Помоги мне (гет)

Влажный и холодный воздух января заставлял ёжиться. Молодая девушка шестнадцати-семнадцати лет робкой поступью направлялась в сторону вокзала, а впереди неё шёл мужчина, которому на вид было не больше четверти века. Его суровое вытянутое лицо не выражало ничего, кроме равнодушия. В руках он нес лишь два маленьких чемодана.

— Я могла бы донести свой багаж сама, — сказала девушка.

Ответа она не получила, даже взгляда в свою сторону. И она очень радовалась этому сейчас, ведь это последнее, что ей оставалось. Её спутник был её палачом, а семьи, чтобы бороться за неё, не осталось. Ни семьи, ни чести, ни чувств. Она ощущала, что стала марионеткой, которую тянут за верёвочки, не оставляя выбора. Возможно, она и есть жалкая кукла, у которой когда-то была человечность и душа, но не сейчас.

Сегодня с ней осталось лишь холодное, как нож, чувство ненависти, и при этом не было сил, чтобы бороться. Но она должна, ведь теперь она несёт ответственность не только за свою никчёмную жизнь. Как же горько от этого!

Разместившись в поезде, эти двое даже не смотрели друг на друга. Эмин напряжённо думал о чём-то, наверное, о том, какая обуза его теперь ждёт. И из приемлемой бедности он теперь вынужден впадать в море нищеты словно река. Только эти мысли и видела юная Фазилет в его взгляде, а сама в свою очередь искала в себе силы, чтобы жить дальше. Совсем скоро она приедет в новый город, такой огромный и, как она надеялась, менее печальный Стамбул.

За окнами менялся пейзаж, люди в плацкарте что-то говорили, но ей было всё равно.

«Вот бы нашлась хоть какая-то соломинка, чтобы всё исправить. Может, я вовсе не проклята, как утверждал отец?»

Туман за окном превратился в ореол воспоминаний, поглощающий её до остатка.

* * *

В своей маленькой деревеньке, расположенной неподалёку от Адапазар, Фазилет никогда не была счастлива. Казалось, что она с рождения была для семьи только «лишним ртом, который нужно кормить». И даже её первое воспоминание было именно об этом.

Девочке было всего четыре, когда отца уволили с работы, и он стал падок на спиртное. А может, его уволили, именно потому что он был таким, но грани в детском разуме очень шаткие и стираются точно так же, как карандаш ластиком.

В тот мрачный и холодный вечер Фазилет, её старшие братья и сестра, которая была старше всего на год, разделили на четверых горбушку хлеба и бутылку айрана. Отец задерживался, и мать благополучно врала, что тот на работе. Ложь и её сладость стала чем-то привычным в этой семье уже очень давно, но ведь дети этого не понимали.

Всё казалось странным, ссоры родителей воспринимались как нечто, что всегда имеет завершение, а детский мозг придумывал этому оправдания: «Папа сейчас так кричит, потому что ударился ногой, а мама просто не вовремя отвлекла его во время сбора яблок или рубки дров…»

Оправданий в мозгу Фазилет всегда находилось много, ведь она любила отца и в то же время боялась. Тогда-то и закралась в её голову мысль, что страх равняется уважению, но, благо, это заблуждение было близко ей всего лишь год. Ровно до того момента, пока пятилетняя Фазилет не увидела отца, который был пьян. Еле держась на ногах, он вошёл в комнату и сказал:

— Знаешь Айше, какая самая страшная ошибка была в моей жизни?

— Нет, душа моя. Ты сейчас сам на себя не похож, давай не будем при детях?

— А может, я хочу, чтобы они это слышали? — язык отца заплетался, а ноги с трудом его держали. Он ударил рукой о косяк двери.

Дети замерли. Двенадцатилетний Хакан, десятилетний Демир и шестилетняя Гюльпери были не менее испуганы, чем их младшая сестра, но они уже привыкли к подобным выходкам, поэтому сумели скрыть подступающий страх, доводящий до исступления и тошноты.

— Зря ты родила четвёртого ребёнка, слышишь? Теперь мы не в силах кормить этих четверых проглотов!

— В каком смысле? — ошарашенно застыла Айше.

Фазилет тогда и не поняла, что речь о ней, у неё всегда были проблемы с числами и ориентировании во времени и пространстве, а сейчас её волновало только то, чтобы отец снова не ударил маму. Она взялась за подол её черного платья в белый горошек и, в надежде получить и в то же время дать хоть какую-то защиту, осторожно спряталась за её спиной.

— Меня уволили, слышишь?! — крикнул отец. — Теперь я мог бы быть свободен от вас и уйти, как ненужная вещь. Отделиться!

— Так уходи, — без эмоций ответила мать. — Что же тебе мешает?

— Ты и эти выродки!

Он всё же ударил жену. Так, что та отлетела в стену, находящуюся за её спиной, а Фазилет моментально отскочила в сторону.

— Мамочка, ты в порядке? — слёзы текли из глаз девочки, а матери, казалось, было всё равно. Теперь ей было всё равно.

Только спустя годы и сама Фазилет станет разделять её чувства.

Слепое равнодушие возникает тогда, когда нет больше надежды на лучшее будущее, и единственное, что можно себе позволить, — выражать чувства через своих детей.

— Тебя всегда беспокоило, что о тебе подумают люди, а я ради тебя бросила свою семью. Не знаю, во что ринулась, полюбив тебя. Где твои амбиции? Ты даже работу на стройке сохранить не смог, ещё и жалуешься, что детей у нас слишком много! Знаешь, без них я сошла бы с ума. Ты растерял всю свою способность любить, вся она перешла в страсть к бутылке!

— Ты слишком много говоришь, женщина!

— Не так много, как ты пьёшь! Мои дети — единственное хорошее, что ты дал мне.

* * *

Сейчас, вспоминая это спустя двенадцать лет, девушка осознавала, что вскоре после этого разочаровала мать. Единственного человека на Земле, который любил её без вопросов, ничего не требуя взамен. Никаких стен не стояло между ними ровно до тех пор, пока не наступил её семнадцатый день рождения.

Ах, если бы этот день никогда не наступал, и мир не потерял бы все краски без остатка... Но он наступил, и сейчас только ад ждёт её впереди. А разве могло быть что-то другое? Ведь она всегда лишняя, излишне амбициозная, проклятая всевышним.

Она разрушила честь семьи, она всегда слишком много требовала, а мечты её были слишком заоблачными, по мнению старших братьев и Гюльпери, вот только она ничего не могла с собой поделать, так привыкла рисковать.

Она всегда была открыта новому в своей жизни, ничто не страшило её.

До этого дня.

Говорят, что родители — это пламя, а дети — его искры. Так вот, Фазилет и её старшая сестра Гюльпери всегда были не просто искрами, они были настоящим фейерверком, который поражал всех своей звонкостью, сочностью цвета и лаконичностью.

Они были неразлучны, всё их детство прошло во взаимопонимании. Обычно в дружбе, как и в любви, кто-то один проявляет наибольшую преданность, но в детстве между ними этого не ощущалось, скорее наоборот, — они всё делили поровну. Внешне они походили друг на друга словно близнецы, вот только волосы Гюльпери были иссиня-чёрными, как ночное небо над Босфором, а её младшей сестры — подобными солнечному лучу на этой самой глади. И луч этот всегда будет стремиться исправить любую боль, возникшую в сердцах сестёр.

Волны воспоминаний отправляли Фазилет дальше и дальше путешествовать по волнам памяти, теперь — на шесть лет назад. Эти воспоминания — всё, что ей осталось.

* * *

— Фазо, ты только посмотри на колечко, какое оно красивое! — девочка десяти лет с восторгом застыла у ювелирного магазина, ожидая реакции младшей сестры. Она уже тогда была готова подбить её на авантюру, но что в этом плохого? Они были всего лишь детьми, и сейчас это кажется сущей мелочью.

— Да, очень красиво. Но…

— Что такое?

— Гюль, у нас нет денег на такие излишества, в конце концов, и мама всегда говорила, что когда очень хочешь чего-то недостижимого, появляются плохие мысли.

— Да какие плохие? — не унималась сестра. — Вот будет у меня муж, купит мне тысячу таких колец.

Фазилет фыркнула, подавив усмешку.

— Может, и сама купишь, если получишь образование.

— У меня нет желания. Зачем, если отец и так говорит, что я самая красивая? — заявила Гюльпери.

Жизнь сыграла с сёстрами злую шутку, наделив их разным складом ума и желаниями. Фазилет была младше, но понимала, что у каждого должен быть запасной вариант, опора, и не обязательно это другой человек.

— А я вот знаешь, что придумала? — засияла Фазилет.

— Что? — скептически посмотрела на неё сестра.

— Помнишь то деревянное кольцо, которое Хакан вырезал из дерева, воображая себя султаном, когда они с Демиром играли?

— Да, конечно. И что?

— Оно ему больше не нужно. Я хочу расписать его, а потом мы будем носить его по очереди, каждая в свой день рождения. Конечно, оно не будет так блестеть, но разве это важно?

— Ты права, совершенно не важно.

Сёстры обнялись и держали свой договор шесть лет, пока всё не изменилось, словно проклятие вошло в их жизнь.

А тогда они бежали по лужам до дома, а позже, греясь у печи, Фазилет бережно расписывала явно мальчишеский перстень.

— И откуда у тебя такая фантазия? Ума не приложу, — Гюльпери гордилась сестрой, но в то же время завидовала.

— Не знаю, — заливисто засмеялась девочка, — ты вот тоже очень хорошо проявляешь фантазию в подборе цвета. Помоги мне немного, — попросила она. — Что нарисовать вот здесь?

— Думаю, красный тюльпан, — теперь уже и старшая сестра, вовлечённая в действо, не смогла сдержать полуулыбки.

— Надеюсь, в будущем, когда ты станешь известной художницей, нарисуешь мой портрет в свадебном платье.

— Ну, конечно.

«Те времена были самыми счастливыми, пусть я и запрещала себе мечтать, но Гюльпери всегда была в состоянии починить моё разбитое сердце… Жаль, не сейчас».

* * *

Шесть лет спустя день рождения Фазилет стал последним праздником, который они отмечали вместе.

Это был конец октября. Сырость, витающая в воздухе, не сулила ничего хорошего, а промозглый ветер подтверждал это. Особо внимательные женщины уже одели детей в тёплые свитера, которые сами связали, потратив на них немало времени. Хотя можно было обойтись и без этого, но в их маленькой деревеньке каждая мать, которая не следит за здоровьем своего ребёнка, осуждалась, становясь в глазах соседей и прочих земляков посмешищем. Людям было скучно жить в этом оторванном от мира пространстве, поэтому реальная жизнь заменяла им передачи по телевизору, по их мнению, этот месяц оказался крайне небогатым на события.

