. Особенно его удручала именно мысль о гибели Седрика. Утешался он только тем, что сам не был в этом виновен. Но воспоминание о том, как он безжалостно пытал соперника в лабиринте, было выше его сил. По мере рассказа Гермионы Крум внимательно следил за её лицом, больше всего страшась увидеть на нём презрение или осуждение. Однако ни того, ни другого он не увидел. Гриффиндорка глядела на болгарина с искренним участием и заботой, нисколько не виня его за слабость, с которой он поддался Империусу. И это поразило его более всего.

Желая показать свою благодарность ей за понимание, Крум спустил ноги с кровати и раскрыл объятия. Гермиона пересела к нему на колени, положила голову ему на плечо, обвив руками талию. Виктор поцеловал её в макушку и улыбнулся по-настоящему искренней улыбкой впервые с того момента, как пришёл в себя на минуту две ночи тому назад.

— Хермивона… — тихо прошелестел он.

— М-м?..

— П-почему он… этот ужасный человек… — он закрыл глаза и сглотнул, попытавшись выровнять голос от мучивших его мыслей. — Почему он так поступил именно со мной?

Гермиона подняла голову с его покатого плеча.

— Барти Крауч?.. — Виктор кивнул; его руки крепче затянулись вокруг девушки, испугавшись, что она отстранится. Вместо этого она подняла руку и нежно провела пальцами вдоль его челюсти.

— Ну… может, потому, что ты из Дурмстранга? — предположила она. — Если бы именно ты стал применять Непростительные заклятия, это не вызвало бы таких подозрений, как у тех же Седрика и Флёр.

— То есть… ты не считаешь меня слабым и уязвимым?.. Но боггарт, на которого я наткнулся ещё до этого… он превратился в тебя и кричал, что ненавидит меня.

Гермиона смахнула слезинку, вновь просочившуюся из уголка глаза Крума, и прислонилась своим лбом к его виску.

— Я люблю тебя, Виктор. И что бы ни кричал тот боггарт, это бы не изменилось. И я знаю, что Крауч действовал против твоей воли, — она коснулась губами губ возлюбленного, почувствовав, как его руки сильнее затянулись у неё на талии.

— Хермивона, ты действительно не похожа на моих фанаток. Не думаю, что хоть одна из них знает, что со мной сейчас. Ты заслуживаешь кого-то более… сильного, достойного, — сказал он дрогнувшим от волнения голосом.

— Моё сердце выбрало тебя, Виктор. Ты мой… как и я твоя. Я так сильно тебя люблю… даже немного сломленным.

Виктор трепетно вздохнул, а затем вдруг отчаянно прижался к Гермионе, спрятав лицо в сгибе её шеи. Ему не хватало слов, чтобы выразить, как сильно он ей благодарен за её поддержку и любовь. Теперь он верил, что из-за проявленной им слабости Гермиона никогда не бросила бы его. Её руки мягко гладили его по волосам в успокаивающей ласке, и он не хотел отпускать её.

Они бы сидели так ещё долго, когда бы топот и голоса за стеной лазарета не напомнили Гермионе, что пора идти спать. Улучив момент, она встала с колен Виктора, наклонилась и поцеловала его в щёку.

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Хермивона, — прошептал Крум, коснувшись рукой места, где только что были её губы, и задумчиво проводил её взглядом.

Едва шаги удалявшейся гриффиндорки затихли, как он улёгся обратно на койку и завернулся в одеяло. Только сейчас он почувствовал облегчение от той душевной боли, что всё это время ломала его изнутри, и позволил слезам свободно скатиться по щекам.

* * *

Следующий день Виктор по настоянию мадам Помфри провёл в больнице. Он прислушивался к своей тоске и общей слабости, которая словно сжалась, стянулась в малый очажок, всё ещё оставаясь острой, и вдруг начала быстро, час за часом, слабеть, утихать.

Только сейчас, когда проклятие совершенно отпустило его, Крум впервые осознал, как бы заново пережил всё, что произошло с ним, и великий ужас потряс его сердце. Он выздоровел телом и разумом, но пока не мог вернуть себе свою прежнюю, несмятённую душу и потому не решался выйти за пределы лазарета, вновь зажить вольной жизнью.

Целый день лежал он на больничной койке, испытывая то страх, то стыд, то удивление, то глубокую благодарность к Гермионе, и становился порой то безнадёжно грустен, то почти счастлив.

Только вечером, когда мадам Помфри позволила ему уйти, Виктор покинул больницу. Жизнь была прекрасна. Это был последний день учебного года, и все вокруг торопились на прощальный пир. Едва Крум в одиночестве дошёл до вестибюля, как входные двери распахнулись, и в замок ввалились одиннадцать его товарищей-дурмстранговцев.

— Виктор! — бросились к нему Добривой, Вишеслав и Замфир. — Ты чего пропадал так долго?

— В больнице был, — отозвался Крум, пряча невольную улыбку. — А вы почему ко мне не приходили? Как-никак три дня уже прошло…

— Мы вообще-то приходили. Утром после третьего состязания, — пояснил Замфир. — Но ты тогда спал непробудным сном, и здешняя фельдшерица попросила тебя не беспокоить. Ну, мы и решили не рисковать.

— А, ну тогда понятно, — успокоился Виктор. — Какие новости?

— Каркаров исчез! — тут же подорвался Войко. — Той же ночью, когда было состязание, взял и исчез. С концами. Мы искали по всему кораблю — нигде его нет. И за эти дни не явился.

— Так что обратно корабль придётся вести самим, — подытожил Вишо. — Мы четверо, да Левен с Кубратом в придачу. Наша очередь будет.

— Ничего, доберёмся как-нибудь. Не привыкать, — Крум тряхнул головой. — Пошли на пир, что ли?

— Пошли, — согласились друзья. До самого Большого зала все продолжали оживлённо болтать, но Виктор молчал и лишь переваривал новость об исчезновении Каркарова. Новость эта, несмотря на свою необыкновенность, была ему даже приятна.

Когда они вошли в зал, им сразу же бросилось в глаза отсутствие праздничного убранства. Обычно для прощального пира Большой зал украшали цвета факультета-победителя. А сегодня стена позади учительского стола была затянута чёрным — в знак траура по Седрику.

За учительским столом сидел настоящий Аластор Хмури. Деревянная нога и волшебный глаз были на месте. Хмури постоянно дёргался, подскакивал, стоило кому-нибудь с ним заговорить. И без того присущая ему боязнь нападения не могла не усилиться после десятимесячного заточения в собственном сундуке. Кресло же профессора Каркарова пустовало. Усаживаясь за стол вместе с остальными дурмстранговцами, Крум гадал, где сейчас может быть Каркаров и не разделался ли с ним Вольдеморт.

Его размышления прервал профессор Дамблдор. Он встал из-за преподавательского стола. В Большом зале, где и так было гораздо тише, чем обычно бывает на прощальном пиру, воцарилось гробовое молчание.

— Наступил конец, — заговорил Дамблдор, обводя взором собравшихся, — очередного учебного года.

Он сделал паузу, и его глаза остановились на столе «Хаффлпаффа». За этим столом с самого начала было тише всего; оттуда и сейчас смотрели самые бледные и самые грустные лица.

— Я о многом собираюсь поговорить с вами сегодня, — продолжил Дамблдор, — но сначала хочу сказать о замечательном мальчике, который должен был бы сидеть сейчас здесь, — он сделал жест в сторону хаффлпаффцев, — и веселиться на прощальном пиру. Я прошу всех встать и поднять бокалы в память о Седрике Диггори.

Все встали, все до единого. Заскрипели скамьи — весь Большой зал встал, поднял бокалы и повторил единым низким раскатом: «За Седрика Диггори». Среди этих всех был, конечно, и Крум, который пил даже не по просьбе Дамблдора, а по велению сердца. В толпе он нашарил глазами Флёр, по чьему лицу катились молчаливые слёзы. Потом все сели.

— Седрик воплощал в себе многие прекрасные качества, присущие истинным хаффлпаффцам, — продолжал директор Хогвартса. — Он был добр, трудолюбив; был хорошим товарищем. Он ценил честность превыше всего. Его смерть затронула каждого из вас, независимо от того, хорошо вы его знали или нет. И, как мне кажется, именно поэтому вы имеете право знать, что произошло.

Виктор не шелохнулся — он уже был в курсе всех дел. И не испугался, когда Дамблдор произнёс:

— Седрика Диггори убил Лорд Вольдеморт.

По Большому залу пронёсся испуганный ропот. Школьники, в ужасе от услышанного, неверяще смотрели на Дамблдора. Директор хранил невозмутимое спокойствие в ожидании, пока гомон прекратится, а потом заговорил снова. Он подтверждал, что знать, от чьей руки на самом деле погиб Седрик, просто необходимо. Затем перешёл к Гарри, которому воздал почести за проявленную храбрость. И выпил за него. Практически все в зале повторили его действия. Однако Виктор, когда вставал во второй раз, увидел, что многие его соседи-слизеринцы демонстративно остались сидеть и даже не прикоснулись к кубкам. Дамблдор, в отличие от Хмури не имевший волшебного глаза, этого не заметил.

После того, как все сели, он заговорил снова:

— Одной из целей проведения Тремудрого Турнира было всестороннее укрепление магического сотрудничества. В свете последних событий — я имею в виду возрождение Лорда Вольдеморта — подобные связи приобретают новое, более важное, значение.

Крум беспокойно заёрзал на месте, подумав, что это камень в его огород, и отвёл глаза, ожидая от Дамблдора какой-то резкости. Но хогвартский директор лишь перевёл понимающий взгляд на дурмстранговцев и продолжил далее:

— Каждого из наших гостей мы будем рады видеть всегда, в любой момент; вы можете приехать к нам, когда захотите. И хочу, чтобы все вы помнили — в свете возвращения Лорда Вольдеморта это необходимо помнить: наша сила в единстве, разобщённость делает нас слабыми. Вольдеморт обладает уникальной способностью повсюду сеять вражду, раздоры. Бороться с этим мы можем лишь одним способом — связав себя столь же уникальными, крепкими узами дружбы и доверия. Культурные, национальные различия — ничто, если наша цель едина, а сердца открыты. Я знаю — но ещё никогда я так сильно не желал ошибиться! — что впереди у нас тёмные, трудные времена. Некоторые из тех, кто сейчас находится в этом зале, нарямую пострадали от Лорда Вольдеморта. Он сломал судьбы очень многих семей. Три дня назад вы лишились вашего товарища.

Крум поймал себя на том, что одобрительно кивает головой во время этой речи. Получается, Дамблдор знает, что на него наложили проклятие подвластия и что к нападению на Седрика и Флёр он, Виктор, не имеет никакого отношения?.. В таких случаях говорят: «с плеч рухнула гора». И если применить эти слова к Виктору, то у него целый горный хребет с плеч свалился.

— Помните Седрика, — велел Дамблдор в конце речи. — И если придёт для вас время выбирать между простым и правильным, вспомните, как поступил Лорд Вольдеморт с хорошим, добрым, храбрым мальчиком, случайно оказавшимся у него на пути. Помните Седрика Диггори.

Дальнейший ужин продолжился почти в полном молчании и был чем-то похож на поминки. Не было слышно ни гомона, ни смеха, обычного на прощальных пирах. Все были подавлены общим горем и тягостными размышлениями.

Незадолго перед тем, как встать из-за стола, Крум по привычке глянул на Гермиону. Та, словно угадав на себе его взгляд, замерла и вскинула голову. Их взоры говорили красноречивее слов: нужно встретиться — и сейчас же, после пира. Вещи у обоих были давно собраны, спешить было некуда.

* * *

И настала последняя перед отъездом ночь великой любви Виктора Крума.

Странно тихи и глубоко нежны были в эту ночь ласки Виктора и Гермионы. Точно какая-то задумчивая печаль, осторожная стыдливость, отдалённое предчувствие окутывали лёгкой тенью их слова, поцелуи и объятия.

Они не пошли к озеру, а устроились на том самом подоконнике, где утешали друг друга после происшествия на Святочном балу. Глядя в окно на небо, где ночь уже побеждала догорающий вечер, Гермиона остановила свой взгляд на могучей горе, которая возвышалась за Запретным лесом.

— Виктор, а ты говорил, что Дурмстранг находится в горной местности? — вспомнила она.

— Да, в горах, — ответил Крум. — На севере магической Европы. Но нам из поколения в поколение никогда не разрешали говорить о точном местонахождении школы. Это тайна.

— Ты тоже соблюдаешь её, Виктор?

Юноша не ответил, прижав Гермиону ближе к себе. Как и в лазарете, он не хотел отпускать её из своих объятий. Только она обладала этой удивительной способностью заставлять его чувствовать себя так хорошо.

— А может быть, мы увидимся там с тобой, если я всё-таки приеду к тебе на каникулы? — с тревогой спросила девушка.

Тогда Крум вымолвил:

— Школ нашего мира не так уж много, не то что у маглов, но они не все общаются друг с другом. Есть открытые всем иностранцам школы, а есть иные — затворники. Хогвартс может приглашать к себе иноземных учеников для проведения Тремудрого Турнира, а Дурмстранг — нет. Мы с тобой сможем встретиться у меня, Хермивона, если ты приедешь ко мне; и мы наверняка будем уже совсем другими, но наши сердца будут стремиться навстречу друг другу, потому что мы с тобой уже встречались, моя прекрасная Хермивона; но мы не вспомним всего этого.

— Нет, Виктор, нет! Я всё помню. Когда ты увидел меня в библиотеке и впервые позвал — я узнала, я вспомнила тебя, и меня захватили радость и страх. Скажи, Виктор: вот когда завтра мы разъедемся, будешь ли ты вспоминать свою отличницу-заучку из Хогвартса, свою Гермиону?

И, прижимая её к своей груди, болгарин взволнованно прошептал:

— Не говори так никогда… Не говори так, Хермивона! Ты избранная мною девушка, ты настоящая, ты царица моего сердца… Забвение не коснётся тебя…

Резкий храпящий звук вдруг пронёсся над Хогвартсом. Он заунывно дрожал и колебался в воздухе, а когда замолк, то ещё долго плыли его трепещущие отзвуки.

— Это ржут лошади Шармбатона, — пояснил Крум.

— Мне страшно, Виктор! — горячо зашептала Гермиона. — Какой-то тёмный ужас проник в мою душу… Я не хочу разлуки… я ещё не успела насладиться тобой…

— Не бойся разлуки, Хермивона! Любовь сильнее расставания. Отгони грустные мысли… Хочешь, я расскажу тебе об истории Дурмстранга, о злодеяниях Геллерта Гриндельвальда? Хочешь ли ты услышать одну из тех колдовских сказок, которые складываются у нас в Болгарии?.. Хочешь, я расскажу тебе о том, как начал играть в квиддич?

— Да, Виктор!.. Ты сам знаешь, что, когда я слушаю тебя, сердце моё стучит сильнее от радости! Но я хочу тебя попросить кое о чём…

— О, Хермивона, — всё, что хочешь! Попроси у меня мою жизнь — я с готовностью отдам её тебе. Я буду только жалеть, что слишком малой ценой заплатил за твою любовь.

Слыша это, Гермиона улыбнулась в темноте от счастья и, обвив Крума руками, слегка повернулась и прошептала ему на ухо:

— Прошу тебя — когда наступит рассвет и все соберутся во дворе, пойдём вместе туда… на наш западный берег… Прошу тебя об этом, милый… Там я смогу попрощаться с тобой…

В упоении Крум поцеловал губы своей милой. Но Гермиона вдруг привстала на локтях и прислушалась.

— Что с тобой, Хермивона? Что испугало тебя? — спросил юноша.

— Подожди, Виктор… сюда идут… Я слышу шаги…

Она замолчала. И стало так тихо, что они различали биение своих сердец. Лёгкий шорох послышался невдалеке, и вдруг кто-то приблизился к ним быстро и почти беззвучно.

— Кто тут? — воскликнул Виктор и зажёг свет на конце своей палочки.

Он увидел Вишеслава, который стоял близко к подоконнику и несколько пошатывался со сна, точно пьяный. Встретившись глазами с недовольным взором Крума, Емилев хлопнул себя по лбу, пробормотал извинения и хотел было уйти. Но Виктор остановил его, сказав лишь четыре слова:

— Кто позвал тебя сюда?

Вишо пробормотал сонным голосом:

— Профессор Дамблдор…

— Я понял, — сказал Крум. — Скоро приду, не бойся. А ты пока иди спать, Вишо. Ещё даже не рассвело.

* * *

Назавтра был прекрасный летний день. Двор Хогвартса полнился народом: ученики готовились к традиционной переправе через озеро, а иностранные гости — к отбытию на родину. Неподалёку от своей хижины Хагрид помогал мадам Максим запрягать гигантских коней. Все шармбатонцы торопились занять свои места в карете. Дурмстранговцы завершали приготовления на корабле, подняли якорь. Они уже были там — все, кроме одного…

Крум миновал крыльцо и уже готов был идти искать Гермиону, чтобы попрощаться с ней, как вдруг услыхал чей-то голос, спрашивающий с любопытством:

— Интересно, как будут добираться назад дурмстранговцы? Как вы думаете, они смогут вести корабль сами, без Каркарова?

Резко повернувшись, Виктор узнал обладателя этого голоса — Рона Уизли. Рядом с ним стояли Гарри и Гермиона. Крум хмыкнул на слова Рона и, приблизившись, хрипловато объяснил:

— Каркаров не водил корабль. Он сидел в каюте, а нас заставлял делать всю работу. — Гермиона чуть подалась вперёд, и Виктор спросил: — Можно с тобой поговорить?

— О… да… конечно, — слегка разволновавшись, ответила девушка, последовала за Крумом в толпу и скрылась из виду.

— Давайте быстрее! — громко закричал ей вслед Рон. — Кареты вот-вот приедут!

Ни Виктор, ни Гермиона не отреагировали. Кое-как продравшись сквозь толпу, они не пошли на западный берег озера, а просто остались чуть поодаль. Стоя друг перед другом, они впервые за много дней не находили нужных слов. Их встреча состоялась случайно, из-за Тремудрого Турнира, но была ли она случайностью?.. У Крума голова шла кругом, а дыхание предательски сбилось, чего он даже не замечал.

Наконец Гермиона нарушила молчание:

— Я долго размышляла над тем, что будет, когда Турнир окончится. И поняла, что никогда тебя не забуду. Не знаю, приеду ли я в Болгарию этим летом, но я всё равно буду ждать. Я хочу любить только тебя, Виктор. Я хочу беречь тебя. Я хочу, чтобы ты приходил ко мне всякий раз, когда тебе плохо или радостно. Я просто хочу сделать тебя счастливым.

Тая от горячих слов девушки, Крум и не заметил, как Гермиона вдруг оказалась слишком близко, опаляя своим дыханием его приоткрытые губы. Он выдохнул прямо в эти желанные уста:

— Поцелуй меня на прощанье, Хермивона.

И она поцеловала. Виктор был на грани потери сознания, чувствуя себя настолько правильно и хорошо, что на миг подумал, будто это просто прекрасный сон. Гермиона целовала его невероятно нежно и трепетно, как никогда прежде. Отвечая ей тем же, юноша понял, что для него более не существовало ни одной девушки, кроме этой прекрасной гриффиндорки. Никого не будет существовать.

— Хермивона, — отстранившись лишь на секунду, позвал он возлюбленную, ласково сжимая мягкие каштановые кудри на её затылке. — Мы вместе.

Гермиона улыбнулась в ответ:

— Я никогда не забуду тебя, мой болгарин.

Время, между тем, поджимало, и им поневоле пришлось возвращаться. Оказалось, что их отсутствие заняло не больше пяти минут. Рон испытующе вгляделся в лицо Гермионы, но оно уже было совершенно безмятежно.

— Мне нравился Диггори, — вдруг отрывисто сообщил Крум, обращаясь к Гарри. — Он всегда был со мной вежлив. Всегда. Хоть я и из Дурмстранга — с Каркаровым, — добавил он мрачно.

— А у вас уже есть новый директор? — поинтересовался Гарри.

Крум пожал плечами, что должно было означать «наверно, нет». Потом, совсем как Флёр до него, протянул руку и попрощался сначала с Гарри, затем с Роном. Последнего явно терзала тяжёлая внутренняя борьба. Крум уже собрался уходить, когда Рон вдруг выпалил:

— Ты не дашь мне свой автограф?

Гермиона зачем-то отвернулась, улыбаясь приближающимся по подъездной дороге безлошадным каретам, а Виктор, слегка удивлённый, но в то же время польщённый, подписал для Рона кусочек пергамента.

Когда он посмотрел на корабль, где стояло пять человек, Асень замахал ему рукой в подзывающем жесте. «Пора», — понял Крум и направился к судну. Всходя по трапу, он напоследок оглянулся на Гермиону, тоже помахал ей, и, часто заморгав от подступивших к глазам слёз, твёрдым шагом ступил на палубу.

— Задраить все люки! — раздался бойкий голос Кубрата Веселинова. Шестеро учеников, которые вели корабль в прошлый раз, скрылись по своим каютам и плотно их закрыли. Каждый из управляющих закрыл собственную каюту и спустился в трюм. Там была оборудована специальная кабина с аппаратами для магических перемещений корабля. Кубрат занял место за штурвалом; остальные расселись за аппаратами, которые показывали состояние судна в разных параметрах и расстояние до пункта назначения.

Веселинов крутанул штурвал пять раз по часовой стрелке. Корабль слегка приподнялся на ленивых водах озера, а потом стал опускаться в открывшуюся магическую воронку. Едва под водой скрылась самая высокая мачта, Кубрат дважды повернул штурвал в обратную сторону.

Их ждал Дурмстранг.

Есть такие дороги — назад не ведут.

На чужом берегу я прилив стерегу.

Паруса обманув, ветер стих навсегда;

Плоским зеркалом стала морская вода.

Обернуться бы лентой в чужих волосах,

Плыть к тебе до рассвета, не ведая страх,

Шёлком в руки родные опуститься легко…

Вспоминай моё имя,

прикасайся рукой.

Мельница, «Лента в волосах»

На дворе во всём блеске раскинулся июль. Середина его уже миновала — наступило 20-е число, — а Гермиона по-прежнему была в Лондоне. Этим летом её родители решили никуда не уезжать, и Гермиона целыми днями торчала дома и ужасно скучала бы, если б не заблаговременная поездка на Диагон-аллею, где она приобрела все необходимые для пятого класса книги, оборудование и форму. Домашние задания Гермиона, как обычно, сделала в первую же неделю и теперь усердно изучала учебники на следующий год, которые оказались очень даже интересными. Особенно она полюбила «Теорию защитной магии» Уилберта Уиляйла, из которой впитывала, как губка, знания по защите от сил зла. Только согласна она была не со всеми утверждениями автора. Например, защитные заклинания в его учебнике практически отсутствовали, а привыкшую к полновесным материалам гриффиндорку это очень раздражало.

И сейчас, 20 июля, Гермиона лежала у себя в комнате на кровати, читала главу пятнадцать, посвящённую контрпорче, и яростно бормотала себе под нос собственные размышления вперемешку с цитатами из учебника: «Контрпорча — название неверное?.. чтобы оправдывать её применение?.. Бред, форменный бред! А если не знать специальных заклинаний, как тогда прикажешь защищаться, мистер Уиляйл? Уж лучше порчу применить! По крайней мере, в таком случае от неё была бы польза».

Время от времени девушка отрывалась от своего занятия и взглядывала в окно, за которым светило солнце. На улице не было жарко, и Гермиона распахнула окно настежь, благодаря чему в её комнате стояла приятная прохлада. Вдруг её посетила мысль: «Интересно, как погода там… в Болгарии? Тоже прохладно или, наоборот, жарко?»

Это заставило гриффиндорку вспомнить, как в день приезда она, сойдя с «Хогвартс-Экспресса», по пути домой рассказала родителям про Крума. Она говорила о нём и раньше, в своих письмах, так что эта новость не стала для мистера и миссис Грейнджер шокирующей. По письмам дочери они уже составили о болгарине мнение как о добром, умном, приличном и благородном юноше, так что все опасения Гермионы, что родители не одобрят её романа с иностранцем, развеялись как дым. Умолчала она только об одном: что Виктор приглашал её на каникулы к себе в Болгарию. Конечно, её очень радовало спокойное отношение родителей к Круму, но она не была уверена, что это спокойствие распространилось бы ещё и на визит в чужую страну, может статься, вовсе не короткий…

Тяжко вздохнув, Гермиона перелистнула страницу и вновь углубилась в чтение. Она не заметила, как в небе появилась точка, которая стала укрупняться в размерах и совершенно точно направилась к дому Грейнджеров. Вскоре при ближайшем рассмотрении можно было увидеть, что это летит крупный филин — белый в чёрную крапинку. В клюве он держал конверт, в котором, судя по его виду, лежало не только письмо.

Гермиона как раз собиралась приступить к шестнадцатой главе учебника, когда на её подоконник с шумом что-то приземлилось. Она машинально вскинула голову и скатилась с кровати. На подоконнике сидела птица, не похожая ни на какую из знакомых Гермионе сов. Хедвига, питомица Гарри, была белоснежной, без единого чёрного пера; а уж на сов семьи Уизли этот филин определённо не походил.

— Ты… откуда ты взялся? — спросила девушка, подходя ближе. Она знала, что почтовые совы обладают большим умом и сообразительностью.

Чёрно-белый филин угукнул в ответ и сгрузил свою ношу на подоконник, а затем подтолкнул одной лапкой по направлению к Гермионе: прочитай, мол. «Умная птица», — одобрила Гермиона и, взяв конверт, внимательно его осмотрела. Он был запечатан сургучовой печатью, а сверху шла надпись: «Лондон; Гермионе Грейнджер». Столь скупой адрес навёл девушку на размышления. Кто мог прислать ей письмо, не зная ничего, кроме города, где она живёт?.. Уж конечно, не Гарри или Рон. Ответ же можно было получить только одним способом — прочесть послание.

Отойдя от окна, Гермиона уселась на кровать и вскрыла конверт. К её удивлению, в письме было немало ошибок, некоторые слова писались на каком-то иностранном языке, но видно было, что автор старался от души. К Рону и Гарри оно не имело никакого отношения, поскольку пришло от Виктора:

«Здравствуй, моята прекрасна [1] Хермивона!

Как проходят твои каникулы? Надеюсь, что ты в порядке. У меня тоже всё хорошо. Дома меня встретили как героя, хоть я и не выиграл Тремудрый Турнир. Я рассказал папе с мамой о том, что произошло во время третьего состязания и после него; и они меня поняли и поддержали, точно так же, как ты. Действительно, кто бы мог подумать, что в ход Турнира вмешается Пожиратель Смерти?.. Так что можно считать, что мне ещё повезло.

У нас стоит жаркое болгарское лето. Сейчас я готовлюсь к очередному матчу — с командой Сербии. Он состоится 1 августа. И, честно сказать, я очень хотел бы, чтоб и ты поприсутствовала на нём… Мама и папа тоже одобрили мою идею о том, чтобы ты погостила у нас, например, месяц. Они говорят, что ты им очень понравилась и они сочли бы за честь принимать тебя в нашем доме.

В конверт с этим письмом, которое тебе доставит наш семейный филин Хубо, я вложил пакетик особого летучего пороха. Стоит засыпать его даже в магловский камин — и ты тут же сможешь переместиться в любое место. Только для этого нужно чётко выкрикнуть его название. Наш фамильный замок, что в Варне, называется «Крумлар».

Если твои родители разрешат тебе гостить у нас, тогда напиши мне и отправь ответ с Хубо. Если ж нет, тогда тоже напиши, и я буду знать, что не должен беспокоить тебя этим вопросом.

Оставам завинаги твоя [2]

Виктор Крум»

— Эй! Тебя Хубо зовут, да? — закончив читать, Гермиона обратилась к филину. Тот повернул к ней голову и неожиданно моргнул, словно соглашаясь.

— Посиди пока здесь, а я сейчас кое-куда сбегаю, а потом напишу ответ. Только не улетай! — крикнула Гермиона и выбежала из спальни с конвертом в руках. Хубо проводил её умным взглядом и вновь застыл на месте, как статуя. Он был опытный почтальон.

Гермиона же бежала к родителям, вся взбудораженная от неожиданности и восторга. Письмо Крума заставило её вспомнить все эти чудесные встречи с ним во время учебного года. Она сама не ожидала, что будет так скучать по Виктору. Может, не столь сильно, как сам Виктор, но она скучала. Особенно её порадовало то, что она понравилась его родителям. Может быть, пребывание у них будет сродни житью у семьи Рона… А перспектива пожить в родовом замке!.. К тому же Гермиона в первые дни каникул немало читала про Болгарию и знала, что эта страна полна всяких достопримечательностей.

В радужном настроении она влетела в кухню, где сидели её родители — отец читал газету, а мать хлопотала над духовым шкафом, готовя к обеду ростбиф. Выглядели они по-домашнему мирно, и Гермиона решила, что вряд ли они станут запрещать ей поездку в Болгарию.

— Мам, пап, а у меня новость! — Она выбросила вперёд руку с письмом. — Мне Виктор письмо прислал!

— Какой Виктор? — мистер Грейнджер оторвался от газеты. — Что, Виктор Крум? тот самый?

— Да, тот самый, — Гермиона вся сияла. — Он приглашает меня к себе на месяц. И пишет, что я очень понравилась его родителям. У них в городе Варне родовой замок. Можно, я поеду?

Миссис Грейнджер отошла от духового шкафа:

— В родовой замок? на месяц? Это, то есть, где-то до конца августа?..

— А зачем он вообще тебя приглашает? — перебил мистер Грейнджер.

— Так вот же, здесь и написано, — Гермиона протянула отцу письмо. К нему подошла и мать. По мере того, как они читали, выражение их лиц плавно менялось с удивлённого на снисходительно-одобрительное. Дочь взволнованно следила за ними. Наконец миссис Грейнджер произнесла:

— Ну… судя по тому, что ты нам рассказывала, твоему Виктору можно доверять. Тем более, вы будете жить все вместе, а добираться ты должна с помощью летучего пороха… Тоже плюс. Кстати, где этот порох?

— Да в конверте лежит. Я пока его не доставала, — пояснила Гермиона.

— В общем, можешь отписать, что мы не против, — подытожил мистер Грейнджер.

— А когда мне можно будет отправляться? — спросила Гермиона с замиранием сердца, не веря своему счастью. Неужели она действительно отправится в Варну, к Виктору?..

— Когда? Да хоть сегодня, после обеда. Только вещи собери. И ничего не позабудь! — крикнула миссис Грейнджер вслед поспешно кивнувшей дочери, которая уже убегала обратно в свою спальню.

Очутившись у себя, Гермиона перевела дух и первым делом взглянула на подоконник. Хубо всё так же сидел у окна. Тогда девушка бросилась к комоду, где во время каникул помещала свои школьные принадлежности, извлекла оттуда рулон пергамента, аккуратно отрезала кусок и, сев за стол, начала поспешно писать:

«Здравствуй, Виктор!

У меня действительно всё в порядке. Более чем: папа с мамой разрешили мне погостить у тебя. Отправляюсь сегодня же. Увидимся вечером!

Гермиона»

Потом взяла с постели конверт и потрясла его — оттуда выпал пакетик с летучим порохом. После этого Гермиона сунула внутрь своё письмо, запечатала его и подошла к филину, привязав конверт к его лапе.

— Лети!

Хубо послушно угукнул и сорвался с подоконника, в считанные минуты растаяв в голубом небе. Одного не учла Гермиона, следившая за его полётом: чтобы преодолеть расстояние от Лондона до Варны, любой сове потребовалось бы больше суток. И прибытия своего филина сегодняшним вечером Крумы вряд ли могли ожидать…

* * *

Как бы то ни было, в четыре часа дня Гермиона была уже готова. С собой она взяла для компактности всего лишь один рюкзак, который расширила изнутри специальным заклинанием, выученным «сверхурочно», и положила туда все необходимые вещи. В рюкзаке было всё: от зубной щётки до нужного на месяц количества одежды. И теперь оставалось самое главное — магическая переправа через камин. С рюкзаком за плечами и в сопровождении родителей Гермиона отправилась в гостиную, где в их доме стоял камин. Большую часть времени он выполнял скорее декоративную функцию, но иногда, например, по выходным или по праздникам, его зажигали.

Мистер Грейнджер засунул в камин предварительно наколотых дров и обрывков газет и запалил один из них. Когда в камине уже пылал жаркий огонь, Гермиона промолвила:

— Ну… мне пора.

— До свиданья, Гермиона, — миссис Грейнджер обняла дочку. — Желаю весело провести время. Пиши нам, если что.

— Обязательно, — пообещала гриффиндорка, обняв мать в ответ.

— Только, чур, веди себя хорошо! — в шутку заметил мистер Грейнджер.

Гермиона также шутливо хлопнула отца по плечу и обнялась и с ним. Потом достала из кармана пакетик с порохом и несколько нерешительно приблизилась к камину. Виктор не зря написал инструкцию к применению летучего пороха: Гермиона никогда раньше не путешествовала с его помощью. Но порядок действий был как будто прост, и наконец девушка решилась.

Надорвав пакетик, она высыпала весь порох прямо в пылающий камин. Пламя почти сразу взметнулось языками изумрудного цвета. Оглянувшись на родителей и ободряюще им подмигнув, Гермиона вся подобралась, инстинктивно зажмурилась и шагнула в огонь. Тут она вспомнила, что нужно назвать место, куда желаешь переместиться, и поспешно гаркнула:

— Крумлар!

Возникло ощущение приятной прохлады. Жара и боли не было, но следующие секунды показались Гермионе сущим мучением. Огненный вихрь завертел её волчком и понёс куда-то вверх, а свист пламени начал нещадно хлестать по ушам. Единственное спасение — Гермиона чувствовала это на подсознательном уровне — состояло в том, чтобы не открывать глаза до прибытия, и она зажмуривалась всё сильнее и даже старалась дышать поменьше, думая только об одном: «Да когда же это закончится?»

Каминная круговерть прекратилась совершенно неожиданно: Гермиона ощутила, как вращение внезапно замедлилось, а затем её, не успевшую хотя бы сгруппироваться, резко выкинуло на какой-то холодный пол — судя по ощущениям, мраморный. Гермиона только руки успела вытянуть, чтобы не треснуться лицом. Кое-как придя в себя и откашлявшись, она поднялась на ноги и огляделась.

Она стояла в комнате размером чуть поменьше, чем гриффиндорская гостиная. Вывалилась она из гигантского бронзового камина, который доставал до середины стены, достигавшей в высоту не меньше пяти-шести метров. Почти весь пол покрывал шёлковый ковёр красивого пурпурного [3] оттенка. С потолка свисала внушительных размеров хрустальная люстра, освещавшая всю комнату. А возле каждой стены, на одной из которых красовалось огромное окно, стояло по два роскошных дивана.

Всё это великолепие Гермиона оглядывала не более чем несколько секунд. Откуда-то справа послышался жутко знакомый глубокий голос с бархатными, чуть шелестящими нотками:

— Хермивона! это ты? Ты не ушиблась?

— Да вроде не очень… — машинально ответила девушка и тут же обернулась. С одного из диванов к ней торопливо шёл Виктор, чья одежда — простая футболка и штаны — резко контрастировала с окружающей роскошью. Его родители, тоже встревожившиеся при столь внезапном появлении гостьи, были одеты более богато, но всё же относительно скромно и со вкусом.

— Ты чего так рано? — спрашивал Крум, оказавшись рядом с Гермионой и трогая её за плечи, за руки, как бы желая удостовериться, что это действительно она. — Мы же тебя ждали только завтра, когда Хубо должен был с письмом вернуться!

— Правда?.. Ой… — Гермиона хлопнула себя по лбу и посмотрела на родителей Виктора. — Простите, я просто… не подумала, что это так далеко.

— Ничего, бывает, — успокоила её миссис Крум. — Главное, что перемещение прошло удачно.

Все четверо так и стояли, растерянные, у камина. Наконец мистер Крум решил взять инициативу в свои руки и не смущать гостью:

— Ну, что ж мы так и не поздоровались-то? Здравствуй, Хермивона! Добро пожаловать в Крумлар! — и он так же радушно, как месяц назад в Хогвартсе, протянул Гермионе руку, которую та почтительно пожала.

— Здравствуйте, — ответила она, поздоровавшись заодно и с миссис Крум, что стояла рядом с мужем и глядела на Гермиону с искренней приязнью.

Виктор, взиравший на это, молча улыбался. Ему было приятно, что родители так быстро нашли контакт с его девушкой. Должно быть, и их дом Гермионе тоже понравится… И тут, словно в ответ на его мысли, сама гриффиндорка сказала, оглядываясь вокруг:

— Какая красота!.. Никогда такого особняка не видела! Он, должно быть, очень древний?

— Крумлар передаётся в нашем роду из поколения в поколение, — начал рассказывать Виктор, краем глаза отметив, как отец одобрительно улыбнулся ему. — Он принадлежал ещё моему самому дальнему предку, Тервелу Круму, от которого и пошла наша фамилия. Хочешь, Хермивона, мы проведём для тебя небольшую экскурсию?

— Конечно, хочу. Интересно же! — с энтузиазмом согласилась девушка. — И потом, мне здесь ещё жить месяц, — добавила она, развеселив этим и себя, и хозяев замка. Все они вышли из гостиной.

Экскурсия по Крумлару затянулась на добрых пару часов: Гермиона и представить себе не могла, в каком большом доме живёт её возлюбленный. Фамильный особняк Крумов, обставленный в классическом стиле, действительно имел огромные размеры. В нём было три этажа, а количество комнат исчислялось десятками — Гермиона пробовала было считать, но на двадцать второй сбилась со счёту. Третий этаж занимали исключительно спальни; на втором находились гостиная, столовая и кухня; а на первом — погреб, полный бочками с отборным болгарским вином, и огромная библиотека, привлёкшая особенное внимание гостьи. И всюду висели зеркала и развесистые люстры, стояла роскошная мебель, колонны, зеркала, камины… Полы были мраморные, но в спальнях, как и в гостиной, их покрывали тёплые ковры.

Гермиона шла как по музею, не переставая восхищаться шикарной обстановкой родового гнезда Крумов. Тем не менее, больше всего её удивляло не их богатство, а вежливость и простота в общении, которой она никогда не видела от слизеринцев, хотя половина их происходила из чистокровных аристократических родов. Мистер и миссис Крум благосклонно принимали восторженные восклицания гостьи, ни разу не намекнув ей на её магловское происхождение. Роскошь Крумлара они уже много лет воспринимали как должное и относились к этому вполне спокойно.

И спальня Виктора, показанная Гермионе в последнюю очередь, это тоже подтверждала. Не менее богатая, чем остальные помещения, она была вся уставлена многочисленными наградами и фотографиями с матчей, в которых только доводилось участвовать её владельцу. На большей части этих движущихся фотографий Крум, как всегда, хмурился и недовольно зыркал во все стороны, но на других, где он стоял вместе с родителями или товарищами по команде, его лицо озаряла радостная улыбка. В углу комнаты стоял большой шкаф, рядом с которым висело зеркало, а перед ним располагалась кровать, рассчитанная как минимум на двух-трёх человек.

К тому времени Гермиона уже изрядно притомилась и поглядывала на эту кровать каким-то сожалеющим взором, испытывая желание рухнуть на неё и отдохнуть от долгого хождения по особняку. Заметив, что гостья сникла, мистер Крум спросил:

— Не устала ли ты, Хермивона?

— Есть немного… — призналась та. — Может, пойдём в столовую, поужинаем?

— А пойдём. Как раз самое время для ужина, — согласилась миссис Крум, и все двинулись обратно на второй этаж.

Столовая в особняке тоже была приличных размеров. Правда, обстановка её была несколько скуповата: посередине стоял длинный дубовый стол, за которым вполне могло уместиться человек двадцать. С каждой стороны стола стояло по десять изящных стульев с резными ножками. Гермиона осторожно уселась на один из них, рядом со стулом Виктора. Единственное, чего она пока не понимала, — почему Крумы сразу уселись за стол. Неужели им тоже кто-то прислуживает?..

Словно отвечая на мысленный вопрос гостьи, мистер Крум позвал:

— Смилчо!

В тот же миг раздался негромкий хлопок, и рядом со столом возник… домовый эльф. Гермиона ошеломлённо уставилась на него: до того её поразила его наружность. Это был уже пожилой домовик со сморщенным лицом, острым носом, громадными серыми глазами и плоскими заострёнными ушами, которые широко сидели на его голове. Одеждой ему служило чистое полотенце, завязанное на манер тоги; и решительно нельзя передать словами, до чего необыкновенен и странен был его взгляд.

— Что надо, хозяин Бранимир? — по-болгарски спросил эльф у мистера Крума.

— Ужин, Смилчо, — объяснил тот. — Только сперва познакомься с нашей гостьей… Хермивоной, — тут он опять слегка запнулся, не умея выговаривать имя Гермионы правильно. — Она пробудет у нас месяц. Слушайся её во всём, как свою вторую хозяйку.

Гермиона, всего лишь полгода назад горячо ратовавшая за освобождение домовых эльфов, работающих на кухне в Хогвартсе, сидела и хлопала ресницами, совершенно растерявшись. Перспектива стать одной из «эксплуататоров» так ошеломила её, что она даже не вымолвила ни единого слова.

Домовик тем временем чуть повернулся и уставился на незнакомку медленно моргавшими глазами. Осмотрев её с головы до ног, он с чувством произнёс на чистейшем английском языке:

— Честное лицо… открытый взгляд… добрая душа… хорошее сердце! О, Смилян никогда не ошибается в людях… Сильно стар Смилян и много людей повидал на своём веку… Чем будет угодно поужинать молодой хозяйке?

Странный эльф говорил очень протяжно. Звук его голоса также изумил Гермиону. В нём не слышалось ничего дряхлого — он был удивительно молод и даже сладок.

— Какая я хозяйка?.. — выдавила Гермиона, чувствуя кожей, как воздух вокруг неё нагрелся, будто она была в бане или пустыне. — Мистер Крум, скажите, чтобы он не называл меня так! — прошептала она.

Отец Виктора, очевидно, не расслышал этого шёпота. Однако домовик не уходил, и тогда Виктор пришёл Гермионе на выручку:

— Принеси ей то же самое, что и нам, Смилчо, — просто сказал он.

Помотав головой, эльф исчез. А Виктор, видя смущение возлюбленной, объяснил родителям:

— Просто Хермивона очень любит домовиков. Настолько, что готова их всех освободить, — и вновь обернулся к ней: — Только не вздумай подсунуть Смилчо что-нибудь из одежды, хорошо? Поверь, Хермивона, ты его этим только разочаруешь… А так, видишь, ты ему понравилась.

Гермиона же была так потрясена, что смогла лишь машинально кивнуть в ответ. Виктор, давно уже знавший, что в её толковании этот жест означает согласие, успокоился, но не мог не удивляться про себя. Он вспомнил, как гриффиндорка ещё во время их свиданий у озера неоднократно заговаривала с ним о правах домовиков, но он только добродушно усмехался и повторял, что раболепие у эльфов в крови и было бы сущим безумием попытаться враз отучить их от многовекового жизненного уклада.

Смилчо появился вновь через несколько минут. В руках он держал поднос с хлебом и четырьмя тарелками, в которых был налит свежеприготовленный таратор [4]. Молча расставив тарелки на столе, домовик испарился, выслушав только фразу: «Спасибо, Смилчо», произнесённую мистером Крумом. Это немного обнадёжило Гермиону, и она принялась хлебать таратор, оказавшийся ничуть не хуже буйабеса, который ей довелось попробовать на прошлых каникулах во Франции.

Когда же трапеза была окончена, миссис Крум вдруг спохватилась:

— Хермивона, мы же ещё не определились, где ты будешь жить. Может, ты уже присмотрела себе какую-нибудь спальню во время нашей экскурсии?

— Да… присмотрела, — ответила Гермиона, отставляя пустую тарелку. — Ту, что за две комнаты от спальни Виктора. Можно мне туда поселиться?

— Конечно, можно. Чего ей зря простаивать? — согласилась миссис Крум и опять кликнула: — Смилчо!

— К вашим услугам, хозяйка Райна! — откликнулся тут же возникший эльф.

— Перенеси вещи Хермивоны в спальню, которая за две комнаты от спальни Виктора. И подготовь там всё как следует. Справишься?

