Танец кукол (гет)

Я нахожусь в удивительном месте. Не знаю, как попала сюда, но мне тут нравится. Через дорогу, на фоне бледного рассветного неба возвышается храм. Может, это и не храм, но про себя я называю его именно так. У него портик с колоннами и круглая крыша, увенчанная скульптурой женщины в длинном одеянии. Между колонн прячутся фонари, женщина держит над головой шар, на шаре сидит птичка. С обеих сторон здание окружают высоченные деревья — своим присутствием они словно подчеркивают необходимость площади, раскинувшейся перед ним. Кто знает, вдруг темно-зеленые ветви и статуи, скрытые в их тени, страшатся свободного пространства?

Единственное, что тревожит в раскинувшемся передо мной великолепии, — слово НЕТ над входом. Правда, это не совсем НЕТ — там есть еще какие-то буквы, но мне не разобрать. И, разумеется, в голове возникает мысль о том, что к храму подходить не следует.

Так нечестно! Храм очень красив, от него веет надежностью, покоем и вечностью. Хочется замереть и любоваться… А потом меня начинает звать площадь, и, махнув рукой на все сомнения, я иду на ее зов. С благоговением поднимаюсь на несколько ступенек, и под ноги ложится золотая брусчатка с закругленными краями. Смотрю на нее и понимаю: здесь мне ничто не грозит.

На площади меня охватывает чувство уюта. Ее простор ни капли не страшит, да и не такой уж это и простор — не поле, не море, не звезды в поднебесье. И вместе с тем хочется раскинуть руки, запрокинуть голову вверх и кружиться-кружиться-кружиться. Что я и делаю — и начинаю захлебываться от счастья. В груди что-то растет, заполняет целиком и вырывается наружу. Я смеюсь до слез, а когда обхватываю себя руками, замечаю, что на мне ослепительно белое платье. Длинное, до середины икр, и рукава тоже длинные, расклешенные. Невеста я что ли? Да ну — лучше ангел 

В ангельской головке вдруг звучит голос: «Танцуй!».

— Слушаюсь, мой повелитель! — с готовностью отвечаю я и начинаю танцевать — раскачиваться из стороны в сторону и провожать эти движения руками. Сначала я делаю это в тишине — только птицы со свистом рассекают крыльями воздух, но потом «Дзинннь» — слышится тонкий металлический звон, который тотчас подхватывают чистые нежные струи скрипки. Я замираю, впитывая мелодию, потом тихо, осторожно начинаю двигаться ей в такт. Мои ноги делают только легкие шаги, руки плетут невидимое кружево, плечи и талия превратились в камертон, звенящий лишь в ответ, — ни ноты фальши. Мы слились — я и музыка. Ветер обрел плоть.

И есть еще кое-что: я знаю, что за мной наблюдают. Мой танец — для невидимого зрителя. Может быть, это вековые деревья, обступившие площадь, на которой я, как на ладони, а может — само небо. Это дает новые ощущения, какую-то ответственность и вместе с тем гордость и наслаждение.

Ветер становится ураганом, когда вступают барабаны и ускоряется темп, но волшебным образом я будто ожившая мелодия. Нет ни капли усталости — только сосредоточенность на теле, на отдельных его частях, которые движутся в данный момент, и на электричестве, проносящемся по коже. Это не просто танец, это такая игра: есть красота и совершенство музыки, и ее надо подчеркнуть, гармонично и поэтично, красотой танца. Игра легкая и вместе с тем увлекательная.

Но в какой-то момент мне начинают мешать. Из-за колонны выглядывает закутанный в черное горбун. Вначале он просто следит за мной, но, набравшись смелости, решает приблизиться. Приходится уворачиваться от протянутых ко мне рук, не теряя при этом ни ноты. Взбегаю по ступеням храма, на прощанье машу рукой и начинаю выписывать восьмерки между колонн портика (в сам храм мне еще нельзя). Это даже забавно: спряталась — показалась, приникла щекой к шершавому камню, прогнулась, протянула руку. И вместе с тем, это очень серьезно. Понятия не имею, что произойдет, если горбун дотронется до меня, но уверена в одном: лучше этого не допускать. И мне ни капли не жаль его. Откуда-то я знаю: он сам выбрал быть таким. Это место волшебное, оно помогло бы ему, но в свое время он оттолкнул помощь и до сих пор уверен, что поступил правильно. Я продолжаю ускользать от преследований нелепой черной фигуры, и в какой-то момент она растворяется в воздухе.

Сразу становится легче дышать, и я ликую: как балерина, высокими прыжками с вращениями делаю два круга по площади и с притопом замираю в центре.

— Я справилась? — вопрошаю, не зная у кого, и в ответ мне шелестят аплодисменты — то ли руки, то ли листья издают эти звуки — неважно, я понимаю смысл и счастлива.

— Стойте! Как вы можете ей хлопать? Это же какой-то балаган! Ее место в кабаре, а не на священной сцене! — раздается чей-то голос у меня за спиной. Как в замедленной съемке, я поворачиваюсь, чтобы увидеть сурового критика, и мне предстает высоченный и страшно худой мужчина с длинными светлыми волосами. Прищуренные глаза и тонкие губы делают его похожим на зверя, злого и голодного.

— Я — Белый Волк, — говорит он мне, — а ты не знаешь, что место таких, как ты, в борделе. Ты будешь задирать ноги, задирать юбку и носить красный клоунский нос — вот что ждет тебя.

Мне холодно, его слова, словно плети, стегают по плечам. Я слышу еще чьи-то голоса, но как будто издалека. Не могу разобрать ничего, кроме «нет». В ушах нарастает шум, мотаю головой из стороны в сторону и, неожиданно потеряв равновесие, спотыкаюсь и падаю. Золото под ногами идет волнами и розовеет, закручивается спиралью и багровеет. Я падаю в разверзшуюся у моих ног гигантскую раковину. Вокруг меня вихрь розовых и голубых искр, довольно быстро он чернеет, и я лечу-парю-падаю в унылой темноте… пока не просыпаюсь в своей постели. Я так и не узнала, какому божеству принадлежит храм.