Соседский мальчик Мурат недавно вернулся из армии и вскоре непременно должен жениться на красавице Гюльпери. Они уже были помолвлены за год до его отъезда, и, чтобы закрепить свой статус в глазах соседей перед никахом⁽¹⁾, девушка позвала его на день рождения своей младшей сестры.

Фазилет нахмурила брови:

— Не хочу отмечать день рождения, знаешь… — поделилась она переживаниями.

— Почему? — Гюль осторожно взяла сестру за руку, вкрадчиво поглаживая большим пальцем тыльную сторону её ладони, потому что она чувствовала, что проблемы её, отнюдь, не были надуманными.

— Ну, для начала, отец не сможет сдержаться от распития ракы⁽²⁾, ведь это он был инициатором такого большого праздника и даже зачем-то продал мамину скрипку. Она так плакала из-за этого всю неделю…

— За маму действительно обидно, но скрипку мы сможем выкупить. Ты распишешь несколько кувшинов из тех, что я вылеплю.

— А что скажешь про возможные вспышки гнева отца, которые возникают у него от спиртного?

— Хочешь, позову Мурата? Он поможет.

Фазилет рассмеялась:

— Думаешь я не знаю, что одним выстрелом ты задумала убить двух зайцев, мой волшебный цветочек⁽³⁾?

— В каком смысле?

— Если позовёшь Мурата, то соседи перестанут судачить, что ты неверна ему.

— Вот ничего от тебя не скроешь, проницательная ты у меня, сестрёнка. А ты против?

— Да нет, что ты, наоборот, рада, что к моей персоне будет куда меньше внимания. Ты же прекрасно знаешь, что я предпочла бы посидеть с мамой у костра или порисовать в мастерской.

— Ура! Спасибо, мне очень важно твоё разрешение. Только Мурат не один придёт, а с другом. А ты можешь позвать Бинназ, чтобы тебе было веселее. В конце концов, это твой праздник.

— С удовольствием отдала бы его тебе. Не нужен он мне, но да. Бинназ — моя лучшая подруга. Не могу её не позвать, учитывая, что она тоже скоро уезжает в Стамбул и нужно попрощаться.

* * *

Мурат, как и обещала сестра, привёл друга. Это был сутулый мужчина с желтоватой кожей, жиденькими усами и нервной походкой. Это даже смешило Фазилет, пока при знакомстве она не заглянула в его глаза. Хищные, как у ястреба, заметившего из-за вершин далёких гор свою будущую жертву. В ночной глади его глаз не промелькнуло и намёка на сияние звёзд.

— Здравствуйте, — робко поздоровалась она.

— Здравствуй. Не такой уж я и старый, чтобы обращаться ко мне на «вы».

Обмен жеманными улыбками.

— Ты обворожительно красива сегодня.

Она опустила глаза и улыбнулась, поправив складки на подоле своего льняного сарафана, и сильнее укуталась в шаль, связанную матерью.

* * *

Дурные предчувствия не зря терзали девушку ещё за три дня до торжества.

Тот разговор, который она услышала, не предназначался для ушей юной семнадцатилетней девушки, но…

Девушка дождалась, пока все переключатся на обсуждение никаха и платья для него. Фазилет с радостью смотрела на счастье сестры, хотя Мурата и не было рядом с ней. Она улучила момент и хотела было отправиться в свою мастерскую, чтобы продолжить работу над картиной, а заодно поискать жениха сестры по наставлению матери, но, едва приблизившись к двери, она услышала:

— Мурат, ты же мой друг, не поступай так со мной! — это говорил её новый знакомый Эмин, в глаза которого было так страшно смотреть.

— Как не поступать? Гюль совершенно не любит тебя, ты это понимаешь? Она выбрала тебя только потому, что ты военный, но если бы ты сказал ей, что я уже нашёл работу, то она бы могла быть со мной.

— Я не ослышался? Ты предлагаешь мне отказаться от любимой девушки?

— Да. Ты богат, у тебя много поклонниц, что ты к Гюль прицепился? Выбери любую другую, ты же прекрасно знаешь, что я полюбил её прежде, чем ты. Ещё до школы, когда она чуть в реку не упала. Ведь это я тогда её спас.

— Оф, я спрашивал её брата, она не любит тебя. Если бы сказала, что любит, то я бы отпустил. К тому же, ты можешь найти себе кого-то. Взять хотя бы младшую из семейства Куинджи.

Сердце Фазилет замерло от жалости и отвращения к Эмину, кто знал, что эти два чувства будут сопровождать их брак в течении дороги, что они будут проходить вместе.

— Она слишком замкнута, — только и сказал он.

Девушка, испугавшись, провела остаток вечера с Бинназ, которая так и не смогла найти объяснение её необычайной бледности.

* * *

Прошло ещё несколько часов, и Фазилет решила снова попытаться войти в свою мастерскую. Мурат теперь был рядом с Гюльпери, и они мило болтали о чём-то будничном. О существовании его ненормального друга Фазилет и думать забыла в силу юношеской растерянности и, как оказалось, очень зря.

Прежде чем войти в дом, она сняла шаль и туфли, как и положено по обычаям. Не рассчитывая больше выходить к гостям, она была максимально расслаблена. Сонное состояние, вызванное травяным чаем, не сразу дало ей понять, что в мастерской она не одна.

— В-в-вы всё ещё здесь? — от неожиданности девушка отпрыгнула в сторону.

— В смысле — всё ещё?

Возле её мольберта сидел Эмин, который сверлил глазами незавершённый портрет сестры.

— Я здесь весь вечер, маленькая госпожа.

— Извините, но уже поздно, я хотела бы ещё немного поработать над портретом Гюльпери, а затем лечь спать.

— Конечно-конечно, — он встал, пошатываясь. Судя по количеству бутылок рядом с ним, это он выпил всё спиртное на празднестве, а не её отец, как она боялась.

— Знаете, вы видите свою сестру такой… даже красивее, чем она есть на самом деле. А на самом деле она ведь натуральная сука.

Фазилет молчала, видя, как гнев внутри него нарастал. Она хотела бы позволить ему выговориться, но ошиблась и услышала в ответ на свою тактичность только:

— Почему ты всё время молчишь?!

— Вероятно потому, что вы пьяны? — от усталости Фазилет даже не заметила своей язвительности, и это стало роковой ошибкой.

— И именно оттого, что я пьян, полагаю, мне можно всё.

Он подошёл к Фазилет так близко, что она слышала биение его сердца, а её в тот момент, казалось, остановилось.

Он резко сорвал лямочки сарафана с её плеч.

— Что вы делайте, Эмин?! Прекратите, ради Аллаха!

Его дыхание уже щекотало шею, и от липкого страха, который подступал к горлу, её начинало тошнить.

— Беру то, что точно будет моим!

— Перестаньте, прошу! Не надо!

Слёзы жгли глаза.

— У тебя два варианта: первый — перестать кричать, а второй… — после неловкой паузы он достал из кармана штанов пистолет: — Я расстреляю твою сестру прямо перед таким важным религиозным событием, мне уже давным-давно чужды ваши духи на облачках или кто они там?!

— П-п-пожалуйста, успокойтесь, — дрожащим голосом проговорила Фазо. Ничего не страшило её так, как возможная опасность для её сестры. — Я заварю вам липовый чай, вы успокоитесь, и все проблемы покажутся вам надуманными.

— Мои проблемы — это ваше семейство! — не унимался Эмин.

— Пожалуйста, это ведь грех. Наутро вы будете сожалеть, если убьёте любимую женщину и лучшего друга.

— Откуда ты… так ты ещё и подслушиваешь! — он с силой прижал её к стене. — Запирай изнутри! Ключом запирай! А не то… — он приставил пистолет к её голове. Руки девушки дрожали и не слушались.

Она мысленно надеялась, что Бинназ заподозрит неладное и придёт, позовёт на помощь своего отца. Дядя Альп был очень простодушным и справедливым человеком. Однако никто не пришёл.

Эмин разорвал по швам её льняное платье, она осталась в одном нижнем белье.

— Распусти волосы! — приказал её палач.

И она распустила свои золотисто-медные локоны, которые аккуратно завивала за ночь до торжества.

— А волосы у вас всё же разные, как жаль, что ты — не она… — голос его затих, и она надеялась на перемены в его настроении, зябко ёжась и обнимая себя руками.

Ястреб наконец настиг свою жертву. Когда он вошёл в неё, Фазилет уже без сил отдалась течению. Эмин желал ослепнуть, увидев их с сестрой отличия в виде другого нрава и цвета волос, а у неё потемнело в глазах от неистовой боли. Она не видела ничего вокруг себя, подавляя крик, как и когда он угрожал ей пистолетом.

Мысли путались, и она думала только о том, как хорошо, что у неё есть два старших брата, которые защитят её, несмотря на непутёвого отца. И когда Эмин закончил «обедать» своей жертвой, она сказала только:

— Знаете, у меня есть семья, и теперь вы не защищены.

— У-у-у, да ты грозишь мне кровной местью, пташечка⁽⁴⁾?

Она ничего не смогла ответить, ведь тело болело, сердце замёрзло, а на ковёр в её некогда любимом месте капали струйки крови.

— Убери здесь всё, а я выйду, когда все уже будут спать.

Он дождался, пока все гости разместятся в трёх крошечных комнатах ветхого домика. Никто не искал Фазилет, кроме матери, которая предположила, что её дочь, негодница, как всегда заснула за работой и забыла о приличиях перед гостями. А Фазилет предстояло ещё два часа пыток рядом со своим мучителем.

Она не спала, слёзы с новой силой прожигали глаза, пока она лежала на кровати, завернувшись в плед. Фазилет чувствовала, как Эмин Чамкаран смотрит на неё, прожигая взглядом, и распивает очередную бутылку ракы, которую стащил с празднества. Запах алкоголя усиливал тошноту Фазилет, но если она выйдет, то все обо всём догадаются прямо на празднестве. Она была тогда словно мышка, загнанная в клетку.

Да и сейчас ничего не изменилось.

Поезд приехал в Стамбул, две фигуры: женская и мужская, покинули его. Один — покачиваясь, словно дерево на ветру, готовое сломаться от урагана, другая же насыщала корни своего будущего дерева водой.

Она укрепит этот ствол слезами, молитвами и терпением. Терпение — основа жизни, без него не бывает зелёной листвы по весне.

1) Аналог венчания.

Вернуться к тексту

2) Аналог водки, но чуть менее крепкий.