— Пусть хозяйка не волнуется. Смилян сделает всё в наилучшем виде! — воскликнул домовик и испарился прежде, чем Гермиона успела возразить, что прекрасно справилась бы и сама.

— Ну как, ты наелась, Хермивона? — обратилась к ней миссис Крум.

— Да… наелась. Спасибо, миссис Крум, — искренне поблагодарила девушка. — А как это блюдо называется?

— Таратор. Стало быть, оно тебе понравилось?

— Да, очень. Только устала я немного. Прилечь уже охота, — Гермиона вытянула руки, размяв их, и встала из-за стола.

— Прилечь?.. Тогда можешь идти. А ты, Виктор, проводи Хермивону до её комнаты. Смилчо, наверно, там уже всё приготовил, — сказал мистер Крум, не заметив, как по лицу гостьи скользнула недовольная гримаса.

— С удовольствием, — согласился юноша. — Спокойной ночи, пап, мам.

— Спокойной ночи, — в тон ему пожелала Гермиона. Дождавшись ответа от мистера и миссис Крум, они вышли из столовой и отправились наверх.

По дороге Виктор, не спускавший с Гермионы радостного, какого-то обожающего взгляда, каким он смотрел на неё в Хогвартсе, спросил:

— Ну как, тебе нравится у нас, Хермивона?

— Очень нравится. Никогда подобного не видела, — призналась девушка. — Только… я не ожидала, что у вас есть домовый эльф. А давно он здесь живёт?

— Давно — он же сам сказал, что уже старый, — пожал плечами Крум. — Он ещё моим деду с бабушкой прислуживал.

— А почему бы вам тогда его не отпустить? — осторожно предложила Гермиона. — Ведь ему вроде бы уже на покой пора…

— Да Смилчо от нас никогда бы не ушёл, — уверенно заявил Виктор. — Мы ведь никогда его не обижали. Он привязан к этому дому, к нам. Он всю жизнь прожил в Крумларе и ни за что не согласился бы его покинуть.

Этот факт несколько успокоил девушку. От общения с Добби она знала, что он с великой радостью воспринял своё освобождение от Малфоев, а вот Винки, по её подозрениям, страдала чем-то вроде стокгольмского синдрома, если считала самым большим наказанием получение одежды от мистера Крауча, столь грубо обращавшегося с ней. Во всяком случае, Гермионе так казалось.

— Тогда, может, скажешь ему, чтоб он хотя бы не называл меня хозяйкой? — попросила она Виктора, когда они миновали лестницу с толстыми резными перилами и поднялись на третий этаж. — А то мне как-то неудобно.

— Это уж вряд ли, — Крум опять пожал плечами. — Домовый эльф не имеет права ослушаться хозяина, тем более — старшего в роду. И потом, раз ты у нас будешь жить долго, тебе лучше сразу наладить со Смилчо полноценный контакт. Он у нас умный и хороших людей сразу видит.

Слова Виктора, явно уверенного в своей правоте, звучали честно. Он и впрямь нисколько не кривил душой. Что бы ни думала Гермиона, но в «кабале» домовых эльфов были и светлые стороны. К ним относились главным образом та подчас общая жизнь, которой жили домовики со своими хозяевами, и отношение к этим хозяевам их слуг. Конечно, это были волшебники добрые и справедливые, хорошо понимавшие ту истину, что их хорошее или дурное положение зависит от положения подвластных им лиц в том же смысле. У хороших господ эльфы жили со своими господами общей жизнью и говорили не иначе, как «мы с хозяином». Семейное начало, положенное в основу отношения домовых эльфов к хозяевам, и было той светлой стороной этого института, которую не могли совершенно затемнить отвратительные явления произвола, так возмущавшие Гермиону. Именно такого рода добрые, чисто родственные отношения соединяли домовика Крумов с его хозяевами и молодым хозяином. Домовик действительно жил с ними одной жизнью, радовался их радостями, печалился их печалями и разделял их надежды.

— Вот мы и пришли, — голос Виктора нарушил тишину в полумраке этажа.

Крум толкнул дверь, и ребята очутились в одной из комнат, по которым проходили ранее. Ещё за час до этого имевшая несколько заброшенный вид, теперь она выглядела так, будто её покинули пять минут назад. Стоявшая у стены расстеленная постель не уступала по размерам кровати Виктора; в шкафу висели все вещи Гермионы, вынутые из рюкзака; и зеркало поблёскивало в лучах закатного солнца. А возле кровати на вошедших преданными глазами взирал домовый эльф.

— Молодой хозяйке понравилась работа Смилчо? — спросил он своим диковинным голосом.

— Д-да… — выдавила Гермиона, опять заливаясь краской. — Только пожалуйста, не называй меня так, ладно? Тебе не обязательно.

Домовик весь просиял и, кивнув, испарился. Гермиона уж было обрадовалась, но вовремя вспомнила, что в Болгарии кивок означает отрицание, и раздражённо махнула рукой. Что ж, придётся месяц побыть хозяйкой домового эльфа…

И тут она почувствовала, как ей на плечи легли чужие руки и прижали к мускулистой груди. Это был один из излюбленных жестов Крума, которые он практиковал ещё в Хогвартсе. Гермиона по привычке откинула голову на его плечо, и Виктор, чуть повернув шею, нежно поцеловал её. Этот поцелуй живо напомнил девушке об их свиданиях у озера и заставил её забыть о том, что она теперь хозяйка домовика.

— Спокойной ночи, Хермивона. Ты полюбишь Крумлар, вот увидишь, — пообещал Виктор, оторвавшись от её губ.

— Надеюсь на это, — отозвалась Гермиона. — Спасибо за приглашение. И тебе спокойной ночи, Виктор.

Крум окинул всё вокруг довольным взглядом и ушёл к себе.

Гермиона осталась одна. Ей хотелось тщательно осмотреть каждую вещицу в новоприобретённой комнате, поражавшей её своей сказочной роскошью, но сытость и усталость от перемещения по каминам и долгой «экскурсии» совсем её разморили. Она быстро разделась, бросилась под пуховое одеяло и вскорости уснула как убитая.

______________________

[1] — моя милая;

[2] — остаюсь навеки твой;

[3] — смесь фиолетового и красного цвета;

[4] — одно из национальных болгарских блюд, наподобие окрошки.

Алый рассвет встречали;

Травы нас в поле венчали…

С первыми солнца лучами

Шёпот мой ласковый стих.

Солнце румянило небо —

То ли быль, то ли небыль,

Но распахнуло объятья

Лето для нас двоих.

Чернава Яра, «Провожала»

Гермиона проснулась в сладкой истоме. Кровать была такой мягкой и дарила такое приятное ощущение расслабленности, что вставать совершенно не хотелось. Девушка с наслаждением потянулась, перекатилась на правый бок и открыла глаза. Вместо привычной простой обстановки в своей комнате она увидела огромную хрустальную люстру и дубовый шкаф. Потолок стал намного выше, а окно — больше. И из него в комнату проникали лучи гораздо более яркого солнца, чем в Лондоне. Да ведь она в Болгарии! в замке Крумлар, в гостях у Виктора!

Гермиона чуть не закричала от радости. Постель по-прежнему манила её полежать ещё немного, но теперь подняться было проще. Откинув с себя одеяло, она встала, подошла к шкафу и окинула придирчивым взглядом развешенную внутри одежду. После недолгих раздумий она выбрала для себя безрукавку и шорты, рассудив, что в Варне лето несомненно жарче, нежели в Лондоне, а потому и одеваться следует соответственно. Когда же она была полностью одета, то подошла к рукомойнику, вбитому в противоположную стену, сполоснула лицо и почистила зубы.

Перед выходом из комнаты следовало ещё заправить кровать. Для этого, конечно, можно было вызвать Смилчо, и он бы с удовольствием выполнил всю работу, но лишний раз напрягать его Гермиона вовсе не собиралась. Она решила: раз уж ей придётся быть его хозяйкой, то она, по крайней мере, постарается пользоваться своим положением как можно реже. Так что постель худо-бедно, но оказалась заправлена через несколько минут. Хотя её непривычно большие размеры были Гермионе в новинку, она старалась изо всех сил, и вышло вполне приемлемо.

Справившись с кроватью, Гермиона вышла в коридор. При утреннем свете он выглядел ещё красивее, чем вчера вечером. Всё вокруг бликовало солнечными зайчиками, и девушка от неожиданности даже зажмурилась. Когда же она открыла глаза, то услышала глубокий пришепётывающий голос:

— Доброе утро, Хермивона. Как спалось на новом месте?

— Виктор! доброе утро! — девушка бросилась в объятия парня, вышедшего из соседней комнаты. Крум уже был вполне бодр и свеж, а одежду его составляли хлопковая футболка и штаны. Гермиона привычно обвила руками его жилистый торс и чмокнула в щёку. — Спалось просто супер! Век бы с кровати не вставала.

— Согласен, — улыбнулся Виктор, целуя Гермиону в ответ. — Ну, хорошо, что тебе понравилось. Пошли на кухню? Смилчо, наверное, уже и завтрак принёс…

— Ну, пошли. А то я даже проголодалась… — спокойно согласилась Гермиона. Про себя она отметила, что Крум упомянул эту обязанность домового эльфа как нечто естественное, но без всякой заносчивости, и порадовалась этому.

Идя рядом и время от времени касаясь руки друг друга, ребята спустились на второй этаж. Мистер и миссис Крум уже сидели в столовой и о чём-то разговаривали. Перед ними стояло по тарелке с каким-то слоёным пирогом и кружке с чаем. Такая же еда стояла напротив стульев Виктора и Гермионы. Очевидно, Смилчо действительно уже успел выполнить свою работу.

Подняв голову, миссис Крум увидела подошедших к столу сына с гостьей:

— Виктор, Хермивона!.. Доброе утро! Вы чего так долго спали-то? Мы уж думали завтрак без вас начинать…

— Доброе утро, мам, пап, — сказал Виктор, а Гермиона лишь застенчиво кивнула. — Просто так… само собой получилось.

— Кровать очень уж мягкая и удобная, — призналась девушка. — Так что спала я превосходно.

— Это хорошо, — подал голос мистер Крум. — Садитесь завтракать, что ли… Сегодня у нас на завтрак баница.

— А это такой пирог? — Гермиона с любопытством рассматривала свою порцию баницы. — И с чем же он?

— С яйцами и брынзой, — пояснил Виктор, усевшийся за стол вместе с ней. — Попробуй, тебе наверняка понравится.

Баница и правда оказалась не хуже таратора. Гермиона так увлеклась её поеданием, что даже ни о чём не разговаривала с Виктором, который безмятежно болтал по-болгарски со своими родителями. Мистер и миссис Крум имели столь же спокойный вид, по которому можно было предположить, что такие разговоры — часть их обыденной жизни.

Уже доедая свой пирог, Виктор спросил у гриффиндорки:

— Хермивона, я сейчас собирался прогуляться… Хочешь пойти со мной? Вчера мы проводили для тебя экскурсию по особняку, а сегодня ты можешь посмотреть наш город, так сказать, изнутри.

— Конечно, хочу! — отозвалась Гермиона с величайшей готовностью. — Я много читала про Варну… Мистер Крум, миссис Крум, а вы пойдёте с нами?

— Да нет, как-то не хочется, — ответил мистер Крум. — У нас сегодня дела по дому… Идите вдвоём, мы не против. Виктор, ты же покажешь Хермивоне самую главную достопримечательность Варны? — подмигнул он сыну.

— Покажу, разумеется, — улыбнулся Виктор. — Хермивона, ты готова идти? Я-то готов.

— Погоди! я только кое-какую вещицу захвачу…

Девушка достала из кармана волшебную палочку, развернулась на стуле и воскликнула:

— Ассио фотоаппарат!

Через несколько секунд в воздухе послышался свист, и в столовую влетела сумка с фотоаппаратом, который Гермиона заблаговременно положила к себе в рюкзак. Будущих писем домой ей было недостаточно — она планировала сделать множество фотографий о своём отдыхе в Болгарии.

— Лихо получилось! — рассмеялся Крум, вставая из-за стола. — Прямо как у Гарри на первом состязании, помнишь?

— Помню, конечно, помню, — Гермиона перевесила сумку через плечо и пошла вместе с Виктором к выходу из столовой. Крумы-старшие направились вслед за ними, но вместо того, чтобы спуститься на первый этаж, стали подниматься на третий.

* * *

Виктор и Гермиона вышли из особняка. Стояло чудесное утро — ещё не совсем жаркое, но тёплое. В громадном саду, разбитом возле Крумлара, на все лады заливались птицы. За этим садом уже начиналась колдовская Варна, надёжно сокрытая от глаз маглов. Крумлар стоял в некотором отдалении от городских улиц. До центра Варны ещё нужно было дойти.

Несколько пощурившись на солнце, точно кошка, Гермиона обернулась к Круму и спросила:

— А куда мы пойдём, Виктор?

— В Приморский парк, — не раздумывая ответил юноша. — У нас там, можно сказать, почти все достопримечательности собраны. К тому же ещё и пляж есть.

— Пляж? настоящий морской пляж? Здорово! Я никогда моря не видела! Всё только озеро у Хогвартса… Так пошли скорей!

Необычайно воодушевлённая упоминанием о пляже, Гермиона схватила Виктора за руку и потянула за собой с крыльца. Крум заулыбался, не рассчитывая, что новость о пляже произведёт на гриффиндорку такое воздействие. Когда они дошли до середины тропы, ведущей к ограде особняка, он предупредил:

— Только гулять мы сможем примерно до пяти-шести часов вечера. У меня потом по плану подготовка к матчу с Сербией… Надо тренироваться.

— Да-да, я читала про этот матч в твоём письме, — вспомнила Гермиона.

— А ты пойдёшь его смотреть? — спросил Виктор с тайным замиранием сердца. — Ты же вроде не слишком любишь квиддич…

— Но чемпионат мира-то я смотрела! — улыбнулась девушка. — И ты так классно летал!.. Непременно пойду, не бойся.

Обрадованный Крум притянул её к себе и поцеловал.

— Спасибо, Хермивона. Для меня это очень важно. Мне будет приятно, если ты посмотришь мою игру.

Гермиона поцеловала Виктора в ответ. И только по дальнейшей дороге она сообразила, что идти на матч в качестве девушки Крума, которому и в Хогвартсе-то проходу не давали, будет просто опасно. Стало быть, придётся идти инкогнито… Наверно, это понимают и родители Виктора. Втайне Гермиона рассчитывала на поддержку с их стороны.

С такими мыслями она и шла до Приморского парка рядом с Виктором, оживлённо болтая с ним и порой беря за руку. До парка было не меньше трёх километров, и не было минуты, чтобы навстречу Круму и Гермионе не шёл хотя бы один человек. Всё это были болгарские колдуны и ведьмы. У Виктора они не вызывали никакого интереса, зато Гермиона рассматривала их с нескрываемым любопытством. Лишь немногие из них облачились, подобно ей и её спутнику, в магловскую одежду — большинство просто надело летние мантии. В отличие от британцев, болгары предпочитали красные или оранжевые, а не чёрные мантии, что придавало им очень живописный вид.

Вскоре Гермиона интуитивно научилась отличать болгар от иностранцев. Первые при виде Крума либо улыбались ему, либо могли приветственно махнуть ему рукой, либо же вовсе не обращали внимания. Иностранцы же только что не бросались к нему за автографами. Останавливал их лишь грозный вид самого Крума, строго взиравшего на них из-под чёрных бровей, да, как ни странно, присутствие Гермионы. Одни фанаты смотрели на неё с завистью, другие — с удивлением. Сама же гриффиндорка в таких случаях упорно прятала взгляд, избегая лишних провокаций. Бывало даже, что Виктор специально сворачивал по пути в какой-нибудь глухой переулок.

— Вижу, несладко тебе приходится, — заметила Гермиона после третьего переулка. — И часто такое бывает?

— Да нет, к счастью, не очень… — пожал плечами Виктор. — Это ты будущих болельщиков видела. Они просто загодя начинают прибывать на матч. А мне в такие дни, если я захочу погулять, всё время приходиться прятаться, чтобы ненароком не налетели со своими автографами.

— И правда несладко тебе, — повторила девушка. — И что, ты до сих пор к этому не привык?

— Почему? Привык… Только фотографии с поклонниками терпеть не могу. А с автографами уже свыкся. Хорошо ещё, что в Варне меня давно все знают, иначе было бы ещё хуже.

Виктор говорил спокойно: очевидно, ему действительно было не впервой. И Гермионе осталось только молча ему посочувствовать. Она прекрасно помнила, что переживал Гарри во время первых недель пребывания в Хогвартсе, и втихомолку радовалась про себя, что не является такой же всемирной знаменитостью. Только идея с инкогнито ещё прочнее укрепилась в её голове.

* * *

Приморский парк, занимающий практически всю окраину Варны, поразил Гермиону до глубины души. Таких красот она не видела даже в окрестностях Хогвартса. По всем газонам, что раскинулись вдоль аккуратных длинных аллей, росло море цветов самой пёстрой расцветки, зеленели знакомые и незнакомые ей деревья. Можно было понять, что парк пользовался у жителей Варны огромной популярностью: колдуны и ведьмы то по одному, то по двое, то целыми компаниями неспешно ходили туда-сюда, разговаривали, иногда громко смеялись. Магловских развлечений тут не было, но они и не требовались — каждый колдун мог создать себе потеху по вкусу. Мелким волшебствам в парке не было конца.

На обочине аллеи стояло много продавцов, торговавших разнообразной съедобной всячиной, прямо как в «Хогвартс-Экспрессе». Попадались и такие закуски, подобных которым Гермиона никогда не встречала. Часто она подходила к той или иной торговке и спрашивала, что и почём продаётся. Виктор, опытный в таких делах, всегда объяснял Гермионе, чем она интересуется и стоит ли это покупать. В итоге они отказались от «прикольных» закусок, зато купили по кружке айрана [1] и, довольные, пошли дальше, то и дело отхлёбывая изрядный глоток каждый из своей кружки.

Когда айран кончился, Гермиона решила, что пора ей заняться фотографиями. Фотоаппарат она взяла с собой совершенно не зря: ей хотелось сделать не просто снимки, а ещё и проявить их в специальном магическом растворе и, следственно, «оживить». Для этого дела аппарат был вручён Круму. Тот с очевидным удовольствием стал заснимать девушку у каждого особенно красивого дерева и на фоне огромных расписных клумб. Иногда он зачаровывал фотоаппарат таким образом, чтобы тот на минуту зависал в воздухе и самостоятельно снимал его и Гермиону. На этих фотографиях Виктор не хмурился и не прятался за дерево, а наоборот — приобнимал возлюбленную, улыбался и даже махал рукой на камеру.

Внезапно, когда он фотографировал Гермиону возле высоченного раскидистого дуба, рядом откуда-то возникли четыре девицы, которые стали наблюдать за Крумом и время от времени хихикать и что-то активно обсуждать между собой. «Фанатки, что ль?» — подумалось Виктору. Подав Гермионе знак, чтобы та не отходила от дерева, он перевёл камеру, делая вид, что снимает цветы на соседнем газоне. Параллельно с этим он прислушивался к болтовне незнакомок.

— Спроси ты, — говорила одна.

— Нет, ты! нет, ты! — слышалась перестрелка сосредоточенных голосов. Виктор безошибочно узнал по этой интонации охотниц за автографами и с сожалением вздохнул. В парке-то увильнуть от них точно не получится…

Наконец одна осмелилась и спросила юношу на ломаном болгарском:

— Как тебя зовут, дружок?

Виктор содрогнулся и, повесив ремень фотоаппарата на шею, обернулся к говорившей.

— Виктором Крумом, госпожица [2]! — хмуро отвечал он с долей иронии в голосе.

— Виктор Крум? — повторила та — судя по акценту, она была сербиянкой [3]. — Так это ты?.. А можно взять у тебя автограф?

— Можно, — согласился болгарин, предварительно в раздумьях подвигав челюстью.

Остальные три девушки тоже приблизились к нему и протянули кусочки пергамента и перо, очевидно заготовленные заранее. Крум уже привычно подписал все четыре клочка. Получив вожделенные автографы, иностранки опять стали перешёптываться, а знаменитый ловец всё ещё стоял на одном месте. Наконец и он осмелился обратиться к ним с вопросом:

— Смею спросить: как ваши имена?

— Веселина! Даринка! Негомира! Траяна! — посыпались ответы.

Но тут Негомира, обратившаяся к Круму раньше всех, поглядела на незнакомую девушку, стоящую около дуба. Решив, что это ещё одна поклонница, она спросила:

— А как зовут тебя?

— Гермионой! — послышался в ответ недовольный голос.

И этот голос был покрыт хохотом сербиянок. Сжимая в руках полученные автографы, они двинулись дальше по аллее, то и дело оборачиваясь и посылая Виктору томные взгляды. Гермиона же отошла от дуба и взяла его за руку, с неприязнью смотря вслед удаляющимся девицам.

— Разве тебе это приятно? — спросила она Крума, когда сербиянки скрылись на одном из бесчисленных поворотов.

— Нет, конечно. Но они не лезли ко мне так нагло, как это иногда бывает, — отчего бы и не подписать? — философски заметил Виктор. — Кстати, ты же хотела на пляж, да, Хермивона? Часа через полтора-два мы до него доберёмся. Пошли дальше, а?

— Пошли. Тем более, на море мне действительно хочется! — засмеялась Гермиона. И этот смех, подхваченный Крумом, сам собой сгладил возникшую было неловкость от произошедшего.

Дальнейшая прогулка продолжалась ещё часа два — до полудня. Большую её часть Гермиона крепко сжимала руку Виктора. Когда девушка стискивала её особенно сильно, юноша поворачивал голову и весело улыбался, говорил что-то — Гермиона чувствовала ободряющий тембр его голоса, и на душе становилось легче. В его глазах была только уходящая напряжённость и возвращающаяся ей на смену нежность, которую она так часто видела в Хогвартсе.

* * *

Море превзошло все ожидания Гермионы. Болгария не зря славилась своими пляжами: побережье за пределами Приморского парка заставило гриффиндорку восторгаться едва ли не больше, чем сам парк. Великолепие морской глади ошеломило её: вода имела глубокий ультрамариновый цвет, а песок был чисто-золотой; шторма не было — волны лениво бились о берег; и народу на берегу лежало не очень много. Издав восторженный возглас, Гермиона благодарно посмотрела на своего спутника.

— Виктор!.. ты был прав… Это так красиво… — восхищённо промолвила она.

— Правда? — юноша даже зарделся от смущения. — Я сам люблю здесь купаться. Рад, что тебе понравилось, Хермивона.

— Тогда, может, поплаваем? — спросила девушка, увлекая Крума прямо к кромке берега. — Вода просто чудесная! едва не лучше, чем в нашем школьном озере!

— Да… конечно… Почему бы и нет, — слегка нервно ответил Виктор.

Гермиона быстро стянула с себя верхнюю одежду и осталась в одном купальнике. Постояв с минуту на берегу, она стала медленно заходить в воду, немного ёжась от прохлады. Крум тоже разделся, но сходить с берега не спешил.

— Ты идёшь или нет? — обернулась к нему Гермиона.

— Иду, иду… — Виктор мысленно в который раз поражался тому, какие разные чувства к нему могли испытывать девушки. Никто из его поклонниц не испытывал радости от общения, если он говорил с ними. Фанатки были переполнены слепым обожанием и преклонением перед его славой; они желали лишь самоутвердиться за его счёт, удовлетворив свои желания, и исчезнуть…

Он повёл по всей фигуре Гермионы свой пристальный взгляд, в котором горела любовь самая нежная, самая умилительная; любовался красотой своей возлюбленной, пламенем её карих глаз; этим взглядом осязал шёлк её волос, обвивал тонкий стан, целовал и в лоб, и в щёки, и в губы… Вдруг девушка резко вскинула голову и посмотрела прямо в глаза Виктору. Тот не отвёл их — и сколько же чувств там читалось! Нежность, восхищение, желание защитить и позаботиться, искорки зарождающейся улыбки… в конце концов, это было просто любовью, искренней и самоотверженной. Его чувства не были совершенно платоническими, но — Гермиона знала это наверняка — Крум никогда не позволил бы себе навязать ей что-то для неё неприятное, повести себя с ней грубо или эгоистично. Это было немыслимо, словно солнце, закатившееся на востоке.

— Устроим гонку? — предложил он ей.

— На каких условиях? — тут же заинтересовалась гриффиндорка.

— Проигравший… м-м-м… даёт на метле один круг по саду возле Крумлара, — не долго думая выдал юноша.

— Ну, хорошо… — согласилась Гермиона с некоторой опаской. Плавала она неплохо, а вот летать совершенно не умела. Но надеялась победить: ведь она никогда не видела, как плавает Виктор, не считая конца второго состязания. Да и там он был в образе акулы. — Не боишься проиграть?

— Да? Виктор Крум — и потерпит поражение? Ты, Хермивона, хоть сама-то в это веришь? — усмехнулся Крум. — Можешь плыть первой. На счёт «три»! Раз… два… три!

Гермиона тут же сорвалась с места и поплыла, рассекая воду мерными, но быстрыми гребками. Она не знала, чего ей стоит ожидать от Крума, поэтому старалась выкладываться на всю катушку. Но Виктор был не промах. Виртуозный летун, он также умел плавать, и плавать хорошо. Дав Гермионе секунд пятнадцать форы, он устремился вслед за ней, почти не брызгаясь — на поверхности была видна только его голова.

Девушка, обернувшись и увидев Крума, вскрикнула от неожиданности и прибавила ходу. Виктор тоже поднажал. И понеслись они всё дальше и дальше от берега. Наконец, когда другие волшебники, отдыхающие на песке, уже стали им казаться не больше чем размытыми силуэтами, Крум догнал Гермиону и схватил её за ногу.

— Ага, попалась! — с комичной угрозой воскликнул он. — Теперь с тебя полёт по саду!

— Сам полетаешь! — Гермиона выдернула ногу из хватки Виктора, крайне раздражённая тем, что условие придётся выполнять. Решив хоть как-то отомстить, она дождалась момента, когда Крум потеряет бдительность, и в этот момент отплыла подальше и резко заколотила ногами по воде, подняв тучу брызг.

Повернувшись, Гермиона увидела, как Виктор пытается отплеваться от попавшей в рот воды. Его густые волосы обвисли неопрятными тонкими прядками, а в глазах была такая растерянность, что девушка не выдержала и заливисто рассмеялась.

…Они долго плескались в реке, то опять брызгаясь водой, то ныряя и пытаясь схватить друг друга за ноги; а потом сидели на берегу, обнявшись, и Гермиона думала, что, несмотря на досадный проигрыш, день удался на славу…

* * *

К обеду они вернулись в Крумлар. После трапезы, состоящей из болгарского фасолевого супа, Виктор пошёл к себе в комнату, а Гермиона отправилась на первый этаж — в библиотеку. Она ещё вчера отметила её богатство, и ей не терпелось поскорее вновь очутиться там и ощутить себя в своей стихии.

Книг в библиотеке и правда оказалось очень много. Причём стояли они не вразброс, а были рассортированы точь-в-точь как в Хогвартсе, только без запретной секции. Гермиона шла вдоль стеллажей, с упоением вдыхая привычный аромат дерева и книжных переплётов и пытаясь высмотреть себе подходящий для чтения фолиант. От их изобилия у неё буквально разбегались глаза. Она не знала, за что хвататься: то ли за «Историю Дурмстранга», то ли за «Хронологию чемпионатов мира по квиддичу», то ли за «Сборник темномагических заклинаний, часть первая (с описаниями воздействия)» и тому подобные книги…

В конечном итоге она остановила свой выбор на «Истории Дурмстранга». Во время встреч у озера Виктор никогда не рассказывал ей о своей школе со всеми подробностями, всегда соблюдая табу о неразглашении дурмстранговских тайн. Он ограничивался только древними сказаниями, слухи о которых ходили среди его однокашников. И теперь Гермионе представился случай удовлетворить своё любопытство. Отыскав удобное широкое кресло недалеко от входа, она уселась туда, зажгла люстру и погрузилась в чтение.

Виктор, зашедший в библиотеку к пяти часам вечера, так и застал её — забравшуюся с ногами в кресло, с книгой в руках. Несмотря на свою увлечённость «Историей Дурмстранга», Гермиона почувствовала его присутствие. Крум стоял, прислонившись плечом к косяку двери и глядя на девушку с насмешливой нежностью, которая придавала его хищному лицу удивительно приятное выражение.

— Кое-что никогда не меняется, — тепло усмехнулся он.

Гермиона вздрогнула от неожиданности.

— Виктор! да ну тебя! Напугал… Зачем пришёл-то? Я вот тут «Историю Дурмстранга» читаю… Очень интересно, кстати. Даже интереснее, чем я могла подумать.

— А я собирался во двор, тренироваться, — пояснил Крум, повёртывая в руке великолепно отполированное древко «Всполоха». — Вот зашёл за тобой. У тебя же должок, Хермивона, помнишь?

— Да помню, помню… Пошли уж, — раздосадованно вздохнула гриффиндорка, недовольная вдвойне: и тем, что её оторвали от увлекательной книги; и тем, что теперь придётся променять это на нелюбимое занятие. Встав с кресла, она поволоклась вслед за Виктором, охая от боли в затёкших ногах.

Во дворе царили как раз оптимальные условия для полёта: солнце скоро должно было клониться к закату, и вместо жары стояло приятное тепло с ветерком. Крум вышел на одну из самых широких дорожек сада и, протянув вперёд обе руки, выпустил метлу. «Всполох» подлетел к Гермионе и завис ровно на такой высоте, чтобы ей было сподручно сесть.

— Ну, лети, Хермивона, — распорядился Виктор. — Одного круга вполне достаточно. Справишься?

Девушка молча уселась на его метлу, плотно сжала колени и взялась руками за древко. Сидела она правильно, но лететь ей совершенно не хотелось. Неожиданно «Всполох» чуть дёрнулся, должно быть, почуяв это.

— Взлетай давай, — забормотала Гермиона, старательно не глядя на Виктора, — да взлетай же!..

Метла подлетела на метр — девушка перестала касаться земли ногами. Хотя о настоящем взлёте ещё даже речи не шло, она испугалась так, что ощутила, как от резкого прилива адреналина её ноги стали ватными, а во рту пересохло. И со вскриком поспешно спрыгнула на землю, едва не навернувшись.

— Как хочешь, Виктор, а я не полезу на эту штуку! — возмутилась она. — Да что я, с ума сошла, что ли? Упаду ещё — реанимируй меня потом!..

— Хорошо-хорошо, — согласился юноша. — Тогда я сам полетаю, а ты посмотри, ладно?

Гермиона с готовностью кивнула и отдала ему «Всполох». Крум привычно оседлал изгиб древка, чуть нагнулся, надёжно сомкнув кулаки, и почувствовал, как трепещет под ним метла, готовая к полёту. Виктор мысленно приказал: «Взлетаем!» и направил древко вверх под наиболее удобным углом. В ту же секунду он стал подниматься и вскоре взмыл так высоко над садом, что мог разглядеть весь Крумлар и даже панораму близлежащего города. Посмотрев вниз, он увидел, что Гермиона не ушла, а всё стоит и заворожённо смотрит на него с запрокинутой головой. Виктор усмехнулся и направил «Всполох» вдоль сада, не трудясь снизить скорость. Описав круг за полминуты, он завис почти что над Гермионой и внезапно ушёл в пике. Девушка даже не успела испугаться, когда Крум как ни в чём не бывало приземлился в паре метров и спросил:

— Ну как? Хочешь со мной прокатиться?

— Да… хочу, — выдохнула Гермиона немного нерешительно.

— Тогда садись сзади и держи меня за пояс, — велел Виктор. — Да держись покрепче.

Едва девушка присела позади него и крепко обхватила его за талию, он опять отдал приказ метле, одновременно оповестив пассажирку:

— Взлетаем!

На сей раз Крум летел не как метеор, а наоборот, неторопливо, стараясь доставить Гермионе как можно больше удовольствия от полёта. «Всполох», ведомый его умелыми руками, плавно описывал над особняком круг за кругом. Самому Виктору этот пейзаж был знаком так же хорошо, как и собственная комната, но сейчас, когда к его спине прижималась Гермиона, он видел всё это будто в первый раз. Втайне он усмехался своим мыслям: кто бы из его фанаток не мечтал, чтобы кумир прокатил её на своей метле?.. Однако с ним сидела та, что вечно боялась полётов как огня, которая видела в нём не профессионального квиддичиста, а просто Виктора Крума. И это осознание удивляло парня и грело ему душу.

Гермиона же только ахала от восторга, наблюдая Крумлар, сад и варненские улицы с высоты среднего птичьего полёта. Сама она по доброй воле никогда бы не взлетела, но рядом с Виктором её страх куда-то испарился. Она знала, что Крум ни за что не упадёт и не допустит упасть ей самой. Поэтому она по-детски восхищалась окрестными красотами, физически ощущая тихий грудной смех Виктора. То и дело Гермиона утыкалась лицом в его шею, отчего юноша всякий раз непроизвольно вздрагивал. Таких жестов он не ожидал, но ему всё равно было приятно.

Наконец Виктор завершил седьмой круг и опустился на землю — уже без всяких пике. Соскочив на твёрдую почву, Гермиона благодарно обняла Крума за шею и пылко поцеловала.

— Спасибо тебе, Виктор! Я наконец прочувствовала настоящий полёт… Но впредь не заставляй меня летать одну, ладно? Если я и захочу полетать, то только вместе с тобой. С тобой мне не страшно.

— Хорошо. Мне и самому это пришлось по душе, — Крум прижал Гермиону к себе. — Я сейчас буду упражняться ещё около часа: отрабатывать летательные приёмы к матчу. Будешь смотреть?

— Конечно, буду! — кивнула девушка и, высвободившись из его объятий, отыскала поблизости уличный стул и присела, готовая вновь наблюдать за Виктором.

_________________

[1] — болгарский кисломолочный продукт, утоляющий жажду;

[2] — обращение к незамужней девушке (болг.);

[3] — жительница Сербии.

Просыпайся, королевна,

Надевай-ка оперенье:

Полетим с тобой в ненастье —

Тонок лёд твоих запястий.

Шёлком — твои рукава, королевна;

Ясным золотом — вышиты перья…

Я смеюсь и взмываю в небо;

Я и сам в себя не верю…

Мельница, «Королевна»

Десять дней жизни в Крумларе протекли неторопливо. Заканчивался июль; мало-помалу подкрадывался август.

Гермиона уже совсем свыклась с проживанием в гостях у любимого. По сути, даже гостьей она уже считалась исключительно формально. Крумы-старшие привыкли к гриффиндорке в самые первые дни и вскоре до того её полюбили, что души в ней не чаяли, смотрели на неё как на свою родственницу, почти как на дочь. И Гермиона, в свою очередь, страшно привязалась к этим простым и милым аристократам, которые чем-то напоминали ей чету Уизли. Порой она ловила себя на соображении, что, пожалуй, проживи она пол-лета в семье Рона — к ней относились бы так же радушно. Мистер и миссис Крум заботились доставить Гермионе покой, приятности всякого рода; показывали ей недра своего особняка, свой сад и, подобно сыну привыкшие нередко видеть около себя притворство и лесть, утешались, как чистосердечна, искренна, непосредственна их северная гостья, как всё новое занимает её и удивляет.

Со Смилчо девушка и вправду уже скоро наладила должный контакт. Первое время она старалась не беспокоить домового эльфа «по пустякам» и вызывала его как можно реже, но каждый день наблюдала обращение с ним хозяев. Мистер и миссис Крум всегда давали домовику поручения таким тоном, чтобы у него и в мыслях не было ослушаться, но ни разу не обошлись с ним грубо или бесцеремонно, ни разу не наказали и не заставили Смилчо наказать себя самого. Сам же домовик отнюдь не лебезил перед хозяевами, а говорил с ними уважительно. Виктор сказал правду: Смилчо жил в Крумларе ещё при его дедушке и был предан всему роду Крумов как верная собака. Он был готов пожертвовать за своих господ жизнью и перерезать горло всякому, кто решился бы хоть заочно отозваться о ком-нибудь из них с дурной стороны. К Гермионе эльф тоже прикипел душой и относился к ней точно так же, как и к остальным. Он не раз заговаривал с «молодой хозяйкой», услуживал ей без раболепства, но за Виктором наблюдал, как за ребёнком. И немудрено: Крум-младший рос у него на глазах и воспринимал заботу Смилчо как нечто естественное, однако никогда не третировал домовика.

Время от времени Гермиона исподволь заводила с эльфом разговор на тему того, как тот относится к перспективе получить свободу, но Смилчо либо уходил от темы, либо говорил, что ему и в Крумларе хорошо живётся. Без своей работы, равно как и без хозяев, он себя не мыслил. Капля камень точит: Гермиона понемногу научилась сама вызывать Смилчо к себе, чтобы поручить ему то или иное дело. А домовик только рад был исполнять её просьбы.

На второй день пребывания в Крумларе Гермиона при помощи Виктора проявила сделанные им фотографии в оживительном растворе. Вместе они посмеялись тому, как гриффиндорка на снимках радостно машет рукой, словно приглашая присоединиться к этому чудесному пейзажу, а Крум улыбается и вторит ей. Написав родителям восторженное письмо, Гермиона вложила в конверт небольшую стопку фото и отправила эту «бандероль» с верным Хубо, который уже в первый день, пока они с Виктором гуляли, возвратился домой. Ответ пришёл через сутки: мистер и миссис Грейнджер писали, что колдографии им очень понравились, и просили не забывать их в далёкой Болгарии. И дочь уже в следующем послании им это пообещала.

Гарри и Рона она тоже не забывала, отправив каждому из них за десять дней по паре писем. Правда, при этом Гермиона не говорила, что гостит у Крума, подозревая — и не без оснований — что Рон опять начнёт ревновать и посоветует скорее возвращаться домой. В письмах же к Гарри ей страшно хотелось ободрить его после происшествия на кладбище, однако из-за просьбы Дамблдора приходилось отделываться дежурными фразами, не называвшими прямо возрождения Вольдеморта. Внутренне Гермиона понимала, что Гарри не сильно обрадуется таким письмам, но что поделать…

Каждый день чем-то походил на самый первый: Виктор и Гермиона ходили то в парк, то сразу на море. Правда, их времяпрепровождение стало более насыщенным: они могли устроить себе небольшой пикник в каком-нибудь отдалённом уголке парка или полдня проваляться на пляже. «Морские догонялки» ребята по-прежнему проводили, но уже без всяких пари. Крум учил Гермиону плавать так же быстро, как он сам, и вскоре они могли мчаться по водной глади наравне.

Но бывали и дождливые дни — тогда гриффиндорка после завтрака на целый день уходила в библиотеку и выходила оттуда только для обеда или ужина, благо в самой библиотеке можно было проводить время с комфортом. А по вечерам, какая бы погода ни стояла, Виктор выходил во двор тренироваться. Гермиона частенько составляла ему компанию: просто смотрела, как он летает, или же летала вместе с ним. Правда, в одиночку никогда не садилась на метлу.

* * *

Вечером 31 июля, в день рождения Гарри, Гермиона закончила писать другу третье по счёту письмо — поздравительную открытку с намёком на относительно скорую встречу. Подписавшись, она кликнула Хубо и, вручив ему конверт, велела лететь в Лондон как можно быстрее. Едва филин скрылся в чуть потемневшем голубом небе, девушка встала из-за стола, потянулась и вдруг услышала за дверью бодрый голос Виктора:

— Хермивона, пора ужинать! Пошли в столовую.

— Пошли, — девушка мгновенно вышла из комнаты в коридор, где перед ней стоял улыбающийся Крум. Чмокнув Гермиону в щёку, он взял её за руку, и они двинулись по направлению на первый этаж, уже хорошо знакомый гриффиндорке.

Крумы-старшие, как всегда, уже сидели за столом. Они поприветствовали сына и гостью по-болгарски. Виктор ответил им, а Гермиона предпочла ограничиться радушным кивком, хотя прекрасно поняла сказанное. Она уже немного понимала болгарский и даже умела произносить отдельные фразы, но воспринимать цельную речь ей было пока сложновато, поэтому между собой Крумы говорили на родном языке, а с ней — на английском.

На ужин Смилчо подал блюдо под названием «сарми» — нечто вроде болгарских голубцов. Ели все с аппетитом, и Гермиона только успевала комментировать необычный для неё вкус этой еды. Но вдруг Виктор, дожевав четвёртый голубец, неожиданно воскликнул:

— Слушайте, я совсем забыл! Завтра же утром у меня матч!

— Да, точно, уже завтра… — помотал головой мистер Крум и повернулся к гриффиндорке. — Хермивона, а ты пойдёшь с нами смотреть игру?

— Как, утром? Опять подниматься ни свет ни заря?..

— Ты про финал? — понял Виктор, которому Гермиона однажды подробно рассказала про тот день, когда была с семьёй Уизли на кубке мира. — Нет, что ты! успокойся. У папы с мамой есть привилегия на места в Высшей Ложе во время всякого матча, где я участвую. А добираться до стадиона будем с помощью портала. Нам и нужно-то до начала игры всего полчаса… Мам, пап, — он вскинул голову, — вы же возьмёте Хермивону с собой в ложу?

— Конечно, возьмём, — с готовностью согласилась миссис Крум.

— Спасибо… — поблагодарила девушка смущённо. И тут она вспомнила свои опасения: — Только как же быть, если кто-нибудь спросит у меня или у вас, кто я такая? Ведь вряд ли бывает: незнакомая персона — и в Высшей Ложе!

Мистер Крум тоже встревожился:

— Верно, верно. Боюсь, если ты прямо назовёшься девушкой Виктора, то спортивные репортёры от тебя не отстанут. И соседи по трибуне — тоже. Сколько же катастроф получится?!

Все четверо задумались. Наконец миссис Крум сообразила:

— Давайте мы вот как сделаем, чтобы никого не волновать. Хермивона, ты же не против пойти на матч инкогнито?

— Я и сама об этом подумывала, — честно призналась девушка. — А кем тогда мне представиться?

— Ну… надо бы какой-то не очень близкой, но всё же роднёй. Хочешь стать, например, моей двоюродной племянницей?

— Нормальная идея, — одобрила Гермиона. — А имя и фамилию надо выбрать тоже болгарские?

— Само собой, — пояснил мистер Крум. — Только фамилию себе выбери попроще. Как тебя там — Грейн-дж…жер? — выговорил он с усилием. — Слишком сложно. Будешь… м-м-м… Калояновой.

— Ка-ло-янова? — переспросила Гермиона по слогам, будто пробовала иностранную фамилию на вкус. — Что ж, неплохо. А имя тогда какое?

— Ну… можешь выбрать сама, — разрешил отец Виктора.

— Я хочу быть Гергáной [1]! — выдала девушка, чуть поразмыслив. — И мне самой по душе, и на моё настоящее имя похоже.

— Гергана Калоянова? — повторил Виктор всё вместе. — Звучит…

На том и порешили. Спокойно закончив ужин, обитатели замка пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по своим комнатам.

* * *

Утром они собрались в столовой. Мистер и миссис Крум были одеты точно так же, как в день третьего состязания Тремудрого Турнира, когда приезжали навестить сына. Гермиона надела зелёный муслиновый сарафан, который купила себе во время одной из прогулок по Варне. Виктор же был при полной спортивной амуниции: в красной квиддичной форме с эмблемой сборной Болгарии по квиддичу. С собой он принёс ещё и «Всполох», накануне вновь отполированный буквально до блеска. Гермиона прямо залюбовалась Крумом.

— Какой ты красивый!.. — восхищённо вымолвила она.

— Спасибо, Хермивона, — юноша благодарно поцеловал её. — А что у нас на завтрак?

— Я попросила Смилчо приготовить яблочный пирог, — сказала миссис Крум. — Перед игрой плотно наедаться нельзя, ты же помнишь?

— Помню, разумеется, — хмыкнул Виктор, усаживаясь за стол рядом с Гермионой.

Яблочный пирог, ещё одно фирменное болгарское блюдо, оказался таким вкусным, что Гермиона наряду с Крумами-старшими съела целых четыре куска, в то время как сам Виктор обошёлся двумя. Как только завтрак был закончен, мистер Крум встал из-за стола, задумчиво окинул столовую взглядом и, не найдя ничего лучше, взял обычную ложку и указал на неё своей волшебной палочкой:

— Портус!

Ложка засияла мягким золотистым светом и слегка завибрировала, будто от нетерпения.

— Идите скорее сюда! — велел мужчина домочадцам. Все четверо дотронулись до ложки. Мистер Крум посчитал: «Три… два… один».

После слова «один» Гермиона почувствовала, что её куда-то понесло в голубом вихре. Как сквозь толщу воды, она ощущала болтающиеся рядом с ней тела Крумов. Всё это, казалось, длилось минуты две, но на самом деле прошло не больше трёх секунд, когда все четверо приземлились у подножия стадионной трибуны. Миссис Крум с Гермионой со всего размаху рухнули на землю, но мистер Крум и Виктор кое-как удержались на ногах.

— Ну, вот мы и на месте, — оповестил Виктор. — Пап, мам, вы с Гермионой идите в Высшую Ложу, а мне к команде надо.

— Ну ладно, сынок, — отец обнял его и ободряюще похлопал по спине. — Смотри там, осторожнее. Желаю вам поскорей победить.

— Спасибо. Уж постараюсь, — улыбнулся парень и обнялся с миссис Крум. Та напутствовала его:

— Высматривай снитч, но от бладжеров не забывай уворачиваться. Мало они тебе навредили?..

— Да постараюсь, постараюсь как-нибудь, — Виктор недовольно тряхнул волосами. Он не особо любил, когда мать напоминала ему о его главной слабости в игре. Зачастую он то слишком увлекался погоней за снитчем, то уворачивался, но поздно.

Высвободившись из объятий миссис Крум, Виктор столкнулся взглядом с Гермионой. Первым его порывом было поцеловать её перед тем, как уйти, но он вовремя вспомнил, что кругом люди, а каждое его действие, пока он не ушёл в раздевалку, хорошо просматривается. Поэтому он просто обнял Гермиону так же, как родителей, но держал её в объятиях чуть дольше.

— Иди, Виктор, — сказала та, отстранившись наконец от него. — Удачи тебе. Будь победителем!

Крум помотал головой и, закинув метлу на плечо, поспешно скрылся в раздевалке, чья дверь находилась буквально в трёх метрах от места их приземления.

— Пойдём, Хермивона, — негромко сказала миссис Крум. — Нам надо наверх.

Они двинулись ко входу на самую маленькую трибуну. Снизу было очень хорошо видно, насколько велик варненский стадион. Конечно, он уступал по размерам тому, на котором проходил кубок мира, но тоже отличался весьма приличными размерами. Нынче, в преддверии матча с Сербией, его трибуны были поделены надвое: одну сторону занимали болгары из самых разных городов, а другую — сербы, прибывшие специально для того, чтобы болеть за свою национальную команду. Матч являлся товарищеским, потому никаких групп поддержки нигде видно не было. Болельщики были исключительно простыми зрителями. До игры оставалось не более получаса, и все они стремились занять свои места либо спешили к трибунам. Всюду стоял нескончаемый гомон тысяч голосов; ходили торговцы омниокулярами. Остановив одного, мистер Крум купил три штуки и вручил один омниокуляр жене, а другой — гостье.

Для Гермионы, шедшей рядом с родителями Виктора, все эти звуки и это зрелище были чудом — несказанно великолепным, поразительным. Но на двух её спутников они не производили никакого впечатления.

У входа их встретила билетёрша в оранжевой мантии, видимо, хорошо знавшая чету Крумов, так как они обменялись приветственными рукопожатиями.

— Высшая Ложа, не так ли? — подмигнула она мистеру Круму. Гермиона машинально спряталась у него за спиной. — По лестнице, господа, на самый верх.

Лестница была устлана ковром сочного бордового цвета. Крумы-старшие и Гермиона начали подниматься в большой толпе, которая постепенно рассеивалась, расходясь вправо и влево в двери, ведущие на соседние трибуны. Но родители и девушка Виктора продолжали карабкаться вверх. В конце концов они достигли вершины лестницы и оказались в небольшой ложе, расположенной в высшей точке трибуны — ровно посередине между золотыми шестами с кольцами для мячей. В ложе в два ряда стояло штук тридцать красных кресел с позолотой. Гермиона вместе с четой Крумов уселась в первом ряду, и перед ней открылась картина, очень похожая на ту, что она видела прошлым летом.

Около семидесяти тысяч колдунов и ведьм постепенно заполняли разноуровневые трибуны, окружавшие длинное овальное поле. С высоты это поле выглядело ровным и гладким, как бархат. На противоположных концах поля стояло по три 15-метровых шеста с кольцами наверху. Напротив Высшей Ложи, почти на уровне глаз зрителей, располагалась гигантская грифельная доска. По ней временами бежали золотые строчки, словно чья-то невидимая рука писала, а затем стирала их с доски. Понаблюдав чуть дольше, Гермиона поняла, что это какая-то реклама — очевидно, это было в ходу на многих стадионах. Но все фразы писались по-болгарски, поэтому гриффиндорка понимала только отдельные слова и вскоре бросила рассматривать доску.

В течение следующего получаса Высшая Ложа постепенно заполнялась зрителями. Мистер Крум без конца здоровался за руку с очевидно очень важными работниками болгарского министерства; миссис Крум то и дело перебрасывалась с кем-то из них парой слов, улыбаясь приветливой улыбкой. Гермиона же ни с кем не говорила и упорно прятала глаза на поле. Хотя она помнила свою роль, ей не хотелось лишний раз привлекать к себе внимание.

Одним из последних в ложу явился величавый, довольно красивый мужчина в чёрно-золотой бархатной мантии. Он поприветствовал мистера Крума как доброго знакомого, а когда обернулся к миссис Крум и Гермионе, последняя с изумлением узнала в нём болгарского министра магии. Тот вежливо обратился к матери Виктора, назвав её по имени:

— Здравствуй, Райна. Рад тебя видеть.

— Здравствуйте, господин Обланск, — поздоровалась миссис Крум.

Гермиона тревожно заёрзала на своём сиденье, боясь, как бы этот Обланск не узнал её. Но, к счастью для гриффиндорки, год назад внимание болгарского министра было целиком и полностью сосредоточено на Гарри, поэтому сейчас он удивлённо спросил у мистера Крума:

— А кто это с вами, Бранимир?

— Да это наша двоюродная племянница, — сказал тот, заставив Гермиону облегчённо выдохнуть.

— Похвально. И как же вас зовут, госпожица? — с интересом осведомился Обланск, чуть наклонив голову.

— Гер… Герганой меня зовут, — девушка чуть не выболтала своё настоящее имя, но вовремя прикусила язык. — Гергана Калоянова.

— Гергана, значит?.. Хорошее имя… боевое…

Пока Гермиона переваривала столь странный и внезапный комплимент, болгарский министр занял своё место в ложе. Мистер Крум тоже уселся обратно и незаметно показал Гермионе большой палец: дескать, молодец, не забыла. Гриффиндорка улыбнулась ему в ответ, внутренне испытывая удовольствие от того, что её никто не пытал лишними вопросами.

Когда Высшая Ложа заполнилась до отказа, самым последним ввалился некий мужчина лет тридцати пяти, высокий, худой, с длинным и тонким носом, узким лбом, серыми глазками, взъерошенными волосами и широкими насмешливыми губами. На нём, как на билетёрше внизу, была надета оранжевая мантия.

— Все ли собрались? — незнакомец окинул ложу орлиным взором. Дружные мотания головой послужили ему ответом. — Министр, можно начинать?

— Если ты готов, Кито, то и я готов. Начинай, — доброжелательно заверил Обланск. (Мистер Крум шепнул Гермионе, что полное имя комментатора — Китен Запрянов).

Кито стегнул палочкой, направил её себе на горло, сказал: «Сонорус!», а потом заговорил, перекрывая рокот толпы, к этому времени до отказа заполнившей стадион. Его голос эхом разносился повсюду, достигая каждого уголка трибун:

— Приветствую вас, господа! добро пожаловать! Добро пожаловать на товарищеский матч Болгарии и Сербии по квиддичу!

Зрители вскрикнули и зааплодировали. В воздухе заплескались тысячи флагов, добавив к общему шуму звуки нестройно исполняемых национальных гимнов. Огромная грифельная доска очистилась от последнего рекламного сообщения и теперь показывала следующее: «БОЛГАРИЯ: 0; СЕРБИЯ: 0».

— А сейчас, без дальнейших промедлений, позвольте представить… национальная квиддичная сборная Болгарии!

Правая сторона трибун, являвшая собой единую массу красного, одобрительно заревела. Кито выкрикнул первую фамилию:

— Димитров!

Укутанная в красное фигура на метле, двигаясь с такой скоростью, что её силуэт превращался в размытое пятно, под оглушительные приветствия болгарских болельщиков выстрелила в воздух откуда-то из двери далеко внизу.

— Иванова!

Вылетела вторая фигура в красной мантии.

— Зограф! Левски! Вулчанов! Волков! Ииииии — Крум!

Трибуны взорвались особенно громкими аплодисментами. Гермиона торопливо прижала омниокуляр к глазам, как бинокль, и стала шарить взглядом по небу. Мельком оглядев всех болгарских игроков, она наконец поймала Виктора. Тот, по обычаю, сидел на метле нахохлившись. Но — странное дело! — не прошло и нескольких секунд, как его взгляд неожиданно просветлел, словно Крум увидел, кто за ним наблюдает. По губам его пробежала улыбка — Гермиона очень хорошо разглядела это и ощутила всплеск радости за Крума и ещё большей любви к нему.

— А сейчас, прошу приветствовать — сербская национальная квиддичная сборная! — надрывался тем временем Запрянов, выждав, пока овации чуть поутихнут. — Встречайте: Благоевич! Касич! Добрица! Йованович! Комленович! Евтич! Ииииии — Миркович [2]!

На поле поочерёдно вылетели семь фигур в мантиях глубоко-синего цвета. После этого на поле вышел человек невысокого роста, худенький и светловолосый. Кито отрекомендовал его зрителям как судью игры, по имени Петар Гинчев. Во рту у него торчал серебряный свисток; подмышкой одной руки он нёс большую деревянную корзину, а в другой руке держал метлу. Гермиона навела линзы омниокуляра на судью и внимательно просмотрела, как Гинчев оседлал метлу и пинком ноги открыл корзину, откуда вырвались четыре мяча: красный квоффл, два чёрных бладжера и миниатюрный крылатый золотой снитч. Резко свистнув, Петар взмыл в небо вслед за мячами.

— Они-и-и-и взлетели!!! — прокричал Запрянов во всё горло. — Поехали: Димитров! Касич! Добрица! Благоевич! опять Димитров! Левски! Касич!

Он ещё не успел озвучить первую фамилию, как Гермиона вновь перевела омниокуляр на игроков. Обратив лицо вверх, как и все на стадионе, она смотрела на устремившегося в полёт Крума и только тихонько, с усмешкой, вздохнула: «Ну конечно, теперь он меня не видит! Не до того ему!»

* * *

Виктор твёрдо знал, когда ему нужно вылетать на поле: когда комментатор Кито Запрянов выкрикнет его фамилию. Как ловец, он должен был вылететь самым последним. Так было уже принято во всех национальных сборных. Как только вынесся Волков — второй загонщик, Кито проревел: «Иииии — Крум!» Виктор, уже сидевший на метле, ощутил волнение и, вылетая из раздевалки, сам себе удивился. Казалось бы, уже два года как играет за сборную Болгарии… А до сих пор не может забыть, как при первом возгласе своей фамилии на весь стадион так разволновался, что весь вспотел и чуть было не свалился с метлы.

Сейчас же он вылетел так просто, как во двор собственного особняка. Глубоко внизу гудела чаша стадиона, но о земле не хотелось думать и не думалось. И чтобы сильнее почувствовать свою волю, Виктор закрыл глаза. На мгновение он словно со стороны увидел своё побледневшее лицо; и ему почудилось, что от головы его стелются назад ленты солнечных лучей, а шапка волос хлопает, как парус на ветру. И показалось ему даже, что он вовсе и не человек, а сгусток яростного огня, несущийся в пространстве: отлетают назад искры и пламя, и светится по небу горящий след звезды. Так и летел он вверх, чтобы присоединиться к своей команде — красная человеческая звезда, уносящаяся от земли в небо.

Оказавшись наравне с остальными шестью сокомандниками, Крум завис на одной высоте с ними. Охотник Левски жестом спросил у него: всё в порядке? Виктор молча качнул головой и усмехнулся уголком рта. Порой его умиляла забота, с какой к нему относились товарищи. Он был самым юным из всех игроков: даже Клара Иванова, единственная девушка в команде, была старше него на четыре года.

Покуда Запрянов выкликал фамилии сербских квиддичистов, Крум опустил взгляд на трибуны, выискивая Высшую Ложу. Различить её было весьма нетрудно. Скользнув глазами по двум рядам красно-золотых кресел, Виктор внезапно разглядел — или ему почудилось? — копну каштановых волос. «Гермиона?» — подумал он и улыбнулся наудачу: авось она увидит в омниокуляр. Спина его распрямилась — до этого похожий на нахохлившегося голубя, Крум уселся гордо, будто обозревал окрестности. И подумал, поднимая глаза от многолюдного стадиона:

«Вот и настал этот самый день, вот уже я и на стадионе, жду судейского свистка; и нет со мною никого — только товарищи по сборной. Но что же такое милое я чувствую? Такое милое, такое, такое… Моя Гермиона, моя душа, моё счастье. Я люблю тебя ужасно».

И в этот момент снизу раздался крик: «Они-и-и-и взлетели!!!» и резкий звук свистка. «Началось!» — понял Виктор. Краем глаза он увидел, как между бладжерами блеснул снитч и скрылся где-то на общем фоне. Крум успел проследить его направление и, не медля ни секунды, помчался к низу своей половины поля.

Квоффл в это время достался Димитрову, который сразу же полетел к кольцам Сербии. Впрочем, сербские охотники тоже умели играть: Касич, не желая упускать первый гол, через несколько секунд красиво подрезал болгарского капитана. От неожиданности Димитров выронил мяч; он тут же достался Касичу, а тот перекинул квоффл Добрице — единственной девушке в команде сербов. Добрица, летевшая в паре с Благоевичем, дала пас ему, и серб тут же устремился к воротам Болгарии.

Но тут в игру ввязались болгарские загонщики. Вулчанов, опасаясь, что размочить счёт могут сербы, подлетел к ближайшему бладжеру и метким ударом запустил его в Благоевича. Тот покачнулся, выпустил квоффл, и он опять отошёл к Димитрову. Не желая рисковать, капитан дал пас Левски, но вскоре мяч опять был отыгран Касичем.

Всё это происходило так быстро, что Кито успевал называть только фамилии спортсменов. С земли игроки казались размытыми пятнами, но сами они давно уже так приспособились к скорости «Всполоха», что друг друга видели достаточно чётко, чтобы оценивать ситуацию. Болгары, памятуя о позорном поражении на кубке мира, явно решили собраться и хоть на сей раз выиграть.

Иванова помчалась наперерез Касичу. Сербский охотник затормозил метлу так резко, что квоффл по инерции вылетел у него из руки и попал аккурат к его сопернице. Клара махнула рукой, подзывая Левски, и помчалась к сербским кольцам. К ним на всякий случай присоединился Димитров. Пока они летели к воротам противника, Иванову дважды пытались сбить с метлы шальным бладжером, но от одного она увернулась, а после второго клюшка Вулчанова стукнула по мячу и отправила его в Йовановича — для острастки. Пока загонщик сербов был дезориентирован, болгарские охотники достаточно приблизились к воротам его команды. Клара метнулась было по направлению к правому кольцу — вратарь Евтич метнулся вслед за ней, но не тут-то было! Направив метлу влево и вверх, Иванова кинула квоффл в кольцо посередине. Евтич не успел отреагировать…

— ОНА ЗАБИВАЕТ ГОЛ!! — раздался со стадиона истошный вопль Кито. — Счёт открыт: 10:0 в пользу Болгарии! Отличное начало для хозяев матча!

Клара, вся раскрасневшаяся от ветра и от волнения, облетела над стадионом круг почёта. Крум, чей слух разрезали торжествующие крики болгар, тоже был безумно рад за неё: именно их сборная открыла счёт! — но отвлекаться надолго не было времени. Он попеременно то шарил глазами по полю, пытаясь углядеть снитч, то следил за Мирковичем. К его удивлению, сербский ловец предпочитал не растрачивать силы попусту и летал не слишком быстро, поскольку цели явно пока не нашёл. «Хитро», — подумал Виктор и, решив, что уже достаточно исследовал поле на своей половине, направился на сербскую.

Квоффл вновь перешёл к его команде, но он успевал отмечать в своём сознании только то, кто перехватывает инициативу. Теперь он и его «Всполох» были одно целое, и руки его были такими же твёрдыми и как будто нетелесными, как и дерево древка, на котором они лежали, с которым соединились в союзе единой направляющей воли. И если переливалась живая кровь в горячих венах Крума, то переливалась она и в дереве; на конце прутьев были его нервы, тянулись до последней точки, и ими он осязал сладкую свежесть стремящегося воздуха, трепетание солнечных лучей. Виктор хотел лететь вправо — и вправо летела метла; хотел он влево, вниз или вверх — и туда же летела метла; и он даже не мог бы сказать, как это делается им: просто делалось так, как он хотел. И в этом торжестве мыслей была та суровая и мужественная радость, что со стороны казалась печалью или угрюмостью и делала загадочным лицо самого молодого игрока.

На сербской половине Виктор чисто по наитию пытался быть осторожнее, но соперникам вроде было не до него — все были увлечены погоней за квоффлом. Все, кроме Комленовича, который, увидев на своей «территории» противника, немедленно запустил в него оказавшимся поблизости бладжером. Крум увернулся, но больше не рисковал задержаться у сербов и полетел обратно. Он и так уже понял: у них снитча пока нет. Но тут на него чуть не налетели охотники из собственной команды, соблазнившиеся лёгким голом и решившие ещё раз попытать счастья. Однако Евтич на сей раз поступил умнее: финт Левски его не пронял; мяч благополучно был отбит. Он перешёл к Добрице, и та, нырком уйдя от посланного в неё Волковым бладжера, взяла курс на болгарские кольца. Пролетев около трети поля, она набрала высоту и дала пас Благоевичу. При страховке возникшего рядом Касича тот долетел до нужной точки и недолго думая кинул квоффл в левое кольцо. Зограф не ожидал столь мгновенного броска и… пропустил мяч.

— 10:10!!! Сербский охотник Радивой Благоевич сравнял счёт! — оповестил зрителей Запрянов.

Благоевич, которого, оказывается, звали Радивоем, тоже по традиции пролетел почётный круг. В то время как он летел над болгарской стороной стадиона, Крум внезапно заметил там золотой отблеск. Подлетел было поближе, но то оказался всего лишь коварный лучик солнца, отразившийся о позолоту верхнего кольца. Между тем Миркович тоже проявил внезапный интерес к болгарской стороне поля, и Виктор из опасения сел ему «на хвост», выжидая, пока серб или он сам не заметит снитч.

Но ни Крум, ни Миркович снитча не увидели, а игра, уже «размоченная» с обеих сторон, приняла более жёсткий характер. Вот квоффл был у Касича, потом перешёл к Добрице, а при помощи Волкова его отнял Димитров и направился к воротам Сербии… Вскоре на счету Болгарии был второй гол; потом, через две минуты — третий; ещё через минуту — четвёртый…

Но и сербы были не промах. Касич и Благоевич, о чём-то договорившись друг с другом, неожиданно окружили Левски с двух сторон, а Добрица пошла на таран. Этот приём назывался «Паркинские клещи» и работал практически безотказно: редко кто мог увернуться от него — только в том случае, если «таранщик» летел с достаточно дальнего расстояния. Добрица же буквально вынырнула у Левски из-под носа, и тот с перепугу уронил квоффл. Сербская охотница, не будь дурой, подхватила его и, перебрасывая товарищам, вместе с ними понеслась к вражеским кольцам. Уже через минуту Касич забил второй гол, а Добрица подхватила мяч и отправила в центральное кольцо — счёт стал 30:40.

Стало ясно, что болгарская и сербская сборные приблизительно равны по мастерству. В течение следующих пятнадцати минут сербы опередили своих соперников на двадцать очков, но благодаря Димитрову счёт вскоре сравнялся. Инициатива попеременно переходила то к одной, то к другой сборной. Стадион бурлил, как кипящий котёл, но Круму до этого не было никакого дела. Он только по временам бросал взор на табло, где отображался счёт, однако при этом был весь в напряжении: загонщики Сербии, судя по всему, почуяли в болгарском ловце опасность и едва не каждую минуту норовили подбить его бладжером. Виктор благополучно увёртывался, помня наставления матери, но главная мысль не покидала его. Где же, где же снитч?..

— Димитров забивает гол!!! 100:80 в пользу Болгарии! — врезался в его мысли голос комментатора, тут же потонувший в радостных воплях с трибун. Виктор же не успел толком порадоваться: только что он отдыхал неподалёку от своих колец, и вдруг буквально в паре метров от него пронеслось что-то крошечное, золотое, стрекочущее крылышками, как цикада. Наконец-то!..

Снитч, естественно, скрылся, но Крум уже знал, где его искать. Он плотнее сжал ноги вокруг метлы, крепко стиснул древко ладонями и понёсся вниз. «Всполох» колыхался в высоте, как ладья на волнах моря; на крутых поворотах он кренился, умножая бешеную скорость падением, оглушал Крума взвизгами и всплесками рассекаемого воздуха.

— Иванова! Димитров! Благоевич! — продолжал выкрикивать Кито, но внезапно его внимание отвлёк болгарский ловец. — Крум?!.. Похоже, ловец сборной Болгарии заметил снитч!!! да, точно! А Миркович и не заметил!

Услышав эти слова, сербский ловец тоже встрепенулся и, проследив траекторию соперника, полетел за ним следом, силясь догнать. «Внимательнее надо быть», — иронично подумал Виктор по его адресу и спокойно продолжал свой бешеный полёт в пространстве.

Золотой снитч оказался на редкость пронырлив и опять куда-то исчез, но теперь Виктор не намерен был сдаваться. Не обращая внимания на Мирковича, он продолжил разыскивать свою «добычу», даже не замечая, что внимание зрителей теперь приковано к поединку двух ловцов. Если б Виктор мог, он бы увеличил быстроту или манёвренность и увеличивал бы безгранично; но этого не допускало сопротивление воздуха, и Крум стал делать другое, по виду безумное; и так его и поняли с земли. Он начал в поисках снитча резать пространство кривыми линиями, ломаными и причудливыми, неожиданными и прекрасными: вверх-вниз, назад-вперёд, круто вбок, потом влево и вниз. Задыхаясь от восторга, стиснув зубы, чтобы как-нибудь нечаянно не закричать, он широкими размахами пронизывал воздух. Раз ему в спину чуть не прилетел бладжер, — было одно такое мгновение! — но он увернулся и понёсся куда-то вправо.

Немного замедлившись, дабы отдохнуть, Крум вскинул голову и вдруг увидел, что снитч застыл на прежнем месте, недалеко от болгарских ворот. И он решительно взмыл вверх, перестав кружиться; свистящей ракетой помчался прямо ввысь, к своей желанной цели. По лицу его от ветра текли слёзы, но он почти не чувствовал их. Миркович, тоже заприметивший золотую точку, пулей понёсся в её направлении. Виктор явно имел фору: он уже почти добрался до снитча, но тут вмешались сербские загонщики. Комленович знаком подозвал своего напарника Йовановича, который на тот момент владел бладжером, и оба помчались вслед за ловцом Болгарии. Оказавшись на одной с ним линии, они оба вскинули клюшки и, разом ударив по бладжеру, запулили им в Крума.

В этот момент Виктор уже протянул руку к заветному снитчу… И вдруг он почувствовал страшный удар: бладжер угодил ему в спину с левой стороны пониже уровня сердца, очевидно сломав два-три ребра. Крум закричал, или, вернее, взвыл от боли, сильно перегнувшись вперёд. Пальцы его сомкнулись на снитче. «Выиграли», — отстранённо подумал Виктор, как сквозь туман слыша внизу недовольно-испуганный гул. Но боль была слишком сильна, чтобы о чём-то ещё рассуждать. Круму захотелось упасть на землю, закрыть глаза и ни о чём не думать. У него начиналась лихорадка, голова раскалывалась, тёмная пелена застилала зрение. И ничего не осталось в нём, кроме желания отдыха и покоя, да ещё равнодушного удивления перед тем, как внезапно, в один миг, изменилась для него игра. Неужели он был когда-то здоровым и проворным летуном?.. Да, был… ещё минуту назад… совсем недавно… Но казалось, что это было пережито в какие-то неправдоподобно далёкие времена…

Крум понимал лишь одно: надо как можно сильнее снизиться, чтобы падение не усугубило его травмы. И, навалившись грудью на метлу, сумел преодолеть метров тридцать, прежде чем силы окончательно покинули его и он рухнул на поле прямо под таблом с надписью: «БОЛГАРИЯ — 270; СЕРБИЯ — 110».

* * *

Мистер Крум, миссис Крум и Гермиона, до этого наблюдавшие за игрой с огромным интересом, вскрикнули от ужаса. Ещё во время «летательного поединка» ловцов они сидели как на иголках, отчаянно молясь про себя, чтобы снитч поймал Виктор. И вот он поймал — но какой ценой!..

— Эх, Виктор, Виктор!.. ну как же ты так?! — охнул мистер Крум.

— С ним всё будет в порядке, Бранко? Он же упал с такой высоты!.. — миссис Крум инстинктивно схватила мужа за руку.

— Да, всё будет хорошо, Райна, не бойся. Смотри! к нему уже бегут колдомедики, — отец Виктора, вскочивший на ноги одновременно с женой, успокаивающе приобнял её за плечи.

Гермиона тоже подорвалась с кресла, в тревоге уцепившись пальцами за перила, ограждавшие Высшую Ложу. Её ноги стали ватными, а сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот раздуется до размеров подушки. Как же Виктор мог попасть под удар буквально в шаге от победы?.. Хорошо ещё, что снитч успел схватить…

— И ты тоже волнуешься, Хермивона? — прошептал вдруг мистер Крум, так, чтобы их не слышал никто в ложе. — Не беспокойся, всё с Виктором будет в порядке. У него и не такие травмы бывали.

Он протянул руку, коснулся плеча девушки и чуть привлёк её к себе, обнимая одной рукой. Миссис Крум погладила Гермиону по голове. И все трое замерли, взволнованно выжидая, когда их оповестят о состоянии Виктора.

К счастью, ждать долго не пришлось. Уже через несколько минут в Высшей Ложе, которая гудела, как пчелиный улей, раздался громкий голос:

— Кто здесь Гергана Калоянова?

Гермиона, вспомнив свой псевдоним, обернулась и увидела человека в белом халате — одного из тех самых колдомедиков, что унесли Виктора с поля.

— Я, — сказала она, и мужчина подошёл ближе. — Что с Виктором Крумом?

— Он просит вас прийти. Вас и своих родителей, — колдомедик мотнул подбородком в сторону Крумов-старших. — Следуйте за мною, — велел он и повёл всю троицу сквозь саранчу зрителей по извилинам рядов и лестниц.

У двери какой-то комнаты под трибуной он остановился и пропустил Гермиону и чету Крумов в стадионный лазарет. Едва войдя, они увидели Виктора. Тот лежал на койке на правом боку, подложив под щёку ладонь, будто собирался спать. На его худощавом жилистом теле не было верхней одежды: ему только что залечили сломанные рёбра и наложили повязку.

— Сынок! — бросилась к нему миссис Крум. — Ты как? тебя уже вылечили?

— Вылечили, — ответил юноша слабоватым голосом. — Этот чёртов бладжер сломал мне три ребра. Хорошо ещё, что колдомедики своё дело знают. Рёбра у меня уже почти срослись; вот полежу немного с целебной повязкой — и можно будет домой.

— А сколько тебе ещё лежать? — спросил мистер Крум.

— Да минут десять, не больше, — беспечно сказал Виктор. И тут он почувствовал, как его свободной руки коснулась ладонь Гермионы, и погладил её большим пальцем.

— Не бойся, Хермивона, я уже скоро буду как новенький. Тебе понравился матч?

— Понравился, — призналась гриффиндорка. — А если бы не твоя травма, понравился бы ещё больше. Знаешь, ты и правда здорово летал. А как ты гнался за снитчем!.. Вы же выиграли, Виктор; Болгария выиграла!

— Да, я знаю, — усмехнулся тот. — Всё-таки и мы на что-то способны, правда?

— Правда, правда, — Гермиона опустилась рядом с ним и стала гладить по плечу. Мистер и миссис Крум присели на два табурета, стоявшие возле койки. — Отдыхай, Виктор, — сказала девушка, чувствуя, как Крум расслабляется под её лаской. — Отдыхай; ты сделал даже больше, чем иной ловец сделал бы на твоём месте. Скоро мы вернёмся домой. А пока отдыхай.

Виктор повиновался, укладываясь чуть поудобнее. Болгария выиграла; Гермиона и родители с ним; травма почти не болит, и уже совсем скоро они все вместе вернутся в Крумлар. Впервые после удара он ощутил, что его сердце бьётся спокойно.

______________

[1] — Гергана — болгарская женская форма имени Георгий.

[2] — эту фамилию я дала сербскому ловцу в честь сербиянки-певицы Драганы Миркович, чьи песни нежно люблю.

Виктор знал, о чём говорил. Рёбра его, сломанные бладжером, действительно зажили в тот же день, и он вместе с родителями и Гермионой спокойно возвратился в Крумлар. Но перед этим на стадионе была проведена церемония с награждением победителей — команды Болгарии. Круму, как главному герою матча, вручили кубок, и он вместе со своими товарищами облетел над полем круг почёта, держа награду в одной руке и уже совершенно не чувствуя боли от полученной травмы. А Крумы-старшие и Гермиона, сияющие от радости и гордости, наблюдали за ним, как во время игры.

С того памятного дня прошло ещё пять. Виктор и Гермиона решили изменить свой привычный принцип времяпровождения: вместо прогулок по уже хорошо изученному ими Приморскому парку они гуляли по Варне. Гермионе очень нравилось изучать иностранный город, и она с любопытством рассматривала вывески на самых разных заведениях, спрашивая у Крума перевод их названий, и даже беседовала с прохожими. Виктор сказал правду: в Варне его все знали; но с самого прибытия Гермионы не проходило и дня, чтобы кто-нибудь во время их прогулок не заговорил с ним на улице или не попытался взять автограф. Особенным предметом интереса для таких людей представала как раз Гермиона: всем хотелось узнать, кто она, что так беспрепятственно гуляет с самим Виктором Крумом. И девушка уже привычно отвечала — Гергана, его троюродная сестра. Она уже выучилась бегло говорить по-болгарски и стала так хорошо притворяться, что Крум был в полном восторге.

* * *

Ближе к вечеру шестого августа Гермиона, сидевшая в библиотеке особняка, захлопнула очередную книгу и, подняв голову, поглядела в окно. Во дворе не просматривалось никого парящего на метле, и девушка поняла: «Значит, дома». Обычно Виктор летал над Крумларом каждый вечер около часа, но сейчас его не было видно. Погода, между тем, стояла превосходная: тепло, в меру ветрено; солнце начинало клониться к закату. Это насторожило Гермиону — она решила наведаться к Виктору в комнату и понять, почему он не стал сегодня предаваться своему любимому занятию.

Крум и вправду обнаружился в своей комнате. Обычно, когда Гермиона заходила к нему, он либо изучал дурмстранговские учебники на будущий учебный год, либо просто валялся на кровати, либо читал свою любимую книгу «Погоня за снитчем». Но сейчас он занимался совсем другим делом: на кровати были свалены его квиддичные награды, собранные со всех полок в комнате, и Виктор тщательно протирал их мокрой тряпкой. Движения его выглядели уже давно отточенными, а лицо — таким отстранённым, что он даже не обратил внимания, что к нему кто-то зашёл. Гермиона удивилась этому. Но особенно её поразил сам факт того, что Крум начищает свои кубки вручную, а не с помощью магии, тогда как их у него накопилось уже не меньше сорока.

Немного понаблюдав за действиями парня, она решилась задать вопрос:

— Зачем столько чистить?

— А? — Крум вскинул на Гермиону недоумённый взгляд. Похоже, он действительно её не заметил.

— Просто… у тебя столько кубков — почему бы не чистить их магически?

— Мне нравится процесс… — задумчиво отозвался Виктор, не прерывая своего занятия. — Помогает не забывать.

— Что не забывать? — не поняла девушка.

— Откуда взялась каждая награда, — объяснил юноша и отложил в сторону блестящий кубок в виде снитча. — Вот этот, например, я получил за отборочный матч, после которого меня назначили в сборную страны. Хочешь присоединиться ко мне? Вдвоём мы и закончим быстрее…

— Конечно, хочу! — тут же согласилась Гермиона. — А ты тогда расскажи мне, где получил остальные кубки.

Виктор наколдовал ей взмахом палочки свежую тряпку, и гриффиндорка, усевшись на кровать напротив него, с готовностью взялась за дело. Драить кубки и одновременно слушать краткие рассказы об их получении оказалось довольно интересно. Обычно немногословный Крум, сейчас оседлавший своего любимого конька, не умолкал ни на минуту, показывая Гермионе ту или иную награду и поясняя:

— Вот этот кубок, в форме игрока на метле, мне вручили после первого матча, где я играл уже за сборную Болгарии… Этот серебряный снитч я получил как самый молодой игрок в национальной сборной… А этот, с царапиной, — один из самых старых; он у меня ещё с третьего года в школе… Вон тот достался мне в прошлом году, когда мы в самом начале чемпионата одолели сборную Аргентины… а тот, что рядом лежит, — после победы над Бразилией, когда наша сборная вышла в полуфинал…

— Какая у тебя богатая спортивная биография!.. — восхитилась гриффиндорка, заканчивая вытирать предпоследний кубок. — Правду говорят, что ты один из лучших ловцов современности!

— Спасибо, — смутился Виктор. С жаром рассказывавший о своих достижениях, он никогда ими не кичился и вечно стеснялся, когда его хвалили за мастерство. — Только вне спорта это не приносит мне особой радости.

— Почему же?

— Потому что на все праздники мне почти все постоянно дарят что-нибудь связанное с квиддичем, — объяснил Крум, взмахнув палочкой и заставив кубки самостоятельно вернуться на их места на полках. — Как будто больше подарить нечего!.. А после «Всполоха», — он кинул любовный взгляд на футляр с метлой, стоявший в углу, — я вообще не нуждаюсь в таких подарках. Ну, разве что кроме тех, которые необходимы каждому квиддичисту.

— Я тебя понимаю, — призналась Гермиона и перелезла на его сторону кровати, сев рядом с Виктором. — Все, даже Гарри с Роном, считают, что мне можно дарить одни книги. Правда, я и не жалуюсь — читать я люблю; но никто меня ничем другим не балует. Кроме миссис Уизли, но у неё все подарки либо вязаные, либо съедобные!..

И ребята оба засмеялись, разом почувствовав облегчение от того, что поделились друг с другом общей проблемой. Наконец Виктор выдавил:

— Забавно!.. Хотя, знаешь, Хермивона, мне теперь ещё любопытнее, что же я получу на следующий день рождения.

— А когда он у тебя? — осведомилась Гермиона. — А то я забыла…

— Послезавтра, восьмого августа, — ответил Крум как на духу, не заметив, как изумлённо взметнулись брови девушки. — А у тебя?

— Девятнадцатого сентября, — в тон ему ответила гриффиндорка.

— Ну, тогда я пришлю тебе что-нибудь посущественнее книги, — пообещал Крум. — А если ничего не придумаю… тогда просто пришлю самую интересную книгу из нашей библиотеки, какую только смогу найти.

— Хорошо, — вновь рассмеялась Гермиона. — Как приеду в Хогвартс, обязательно буду ждать!

Виктор поддался её примеру. В последнее время он часто ловил себя на мысли, что с Гермионой он действительно становится другим: говорит и смеётся гораздо больше обыкновенного. Даже его жёсткое лицо смягчалось при взгляде на неё. Невольно ему подумалось: а что, интересно, она подарит ему на день рождения? Тоже какую-нибудь квиддичную принадлежность или всё-таки что-то другое?..

Он не знал, насколько близок к истине. Гермиона, проникшаяся к нему сильным сочувствием, — уж она-то знала, каково приходится тем, кто посредством собственных пристрастий создал о себе стереотипы! — решила непременно подарить Виктору то, что не имело бы к квиддичу никакого отношения. Что-нибудь особенное, от души и на память. Только вот что?.. и где это купить?.. Поразмыслив, гриффиндорка поняла, что придётся просить совета у его родителей.

* * *

Во время ужина Гермиона вела себя несколько нервно, постоянно бросала взгляды в сторону мистера и миссис Крум. Те, очевидно, замечали это, но предпочитали не обращать внимания. Когда гювеч [1] был наконец доеден, Виктор отнялся от своей тарелки и сказал:

— Хермивона, я сейчас хотел пойти в библиотеку почитать перед сном. Ты как, со мной?

— Да… — кивнула девушка, — только чуть попозже подойду. Можешь пока идти один.

— Хорошо, — пожал плечами тот и вышел из столовой.

Миссис Крум удивилась. Обычно их гостья никогда не отказывалась от посещения библиотеки.

— А ты что же, Хермивона? — спросила она с удивлением. — Почему ты не пошла читать?

— Просто я хотела кое о чём у вас спросить, — отвечала Гермиона пониженным голосом.

— Тогда спрашивай скорей, дорогая, спрашивай…

— Миссис Крум, просто я знаю, что у Виктора послезавтра день рождения, — начала Гермиона. — И мне охота подарить ему что-то особенное, не относящееся к квиддичу. Только я совершенно не знаю, где это что-то можно купить. Вы не могли бы подсказать мне местечко получше?

— Получше?.. Тогда тебе надо сходить на Тайната-улицу [2], — не медля ни секунды, ответила мать Виктора. — Разве вы туда ещё не ходили?

— Нет. А где это?

— Да километра три отсюда, — ввернул мистер Крум, до этого сидевший молча. — Эта улица так называется, потому что её могут найти только те, кто идёт туда целенаправленно. Виктор знает, где она находится; он туда часто ходит. Завтра попроси его погулять на Тайната-улице. Там, кстати, очень интересно! Тебе понравится, Хермивона.

— Наверно, и правда понравится… — согласилась девушка. — Спасибо вам за советы! Теперь, пожалуй, можно и в библиотеку…

И она выбежала из столовой, едва не подпрыгивая на ходу от радости. Мистер и миссис Крум глядели ей вслед и чему-то улыбались. Столь неожиданная и искренняя просьба гостьи чрезвычайно их умилила.

* * *

На следующее утро Гермиона и Виктор, как всегда, вышли из особняка и надели уже привычные маски троюродных брата и сестры. Когда они очутились за воротами, Крум спросил:

— Ну что, Хермивона, куда сегодня пойдём? В парк или в город? или на море?

— В город, — сразу ответила Гермиона.

— Ну, в город так в город… А куда?

— Да мне твои родители вчера посоветовали… Ты не знаешь, где находится некая Тайната-улица?

— Как не знать!.. У нас все это знают, — Виктор улыбнулся и, взяв девушку за руку, повёл её рядом с собой, с усмешкой бормоча: — И как это я сам не догадался? Действительно, за столько дней чего-чего, а на Тайната-улицу мы с тобой ещё ни разу не ходили!..

— А ты, Виктор, туда часто ходишь? — Гермиона вспомнила слова мистера Крума.

— Да, довольно часто, — подтвердил юноша. — Да и не только я. Туда каждый день ходят десятки человек. Там можно и поесть, и купить что душе угодно…

За оживлённым разговором Гермиона почти не заметила, как они с Крумом, миновав пять улиц и три переулка, зашли в четвёртый, оказавшийся тупиком. Но выходить из него Виктор почему-то не собирался. Гриффиндорка с сомнением уставилась на глухую стену.

— И куда ты нас привёл? Где Тайната-улица?

— За этой стенкой, — ответил Крум как ни в чём не бывало. — Тебе надо только подойти ближе и коснуться её рукой.

Гермиона послушно выполнила его указания.

— Закрой глаза, — Виктор прикрыл глаза девушки своей ладонью и выждал несколько секунд: — Открывай. Это и есть Тайната-улица.

Услышав восторженный вздох Гермионы, он только усмехнулся про себя. И действительно — было чему подивиться! Перед ними открылась широкая улица, конец которой терялся где-то вдалеке. Вся она по обе стороны полнилась разнообразными заведениями, львиную долю которых составляли магазины и кафе. У Гермионы моментально возникло чувство дежавю: Тайната-улица до странности напомнила ей лондонскую Диагон-аллею. Даже назывались они схожим образом. И здешние магазины очень напоминали те, что она видела на Диагон-аллее. Повсюду ходили люди в красных и оранжевых мантиях, что-то обсуждали, смеялись, заходили поодиночке или сразу несколько в то или иное заведение. Разница между Диагон-аллеей и Тайната-улицей просматривалась разве только в том, что вокруг стоял гомон на болгарском языке; и на нём же были написаны все вывески, висевшие над каждым зданием.

Улица и впрямь оказалась очень длинной. Виктор и Гермиона шли уже минут десять, и за это время не показалось даже намёка на её конец. У гриффиндорки, впервые увидевшей иностранный эквивалент Диагон-аллеи, буквально разбегались глаза; она ежеминутно вертела головой туда-сюда, пытаясь рассмотреть всё вокруг. Вскоре она увидела, что вывески над магазинами и ресторанами имели ощутимое сходство: буквально каждая вторая несла в себе только обозначение заведения и имя или фамилию его владельца.

Виктор же, шедший рядом с ней, видел это любопытство и добродушно посмеивался про себя. В реакции Гермионы он словно видел давнюю собственную: в десять лет именно сюда он пришёл вместе с родителями, чтобы закупить все необходимые вещи для поступления в Дурмстранг. И в одном из этих зданий, в лавке «Волшебные палочки Грегоровича», он приобрёл свою саксауловую палочку со струнами души дракона. Крум до сих пор помнил слова Грегоровича, которые тот пробормотал, когда его посетитель впервые взмахнул той палочкой: «О, этот будет со временем сильный колдун!.. да-да, будет сильный колдун! да ещё такой, что многих одноклассников за пояс заткнёт!»

Отвлёкшись от своих мыслей, Виктор уловил шушуканья, которые вот уже два года как окружали его на Тайната-улице. Прохожие с диким любопытством смотрели на него, но знаменитый ловец не обращал на них внимания, не удостаивал их даже взглядом. На Гермиону же, которая спокойно шла рядом с ним, они смотрели удивлённо или завистливо. Однако с расспросами никто не приставал — у всех и так было чем заняться, — и уже это радовало Крума.

Когда ребята прошли около трети улицы, Виктор внезапно остановился и обернулся к правой стороне. Они стояли перед входом в «Кафене [3] Добринова» — не очень большое заведение яркой раскраски, с облупившейся вывеской.

— Давай зайдём сюда, Хермивона, — предложил Виктор. — Это моё любимое кафе. Я давно знаком с его хозяином, Аленом Добриновым: он честный человек и радушный хозяин, и примет нас как родных.

— Ну ладно, давай зайдём… — кивнула Гермиона после недолгих раздумий.

Выждав, пока прохожих вокруг станет поменьше, они друг за другом зашли в кафе. Обстановка внутри оказалась на удивление уютной: кругом царил мягкий полумрак, вроде сумерек; на стенах горело множество свечей, а в небольшой комнате, где и оказались два посетителя, стояло семь овальных столиков, очевидно сделанных из ясеня. Кругом — никого; только за барной стойкой стоял какой-то человек.

— Ален! — окликнул его Крум.

Неизвестный за стойкой обернулся. Это оказался полный, высокий человек лет пятидесяти, с ясным и умным взором под нависшей бровью, с важной осанкой, мерной речью, неторопливой походкой. Он вышел из-за стойки и, приблизившись к Виктору, опознал в нём своего постоянного клиента.

— А-а-а! это ты, спортсмен-знаменитость! Как поживаешь? — он протянул юноше свою большую руку, и они обменялись рукопожатиями.