Вернуться к тексту

3) Имя буквально означает «волшебная роза».

Вернуться к тексту

4) Понятие кровной мести до сих пор присутствует в некоторых регионах Турции, деревнях или маленьких городках. Она совершается в случае, если одного из родственников убили или совершили над ним жестокое насилие любого рода. Такая месть включает в себя убийство всей семьи преступника, любого из возможных родственников, чтобы кровная месть не превратилась в ответную.

Вернуться к тексту

— Ночные кошмары — это не то, чего следует бояться, дорогая. Пустота — вот чего действительно стоит опасаться.

— Но что такого страшного в пустоте, сестра?

— Она стирает всё. И огромное счастье, и бесконечное горе.

Только спустя семь лет Фазилет смогла осознать смысл этой фразы. Пустота подобно вору отняла у неё всё, что она любила и на что надеялась.

Кстати, о надежде. Та сгорела вместе с её детством. Фазилет сама сожгла её, и сейчас силу ей давало только ощущение равнодушия, возникшее в этом пламени.

Фазилет оценивающе взглянула на своё новое жилище. Старый дом с прохудившейся крышей был ещё хуже того, в котором она провела своё детство, но это не вызывало отвращения, скорее наоборот. Невольно она проассоциировала этот дом с собой, а прохудившуюся крышу — с кровоточащим сердцем. Она подумала о том, что теперь ей всё равно некуда идти, поэтому придётся залатать не только свои раны, но и привести в порядок дом, который внутри выглядел ещё хуже. На стенах виднелась плесень — неминуемый результат сырости, обои отходили, словно и им были чужды эти стены.

Фазилет не знала, что отразилось на её лице: озадаченность, неприятие, жалость или отвращение, но муж злобно окликнул её — впервые с тех пор, как они пришли в новый дом:

— Что ты застыла, я не понял? Пошли, осмотрим другие комнаты. И обувь не снимай!

— Но ведь это мне нужно будет мыть всё в этом доме, а не тебе, поэтому… — начала Фазилет и замолчала, вновь чувствуя его нарастающий гнев.

— Не думаю, что место твоих пыток можно назвать домом.

— В каком смысле? — пустота вместо страха вновь окутывала её отравляющей дымкой.

— Благодари своих ангелов и облачка за то, что живёшь, поняла? И молись, чтобы я стал нормальным отцом для твоего ребёнка. Только из-за него я на тебе женился, а не убил ещё тогда, когда ты сдала меня в полицию!

— Ты женился на мне, чтобы насолить Гюль! — не выдержала Фазилет. — И взял меня силой ради мести. Я вас всех ненавижу! Тебя, её и твоего ребёнка, будь он проклят!

Он засмеялся. Его смех напоминал звон разбитого стекла, который безжалостно резал душу и напоминал о правде, на которую Фазилет желала закрыть глаза навеки.

— Это и твой ребёнок тоже.

«Наш ребёнок», — прошептал разум.

* * *

Она не помнила, как уснула, лёжа на матрасе и укутавшись материнской шалью. Было холодно, поэтому сон её накрыл тревожный, мрачный, как сумерки за окном, и вновь напоминающий о том, что произошло.

«Видимо, прошлое намерено преследовать меня вечно?» — этот вопрос будет тревожить её ближайшие семь лет, неотступно преследуя и отрезвляя в особенно тяжёлые моменты.

— Ты что сделала?! — кричала Гюльпери.

— Да я…

Никто не слушал жалких попыток объясниться.

— Эмин не мог этого сделать, я ведь знаю его столько лет!

— Но он сделал. Зачем мне врать? — голосом, не выражающим эмоций, ответила Фазилет сестре.

— Может, потому что ты завидуешь мне и захотела расстроить мою свадьбу с Муратом?

— О чём ты говоришь, ты же знаешь, что я бы в огонь прыгнула, если бы ты попросила.

Сестра безжалостно засмеялась:

— Знаешь, я знаю только, что ты всегда завидовала мне: уважаемый обществом жених, такой верный друг, как Эмин…

При упоминании разрушителя её судьбы Фазилет сжала руки в кулаки, да так, что до крови поранила свои ладони ногтями, словно была обиженной кошкой, которой так и не дали выразить свою привязанность. Боль заставила её молчать о том, что только из-за страха за жизнь она не кричала и не молила о помощи в ту роковую ночь.

— Что молчишь? — не унималась Гюльпери. — Правильно тебе братья руки сломали, ещё бы и язык вырвать! Клевещешь на друга, семью опозорила, да ещё и незадолго до моей свадьбы! Если бы всё было правдой, то ты бы сразу побежала в полицию или кричала! Столько народу было в доме, все бы услышали.

Гюльпери бросила в окно кольцо, которое Фазилет сняла и положила на тумбочку.

— Оно мне больше не нужно! И ты не нужна!

Фазилет смотрела в одну точку на стене. Когда-то там висела материнская скрипка. Она вернёт её, должна вернуть, чтобы перед этой семьёй у неё больше не осталось долгов. Ни перед отвернувшейся матерью, ни перед братьями, что сломали ей оба запястья за попытку похода в полицию, ни перед отцом, который и вовсе потерял разум. Он запретил супруге общаться с дочерью, пригрозив, что опозорит на всю деревню тем, что взял её, неумёху, в жены не девственницей.

Все в их деревне делали то, что считали нужным, говорили то, что считали нужным, и жили такой обособленной жизнью, которой им было удобно. Картонный мирок, где люди подчиняются нормам и идеалам, придуманным ими самими.

Мурат быстро «отмазал» друга, хоть и догадывался о правде. Но он не мог даже предположить того, что Гюльпери и правда любила Эмина, а не его, и именно поэтому разорвала все отношения со своей сестрой и настроила семью против неё. Это оказалось легко из-за несгибаемого упрямства Фазилет и её молчаливости. Она придумала множество оправданий мучителю сестры, в которые сама поверила.

Почему же она вышла за Мурата? Не из-за денег, пожалуй. Скорее из-за репутации и вероятной красивой жизни. Но никто, кроме Фазилет, об этом не узнает. В письмах, которые изредка будут приходить к ней, сестра будет осыпать её проклятиями, но сейчас уже почти всё равно. Почти.

Сон-воспоминание вновь напомнил Фазилет о пустоте в сердце. Она с криком проснулась от острого чувства одиночества, возникшего в сердце. По счастью, Эмина дома не оказалось. Фазилет обрадовалась, что теперь они остались вдвоём: она и её будущий ребёнок. Она убедила себя в том, что даст ему всё то, что у неё отняли, но прежде она отомстит отцу её ребёнка, и она уже мысленно просила за это прощения.

«Прости, я не знаю, мальчик ты или девочка. Знай, что я люблю тебя и прошу прощения за то, что сделаю».

Ничто не спасало от мыслей о мести. Ни отсутствие взаимодействия с мужем, ни то, что сломанные руки потихоньку стали заживать, и она снова могла бы рисовать. Теперь это не казалось утешением. Утешением были только волны Босфора и паром, на котором она сегодня наконец-то должна была встретиться с Бинназ. Своей дорогой подругой. И это была единственная весточка из прошлого, не причинявшая ей боли. Весточка из детства.

Стеклянные воды лазурного оттенка были сегодня спокойны как никогда. Наверное, они чувствовали приближение её дорогой подруги — единственного человека, который любил её всегда. Дорожил ею и ценил её. Раньше Фазилет не понимала этого, но сейчас ощущала всем естеством: этот человек в Стамбуле станет для неё и матерью, и отцом, да и всей семьёй вместо той, что поспешила так скоро отказаться от неё.

— Привет! — Бинназ крепко обняла её, а затем отстранилась и сказала: — Осторожно, руки!

— Плевать на руки! Я так рада, что ты приехала!

— Я так скучала по тебе!

В глазах обеих возникли слёзы радости.

Формальные слова про «радость от встречи» и «с добром пришла» были совсем не нужны.

— Как ты, душа моя? — спросила Фазилет.

— Пока не знаю. Мы-то здесь уже месяц как живём, но то, что случилось с Нихан, выбило нас из колеи.

— Нихан — это жена твоего старшего брата? — изумилась Фазо. — А что с ней случилось?

— Погибла, когда возвращалась домой на велосипеде. Водитель повернул в неположенном месте.

— Жуть какая. Пусть пройдёт, — со всей искренностью сказала она Бинназ.

— Спасибо, но суть в том, что теперь я вынуждена присматривать за Асланом и Севдой, они оба сами себе предоставлены, знаешь?

— Саид переживает, понимаю.

— Ой, это не то слово.

— Что, пьёт? — Фазилет было привычно видеть только такое снятие стресса у мужчин, однако подруга ответила нечто совсем другое, то, что её ошарашило.

— Работает. С утра до ночи, спит прямо на работе и совсем не ест, иногда приношу ему обеды, а он как тень. Смотрит сквозь меня и говорит: «Спасибо, сестра», «Не надо, сестра», «Хорошего дня, сестра» и всё. Детьми даже не интересуется. Будто их нет. Пыталась вправить ему мозги, но он только кивает, чем бесит меня, — возмущённо рассказала Бинназ.

— Дай ему время… — голос Фазилет прозвучал как-то грустно.

— Конечно, вот только Мустафа всё время недоволен — с тех пор, как мы поженились.

— Чем это?

— «У нас должны уже быть свои дети, а ты всё время ходишь за племянниками. Они постоянно орут и мешают работать». Я объясняю, конечно, что они дети, и стараюсь чаще с ними гулять, но не таскать же мне их с собой повсюду. Вот сегодня Мустафа работает не дома, я уложила их обоих спать и вырвалась к тебе на полчасика.

— А потом мы куда? Давай к тебе, чтоб душа за детей не болела? Мне как-то стыдно, что дёрнула тебя в такой момент, — Фазилет отвела глаза.

— Да что ты, дорогая. Всё хорошо. Расскажи лучше, как ты? — Бинназ со страхом ждала ответа, потому что подруга просила её не спрашивать об этом хотя бы ближайшие несколько месяцев. Но как она могла не спросить, видя необычайную худобу подруги, несмотря на её беременность, да и огонь, угасший в глазах, тоже тревожил, но его истоки хотя бы были понятны.

— Я выкупила мамину скрипку перед отъездом, — только и сказала Фазо.

— И что ты собираешься с ней делать?

— Наверное, отправлю по почте, когда руки смогут нормально функционировать. Не хочу, чтобы у меня остались перед кем-то долги.

— Это у них перед тобой долги. Долги в виде совести, которой они не отплатили тебе! — Бинназ снова завозмущалась.