Хотя Крум годился Алену Добринову (это был он) в сыновья, хозяин кафе, похоже, относился к нему, как к своему взрослому доброму знакомому. Но главное, он был одним из тех, кто никогда не «стелился» перед Крумом из-за его славы. И Виктору, который впервые познакомился с Добриновым в десятилетнем возрасте, это ужасно нравилось.

— Здравствуй, Ален. Хорошо поживаю; вот недавно мы в матче с Сербией выиграли, — сказал он и покосился на Гермиону, которая стояла в двух шагах от него и смущённо переминалась с ноги на ногу.

— А это кто же с тобой? — спросил Ален, тоже обратив внимание на незнакомую посетительницу. — Как ваше имя, госпожица?

— Гергана. Я д… троюродная сестра Виктора, — представилась Гермиона, едва не ляпнув «девушка» вместо «троюродная». Но Добринов подлога не распознал и протянул руку и ей:

— Очень рад, очень рад. Ну, что будете заказывать?

— Да мы так, ненадолго, — сказал Крум, опять взяв инициативу в свои руки. — Принеси нам, пожалуйста, замразено цедено мляко [4].

Ален помотал головой и скрылся на кухне. Виктор же уселся за один из столиков, а Гермиона присела рядом с ним.

— А что это такое — «замразено цедено мляко»? — спросила она с сильным акцентом уже на свой лад. — Никогда о таком блюде не слышала.

— Это такое болгарское мороженое, — пояснил Виктор. — Десерт довольно редкий. Тут, на Тайната-улице, его продают не больше чем в пяти кафе, но именно здесь оно самого лучшего качества. И хозяин — видишь, какой обходительный. Поэтому я так и люблю это кафе.

Гермиона понимающе кивнула. Теперь ей и самой не терпелось отведать это редкое лакомство с чудным названием.

Добринов вернулся минут через пять, держа на подносе два заиндевевших глиняных горшочка. В одном из них было мороженое, политое черничным вареньем, а в другом — мороженое с мёдом и орехами. Поставив поднос на стол и пожелав посетителям приятного аппетита, Ален удалился.

— Какое мороженое ты хочешь, Хермивона? — поинтересовался Виктор. — С орехами и мёдом?

— Нет, спасибо. Я лучше с вареньем, — ответила девушка и, взяв себе горшочек, стоявший ближе, с упоением принялась пробовать мороженое. Ела она его довольно большими ложками, но не торопилась. Виктор же смаковал «замразено цедено мляко» как истинный ценитель, знающий толк в этом десерте.

Когда оба горшочка опустели — а прошло минут пятнадцать — он спросил:

— Ну как, Хермивона? тебе понравилось?

— Конечно, понравилось. Безумно! — кивнула гриффиндорка, с сожалением отставив ложку. — Спасибо, Виктор. Ну что, пойдём сейчас дальше?

— Пойдём, — согласился Крум, и они встали из-за стола.

В этот момент из кухни вышел Ален. Не успел он ещё задать вопрос, как Виктор уже похвалил его:

— Как всегда, было очень вкусно. Гергане тоже понравилось. Спасибо за гостеприимство, Ален!

— Всегда пожалуйста. До свиданья, Виктор, и вы, Гергана. Приходите ещё! — поблагодарил Добринов, прежде чем ребята вышли из кафе.

* * *

Дальнейшая прогулка оказалась не менее увлекательной. Теперь Гермиона осмелела и вместе с Виктором заходила во все магазины, которые только могли её привлечь. Это были и «канцтовары» для будущих учеников колдовских школ; и одёжные магазины, где продавались мантии не только красные, но и других цветов; и зоомагазин с почтовыми совами; и многое, многое другое… Правда, ничего нигде она не покупала, потому что на уме у неё была покупка поважнее. Впрочем, Виктор, к её счастью, ничего не заподозрил и сам посещал все заведения будто в первый раз. И их хозяева и посетители с удивлением замечали, как всем известный ловец смотрит на свою спутницу, каким восхищением то и дело полнится его взгляд. Но на людях Крум боялся даже коснуться Гермионы, которую называл Герганой, поэтому никто так и не понял, кем она ему приходится.

И вдруг на улице, уже когда они преододели добрых полдороги, гриффиндорка увидела невзрачную с виду лавку под названием «У Гроздана». Выкрашенная в цвет маренго [5], она, однако, приковывала к себе взоры тех, кто смотрел на неё дольше нескольких секунд. Гермиона, заинтересовавшись, что это может быть, обратилась к своему спутнику:

— Виктор! а это что за лавка?

— «У Гроздана»?.. — Крум посмотрел на вывеску. — Это собрание всяких занимательных вещиц. Например, тех, которые были как-то связаны с тёмной магией, или просто каких-нибудь безобидных артефактов…

При последних его словах Гермиона навострила уши. «Что, если это мне и подойдёт для выбора подарка?» — подумала она, но виду не подала и только промолвила:

— Интересно… Знаешь, Виктор, ты иди пока дальше один, а я тебя догоню. Мне хочется заглянуть в эту лавку. Может, что-нибудь куплю себе…

— А ты потом не заблудишься? — обеспокоился юноша.

— Нет, что ты! Я тебя издалека увижу. Только сам никуда не заходи, ладно?

— Ладно, — Крум пожал плечами и покорно пошёл дальше по улице, недоумевая, зачем вообще Гермионе понадобился этот магазин. Сам он хорошо знал его (поэтому и не стал противиться), но не питал к нему особого интереса.

Гермиона же, оставшись одна, взошла на крыльцо и смело толкнула дверь. И очутилась в просторном помещении, которое по размерам лишь немногим уступало магазину изготовителя палочек Олливандера. Осторожно оглядываясь вокруг, она выхватывала взглядом из полумрака висящую на стене старинную саблю с каким-то именем на лезвии, расшитый золотом плащ, какие-то шлемы и маски… Вдоль стен стояли витрины — подойдя к одной из них, девушка разглядела под стеклом самые крупные предметы: пепельницу в форме черепа и резную шкатулку из сердолика. Но едва она вгляделась получше, как из-под прилавка вынырнул маленький, смуглый и худой человечек лет тридцати, со вздёрнутым носом, серыми глазами и копной пепельных волос.

— Это вы кто?.. — спросил он умильным голосом.

— А вы? — в тон ему спросила ошарашенная Гермиона.

— Гроздан Миленов, владелец этого магазина. Можно просто Гроздан, — представился человечек. — А вас как величать, госпожица?

— Меня зовут Герганой, — не моргнув глазом, ответила девушка.

— Очень приятно. Итак, что вам угодно приобрести, Гергана? — начал Гроздан. В нём сразу был виден опытный продавец.

— Мне угодно… сделать моему другу подарок на день рождения, — Гермиона не рискнула разглашать подробности. — Что-то такое, знаете, особенное… на память. Можете вы подсказать мне какой-нибудь вариант?

Миленов замялся:

— Ну, у нас ассортимент довольно велик… Но артефакты с тёмным прошлым брать не рекомендую. Может, посмотрите вот эти витрины? — он указал на те, что стояли по обе стороны от прилавка.

Гермиона подошла поближе и стала внимательно осматривать содержимое витрин. Пепельницу и шкатулку отмела сразу. Ещё несколько вещиц также не внушили ей особого доверия. Но в левом верхнем верхнем углу она заметила довольно широкое мужское кольцо, лежащее на бархатной подкладке. Кольцо это, сделанное из какого-то блестящего металла, напоминающего серебро, было украшено очень красивой резьбой тонкой работы, и гриффиндорке оно пришлось по душе с первого взгляда.

— А это что? — спросила она у Гроздана, указав на кольцо. — Из чего оно сделано?

— Это? — продавец открыл витрину и достал упомянутое украшение. — Это кольцо сделано из титана и имеет одно необычное свойство — если его кому-то подарить, то снаружи на нём проявится имя нового хозяина, а изнутри — имя дарителя. Удобно, не находите?

— Действительно удобно, — согласилась Гермиона. — А стоит сколько?

— Семь галлеонов.

— Похоже, это то, что нужно! — обрадовалась девушка. — Только ещё одна важная деталь — у него точно нет какого-то тёмного прошлого?

— Нет, не беспокойтесь, — улыбнулся Гроздан. — Дарите на здоровье!

Совершенно успокоившись, Гермиона открыла кошелёк и извлекла оттуда несколько золотых монет:

— Я покупаю его. Вот семь галлеонов.

— А вот ваше кольцо, — Миленов снял с полки маленькую коробочку и, открыв её, сунул кольцо внутрь. — Держите.

Гриффиндорка сердечно поблагодарила услужливого лавочника, сунула коробочку в карман и заторопилась на выход — догонять Виктора. Теперь она была совершенно спокойна: у неё есть достойный подарок! Крум поджидал её неподалёку от лавки; и когда Гермиона честно сказала ему, что ничего себе не купила, они пошли дальше, в глубь Тайната-улицы.

* * *

Восьмого августа Гермиона проснулась в особенно радужном настроении. Судя по часам, было уже восемь утра. Быстро встав и совершив свои обычные утренние процедуры, девушка облачилась в тот самый сарафан, который надевала на матч Болгарии с Сербией, и, сунув в кармашек коробочку с кольцом, вышла из комнаты. Едва оказавшись в коридоре, она увидела Виктора, одетого как-то странно — в красный плисовый кафтан, доходивший ему почти до лодыжек. Он смотрел на Гермиону и улыбался.

— Доброе утро, Хермивона.

— С днём рождения, Виктор! — тут же воскликнула гриффиндорка и, бросившись к нему так же, как в первый день, порывисто обняла. Губы её с пылкостью коснулись губ юноши, и тот нежно поцеловал её в ответ.

— Спасибо, — поблагодарил он несколько стесняющимся голосом. — Знаешь, Хермивона, я мечтал об этом ещё в Хогвартсе…

— О чём?

— Да о том, чтобы ты поздравила меня с днём рождения вживую, а не по переписке… — признался Виктор столь же смущённо.

— Ну видишь, сбылось же! — улыбнулась Гермиона, потрепав его по плечу. — Пошли в столовую. Кстати, не думай, что я оставлю тебя без подарка. Он у меня есть, но вручу я его одновременно с твоими родителями, хорошо?

— Хорошо. Интересно только, что это будет… — Крум даже призадумался. По его расчётам, Гермиона нигде не могла купить ему подарок, если только не приобрела его… в той самой лавке «У Гроздана», куда зашла одна.

Так, за разговором, они спустились на первый этаж. В столовой уже сидели Крумы-старшие, специально для праздника облачённые в одни из своих самых лучших нарядов. Миссис Крум, красовавшаяся в синем платье с красной вышивкой, выглядела настоящей красавицей. А вид мистера Крума, на котором был надет кафтан такого же покроя, как и у сына — только голубого цвета, заставлял всех забыть о его специфической внешности.

— С днём рождения, Виктор! — кинулись они наперебой поздравлять сына, едва тот подошёл к столу. — Поздравляем тебя, сынок!

Радостный Виктор обнимался то с отцом, то с матерью и бормотал благодарности в ответ на поздравления. Гермиона стояла чуть поодаль и просто любовалась этой семейной идиллией. «Какие они хорошие, добрые люди…» — подумала она.

Её внимание, равно как и внимание Крумов, отвлёк какой-то хлопок и последовавшие вслед за этим лёгкие шаги. У стола возник Смилчо с подносом, где стояли четыре кружки чая и низенький, но на удивление пышный шоколадный торт с выпеченным на нём числом 19: именно столько лет исполнилось сегодня Виктору.

— Смилчо приготовил праздничный торт, — оповестил домовик своим протяжным сладким голосом. — Не пожелают ли хозяева приступить к своему завтраку?

Первым спохватился Виктор:

— Конечно-конечно. Давайте уже за стол. Ух ты! мой любимый торт «Гараш» [6]! — воскликнул он, обрадованный как ребёнок. — Спасибо, Смилчо!

— Смилян всегда знает, чем порадовать молодого хозяина, — эльф склонился в почтительном поклоне. И хотел было испариться, как всякий порядочный домовик, выполнивший свою работу, но тут Гермиона окликнула его:

— А ты куда, Смилчо? Если хочешь — останься, позавтракай с нами!

Домовик замер и с изумлением воззрился на неё огромными серыми глазами, после чего уверенно изрёк, напомнив Гермионе Винки:

— Домовым эльфам не пристало сидеть за одним столом с господами, но если молодая хозяйка так добра, что сама просит Смилчо остаться… тогда Смилчо останется.

И он действительно уселся на стул недалеко от мистера Крума, предварительно отрезав от торта пять кусков. За столом воцарилась оживлённая болтовня, в которой на сей раз деятельное участие принимала и Гермиона. Торт «Гараш» оказался на удивление вкусным и сытным: такого гриффиндорка не пробовала ещё ни на одном празднике, даже в Хогвартсе. И в процессе еды она то и дело благодарила Смилчо, заставляя эльфа смущаться едва ли не больше, чем от приглашения за хозяйский стол. Но тут она услышала вопрос, который задала миссис Крум:

— А как ты хочешь провести этот день, Виктор? Может, пойдём куда-нибудь все вместе? Или ты хочешь куда-нибудь слетать с Хермивоной? — она добродушно рассмеялась, озвучив второй вариант.

— Не знаю. Ещё не решил, — отозвался юноша, дожевывая второй кусок торта.

Вскоре праздничный завтрак подошёл к концу. Когда торт был доеден, а кружки с чаем опустели, мистер Крум вышел из-за стола со словами:

— Ну что ж, пришла пора вручать подарки. Виктор, мы с твоей матерью решили подарить тебе… — он взмахнул палочкой, и в руках у него оказалась плоская коробка, покрытая серебристой фольгой, — новую квиддичную форму!

Гермиона чуть не крякнула от удивления, но Крум, к её немалому замешательству, принял подарок вполне благосклонно и даже с радостью.

— Спасибо, пап, мам! — поблагодарил он и тут же распаковал коробку, достав оттуда действительно превосходную форму для квиддича, с поразительно красивым оттенком киновари [7]. — Я давно о такой мечтал!..

Пока он рассматривал герб сборной Болгарии, вышитый разноцветными нитями, из-за стола наряду с миссис Крум и Гермионой неожиданно поднялся Смилчо и приблизился к Виктору.

— У Смиляна тоже есть подарок для молодого хозяина, — скромно произнёс он. — Вот… Смилчо поздравляет молодого хозяина с днём рождения.

Пошарив рукой в складках своего полотенца, он вынул невесть откуда взявшееся там роскошное перо грифа и вручил его Круму. Перо, явно предназначенное для письма, было нежно-коричневого цвета, который книзу заменялся золотистым.

— И тебе спасибо, Смилчо, за подарок твой, — Виктор провёл по перу пальцем, наслаждаясь ощущением мягкости и упругости.

Сморщенное лицо домовика расцвело. Энергично помотав головой, он исчез; вместе с ним исчезла и вся посуда со стола.

— А что за подарок приготовила ты, Хермивона? — вспомнил именинник, обернувшийся к возлюбленной.

Настал черёд Гермионы поколебаться и замереть сердцем, когда она протянула Круму свою коробочку, ожидавшую положенного часа в кармане сарафана.

— Вот… Подарок для тебя, Виктор… от меня…

Юноша раскрыл коробочку и увидел чудесное титановое кольцо с тонкой резьбой. Едва он взял его, как на внешней стороне кольца вспыхнуло слово «Виктор». Он повернул кольцо — внутри обнаружилось другое имя: «Гермиона».

— Тебе нравится? — Гермиона закусила нижнюю губу и с тревожным нетерпением посмотрела на Крума.

— Нравится? мне нравится?! Хермивона, да я в восторге! Ты купила это кольцо в той лавке на Тайната-улице, по секрету от меня?.. Хермивона, я… я просто даже не знаю, как тебя отблагодарить.

На несколько секунд Виктор задумался, а потом, надев кольцо на безымянный палец, внезапно велел:

— Собирайся, Хермивона!

— Что, мы всё-таки куда-то идём?! — вскинулась девушка.

— Нет, мы куда-то летим! Так что надень что-нибудь попрактичнее.

— А куда хоть летим? Скажи!

— Это сюрприз.

Пока Гермиона собиралась, Виктор вызвал Смилчо и приказал собрать большую корзину с едой, бутылкой глинтвейна и двумя шерстяными пледами. Самому ему переодеваться не требовалось — его кафтан отлично подходил для любой прогулки.

— Так ты, сынок, всё-таки решил полететь куда-то вдвоём? — подала голос миссис Крум. — И надолго ты собрался?

— Не знаю. Наверно, до вечера, — прикинул юноша. — Вы уж извините, если что не так. Просто очень хочется отблагодарить Хермивону за такой подарок… И заодно показать ей моё тайное убежище.

— Ну, покажи… — задумчиво согласился мистер Крум. — А завтра тогда пойдём куда-нибудь все вместе.

Виктор помотал головой. Мистер Крум дотронулся до кольца на его пальце и вгляделся в имя, возникшее на полоске металла. А северная гостья, видать, искренне любит их сына…

Гермиона вбежала в столовую полностью собранная. Она оделась точно так, как на самую первую прогулку по Варне. Теперь она нетерпеливо перетаптывалась на месте в ожидании Виктора, который призвал из своей комнаты «Всполох».

— Полетим отсюда: здесь окно достаточно высоко над землёй. Сидеть будем как обычно — ты позади меня.

С помощью специальной перевязи он закрепил корзину на поясе и открыл окно. В комнату ворвался тёплый летний воздух.

— Не боишься упасть, Хермивона? — усмехнулся Крум.

— Не-а! Летим скорее!

Забравшись на подоконник, они оседлали метлу — Гермиона крепко обхватила Виктора за талию — и взлетели. «Всполох» чуть было не просел, но почти сразу полёт выровнялся. Ребята стремительно удалялись от Крумлара в сторону горной гряды к востоку от Варны. Гермиона восторженно смеялась, с наслаждением вдыхая приятно прохладный из-за ветра воздух. Поистине, Крум знал, как отблагодарить любимую за подарок.

— Нам далеко лететь? — почти крикнула Гермиона, чтобы Виктор услышал её за свистом ветра.

— Нет, скорее высоко!

Полёт и вправду был недолгим. Скоро «Всполох» достиг громадной скалы, в которой зияли провалы-катакомбы. Сюда Крум и летел. Приземлившись на увиденном скальном выступе, он отстегнул корзину, облегчённо потянулся и, взяв Гермиону за руку, подвёл её к самому краю:

— Смотри.

Девушка, замирая от восторга, разглядывала открывшуюся перед ней картину. Казалось, они с Виктором стоят на самой вершине мира. Внизу — сколько хватало глаз — простиралась Варна, которую было видно почти из конца в конец. Глаза Гермионы светились неподдельным восхищением; погрузившись в восторженное созерцание, она очнулась, только когда Крум дёрнул её за руку.

— Пойдём, Хермивона.

— Куда? — девушка с неохотой оторвалась от чудесной панорамы.

— А ты думаешь, мы здесь будем знакомиться с содержимым этой корзины, которую я сюда тащил?

Виктор взял Гермиону за руку и повёл к одному из многочисленных провалов в горе. Оказавшись на «пороге», он немного помедлил и шутливо поклонился девушке:

— Добро пожаловать в мои тайные владения.

Провал оказался входом в небольшую пещеру — довольно тёмную, но сухую и чистую. В углу виднелась вязанка дров и кучка сухих веток.

— Так, я сейчас разведу костёр, а ты, Хермивона, накрой на стол. Будем праздновать мой день рождения.

Гермиона взвизгнула от восторга и бросилась выполнять задание. Она достала из корзины скатерть, расстелила прямо на полу и стала выкладывать еду. Смилчо постарался на славу: здесь были свежие завиванцы с лимоном, варёные яйца, гевреки [8], сосуд с айраном, красно-зелёные яблоки и бутылка восхитительного глинтвейна, взятого из погреба Крумлара. Возле этой бутылки оказались завёрнуты в тряпицу два высоких бокала из толстого стекла.

Пока Гермиона возилась с корзиной, Виктор сложил часть дров и веток штабелем и, наведя на них палочку, произнёс: «Инсендио!» В ту же секунду под сводами пещеры разгорелся большой и яркий костёр. Рядом с ним Крум расстелил оба пледа, взятые также из корзины, и улёгся на один из них. На соседний опустилась Гермиона.

— Ты первый человек, которого я привёл в это место, — рассказал Виктор, когда они утолили первый голод и выпили по кружке айрана. — Я нашёл его, когда впервые вылетел за пределы города. У меня здесь был свой тайный мирок, о котором никто не знал. Да что говорить — я и сейчас порой прилетаю сюда. Есть в этих скалах что-то особенное, какая-то первозданность, нетронутость… Я очень хочу, чтобы ты тоже почувствовала это, Хермивона.

Девушка сидела, подтянув колени к груди и внимательно слушая Крума.

— Если это твой мир, Виктор, я хочу, чтобы он был и моим тоже.

Глянув на неё благодарными глазами, блестящими от света огня, Виктор притянул к себе корзину и извлёк те самые бокалы, предназначения которых Гермиона так и не поняла.

— А это для чего? — не стерпела она.

— Сейчас увидишь.

Крум откупорил бутылку с глинтвейном и начал наполнять один бокал. В воздухе разнёсся восхитительный аромат гвоздики, горячего вина и корицы.

— Попробуй, Хермивона… Только чуть-чуть.

Гермиона осторожно взяла бокал из рук Виктора и поднесла к губам. Глубоко вдохнула, закрыла глаза и осторожно отхлебнула глоток.

— Ммм… вкус благородный. Немного пряный, но в пределах допустимого. А можно ещё глотнуть?

И Крум позволил ей выпить весь бокал, радуясь неподдельному восторгу гриффиндорки.

Они пробыли в пещере, пока не начало смеркаться. Ели гевреки и лимонные завиванцы, грызли яблоки, пили айран, дурачились. Виктор не собирался пить и давать Гермионе больше, чем один бокал глинтвейна, зная, что больше и не нужно.

* * *

Когда они собрали вещи обратно в корзину и вышли наружу, уже смеркалось. Крум остановился, вдыхая прохладный вечерний воздух, словно продлевая чудеса этого удивительного дня. Гермиона вытянула руки, чувствуя, как на них дует гуляющий по скале ветер. Вдруг Виктор поймал её за запястье и притянул к себе.

— Хермивона… — хрипло прошептал он. — Спасибо тебе.

— За что?

— За этот день, за это кольцо, за то, что ты есть…

Гермиона приблизила своё лицо к лицу Виктора и легонько поцеловала в щёку.

И Крум не выдержал, впился поцелуем в её губы. Глаза девушки широко открылись; на миг она отпрянула, а потом улыбнулась так счастливо, как весной в Хогвартсе, обвила руками шею любимого и прильнула к алчущим губам. Задыхаясь от блаженства, Виктор прижимал к себе хрупкое стройное тело Гермионы и жадно целовал мягкие, сладкие от выпитого глинтвейна губы, щёки, нос; ловил губами счастливую шальную улыбку. В голове его стучало молотом: «Хермивона, моя Хермивона, моя любимая, моя душа, моё счастье…»

_______________

[1] — разновидность рагу.

[2] — выдуманный мною болгарский эквивалент Диагон-аллеи. «Тайната» по-болгарски означает «секрет».

[3] — кафе (болг.)

[4] — редкое болгарское мороженое. Бывает двух видов: с мёдом и орехами и с черничным вареньем.

[5] — чёрный с серым отливом.

[6] — болгарский шоколадный торт.

[7] — оттенок красного, символизирующий богатство, роскошь.

[8] — турецкий бублик с кунжутом.

Гермиона открыла глаза и почувствовала ноющую боль во всём теле — очевидно, от удара. Невольно застонав, она попыталась схватиться за голову. Не получилось. Чтобы привести свои мысли в порядок, она закрыла глаза и потрясла головой. Это не сильно, но помогло.

Она огляделась: громадный зал с паркетным полом и большим количеством окон едва не во всю стену. Из-за ночи на улице внутри зала тоже было темно. Свечи нигде не горели, и о том, одна ли здесь Гермиона или нет, можно было только догадываться.

Она запаниковала. Страх скользкой змеёй прокрадывался в каждую клеточку её тела. Она поняла, что лежит на полу, ощущая спиной неприятный холодок от паркета. Привстав на локтях, она оглянулась по сторонам.

Над ней нависла чья-то долговязая фигура. Это была женщина с длинными смоляными кудрями, чья бледная кожа словно светилась в темноте. Пухлые алые губы особенно отчётливо выделялись на её лице. Но самым страшным были глаза — огромные, чёрные, с горевшим внутри каким-то фанатичным огнём. Жуткая незнакомка взирала на Гермиону сверху вниз, и от этого взгляда девушке стало гораздо страшнее, чем в первые мгновения.

— Ну что, начнём, грязнокровка… — протянула она приторным, нарочито растянутым голосом.

Гермиона промолчала, с ужасом глядя на неё. Женщина в ответ ещё пристальнее уставилась на свою пленницу.

— Я смотрю, ты не хочешь говорить, где вы взяли меч. Ну-ну, так же нельзя, — её рука скользнула по руке распростёртой на полу девушки, и та дёрнулась, будто её коснулись замороженным железом.

Женщина дико рассмеялась, а Гермиона смотрела на неё глазами затравленной собаки. Она понятия не имела, о каком мече идёт речь, но отчего-то понимала, что не вправе говорить о нём.

— Я всё равно ничего не скажу, — так и ответила она.

— Я бы, грязнокровка, на твоём месте лучше о себе подумала, — брюнетка оглядела её с головы до ног, маньячно облизнув губы. Гермиона нервно сглотнула, но тем не менее помотала головой.

— Я спрашиваю снова! Откуда у вас меч? откуда?! — незнакомка уже сорвалась на крик.

Она хлестнула палочкой — звонкий удар моментально опалил щёку Гермионы и рассёк её до крови. Девушка вновь дёрнулась и застонала от боли, сжавшись на полу клубком. Почему-то она знала, что эта женщина способна сделать с ней вещи гораздо страшнее, чем простой порез. Надо сообразить, что ей ответить про тот меч…

— Мы нашли его… — лихорадочно думала она вслух, — мы нашли его… в озере… Нет! пожалуйста! — закричала она, увидев, как её мучительница вновь поднимает палочку.

— Ты врёшь, мерзкая грязнокровка, я это знаю! Вы были в моём хранилище в Гринготтсе! Говори правду!.. — новое заклятье заставило Гермиону мучительно выгнуться на полу и громко закричать. — Скажешь?

— Мы нашли этот меч в озере, — прохрипела девушка, отойдя от приступа боли. Незнакомке явно нравилось мучить её; ей доставляли удовольствие крик и страдания Гермионы, и она морально приготовилась ко всему, что бы та ни придумала.

— Ложь!!..

Пока гриффиндорка исходила в новых страшных муках, в левой руке женщины возник острый серебряный стилет, который она навела на Гермиону точно так же угрожающе, как и собственную палочку.

— Что ещё вы украли? что ещё взяли? Скажи мне правду, или, клянусь, я проткну тебя этим ножом!

Резкое заклятье пришлось прямо по рёбрам девушки. Она опять завопила, отчего её мучительница довольно расхохоталась. Последовал другой удар — в район лопаток. С губ Гермионы сорвался очередной крик, а из глаз потекли слёзы.

«Как хорошо, что сейчас меня не видит он… мой Виктор…» — только и пронеслось у неё в голове.

Брюнетка истязала её без передышки. Удары приходились по всему телу Гермионы, и она вновь и вновь чувствовала обжигающую боль и даже запах крови. Эти мучения продолжались несколько минут, однако по ощущениям девушки прошёл целый час. Она уже не кричала и перестала извиваться после каждого удара. Но и ответа не давала — лишь тихо хрипела и сильнее сжимала кулаки.

— Что ещё вы взяли? что ещё? — не отступала женщина. — Отвечай!! Круцио!!!

Боль, охватившую Гермиону, было не сравнить ни с какой предыдущей. Она заорала во всю глотку, срывая голос окончательно. Холодный пол адски щипал её израненную кожу, когда она, извиваясь, задевала его своими порезами.

Вскоре Гермиона совершенно измучилась. У неё закружилась голова; в глазах помутилось. Она была не в состоянии даже думать. И наконец потеряла сознание.

В этот момент Гермиона проснулась. Она лежала не на паркетном полу, а в своей кровати в Крумларе, к которой за месяц привыкла точно так же, как к той, на которой спала дома или в Хогвартсе. Сердце её колотилось так, будто она только что пробежала не меньше полумили. Во всём теле она ощущала сильную испарину… Проклятый кошмар!..

Неожиданно за окном раскатисто загромыхало — девушка задохнулась от страха и, крутанувшись влево, увидела сверкнувшую в ночном небе молнию. «Гроза», — поняла она. Помимо грома, на улице лил сильный дождь. Это был не больше чем четвёртый ливень за тот месяц, что Гермиона провела в Варне.

Вообще-то Гермиона никогда не боялась грозы. Даже если гром гремел почти каждую минуту, это не мешало ей спать. Но сейчас, именно сейчас, когда ей только что приснился такой жуткий сон!.. Стоило гриффиндорке попытаться уснуть, как перед её мысленным взором снова вставало то страшное бледное лицо с горящими глазами и вспоминался злорадный полушёпот, вползающий в уши, словно змея. Кто была эта женщина? Почему она так беспощадно пытала Гермиону и о каком мече так хотела узнать?

Проворочавшись минут пять, девушка поняла, что точно не сможет уснуть в ближайшее время: кошмар никак не отпускал её. Внезапно её взгляд упёрся в противоположную стену. Там, за две спальни от неё, — Виктор. Может, пойти к нему в комнату? Вдруг он тоже не спит из-за грозы? Но даже если спит, можно просто немножко посидеть с ним, а потом уйти. Обычно даже само его присутствие как-то успокаивало Гермиону.

Наконец она решилась и, приподнявшись, нашарила на прикроватном столике свою палочку.

— Люмос.

Теперь комната освещалась не только вспышками молний. Спустившись с кровати, Гермиона просунула ноги в тапки и направилась к выходу из комнаты. В коридоре было ещё темнее, хотя на стене его помещалось несколько окон. Только всё те же молнии, каждый раз заставлявшие Гермиону вздрагивать от неожиданности, озаряли её путь мгновенными острыми сполохами. К счастью, спальня Крума находилась буквально в трёх метрах от её собственной. Девушка осторожно приоткрыла дверь и проскользнула внутрь, боясь разбудить Крума, если тот всё-таки спит.

— Хермивона? — послышался с кровати свистящий голос. — Это ты?

— Виктор? — от неожиданности Гермиона ответила вопросом на вопрос. — Да, это я. А ты почему не спишь?

— Из-за грозы. А ты?

Крум полулежал на кровати под одеялом, повернувшись к окну, и задумчиво взирал на текущие по стеклу дождевые струи, зажмуриваясь всякий раз, когда мерцала молния и вслед за тем сразу раздавался раскат грома.

— А мне кошмар приснился, — Гермиона уже дошла до постели и присела на её край лицом к Виктору. — Можно, я посижу у тебя? Просто теперь я заснуть не могу.

— Конечно, можно, — кивнул Крум и выбрался из-под одеяла, усаживаясь рядом с девушкой. Он обнял её за плечи и погладил по волосам в попытке утешить. — Что тебе снилось? Расскажи. Помнишь, ты сама просила меня об этом тогда, в лазарете Хогвартса?

— Помню, — девушка улыбнулась. — Хорошо, я расскажу… В общем, я видела какой-то огромный тёмный зал в незнакомом замке. Я лежала на полу, а надо мной стояла какая-то бледная черноволосая женщина с жуткими глазами и голосом. Она пыталась выяснить у меня, где мы — не знаю, кого она имела в виду — взяли какой-то меч. Упоминала что-то про хранилище в Гринготтсе… Я не отвечала, и она пытала меня… страшно пытала… Круциатусом… — при воспоминании об этих истязаниях Гермиона вздрогнула и машинально прижалась ближе к тёплому боку Виктора.

Тот поцеловал её в лоб, погрузив руку в её волосы.

— Понимаю… Мне знакомо это чувство, Хермивона. В лабиринте я испытал то же самое. Правда, на меня наложили проклятие подвластия, а не пыточное, но его я был вынужден применить не по своей воле… И это было хуже всего, что мне когда-либо довелось испытать. Когда я видел кошмары в лазарете, то мучился так же сильно, как наяву. Но со мной всё и произошло на самом деле, а тебе приснилось, Хермивона. Это всё ненастоящее.

Гермиона кивнула.

— Надеюсь на это, — выдохнула она. Тревога и страх начали постепенно покидать её, когда Крум сильнее прижал её к себе.

В надежде отвлечь девушку он приподнял её и усадил к себе на колени, точно как тогда в лазарете. Только теперь не она успокаивала его, а наоборот. Руки Гермионы скользнули на его талию в ответном объятии. Ей вдруг стало так тепло и уютно, будто руки Виктора и созданы были только для того, чтобы обнимать её.

Снаружи всё ещё бушевала гроза, стучал ливень, но теперь это не пугало гриффиндорку. Она спокойно глядела в окно, слушая сердцебиение и мерное дыхание Крума. Отчего-то вся эта обстановка сильно напомнила ей ту самую ночь Святочного бала, когда Крум утешал её, сидя вместе с ней на подоконнике. Только тогда за окном мела метель, а не шёл дождь… Гермиона улыбнулась своим воспоминаниям, но вдруг осознала, что уже завтра им придётся расстаться.

— Виктор… — позвала она.

— Что, Хермивона?

— А ведь мне завтра надо будет возвращаться домой, — так и сказала девушка. — И теперь я знаю, что разлука будет долгой. По крайней мере, до окончания школы. Эти три года — самые напряжённые…

— Нам просто повезло, что ты гостила у меня этим летом, — согласился Виктор. — Да, я тоже знаю, что вряд ли мы увидимся в ближайшие три года… Но я всегда буду помнить тебя, Хермивона, и никогда не расстанусь с тем кольцом, что ты мне подарила.

— И я буду тебя помнить, — поддержала Гермиона. Но тут ей пришёл в голову очень важный вопрос, и она инстинктивно озвучила его: — Скажи, Виктор… если мы так долго не увидимся, сумел бы ты забыть меня ради другой девушки?

— Другой? — усмехнулся Крум. — Ради одной из тех, на кого я и так насмотрелся в Хогвартсе и от кого всегда бегал, как от бладжера?.. Ради другой!..

— То есть, ты хочешь сказать, что будешь всегда верен только мне? — девушка удивлённо приподняла голову с его груди. За все эти месяцы они неоднократно признавались друг другу в любви, но никогда не давали никаких обязательств. Любя Крума всем сердцем, Гермиона всегда трезво смотрела на вещи, понимая, что за время долгой разлуки тот вполне может позабыть её и полюбить другую.

— Да, — выдохнул тот. — Ты дала мне надежду. Не призрачную, а вполне реальную надежду, что кто-то сумеет разглядеть во мне меня настоящего, а не наследника древнего рода и знаменитого ловца. Пусть только на несколько месяцев, но этого было достаточно. Ты, Хермивона, — единственный человек, который действительно меня знает.

— Правда?.. — вновь удивилась Гермиона. — Не ожидала… Спасибо, Виктор. Я никогда не предам твоё доверие, знаешь?

Виктор обнял её крепче и, поцеловав её руку, прижал к своей щеке.

— И тебе спасибо, Хермивона. Спасибо, что не отказываешься от меня.

Его огромные чёрные глаза находились в нескольких дюймах от гриффиндорки и пристально, очень пристально и пытливо её изучали. Неожиданно смутившись от такого взгляда, она положила голову ему на плечо, преодолевая сковавшие её волнение и робость. Несколько минут ребята молчали; тишина нарушалась только стуком дождя и громовыми раскатами. Наконец Гермиона спросила:

— Скажи, Виктор… вот если бы в том сне я была не одна, а с тобой, попытался бы ты спасти меня от пыток той женщины?

— Конечно, — ответил Крум без раздумий. — Правда, я был бы уже скоро или мёртв, или без сознания. Только в таком случае она могла бы мучить тебя. По-другому я бы ей не позволил. И вообще никому, — прошептал он себе под нос.

Гермиона не думала, что Виктор смог бы одолеть ту страшную мучительницу, но в его словах сомневаться не приходилось. Крум говорил с простой и неподдельной искренностью. Он ни за что не позволил бы кому-либо причинить Гермионе боль.

— Я верю тебе, — она коснулась губами его губ в лёгком благодарном поцелуе. — Ты же храбрец, Виктор.

Крум ничего не ответил, но девушка даже сквозь ночную темноту увидела, какой благодарностью засветился его взгляд. Тепло усмехнувшись, он поцеловал её в макушку.

Близилась полночь. В объятиях Виктора Гермиона обмякла, совсем согревшись, и закрыла глаза. Через какое-то время дыхание её стало ровным.

Крум, который всё это время продолжал держать гриффиндорку в кольце своих рук, понял, что надо как-то уложить её, не разбудив. Делать нечего — он улёгся на свою подушку, утянув за собой Гермиону. В мыслях у него не возникло никаких противоречий. В конце концов, почти такая же ситуация уже случилась зимой — что такого, если сейчас Гермиона останется с ним?

Девушка лежала к нему лицом. Не прошло и пяти минут, как она открыла глаза. Немного оглядевшись, заметила, что находится в кровати Крума, а сам Виктор просто лежит рядом, укрытый своей половиной одеяла. В ту же минуту юноша тихо произнёс:

— Спокойной ночи, Хермивона.

Он дотянулся губами до лба девушки и оставил на нём тёплый поцелуй; затем обнял одной рукой, прижав к себе. Гермиона уткнулась лбом ему в ключицы, едва уловимо прошептала:

— Спокойной ночи, Виктор… — потом чуть потёрлась носом об его грудь, и оба закрыли глаза.

* * *

Утром Гермиона проснулась от приятной тяжести и тепла. Ещё не открыв глаза, она вспомнила, что уснула в комнате Виктора, поэтому обёрнутая вокруг её талии чужая рука не испугала её. Гермиона неловко поёрзала, не решаясь разбудить юношу. Крум что-то сонно пробормотал, притиснув её ближе к себе, и блаженно вздохнул, обдавая шею девушки горячим дыханием.

Со всей осторожностью выскользнув из его объятий, Гермиона поднялась с постели, но ещё минуту не торопилась покинуть комнату и молча любовалась спящим Виктором. Во сне его жёсткое, хищное лицо выглядело до странности умиротворённо. Девушка улыбнулась такому виду возлюбленного и тихонько вышла в коридор, направившись к себе в комнату. Ей предстояло собрать вещи: уже после завтрака она должна была вернуться домой.

В своей спальне Гермиона привела себя в порядок, оделась так же, как дома, когда готовилась к прибытию в Крумлар, и собрала рюкзак. Расширенный изнутри, он вновь беспрепятственно вместил в себя все вещи гриффиндорки. Закинув его за плечи, Гермиона пошла к двери, но вдруг остановилась и окинула комнату прощальным взором. Кто знает, доведётся ли ей ещё раз здесь побывать? А ведь эта спальня полюбилась ей с первого же посещения…

Девушка тряхнула головой, отгоняя грустные мысли, и решительно вышла наружу. В коридоре её поджидал Виктор, уже проснувшийся и бодрый, и они тихо пошли рядом.

В столовой их встретили мистер и миссис Крум. Они тоже выглядели несколько удручённо, а не весело, но не подавали виду. Завтрак, состоявший из яблочного пирога, как в день матча Болгарии с Сербией, прошёл в целом как обычно. После же трапезы Гермиона отправилась не на улицу вместе с Виктором и не в библиотеку, а на третий этаж, в ту самую гостиную, где вывалилась из камина месяц тому назад. Хозяева лично провели её по лестницам и коридорам.

— Жалко, Хермивона, что ты от нас уезжаешь!.. — уже у камина вымолвил мистер Крум, который держал в руке пакетик летучего пороха. — Признаться честно, привыкли мы к тебе… ты стала для нас как родная.

— Правда? Ну, спасибо… — удивилась девушка, крайне обрадованная этими словами. — Вот уж не думала, что меня может так тепло принять ещё одна колдовская семья, кроме семьи Рона… Может быть, ещё и свидимся; а я никогда не забуду вашей доброты и ласки.

И она благодарно посмотрела на родителей Виктора. Ей хотелось бы сказать им ещё многое… Ей хотелось сказать, что они — первые чистокровные колдуны-аристократы, которые и смотрели на неё, и говорили с ней, и относились к ней по-человечески; и что она полюбила их всем своим сердцем. Ей хотелось бы без слов передать им то новое и отрадное чувство, которое родилось в ней с первой минуты их встречи в Хогвартсе и которое она сама ещё не могла уяснить себе.

Тем временем Крум-старший зажёг камин заклинанием «Инсендио», вручил гостье пакетик с порохом и пожал ей руку.

— До свиданья, Хермивона. Желаю благополучного возвращения домой.

Добродушно фыркнув про себя — до того он напомнил ей собственного отца, — Гермиона обменялась с ним рукопожатием и серьёзно произнесла:

— Спасибо, мистер Крум.

Миссис Крум, стоявшая рядом с мужем, неожиданно приблизилась к гостье и приобняла её, будто и впрямь свою родственницу.

— Удачи тебе, Хермивона, — пожелала она полушёпотом. — Как будешь дома, пришли нам сову.

Девушка ощутила, как её сердце сладко забилось при этой бесхитростной ласке красавицы-аристократки, и согласно обняла её в ответ, прошептав и ей слова благодарности. Последним остался Виктор, который хотел попрощаться с Гермионой в последнюю очередь. Когда та уже подошла к камину с намерением высыпать туда порох, он приблизился к ней и запечатал поцелуй на её лбу, заключая в цепкие объятия. В присутствии родителей ему невозможно было произнести ни одного слова больше, потому что всё, что он хотел сказать и дать понять любимой, было так высоко и откровенно, что высказать это можно было без свидетелей — только наедине. Поэтому он просто поцеловал её долгим, необыкновенно тёплым и нежным поцелуем и прошелестел:

— Будь счастлива, Хермивона. До свидания.

Гермиона только опустила свои длинные ресницы и ничего не промолвила: у неё во рту вдруг пересохло, язык не слушался, а сердце так и стучало. Отстранившись, она ещё раз, сама не замечая того, долгим и ласковым взглядом глянула на Крума и его родителей, а потом обернулась к камину и засыпала порох в огонь.

Через секунду пламя озарилось уже знакомым изумрудным цветом. Крепче прижав руками к телу лямки рюкзака, Гермиона переступила через каминную решётку, выкрикнула свой лондонский адрес и тут же зажмурилась. Её закрутило и куда-то понесло…

Я пел о богах и пел о героях,

О звоне клинков и кровавых битвах;

Покуда сокол мой был со мною,

Мне клёкот его заменял молитвы.

Но вот уже год, как он улетел:

Его унесла колдовская метель.

Милого друга похитила вьюга,

Пришедшая из далёких земель.

И сам не свой я с этих пор,

И плачут, плачут в небе чайки;

В тумане различит мой взор

Лишь очи цвета горечавки.

Ах, видеть бы мне глазами сокола,

В воздух бы мне на крыльях сокола —

В той чужой соколиной стране,

Да не во сне, а где-то около…

Мельница, «Королевна»

Прошло чуть больше года с того дня, как Гермиона в вихре изумрудного пламени исчезла из Крумлара.

В Хогвартсе шёл шестой год обучения. Летом Гермиона благополучно сдала экзамены на С. О. В. У. — даже более чем благополучно, — и, будучи ещё и старостой, была занята куда сильнее, нежели в пятом классе. Если в прошлом учебном году она переписывалась с Виктором три раза в месяц, то сейчас успела отправить всего лишь одно письмо, в котором сообщала, каково ей приходится учиться в шестом классе. Послание от Крума пришло как раз в её день рождения, девятнадцатого сентября; это была бандероль со вложенным подарком — золотыми часами с застёжкой в форме орла. В письме Виктор пояснял, что это традиция — дарить волшебнику на совершеннолетие часы (а Гермионе как раз исполнилось семнадцать). Тем же вечером девушка отправила в Крумлар ответное послание, где рассыпалась в искренних и пылких благодарностях любимому.