Фазилет только устало усмехнулась, в этой усмешке, казалось, была вся горечь Вселенной.

— Я ничего не жду от них, пусть будут счастливы. Кстати, о счастье: давай, когда паром приплывёт, зайдём к тебе, и я помогу тебе с детишками? Практика не помешает, знаешь… — она провела ладошкой по животу.

— Конечно! — радостно воскликнула Бинназ, зная, что это, определённо, отвлечёт от мрачных мыслей их обеих. Плюс к тому, она была старше Фазилет на целых четыре года и являлась для Севды и Аслана исключительно нянькой или строгой тётушкой, а её подруга ещё не забыла, каково это — быть ребёнком.

* * *

Когда они вошли в дом, дети уже не спали. И это было максимально мягким определением, которое можно было дать их бодрствованию. За оживлённой беседой подруги не сразу заметили, что произошло.

— А помнишь то странное платье, в котором Мюжге пришла в первый класс? Оно действительно было странное, да?

— И ты облила её краско… — Фазилет замолчала, снова чувствуя вину. Дети учинили разгром только потому, что она попросила Бинназ о встрече.

— О Аллах! — Бинназ так и застыла. — Тут что, бомбёжка была?!

Дети звонко засмеялись, а Севда сделала невинный взгляд, как у только что родившегося оленёнка, и сказала тихо-тихо:

— Пласти, тётя.

* * *

Некоторое время спустя все четверо убрали овсянку и леденцы, разбросанные по полу.

— Вот теперь, как и обещал дядя Мустафа, точно никаких сладостей.

Однако Фазилет подмигнула им, сигнализируя, что всегда можно обратиться к ней, если вдруг их справедливая тётушка говорит серьёзно.

— А ты не подмигивай, не подмигивай им, я всё вижу! Всё, теперь, после приборки будем готовить нормальный обед, и никаких «Мы устали, мы больше не будем», это ясно? Знаю я вас. А труд закаляет характер.

И тут вмешался трёхлетний Аслан, внезапно разоткровенничавшийся и защищающий свою сестру-двойняшку:

— Всё это я сделал, тётя. Севда ни при чём. Можно, она отдохнёт немного?

— Да ты прямо джентльмен. Признался честно, ну хорошо. Только салат поможете приготовить — и можете быть свободны.

— Ты неправильно нож держишь, давай покажу, — Фазилет осторожно направила нож в руках Севды и сморщилась от внезапной боли, возникшей в запястье. В этот самый момент Аслан вмешался с видом учёного:

— Вот так нужно, — и действительно стал резать огурцы более аккуратно, а сестра внимательно слушала его, вторя советам.

— Прямо как мы в детстве.

— Ага.

Впервые за этот месяц Фазилет так звонко смеялась, и Бинназ была счастлива, что она вместе с племянниками уняла вихри в её душе. Ей было всё равно, что говорил Мустафа о том, что им не стоит общаться, ведь она опозорила семью, вдруг и их опозорит.

Она всегда будет рядом, чтобы слышать смех своей сестры. Хоть она и не была ею по крови, но сердце у них было одно на двоих. И душа тоже.

— Когда тебе нужно сменить гипс на руках? — уточнила Бинназ.

— Через месяц, а почему ты спрашиваешь? — в карих глазах возник вихрь недоумения.

— Саид архитектор. Если тебе нужна работа, то ты всегда можешь обратиться к нему.

— Не могу смотреть на кисточку и краски без отвращения и к рисованию, полагаю, вернусь нескоро. Как и к просьбам о помощи от мужчин.

— Ну ладно, но ко мне ты всегда прийти можешь, верно?

— К тебе могу, — не стала отрицать Фазилет.

«Только к тебе и могу».

Почувствовав грустные мысли, Бинназ чмокнула подругу в макушку, а Аслан с Севдой подошли и поцеловали её в обе щёки.

— Дядя Мустафа установил нам качели во дворе. Хочешь, покачаем?

— Конечно, хочу! — все трое с энтузиазмом выскочили на улицу, а Бинназ радовалась, что такие приятные мелочи могут отвлечь её подругу как нельзя лучше.

* * *

В первый день осени родилась девочка с янтарными глазами. Это были глаза её отца, однако невооружённым взглядом было видно, что на всё в этом мире она смотрела с нежностью и теплотой. И хоть она родилась в такое холодное во всех смыслах время, Фазилет понимала, что когда-нибудь она полюбит её, пусть и не сейчас.

К тому же роды были тяжёлые и родилась она немного позже положенного срока.

А пока она дала ей соответствующее имя: Хазан⁽¹⁾ и без страха поспешила заглянуть материнству в лицо.

1) Хазан — знач. «Родившаяся осенью».

Вернуться к тексту

Этот вечер стал точкой отсчёта и точкой невозврата одновременно. Майский воздух был наполнен ароматом спелых абрикосов, на душе ощущалось неоспоримое спокойствие — а, может быть, это просто усталость?

За эти шесть лет Фазилет изменилась, в её жизни произошёл процесс, обратный зарождению бабочки. Бабочки, которая, высоко взлетев, так и не успела расправить крылья. Сначала она застряла в своём коконе, а затем, чтобы не задохнуться, стала гусеницей. Отталкивающей, вызывающей при взгляде на неё лишь отвращение.

Причин для возникновения такого процесса было много: отвращение к мужскому полу, невозможность даже поднять глаза в присутствии многочисленных «друзей» Эмина, которые каждый вечер приходили поиграть в покер, вдохнуть аромат дешёвого бренди, а затем утонуть в нём, напившись до беспамятства.

Другой причиной было неприятие своей красоты. Ей было тяжело смотреть на себя в зеркало, понимая, что не будь она так похожа на сестру, не люби она её так сильно, то всё могло бы сложиться иначе. Жертвенная любовь к сестре сделала из неё заложницу, которая никогда не сможет выйти на свободу. Да и к тому же, даже если она вырвется и получит свой долгожданный приз за терпение, куда она пойдёт? У неё даже дома нет.

И наконец, последней причиной для того, чтобы стать ядовитой змеёй для собственного окружения, стала невозможность дать Хазан любовь, которой и самой Фазилет, к слову, не хватало в детстве. Она ругала себя за то, что избрала такой способ мести для мужа. Например, вчера, когда они в очередной раз ругались, в пылу ссоры Фазилет крикнула:

— Твои дружки больше не придут сюда, не будут разводить беспорядок в моём доме и смотреть на меня так, будто я твоя шлюха!

— А иначе? — Эмин самодовольно усмехнулся.

— Иначе отправлю Хазан в школу-интернат!

Это подействовало на него, словно удар током, болезненный и всеобъемлющий.

— Ты не посмеешь! — усмешка испарилась, голос дрогнул. Он хотел ударить её, но на лице Фазилет не было больше страха. Привычка к созерцанию чужих страданий сделала её равнодушной к физической боли. Её взгляд заставил его руку замереть в воздухе. Или вовсе не её взгляд?

Обернувшись, она увидела Хазан, которая с крайне серьёзным видом произнесла:

— Папочка, не надо бить маму, я сама захотела туда поехать, — неубедительная ложь слетела с губ девочки, а материнское сердце словно сжало ледяными тисками.

— В каком смысле? — изумился Эмин, прекрасно понимая, как и его жена, что это детское и крайне глупое враньё.

— Ну-у-у, — протянула Хазан, — я это… хочу заниматься балетом, а у нас в округе нет ни одной спортивной школы, район слишком бедный.

— Да, бедный. Ты права. Но я же буду тосковать без тебя, ты ведь знаешь это, да?

— Конечно, папочка, ведь я тоже буду, — Хазан в порыве нежности обняла его и из-за его спины подмигнула матери. Фазилет же старалась не моргать, иначе из глаз потекли бы слёзы. Очередные слёзы ненависти к себе или что-то другое — она ещё не знала, но позже поняла, что может назвать это чувство любовью и благодарностью к дочери.

— Только обещай, что когда меня не будет, те дяди, которые пугают маму, больше не придут.

— Обещаю.

— И не стоит бить маму, она так сделала, потому что я захотела. Честно.

В тот день материнское сердце впервые почувствовало своё сходство с дочерью, а ведь раньше казалось, что Хазан исключительно копия отца. И глаза такие же холодные и бездушные. Целых шесть лет она избегала смотреть в них долго из-за мнимой ненависти, а сегодня — от стыда. Она так часто притворялась, что ненавидит дочь, потому что это было единственным способом иметь хоть какую-то власть над мужем, но расплата была страшной. Совесть сжигала до основания все её искажённые представления о жизни. Но было ли это жизнью? Фазилет стала понимать, что нет. И только в её руках изменить это.

Следующим утром она спросила дочь:

— Почему ты солгала папе? Не делай так больше, ладно?

— Почему это? Ты ведь тоже постоянно врёшь, — на секунду в глазах шестилетней девочки, казалось, мелькнула обида.

— Когда это я врала?

— Когда сказала, что отвезёшь меня в школу-интернат. Ты бы так не сделала, ведь когда я просила отправить меня туда ради занятий балетом, то слышала, как ты делилась переживаниями с сестрой Бинназ и сказала, что тебе страшно оставаться одной с папой. Но я тебе докажу, что он вовсе не такой страшный, он любит нас. Просто много злится на тебя. Так же, как и ты на меня, потому что я выпила весь твой салеп⁽¹⁾.

Фазилет засмеялась сквозь дымку собственной печали, снова заметив небывалое сходство с собой.

— Что я буду делать без своей ведьмочки⁽²⁾, вот скажи мне?

— Скучать будешь? — улыбнулась Хазан.

— Сильно-сильно.

Эмин снова пропадал в аэропорту, выполняя монотонную работу таможенника, поэтому Фазилет позволила себе поцеловать дочь в макушку. Это было большой редкостью, потому что малейшее физическое взаимодействие с людьми давалось ей с трудом. Фазилет казалось, что такие мелочи, как, например, потрепать близкого человека по волосам, несут в себе что-то невероятно глубокое и открывают её сердце наружу вопреки собственному желанию.

* * *

Спустя две недели Хазан улетела в Анкару. Одна из крупнейших балетных школ приняла её без промедления, потому что им подошли её физические данные. Но Фазилет всё же было страшно отпускать свою маленькую дочь так далеко. Не только из-за мужа-тирана, но и из-за того, что её дочь была крайне вспыльчивой, и предчувствия терзали Фазилет, равно как и призраки прошлого, однако терзаться ей оставалось недолго.

В тот вечер Эмин вернулся с работы пораньше. Фазилет уже не испытывала привычного чувства страха. Она не испытывала ровным счётом ничего. Смерив его равнодушным взглядом, она принялась готовить голубцы.