На этом их переписка в шестом классе пока заканчивалась. Однако Гермиона все эти месяцы бережно хранила в своём сундуке все письма Виктора, которых за пятый класс накопилось не меньше тридцати. Когда она бывала в спальне одна, то любила тайком их перечитывать. Никому, даже Гарри и Рону, она не поверяла своих чувств. Но особенно тщательно скрывала их от своих соседок по спальне, Лаванды Браун и Парватти Патил, которые имели славу сплетниц и зубоскалок, да ещё и сами являлись поклонницами Крума. О месяце, проведённом в Варне, Гермиона рассказала только своим родителям; в Хогвартсе о нём никто и знать не знал.

Послания от Крума все до одного были пронизаны такой глубокой нежностью и искренностью, что не вызывало сомнений: он очень скучает по возлюбленной и ждёт, когда же они наконец опять встретятся. Гермиона тоже скучала, о чём писала ему почти в каждом письме. Но то и дело она натыкалась на взгляды, которые бросал на неё Рон, на его обращение с ней и терялась в догадках: что бы это значило? Неужели он к ней неравнодушен? Девушка помнила его глупую ревность по отношению к Виктору, когда Рон на Святочном балу обвинил её в «братании с врагом», но тогда она сочла это не более чем досадой. Однако даже сейчас — стоило ей обронить несколько слов о Круме (факт переписки с ним она от друзей не скрывала), как Рон немедленно вспыхивал и бросал в ответ что-то грубоватое или маловразумительное. Гарри же относился к личной жизни подруги вполне спокойно, за что Гермиона была ему очень благодарна. Но Рон — что таилось за его колкостями в адрес Крума? Давняя зависть или… настоящая ревность?

Ответ на этот вопрос Гермиона получила в середине октября. Накануне она ходила к профессору Слизнорту, новому учителю зельеделия, на собрание «клуба» его любимчиков, где тот познакомил их с Гвеног Джонс — своей бывшей ученицей и капитаншей «Граальхедских гарпий». У самой Гермионы Слизнорт всё пытался выбить информацию о том, когда бывает свободен Гарри: ему хотелось непременно позвать его на рождественский вечер.

Именно об этом девушка и рассказала друзьям на гербологии, которая была назавтра первым уроком. Судя по недовольному стону Гарри, тот вовсе не горел желанием идти на упомянутую вечеринку. Рон, пытавшийся в это время расколоть стручок свирепня, недовольно буркнул:

— Эта вечеринка тоже для любимчиков?

— Для «Клуба Слизней», да, — подтвердила Гермиона.

Стручок выскользнул из пальцев Рона, отлетел, ударился в окно теплицы, срикошетил, попал в голову профессору Спаржелле и сбил с неё старую залатанную шляпу. Гарри пошёл подобрать стручок, а Гермиона, словно извиняясь за дурацкое наименование, быстро добавила:

— Слушай, это не я придумала название «Клуб Слизней»!..

— «Слизней»… — презрительно протянул Рон с гримасой, достойной Драко Малфоя. — Просто позор какой-то. Ладно, желаю хорошо повеселиться. Может, тебе охмурить Маклаггена? тогда Слизнорт назначит вас королём и королевой этих «Слизняков»…

— Нам, кстати, разрешили пригласить гостей, — сказала Гермиона и неожиданно для самой себя жгуче покраснела. — Я хотела позвать тебя, но раз, по-твоему, это настолько глупо, то не буду!

— Ты хотела позвать меня? — спросил Рон совсем другим голосом.

— Да, — гневно бросила Гермиона. — Но если ты больше хочешь, чтобы я «охмурила Маклаггена»…

Повисла пауза; нарушалась она только энергичной долбёжкой совка Гарри по тугому стручку.

— Совсем не хочу, — очень тихо пробормотал Рон. Гермиона, которая не испытывала к Кормаку Маклаггену ни малейшей симпатии, искренне удивилась, но подозрения её лишь сильнее укрепились. Похоже, Рону она и правда небезразлична как девушка…

В этот момент Гарри разбил свою миску для стручков. Правда, он тут же её починил, но это маленькое происшествие разом отрезвило Гермиону. Она засуетилась, схватила книгу «Плотоядные растения мира» и стала искать, как правильно выжимать сок из стручков свирепней; Рон притих, но при этом надулся от гордости.

— Дай-ка сюда, Гарри, — деловито велела Гермиона, — оказывается, его надо проткнуть чем-нибудь острым…

Гарри передал ей миску, и она занялась стручком, а мальчики надели защитные очки и снова набросились на пень.

* * *

Следующие несколько дней Гермиона и Рон вели себя как обычно, разве что стали немного вежливее друг с другом. Правда, на будущую вечеринку к профессору Слизнорту Гермиона твёрдо решила пойти одна: слишком сильно её задели слова товарища. Несмотря на внешне, казалось бы, прежнее поведение, Рон вдобавок сильно нервничал из-за приближающегося матча со «Слизерином», но конкретно это на его отношение к Гермионе никак не влияло.

И так всё шло до того дня, пока Гарри не провёл очередную квиддичную тренировку, на которой Рон играл ещё хуже обычного: приближающееся открытие сезона сильно усугубило все его страхи. О тренировке Гермиона, конечно, знала, однако на следующий день заподозрила неладное: Рон отчего-то взбеленился не на шутку и всячески третировал её, унижая холодным, жестоким равнодушием. На все попытки подруги выяснить, что с ним такое, он или попросту отмахивался, или бурчал нечто вроде: «А то ты не знаешь!» Хотя Гермиона и впрямь не знала. Гарри же целый день пытался сохранить мир между друзьями, но это ему не удалось. Наконец, ближе к вечеру, обиженная и удивлённая до крайности, она отправилась спать.

По пути в спальню девочек ей попалась Джинни, которая, увидев Гермиону, вдруг как-то забеспокоилась и попыталась шмыгнуть дальше, к себе — в спальню пятиклассниц.

— Джинни, стой! — окликнула её Гермиона, в чьей голове мелькнула смутная догадка о виновнице Ронова поведения.

Та послушно замерла на месте и подняла взгляд:

— Ты это… чего?

Её бегающие глаза почти окончательно убедили Гермиону в правоте своих домыслов. Подойдя ближе, она спросила «нейтральным» тоном:

— Джинни, а ты не знаешь, какого чёрта мы с Гарри попали под каток?

Намёк был слишком прозрачен, чтобы его игнорировать, и Джинни осторожно уточнила:

— Ты это о Роне?

— Да, да, о нём, — кивнула гриффиндорская староста. — Так что с ним происходит?

Младшая Уизли застеснялась было, но Гермиона не отступала. И тогда Джинни, виновато уставившись на неё, принялась рассказывать:

— Ну, в общем… дело было как-то так. Я стояла в коридоре с Дином… целовались мы, — при этих словах она залилась краской. — Всё было нормально. И тут откуда ни возьмись — Рон с Гарри. «Как? что? почему?» «Почему, — говорит, — моя сестра целуется в общественном месте?»

— И что было потом?

— Ну, что… мы с Роном повздорили. А я случайно крикнула ему в запале: «Гарри целовался с Чжоу Чанг, а Гермиона — с Виктором Крумом!» А ты же помнишь тот случай на Святочном балу… Ну, видимо, из-за этого он и дуется.

Гермиона вспыхнула как спичка:

— Что??? Так это… так это из-за тебя он на меня волком смотрит?! Зачем ты вообще это разболтала, Джинни?! Кто тебя просил?

— Но я… — попыталась было та оправдаться. Однако дальнейшего Гермиона слушать не стала и разразилась такой бранью, что Джинни сочла за лучшее спастись бегством.

Впрочем, догонять её староста «Гриффиндора» не собиралась. Она только тряхнула головой, словно пытаясь избавиться от услышанного, и побрела, куда шла, — в спальню. Все четыре её соседки уже готовились ко сну. Ни на кого не смотря, Гермиона рывками стянула с себя повседневную учебную одежду, переоделась в ночнушку и упала на кровать как подрубленная.

— Эй, Гермиона, ты чего? — окликнула её изумлённая Лаванда Браун. — Что, не совсем удачно домашку сделала?

В голосе её слышался явственный смешок.

— Не твоё болтливое дело, — хмуро отозвалась Гермиона, устраиваясь под одеялом. Разговаривать ей сейчас вообще не хотелось. Тем более с Лавандой.

Та пожала плечами и вернулась к своей подруге и постоянной собеседнице — Парватти. Вскоре, правда, и их, и двух других товарок сморил сон.

А Гермиона просто стала вспоминать, как хорошо ей было с Виктором. Вспоминала каждую минуту их близости. Тот самый танец на Святочном балу. Губы, покрывающие поцелуями её лицо. Бархатный, свистящий из-за акцента голос, говорящий слова любви. И ту последнюю ночь в Крумларе, когда они смотрели, обнявшись, на грозу и думали, что им уже невозможно забыть друг друга… Это помогало пережить трудное время. Позволяло забыть обвинения Рона и неосмотрительность Джинни. Гермиона против воли чувствовала себя грязной после того, как узнала, что Рон обиделся на неё за то, что она «целовалась с Крумом», а эти воспоминания словно смывали всю грязь.

* * *

Весь следующий день Гермиона старалась поменьше контактировать с Роном, тем более что из-за матча со «Слизерином», назначенного на завтра, он совершенно изнервничался. Но даже в таком состоянии он умудрялся срывать злость на всех, кто только попадался ему под руку. Больше всех от этого пострадали члены гриффиндорской команды, в том числе Гарри, но Гермиона не стала исключением. И это ещё больше озлобило её против Рона.

Разобидевшись, на завтрак перед игрой она пришла позже всех. Гарри и Рон к этому времени уже сидели и завтракали. Вернее, завтракал Гарри, потому что у Рона дело шло из рук вон плохо. При виде этого Гермиона только фыркнула и, остановившись возле Гарри, осторожно спросила:

— Как дела?

— Отлично, — сказал Гарри, который в это время передавал Рону тыквенный сок. — На вот, держи-ка. Пей.

Рон поднёс стакан к губам, но Гермиона, увидев в руке у Гарри миниатюрный сосуд с золотистой жидкостью, вдруг вскрикнула:

— Не пей!

Мальчики обернулись к ней.

— С чего это? — буркнул Рон.

Гермиона неверяще смотрела на Гарри:

— Ты туда что-то подлил.

— Прошу прощения? — холодно произнёс Гарри.

— Ты меня понял. Я всё видела. Ты подбросил что-то Рону в сок. У тебя в руках пузырёк!

— Не знаю, о чём ты, — Гарри поспешно спрятал в карман маленькую бутылочку.

— Рон, я тебя предупреждаю: не пей! — встревоженно повторила Гермиона, но Рон схватил стакан и мигом осушил его, да ещё и сказал:

— Нечего мной командовать, Гермиона.

Та просто вскипела от возмущения — ведь это была фортуна фортунатум! — и, низко наклонившись к Гарри, прошипела:

— За это тебя следует исключить. Никогда бы не поверила, что ты на такое способен!

— Кто бы говорил, — шёпотом ответил тот. — Сама-то давно никого не заморачивала? — Он намекал на порчу, наложенную Гермионой на Маклаггена, благодаря чему Рон взял больше всех мячей на отборе вратаря.

Гермиона стремительно отошла на другой конец стола. Хотя она враждовала с Роном, но не могла допустить, чтобы Гарри сжульничал и тем самым добыл «Гриффиндору» победу. Сказался её вечный перфекционизм и стремление делать всё по правилам. Но желание посмотреть, что будет, если Рон выпил-таки зелье удачи, пересилило, и девушка решила присоединиться к общей массе болельщиков.

Игра, к её ожиданию, складывалась для «Гриффиндора» как нельзя лучше. Рон не пропустил ни одного гола и к тому же взял несколько очень трудных мячей; часть из них — буквально кончиками перчаток. Это ещё больше убеждало Гермиону в уверенности, что тут сказалось действие фортуны фортунатум. Однако следила она только за Роном и Гарри: после матча Болгарии с Сербией никакой школьный матч не мог вызвать в ней такой же интерес. Невольно ей пришло на ум сравнение полёта Гарри и Виктора: оба летали с поразительной для своих лет виртуозностью, но до Крума Поттеру, по мнению Гермионы, было ещё далековато. Никогда ещё она не видела такого мастерского «поединка ловцов», какой состоялся тогда между Виктором и сербом Мирковичем.

В конце игры Гарри вдобавок отвлёкся и чуть было не уступил победу слизеринскому ловцу Харперу, но вовремя сумел догнать и отвлечь его самого. Снитч достался Гарри — победа была за гриффиндорцами. Красно-золотая часть стадиона взорвалась оглушительными поздравительными воплями, однако Гермионе было не до них. Гриффиндорские игроки, позабыв все распри на тренировках, ушли с поля взявшись за руки. Шасть за ними и Гермиона. Вот она поставит Гарри перед собой и Роном в допрос!..

Когда она достигла раздевалки, там стояли только её друзья. Это и нужно было Гермионе. Она приблизилась к Гарри с видом расстроенным, но решительным, и начала:

— Гарри, я хочу с тобой поговорить. Ты не должен был так поступать. Ты же слышал, что сказал Слизнорт: это незаконно.

— И что ты собираешься делать? Выдашь нас? — негодующе спросил Рон, который был уверен, что на самом деле глотнул фортуны. Гарри же принял самый невинный вид и удивился:

— О чём это вы?

— Сам прекрасно знаешь! — пронзительно выкрикнула Гермиона, взбешённая его притворством. — За завтраком ты подлил Рону зелье удачи! фортуну фортунатум!

— Да ничего я никуда не подливал! — Гарри с улыбкой достал из кармана плотно запечатанную бутылочку, до краёв полную золотистой жидкостью. — Я хотел, чтобы Рон так подумал, вот и притворился у тебя на глазах. — Он посмотрел на Рона. — Ты взял все мячи, потому что был уверен, что тебе сопутствует удача. Но ты всё сделал сам.

— Так в соке ничего не было? — поразился тот.

Гарри помотал головой. Рон изумлённо посмотрел на него, а затем круто повернулся к Гермионе и нарочито передразнил её:

— За завтраком ты подлил Рону зелье удачи, и поэтому он взял все голы! Съела, Гермиона? Я могу брать мячи и без посторонней помощи!

Девушка почувствовала себя виноватой. В самом деле, с чего она решила, будто Гарри непременно захотел бы так подстраховаться? Ведь это и вправду противозаконно… Да и Рон, как оказалось, вовсе не такой плохой вратарь, как могло показаться на тренировках.

— Я никогда и не говорила, что не можешь… — попыталась она извиниться. — Рон, ты тоже думал, что тебе подлили зелье!

Но Уизли вскинул метлу на плечо и прошагал мимо Гермионы к двери.

— Э-м-м… — промычал Гарри во внезапно наступившей тишине, — тогда… пойдём наверх, праздновать?

— Идите! — воскликнула Гермиона, моргая, чтобы прогнать подступившие к глазам слёзы. — А я ужасно устала от Рона! Не понимаю, в чём я ещё провинилась…

И она пулей вылетела из раздевалки, но, пронесясь метров десять, пошла медленным шагом в попытках успокоиться. Ноги её двигались только по памяти в направлении гриффиндорской гостиной, а мысли витали далеко. Гермиона раздражённо бормотала что-то себе под нос и пинала попадавшиеся на пути камешки, представляя на их месте Рона. За что он с ней так? Неужто только из-за глупых подозрений? Но ведь он и сам был уверен, что испил фортуны фортунатум… Нет, тут что-то не то. А вдруг он до сих пор обижается за то, что Гермиона «целовалась с Виктором Крумом?» При этой мысли девушка горько усмехнулась. Знал бы Рон о том, что на прошлых каникулах она провела целый месяц в Болгарии…

Под такие думы она и добралась до гостиной. Праздничная гулянка в честь победы «Гриффиндора» уже давно началась и теперь пребывала в самом разгаре. Гермиона только что успела заглянуть за портрет Толстой Тёти, как увидела в одном углу Рона, яростно милующегося с Лавандой Браун. Они так крепко обнимались, что почти невозможно было разобрать, где чьи руки. За ними с деланным безразличием наблюдала Джинни, возле которой стоял Гарри.

У Гермионы внутри всё оборвалось. «Мерзкий, гнусный лицемер!» — едва не крикнула она на всю гостиную, но вовремя прикусила язык и только поспешно скрылась в дыре за портретом. Ярость и обида захлестнули её с новой силой, накрыв буквально с головой.

Найдя первый же незапертый кабинет, она толкнулась туда и, захлопнув дверь, вынула палочку и принялась создавать прямо из воздуха крохотных жёлтых птичек — точно таких, как на недавнем уроке трансфигурации. С каждым ругательным словом, которое Гермиона выпаливала в адрес Рона, возникала новая пичужка. Когда их количество перевалило за десяток, девушка наконец опустила палочку и уселась на учительский стол, сделав глубокий-глубокий вдох и выдох. Птички радостно носились и щебетали над ней.

— Гермиона? — неожиданно донеслось от двери. Девушка обернулась. К счастью, это был не Рон.

— А, Гарри, привет, — сказала она надтреснутым голосом. — Вот, решила поупражняться.

— Да… э-э… здорово… — пробормотал Поттер.

Он не знал, что сказать, и только смутно надеялся, что она всё-таки не видела Рона, а ушла из общей гостиной, спасаясь от шума. Но Гермиона неестественно тонко произнесла:

— Рон, похоже, веселится вовсю.

— Да? — деланно удивился Гарри.

— Не притворяйся, что не заметил, — сказала Гермиона. — Он, в общем-то, не скрывается…

Словно для подтверждения её слов, дверь распахнулась и в комнату ввалился Рон; он, смеясь, тащил за руку Лаванду. При виде Гарри и Гермионы он охнул и застыл на месте.

— Ой! — вскрикнула Лаванда, захихикала и, пятясь, вышла из класса. Дверь захлопнулась.

Повисло тягостное молчание. Гермиона злорадно-торжествующе смотрела прямо на Рона. Тот, упорно не поднимая глаз, с неловкой бравадой выпалил:

— О, Гарри! А я думаю, куда ты делся?

Гермиона соскользнула со стола. Стайка золотых птичек по-прежнему вилась у неё над головой, напоминая оперённую модель Солнечной системы.

— Не заставляй Лаванду ждать, — тихо проговорила она. — Она будет переживать, что ты пропал.

И медленно и очень прямо пошла к двери. Рон, не сдвинувшийся с места, явно радовался, что не случилось ничего похуже. Но Гермиона не собиралась оставлять его безнаказанным. Уже стоя в дверном проёме, она резко развернулась и направила палочку на Рона:

— Оппуньо!

К Рону, как град из золотых пуль, понеслась стайка птичек. Тот взвизгнул и закрыл лицо руками, но птицы безжалостно атаковали его; они клевали и раздирали когтями всё, до чего могли добраться.

— Пошли на фиг! — верещал Рон. Гермиона с мстительной яростью поглядела на него в последний раз, с силой распахнула дверь и исчезла, но прежде, чем дверь захлопнулась, до Гарри донеслись её рыдания.

Молнией прибежав в спальню девочек, Гермиона рухнула на кровать и молча заколотила кулаками по подушке, вновь представляя, что это Рон. Было невыносимо больно и хотелось рвать и метать. Хотелось разнести всю спальню.

— Лучше Виктор… Ненавижу Рона… Виктор никогда бы так не поступил…

Потекли слёзы ярости и муки. Гермиона уткнулась лицом в изрядно взбитую подушку и опять зарыдала, горько, неутешно.

«Виктор! — жаловалось что-то внутри неё. — За что, за что?.. Ты не слышишь, родной, свою Хермивону; не знаешь, как её обидели! И кто же? один из самых близких, самых любимых людей в этих стенах! Ты бы не обидел… ты не обидел меня ни разу, дорогой, далёкий, милый!»

Окончательно успокоилась она только через час. Теперь ею владел один лишь гнев. Если Лаванда, зайдя в комнату, осмелится опять обратиться к ней, Гермионе, с каким-нибудь неуместным вопросом, она огреет её сногсшибателем. И будь что будет.

* * *

За обледеневшими окнами снова кружился снег; быстро приближалось Рождество. Гермиона больше обыкновенного радовалась, что у неё столь плотное расписание: в бесконечной учёбе она стремилась забыться, найти успокоение от ссоры с Роном. Постепенно обида так успешно забрала над ней власть, что сделала её совершенно непохожей на себя. Она блажила, как ребёнок; была то взыскательна и нетерпелива, то холодна даже к Гарри и как-то резка. Она помнила про вечеринку у Слизнорта, но приглашать Рона ей теперь не хотелось ещё сильнее, чем месяц назад. Впрочем, тот, казалось, особо не переживал по этому поводу: Гермиона частенько натыкалась на него в те моменты, когда они с Лавандой липли друг к другу, как железо к магниту. Порой ей даже чудилось, что Рон целует Лаванду у неё на глазах только для того, чтобы побольнее растравить ей душу. Необходимо было только ещё одну каплю, чтобы чаша Гермиониного гнева переполнилась и полилась через край. И эта капля явилась.

В один из последних дней семестра класс начал проходить невероятно сложную тему — человеческие метаморфозы; ребята, работая перед зеркалами, должны были изменить цвет собственных бровей. Первая попытка Рона оказалась катастрофической: он непостижимым образом отрастил себе великолепные, лихо закрученные усы. Гермиона недобро посмеялась над ним. Рон не замедлил отомстить, жестоко, но очень точно изобразив, как Гермиона подпрыгивает на стуле при каждом вопросе профессора Макгонаголл. Лаванда и Парватти нашли это страшно смешным, а Гермиона насилу сдержала слёзы и сразу после колокола выбежала из класса, забыв половину вещей.

Остановилась она только на этажом ниже, у туалета, и тихонько заплакала, чувствуя себя бесконечно одинокой и жалкой. Вдруг чья-то рука коснулась её плеча. Это была Луна Лавгуд, неизвестно почему оказавшаяся в том же коридоре. Видя, что Гермионе плохо, она ничего не произносила и только неловко похлопывала гриффиндорку по спине, желая утешить. Гермиона сумбурно кивнула ей в знак благодарности и вдруг увидела Гарри.

— Привет, Луна, — поздоровался тот с равенкловкой. — Гермиона, ты забыла…

Он протянул ей забытые в классе книжки.

— Ах, да, — сдавленным голосом ответила Гермиона, забирая учебники и быстро отворачиваясь, чтобы друг не заметил, как она утирает глаза пеналом. — Спасибо, Гарри. Ладно, я, пожалуй, пойду…

И она погрузила все вещи в рюкзак и быстро ушла — Гарри даже никак не успел её утешить. Завернув за угол, девушка уселась на подоконник, отвернулась к стеклу и дала волю слезам, стараясь только не привлекать к себе излишнего внимания со стороны других школьников.

И тут опять чья-то рука легла на её плечо. Рука была плотной и, очевидно, принадлежала какому-то парню. «Рон! — мелькнуло в голове Гермионы. — Рон! он раскаялся, он пришёл!»

И, счастливая от одной этой мысли, она утёрла слёзы и повернулась. Но это был не Рон. Перед нею стоял высокий, крупный семиклассник Кормак Маклагген и улыбался приветливо и ласково. Эта улыбка делала чрезвычайно обаятельным его красивое, но обычно высокомерное лицо.

— Ты поссорилась с Роном Уизли? — спросил он Гермиону.

Обычно девушка не слишком откровенничала с незнакомыми соучениками, но Маклагген был гриффиндорцем, и она подумала, что если выскажет свои эмоции хотя бы ему, то ей станет полегче. И кивнула:

— Сейчас — да; но я не понимаю, за что Рон уже больше месяца злится на меня… Мне это очень больно…

— Больно? — мужественное лицо Кормака исказилось гримасой. — Ну так пойди попроси у него прощения: может быть, он и простит тебя! — насмешливо проговорил он.

Эти слова точно хлестнули Гермиону по душе… Хитрец понял, чем можно поддеть её. В ней заговорило врождённое самолюбие, гордость.

«В самом деле, что за несчастье, если Рон дуется и капризничает? — подумала она. — Чего я плакала, глупая, точно я сама виновата? Не хочет со мной общаться, так и чёрт с ним!»

И Гермиона постаралась улыбнуться.

— Ну вот и отлично! — обрадовался Маклагген, — охота была портить глаза. Глаза-то одни, а друзей много! Да вот, чего откладывать в долгий ящик, — хочешь пойти со мной вечером к Слизнорту?

— Да я даже не знаю… — растерялась девушка. — Нас ведь, кажется, обоих приглашали?

— Так и что? Это не помешает нисколько; мы можем пойти вдвоём, как будто пригласили друг друга. Ты увидишь, как будет весело!

Гермиона не знала, что ответить. Кормак был самоуверен и хвастлив, она это отлично знала, но ведь Рон первый прогнал её от себя. А Кормак успокоил, обласкал, да ещё предлагает пойти в «Клуб Слизней» вместе!.. Что ж тут думать, о чём?

И, не колеблясь ни минуты, она протянула ему руку:

— Хорошо, я согласна!

Маклагген осторожно пожал её ладошку своей мощной крепкой ладонью. Согласие было заключено.

* * *

На ужин Гермиона пришла одна и в гордом одиночестве села на конец стола, противоположный тому, где сидели Рон и Гарри. Правда, аппетита у неё не было, и она лишь лениво ковыряла вилкой рагу. По временем она замечала взгляды Рона, бросаемые в её сторону, но упорно не поднимала глаз. Даже появление Парватти и Лаванды, которая не преминула тут же обнять своего возлюбленного, не вызвало у неё особенной реакции. Про себя она решила: раз война — так уж война.

Внезапно Парватти, до этого перебросившаяся парой слов с Гарри, увидела свою соседку по комнате и обратилась к ней:

— Ой, Гермиона!.. здравствуй!

Парватти излучала благожелательность. Гермиона понимала: ей стыдно, что она смеялась над ней сегодня на трансфигурации. Однако возможность отомстить Рону была слишком заманчива, чтобы упустить такой шанс, поэтому гриффиндорская староста решила действовать.

— Здравствуй, Парватти! — пропела она, полностью игнорируя Рона с Лавандой. — Ты идёшь сегодня к Слизнорту на вечеринку?

— Меня не пригласили, — хмуро буркнула собеседница. — Жалко, мне бы хотелось: говорят, там здорово… А ты идёшь?

— Да, мы с Кормаком встречаемся в восемь и… вместе идём к Слизнорту.

На этих словах у Рона сделался вид, как у человека, только что вынырнувшего из моря, но Гермиона прикинулась, будто не заметила этого.

— С Кормаком? — повторила неподдельно изумлённая Парватти. — Кормаком Маклаггеном?

— Совершенно верно, — любезно подтвердила Гермиона. — Тот, который чуть было, — она сильно подчеркнула последние слова, — не стал гриффиндорским вратарём.

— Вы что, встречаетесь? — Парватти широко распахнула глаза.

— А? Да… ты не знала? — ответила Гермиона и хихикнула совершенно не свойственным для себя образом. Звучало это не сказать, чтобы убедительно, но в душе она ликовала от выражения лица Рона.

— Да ты что! — воскликнула Парватти, вне себя от такого известия. — Ух ты! да у тебя страсть к квиддичным игрокам! Сначала Крум, теперь Маклагген…

— К хорошим квиддичным игрокам, — поправила Гермиона, не переставая улыбаться. При этом она еле сдержалась, чтобы не выдать, как царапнуло её по сердцу упоминание о Круме. — Ну всё, пока… надо идти готовиться к вечеринке…

И она гордо удалилась. Но гордо — только до выхода. Очутившись в коридоре, она прислонилась лбом к стене и тяжело вздохнула. Всё-таки нелегко это — притворяться, что встречаешься с парнем, которого и знаешь-то от силы несколько часов… Однако ещё хуже отозвалась фамилия Виктора. «Сначала Крум, теперь Маклагген…» — стучала в голове девушки фраза, так неосторожно оброненная Парватти. Сердце её недовольно ёкнуло… Но минута, другая — и всё колебание исчезло. Возвращаться назад было незачем да и неловко перед остальными. Теперь она должна пойти на вечеринку с Кормаком — другого выхода нет.

С первых же минут своих новых «отношений» Гермиона поняла, что сделала непростительную ошибку. На протяжении всего пути до кабинета профессора Слизнорта её не покидала мысль, что Маклагген — нечто вроде худшей версии Крума, при условии, если бы болгарин тоже был так помешан на квиддиче и своих спортивных достижениях. Кормак не умолкал ни на минуту, но говорил исключительно о себе как о вратаре; про Гермиону же не спросил ровным счётом ничего.

Пользуясь вынужденным молчанием, девушка сравнивала своего спутника с Виктором. Крум тоже любил порассказывать о квиддиче, но при этом никогда не кичился собственными успехами и не забывал интересоваться мнением и желаниями Гермионы. К тому же он был удивительно скромен и терпеть не мог свою чрезмерную известность, что особо импонировало девушке. Маклагген же, судя по своим словам, наоборот — искал славы и любил покомандовать. В конце концов Гермиона уже нарочно стала искать повод слинять от него.

— О, смотри: омела! — вдруг воскликнул Кормак, увидя висящий у стены серебристый древесный шар. — Может, нам и…

Он потянул было спутницу за собой, но тут Гермиона поняла, что проблему надо срочно решать. Целоваться с Маклаггеном ей не хотелось совершенно. Да что там — вообще ни с кем, кроме Виктора.

— Стой! — резко крикнула она. Маклагген остановился от неожиданности. — Подожди немного, я только… сбегаю кое-куда, а потом вернусь. Ладно?

— Ладно, — машинально согласился парень.

Гермиона с огромным облегчением прошла пару метров и юркнула в кабинет Слизнорта, где сразу же нашла Гарри и Луну. Разговор с ними несколько её обнадёжил; она дала Гарри понять, что вовсе не встречается с Кормаком, а всего лишь хотела позлить Рона. Но Маклагген оказался не лыком шит и чуть было не обнаружил её в кабинете. Гермиона еле-еле удрала от него, змеёй скользнув между членами группы «Чёртовы Сестрички».

* * *

На рождественские каникулы Рон и Гарри уехали вместе в Нору, и Гермиона, как ни странно, ещё острее стала ощущать своё одиночество. По-прежнему она топила скуку в книгах и целыми днями засиживалась в библиотеке, но иногда ходила гулять во двор, к озеру. Оно, как всегда, не замерзало и лишь вальяжно колыхалось своими слабыми волнами. Полная тоски, Гермиона всякий раз садилась на полузасыпанное снегом бревно на берегу. И долго сидела она там, понурив голову и всё повторяя: «Виктор мой! милый мой!» Перед нею расстилалось и сверкало Чёрное озеро; в дальних горах блестели снега; каштановые кудри её развевались под шапкой на ветру, и слеза капала одна за другою.

Но на седьмой день каникул случилось неожиданное: когда Гермиона играла в спальне со своим котом Косолапсусом (все соседки разъехались по домам), в окно кто-то постучал. Открыв створку, девушка увидела знакомого чёрно-белого филина, к лапе которого был привязан обледенелый конверт.

— Хубо! — радостно воскликнула Гермиона.

Филин семьи Крумов угукнул, будто соглашаясь, и влетел в комнату, приземлившись на стол Гермионы. Та торопливо отвязала с его лапы письмо. Косолапсус, тоже удивлённый появлению нежданного гостя, подозрительно воззрился на него. Но ничего дурного он не уловил и вскоре перестал обращать на филина внимание.

Гермиона же плюхнулась на постель, едва не задев уже развалившегося там кота, и начала читать письмо. За прошедшие почти полтора года Крум хорошо выучился писать по-английски, но форма его обращения и подписи осталась неизменной:

«Здравствуй, моя милая Гермиона!

Прости, что так долго не писал тебе: этот год последний у нас в Дурмстранге, поэтому я был занят учёбой. Сейчас рождественские каникулы, чем я и пользуюсь, чтобы черкнуть тебе весточку.

У нас всё хорошо. Новый директор — помнишь, я писал тебе о нём? — Любен Витшов, в отличие от Каркарова, относится ко всем нам ровно и не выделяет меня среди остальных, за что я ему безмерно благодарен. На днях под его руководством прошла чудесная рождественская церемония. Она проводится в Дурмстранге каждый год, но в последнее время, при Каркарове, мы совсем позабыли, как это бывает весело!.. Прости, но больше рассказать не могу; ты же помнишь, Гермиона: ни один дурмстранговец не имеет права выдавать школьные тайны.

А как дела у тебя? Знаешь, я сегодня в очередной раз летал к тем скалам, где мы с тобой были на моё 19-летие. Но я просто сидел на уступе и вспоминал тебя, Гермиона… Я по-прежнему скучаю, сильно скучаю; я даже почти не снимаю твоё кольцо. А ты — помнишь ли ты меня? Напиши скорей, как только получишь письмо!..

Остаюсь навеки твой

Виктор Крум»

Прочитав это послание, Гермиона тут же почувствовала сильные угрызения совести. Как она могла сомневаться в своих чувствах к Виктору? Если он её любит, то именно ему она и должна хранить верность! А Рон… просто глупый ревнивец, и ничего более.

Будто почуяв, о чём думает его хозяйка, Косолапсус положил одну лапу ей на колено и одобрительно мяукнул: дескать, правильно рассуждаешь.

— Спасибо, Косолапсус, — Гермиона благодарно почесала кота за ухом. — Сейчас же буду писать ответ!

В этом ответе, по написании переданном верному Хубо, она открывала Виктору, со всем красноречием тоски и отчаяния, ссору с Роном и раздирающие её противоречия. Вместе с этим, стараясь возвысить Крума до небес, делая из него парня необыкновенного, как будто из нездешнего мира, думала данью благодарности умилостивить его и испросить себе прощение. Измученная нравственной пыткой, она ещё не знала его хорошо.

Свой ответ Крум прислал уже через два дня, накануне окончания каникул. Содержание этого письма превзошло все ожидания Гермионы:

«Не знаю, выше, ниже ли я других парней; но уверен, что ни один не может любить тебя так, как я.

Уже два дня как известно мне, что ты поссорилась со своим другом Роном и что он питает к тебе не совсем дружеские чувства. Сначала меня поразило это известие, не скрою от тебя. Но оно пришло поздно. Я не могу переменить себя, не могу отказаться от своей любви; она сильнее меня, сильнее самой судьбы! И как и откуда изгоню я тебя? Нет во мне капли крови, которая не была бы напитана самой пламенной любовью к тебе; нет биения сердца, которое не отозвалось бы ею. Я весь твой! Имей хоть сто воздыхателей — я твой, ближе, чем кора при дереве, растение при земле. Говори мне что хочешь против себя; пускай целый мир видит в тебе дурное — я ничего не слышу, ничего не вижу, кроме тебя, прекрасной, возвышенной, обожаемой мною!

Ты виновата передо мной?.. Никогда! Ты преступница в глазах Рона из любви ко мне; могу ли ещё и я тебя наказывать? Каждый удар по тебе повторился бы сторицей на моём сердце.

Скажи мне только, милая, бесценная Гермиона! что ты не любишь его иначе, чем друга; повтори мне это несколько раз: мне будет легче. И он не стоит тебя! Если б он тебя любил, разве стал бы обижать и покинул бы тебя на такое долгое время?…

Остаюсь навеки твой

Виктор Крум»

Гермиона раз за разом перечитывала это послание и никак не могла начитаться. Она окончательно успокоилась и для подтверждения этого отправила Виктору письмо, где бесконечно благодарила его за понимание и поддержку. Поистине, он был для неё как маяк, указывающий в шторм нужную дорогу по морю. Виктор никогда бы не изводил и не использовал её. Девушка всё больше убеждалась, что тогда, накануне окончания четвёртого класса, сделала правильный выбор.

* * *

Возвращение Гарри и Рона из Норы мало повлияли на отношения Гермионы с последним. Изменение сказалось только в том, что активные «боевые действия» между ними перешли в стадию «холодной войны». Гермиона не упускала случая подколоть Рона, назвав его «Бон-Бон» — нелепым прозвищем, придуманным Лавандой. Однако постепенно стало казаться, что и самому Уизли этот роман сделался в тягость. Гламурное и чересчур навязчивое поведение пассии ему вовсе не нравилось.

И неизвестно, как пошло бы дело дальше, если бы не случайное отравление Рона в собственный день рождения. Только в этот день Гермиона со всей отчётливостью поняла: Рон дорог ей если не как парень, то как друг; и она очень не хотела бы его потерять. Не считая Гарри, именно она чаще всех навещала его в больнице.

За это время Рон совершенно «излечился» от мучившей его влюблённости в Лаванду. Вновь его чудовищной силой тянуло к Гермионе, которую он когда-то даже не сообразил пригласить на бал. Он абсолютно позабыл, что это — возлюбленная другого, что она недосягаема для него, и видел в ней только девушку, красота и душевные качества которой очаровывали его.

И в один из дней в лазарете, слыша, как Гермиона говорит о Круме, Рон опять ни с того ни с сего почувствовал, что адски ненавидит этого человека и с наслаждением скинул бы его в полёте с метлы, но в то же время впервые осознал, что болгарин для него совершенно недосягаем, как недосягаема для него и любовь собственной подруги.

Обернули жемчужины шею

В три ряда, в три ряда.

Говорил: «Ты будешь моей иль ничьею

Никогда, никогда…

Ты был львом и оленем; ты из гордого племени,

Живущего там, у небесной черты,

Где ночи крылаты, а ветры косматы,

И из мужчин всех доблестней ты.

Мельница, «Далеко»

«Всполох» парил над Крумларом быстро и уверенно, словно коршун, гонящийся за добычей. Виктор сидел на метле, чуть нагнувшись, и всматривался в окрестности.

Солнце начинало понемногу клониться к закату, но ещё светило ярко, и половина Варны была видна как на ладони. Однако Круму было некогда любоваться близлежащими красотами — он летал, как на какой-нибудь игре, когда гонялся за снитчем. То нёсся так быстро, что едва не вылетал за пределы сада; то взмывал в небо свечой, то уходил в крутое пике… Только такой бешеный полёт мог развеять его неотвязную скуку и вдохнуть в него настоящее веселье и радость.

Уже июль подходил к концу, а Виктор, месяц назад окончивший Дурмстранг, маялся от тоски. Хотя теперь он мог всецело посвятить себя любимому делу — квиддичу, но в душе не находил покоя. Тосковал он по Гермионе. За месяц, что она прожила в Крумларе, Виктор даже не отдавал себе отчёта в том, насколько сильно привязался к ней. Привык встречать её по утрам в коридоре и завтракать вместе с ней и родителями. Привык гулять в её компании. Привык, что она любовалась его ежевечерними полётами или по целым часам засиживалась в библиотеке особняка… И то, что об этом не знал никто, кроме его родителей и Смилчо, позволяло ему хранить эти дни в памяти, как самое дорогое сокровище.

За прошедшие два года возмужавший Крум, только совершенствующий своё спортивное мастерство, приобрёл статус самого завидного жениха Болгарии. На матчи юного ловца провожали дружба старших наставников, желание ему всякого успеха и любовь всех, кто только знавал его. За ним, как всегда, летели и сожаления пламенных фанаток. И уже не только квиддич, не одна спортивная слава были причиной этих сожалений. Боже мой, какой квиддич!.. пара глубоких чёрных глаз, исполненных огня и привлекательной задумчивости; смоляная шапка волос, прекрасно изваянный стан да ещё юношеская стыдливость, которую так приятно победить. Однако ж, несмотря на соблазны поклонниц, на пламенный вызов их очей и бесед, Виктор сохранил за эти долгие месяцы сердце, свободное от всякой страсти или порочной связи. С фанатками он держался ещё угрюмее и холоднее, чем прежде, и всегда говорил, что жениться — по крайней мере, в ближайшее время — не собирается. Ему не хотелось, чтобы кто-то прознал про Гермиону — ту, которой одной и принадлежало его сердце. И постепенно за Крумом, несмотря на его юность, закрепилось прозвище «вечного холостяка».

…Наконец, по прошествии часа, во время очередного пике Крум плавно снизил скорость, приземлился перед огромным крыльцом особняка и, закинув метлу за плечо, вошёл в холл. До ужина оставалось ещё полчаса, и ему хотелось как следует отдохнуть после таких полётов. Но в комнате Виктора поджидал сюрприз: на подоконнике (окно было открыто) сидела сова с очень красивым золотистым оперением в бурую полоску. Совершенно незнакомая сова. А ведь Виктор думал, что знает наперечёт всех сов, с которыми ему отправляла письма Гермиона. Выходит, не всех.

Крум осторожно приблизился к сове; внезапно та ухнула и, вспорхнув, сбросила прямо ему в руки конверт — самый простой, но подписанный не по-английски, а по-французски. «Болгария, Варна, Крумлар; Виктору Круму». Недоумевая, откуда какая-нибудь французская поклонница так хорошо знает его адрес, юноша вскрыл конверт и с трудом, едва ли не вслух, стал читать письмо. И изумление его возросло ещё больше:

«Здравствуй, Виктор!

Помнишь ли ты Флёр Делакур — французскую чемпионку из Шармбатона? К тебе пишу именно я. Дело в том, что через неделю, первого августа, я выхожу замуж за Билла Уизли — старшего брата Рона, друга нашего бывшего соперника Гарри Поттера. Не хотел бы ты поприсутствовать на нашей свадьбе?.. Помнится, мы не слишком много контактировали во время Тремудрого Турнира, но я знаю, что ты человек хороший и отличный друг. Особенно горячо твоего присутствия на свадьбе желает Гермиона Грейнджер: это она так подробно продиктовала мне твой адрес. А адрес нашей свадьбы есть на приглашении, которое я вложила в конверт.

Надеюсь на твоё согласие и скорую встречу.

С наилучшими пожеланиями,

Флёр»

Едва дочитав необычное послание, Виктор ощутил небывалую, просто окрыляющую радость. Неужели Флёр действительно приглашает его к себе на свадьбу и он сможет увидеть там Гермиону — свою милую Гермиону, которую любит больше жизни?.. Конечно, за Флёр он был тоже рад, но мысль о возможной встрече с возлюбленной выбила у него из головы всё остальное.

Схватив письмо, он ринулся вон из комнаты и, стрелой промчавшись по коридору, радостно ввалился в одну из многочисленных гостиных, где его родители любили проводить свободное время. Услышав, как в комнату кто-то вбежал, миссис Крум подняла голову от книги:

— Виктор, ты чего такой весёлый? Давно мы тебя таким не видели.

— Так повода не было, — пожал плечами сын. — Ну, если не считать недавнего матча с Македонией…

— А сейчас тогда что?

— Мне прислали приглашение на свадьбу, — Виктор уселся на диван рядом с матерью и показал письмо. — Это от Флёр Делакур, моей бывшей соперницы на Тремудром Турнире. Она через неделю замуж выходит.

— А тебя она зачем пригласила? Вы же вроде с ней не дружили тогда… — удивился мистер Крум и подсел ближе к жене, чтобы прочитать послание. — Хотя… вроде понятно. Это всё из-за твоей Гермионы, верно же? (Он, как и сын, тоже научился правильно выговаривать имя его избранницы.)

— Да… — признался Виктор, горя от невольного стыда и счастья. — Она тоже будет на этой свадьбе. Так мне можно отправиться туда?

— А почему бы и нет? — неожиданно сразу согласился отец. — Можно. Заняться тебе всё равно нечем, а так хоть развеешься на денёк… Да и с Гермионой увидишься. Ты согласна, Райна?

— Согласна, — миссис Крум мотнула головой и повернулась к сыну: — Так и можешь написать Флёр.

— Спасибо! — Виктор обнялся с ней и с отцом, после чего забрал письмо и кинулся обратно в свою комнату. А родители, проследив за ним взглядом, чему-то одобрительно заулыбались.

Вновь очутившись у себя, Крум метнул тревожный взгляд на подоконник. Но беспокоился он совершенно напрасно: золотистая сова вовсе не улетела, а наоборот, смирно сидела у окна, ожидая ответного послания. Виктор взял с прикроватного столика небольшой лист пергамента и быстро нацарапал, как умел, на ломаном французском:

«Здравствуй, Флёр!

Спасибо тебе за приглашение: не ожидал!.. Конечно, я приеду на твою свадьбу. Передай всем привет от меня! Особенно… Гермионе Грейнджер.

Увидимся!