Вдруг он заговорил:

— Здравствуй, — его непривычная робость насторожила.

— И тебе не хворать. Что-то случилось? Почему пришёл так рано? — без капли заинтересованности прозвучал её голос. Такой привычно тихий, что Эмину пришлось напрячь слух, чтобы расслышать.

— Ничего важного, я сказать хотел…

— Слушаю?

— Прости… — только и вырвалось у него.

Звон разбитой тарелки лишь усилил напряжение, которое витало в воздухе, как клинок, который промахнулся в конце длительной кровавой битвы.

Она не ответила, но в этот вечер они решили попробовать начать всё заново.

Через девять месяцев появилась Эдже⁽³⁾. На удивление весёлая девочка, которая одарила улыбкой мир в первые же мгновения на этом свете.

Её появление в этой семье принесло тишину в дом, поэтому отъезд Хазан стал казаться обоим супругам чем-то тягостным. Но как только они собирались забрать дочь на очередные праздники, что-то их останавливало. Она стала живым напоминанием того, что у них не совсем здоровая семья.

Однако однажды Фазилет не выдержала:

— Я тоскую по Хазан и заберу её.

— Если ты готова к этому, то хорошо. Как думаешь, она примет Эдже?

— Почему бы ей не принять её, они же сёстры… — задумчиво произнесла она.

— Не все сёстры могут быть сёстрами и принять друг друга, — эта фраза показалась Фазилет двусмысленной, и она призналась, держась при этом максимально холодно:

— Единственный, кого я так и не смогла принять, — это ты…

Плач Эдже нарушил тишину, знаменуя конец спокойствию в этой семье. Ему было суждено продлиться лишь девять месяцев…

1) традиционный зимний напиток, иногда используется в лечебных целях.

Вернуться к тексту

2) В Турции это чаще всего комплимент, говорящий о проницательности.

Вернуться к тексту

3) знач. «Королева».

Вернуться к тексту

В то раннее утро Эмин вместе с Эдже отправился на море, чтобы научить её плавать. Она поставила себе целью стать мастером спорта по плаванию, и Эмин посчитал своим долгом сделать всё возможное для осуществления мечты младшей дочери, ведь со старшей ничего не получилось. Год назад та получила травму лодыжки и была вынуждена уйти из балета. Девочке было очень тяжело, но в ней стали проявляться почти материнские инстинкты. Она много времени проводила с Эдже, что помогало ей забыть боль неудачи. Их младший ребёнок был спасением для всех в той или иной степени.

«Как жаль, что ты ещё не понимаешь всю свою ценность, моя принцесса», — думал Эмин Чамкыран, с искренней любовью глядя в лазурные глаза дочери. Они были невероятно зелёными, но в них присутствовали и голубые прожилки, словно осколки сияющего над головой неба. Такого величественного и всеобъемлющего.

— Папочка, смотри, как я умею! — четырёхлетняя девочка ринулась было в воду своими маленькими ножками, но отец со скоростью ястреба поймал её.

— Не надо так делать, дорогая. Там глубоко. Надень сначала жилет, хорошо?

И девочка послушно надела. Она повиновалась каждому слову родителей, что привязывало Эмина к девочке ещё больше. И, разумеется, подобное потакание её потребностям нравилось Фазилет.

Но ещё была Хазан — полное отражение Гюльпери. Так ему казалось.

Её иссиня-чёрные волосы, такие же утончённые манеры… Вот только он не желал признаваться себе, что всё это было и в его нынешней жене. Привязанность к прошлому отравляла каждый его день, он был рад этому, потому что после рождения дочери каждый день корил себя за содеянное. Но помогали ли укоры совести спасти брак? Нет.

Ему самому и его супруге оставалось только отдать хоть каплю человечности своим детям. Ему казалось, что Фазилет совершенно не любила Хазан, а если быть точнее, то он даже не сомневался в этом. Поэтому и, разумеется, из-за сходства дочери с Гюль, которую он до сих пор превозносил, он пытался загладить вину перед собственной разрушенной жизнью через старшую дочь. Он думал, что его жена делает то же самое, только через младшую, и был почти прав. Почти.

От глубоких размышлений его оторвала Эдже, которая очень хотела, чтобы они построили замок из песка.

— Ну, хорошо, давай построим замок.

— Давай, папочка. Я же плинцессочка у тебя, правда?

— Кто бы сомневался, дорогая, — он ласково потрепал дочку по волосам, которые и без того были растрёпаны. — Давай посмотрим, что тут у нас.

— Вот в эти формочки нужно насыпать песочек, — Эдже протянула ему три цветные формочки треугольной формы.

— Из них должна получиться просто потрясающая крыша, не так ли?

Она робко улыбнулась.

— Да-а, папочка.

«Когда ты так робко улыбаешься, ты слишком похожа на свою маму».

И это загоняло его в ловушку, вновь и вновь усиливая чувство вины. Прошлое и настоящее давили на него словно небо, упавшее на плечи атланта, но так было нужно. Он получил свою кару, как и положено.

И последующие события, произошедшие с его дочерьми, лишь доказали ему это.

* * *

Фазилет была невероятно испугана, она бежала на пляж, будучи босой и одетой в пижаму.

— Что случилось? — горестный крик слетел с губ и, казалось, распугал чаек.

— Ты только не волнуйся, — начал было Эмин, но, как всегда в ответственные моменты, стал заикаться и запинаться.

— Ты уже пугаешь меня, когда говоришь такое. Почему Эдже у тебя на руках спит?!

— Я учил Эдже плавать и…

— Что?! Она же маленькая ещё! Почему она спит, спрашиваю?!

— Когда мы были в воде, она потеряла сознание, — он прижимал к себе Эдже, словно это могло привести малютку в чувства. — Я уже вызвал скорую, они сейчас приедут…

Фазилет упала на колени, руки её дрожали. Казалось, она перестала дышать.

— Малышка моя, открой глаза, пожалуйста. Пожалуйста! Отдай её мне! — закричала она на Эмина. — Отдай сейчас же!

Она ударила его по рукам, но больно было не от этого. Сейчас, видя такой взгляд у своей жены, он вдвойне почувствовал вину. Он давно не видел страха в глазах и вообще каких-либо эмоций на её лице, кроме тех мгновений, когда она обнимала Эдже, а сейчас он подверг жизнь этой девочки опасности, и теперь ему точно никогда не получить прощение жены.

* * *

Спустя полчаса они наконец оказались в больнице. Девочку сразу же отвезли в реанимацию, чтобы вернуть в сознание. А затем несколько часов неведения терзали Эмина и Фазилет. Они снова молчали. Женщина, чьи мечты разрушались снова и снова, и мужчина, чья вина разрушала его до основания.

— Доктор, пожалуйста, скажите, что с моей девочкой? — Фазилет не плакала, она только стояла, беспокойно теребя в руках заколку Эдже.

«При мне она никогда не плакала больше. И слезинки не проронила с тех самых пор, когда…»

— Пожалуйста, успокойтесь, сядьте.

Она послушно села, но это не помогло.

— Выпейте воды, — врач, казалось, назло тянул время.

— Не хочу я никакую воду! — крикнула Фазилет.

— Скажите, что с дочкой! — вмешался Эмин.

— После проведённых обследований мы поняли, что у вашей дочери порок сердца.

— Доктор, но ведь это врождённое заболевание, почему раньше всё было в порядке?

— Прежде девочка никогда так физически не напрягалась, поэтому болезнь находилась в состоянии некой дремоты.

— Какая ещё дремота? — возмущался Эмин, а Фазилет впала в ступор. Она молчала, изучая свои колени. Теперь её лицо привычно не выражало ровным счётом ничего. Даже страх предпочёл скрыться из поля зрения, предупреждая о надвигающемся шторме.

Но затем он услышал глухой отзвук голоса:

— Но она же ещё совсем маленькая.

— И именно поэтому мы ещё можем что-нибудь сделать, — как можно бодрее сказал молодой врач.

— Например? — осведомился Эмин.

— Нужна дорогостоящая операция…

Эти слова стали чем-то страшным, когда они узнали необходимую сумму. Эмин не мог заработать и трети от неё. Выйдя на улицу, чтобы поговорить, они ещё долго, молча и не страшась, смотрели друг другу в глаза. Да и какие слова тут помогут? Если не найти денег на эту операцию, то их единственная надежда на будущее уснёт навеки.

Оба это понимали, но первой тишину нарушила Фазилет, сказав максимально правдивую фразу, которая теперь заставила даже его каменное сердце треснуть пополам.

— Ты даже Хазан не помог, когда она лодыжку повредила, хотя девочка страдала и просила тебя хотя бы попробовать достать денег на операцию. А что ты ей сказал: «Я тебя люблю, но не могу»?

— Я придумаю что-нибудь.

— Знаешь, в случае с Хазан ты не позволил мне вернуться к работе, но теперь я даже слушать тебя не стану.

— Да я о тебе заботился! Не хотел, чтобы ты вспоминала всё то, что пережила из-за меня!

— И ты думаешь, я тебе поверю?

Фазилет пошла назад к больнице, оставляя Эмина со своими демонами.

«Всё, что сейчас происходит, я заслуживаю».

Ночь бесшумной поступью спустилась из ниоткуда, вызывая в каждом из жителей Стамбула разный спектр эмоций: кто-то, не скрывая чувств, целовался возле сапфировой акации; какой-то мужчина плакал, сжимая губы в попытках унять подступающую скорбь, а кто-то сражался за жизнь и отнюдь не за свою.

— Может быть, отдохнёшь немного? — В дверях застыл седоволосый мужчина. Он не был стар, его лицо лишь недавно начали искажать маленькие лучики морщин, а глаза цвета тёмной вишни излучали беспокойство.

— Не могу, — призналась Фазилет, сосредоточенно вырисовывая чью-то улыбку. — Нужно закончить эту работу до утра. Не может же Бинназ вечно присматривать за Эдже, правильно?

— Но ты уже неделю работаешь в таком темпе, так нельзя. Разве Эмин не может помочь?

Фазилет усмехнулась:

— Саид, если бы он мог помочь, разве я пришла бы к тебе работать?

— Вряд ли… — не стал отрицать тот.

Заметив его смятение и некую обиду, она сказала:

— Но ты не думай, что работа мне не нравится, ладно? Наоборот.

— Да, заметил это по сочным цветам, которыми ты наделяешь свои работы. — Саид наконец смягчился и улыбнулся.

— Любишь яркие цвета?

— А что тебя так удивляет, Фазо?

— Не знаю, обычно мужчины предпочитают минимализм.

— Мужчины — это дети, которые предпочитают счастье.

— Кстати, о детях. Как там Аслан и Севда?

— С тех пор, как Эдда пришла в наш дом в качестве моей жены, — весело, — с горькой иронией прозвучал ответ.

— Не принимают её?

— Не знаю. Севда записалась в профильный класс по биологии, только и делает, что учится, и от обиды не поднимает голову из-за учебников. Даже не говорит со мной.

— А Аслан?

— Он крайне вежлив и учтив, даже придраться не к чему, но недавно он изъявил желание отправиться в военное училище.

Фазилет застыла. Буря эмоций накрыла её с головой.

— Но они с Севдой так близки, разве такое возможно? Неужели ты согласишься?

— А что мне остаётся? А дочка смирится.

«Да уж, нам, женщинам, больше ничего не остаётся. Даже выбора не дают».

— Смотри-ка, за нашими разговорами ты уже почти закончила картину. — Саид осмотрел полотно с изображенной на нем женщиной. Её тело было покрыто шипами, словно розами, а алеющие губы застыли в зловещей улыбке.

— Картина яркая, поэтому думаю, что Эдже понравится.

— Моей малютке нравится всё, что я рисую.

— Она обязательно поправится, не переживай. За эту неделю ты заработала практически всю сумму на операцию.

— Спасибо, что помог с работой и простил за пренебрежительное отношение, — застыдилась Фазо.

— Ну, что ты. Никогда ты не пренебрегала нашей семьёй. Мы тебя и девочек твоих очень любим, главное, чтобы заказчик не обманул нас. Дай пять.

Этот доверительный и вкрадчивый жест поддержки значил очень много…

* * *

Проведя бессонную ночь за работой, утром Фазилет отправилась в больницу к Эдже. Она старалась выглядеть как можно более счастливой. Излучать в мир притворные эмоции стало чем-то привычным, и в такие моменты она благодарила Аллаха за то, что могла выражать свои чувства через картины.

Зонт промок под проливным весенним дождём, не защитив толком свою владелицу. Сейчас она была похожа на нахохлившегося воробья, который остался без защиты. Беды снова ворвались в её жизнь подобно бурной реке, что вышла из берегов.

Увидев бледность Бинназ, стоявшей в коридоре, Фазилет ускорила шаг.

— Что случилось, дорогая? — сердце стучало так, будто готово было треснуть напополам, как старинное зеркало.

— Погоди немного, Фазо. Давай подождём кардиолога, послушаем, что он скажет… — тихо произнесла Бинназ.

— О чём ты?

У Фазилет вдруг закружилась голова, но она устояла на ногах, отчаянно желая добиться правды.

Словно услышав это, появился мужчина, с которым она разговаривала в первый же день злоключений с младшей дочерью. Его белая кожа была испещрена шрамами, словно поверхность Луны. Светло-серые, почти прозрачные глаза, как показалось Фазилет, сурово смотрели на мир, но затем она разглядела в них тень усталости. Приближался он стремительно, походкой невесомой, как у мальчишки, который бродил босыми ногами по лужам. Он явно не турок, решила она. Всё в нём кричало об обратном. У турок совершенно другая манера смотреть на мир.

— Здравствуйте! Что с моей дочкой? — не удержалась Фазилет от вопроса, ринувшись навстречу.

— Вы только не волнуйтесь…

— Когда разговор начинается с этой фразы…

Она не договорила, губы её дрогнули. Врач остановил надвигающийся ураган её эмоций. Он осторожно взял её за руки и проговорил:

— Ваши дочери пытались сбежать из больницы, потому что Эдже изъявила желание отправиться к морю. Когда они вышли на улицу, их почти сразу поймали, но…

— Подождите, но ведь Эдже совсем нельзя двигаться!

— Ваша старшая дочь, её зовут Хазан, ведь так? Она не знала об этом и подумала, что морской воздух поможет ей выздороветь. Девочка хотела помочь, но...

— Всегда есть какое-то «но», я к ним привыкла, говорите! Или у вас, англичан, так принято, словесно подгонять лошадей?

— Сердце вашей дочери от бега по коридору и лестнице наполнилось жидкостью, операцию нужно провести уже на этой неделе.

— Хорошо, господин Феликс, я вас поняла. Завтра получу деньги. На какую дату можно назначить операцию? — от переизбытка эмоций она назвала его по имени, а не «господин доктор», но даже не заметила этого.

— Через три дня в самый раз.

* * *

У Фазилет в душе пылал огонь из-за несправедливости. Ненависть к старшей дочери пожирала её изнутри, в мгновение ока разрушая все нежные чувства, которые, казалось, уже были готовы воспрянуть к ней из-за заботы об Эдже. Она не срывалась на подругу, не уследившую за всем происходящим, да и как такое возможно — не спать целые сутки? Бинназ ведь не мать для Эдже.

А вот Хазан — старшая сестра, и она могла бы не поступать так опрометчиво. Но чего же ещё ожидать от дочери Эмина Чамкаран?

* * *

Войдя в палату и завидев дочерей, Фазилет застыла. Эдже улыбалась так, словно её щекотал лучик солнышка, но что-то было не так. Хазан стыдливо опустила глаза.

«Ну, точно подобие своего отца».

— И что это всё значит? — ледяной тон Фазилет резал наэлектризованную атмосферу.

— Мам, я всё объясню.

— Уж потрудись, госпожа Хазан.

Старшая дочь заговорила, но Фазилет её не услышала. Внезапно она заметила, что кожа Эдже приобрела синий оттенок и покрылась красными пятнами. Вот что изменилось в её привычном облике.

— Эдже, доченька, что с тобой? Ты вся синяя! — Казалось, в Фазилет пробуждается лавина истерики.

— Мамуль, не переживай, — залепетала малышка, привычно сглатывая букву «р» и лишь изредка заменяя её на «л». — Дядя доктор сказал, что это нормально и после операции пройдёт.

— Хазан, ты хоть понимаешь, что натворила?

Теперь слёзы было не остановить. Зря она отчаянно сдерживала себя целый день!

— Мамочка, я… Эдже не хватало воздуха, и я подумала, что если отведу её к морю, то ей станет легче.

— Тебе что, пять лет? Ясно же, что в таких ситуациях нужно говорить врачу! Или хотя бы сестре Бинназ!

Хазан снова опустила глаза.

— Что взгляд отводишь?! Смотри, что ты натворила с сестрой! Это всё твой балет виноват!

— Мама, прости, но при чём здесь танцы?

— Пока ты жила в школе-интернате, ты закрылась там, словно в мечети, и твой глаз видел только красоту. Но кроме красоты в мире есть страдания и болезни. Из-за твоих идеализированных представлений о жизни мы можем потерять твою сестру, понятно?

В палате повисла тишина, и нарушил её звонкий голос Эдже:

— Ну, ма-а-а, я ведь сказала, что синяя кожа пройдёт. А пока я буду, как синий дракон из той сказки.

— Какой это сказки? — Фазилет постаралась выдавить улыбку, подогрев её любопытным тоном.

— А вот, Хазан мне читает. Давайте по очереди читать? Каждая по страничке?

— Это долго будет, принцесса, — с обидой на мать сказала Хазан.

— Ничего, люблю играть голосом. Когда вырасту, стану артисткой и скажу, что вы были моими первыми помощниками в постановке пьес, — Эдже вздёрнула и без того курносый нос. Её манера речи, как у маленького философа, вызывала невероятное умиление.

Фазилет и Хазан засмеялись таким похожим и искренним смехом, что любой бы удивился, как природа способна воссоздать подобное.

— Пьес? И кто тебя таким словам научил?

— Хазан, мамуль, она ведь очень умная.

Фазилет устало прикрыла глаза, она не могла больше злиться на старшую дочь. Всё же где-то в глубине души она даже гордилась ею, ведь даже в такой сложной ситуации она может сохранять самообладание и учит малютку Эдже мечтать, а это — важное умение.

* * *

Спустя три дня Фазилет получила деньги. Заказчик оплатил лишь половину суммы под предлогом, что картина вышла излишне экстравагантной. Расстроившись, Фазилет пошла домой, где её ждал обеспокоенный Эмин.

— Что случилось? — спросил он. — С Эдже моей что-то?

— Во-первых, она не твоя, а моя, а во-вторых, если бы тебя это интересовало, то ты бы пришел в больницу, а не пропадал чёрт знает где, — ядовито выпалила она.

— Я нашёл дополнительную работу.

— Ну, тогда проблема в том, что заказчик не дал мне половину суммы для операции.

Эта фраза стала роковой. Лучше бы она её не говорила, ведь слова Эмина о работе были не более чем ложью.

* * *

На следующий день Фазилет вновь отправилась в больницу к младшей дочери, где стала свидетельницей удивительной картины: у изголовья Эдже сидел её лечащий врач и о чём-то непринуждённо с ней болтал. Фазилет прислушалась, застыв в дверном проёме.

— Так, хорошо. Алфавит ты знаешь, считать до ста умеешь, есть ли что-то ещё, чему не научили тебя твои замечательные сестра и мама?

— Они у меня правда замечательные, но я в шашки не умею играть.

— Ох, ну это просто. Я научу тебя.

— Правда? — обрадовалась Эдже.

— Сейчас только спросим разрешения у твоей мамы.

«Он всё-таки заметил меня, а я так старалась быть тише».

— Вам очень идёт улыбка.

«Очередной неумелый комплимент от мужчины», — подумала Фазилет. Заметив её неловкое молчание, он спросил:

— Я смутил вас?

— Нисколько. Мы не из тех, кто смущается, да, моя дорогая принцесса? — она подошла к Эдже и, наклонившись, поцеловала её в русые, как луч солнца, волосы.

— Да-а-а! — игриво протянула дочка.

— Это хорошо. Знаете, я хотел вас спросить кое о чём.

— Слушаю.

— Может, отпустите нас завтра вместе с девочками к морю? У них там есть шалаш, слишком велико искушение почувствовать себя снова ребёнком.

— Странное у вас желание.

— Если не хотите видеть меня рядом с девочками, то пойму вас, но…

— И снова ваша любимая английская фраза, да?

Он засмеялся, и его смех давал ощущение невероятной доброты и спокойствия — всего того, чего ей так не хватало вот уже одиннадцать лет.

— А накануне операции можно?

— Даже нужно!

Казалось, всё стало налаживаться. Но, вернувшись домой в тот же день, Фазилет обнаружила на столе две вещи: пистолет и записку, в которой было написано лишь несколько строк:

«Фазилет, после того, как ты ушла, я взял половину твоего заработка и отправился в казино, надеясь, что увеличение ставок повысит шанс на мой выигрыш, и я помогу нашей дочери».