Виктор Крум

Потом запечатал этот ответ в конверт самой Флёр и аккуратно привязал его к лапе совы. Едва он закончил, птица вспорхнула с подоконника и вскорости растаяла в уже начинающем темнеть голубом небе…

* * *

Всю неделю Крум жил как на иголках: скоро-скоро он увидит свою Гермиону! Правда, ей самой он об этом не написал, решив устроить сюрприз. К тому же в последние месяцы их переписка была очень редкой, и в глубине души Виктор беспокоился: помнит ли его Гермиона, тоскует ли по нему так же сильно, как он по ней?

Наконец наступил август. Утром первого числа Виктор нарочно встал пораньше и облачился в тот самый красный кафтан, который надевал на своё девятнадцатилетие: это был его любимый парадный наряд. В карман кафтана он сунул приглашение на свадьбу, которое было вложено в конверт с тем самым письмом от Флёр. И, полный самого радужного настроения, спустился в столовую, куда Смилчо уже принёс завтрак. При виде празднично разодетого сына по лицу миссис Крум скользнула понимающая улыбка.

— Добираться будешь с помощью портала? — спросил у Виктора мистер Крум, когда они уже закончили завтракать.

— Ну да, — мотнул головой тот. — А как же ещё? Это же самый простой способ.

— Верно. А где, кстати, вообще будет эта свадьба? — поинтересовалась миссис Крум. — Во Франции?

— Нет, в Норе — так прозывается дом Билла Уизли, — просветил её сын со знанием дела. — Это в приглашении написано.

— Ну, в Норе так в Норе… — пробормотал отец, вставая со стула. Ему было не в новинку создавать порталы. Но если для отправки на квиддичный стадион два года тому назад он воспользовался ложкой, то сейчас позаимствовал со стола вилку. Вынув из кармана волшебную палочку, он указал на вилку, зажатую двумя пальцами, и произнёс: «Портус». Вокруг вилки мгновенно засиял мягкий золотистый ореол.

— Держи, сынок! — мистер Крум сунул новоявленный портал Виктору. — Только надолго не задерживайся. Когда свадьба окончится, возвращайся домой. Хорошо?

— Хорошо, — согласился Виктор и крепко сжал вилку в кулаке. — Три… два… один…

Как обычно — едва он договорил, как почувствовал, что его куда-то несёт в вихре голубого тумана. Это длилось не более нескольких секунд, а затем он совершенно неожиданно рухнул на землю возле дерева в каком-то громадном саду. Распластавшись в нелепой позе на животе, но не выпуская из рук вилку, Виктор пытался сообразить, куда это он попал.

— Эй, парень! — послышался над ним чей-то голос. — Ты чего тут разлёгся? Ты официант или музыкант?

— Какой ещё официант? при чём тут музыкант?.. — простонал Крум, потирая ушибленные места и отряхиваясь. — Я гость! Здесь же играют свадьбу Флёр Делакур и Билла Уизли?

— Здесь, здесь, — кивнул ему какой-то колдун в позолоченной мантии, меланхолично дымивший из трубки. — Вон в том шатре. Если ты гость, так иди туда. А тут сидят свадебные музыканты и официанты.

— Спасибо… — поблагодарил Крум и поплёлся в указанном направлении.

Собственно, направления как такового и не было: громадный белый шатёр занимал приличное пространство и очень хорошо просматривался из всех уголков сада. Правда, до него ещё нужно было добраться по садовым тропинкам, так что Виктор, слегка прихрамывавший после неудачного приземления, дошёл к тому времени, когда уже все, кроме жениха и невесты, находились в шатре. Возле самого входа он увидел Рона с двумя братьями-близнецами, какого-то незнакомого рыжего — очевидно, родственника Уизли — и Гермиону. На ней было сиреневое развевающееся платье, туфли на высоком каблуке; а гладко расчёсанные каштановые кудри буквально сияли от солнца.

У Крума захватило дух от такой красоты и от радости. Протянув Рону своё приглашение, он уставился на Гермиону и выдавил:

— Ты… ты просто прекрасна сегодня.

— Виктор! — воскликнула она и уронила свою расшитую бисером сумочку, ударившуюся о землю с громким стуком, нисколько не отвечавшим её размерам. Торопливо подняв сумочку и покраснев, Гермиона добавила: — Я и не знала, что ты… господи… как приятно тебя видеть… Ну, как ты?

Виктор не успел ответить. Уши Рона в очередной раз заалели. Прочитав приглашение Крума с таким видом, точно не верил ни единому слову, он спросил намного громче, чем следовало:

— Как это ты здесь оказался?

— Меня Флёр пригласила, — приподнял брови Крум. Неужели Флёр ничего не рассказала о том, что позвала его на торжество? Так вот почему Гермиона так удивилась его появлению…

Рыжий незнакомец — на вид лет семнадцати — пожал болгарину руку, а затем, решив, что лучше увести Виктора подальше от Рона, предложил проводить его до отведённого ему места.

— Твой друг мне, похоже, не обрадовался, — проницательно заметил Крум, когда они вошли в заполненный людьми шатёр. Взглянув на рыжие кудри своего спутника, он уточнил: — Или это родственник?

— Двоюродный брат, — пробормотал Гарри (это был он), однако Крум его, собственно говоря, уже не слушал.

Появление Крума вызвало определённый переполох, особенно среди вейл, кузин Флёр: как-никак, Виктор был прославленным игроком в квиддич. Гости ещё вытягивали шеи, чтобы получше разглядеть его, а в проходе уже появились торопливо шагавшие Рон, Гермиона, Фред и Джордж. Близнецы заняли места в первом ряду, а Рон с друзьями — во втором, в то время как Виктору достался четвёртый. Всё внимание его было приковано к каштановой макушке Гермионы, и он даже не реагировал на окружавшие его шепотки людей, очевидно хорошо осведомлённых о нём.

Нагретый солнцем шатёр наполнили трепетные предвкушения; негромкий говорок сидевших в нём людей время от времени перемежался вспышками возбуждённого смеха. Вот по проходу прошли, улыбаясь и кивая родственникам, мистер и миссис Уизли — последняя облачилась сегодня в новую аметистовую мантию и подобранную ей в тон шляпку. Мгновение спустя в дальнем конце шатра возникли Билл и Чарли, оба в парадных мантиях и с большими белыми розами; Фред залихватски присвистнул, заставив кузин-вейл захихикать.

Наконец зазвучала музыка, исходящая, казалось, прямо из золотистых шаров, развешенных под потолком шатра, и все смолкли.

— О-оо-оох! — выдохнула Гермиона, развернувшаяся на стуле, чтобы взглянуть на вход. Крум повернулся туда же, куда и она.

Общий вздох вырвался у всех гостей, когда в проходе появились месье Делакур и Флёр. Невеста словно плыла, а её отец чуть подпрыгивал на ходу и радостно улыбался. На Флёр было совсем простое белое платье, казалось, источавшее сильный серебристый свет. Как правило, рядом с её сияющей красотой люди словно тускнели; сегодня же этот свет делал более прекрасными всех, на кого он падал. Подружки невесты Джинни и Габриэль, обе в золотистых платьях, выглядели ещё красивее обычного.

— Леди и джентльмены, — заговорил певучий голос, принадлежавший какому-то маленькому клочковолосому волшебнику, что стоял перед Биллом и Флёр, — мы собрались здесь ныне, чтобы отпраздновать союз двух верных сердец…

Его слова подействовали на Виктора удивительным образом: мыслями он унёсся в родной Крумлар, в парадный зал, самый большой и красивый зал в особняке, где его предки испокон веков сочетались узами брака с чистокровными или полукровками. В семье Крумов всегда рождались только сыновья, что обеспечивало непрерывность рода, но, несмотря на непредвзятое отношение к статусу крови, из них никто ещё не брал в жёны маглорождённую ведьму.

Тут Виктор опять скользнул взглядом по Гермионе и невольно задался мыслью: а что, если он станет первым из своей семьи за много поколений, кто нарушит эту старую традицию?.. И на ум ему пришла картинка: Гермиона, одетая в белое с позолотой платье, стоит у алтаря бок о бок с ним и готовится стать его женой… Крум с силой тряхнул головой, отгоняя непрошеные мысли. Всё-таки сейчас невеста — Флёр.

— …в таком случае я объявляю вас соединёнными навеки.

Волшебник поднял над Биллом и Флёр палочку, и серебристые звёзды осыпали целующихся новобрачных словно дождём, спирально завиваясь вокруг них. Фред и Джордж первыми захлопали в ладоши. В довершение этого над головами жениха и невесты лопнули золотистые шары; оттуда вылетели и неспешно поплыли по воздуху райские птички и золотые колокольцы, вливая своё пение и перезвон в общий шум.

— Леди и джентльмены, — вновь провозгласил клочковолосый колдун, — прошу всех встать!

Все послушно встали, а клочковолосый взмахнул волшебной палочкой. Стулья, на которых сидели гости, грациозно взвились в воздух; матерчатые стены шатра исчезли — теперь все стояли под навесом, державшимся на золотистых столбах, и прекрасный, залитый солнечным светом сад обступил гостей со всех сторон вместе с лежащим за ним сельским пейзажем. А следом из центра шатра пролилось жидкое золото, образовав посверкивающий танцевальный настил; висевшие в воздухе стулья расставились вокруг маленьких, накрытых белыми скатертями столов, приплывших вместе со стульями на землю, а на сцену вышли музыканты в золотистых костюмах. Повсюду вдруг засновали официанты с серебряными подносами, на которых стояли бокалы с тыквенным соком, усладэлем и огненным виски или лежали груды пирожков и бутербродов.

Виктор, от неожиданности на некоторое время потерявший ориентацию в пространстве, вновь нашарил глазами Гермиону. Та вместе с Роном и замаскированным Гарри пробиралась на другой конец бывшего шатра, где за одним из наиболее пустых столов сидела только девочка со светло-пепельными волосами, в жёлтой мантии и с воткнутым в волосы цветком подсолнуха. Пока Виктор добирался до этого столика, взор его внезапно зацепился за мужчину в одеянии такого же ядовито-жёлтого цвета, вручавшего в это время подарок молодожёнам. Но внимание Крума привлекла вовсе не мантия, а знак, который висел на шее у этого незнакомца. Сперва он подумал, что ошибся. Но когда пригляделся попристальнее…

Не может быть! это он… тот ужасный ненавистный символ, которого так пугались когда-то по всей магической Европе. Ошибиться нельзя: тот самый знак, что отравлял жизнь всем помнящим страшный террор Геллерта Гриндельвальда — он висит на шее человека, судя по всему, совершенно не знающего его подлинное значение.

В этот момент девочка с подсолнухом в причёске вышла из-за стола, скользнула на танцевальный настил и закружилась на месте — одна, закрыв глаза и помахивая руками. Порадовавшись такой удаче, подошедший Крум опустился на её место. Было видно, что Гермиона приятно взволновалась. Впрочем, на сей раз Виктор комплиментов ей говорить не стал, а спросил, сердито нахмурясь:

— Кто этот человек в жёлтом?

— Ксенофилиус Лавгуд, отец нашей хорошей знакомой, — ответил Рон. Сварливый тон его свидетельствовал, что он не намерен смеяться над Ксенофилиусом, пусть тот и даёт для этого множество поводов.

— Пойдём потанцуем, — резко предложил он Гермионе.

Та, недоумевающая, но вместе и обрадованная, встала и вместе с Роном присоединилась к густевшей толпе танцующих, послав Виктору взгляд, в котором крылось нечто большее, нежели дружеское приветствие. Тот улыбнулся ей и обратился к Гарри:

— А ты кто такой?

— Барни Уизли.

Они пожали друг другу руки, и Крум уже свободнее заговорил с новым знакомым:

— Слушай, Барни, ты этого Лавгуда хорошо знаешь?

— Нет, только сегодня познакомился. А что?

Крум пристально вглядывался поверх своего бокала усладэля в Ксенофилиуса, который непринуждённо беседовал с несколькими колдунами по другую сторону танцевального настила.

— Да то, — ответил он, — что, не будь он гостем Флёр, я мигом вызвал бы его на дуэль за мерзкий знак, который он носит на груди.

— Знак? — переспросил «Барни» и тоже вгляделся в Ксенофилиуса, на чьей груди поблёскивал странный глаз в треугольнике. — Но почему? Чем он плох?

— Гриндельвальдом, — пояснил Крум сурово. — Это знак Геллерта Гриндельвальда.

— Гриндельвальд… Могущественный тёмный колдун, которого одолел Дамблдор?

— Да, точно, — Виктор задумчиво подвигал челюстью вверх-вниз, как будто что-то жевал, а потом пресерьёзно заговорил своим свистящим голосом:

— Гриндельвальд уничтожил многих, и моего деда в том числе. Конечно, в вашей стране он никогда большой силой не обладал; говорили, что Гриндельвальд боится Дамблдора. И правильно говорили, если вспомнить их поединок. Но вот это… — Крум ткнул пальцем в Ксенофилиуса. — Я этот знак сразу узнал: Гриндельвальд вырезал его на стене нашей школы, Дурмстранга, когда учился там. Среди наших нашлись идиоты, которые копировали его, изображали на своих учебниках, на одежде… хотели поразить окружающих, как-то выделиться. Но в конце концов те из нас, у кого кто-то из семьи погиб от руки Гриндельвальда, научили их уму-разуму.

На его собеседника это, очевидно, произвело глубочайшее впечатление. Он тоже покосился в сторону Лавгуда-старшего; затем промямлил:

— А ты… ээ… совершенно уверен, что это знак Грин…

— Мне ошибиться трудно, — холодно ответил Крум. — Я несколько лет проходил мимо него каждый день, так что запомнил.

— Знаешь, не исключено, — попробовал Гарри его убедить, — что Ксенофилиус на самом деле и не догадывается, что это такое. Лавгуды — они довольно… странные. Он мог где-то увидеть этот символ и принять его за голову морщерогого кизляка в разрезе… или ещё кого-нибудь.

— Голову чего? — не понял Виктор.

— Ну, я не знаю, что это за твари, но, похоже, он хочет отправиться вместе с дочерью разыскивать их… А вон, кстати, и она, — «Барни» указал на Луну Лавгуд, которая так и танцевала одна, крутя вокруг себя руками, будто отгоняла комаров.

— Что это она делает? — удивился Крум.

— Скорее всего, пытается избавиться от мозгошмыга, — сказал Гарри, опознавший эти симптомы.

Крум никак не мог понять, смеётся над ним собеседник или говорит всерьёз. Мысленно сплюнув с досады, он смутно извинился, поднялся со стула и, перейдя половину танцплощадки, оказался возле Рона и Гермионы.

— Гермиона, — позвал он, и девушка даже вздрогнула, услышав своё имя из его уст без всяких оговорок. — Можно поговорить с тобой?

— Да… конечно, — её щёки вспыхнули румянцем. — Рон, ты бы не мог…?

Рон, мигом понявший, что к чему, насупился, но позволил своей партнёрше прекратить танец. Послав Круму досадливый взгляд, он вернулся к столу и начал о чём-то говорить с Гарри. Виктор и Гермиона остались вдвоём; из прочих танцоров на них никто особо не обращал внимания.

— Нас могут подслушать, — сказал наконец Крум. — Давай отойдём куда-нибудь подальше.

— Давай, — машинально согласилась Гермиона, и Виктор повёл её за руку куда-то в обход.

Миновав всю площадь бывшего шатра, они углубились в сад, прошли несколько извилистых тропинок, прежде чем очутились практически у самого забора. Где-то в глубине участка играла музыка, доносились голоса и смех — ни Крум, ни Гермиона не слышали их. Теперь всё их внимание было сосредоточено друг на друге.

— Как же давно мы не виделись!.. — выдохнула наконец девушка. — Ну, рассказывай, Виктор, как у тебя дела?

— Дела-то нормально, — парень привлёк её к себе. — Я закончил школу и теперь посвящаю себя только квиддичу… Но я всё это время скучал по тебе, Гермиона. Ты даже не представляешь, как сильно скучал!..

— Почему? очень даже представляю, — возразила Гермиона. — По твоим письмам это хорошо видно. А ты хорошо выучил английский… Теперь ты даже не ошибаешься в моём имени.

— Да, я наконец добился этого, — улыбнулся Крум. — Тебе нравится результат?

— Нравится, — кивнула гриффиндорка и вдруг смущённо ковырнула землю носком туфли. — Только… если тебе так будет привычнее, можешь опять называть меня «Хермивоной». Я как-то привыкла, что только ты зовёшь меня так… Ну, и твои родители.

— Правда? Спасибо… Хермивона, — Виктор вымолвил это прежнее коверканное имя глуше и медленнее обычного, словно впервые за столько месяцев опять пробовал его на вкус.

Гермиона же, чуток помолчав, призналась:

— Знаешь… я тоже по тебе скучала. Только школу я ещё не закончила — формально мне остался ещё год. Но могу открыть тебе секрет: в этом году Гарри собрался искать крестражи Того-Кого-Нельзя-Называть. Да… в курсе ли ты, что такое крестражи?

— В курсе ли? — усмехнулся Виктор. — Я вообще-то выпускник Дурмстранга — не забывай, Хермивона.

— А, ну да, да… Так вот: мы с Роном будем помогать ему. Это крайне трудное и ответственное дело, а профессор Дамблдор доверил его только Гарри… а тот — нам. Так что я даже не знаю, смогу ли вообще официально закончить школу.

Крум непонимающе вскинул бровь:

— Но зачем тебе вообще ввязываться в такую авантюру? Это же очень опасно! А что, если кто-то из вас погибнет?

— Какая авантюра!.. — вспылила Гермиона. — В руках Гарри его будущее — судьба всей магической Британии, а может, и мира! Так что его просто нельзя оставлять одного! Это мой долг, Виктор… Я пойду с ним, чтобы, как верная подруга, поддержать его. Пойми: я не могу поступить по-другому.

Виктор тяжело вздохнул. Бросить друга Гермиона была не в силах; но самому знать, что весь этот год, а может, и больше, она будет подвергаться смертельной опасности, было ужасно. Однако ж, любя её искренно, он не мог допустить, чтобы в глазах друзей она выглядела малодушной. И наконец, смирившись, помотал головой:

— Хорошо, Хермивона, как хочешь. Я понимаю, что это для тебя важно. Я это помню ещё с Турнира. Но знай: я всегда буду помнить и любить тебя и никогда не расстанусь с этим кольцом! — он согнул левую руку и показал надпись «Виктор» на том самом титановом кольце, подаренном ему Гермионой два года назад.

— Спасибо тебе, Виктор… спасибо, что понял меня, — и девушка благодарно обняла его.

— Пожалуйста, — Крум растаял от этой ласки. — Но позволь и мне спросить тебя о чём-то очень важном…

— О чём же?

В этот момент в глубине сада кто-то стал запускать из палочки свадебный салют, и это, как ни странно, помогло Круму более чётко сформулировать свою мысль. Он набрал воздуха в лёгкие и заговорил:

— Вот видишь, Хермивона: сегодня свадьба у Флёр и Билла Уизли… И меня это навело на один вопрос, который я и так бы задал когда-нибудь, но не сегодня. Дело в том, что… я люблю тебя так, как никогда не любил ни одну девушку. Ты… согласна ли ты стать моей женой по окончании борьбы с Тем-Кого-Нельзя-Называть?

Гермиона вздрогнула и пристально посмотрела на Виктора. Его неотступно устремлённый на неё взгляд, полный надежды, вдруг омрачился. Выпучив от удивления глаза, девушка с полминуты обдумывала нежданное предложение. Неужели чувства Крума действительно настолько серьёзны, что он хотел бы видеть своей спутницей жизни именно её — Гермиону Грейнджер, всезнайку-«грязнокровку» из Хогвартса?..

Наконец она вновь подняла на него свой взор.

— Я видела рядом с собой много парней; я изучала их и не нашла среди них достойнее тебя, но не по внешности, а по внутренним качествам. И я согласна выйти за тебя, Виктор, но…

Хотя Гермиона не договорила, Крум прекрасно понял, что она подразумевала в несказанных словах.

— Чего же ты хочешь? Отсрочки? — глухо спросил он.

— Да… но совсем немного, — девушка внезапно обвила руки вокруг его талии и притянула ближе к себе.

У Виктора закружилась голова. Лицо Гермионы было совсем близко к его лицу; он чувствовал её горячее дыхание.

— И надолго? — прошептал он, привлекая девушку к себе.

— Хотя бы на месяц… Виктор, скъп, ти си съгласен [1]?

Это вопрос, заданный на болгарском языке, окончательно поработил Крума.

— На что я не соглашусь для тебя!.. Я люблю тебя, — страстным шепотом произнёс он и обжег её губы горячим поцелуем. — Хермивона, моя любовь, моё сокровище! Благодарю, благодарю тебя.

Он молча продолжал покрывать губы, щёки и шею Гермионы страстными поцелуями. Та не только не отстранялась, но напротив — сама льнула к нему и целовала в ответ.

Эту самую сцену и видел Рон, стоявший невдалеке за деревьями.

Сперва дыхание остановилось у него в груди; в глазах потемнело, а в горле словно заклокотало что-то. Его рука сама собою потянулась к карману, нащупывая палочку. Но это длилось только мгновение — кровь отхлынула от головы и перестала туманить мозг; руки бессильно опустились, и весь он поник и как-то сразу ослаб. Он слышал поцелуи, страстный лепет, и нестерпимая тоска вдруг охватила его сердце.

«Нет! — вихрем носились в его мозгу мысли. — Видно, не суждено мне любить счастливо, не для меня на роду счастье написано!..»

И тут вдруг ему припомнилась его влюблённость в Лаванду Браун, вспыхнувшая в его душе вот так же неожиданно, как и теперь. Тогда она почти всецело родилась из жажды отомстить Джинни, но всецело овладела им. Это была бешеная страсть, и она не нашла себе ни малейшего удовлетворения: ведь по-настоящему Лаванда никогда не была интересна Рону. Она даже не узнала о том, что только внезапное примирение его с Гермионой отвело от неё смертельную обиду расставания.

Теперь случилось то же самое, только со стороны Рона и гораздо хуже. Уже давно он был очарован другой девушкой, и эта девушка, опять всколыхнувшая его душу, уже принадлежала другому.

Так и стоял Рон, прячась за садовыми деревьями, и всё слабела и слабела его душа, замирал мятущийся дух. А буквально в двух шагах ясно слышался любовный лепет. В Викторе и Гермионе сказались их подлинные желания: ради любви было позабыто всё на свете; нежному чувству на время уступили место все тревоги и заботы.

Меж тем праздничные гуляния по-прежнему продолжались; теперь музыканты заиграли более нежную, лирическую мелодию.

Крум, не выпуская любимую из объятий, с замиранием сердца спросил:

— Я могу назвать тебя своей невестой?

— Да! Пусть тогда эта свадьба будет нашей помолвкой… — томно ответила Гермиона.

— Да будет так! — с чувством проговорил Виктор.

В этот момент ему кинулась в глаза чья-то долговязая фигура, быстро удалявшаяся по тропинке от соседних деревьев. Это уходил сломленный любовью Рон.

___________

[1] — милый, ты согласен? (болг.)

…Вспомнишь, князь,

Ты тогда меня

Да коня гнедого стрелою пустишь

Ко двору да моему.

На порог

Дома выйду я;

Встречу я тебя, мой любимый княже,

Рученьки белы к тебе протяну,

К тебе протяну…

Чернава Яра, «Князь»

Минул месяц с окончания Второй магической войны. За всё это время Гермиона почти не вспоминала о своей тайной помолвке с Виктором на свадьбе у Билла и Флёр. Дел у неё весь этот почти уже год было по горло: бесконечные поиски крестражей отнимали слишком много времени и сил — что уж говорить о самой битве за Хогвартс. Но тяжелее всего на душе у девушки висели думы о судьбе родителей, которых она ещё в самом начале своих похождений с Гарри и Роном отправила в Австралию, предварительно внушив им ложные воспоминания. И только недавно она отыскала «Венделла и Монику Уилкинсов» на чужбине и вернула им память. Теперь семья Грейнджеров зажила прежней жизнью, пытаясь наверстать упущенное.

И только теперь Гермиона могла наконец стряхнуть с себя то, чем жила весь этот год, и вспомнить про обещание, данное Круму. Единственное за это время письмо в Крумлар было отправлено ею всего лишь две недели назад. В нём девушка рассказывала о благополучном завершении борьбы с Лордом Вольдемортом. Но от Виктора до сих пор не пришло ответа, и Гермиона понятия не имела, почему — обычно Крум присылал ей свои послания с завидной регулярностью. Всё, что ей оставалось делать, — спокойно жить в отчем доме, изредка навещать друзей да ожидать ответного письма из Варны. Вновь и вновь переосмысляя свои отношения с Роном, Гермиона поняла, что не только он, но и другие парни вряд ли когда-нибудь заменят ей Крума. Если уж он всерьёз намеревался тогда на ней жениться, то непременно сдержит своё обещание. Ещё в четвёртом классе гриффиндорка уяснила: слово Крума — одно. Виктор всегда был честным человеком.

* * *

И одним вечером в начале июня этот факт действительно напомнил о себе. Грейнджеры только что собирались приступить к ужину, как вдруг раздался стук в дверь. Стук довольно громкий, но вместе и какой-то неуверенный, словно пришелец чего-то стеснялся.

— Кого это ещё принесло на ночь глядя? — проворчал мистер Грейнджер, встав из-за стола и направившись в прихожую. Его жена и дочь тоже насторожились.

Открыв дверь, отец Гермионы остолбенел от удивления. На пороге стоял рослый юноша с орлиным носом, со строгими глазами, над которыми круто поднимались от переносицы густые чёрные брови, со смоляными волнистыми волосами, зачёсанными назад. Одет он был в странную спортивную форму оттенка киновари, а на плече держал отполированную метлу. Кивнув в знак приветствия, он обратился к хозяину бархатным, чуть пришепётывающим голосом с лёгким акцентом:

— Добрый вечер. Могу я видеть Гермиону Грейнджер?

— Можете, — машинально ответил мистер Грейнджер. — Простите, а вы кто?

— Понимаю… она не предупредила вас, — мотнул головой незнакомец и протянул хозяину дома свою крепкую руку: — Меня зовут Виктор. Виктор Крум, ловец сборной Болгарии по квиддичу.

— Виктор?.. — мистер Грейнджер также на автомате обменялся с ним рукопожатием и, обернувшись, крикнул:

— Гермиона, поди сюда! К тебе приехали.

Несколько секунд — и дочь его очутилась в прихожей. Увидев пришельца с метлой, она радостно ахнула и бросилась ему на шею:

— Виктор, это ты?! наконец-то ты приехал! Я так тебя ждала!..

— Я тоже, милая, я тоже, — улыбался юноша, обнимая её и целуя в макушку. — Я приехал за исполнением нашей клятвы. Ты же не забыла её?

— Да как забыть-то? — девушка оторвалась от него и взглянула в его лицо ликующими глазами. — Я тоже помню…

— Что помнишь? — отрезвил их голос мистера Грейнджера. — Гермиона, что ещё за клятва?

В этот момент на шум в прихожей явилась и мать. Резко обернувшаяся Гермиона готова была хлопнуть себя по лбу. Она ведь никому, даже родителям, ни слова не сказала о своей помолвке! Но ситуацию неожиданно взялся разрешить Крум. Взяв возлюбленную за руку, он твёрдо посмотрел в глаза её отцу.

— Мистер Грейнджер! — свистящий голос Виктора мгновенно приобрёл стальное звучание. — Мистер… и миссис Грейнджер, я прошу отдать мне в жёны вашу дочь!

Столь внезапное заявление чужеземного гостя, как ни странно, не стало для Грейнджеров такой уж неожиданностью. Они прекрасно знали о романе своей дочери с болгарином Виктором Крумом; они впервые услышали о нём четыре года назад и единственные были осведомлены обо всех подробностях этой любви. Или не обо всех… во всяком случае, о состоявшейся помолвке, пусть и тайной, не ведали вплоть до этой минуты.

Какое-то время они молчали, не зная, что сказать — согласиться ли или сослаться на чрезвычайную молодость дочки и её избранника. Но две пары глаз, чёрные и карие, горели непреклонной решимостью, и все возражения Грейнджеров-старших как-то разом иссякли. Кому, как не им, было знать серьёзный, рассудительный нрав Гермионы? Да и Крум произвёл на них впечатление парня умного и смелого.

— Я ожидала приезда Виктора. Мы любим друг друга… — произнесла Гермиона, и в голосе её была такая мольба по адресу родителей не разрушать даже малейшим колебанием её счастья, что мать внезапно обратилась к ней:

— Значит, ты знаешь, что он приехал сегодня просить твоей руки? Ну, что же… это ваш выбор. Ты согласна — согласны и мы.

Глаза девушки вспыхнули благодарностью. Они с Виктором оба преклонили колени перед миссис Грейнджер. Та положила им на головы руки, а когда они встали, поцеловала обоих, после чего пригласила Крума поужинать.

Ужин прошёл очень оживлённо. Мистер и миссис Грейнджер весело шутили с дочерью и будущим зятем, который пришёлся им по душе уже с первых минут общения, но на Гермиону эти шутки не производили того конфузящего действия, как первый гневный вопрос отца, услышавшего её слова о клятве.

После еды новоявленные жених и невеста поднялись наверх: Гермионе захотелось показать Виктору свою комнату, как некогда он показывал ей свою в Крумларе. Обстановка дома Грейнджеров, хоть и гораздо проще, чем в родном особняке, Круму понравилась, ведь он всегда был неприхотлив. Но в самой спальне их ждал сюрприз: на кровати развалился преогромный рыжий кот с приплюснутой мордой. При виде незнакомца он чуть подался вперёд и посмотрел на него настороженным взглядом, будто прикидывая, чего можно ожидать от этого парня. Виктор тоже напрягся, но глядел на котяру выжидающе, как дуэлянт на противника.

— А это что… кот? — выдавил он, тронув Гермиону за плечо. — По-моему, это больше похоже на тигра.

— Да, это кот! — рассмеялась девушка и спокойно уселась на кровати. Почесав своего питомца за ушами, она обратилась к нему: — Знакомься, Косолапсус: это Виктор Крум, мой жених. Виктор, это мой кот Косолапсус.

— Очень приятно, — ухмыльнулся болгарин уголком рта. — А почему твой Косолапсус такой огромный?

— Потому что он — гибрид кошки и жмыра, — пояснила Гермиона. — Но это ему, кстати, только в плюс. Живёт очень долго, умён как человек, и возиться с ним не надо. Я его перед третьим классом купила.

— Интересно… И как же он отнесётся ко мне? — Виктор нерешительно подошёл поближе.

Вдруг Косолапсус спрыгнул с кровати, воспользовавшись заминкой гостя, и мягко потёрся об его ноги пушистой головой, а потом начал ходить вокруг него, продолжая ласкаться и преданно поглядывать ему в глаза. Крум аж опешил, но, сам не отдавая себе отчёта, совершенно успокоился. Он уселся на пол, протянул одну руку и стал осторожно гладить кота по удивительно мягкой длинной спине. Косолапсус сначала замер, однако под повторяющейся лаской быстро расслабился и замурчал от удовольствия. Виктор улыбнулся:

— Ты мой хороший!.. Ты теперь моё самое любимое животное. Как перед свадьбой отправимся в Крумлар, мы с Гермионой тебя с собой возьмём. И ты будешь жить у нас. Хочешь, Косолапсус, жить в нашем особняке?

Гермиона, сидящая на кровати, примолкла и только давилась смехом, не желая нарушать это занимательное зрелище. Отлично зная характер своего питомца, она уже могла догадываться, что к жизни в Крумларе тот привыкнет очень быстро.

Наконец Косолапсус поднял голову, и Круму почудилось, что кот улыбается ему в ответ. Косолапсус игриво оттолкнул руку юноши головой и неожиданно поднялся на задние лапы, оперевшись передними в грудь Виктору; взглянул ему в глаза по-человечески серьёзно, а затем лизнул его в щёку. Болгарина огорошило таким внезапным проявлением нежности, и, видимо, это было слишком очевидно, потому что Гермиона захохотала, а Косолапсус с наслаждением потянулся и, послав Круму проницательный взгляд, прыгнул обратно на кровать.

— Ты ему точно понравился, — сказала Гермиона по адресу жениха, принимаясь почёсывать кота за ухом. — Мой Косолапсус тоже умеет отличать хороших людей от плохих… Так ты говоришь, мы переедем в Крумлар? А твои родители знают об этом?

— Ну естественно, — помотал головой Виктор, почему-то не спешивший подниматься с пола. — Я же к тебе прилетел с их ведома. Просто, когда я сказал им, что хочу на тебе жениться, они почти сразу дали согласие. Они-то знают, что ты единственная моя девушка за всю жизнь… — тут он умильно взглянул на новоиспечённую невесту. — А жить в Крумларе — традиция у всех жён представителей моего рода. Ты же не против?

— Конечно, нет! Мне самой там так понравилось… — Гермиона взглянула в окно и мечтательно заулыбалась собственным воспоминаниям. — Да и твои родители — тоже.

— И они к тебе привязались, — добавил Крум, тоже вспоминая тот чудесный месяц на каникулах.

На короткое время в спальне воцарилась тишина. Но идиллия эта была внезапно нарушена чем-то небольшим, шустрым, покрытым перьями, что влетело в комнату через приоткрытую форточку и с шумом плюхнулось на стол. Рядом упал тонкий конверт.

— Свинринстель?! — воскликнула Гермиона, вскочив с постели и бросившись к столу. Нечто, оказавшееся молодым совёнком, утвердительно заухало.

— Свин… кто-кто? — запнулся Виктор, моментально подорвавшийся с пола.

— Свинринстель. Его так Джинни назвала, а вообще это совёнок Рона, — торопливо объяснила девушка. — И письмо прислал он же — гляди!

Она распечатала конверт и принялась читать послание. Собственно, это было даже и не письмо, а записка, и автором её действительно был Рон. Он приглашал Гермиону завтра в Нору, упоминая, что вчера к ним приехал Гарри и было бы неплохо собраться всей дружной компанией. Прочитав записку, Гермиона несколько задумалась: а хотел бы Рон, чтобы она прибыла не одна?.. Видимо, эти размышления отразились на её лице, потому что Крум подошёл к ней и через плечо её рассмотрел текст записки.

— Рон приглашает меня к себе… — прокомментировала Гермиона. — Виктор, ты поедешь со мной?

— Ты думаешь, что твои друзья не захотят видеть меня? — ответил Крум вопросом на вопрос. — Но ведь когда-то тебе придётся рассказать им правду… о нас с тобой. О нашей помолвке и будущей свадьбе. Мне кажется, что лучше сделать это уже завтра.

— Ну… наверное, ты прав, — девушка прижалась затылком к его груди. — Тогда поезжай завтра со мной. Но… где ты останешься ночевать? У нас?

— А где же ещё? — пожал плечами юноша. — Ты же ночевала в Крумларе… У вас не найдётся свободной комнаты?

Гермиона подумала немного и вспомнила:

— Да есть тут одна… как раз для гостей. Сейчас она пустует. Пойдём попросим папу с мамой, чтобы выделили её тебе.

— Пойдём, — согласился Виктор, и они оба направились к выходу из спальни. Косолапсус же остался лежать на кровати.

* * *

Ночь пролетела незаметно, а утром все собрались на завтрак. Виктору было в диковинку ощущать себя на месте Гермионы, жившей в Крумларе целый месяц, но Грейнджеры-старшие вели себя так же, как его собственные родители, и стремились доставить своему гостю и будущему родственнику всяческий уют. В итоге завтрак, как и вчерашний ужин, прошёл в приятной, оживлённой обстановке, и Крум совсем расслабился. Особенно ему нравилось то, что родители невесты абсолютно ничего не знали о его известности в магическом мире и обращались с ним как с равным, а не как с колдуном-аристократом и знаменитым квиддичным игроком. И сам Виктор был доволен, что запросто общается с обыкновенными маглами, с которыми к тому же в скором времени должен был породниться.

Когда завтрак был окончен, Гермиона вдруг обратилась к родителям:

— Мам, пап, я совсем забыла вам сказать: вчера вечером Рон пригласил меня погостить у него. Можно я поеду?

— Ну, можно, конечно, — разрешил мистер Грейнджер. — А как добираться-то будешь? Как обычно, на метро до Кинг-Кросса, а потом они тебя сами заберут?

Гермиона призадумалась было, но тут на выручку пришёл Крум:

— Почему на метро? а «Всполох» мой на что? На нём с ветерком и долетим!

— Точно! — сообразила Гермиона. — Спасибо, Виктор! Я наверх.

И побежала в свою комнату — готовиться к отлёту. Миссис Грейнджер тем временем удивлённо спросила будущего зятя:

— А ты что, тоже собрался в Нору? Или просто подбросишь туда Гермиону?

— Просто подброшу, — ответил Крум. — Ну и… надо же когда-нибудь рассказать её друзьям о нашей помолвке.

— Тогда — удачи тебе, Виктор, — пожелал мистер Грейнджер.

— Спасибо… — потупился тот и, не желая продолжать несколько смутивший его разговор, тоже бросился наверх.

Гермиона и в самом деле была там. Она уже переоделась в уличную одежду; даже успела взять в гостевой спальне «Всполох» жениха и теперь с интересом рассматривала метлу, зависшую над полом аккурат на подходящей высоте.

— Ну что, летим? — обратилась она к вошедшему Круму.

— На виду у всех маглов? нет, конечно, — кивнул Виктор. — Нам надо замаскироваться. Хотя бы прозрачаровальными чарами.

— Это как? — не поняла Гермиона. Хотя она читала о подобном трюке, на ней его никто ещё не применял.

— А вот так!

Крум встал почти вплотную к девушке, протянул руку и крепко стукнул Гермиону по голове волшебной палочкой. Та ойкнула от неожиданности: возникло ощущение, будто у неё на макушке кто-то разбил яйцо. По шее и спине потекли струйки прохлады. Гермиона посмотрела на свои руки — те приняли цвет и текстуру пола в спальне, будто она превратилась в человека-хамелеона. Она посмотрела на Виктора, но не увидела его — только неопределённые контуры на фоне окна.

— Виктор! — позвала девушка. — Ты где?

— Да тут я! — послышался рядом шелестящий голос, и контуры шевельнулись. — Садись на метлу, Хермивона. Да держись покрепче.

Гермиона нащупала древко «Всполоха» и с опаской уселась позади Крума, плотно обхватив его руками за пояс. Метла ещё чуть приподнялась и вылетела в открытое окно.

Полёт проходил весьма благополучно. Благодаря «прозрачарам» никто не видел двух молодых людей, летящих над Лондоном на метле; да и Виктор, ориентируясь по специальному миниатюрному компасу, приклеплённому у конца древка, знал, куда ему нужно держать путь… Между тем Гермиона, которая всё никак не могла привыкнуть к тому, что теперь её тело имеет текстуру утреннего неба, крепко прижималась к спине жениха и одновременно с любопытством глядела по сторонам. Она впервые видела Лондон и его окрестности с высоты птичьего полёта.

Так они летели не меньше получаса. Когда снизу стали попадаться сплошные поля и деревья — сельские пейзажи, — более опытная Гермиона сообразила, что они прибыли к месту назначения. Это понял и Крум, чей компас засветился мягким золотистым светом. Увидев метрах в двухстах полуразваленный дом в несколько этажей, знакомый ему по свадьбе Флёр, он скомандовал:

— Та-ак… Снижаемся!

«Всполох» плавно пошёл на посадку. Приземлился Виктор очень даже аккуратно, не причинив дискомфорта ни себе, ни своей пассажирке. Едва сойдя с метлы, он извлёк из кармана палочку и постучал по голове сперва самого себя, а потом Гермиону. Через несколько секунд они вновь вернулись к своему обычному виду: прозрачаровальное заклятие было снято.

— Ну вот и долетели. Где же твои друзья, Хермивона? — осведомился Виктор.

Девушка не успела и рта раскрыть, как входная дверь Норы внезапно распахнулась и юношеский голос радостно прокричал:

— Вот она! Привет, Гермиона! Как добралась?

Из дома выбежал Рон, а за ним — Джинни и Гарри. Все они были явно обрадованы увидеть любимую подругу. Но, заметив рядом с ней высокого сутуловатого брюнета, в котором не составило труда опознать Виктора Крума, они удивились и замерли, выпучив глаза.

— А ты что тут делаешь? — спросил Рон не совсем вежливо. Сейчас он и думать забыл, что перед ним стоит его бывший квиддичный кумир, и даже сжал кулаки от нахлынувшей вдруг ревности.

— Ничего. Я просто помогал Хермивоне добраться сюда, — Крум качнул перед ним «Всполохом». — Но если вы мне не рады, я могу улететь.

Смущённый, он повернулся к оппоненту спиной и хотел было оседлать метлу, но Гермиона тронула его за плечо:

— Нет, Виктор, останься!.. Разве ты сам не хотел прибыть сюда?

Довод её был слишком убедителен, и Крум развернулся обратно, по привычке взвалив «Всполох» на плечо. Слова и поведение невесты внушили ему надежду на благополучный исход их намерения. В этот момент подала голос Джинни:

— Гермиона!.. а действительно, что тут делает Виктор Крум? Он специально к тебе прилетел?

Гермиона тоже поначалу застеснялась от таких слов, но тут же поняла, что если сейчас решительно не объяснится с друзьями, то позже и подавно ничего не получится. Сделав глубокий вдох, она ответила:

— Ну… в общем, да. Ты права, Джинни. Виктор действительно прилетел ко мне. И мы с ним… — она чуть запнулась, — официально помолвлены. Я его невеста.

Джинни от изумления разинула рот. В шоке был и Гарри; ахнув, он стал задумчиво чесать затылок. Но их эмоции можно было понять: ведь отношения Гермионы с Виктором прошли мимо них, за исключением Тремудрого Турнира. И только Роново лицо приняло совсем потрясённое выражение. Он вспомнил ту самую сцену, случайно увиденную им в саду в день свадьбы Билла, и понял, что Крум сдержал своё слово.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что… встречалась с ним всё это время? — наконец выдал Гарри, нарушив молчание.

— Да… — выдохнула Гермиона несколько охрипшим голосом, но затем повторила уже увереннее: — Да!

И Виктор, стоявший с ней рядом, помотал головой.

— Так расскажи нам! — попросила Джинни. — Расскажи скорей!..

Все пятеро зашли в тень деревьев, в садовую беседку, рассчитанную человек на семь. Именно там Гермиона (Крум предпочитал молчать и лишь местами вставлял свои комментарии) и поведала друзьям всю историю своей первой и единственной любви, начав с первой встречи в библиотеке и закончив вчерашним появлением Виктора у неё дома. Гарри и Джинни слушали с огромным интересом, нередко перебивая Гермиону вопросами, не в силах сдержать своё любопытство. Видно было, что они изумлены до крайности, но не осуждают «мезальянс» подруги. И лишь один Рон взирал на неё напряжённо, по временам посылая в сторону болгарина ревнивые взгляды. Любовные признания, подслушанные им год назад, никак не выходили у него из головы.

Наконец, когда Гермиона завершила свой рассказ, он склонился к ней и негромко спросил:

— Гермиона… можно поговорить с тобой? Только наедине.

— М-м… можно, — девушка немного нервно закусила губу. Вроде бы она уже всё объяснила… Чего же Рон от неё хочет?..

Оставив Гарри и Джинни в беседке вместе с Виктором, она встала и вслед за Роном направилась в глубь сада. К счастью, тот не был намерен уходить слишком далеко. Миновав пару тропинок, он остановился и горестно заговорил:

— Значит, теперь ты невеста Крума… А как же я, Гермиона? Разве ты забыла наши подколы, наши ссоры… нашу дружбу, в конце концов? Зачем, ты думаешь, я целовался с Лавандой на виду у всей школы? Мне хотелось, чтобы ты ревновала меня!.. чтобы обратила на меня внимание… Ведь я был влюблён в тебя.

Однако девушка с расстроенным видом покачала головой:

— Но я-то не была влюблена, Рон. Все эти годы я считала тебя своим другом, братом, но не своим парнем. Может, я и могла бы ответить тебе взаимностью, но благодаря Виктору я поняла: любовь — это не глупые ссоры и обиды, а взаимопонимание и поддержка. Это то, что дарует нам счастье. Всё это я обрела с ним, Рон. Ты хороший друг, как и Гарри, и мне не хочется тебя терять… но ты мне как брат — не более того. Прости меня, пожалуйста…

Было около минуты молчания; Рон кусал губы и пинал носком ботинка землю. Гермиона в тревоге следила за ним. Наконец юноша поднял голову и как-то по-детски, но необычно серьёзно, спросил:

— А этот твой Крум… ты его любишь?

— Всем своим сердцем, — столь же искренно ответила девушка.

При этих словах, сказанных так просто и честно, Рон ощутил, как душа его окончательно оттаяла. Возникшее в нём чувство уже не имело ничего общего с ревностью и сожалением, что были год назад. Он осознал: если он действительно любит Гермиону и желает ей всего самого лучшего, то надо, чтоб она и была счастлива, пусть даже и не с ним. Видеть любимую подругу истинно счастливой — это ли не радость настоящего друга?

И, глядя на встревоженное лицо девушки, он скрепя сердце выдавил:

— Хорошо… Тогда я… не против вашего союза. Будь счастлива с Крумом, Гермиона. И знай, что я отпускаю тебя.

Гермиона облегчённо выдохнула, но сердце её преисполнилось жалости к другу. По его грустным глазам она поняла, чего ему стоило такое проявление благородства. Ей захотелось утешить Рона, и, шагнув вперёд, она благодарно обняла его.

— Спасибо тебе, Рон… спасибо, что понял меня. Ты настоящий друг. Но я ведь не единственная в мире. Может, ты найдёшь своё счастье с другой девушкой… Желаю тебе поскорее найти такую.

— Хоть бы так… — вздыхал тот, утешающе поглаживая девушку по плечам.

Простояв так с минуту, они отнялись друг от друга с чувством избавления от тяжкого груза вины, которая столько их мучила, и спокойно пошли обратно к беседке. Гермиона рассчитывала застать там неловкое молчание, но уже вблизи с удивлением услышала смех Гарри и Джинни на фоне грудного голоса Крума, рассказывающего какую-то байку из своей спортивной карьеры. Оказалось, что по уходе её и Рона все сперва действительно молчали, но Джинни, как бывший ловец команды «Гриффиндора», не смогла утерпеть, чтобы не задать Виктору вопрос: как он умудряется так мастерски гоняться за снитчем. Они разговорились, и вскоре Джинни и Гарри пришли к выводу, что вести беседу с этим заморским гостем даже очень приятно.

Рон многозначительно покашлял. Услышав это даже сквозь смех собеседников, Джинни повернулась к брату:

— А, уже вернулись?

— Вернулись, вернулись, — кивнула Гермиона, ощутив, как её губы расползаются в невольной улыбке. — А вы, вижу, уже нашли с Виктором общий язык?

— Да, нашли, — подтвердил Гарри. — Кстати, Гермиона, мы хотели спросить: а вы пригласите нас с Джинни на вашу свадьбу?

Девушка тряхнула головой и поглядела на своего жениха — в его глазах и без слов читалось согласие.

— Конечно, пригласим. А вы ожидали чего-нибудь другого?

Распускает тугие косы

Под масличной юной луною;

В тишине танцует, смеётся,

Будто впрямь и стала женою…

Поздно зовёте, друзья:

Я сама себе незнакома.

Ведь я — я уже не я, мама,

И дом мой — уже не дом мой.

Мельница, «Ветер»

В Норе Гермиона и Крум провели почти весь день, сами того не ожидая. Джинни была общительна, приветлива; Рон тоже больше не смотрел на Виктора зверем. С его подачи гости зашли в дом, где Гермиона представила остальным членам семейства Уизли своего донельзя смутившегося жениха. Мистер и миссис Уизли, будучи прекрасно осведомлены, кто такой Крум, встретили его не так невозмутимо, как Грейнджеры, но по просьбе Гермионы не засыпали его излишними вопросами. Удержаться не смогли Джордж и гостивший в то время дома Чарли, которые не преминули завести с Крумом профессиональную и очень «философскую» беседу на спортивные темы. Поначалу Виктор только мычал, смущался и краснел, но вскоре освоился среди новых знакомых и уже гораздо смелее стал по их просьбам рассказывать о своих достижениях. То и дело к ним подключался Гарри, Джинни, а иногда даже Рон. Веселье и взаимопонимание были полнейшими.

Только Гермиона не присоединилась к общей беседе: ведь она совсем не интересовалась квиддичем. Сперва она решила помочь миссис Уизли на кухне, а потом, когда дела закончились, вновь обернулась к Виктору, рассчитывая, что теперь-то, наверно, он обратит на неё внимание. Не получилось — тот с увлечением рассказывал новым приятелям все подробности Кубка мира 1994 года с своей стороны. Разочарованно вздохнув, девушка тихонько вышла из столовой, направившись на улицу. Отрывать Крума от очевидно интересного разговора ей не хотелось, а уж устраивать сцены и выставлять себя ревнивой эгоисткой — тем более. После школьных лет, потратив столько времени на глупые ссоры с Роном, Гермиона научилась быть более смирной и понимающей. Впрочем, кроме Уизли-старших, в первые минуты никто даже не заметил её отсутствия: все были слишком увлечены беседой с Крумом, оказавшимся, к удивлению детей Уизли, совершенно простым и по-своему очень милым парнем.

— …А теперь представьте себе, что со мной было, когда мне с таким носом пришлось ловить снитч! — смеялся Виктор грудным смехом, хотя тогда, после удара бладжера, который в него запустил ирландский загонщик Квигли, ему было совсем не весело. И все его собеседники тоже хохотали.

— Правда, весело? скажи, Гермиона? — Джинни повернулась направо, рассчитывая услышать одобрение подруги, но за столом никого не оказалось.

— Ой! а где же Гермиона? — спохватилась она.

— Правда, где? — подхватил Рон. — Мам, ты не видела, куда она ушла?

Миссис Уизли качнула головой и только фыркнула:

— Где ж ей быть? На улице! Вы бы ещё дольше болтали — она бы вообще сама домой улетела… на твоей метле, — кивнула она в сторону Крума.

Виктор, мгновенно оценивший ситуацию, хлопнул себя по лбу:

— Вот же я дурак!.. Что-то совсем я с вами заболтался. Пойду-ка тоже на улицу…

И поспешил выйти, не желая, чтобы за ним увязались все остальные. К счастью, все Уизли и Гарри поняли, что Виктору и Гермионе нужно побыть одним, и остались на кухне. Один неугомонный Джордж хотел было пойти посмотреть, о чём они там будут говорить, но мать так строго зыркнула на него, что он тут же застыл и от греха подальше уселся обратно.

Гермиона и вправду обнаружилась во дворе. Она стояла около парадного крыльца и, приподняв голову, задумчиво взирала на небо, уже начинавшее подёргиваться сумерками. Крум осторожно приблизился к ней, коснулся рукой плеча — девушка резко обернулась:

— Виктор? а ты зачем вышел?

— За тобой, — невозмутимо ответил Крум. — А почему ты ушла?

— Да мне показалось, что тебе там и без меня интересно… — протянула Гермиона как будто спокойным голосом. Но Виктор уловил в её тоне напряжённые нотки и насторожился:

— А что не так, Хермивона?

— Да то, что, оказывается… я тебе на таких посиделках не нужна, — нехотя обронила девушка. — Действительно, зачем?.. Ты нашёл общий язык с Гарри, с Роном, с его семьёй… можешь болтать с ними о квиддиче, а я — так, сбоку припёка…

Крум ощутил угрызения совести: он же и впрямь совсем не вспоминал о своей невесте за время этой болтовни! Как он мог забыть, что Гермиона квиддичем не интересуется? А ведь даже не обратил внимания, когда она вышла из кухни…

— Хермивона, ну что ты такое говоришь!.. — начал он примирительно, но вместе с тем как бы извиняясь. — Ты мне не нужна?.. Как тебе такое в голову могло прийти?

— А зачем я тебе, когда ты говоришь с кем-то на спортивные темы? — возразила Гермиона так, словно пыталась растравить собственную душу. — Тебе, я вижу, и без меня в таком случае хорошо.

Но тут Крум понял, что этот разговор грозит зайти в тупик, и прибег к своему старому, испытанному средству: ласково обнял Гермиону за плечи, прижал к себе и поцеловал в висок. Девушка вздрогнула от неожиданности, но тут же расслабилась: объятия Виктора всегда действовали на неё умиротворяюще, заставляя забыть все обиды и горести.

— Ну извини, извини меня, Хермивона… Виноват, — прошелестел юноша. — Обещаю: когда я соберусь болтать с кем-то о квиддиче, то предупрежу тебя, чтобы ты не расстраивалась. Хорошо? — улыбнулся он.

Гермиона так и растаяла:

— Хорошо, хорошо. Тогда и я обещаю, что не буду расстраиваться из-за пустяков. Кстати, а когда мы домой полетим?

Крум вскинул взгляд на небо и увидел, что оно уже постепенно тяготеет к вечеру. Возвращаться же в Лондон затемно ему было совсем не охота.

— Да хоть сейчас! — ответил он. — Пошли пока обратно в дом: я метлу заберу, и мы спокойно попрощаемся с хозяевами.

Гермиона согласно закивала. И жених с невестой вернулись на кухню, откуда по-прежнему никто не расходился. Увидев, что Крум забирает из угла свой «Всполох», Гарри подал голос:

— Виктор, а вы с Гермионой уже разве собрались улетать?

— Да, да, нам пора, — кивнула девушка. — Спасибо за гостеприимство, миссис Уизли.

— Всегда пожалуйста, — добродушно откликнулась хозяйка дома. — Ты хоть нас-то не забывай, Гермиона. Хотя, Рон нам уже сказал, что ты его и Джинни на свадьбу пригласила… Надеюсь, будешь нас потом навещать?

— Конечно, буду, не сомневайтесь, — Гермиона обнялась с ней на прощание.

— …может, даже с детьми, — ехидно добавил Джордж. Несмотря на трагическую гибель близнеца, извечное шутовство не выветрилось из его характера.

— Да перестань ты!.. — отмахнулась гостья. — Всё, нам пора. До свидания!

Все вразнобой попрощались с ней и Крумом, но на улицу вышли только Рон, Джинни и Гарри. Сердечно переобнимавшись с ними, Виктор и Гермиона прозрачаровали себя, уселись на «Всполох» и взяли курс на Лондон, к дому Грейнджеров.

* * *

Гостевание Крума у Грейнджеров-старших растянулось на целых два дня. Родители Гермионы в самое короткое время успели полюбить этого доброго, необыкновенно скромного, пусть и стеснительного, юношу как родного сына. Виктор всегда держал себя так, будто и не был наследником аристократического колдовского рода. На сей раз уже Гермиона водила его на экскурсии по Лондону, и он с интересом впитывал подробности магловского города, как и она когда-то изучала его родную Варну. Девушка смеялась, когда жених задавал ей какие-нибудь совершенно нелепые вопросы, вполне, впрочем, естественные для чистокровного колдуна. Они обсуждали всё, что только видели по дороге. Иногда Крум, забываясь, начинал что-то говорить по-болгарски, а невеста не перебивала его: уж очень он был красив в такие моменты. И сердце её буквально млело от нежности.

На третий день по окончании обеда Виктор неожиданно сказал будущим родственникам:

— Мистер Грейнджер, миссис Грейнджер, я очень рад, что вы так хорошо ко мне отнеслись, и я бы с удовольствием погостил у вас ещё немного… но мне пора возвращаться домой, в Крумлар. Надо помочь папе с мамой подготовить всё к свадебному торжеству.

— А сколько гостей вы собрались приглашать? — спросил мистер Грейнджер. — Много? Ты же вроде как знаменитость… ну, у себя на родине.

— Да нет, я только троих позвал, — при последних словах собеседника Виктор скривился, словно от зубной боли. — Это мои бывшие одноклассники: Вишеслав, Добривой и Замфир. А Хермивона позвала Гарри и Рона с Джинни.

— Точно! — Гермиона хлопнула себя по лбу. — Совсем забыла: можно ещё пригласить Луну Лавгуд! Да и Билла и Флёр тоже. Ты не против, Виктор?

— Билл и Флёр — да. Против них ничего не имею, — согласился жених. — А Луна Лавгуд… это что, та самая странная танцовщица на их свадьбе?

— Да, это она. Но Луна — моя подруга, — уточнила девушка более твёрдым тоном. — И я бы хотела, чтоб она тоже побывала уже у нас на свадьбе.

— Ну, хорошо, хорошо… — Крум замотал головой. — В принципе, можно и её позвать. — И подумал про себя: «В конце концов, того символа у неё на шее не было».

Тут в разговор включилась миссис Грейнджер:

— А как ты, Виктор, домой добираться будешь? Опять на метле?

— Ну, в общем, да. Если только… — юноша покосился в сторону невесты. — Хермивона, ты как, со мной?

— Конечно, с тобой! — с готовностью воскликнула девушка. — Ведь свадьба-то моя!

— Спасибо… — улыбнулся Крум. — Только лететь в Варну на метле вдвоём — слишком долгое и рискованное дело. Я-то один летел, но я привычный… Хорошо хоть, у меня при себе летучий порох есть. Так что воспользуемся камином, Хермивона.

— Ну, ладно… А когда?

— Да хоть сейчас! Только вещи сперва собери.

Кивнув, Гермиона вскочила из-за стола и стремительно побежала к себе в спальню готовиться к отъезду. А Виктор, уже основательно изучивший дом Грейнджеров, направился прямиком в гостиную: подготавливать для этого камин. Родители Гермионы поспешили за ним следом.

В гостиной Крум, увидев в камине сложенные дрова, не стал излишне заморачиваться и попросту направил на них свою палочку с возгласом:

— Инсендио!

Мгновенно вспыхнул жаркий огонь, да так весело затрещал, будто горел уже по меньшей мере час. Убрав палочку обратно в карман, Виктор пошёл наверх за своим «Всполохом»; мистер и миссис Грейнджер остались в гостиной ждать его и Гермиону.

Ждать пришлось относительно недолго. Уже через десять минут они оба вышли в гостиную: Виктор — с метлой на плече, а Гермиона — с той самой бисерной сумочкой, которую носила с собой во время поиска крестражей. Сейчас там помещались все вещи, которые она решила взять в Крумлар. Косолапсуса, правда, она взять с собой не осмелилась — не через камин же его тащить! — поэтому намеревалась попросить об этом Рона или Джинни, когда те поедут на свадьбу.

Подойдя к камину, Крум извлёк из кармана пакетик того самого летучего пороха, который присылал Гермионе три года назад; надорвал его и высыпал в огонь. Языки пламени тут же взвились, приобрели изумрудный цвет и вместо жара дохнули приятной прохладой.

— Ну что, давайте прощаться? — обернулся Крум к родителям невесты.

— Погоди, Виктор, — неожиданно произнесла миссис Грейнджер. — Ты так и не сказал нам самого главного: мы ведь тоже приглашены на вашу свадьбу?

— Разумеется, — подтвердил юноша. — А в чём дело?

— Но мы же… мы же маглы, как вы говорите; а твои родители — чистокровные колдуны… Думаешь, они захотят видеть нас на празднике?

Виктор не успел ничего толком ответить, как вмешалась Гермиона:

— Конечно, мам! что за вопрос? Они и ко мне отнеслись как к родной, когда я гостила у них, а уж вы-то вообще прибудете в качестве их настоящих родственников! Так что даже не переживайте.

— Хермивона права, — добавил Виктор. — Мои папа с мамой вовсе не высокомерные снобы. Сами посудите, миссис Грейнджер: если они согласились на мой брак с маглорождённой, так разве не примут родителей моей избранницы в своём доме?

— Правда? Ну, тогда всё в порядке, — с облегчением согласилась мать.

И отец тоже обрадованно закивал головой, но вдруг спросил:

— А как мы добираться-то будем? Виктор, у тебя есть ещё немного этого… пороха?

— Есть: как знал, что пригодится, — Крум с улыбкой вручил мистеру Грейнджеру ещё один пакетик. — Как только в Крумларе всё будет готово для торжества, мы пришлём к вам нашего филина Хубо, и тогда вы воспользуйтесь камином точно так же, как сейчас это проделаем мы с Хермивоной. Хорошо?

— Хорошо, хорошо… — мистер Грейнджер положил пакетик сверху на каминную решётку. — Ну… пока, что ли…

Они с матерью по очереди обнялись на прощание сперва с Гермионой, потом с Виктором, после чего болгарин шагнул в продолжающее полыхать зелёным пламя и с возгласом: «Крумлар!» исчез в огненном вихре. Как только волнение улеглось, вслед за женихом эту же процедуру проделала Гермиона. Её закружило со страшной скоростью, и гостиная сгинула в потоке изумрудного огня.

* * *

Гермиону вертело всё быстрее и быстрее; руки она привычно прижимала к бокам; мимо изредка вспыхивали неясные очертания каминов — её стало несколько мутить, и она зажмурилась. Наконец, почувствовав, что движение замедляется, вы­бросила руки вперёд и приостановилась как раз вовремя, что­бы не выпасть ничком из очага в той самой гостиной Крумлара, где она вывалилась без малого три года тому назад. Поднявшись на ноги, девушка увидела Виктора — тот, очевидно, прибыл не больше чем за минуту до неё — и его родителей, находившимся буквально в метре от места её приземления.

Мать Виктора приветливо улыбнулась будущей невестке:

— Ну что же ты стоишь у камина, Хермивона? — она по привычке назвала её этим исковерканным именем. — Привет!

— Здравствуй, Хермивона, — в тон жене произнёс мистер Крум.

Девушка кинулась к ним в объятья. Она уткнулась лицом в грудь Крума-старшего; тот, погладив её по спине, поцеловал в макушку. Гермиона обняла миссис Крум — аристократка вздохнула и поцеловала её в щёку.

— Здравствуйте, мистер Крум, миссис Крум…

Виктор, стоявший в двух шагах, с улыбкой взирал на эту идиллию. Но вдруг его мать разомкнула объятия и воскликнула:

— Да что же мы стоим-то? Иди, садись сюда, Хермивона, — она подвела девушку к одному из диванов, расположенных неподалёку. — Рассказывай, что было с тобой за это время!.. Ведь три года, почитай, как не виделись!

И Гермиона только рада была исполнить эту просьбу. Перейдя на диван, где и устроилась рядом с хозяевами особняка, она поведала им всю свою историю, начиная от пятого класса и кончая победой над Вольдемортом. Рассказчицей она была прекрасной, и Крумы-старшие слушали её с неиссякаемым интересом, то и дело перемежая общее повествование комментариями. Умолчала Гермиона только о своих сердечных терзаниях, связанных с Роном: эту тайну она намеревалась сохранить неприкосновенной. Когда она рассказывала о шестом классе, глаза её устремились на Виктора с немой просьбой не упоминать о её письмах на рождественских каникулах, и юноша понял всё и благоразумно не стал встревать в разговор. Мысленно невеста поблагодарила его.

Наконец, спокойно завершив рассказ, Гермиона бросила взгляд на громадное окно в гостиной. Сад Крумлара уже начинал затягиваться дымкой сумерек: вечер упорно одолевал догорающий летний день. Поняв, что уже поздно, девушка выдохнула:

— Устала я что-то столько болтать. Может, пойдём уже поужинаем?

— Ну, пойдём. Помнится, в прошлый раз ты тоже подала такую идею… — вспомнил мистер Крум, и все рассмеялись этой шутке.

Уже знакомым Гермионе путём они спустились на первый этаж. Только теперь Гермиона шла наравне с Крумами: не как по музею, а как по хорошо знакомому дому. За три года из её воспоминаний успело уже многое изгладиться, и сейчас она освежала в памяти прежде знакомые детали интерьера.

В столовой мистер Крум хотел было опять выкликнуть домовика лично, но Гермиона жестом попросила его молчать и позвала сама:

— Смилчо!

Через секунду раздался негромкий хлопок, и у стола возник домовый эльф. Он совсем не изменился: всё то же сморщенное лицо, острый нос и лопоухие уши. Но при виде той, кто его позвал, в огромных серых глазах Смилчо вспыхнула необычайная радость. Издав восторженный вскрик, он подбежал к девушке:

— Молодая хозяйка Гермиона! молодая хозяйка вернулась!

У Гермионы перехватило дыхание — Смилян в порыве чувств ударил её под рёбра и крепко обнял за талию.

— Я т-тоже… тоже рада тебя видеть, Смилчо, — выдавила она наконец, когда домовик оторвался от неё, продолжая смотреть ликующим взглядом. — Могу тебя… обрадовать: скоро я стану твоей хозяйкой на вполне законных основаниях.

— Смилчо будет только рад этому! Молодая хозяйка Гермиона — отличная пара для молодого хозяина Виктора, — ответствовал эльф, чем неожиданно заставил девушку смутиться. — Что господа пожелают на ужин?

Гермиона обернулась к Крумам-старшим с немым вопросом, и мистер Крум чуть мотнул головой: дескать, проси чего хочешь. Немного подумав, она попросила:

— А принеси йоркширских пудингов, Смилчо. Знаешь, что это такое?

— Конечно! Сейчас всё будет!

Домовый эльф исчез, а Гермиона спокойно уселась за стол рядом с женихом.

Йоркширские пудинги действительно появились в самые короткие сроки. Это лёгкое, традиционно английское блюдо, к удовольствию Гермионы, понравилось и Круму, и его родителям. Ели все с аппетитом и нахваливали. Про себя Гермиона решила, что понемногу будет приучать их к английской кухне, как когда-то они приучали её к болгарской.

По окончании ужина миссис Крум поинтересовалась:

— Хермивона, а где ты спать-то будешь? В той же комнате, что и тогда?

— Само собой, — кивнула девушка. — А где же ещё? Ну, разве что после свадьбы можно будет подыскать какую-нибудь третью спальню… — она переглянулась с Виктором. Тот согласился:

— И то верно. А спальню выберем любую: побольше или покрасивее. Ведь у нас их много!..

— Кстати, а когда готовиться-то начнём? — ввернул мистер Крум. — Хермивона, ты же пригласила своих друзей?

— Конечно, пригласила. Гарри Поттера и Рона и Джинни Уизли, — перечислила Гермиона. — И ещё мы с Виктором позовём их брата Билла и его жену Флёр — ну, у которых мы в прошлом году на свадьбе были.

— А! что-то вроде «ответного жеста»? Понятно… — Мистер Крум тряхнул головой. — А твои родители тоже будут?

— Будут, — ответила Гермиона машинально, внутренне обрадованная, что Виктор оказался прав. — Я попрошу их, чтобы они поехали вместе с остальными.

На том и порешили. Вскорости, распределив между собой обязанности по свадебной подготовке, все отправились спать. Как и в прошлый раз, Виктор и Гермиона дошли до своих спален вдвоём и, пожелав друг другу спокойной ночи, разошлись по комнатам. Правда, в глубине души оба они вспомнили ту ночь накануне их разлуки, но предпочли умолчать об этом и сдержать свои желания. В конце концов, уже меньше чем через неделю им предстояло стать законными супругами.

* * *

О свадьбе Виктора Крума решено было никому не разглашать, поэтому подготовка проходила в величайшей тайне, выходя за пределы Крумлара только в виде приглашений, которые были посланы всем гостям. Письмо родителям Гермионы отнёс Хубо; для отправки же остальных посланий мистер Крум специально взял напрокат с десяток сов. Свадебное платье Гермиона добывала сама, пользуясь своим болгарским псевдонимом «Гергана Калоянова», и помогала миссис Крум и Виктору украшать парадный зал особняка — тот самый, где и должна была пройти церемония.

Все были заняты. Подготовка тянулась целую неделю.

* * *

В главном зале Крумлара собралось не более десяти человек. Все они были празднично разодеты и вполне дружески общались между собой. Гарри и Рон, которые по просьбе Гермионы всё-таки привезли с собой Косолапсуса (сейчас гулявшего где-то по особняку), весело болтали с Виктором, стоявшим вместе со своими друзьями возле алтаря. Крум выглядел особенно эффектно: одетый в парадную чёрную мантию, он напоминал гордого орла, и даже его хищное лицо сейчас казалось очень красивым. Он старался держать себя в руках, как и подобало настоящему аристократу, но всё равно волновался и нетерпеливо поглядывал на дверь, откуда должна была появиться Гермиона в сопровождении своего отца, который вызвался провожать её к алтарю.

И вот из золотистых шаров — общей черты на всякой колдовской свальбе — зазвучала торжественная музыка. Все присутствующие почти синхронно повернулись ко входу в зал.

В дверях возникла Гермиона: под руку её вёл отец, а чуть позади следовали подружки невесты — Джинни и Луна. Сама Гермиона, облачённая в изящное белое платье, волнами опускающееся почти до самого пола, изрядно волновалась, но силилась не выказывать этого. Она видела, каким восторгом и трепетом преисполнились глаза Виктора при взгляде на неё, и это её успокаивало, помогая снять напряжение.

Все её друзья принялись перешёптываться меж собой, а Добривой, Замфир и Вишеслав тихо отошли в сторону, чтобы не мешать счастливому жениху принять невесту. Правда, Войко перед этим незаметно ткнул Виктора в бок и подмигнул, словно напомнил другу о той самой ночи — ночи, когда не без его помощи Виктор и Гермиона признались друг другу в любви…

Взяв руку невесты в свою, Крум украдкой шепнул:

— Потрясающе выглядишь… Ты просто очаровательна, Хермивона.

— Ты тоже… — улыбнулась девушка в ответ. — Прямо как на Святочном балу!

Но вот поднял палочку «устроитель свадеб» — музыка из шаров смолкла, и все в зале замерли.

— Господа, — заговорил устроитель, — мы собрались здесь ныне, чтобы отпраздновать союз двух любящих сердец…

Это была стандартная фраза — Билл и Флёр немедленно её узнали. Вспомнили и новобрачные, но отметили это где-то про себя: сейчас их внимание было поглощено друг другом.

— …Согласен ли ты, Виктор Крум, взять в жёны Гермиону Грейнджер, любить её и хранить ей верность до конца своих дней?

— Согласен, — прошелестел жених, не сводивший глаз со своей невесты.

— Согласна ли ты, Гермиона Грейнджер, взять в мужья Виктора Крума, любить его и хранить ему верность до конца своих дней?

— Да, — чуть громче обычного ответила невеста, ожидая заключительной части церемонии.

— В таком случае я объявляю вас соединёнными навеки.

Молодожёны обменялись обручальными кольцами и крепко взялись за руки. Их покрыла пелена сверкающего пламени, выпущенного из палочки «устроителя». Последняя вспышка магии — и Гермиона Грейнджер стала госпожой Крум. Маглорождённая ведьма стала женой чистокровного мага. Это и впрямь был чистой воды мезальянс, но взгляды молодых лучились таким счастьем, что никто даже и не вспомнил об этом. Гости радостно зааплодировали, и под этот общий всплеск эмоций новоиспечённые супруги страстно поцеловались.

Обряд был закончен, и Гермиона почти физически ощутила, как родовое гнездо Крумов стало подчиняться ей. Теперь она здесь полноправная хозяйка, наравне с матерью Виктора.

Преобразовав всё в зале для праздничного пира, «устроитель свадеб» тихо телепортировал, ибо его миссия была уже выполнена. Гости столпились вокруг молодожёнов. Пока Виктор стоял в стороне и разговаривал с Замфиром, Войко и Вишо, Гермиона принимала поздравления друзей и объятия матери и свекрови.

— Гермиона, поздравляю! — во весь голос крикнула Джинни, оттеснив Рона.

— Спасибо, — искренне улыбнувшись, ответила ей подруга.

— Поздравляю, госпожа Крум, — произнёс сбоку чей-то радостный голос. Гермиона мигом повернулась и увидела Билла, стоявшего под руку с неизменной Флёр.

— Долг платежом красен, а? Сначала вы гуляли у нас на свадьбе, теперь мы на вашей… — со смешком заметила француженка.

— Это уж точно, — не менее весело ответила Гермиона и, немного побеседовав с нею и Биллом, отошла к мужу.

Неожиданно заиграла плавная музыка, сообщая молодожёнам и гостям о первом танце. По правилам, первыми должны были станцевать виновники торжества, а потом — новоиспечённые тёща с зятем.

Чета молодых Крумов вальяжно прошла в середину зала и закружилась в вальсе. Гермионе это напомнило их первый танец на Святочном балу. Виктор по-прежнему несколько сбивался с ритма из-за своей неуклюжести, однако девушка почти не обращала на это внимания. При каждом повороте, когда их лица становились не заметны для остальных, Крум невесомо целовал её то в щёку, то в губы. А Гермиона смеялась так беззаботно, будто в зале никого, кроме них, больше не было.

Едва их музыка закончилась, началась следующая. Теперь Виктор вальсировал с матерью Гермионы. Последовав их примеру, прочие гости тоже начали развлекаться. Гермиона же, станцевав с мистером Крумом, уселась за стол и стала ждать пира. Танцевать ей больше не хотелось, и она всячески отвергала любые приглашения, сделав исключение для одного только Рона. Зато с бывшими дурмстранговцами, потерпевшими неудачу, она отлично пообщалась в дружеском тоне и мысленно прикинула, что из них могут получиться неплохие приятели не только для Виктора, но и для неё.

* * *

В ту ночь Виктор ждал Гермиону в их общей, супружеской спальне, как ждал в своей три года назад. И в ту ночь, среди подоткнутых подушек, Гермиона, опустившись рядом с ним, обвила руками его шею. И руки её были такими мягкими, и распущенные волосы пахли свежестью… Даже будучи нежной, она никогда не казалась слабой. Сейчас же — казалась. На этих свежих белоснежных простынях, в белой, такой же свежей ночной сорочке, с огромными карими глазами, она была и слаба, и беззащитна, и прекрасна несказанной хрупкой прелестью, точно бабочка, севшая на цветок.

— Виктор… я… — Гермиона не знала, что сказать.

— Не надо слов, Хермивона… — юноша покачал головой и положил палец на губы девушки.

Где-то внутри обоих прогремел взрыв, и молодожёны уже не заметили, как оказались в объятиях друг друга. Оба они думали лишь об одном — как долго длилось томительное ожидание. Но оба и сходились в одном мнении: наконец-то ему пришёл конец.

Крум подхватил молодую жену на руки и бережно, точно хрустальную, уложил на кровать рядом с собой. Он больше не мог терпеть. Не мог скрывать своих мечтаний и желаний. Он отбросил всю свою скованность, забыл о докучливых фанатках, которые и знать не знали о его женитьбе. Сейчас с ним была его единственная любовь и распаляла в нём жар своими прикосновениями.

Юноша сдёрнул тонкую ткань сорочки, и его почти затуманенному от страсти взору предстало хрупкое девичье тело, кожа которого была усеяна мурашками — то ли от ночной прохлады, то ли от возбуждения.

— Хермивона… Ты моя… — прохрипел Виктор, откидывая сорочку в сторону и покрывая желанное тело короткими поцелуями.

Гермиона податливо выгнулась, желая чувствовать новые и новые ласки своего болгарина. Уже давно она окончательно поняла, что чуть не совершила ошибку, разрываясь между чувствами к нему и Рону. Рон никогда не любил её так, как Виктор, что некогда предпочёл её всем остальным девчонкам Хогвартса.

Три года разлуки сделали своё дело. Чувства влюблённых стали только крепче, отчётливее, откровеннее.

Девушка не успела заметить, как парень также оказался без одежды. Но она не могла не увидеть красоты его тела. Бархатная кожа красиво обтягивала мускулы Виктора и буквально обводила каждый кубик пресса.

— Хермивона… — вновь просвистел Крум, когда жена осторожно коснулась губами его шеи, спускаясь чуть ниже и оставляя на груди влажный след от поцелуя.

— Мне тебя так не хватало… — наконец выдохнула она, подняв глаза на два глубоко-чёрных омута.

Виктор не мог больше ждать. Он взял то, что по праву принадлежало ему и только ему. От долгожданного единения у обоих помутнело в глазах. На мгновение Гермиона почувствовала себя воском, тающим под жаром огня. Виктор, который никогда не чувствовал подлинной ласки и любви со стороны девушек, сейчас был тем самым огнём. Он ласкал её, дарил своё тепло и был с ней всем своим существом.

…Потом, обессилевшие, они лежали на кровати и смотрели куда-то в окно, в звёздную даль. Их руки были переплетены, а губы искусаны почти до крови. Гермиона спала… или засыпала, и Виктор боялся пошевелиться, чтоб не спугнуть её сна. Его самого тоже тянуло в сон, но он держался, не давал себе соскользнуть. Ему хотелось сохранить в памяти этот долгий миг, который никогда уже не повторится, продлить его и выпить до дна. Гермиона дышала ровно, сонно, и своей кожей он чувствовал её тёплое дыхание. Гермиона…

Супруги… какое странное слово. Мы с тобой супруги. Я — твой муж. Ты — моя жена… как это мало, как это странное слово мало для тебя. Ты — моё чудо, моё сокровище. Гермиона…

Её кожа так нежна под рукою… Она спит и ворочается во сне, на плече у мужа, и сонно бормочет: «Виктор…» И это тоже в первый раз…

Тоски моей уж след простыл —

Полна чудесных сил,

Танцую с ветром я,

Танцую с ветром я!

Пою я песнь его;

И сердцем, и душой

Сроднилась с ветром,

Стала я едина с ним!

Чернава Яра, «Кружи, ветер!»

Целый год промелькнул незаметно.

Внезапная, неожиданная, скромная свадьба Виктора Крума задним числом поразила не только Варну, но и всю магическую Болгарию. К числу особенно недовольных принадлежали, конечно, рассерженные и разочарованные фанатки. Толки о позорном, из ряда вон выходящем «мезальянсе» — как они называли брак знаменитого квиддичиста и аристократа с маглорождённой — возбудили много сплетен в колдовском обществе, но прошло несколько месяцев, явилась новая злоба дня, и «молодых» Крумов наконец оставили в покое.

Постепенно Виктор и Гермиона привыкли к своей новой спокойной жизни. К удивлению супруги, Крум всегда навещал вместе с ней её родителей, а несколько раз они даже брали Грейнджеров-старших с собой в Крумлар: погостить. Родители Виктора вскоре выучились бегло говорить по-английски и теперь вполне могли общаться между собой напрямую, раз за разом находя, что маглам иметь в родственниках чистокровных колдунов так же необычно, как и колдунам — породниться с маглами.

Тёплыми летними вечерами все обитатели особняка собирались в столовой или саду, ужинали, вели неспешные беседы или наблюдали за тренировками Виктора. Гермиона, понемногу привыкавшая к жизни в Варне, болтала и шутила со свёкрами как равная им. Мистер и миссис Крум действительно полюбили свою невестку как родную дочь, а та отвечала им взаимностью. Порой на светских раутах, если только Крумы приезжали туда (среди болгарских аристократических семей они имели славу домоседов), Гермиону начинали третировать за то, что она маглорождённая, но семья всегда её защищала, не позволяя оскорблять. И девушка была им за это безумно благодарна.

Время от времени они с Виктором выбирались в Нору: как Гермиона когда-то пообещала миссис Уизли, их семейство она не забывала. Роман Джинни и Гарри месяц за месяцем креп и стремительно развивался; последний даже как-то признался подруге, что в скором времени планирует сделать Джинни предложение. Рон же, который первое время никак не мог забыть Гермиону, долго ходил один, но недавно признался товарищам, что начал встречаться с Падмой Патил — той самой девушкой, с которой некогда ходил на Святочный бал. Новость эта несколько ошеломила его друзей, однако все всё равно были страшно рады за Рона. Он явно становился взрослее и умнее.

Нередко Виктор с Гермионой хаживали гулять на Тайната-улицу. Только теперь они не играли в троюродных брата и сестру, а вели себя вполне естественно, по-супружески. Виктор не стеснялся прилюдно брать жену за руку или обнимать её, чем вызывал удивление у иных посетителей Тайната-улицы и неизменную зависть со стороны вездесущих фанаток, которых он по-прежнему игнорировал. Зато Гермиона быстро перезнакомилась по новой со всеми владельцами заведений, с которыми водил дружбу её муж — особенно с Аленом Добриновым. Тот, как и остальные, был хотя и удивлён такому неожиданному повороту, но ничуть не сердился на Виктора и даже восхищался умом Гермионы, придумавшей такую ловкую штуку с инкогнито.

* * *

Спустя год после свадьбы жизнь в Крумларе шла как прежде, но теперь в нём жили две супружеские четы. Виктор и Гермиона радовались каждому дню с момента свадьбы и проводили как можно больше времени вместе. Правда, осенью юноша начал замечать странные вещи, происходившие с его супругой. У неё часто почти без причины менялось настроение; она стала придирчива к еде; но больше всего Крума беспокоило то, что Гермиону время от времени мучила тошнота по утрам. Но всякий раз, когда он спрашивал жену, нужна ли ей помощь доктора, та отвечала, что в этом нет ничего страшного и беспокоиться незачем. И Виктор ей верил: подобных симптомов он ещё никогда не встречал, да и Гермиона умела держать себя в руках и по мере сил скрывала своё недомогание от домочадцев.

Но однажды, где-то через пару месяцев, все они по обыкновению собрались в столовой за обедом. Уже наступила зима, приближалось Рождество, и за окном кружились вихри снежинок. В Болгарии зимы всегда были холодные, а снега выпадало много. Сегодня же снегопад длился с самого утра, притом что в саду Крумлара и так за неделю накопился уже приличный слой. Виктору, который то и дело поглядывал в окно, с необычайной силой захотелось пойти во двор поиграть в снежки. В их семье подобные забавы считались в порядке вещей, только они тщательно скрывались от посторонних глаз.

Доев свою попару, Виктор откинулся на спинку стула и предложил родителям и жене:

— Хермивона, пап, мам… а может, пойдём погуляем в саду? Смотрите, какая погода хорошая… Можно в снежки поиграть.

— А что, давайте! — одобрил мистер Крум. — Это ты хорошо придумал, сынок. Райна, Хермивона, вы же с нами?

Миссис Крум согласно замотала головой. А Гермиона, которая утром была весела, а во время обеда сидела как в воду опущенная, тоже головой качнула — только демонстрируя не согласие, а отказ — и произнесла:

— Нет… я не пойду. Не хочется мне.

— Это почему же? — искренне удивился Виктор. — Ты же всегда была только рада зиме!

Что правда, то правда: прошлой зимой Гермиона радовалась как ребёнок и с удовольствием принимала участие в семейных забавах в саду особняка. Но сейчас она только угрюмо пробормотала:

— Да сама не знаю… Настроения что-то нет. Идите без меня.

— В самом деле, Хермивона, — обратился к ней мистер Крум, — чего ты сегодня такая? То смеёшься и болтаешь, то вдруг хандришь без всякого повода… Странная ты какая-то стала.

— Что вы сразу: «странная» да «странная»! Нормальная я! — внезапно вспылила девушка и, резко встав из-за стола, направилась прочь из столовой. Родственники только удивлённо смотрели ей вслед.

Очутившись в их с Виктором спальне, Гермиона залезла на кровать, откинулась на подушки и стала смотреть в окно. Постепенно раздражение, охватившее её так внезапно, куда-то исчезало. На самом-то деле девушка не так давно догадалась, что именно стало тому причиной. Раньше она упорно выбрасывала такую мысль из головы, но дня три назад наконец поняла, что беременна. Все симптомы, без сомнения, указывали именно на это. В первую минуту Гермиона очень обрадовалась, но потом осознание того, что её ребёнок будет не чистокровным, а полукровкой, мигом приглушило невинную радость. Да, она любит Виктора, и он, несомненно, любит её, но обрадуется ли он такой новости? И его родители — будут ли они рады внуку-полукровке?..

Сейчас девушка вспомнила эти мысли, терзавшие её совсем недавно, и почувствовала себя ещё муторнее прежнего. Не лучше ль было просто взять и во всём признаться? Глядишь, разом разрубила бы все узлы…

Она не знала ещё, что столь быстрая перемена её поведения заставила Крума пойти в спальню вслед за ней, ибо он хотел наконец разузнать, что же происходит с его женой.

— Ты здесь, Хермивона? — спросил он, отворив дверь.

— Конечно, здесь. Не видишь, что ли? — отозвалась девушка сумрачно.

— Это хорошо… — юноша почти бесшумно проследовал в глубь комнаты и присел на кровать. — Хермивона, можно я задам тебе один вопрос? Только ты ответь на него честно, хорошо?

Гермиона тряхнула головой. Виктор чуть прочистил горло и заговорил, слегка запинаясь:

— Я тут посоветовался с родителями… и они надоумили меня, что к чему. Все эти твои перепады настроения, тошнота по утрам, изменения вкусовых пристрастий… Ты… беременна, да?

«Надоумили, значит? Ну ничего… так будет даже проще», — подумала Гермиона мельком и скромно потупилась:

— Ну… в общем, да. Я поняла это ещё три дня назад.

И тут она увидела, как лицо супруга расплывается в широченной улыбке. Виктор вообще улыбался не так уж часто, однако улыбка преображала его лицо практически до неузнаваемости.

— Хермивона… Так ты правда беременна? Значит, я скоро стану отцом… Почему ты скрывала это от нас? Это же прекрасно… — потрясённо проговорил он.

Услышав такой голос, такие слова, Гермиона отбросила свои прежние страхи по поводу Виктора и, приблизившись к нему, сама пояснила с улыбкой облегчения:

—Просто не знала, как именно ты отреагируешь, поэтому и побоялась сообщить. Выходит, ты рад?

— Я не просто рад… Я счастлив, — ответил юноша, тут же подтвердив правду своих слов нежным поцелуем.

Гермиона поцеловала и обняла мужа в ответ, до дрожи радуясь своему счастью. Ведь тогда, на Кубке мира по квиддичу 1994 года, впервые увидев юного ловца сборной Болгарии, она даже не смогла бы представить свою жизнь такой.

* * *

Проходила минута за минутой, а Виктор и Гермиона всё сидели на кровати в обнимку, забыв обо всём, кроме своего внезапного счастья. Они уже с нетерпением ждали нового члена семьи, но им нужно было как-то рассказать это родителям. Ведь рано или поздно те смогли бы и сами догадаться.

— Виктор… — тихо позвала девушка, несколько отстранившись от мужа и взглянув ему в лицо.

— Что, Хермивона? — Крум всё не прекращал улыбаться. Эта нежная улыбка вновь придала Гермионе внутреннюю силу и уверенность в себе.

— Нам же нужно сказать об этом твоим родителям… — начала она.

Виктор почему-то понял не сразу:

— Э-э… о чём?

— Ну, о нашем ребёнке, — Гермиона положила его руку на свой живот. — Ведь он родится полукровкой… Они же не имеют ничего против этого?

— Ах, о ребёнке!.. Не бойся, Хермивона, интуиция подсказывает мне, что папа с мамой не будут против, — уверенно ответил Виктор и вновь поцеловал её. — Они же позволили мне жениться на тебе.

— Да, ты прав… Хотя, даже если им что-то не понравится, им всё равно придётся смириться и жить с этим, — Гермиона неожиданно рассмеялась.

Слыша этот смех, Крум не смог совладать с собой и опять крепко обнял жену. Она доверчиво положила голову на его плечо, точно позабыв томившие её предрассудки. Сейчас они оба были счастливы настоящим. Для них пока не существовало ни прошлого, ни будущего.

Их идиллия была прервана мистером и миссис Крум, которые, долго прождав внизу сына с невесткой, не выдержали и отправились на их поиски.

— О, хорошо, что вы здесь. А то мы как раз вас искали, — окликнул молодых супругов мистер Крум, заставив их резко разорвать объятья и повернуться в сторону, откуда раздался этот голос.

— Это и впрямь хорошо. Нам есть, что вам сказать… не так ли, Хермивона? — спросил Виктор с хитроватой улыбкой.

— Да… есть… — немного нервно согласилась Гермиона.

Крумы-старшие начали догадываться, что хотят сказать их сын и невестка, но никак не могли в это поверить и хотели услышать это от них.

— Слушаем вас, — сказала миссис Крум, пытаясь скрыть свой интерес к ответу.

Перебрав в уме несколько вариантов, Гермиона сглотнула и наконец решилась.

— Миссис Крум… у нас с Виктором будет ребёнок… Я беременна… — неловко призналась она.

Лица её свёкра и свекрови неожиданно озарились радостью, но никак не неприязнью или непониманием. Гермиона с облегчением выдохнула. Они явно были безумно счастливы за своего сына и гордились им. Ведь теперь Виктор, их единственный наследник, никогда не будет одинок. У него будет собственная семья.