На слове «нашей» было видно, что рука его дрогнула.

«Но я проиграл и отказался отдать эти деньги. Я понимал, что они придут за мной и за тем, что стало для тебя ценнее, чем наш брак, поэтому я решил опередить их... но если я не выиграю в схватке со смертью, знай, что я очень сожалею обо всём, что заставил тебя пережить. Но Аллах и так наказал меня, сделав тебя человеком с железной волей, а меня — червём, жалким и приспособленческим. Знаю, ты прекрасная мать и будешь бороться за лучшую жизнь для наших девочек до конца. Теперь деньги не должны стать проблемой, ведь гордость не позволит тебе этого. Ты найдёшь их вопреки себе. Прости, что не смог стать для тебя опорой. Знай, что ты бесценна. Сожалею, что так поздно это понял. Эмин».

Беда действительно не приходит одна. За ней тянется вереница событий, которая только больше затягивает в болото из прошлого и настоящего. Из осколков силы духа и бессильной ненависти к прошлому.

— Соболезную вашей утрате, пусть пройдёт.

— Спасибо, господин доктор, не стоит. Сейчас волнуюсь только о том, как Хазан об этом скажу.

— Может и не стоит пока, ведь мы собирались ехать к морю.

— Не думаю, что получится.

— Почему же? — Феликс ошарашено застыл.

— Денег на операцию больше нет, и я не знаю, где взять их. Заказчик отказался от половины моих картин, а искать другого покупателя нет времени. Мы и так теряем дни.

— Сейчас вы нужны девочкам. Ваше внимание — главное для них. Тем более, мы ведь не знаем, как всё пройдёт… — он умолк, понимая, что если продолжит говорить, то сделает женщине ещё больнее, поэтому просто взял её за руку и отвел в палату Эдже. Хазан спала в кресле напротив, всё ещё держа в руках книгу.

Эдже тоже спала, но от шорохов проснулась и несказанно обрадовалась матери.

— Мамочка! — радостно крикнула она и хотела побежать навстречу, чуть не уронив капельницу.

— Не надо, детка. Лежи. Тебе нельзя вставать.

— Почему это нельзя? — вмешался Феликс.

— Да, дядя доктор сказал, что как раз сегодня мы идём к морю и пока что мне можно делать всё, что захочу.

— Это правда? — спросила Фазо, понимая, почему он делает это. Сегодняшний день может стать последним днём для Эдже. Отгоняя мысль, что разрывала её душу на части, она всё же улыбнулась. Хотя бы тому, что ей всё ещё в новинку было мужское благородство.

— Да, конечно, — Феликс улыбнулся ей в ответ, и от его улыбки повеяло чем-то далёким, но таким приятным, как запах свежей мяты поутру.

— Хорошо, только давайте не будем будить Хазан.

Женщина обернулась к старшей дочери, которая устала настолько, что её сморил крепкий сон. Он временно оберегал её сердце от ужасной правды.

* * *

Спустя пару часов в больницу к Эдже пришла Бинназ. Она с нежностью посмотрела на болезненную девочку, и её сердце сжалось в дурном предчувствии, но она всё же улыбнулась:

— Как ты, малявочка? — она игриво ткнула её указательным пальцем в хрупкий локоток.

— Хорошо, сестра Бинназ. Ты сядь рядом, мама уже совсем не злится, ведь правда?

Она посмотрела на Фазилет, которая избегала встречаться с подругой взглядом. И совсем не потому, что она не уследила за её дочками, просто не хотелось погружаться в новый виток жизни, в котором грядут только новые соболезнования. Но всё же она немного сердилась и по первой причине.

Фазилет подняла глаза от Эдже, приложив немало усилий.

— Здравствуй. Добро пожаловать.

— Здравствуй. С добром пришла.

— Эдже, душа моя, мы выйдем на пару минут поговорить, ладно? Ты пока порисуй.

— Хорошо, — девочка присела на кровати и продолжила свой рисунок, над которым работала уже неделю. В свои четыре года она была так же скрупулёзна в мелочах, как и её мама.

— На этот раз вести и правда добрые, — сказала Бинназ, когда они вышли в коридор.

Фазилет лишь странно усмехнулась, не веря.

— Удиви меня.

— Саид просил передать, что для твоих картин нашёлся новый покупатель. Он звонил два часа назад и сказал, что следит за твоим творчеством ещё с тех пор, как ты расписывала горшки, которые вылепила Гюльпери.

— Как такое возможно? — Фазилет вмиг обрадовалась, подбежала к Бинназ, и они стали вместе кружиться. После чего обнялись.

— Ты меня простила? — осторожно поинтересовалась Бинназ.

— Конечно, дорогая. Но я скорее не на тебя злилась, а на Хазан. На тебя только чуть-чуть.

— Ах, дорогая! Хазан тоже глупенькая ещё. Не надо.

Фазилет вдруг вздрогнула:

— А что, если мой новый заказчик какой-то маньяк или замешан в смерти Эмина?

— Ой, не будь параноиком, серьёзно. У меня вот есть предположение, кто это может быть.

— Ну и кто же?

— Мурат, например.

— Тогда уж лучше маньяк.

Женщины засмеялись.

— Ты неисправима, Фазо.

* * *

Морской бриз дурманил. Этот вечер был одним из самых счастливых. Феликс не отпускал от себя Эдже, играя с ней в шашки, Хазан снова уткнулась носом в книгу, словно не замечая ничего вокруг.

«Интересно, что за мысли роятся в этой маленькой головке?» — мелькнуло в мыслях Фазилет. И как только она задумалась об этом, счастье стало улетучиваться, а вина — возвращаться, поэтому она резко переключила внимание на Эдже. Та как раз возмущалась:

— Уф, брат Феликс… здесь я сходила по вертикали, а ты поддался, — Эдже нахмурилась, убирая русый локон с лица.

— Ну, вообще-то я проверял вашу внимательность, миледи.

— Ах, спасибо, сэр Феликс.

Заслышав звонкий смех, Фазилет поспешила присесть рядом с ними. Она поправила на коленях лёгкое платье из ситца светло-серого цвета.

— Можно я буду подсказывать? — шёпотом спросила она у младшей дочки.

— Мамочка, а разве ты умеешь?

— Немножко.

— Может, тогда вы с Феликсом вместе сыграете? Я хочу с Хазан поиграть.

— Нет, — сурово сказала Фазилет.

— Но почему?

— Не после вашего побега, я не смогу уследить за вами обеими.

— Да ладно вам, моего внимания на двоих хватило бы, — Феликс обезоруживающе улыбнулся.

— Ну хорошо. Только если станет очень жарко, сразу беги ко мне. Помогу искупаться.

— Ура! — обрадовалась Эдже и в порыве нежности чмокнула маму в щёку.

«Что со мной происходит? Доверяю какому-то незнакомому мужчине. Маньяк, спонсирующий операцию моей дочери, меня совсем не беспокоит. Что с моей бдительностью? Сижу и улыбаюсь, как дура».

* * *

Вечер жадно поглощал остатки солнечного дня, но те двое, что разговаривали друг с другом, и не думали об этом. Тепло от их искрящегося смеха заменяло им всё на свете.

— Знаете, вы меня удивили. Прежде я считала, что все британцы невероятные снобы, а вы так легко простили Эдже то, что она вас разрисовала.

Феликс снова засмеялся:

— Так я и не совсем британец, моя мама была турчанкой.

— Серьёзно? Но у вас кожа такая бледная, никогда бы и не подумала.

— Да уж, прямо как снег, который я никогда не любил. Бр-р. Такой холодный, — он по-детски поёжился.

— А я люблю снег, правда, увидела я его в первый раз только здесь, в Стамбуле, — Фазилет отвела глаза, привычно ища детей, которые плескались у воды. Казалось, они тоже были счастливы.

— Так вы не отсюда?

— Нет, к сожалению. Лучше расскажите, почему вы захотели приехать сюда работать. Странный выбор, ведь турецкая медицина на уровень ниже британской.

— Возможно, именно поэтому. Я наивно верил, что смогу изменить мир к лучшему, — он всё ещё не переставал улыбаться, но оттенок его улыбки то блек, то воскресал вновь.

— Не вижу в наивности ничего плохого.

— Да я тоже, на самом деле, но отец всегда попрекал за неё.

«Возможно, именно поэтому он и решил стать врачом, — подумала Фазилет. — Чтобы искоренить свою непосредственность».

— Лучше быть наивным, чем озлобленным.

— Простите, можно нескромный вопрос? — Феликс осторожно поправил локон её волос, и сердце у Фазилет дрогнуло, но виду она не подала. В конце концов, он лишь кардиолог, а не волшебник, чтобы слышать биение предательского сердца.

— Попробуйте, — ответила она с опасением.

— Да не бойтесь вы так. Вы ещё не сказали Хазан о том, что случилось с её отцом?

— Нет, и не намерена. А почему это так волнует вас?

— Я вопреки здравому смыслу чувствую, что несу за вас… то есть, за девочек ответственность, — он нервно потрепал свои волосы. Они промокли от морской воды, которая, казалось, подарила ему часть своих волн.

— Не понимаю, о чём вы.

— Это я купил все ваши картины.

Фазилет ошарашено застыла:

— Почему? Какая вам с этого выгода?

— Помните, три года назад вы были в больнице из-за травмы ноги у Хазан? — Фазилет чувствовала, что он с трудом подбирает слова, чтобы не ранить её.

— Да, конечно, но откуда вы об этом знаете?

— Я тогда был аспирантом и по определённому заданию отправился на этаж ортопедии, случайно забрёл в палату вашей дочери. Вы тогда рисовали… кажется, пуанты. Я влюбился в ваше мастерство, застыл как идиот, наблюдая.

— Вы несёте бред, я вам не верю.

— Почему же?

— Как вы смогли найти мои контакты, если рисовать в фирме «S&N» я начала недавно?

— Мой отец имеет много связей, а ещё огромную вину передо мной. Можете считать меня сумасшедшим, но раз я вас встретил второй раз, значит, это какой-то знак судьбы. Пришлось соврать, чтобы перевести определённое количество средств на ваш счёт, но надеюсь, вы простите мне искреннее желание помочь.

Фазилет зло рассмеялась ему в лицо, вопреки зародившемуся щемящему чувству в груди. Она ещё не понимала, что влюбилась, да и откуда ей было знать об этом, если такого чувства в её жизни не было никогда.