— Эм-м… Надеюсь, вы не шокированы и не против этого, — подала голос девушка с надеждой на положительный ответ.

Миссис Крум только улыбнулась. Мистер Крум же посмотрел на сына, а затем на невестку, и его топорное лицо тоже расплылось в улыбке.

— А вы думали, мы будем против? — он хитро прищурил глаза.

Виктор с Гермионой одновременно кивнули в ответ, подразумевая под этим жестом абсолютно разный смысл.

— Тогда вы ошибались: мы с матерью очень рады за вас обоих и вовсе не против того, чтобы у вас был ребёнок, — неожиданно для них подытожил Крум-старший.

Гермиона не могла поверить в услышанное. Родители Виктора были не только не против ребёнка, но и рады за неё с мужем. Это было очень важно для неё. Со вздохом она ощутила, будто с её души упал тяжёлый камень.

— Мистер Крум, спасибо! Это очень важно для нас с Виктором… — радостно воскликнула она и тут же вскочила с постели, бросившись обнимать его и миссис Крум. Виктор, задумчиво почесав в затылке, тоже встал и неуклюже к ним приблизился.

* * *

По счастливому совпадению, как раз на следующей неделе, аккурат перед Рождеством, Крумы-младшие планировали навестить своих друзей в Норе. Но теперь, узнав о беременности Гермионы, Виктор поостерёгся отправляться туда привычным «каминным» способом, поэтому с его подачи они отправили Рону послание с приглашением для него, Гарри и Джинни прибыть в Крумлар незадолго до Рождества.

Письмо действительно возымело отклик. Утром двадцать третьего декабря Виктор и Гермиона, едва закончив завтракать, пошли прямиком в гостиную с транспортным камином. Мистер и миссис Крум были уже предупреждены о том, что сегодня в особняке будут гости, поэтому остались внизу готовиться к их приезду.

В гостиной ждать пришлось относительно недолго. Уже через каких-нибудь пять минут огонь, наспех зажжённый Виктором, позеленел, разросся шире и выше, и перед ковром вывалился Гарри — его волосы были всклокочены сильнее обычного, а на лице виднелся след от сажи. Поднявшись на ноги и отряхнувшись, он протянул хозяевам руку:

— Привет, Гермиона! привет, Виктор!

Гермиона дружески обнялась с ним, а Крум только по традиции обменялся рукопожатием.

Вслед за Гарри из камина возник Рон, чьё приземление было чуть более удачным. Подойдя к молодым Крумам, он поздоровался:

— Привет, Гермиона. Тебе, Виктор, тоже привет.

А напоследок прибыла Джинни, которая, в отличие от брата и возлюбленного, обнялась и с Гермионой, и с Виктором.

— Привет, привет! Давно мы с вами не виделись. О, вижу, у вас тоже зима? — она посмотрела в окно. — Давайте тогда поедим и пойдём в снежки играть!

— А давайте! — поддержал Рон идею сестры и вдруг обратился к Круму: — Виктор, ты разрешишь нам покататься на твоей метле? А то ведь мы своих не захватили…

— Конечно, дам, — согласился тот и, пока Рон стал о чём-то болтать с сестрой и другом, украдкой посмотрел на жену. Они совсем забыли поведать, что скоро в Крумларе будет пополнение, и теперь почему-то боялись даже представить, что подумают и начнут говорить их друзья. Но сказать нужно было сейчас. В конце концов, зачем тогда было их приглашать?

— Как думаешь, пора им узнать наш секрет? — спросил Крум шелестящим шёпотом.

— Пора, конечно. Пусть лучше мы им сами скажем, чем они узнают потом. Я готова, — шепнула в ответ Гермиона.

Тем временем Гарри, Рон и Джинни заметили отстранённость молодых Крумов и перевели своё внимание на них.

— Ребята, вы хотели о чём-то нам сказать? — спросила Джинни.

— Да, у нас есть новость для вас, — кивнула ей Гермиона совсем как родителям Виктора.

— И какая же?

— Скоро в Крумларе появится новый житель… — объяснила юная хозяйка особняка. — Мы с Виктором ждём ребёнка.

Эта новость, как они и предполагали, ошеломила гостей. Но те, конечно, уже начали привыкать, что у Гермионы с Крумом происходят странные вещи. Сначала роман, потом свадьба, а теперь ещё и ребёнок… Для них это было невероятно.

— Ты хочешь сказать… — хотел было переспросить Рон, но был остановлен Гермионой:

— Да, я беременна и скоро стану матерью, а Виктор — отцом, — слегка резко отозвалась она.

— Я так понимаю, сегодня мы празднуем два события, да ? — спросила шустрая Джинни.

Гермиона кивнула в знак согласия; Крум мотнул головой.

— Хорошо. Тогда мы, Виктор, пойдём к твоим родителям бронировать стол, чтобы вечером мы все особо не заморачивались. А вы спускайтесь за нами! — Она кивнула друзьям и направилась в столовую вместе с братом и Гарри.

Гермиона и Виктор остались одни и вместе обрадовались, что в целом реакция их друзей на эту новость оказалась вовсе не плохой. «А ведь могло быть и хуже», — подумали они одновременно и, не сговариваясь, страстно поцеловались.

— Виктор, а ты хочешь мальчика или девочку? — спросила девушка, прервав поцелуй.

— Мальчика, — тут же ответил юноша. — А ты?

— Ну… наши желания совпадают, — Гермиона не смогла сдержать улыбки. — А если будет девочка?

— Хермивона, не говори ерунды. У Крумов обычно рождаются только мальчики, — оповестил муж с уверенным видом. — Хотя если родится девочка, я тоже буду рад.

— А как мы назовём нашего малыша? — с волнением поинтересовалась Гермиона. — Если честно, я уже думала над этим и решила, что лучше дать ему болгарское имя. Они все такие красивые… У тебя нет какого-нибудь на примете?

— Ну… вообще-то есть, — признался Виктор. — Я всегда хотел назвать своего сына Пресияном [1]. Тебе нравится такой вариант, Хермивона?

— Пресиян?.. — протянула девушка замедленно, словно катая это имя на языке. — Красиво звучит…

Юноша молча обнял её. Они стояли долгое время в объятиях друг друга, наслаждаясь этим мгновением.

— Я так рада, что у нас тобой скоро появится ребёнок… Наш маленький Пресиян… Скорей бы настал этот момент… я уже жду его, — произнесла Гермиона нежным шёпотом и прильнула к мужу ещё теснее.

— Я тоже жду, моята прекрасна Хермивона…

_____________________

[1] — древнее болгарское имя. Означает буквально «пресияющий», т. е. «самый яркий», «самый светлый».

Вести добрые у-утром ра-а-но

Принесу тебе-е по тума-а-а-нам!

Чернава Яра, «Река-сестра»

Стоял август 2002 года.

В Синайской пустыне ярко светило солнце, но благодаря сухому воздуху никому из тысяч присутствующих на громадном квиддичном стадионе не было жарко. Стадион пестрел красным цветом с одной стороны и жёлтым — с другой. Вокруг ярко блистали краски, которыми так богата Синайская пустыня, но никому из зрителей четыреста двадцать четвёртого чемпионата мира по квиддичу не было до этого дела. Да и у кого имелось время любоваться окружающими красотами пустыни, когда на поле, наскоро разбитом два дня назад, развернулась такая игра!

И действительно, было на что посмотреть: шёл третий час матча между сборными Египта и Болгарии. Интерес к игре подогревался тем более, что обе команды оказались приблизительно равными по мастерству и ни один их игрок не уступал сопернику. Они носились по полю жёлтыми и красными молниями, обращая друг на друга внимания не больше, чем нужно было времени, чтобы выхватить квоффл у противника из-под носа или выбить бладжером. Охотники и загонщики знали толк в своём деле, и заветный мяч переходил от одной сборной к другой очень быстро — комментатору приходилось тараторить почти без передышки, чтобы успевать называть фамилии тех игроков, у кого в данный момент находился квоффл. К счастью, откровенных нарушений пока не произошло: и болгары, и египтяне видели, что чужая команда не является таким уж необоримым противником, ради вероятной победы над которым можно рискнуть несколькими лишними пенальти.

Виктор Крум, ловец сборной Болгарии, в данный момент кружил над полем подобно соколу, во все глаза высматривая недавно замеченный им снитч. Он был почти уверен, что победа достанется его сборной. На прошлой неделе ему исполнилось двадцать шесть лет, и он находился в полном расцвете своих спортивных сил, считаясь самым лучшим ловцом современности. Как и восемь лет назад, он мог поймать снитч практически в любом состоянии. В сборных всей Европы не было ни одного ловца, который мог бы поспорить с Крумом в виртуозности полёта и которого он опасался бы по-настоящему. Его худосочное, но крепкое тело, казалось, обладало беспредельной выносливостью. Он сам наслаждался своей быстротой.

Однако на сей раз ему попался вполне достойный соперник — египтянка по фамилии Заглул. Крум впервые увидел её только сейчас, на матче, а до этого слышал о ней крайне мало. Из того, что он успел рассмотреть за время игры, следовало только то, что эта Заглул старше него двумя-тремя годами, внешне вовсе не дурна, а летает, пожалуй, не хуже его самого. Первым двум фактам Виктор не придал особого значения, зато третий внушал ему опасение. Египтянка уже дважды за минувшее время составила ему конкуренцию в погоне за снитчем, и, хотя ни одна из этих попыток не принесла желанного результата, болгарин оценил искусство соперницы.

И вдруг сейчас, по прошествии двух с половиной часов, ему улыбнулась удача: снитч весьма отчётливо мелькнул на его, болгарской, половине поля. Чуть не засмеявшись от такой радости, Крум принял на метле позу поудобнее и прямиком помчался к заветной цели. Комментатор внизу заметил его действия, и те, как и сам снитч, не укрылись от бдительного ока ловца сборной Египта. Находившаяся в это время в «лагере противника» Заглул в точности повторила намерение последнего. Виктор, не замечавший ничего, кроме трепещущего крылышками золотого мячика, сумел, однако, увидеть, что его сопернице лететь было чуть ближе. Он прибавил ходу изо всех сил, но египтянка неслась как комета и уже опережала его…

Зрители замерли в ожидании развязки, почти не слыша возбуждённых возгласов комментатора. Ближе, ещё ближе… Виктор уже готовился протянуть руку, дабы схватить снитч, но видел, что ему ни за что не опередить Заглул. Та летит под острым углом, ей гораздо сподручнее… Когда расстояние между ними критически сократилось, сердце Крума ухнуло куда-то, словно разбившись на тысячи мелких осколков. Он понял, что сейчас произойдёт. И не ошибся, к сожалению.

— ЕСТЬ!!! — раздался на всё поле громкий крик, принадлежавший не ему, а всё той же Заглул.

На табло зажглось: «ЕГИПЕТ — 450; БОЛГАРИЯ — 300». Облачённая в жёлтые мантии половина стадиона буквально взорвалась радостными воплями. Сами египтяне и прочие болельщики, желавшие победы сборной Египта, повскакали с мест, стали бурно поздравлять друг друга; иные даже обнимались на радостях. Болгарским же болельщикам было совсем не до веселья — даже символы-вейлы, издав глубокий стон разочарования, предпочитали помалкивать.

Но не было среди них и даже в самой сборной Болгарии человека, который горевал бы так же сильно, как Виктор Крум. Его буквально душили слёзы. «За что? почему?» — носились мысли в его мозгу. До боли стиснув кулаками древко «Всполоха», он развернулся влево и увидел свою счастливую противницу, застывшую всего лишь в паре метров. И тут Виктору, непонятно из-за чего, ударила в голову мысль — ведь он даже не знает её имени! А ведь уже завтра этот матч взорвёт чемпионат мира: прославленный болгарский ловец Крум, никогда не уступавший снитча сопернику, побеждён какой-то египтянкой…

— Эй! Как тебя зовут? — прокричал он, силясь перекрыть всё разраставшийся гул на трибунах.

Заглул повернула голову — на её смуглом лице блеснули ослепительно белые зубы. Она не поняла вопроса, но смутно догадалась, о чём говорит болгарин, и крикнула в ответ по-своему, по-арабски:

— Меня зовут Равия!

Крум расслышал последнее слово, и его будто ударили обухом. Аплодисменты и вопли, доносившиеся снизу, уже не трогали его. Он только по отработанной привычке направил метлу вниз и почти не ощутил, как его ноги коснулись земли. Глаза щипало от слёз, но он держался изо всех сил, даже когда пожимал руки донельзя расстроенным товарищам по команде. Египтяне между тем бесновались от радости: хлопали друг друга по плечам, распевали свой гимн и чуть не задушили в объятиях Равию — героиню матча. Виктор же глядел на неё с чувством невыразимой скорби. «Неужто уже во второй раз у нашей сборной отняли победу? — думал он, наблюдая за египетской командой. — Неужели всё кончено?»

А в ушах звенело и переливалось на тысячу ладов: «Меня зовут Равия!» — единственные слова, обращённые к нему соперницей…

— Египетская сборная выполняет круг почёта в со­провождении своих талисманов, а Кубок мира по квиддичу вносят в верхнюю ложу! — объявил комментатор.

В глаза Виктору ударил слепящий магический свет, за­ливший ложу так, чтобы со всех трибун было видно, что происходит внутри. Прищурившись, юноша увидел двух взмокших волшебников — они внесли увесистую золотую чашу, которую и передали египетскому министру магии.

— Давайте громко поаплодируем нашим доблестным проиг­равшим — сборной Болгарии! — громогласно предложил комментатор всему стадиону.

Семеро болгарских игроков мрачно двинулись по лестнице в Высшую Ложу; Крум плёлся позади всех. Отовсюду их приветствовали гулкими рукоплесканиями, а глаза слепил блеск тысяч омниокуляров. Но Виктора всё это не занимало: ему было горько, обидно. Он даже не вздрогнул, когда комментатор во всеуслышание объявил его имя, и как в тумане пожал руку Обланску и египетскому министру магии.

Через несколько минут в ложе появилась команда Египта — те, словно в пику болгарам, сияли широкими улыбками. Процедура с рукопожатием тоже далась им значительно проще и легче. Право же поднять кубок для общего обозрения досталась Равии Заглул и охотнику по фамилии Буиху. При виде этого зрелища, когда трибуны бушевали от восторга, Крум не выдержал — из его глаз поневоле заструились слёзы. Взгляд торжествующей Равии упал на соперника, но тот отметил свой позор лишь где-то на задворках сознания. Слёзы так и текли по его лицу.

Наконец, когда египетская сборная покинула ложу, чтобы сделать ещё один круг почёта, Крум издал глухой сдавленный рык и направился прочь с трибуны, ни на кого не оглядываясь. Внезапно откуда-то сбоку к нему приблизился спортивный репортёр:

— Очень сочувствую проигрышу вашей сборной, господин Крум. Позвольте поинтересоваться: как вы намерены справиться с этим неожиданным поражением? Будете ли вы и дальше совершенствовать свою тактику игры?

Виктору эти вопросы показались настолько неуместными, что он просто поднял голову и взглянул на журналиста исподлобья. Чуть помедлив, он понял, что ответить придётся, и вдруг громко и странно выговорил:

— Нет!

— Что, простите? — не понял репортёр.

— Нет! — повторил Крум. — В квиддич я больше не вернусь.

Он вымолвил эти резкие слова, обрекающие его на непонятно какую славу в газетах, и не произнёс больше ничего: и сейчас он сохранил свою любовь к молчанию, столь отличавшую его от сотоварищей. И медленно стал спускаться по лестнице к болгарской раздевалке.

Сзади послышались ещё чьи-то шаги; Виктор обернулся и увидел остальных членов команды, тоже решивших пойти вниз. Все смотрели на него с сочувствием, но сами выглядели уже явно бодрее. Кто-то — очевидно, Зограф — даже хлопнул его по плечу.

— Виктор, мы идём к общим палаткам, — уведомил капитан команды Димитров. — Ты с нами?

— Я позже приду, идите без меня.

— Ну ладно… — Димитров только пожал плечами. И он, и остальные спортсмены прекрасно понимали, что сейчас творится у их ловца на душе, и благоразумно не стали тревожить его излишними расспросами.

Все игроки тихо-мирно спустились на поле и разделились: шестеро пошли к палаткам, а Виктор двинулся в раздевалку, откуда их команда поочерёдно вылетала на стадион три часа тому назад. Он был настолько подавлен, что забыл даже про Гермиону, которая, увидя супруга ещё в Высшей Ложе, в это время почти сбегала с трибуны, желая как можно скорее догнать Виктора.

Юноша уже был в двух шагах от своей цели, когда сзади раздался чей-то возглас:

— Виктор! Ты здесь? Что ты…

Он обернулся — перед ним стояла его жена, смотревшая на него с искренним участием и тревогой. Но Круму не хотелось говорить ни с кем, и его хватило только на то, чтобы выдохнуть:

— Хермивона…

Слово, сорвавшееся с его губ, звучало с неким облегчением, однако во взгляде сквозило такое горе и досада, что Гермиона машинально прикусила язык, решив до поры до времени оставить свои вопросы при себе.

На фоне всеобщей эйфорической атмосферы до ловца сборной Болгарии никому из зрителей уже не было дела. Раздевалка, покинутая его однокомандниками, тоже стояла совершенно пуста. Воспользовавшись этим, Крум незаметно для всех открыл дверь под трибуной и проскользнул внутрь; Гермиона, разумеется, последовала за ним. В раздевалке оказался полумрак: свет проникал сюда лишь через несколько небольших оконцев, но и его хватало на то, чтобы заметить громадный, похожий на простыню болгарский флаг, висевший на одной из стен.

Поскольку сесть было некуда — разве что на голую землю, — Виктор ничтоже сумняшеся сорвал этот флаг и расстелил на земле как подстилку. Только после этого он уселся, обняв руками колени и уткнувшись в них подбородком. Гермиона осторожно опустилась рядом с мужем.

— Что ты сказал тому репортёру, Виктор? — прошептала она, борясь с желанием дотронуться до него.

Взгляд Крума опустился в пол, когда он с отвращением выдохнул:

— Что бросаю квиддич. Наверное, я дилетант, а не профессионал. Я уже второй раз не могу добыть своей сборной победу на чемпионате мира. Восемь лет назад ещё ладно: ирландских охотников даже мне было не под силу одолеть; но сейчас!.. Даже счёт был одинаковый!.. И всему виной эта Равия Заглул!

Не удержавшись, девушка обняла мужа за талию, поместив ладони на его живот.

— Это была просто случайность. Почему ты решил бросить дело всей своей жизни всего лишь из-за одной неудачи? Разве это так важно? Ты прекрасный ловец.

— Но, видно, не такой, как Равия. — Виктор всё ещё не поднимал взгляда на жену. — В любом случае, после такого поражения мне в большом спорте делать нечего. Да и ты, должно быть, будешь рада: ты ведь никогда не питала особого пристрастия к квиддичу…

Логика Крума казалась неумолимой, но Гермиона сознавала, что нужно любой ценой отговорить его от столь импульсивного решения. Она терялась в догадках, что ещё сказать, как вдруг её взгляд упал на зеркало, висящее на противоположной стене: его повесили, чтобы игроки могли привести себя в порядок до вылета на матч. И тут девушке пришла в голову замечательная идея.

— Виктор, вот смотри — висит зеркало. Посмотри в него и скажи, что ты видишь, — мягко произнесла она.

— Мне нечего смотреть, Хермивона. Всё, что я там увижу, — угрюмого крючконосого парня, отвратительного квиддичиста, который даже снитч не может поймать на чемпионате мира.

Гермиона только сжала его руки и нежно поцеловала в плечо. Крум чувствовал, как её упругая грудь прижималась к его спине, тёплые ладони поглаживали торс, а губы по-прежнему дразнили плечо. Он был заворожён видом супруги, когда вновь глянул в зеркало, и не хотел ничего больше, чем получать удовольствие от её объятий.

— А ты? — спросил он, не в силах оторвать от неё взор.

— Хочешь узнать, что вижу в зеркале я, Виктор? — прошептала она в ответ, скользя руками к его груди. — Я вижу своего мужа, которого люблю больше всего в этом мире. Я вижу молодого красавца с крепким жилистым телом. Я вижу мужчину, которого выбрало моё сердце.

— Но ведь я вовсе не красив…

— Наоборот, ты вовсе не уродлив. Я люблю тебя, Виктор, как бы ты ни выглядел и сколько бы матчей ни проиграл, — пробормотала Гермиона, уткнувшись носом в его шею под ухом.

Крум всё ещё выглядел неуверенным, когда, чуть повернув голову, прижался лбом ко лбу жены; его тёплое дыхание касалось её губ. Гермиона удовлетворённо вздохнула и склонила голову, предлагая ему поцелуй. Взгляд мужа нерешительно метнулся по её лицу. Она подняла руку, чтобы убрать волосы с его лба, и, коснувшись его щеки, притянула ещё ближе, сокращая расстояние между ними и давая ему то, чего он так отчаянно хотел.

Всего лишь поцелуй, а Виктор, уже не в силах сопротивляться накатывавшим волнам удовольствия, закрыл глаза и, тяжело дыша, отдался во власть жены, полностью доверяя ей, такой родной и любимой. Гермиона, отчаянно сдерживаясь, нежно потёрлась щекой о щёку мужа и чуть отстранилась от его, чтобы перевести дыхание. Поневоле у неё вырвался недовольный прерывистый вздох, и свет из окошка выхватил в полумраке её лицо: лёгкая тень от густых ресниц, рот приоткрыт и блестит влажно… Крум невольно залюбовался ею: чуть угловатыми линиями тела, доверчивым изгибом шеи, тонкими руками, так беззащитно раскинутыми… Прекрасна и душой, и телом. Прекрасна… и принадлежит только ему!

Забыв обо всём, он аккуратно уложил девушку на флаг и начал снимать с себя квиддичную форму. Смотря на мужа, Гермиона понимала, что он совершенен. Виктор спокойно навис над нею и, нежно коснувшись плеча, начал целовать её скулы, плавно переключаясь на шею. Дальнейшие его действия были для Гермионы непредсказуемыми. Его руки ласкали её тело; на каждое касание она отзывалась тихим стоном. Но сказать ничего не могла — только судорожно дышала, когда с неё стягивали одежду и целовали оголившуюся кожу. Как всегда, Виктор был очень нежен и аккуратен.

…За окном шумел стадион, а для четы Крумов не существовало никого, кроме них самих. Всё плохое настроение обоих было отброшено, и время, словно сжалившись над ними, милостиво приостановилось.

Только потом, распластавшись на подстилке в ленивой истоме, Гермиона с улыбкой взглянула на Виктора:

— Итак… значит, я отговорила тебя бросать квиддич?

Юноша тяжело дышал ей в шею, положив лоб на её плечо, изо всех сил пытаясь успокоить сердцебиение.

— Как хочешь, моята прекрасна Хермивона, — пробормотал он наконец. Так он называл жену только в минуты наивысшей нежности. — По-моему, ты меня вполне убедила.

Было тепло. Как давно не испытывал Виктор этого чувства блаженной опустошённости… будто могучим потоком всё горе вымыло из души, наполнив её лишь одной безграничной нежностью.

— Хермивона, любовь моя…

— Твоя… — эхом откликнулась девушка. — Как сладко быть твоей… — и повозилась, уютнее устраиваясь у мужа на груди.

Виктор коснулся её лица, отодвинул со лба слипшийся каштановый завиток.

— Ты вся горячая…

— А то… — тихо пробормотала Гермиона. Сейчас следовало бы одеться и тихо выскользнуть из раздевалки, пока не зашёл кто-нибудь… но подниматься не было ни желания, ни сил.

Крум осторожно погладил разморённую жену по горячему и влажному плечу. И укрылся вместе с нею своей квиддичной формой.

Стадион они покинули только через час.

* * *

На стадионе в Патагонской пустыне негде было яблоку упасть. Все зрители, оснащённые омниокулярами, стремились как можно скорее занять свои места. Напор был так велик, что билетёрши еле-еле справлялись, а по всему периметру стадиона стояли волшебники из службы безопасности, дабы на крайний случай предотвратить возможные эксцессы.

Зато в Высшей Ложе, поделённой на две равные части, царила, по сравнению с остальными трибунами, тишь да гладь. Места в ней резервировались загодя, а определённая часть предназначалась для семьи или друзей кого-нибудь из членов сборной. К числу таких счастливцев, разумеется, принадлежала и семья Виктора Крума: родители, жена и двое сыновей. Сейчас они сидели в первом ряду как на иголках, с нетерпением ожидая прибытия Гарри и Рона с их семействами. Вообще-то говоря, на финальный матч четыреста двадцать седьмого чемпионата мира по квиддичу должны были приехать ещё и остальные члены клана Уизли, и в придачу — их друзья, но их места находились в соседней половине ложи.

Гермиона напряжённо вглядывалась в проход к их ряду, силясь рассмотреть вновь прибывающих зрителей, как вдруг её отвлёк вопрос младшего сына:

— Мам, а папа точно победит в этом матче? Ведь он сам нам рассказывал, как проиграл Египту двенадцать лет назад…

— Гануш, не говори ерунды! — ответил вместо матери старший, Пресиян, и авторитетно заявил: — Конечно, победит! Он мне столько сегодня рассказал про свою тактику против бразильского ловца!.. Если бы ты интересовался квиддичем побольше, ты бы тоже это знал.

Гергану возразить было нечего, и он замолк, признавая правоту брата. Гермиона же только усмехнулась про себя. Четырнадцатилетний Пресиян, её первенец, был прирождённым квиддичистом. В нём сквозила порода Крумов. Внешне наследник уродился вылитый отец: бледная кожа, взлохмаченные чёрные волосы (только волнистые, а не прямые), глубокие чёрные глаза, нос с горбинкой и тонкие губы. Он был высокого роста, подтянутого телосложения, быстрый и ловкий. Им уже сейчас любовались многие девицы. Затаив дыхание, они наблюдали за его тренировками, ловя каждый его жест, выпад, эмоцию. Но Пресиян, как когда-то его отец, был холоден к ним — его больше интересовали знания и техника игры, нежели юные красотки, которые пытаются найти своё место под солнцем.

Герган же, которому только в мае исполнилось одиннадцать лет и который уже через две недели должен был пойти в школу, разительно отличался от старшего брата. С самого рождения он был копией матери, и имя ему дали «в честь» псевдонима Гермионы, когда она гостила в Крумларе и вынуждена была скрывать своё настоящее имя. Внешне же он выглядел очень привлекательно: даже сейчас было видно, каким красавцем он вырастет. Копна смоляных кудрей, умные карие глаза, светлая кожа, ладное тело… Только высокий рост, волосы да несколько крючковатый нос выдавали в нём потомка Крумов.

Но всего удивительнее было его рождение. В отличие от Пресияна Гануш, как звали его в семье, не был сколько-нибудь «запланированным» ребёнком. Его зачатие, как было известно одним лишь Виктору и Гермионе, состоялось в той самой раздевалке, после поражения сборной Болгарии. Тайну же эту они не стали выдавать никому, и для всех рождение их второго сына оказалось не то чтобы ожидаемым событием, но приятным сюрпризом. Да и Пресиян, обладатель несколько задиристого, а подчас угрюмого характера, обожал младшего братишку.

Мысли Гермионы были прерваны миссис Крум, слегка постучавшей невестку по плечу со словами:

— А вот и они, Хермивона. Это же ваши друзья, верно?

Женщина поворотилась туда, куда указывала свекровь, и увидела пробирающихся к креслам Рона и Гарри. Обе их семьи присутствовали в полном составе, за исключением разве что Джинни, которая, как спортивный комментатор, в это время уже находилась в ложе для журналистов. В соседней половине ложи между тем располагались остальные братья Уизли со своими домочадцами, а также Невилл Лонгботтом и Луна Лавгуд со своим мужем Рольфом Скамандером. Они приветственно помахали приятелям через перегородку — но не более того. Зато ближайших соседей по ряду Крумы поприветствовали со всей радостью.

— Привет, дядя Гарри! — закричал Пресиян, вскакивая со своего места, чтобы обняться с крёстным. Гарри и Джинни, на момент его рождения ещё не состоявшие в браке, были его крёстными, а Рон и Падма Патил (ныне его жена) — крёстными Гергана.

— Здорóво, Пресиян! — Гарри обнял своего второго крестника. — Ну что, скучаешь по Хогвартсу?

— Скучаю, да, — признался Крум-младший, который уже три года как обучался в «Гриффиндоре» и готовился перейти в четвёртый класс. На поступлении в Хогвартс настояла Гермиона, считавшая, что это будет символично: ведь именно там они с Виктором встретились и полюбили друг друга. Сам Виктор тогда особенно и не сопротивлялся, а его родители поворчали немного, но согласились.

Пока Пресиян общался с Гарри, Роном и Падмой, Герган больше болтал с их детьми, особенно с Джеймсом, который был его ровесником, и восьмилетним Альбусом. Роза и Хьюго, дети Рона и Падмы, не говоря уже о шестилетней Лили Поттер, были ему пока не слишком интересны в плане общения.

— Ал, а почему ты не в красном, а в зелёном? Ты что, болеешь за Бразилию? — спросил он у Альбуса, чей цвет одежды резко отличался от бордовых мантий членов его семьи. За Бразилию болели Уизли, а не Поттеры.

— Ну да, — кивнул Альбус. — А почему нет?

Гануш изумлённо воззрился на него:

— Но ведь мой папа играет за Болгарию! Ты разве не знаешь?

— А при чём тут твой папа? — неожиданно ответил Ал. — Просто я люблю бразильского охотника Флорэса. Вот и болею за его сборную. Нельзя, что ли?

— Нет, можно, конечно… — в смятении отозвался Гануш. Хотя он не понимал, как кто-то из его друзей может болеть не за Болгарию, но в глубине души осознавал, что профессиональный интерес можно питать к любой команде.

— Герган, а ты тоже поступишь в Хогвартс? — отвлёк его голос Джеймса.

— Ага. В этом году, уже через две недели. Мы скоро поедем на Тайната-улицу покупать необходимые вещи. А ты?

— Я тоже в этом году, ты не знал, что ли? — усмехнулся Джеймс. — Кстати, ты на какой факультет хочешь попасть? Я вот в «Гриффиндор» хочу, как Пресиян…

— А я — в «Равенкло», — негромко признался Герган. — Бабушки-дедушки говорят, что я умом пошёл в маму. И папа тоже так говорит.

— В «Равенкло»? — переспросил приятель. — Ну, всё лучше, чем в «Слизерин»… Хорошо, первого сентября всё увидим.

В этот момент открылись ворота на поле, сигнализируя о выходе талисманов сборных. Первыми, по традиции, были болгарские вейлы, одетые в воздушные мантии и танцующие под завораживающую мелодию арфы. Мистер Крум, Пресиян и Герган, уже будучи опытными в этом деле, живо заткнули уши и наслаждались исключительно чудесным танцем вейл. Один Рон не успел проделать тот же самый жест и теперь оцепенел, взирая на вейл, как кот на мясо. Падма вынуждена была даже двинуть ему локтем по рёбрам, чтобы пришёл в себя наконец.

Когда вейлы прекратили танцевать, на поле ввалились бразильские талисманы — курупиры с своими ярко-рыжими волосами и ногами задом наперёд. Кувыркаясь, выполняя акробатические трюки и воруя шляпы у болельщиков, они учинили всеобщий хаос, но стадион даже наслаждался их выходками. А уж когда курупиры интересно сгруппировались между собой, а между ними стали встраиваться вейлы, образуя живую пирамиду, веселью уже не было конца.

Но вот Кито Запрянов, комментатор на этом матче, громко поприветствовал в рупор всех гостей матча — талисманы устроились на своих местах, и всё внимание обратилось на комментаторскую трибуну. Процедура объявления команд прошла как обычно, и уже через две минуты в небе красовалось четырнадцать игроков. Каждый из них сидел на метле последнего слова техники: бразильцы на «Варапидос», а болгары — на «Всполохе Суприм».

Исключения не представлял и Крум, вылетевший самым последним. Прошедшие двенадцать лет почти никак не отразились на нём, разве что выглядел он теперь более солидно, старше. Тело его было по-прежнему подтянутым, но при взгляде на него все понимали, что это уже не юнец, а состоявшийся мужчина.

Наконец вышел судья-немец Герман Юнкер, который по свистку выпустил из корзины все мячи. Со вторым свистком матч «Бразилия—Болгария» начался.

С первых же минут квоффлом завладели бразильцы, но новый дуэт болгарских загонщиков, состоявший из Димитра Драганова и Вулчанова-младшего, не допускал им забить гол так рано. Флорэс, кумир Альбуса, и его напарники Диаз и Алонсо неутомимо виляли и увёртывались, пытаясь найти способ проскочить мимо противника. На восемнадцатой минуте этой «травли» охотник Богомил Левски (также сын некогда игравшего отца) успешно перехватил мяч и помчался к кольцам Бразилии. Его напарница Никола Василева находилась ближе к цели, и он предпочёл дать пас ей. Но буквально в ту же минуту не успевшую забить гол Василеву постиг удар по шее бладжером, что был пущен рукой бразильского загонщика Клодоалдо. Она сильно покачнулась, выронила квоффл, и тот достался Флорэсу. Ещё минут через пятнадцать тот наконец обвёл Зографа и забил первый гол, размочив счёт.

Все, кто болел за Бразилию, разразились аплодисментами. Особенно усердствовал Альбус: он так прыгал на своём месте, что чуть не вывалился из Высшей Ложи. Спасибо, Рон успел схватить племянника за шиворот. Джеймс хохотал от души над оплошностью брата, Уизли радовались успеху бразильской сборной, а семейство Крумов сидело с мрачными лицами.

Дальнейшая инициатива в игре в основном исходила от загонщиков Болгарии, изо всех сил пытавшихся помешать бразильцам забить гол вторично. Их дуэт работал безупречно, и в какой-то момент для болгарской охотницы Стоянки Грозды даже возникла возможность схватить квоффл, но… не вышло: промахнулась. Ловцы же тем временем бездействовали, ибо никаких признаков снитча до сих пор не было заметно.

Однако болгарские загонщики недаром блистали сегодня. После очередного метко пущенного ими бладжера квоффл перехватил Левски, который тут же понёсся к воротам противника. Загонщики Клодоалдо и Сантос грудью встали на защиту, но, к счастью, для Болгарии, безуспешно. Богомил недаром был потомственным квиддичистом: прорвавшись сквозь бразильскую оборону, он сравнял счёт — стало 10:10.

Семейства Крумов и Поттеров в Высшей Ложе бурно рукоплескали вместе с остальными болгарскими болельщиками. Уизли же, симпатизировавшие Бразилии, наоборот, были даже огорчены. Впрочем, по столь ничтожному счёту игра только-только началась.

В течение дальнейшего получаса Флорэс забил ещё два гола, а Диаз и Алонсо — по одному, подняв счёт до 40:10. Болгарским же охотникам пока не везло. Видя, как сильны их загонщики, они слишком полагались на защиту, а между тем нужно было переходить в наступление. На фоне пассивности Болгарии Бразилия выглядела чрезвыйчайно сильной командой, как когда-то Ирландия. Впрочем, после пятого гола от Алонсо мяч сноровисто подхватила уже оправившаяся Василева и через минуту отправила в бразильское кольцо — так счёт вырос до 50:20.

Крум, в это время находившийся ближе к вражеской стороне поля, внезапно увидел вблизи их колец золотую вспышку; в ту же секунду он словно превратился в метеор. Снитч заметил и его соперник Тони Сильва, который немедля устремился вслед за болгарином, разогнав на своём пути всех членов собственной команды. Виктор опережал, однако до захвата ему не хватило совсем чуть-чуть: снитч неожиданно ушёл вверх. Подняв голову, Крум был ослеплён ярким аргентинским солнцем и вынужден был часто-часто моргать, чтобы сбить выступившие слёзы. К его утешению, Сильву постигла та же участь, но снитч снова исчез.

Проморгавшись, Крум спустился ниже и метнул взгляд на табло: счёт уже стал 60:20. Оказалось, что во время погони за снитчем инициативу перехватил Диаз, который и забил шестой гол в ворота Болгарии. Виктор поспешил было вернуться к уже привычному осмотру поля, но тут случилось нечто неожиданное. Он пролетал близко от загонщика Сантоса, который в это мгновение хотел запустить бладжер в Василеву. Взмах биты — и Крум ощутил такой удар по затылку, от которого, казалось, мог проломиться череп. Из носа у него пошла кровь.

Трибуны в унисон застонали; Крумы-старшие, Гермиона, Пресиян и Герган ахнули и стали с тревогой смотреть, как судья Юнкер, приостановивший матч, подлетает к травмированному Виктору. Сантос же, не успев улететь, покорно висел на месте с видом раскаяния. После кратких переговоров зрителям стало понятно, что удар был непреднамеренным, да и Крум дал понять, что может продолжать игру. И она была продолжена.

— Бабушка, а с папой точно всё будет в порядке? — встревоженно спросил Пресиян после свистка.

— Конечно, будет, — заверила внука миссис Крум. — Ты разве не знаешь, сколько травм он наполучал за всю карьеру? И нос ему ломали, и рёбра, и ещё кучу всего. Не бойся, Пресиян, он ещё выиграет матч, вот увидишь!

В это время Виктор отчаянно пытался восстановить свои летательные способности после такого удара. Несколько минут ему пришлось парить медленнее обыкновенного и с задранной головой, чтобы остановить кровотечение из носа. Конечно, это было чревато разными последствиями для игры, но выбирать не приходилось, иначе Крум был бы попросту не в состоянии ловить снитч. К счастью, пяти минут ему хватило, и вскоре он был уже опять готов. И как раз вовремя: едва он оглядел поле, как вдруг заметил, что Сильва внезапно начал взмывать в небо почти свечой. «Снитч! он видит снитч! Ну, погоди!» — подумал Крум со смесью азарта и какой-то болезненной мстительности и понёсся вверх под углом, приближающимся к прямому.

Бразилец краем глаза увидел летящего к нему болгарина и постарался прибавить ходу. Виктор тоже поднажал. И помчались они, как два пушечных ядра, голова в голову. Крум ничего не видел, ничего не замечал, кроме заветного крылатого мячика. Наконец, практически вытянувшись на метле и крепко обхватив древко левой рукой, он вытянул правую — и… снитч оказался в его кулаке.

— ДА-А-А-А-А!!!

Это был единственный крик, вырвавшийся из уст болгарского ловца, когда его пальцы сомкнулись на столь желанной добыче. Из его глаз, как и двенадцать лет назад, вновь заструились слёзы, но теперь это были слёзы радости. В порыве эйфории он целовал пойманный снитч, не обращая внимания ни на кого вокруг.

Стадион же буквально сошёл с ума. Все болельщики, одетые в красное, гремели аплодисментами и скакали вверх-вниз, будто китайские болванчики. Многим было жаль Бразилию: всё-таки именно её сборная вела почти всю игру — но радость за болгар, достигших долгожданной победы ценой неимоверных усилий своего ловца, перекрывала все сожаления. В Высшей Ложе Крумы, Поттеры и Уизли обнимались со всеми подряд, не разбирая, кто за кого болел.

По свистку обе команды спустились на землю. Виктора, едва он сошёл с метлы, кинулись обнимать все сокомандники. Каждый из них понимал, что, если бы не столь удачная поимка снитча, финал был бы очевиден. Бразильцы же стояли с довольно хмурыми физиономиями; но вдруг от их сборной отделился ловец Сильва и приблизился к своему сопернику.

— Мистер Крум, дайте мне пожать вашу руку, — произнёс он отчётливо и громко на ломаном английском. — Вы просто потрясающий игрок!

Болгары отпрянули от своего героя и замерли в ожидании, глядя на двух ловцов, непримиримых противников. Но ничего страшного не случилось. Напротив — на глазах у обеих команд Виктор стиснул загорелую руку Тони своей крепкой, ставшей такой же, как у его отца, рукой и пылко ответил:

— Охотно, господин Сильва, я подаю вам мою руку, потому что, сознаюсь, вы нисколько мне не уступаете!.. — И, к довершению удивления, оба ловца дружески обнялись и поцеловались тут же, на стадионе.

Когда в Высшую Ложу внесли Кубок мира, обе команды стали подниматься наверх. Согласно обычаю, первыми вошли проигравшие, а за ними — победители. При выклике имени каждого спортсмена трибуны начинали аплодировать, а когда назвали Крума, шум не затихал как минимум две минуты.

Пожав руки обоим министрам магии и всем высокопоставленным чинам Международного Комитета по квиддичу, Виктор несколько ломкими шагами подошёл к Кубку. Вместе с ним из команды подтолкнули Драганова, особенно отличившегося в защите. С необычайным трепетом они оба подняли Кубок на всеобщее обозрение… и сердца их отозвались согласно поднявшемуся на трибунах шуму тем чувством, что доводится пережить хотя бы раз далеко не каждому спортсмену. Чувством подлинного триумфа.

Всё это время Виктору хотелось только одного: поскорее очутиться в объятиях своей семьи, чьи восхищённые взгляды он ловил на себе с того момента, едва поднялся в Высшую Ложу. Но возможно это стало только после того, как он вместе со своей командой совершил над полем круг почёта. Уже приземлившись, Крум различил всех своих домочадцев и друзей, которые спустились на поле и со всех ног спешили к нему. Первыми подоспели сыновья.

— Папа, папа, ты просто молодец! — Пресиян, ростом уже доходивший отцу до плеча, бросился к нему в объятия. — Ты справился, ты обошёл этого Сильву!.. А мы все так за тебя переживали, когда Сантос оглушил тебя битой…

— Да, пап, ты самый крутой! Поздравляем! — подхватил не отстающий от брата Герган.

Виктору были необычайно приятны искренние восторги детей. Поцеловав их и поблагодарив за поддержку, он тут же попал в объятия родителей, похваливших его упорство и стремление к победе. Рон, Падма, Гарри и присоединившаяся к ним Джинни хлопали его по плечам, а их дети беспрестанно восхищались. Джеймс даже выразил надежду стать когда-нибудь похожим на «дядю Виктора», чему сам Крум был, конечно же, только рад.

И тут его взор упал на Гермиону, как всегда, скромно стоявшую в стороне. Гермиона не лезла к мужу впереди всех, но радость и восторг, светившиеся в её глазах, вознаградили бы Виктора и за сотню таких же матчей. Разом забыв обо всём, он приблизился к ней, заключил в объятия и страстно, горячо поцеловал. Все тактично отвернулись, осознавая интимность момента.

— Ну что, Виктор, ты теперь счастлив? — спросила Гермиона, оторвавшись от губ мужа и уткнувшись носом в его шею.

— Я уже счастлив, Хермивона, — прошелестел тот. — Был счастлив все эти годы. Спасибо, что поверила в меня тогда, двенадцать лет назад, в Синайской пустыне. Только благодаря тебе я не отказался от своей карьеры на самом её пике. Это чудо, что я смог играть дальше. И это чудо — ты, Хермивона.

Жена ничего не ответила — только крепче обняла его. Мистер и миссис Крум, наблюдавшие за сыном и невесткой невдалеке, были безумно рады за них обоих. Счастью, которое обрёл Виктор в своём «мезальянсе», можно было только позавидовать.

Идиллия супругов была несколько нарушена подошедшим Герганом:

— Пап, а ты будешь дальше играть или уйдёшь на пенсию?

— Наверное, уйду, — пожал плечами отец. — Ты прав, Гануш: в профессиональном квиддиче мой возраст уже считается пенсионным.

— Ты что, пойдёшь работать в министерство, как мама? — удивился Пресиян.

— Почему в министерство? Скорее всего, я стану тренером нашей сборной: мне уже давно предложили такой вариант, когда в команду пришли сыновья Левски и Вулчанова, — усмехнулся Крум. — Вся сборная того состава, где я играл с шестнадцати лет, давно расформирована; один я остался. Так что придётся вместо того, чтобы летать самому, учить летать других.

— А ты будешь тогда тренировать меня? — тут же поинтересовался сын. — Я уже давно хочу стать ловцом, как ты…

Виктор мотнул головой:

— Конечно, буду, сынок.

Он посмотрел в глаза Гермионы и прочёл в них молчаливое согласие. И оба они осознали в этот момент нечто очень важное…

Они как небо и земля — абсолютно не похожи друг на друга. Но небо не страшится упасть на землю, а земля очень нуждается в небе.