— Знаки? Какие еще знаки? Вы, похоже, заигрались, как мальчик в песочнице. Нет, я, конечно, вам благодарна, но я совсем недавно овдовела. Вы хоть понимаете, в чём признаётесь мне, Феликс? — она не заметила, как его имя слетело с губ, но отравляющим в этой ситуации стало слово «овдовела». Оно было проклято. Феликс не успел ничего ответить, ведь позади застыла Хазан, ошарашено глядя глазами, полными слёз.

— Мама, ты сказала, что овдовела, но ведь папа не умер. Ты что-то путаешь, он не мог умереть, — шёпотом проговорила она, чтобы не испугать Эдже, которая строила замок из песка.

— Дорогая, я всё могу объяснить…

Но объяснять было поздно. Эмоции взяли над девочкой верх, и она быстро убежала прочь.

Было темно, и Феликс с Фазилет не успели догнать её вовремя.

— Вы только не волнуйтесь, мы обязательно найдём Хазан, правда, — Феликс приобнял Фазилет за плечи.

— Но нам нужно возвращаться в больницу, ведь у Эдже завтра операция. Мы не успеем, — она была опустошена. Слёз уже не осталось.

— Я найду её, а вы с Эдже возвращайтесь в больницу. Всё будет хорошо.

И она поверила. Поверила его спокойному мягкому тону и тёплым рукам, что несколько минут назад обнимали её с таким трепетом…

Феликс Пэйдж ждал этого дня очень долго. Мало кто знал об его увлечении гонками, хотя и не сказать, что он много с кем общался здесь, в Турции. За исключением его старшего брата Роберта, который, собственно, и затащил его в эту авантюрную среду. Тот был человеком пылким, основным его увлечением был кикбоксинг. Тренируя детей и подростков, он сам становился лучше, совершал определённые успехи в этой отрасли. И к двадцати семи годам уже сумел стать чемпионом мира. И даже сейчас, через два года, после оглушительного успеха, он продолжал жить спортом, а не карьерой или статусом.

На всё происходящее на автотреке Роберт любил лишь смотреть, а вот Феликсу не хотелось сидеть в рядах зрителей. Это абсолютно внезапное пылкое желание вернуться к гонкам спустя одиннадцать лет не могло не насторожить его близких, ему же оно казалось и спасением, и наказанием одновременно.

— Может не надо, а?

— Боб, с каких пор ты сомневаешься, что я приду к финишу первым?

— С тех самых, что тебя с семнадцати лет гонки не особенно-то и интересовали, ты в них пришёл, только чтобы выпендриться перед Лейли… или как её там звали? — Боб нахмурил брови, вспоминая фамилию.

— Лейли Коркмаз⁽¹⁾

— Во, точно! Сейчас ты точно так же себя ведёшь, даже хуже. Будто это ты у нас отшибленный, а не она. С самого приезда к Нариман ведёшь себя как придурок, пугаешь её, а ведь она стала для тебя второй мамой.

— Можно подумать, для тебя не была. Ты сколько раз подвергал свою жизнь опасности, а я утешал её, пока отец оставался в стороне, будучи весь в работе. Ты забыл, а?

— Да ничего я не забыл.

— А если что-то со мной произойдёт, обещай быть с ней рядом, понятно?

— Всё-таки допускаешь мысль, что доиграешься.

— Прекрати нудить, а иначе… — Феликс лукаво улыбнулся, и глаза его как-то лихорадочно блеснули в темноте.

— Дурак, блин! — Роберт начал шутливо драться с братом, чувствуя, что это наигранное лукавство скрывает свежую душевную рану. Но какую?

Это ему только предстояло узнать.

* * *

Зелёный «Chevrolet Corvette» был райским автомобилем, создатели не зря сравнили его с электрическим скатом. Один его вид пробуждал ток адреналина во всём теле. Фары, сияющие как метеоритные осколки, один из лучших движков и диски колёс из самой тонкой стали.

Трасса была гладкой и свободной. Смотря сквозь стекло, он чувствовал себя запертым в прозрачной сфере. И это была не только вина за смерть Эдже. Это была любовь, которая вновь могла растерзать душу в клочья, но он уже не в силах был противиться. Он готов бросить сердце прямо под ноги изголодавшемуся псу — на съедение. Пусть не ответит ему взаимностью, пусть. Главное, что снова заживёт счастливо.

Вот только он не знал, что счастлива Фазилет не была никогда прежде.

Он давил на газ, изредка поглядывая в зеркало заднего вида. Вот какой-то идиот на «Porsche Carrera» плетётся, но победа уже у него в кармане, он едет намного быстрее. Сейчас, мчась навстречу своей победе, он чувствовал, что разум его как никогда ясен, нет ощущения боли, нет извечного желания соответствовать требованиям отца. Здесь он свободен, как дикий тигр в безликих и опустошённых саваннах, чувствующий, что весь мир принадлежит ему.

* * *

— Ты больной, что ли? Я думал, ты там и правда убьёшься!

Феликс снова улыбался, только от этого становилось всё страшнее.

— Ну, чего ты лыбишься всё время? Теперь ты точно у меня не отвертишься.

— Э, куда ты меня ведёшь? — возмущению не было предела.

— Поедим в каком-нибудь кафе, и ты мне всё расскажешь, понял?

— Во-первых, я не голодный, это ты у нас едой все проблемы решаешь, — он сделал паузу. — А во-вторых, рассказывать нечего. Я не хочу.

— Ага, значит, проблема всё-таки есть. Пошли, говорю тебе.

* * *

Роберт говорил с ним, как отец с непослушным сыном, и у него было на это полное право. Фрэнк практически никогда не появлялся дома. Он женился на женщине, которая была готова стать «нянькой» его детям, поэтому без укоров совести, сплавив их своей молодой супруге, вновь женился. На своей работе.

Бобу стало не по себе от мысли, что с Феликсом могло что-то случиться. И тогда его стыд перед их названной матерью усилился бы в разы. Хотя обычно чувство стыда было совсем чуждо этому юноше с пламенно-рыжими волосами, бледной кожей и карими глазами. Всё в его внешности говорило о внутреннем бунтарстве, жажде жизни, которую приходилось подавлять из-за врождённого чувства ответственности перед семьёй, да и воспитание турчанки наложило свой отпечаток. «Если ты старший в семье, твоя власть не только в том, чтобы указывать, что делать, она в том, чтобы нести ответственность».

* * *

На часах было четыре утра, а они всё ещё говорили.

— М-да, брат, везучий ты у меня. Но, постой, за что ты себя винишь? Эту девочку оперировал не ты, а значит, твоя душа может быть спокойна.

— Серьёзно, что ли? Я думаю, Фазилет винит меня в этом, она замкнулась… а в этом её состоянии виноват я. Не в смерти Эдже, — Феликс зажмурился, словно в надежде, что если он сейчас сделает этот глупый жест, то всё как-нибудь образуется само собой.

— Как же с тобой тяжело — вечно всё усложняешь. Ни в чём ты не виноват, а у неё тараканов в голове много, судя по тому, что ты рассказал.

— Послушай, ты… Не смей даже говорить о ней плохо, понял?! — Феликс сжал руки в кулаки так, что они побелели, и хотел было ударить Роберта.

— Братишка, успокойся, я не имел в виду ничего такого, честно. Просто все они, художницы, странные. Ты и денег дал на операцию, и поддержал.

— Да разве деньги — главное в этой жизни? Я бы ещё дал, если бы девочка выжила.

— Погоди, эта девочка... — Роберт задумался — У неё же есть ещё одна дочка, так?

— Да. — просто ответил Феликс.

— Отправь девчонке корзину с фруктами.

— Зачем?

— Они полезные, — засмеялся Роберт. — Но, конечно же, не в этом дело.

— А в чём тогда? Объясни нормально.

— В корзинку положишь записку. Предложи встретить после школы, а там и узнаешь, как твоя любимая. На разведку идти не надо. А то не жрёшь и не спишь, у её дома ночевать готов. Сумасшедший. Будто в свои семнадцать снова вернулся.

— А то… где там моя «DeLorean»?⁽²⁾

— Шутишь — уже хорошо. Ешь давай, — Роберт потрепал брата по волосам, не зная, что девочка недавно потеряла отца и всё пройдёт не так легко, как хотелось бы.

* * *

Хазан выглядела очень грустной. Её серое пальто будто отражало внезапно изменившийся взгляд на мир. Поникшие плечи были лишены привычной и гордой стати, которая осталась у неё после занятий балетом и уже вошла в привычку. Привычка и невозможность вернуть что-то родное всегда разрушает изнутри, а тем более, если речь идёт об утрате родного человека.

— Привет, брат Феликс, — последовали подобие улыбки и обмен неловкими рукопожатиями.

— Привет, — как можно дружелюбнее сказал он. — Понравились фрукты?

— Да, спасибо. Мне нравятся персики. И инжир нравится.

— С мамой не поделилась? — он игриво потеребил её за щёчку.

— Пыталась, — она поёжилась, — но мама ничего не ест, всё время рисует, серию своих чёрно-белых картин.

— Погоди, но она ведь начинала цветную, с летними пейзажами Стамбула, — в серых глазах Феликса мелькнула тревога.

— Это было до того, что произошло с Эдже, — сухо сказала Хазан, но глаза её наполнились слезами.

— Эй...

— Не надо меня утешать. И прижимать к себе не надо, очень бесит, — её волосы разметал ветер.

— Хорошо, — он отступил назад, зная, почему она так реагирует, ведь его признание в любви к Фазилет она тоже слышала.

— Папа любил маму, но она на него так никогда не смотрела, — обиженно призналась Хазан, стирая только что выступившие слёзы.

— Прости, — тихо сказал Феликс, взяв её за руку вопреки страху перед правотой этого маленького человечка. По крайней мере, ему казалось, что она права.

— Мне всё равно теперь, но если ты маму любишь, то поможешь ей, — она шмыгнула носом и стала похожа на дикого уличного щенка, у которого внезапно появилась семья и хозяева. — Знаешь, что я делала?

— Что, дорогая?

— Я готовила, хотя терпеть это не могу, а мама всё равно не ест. Я так переживаю, брат Феликс.

— К маме вернётся аппетит, вот увидишь, это же совсем не значит, что ты плохо готовишь, — он засмеялся, но вышло как-то неуклюже, потому что в нём нарастала тревога за любимую женщину.

— Если бы дело было только в моих отвратительных жареных яйцах со скорлупой или прокисшем домашнем йогурте… я ведь никогда не заменю маме Эдже, а значит, она никогда не снимет свои чёрные платья и не наденет смешную жёлтую шляпку с подсолнухами, — Хазан снова всхлипнула.

— Совсем не обязательно заменять ей кого-то, ладно? — Феликс осторожно приобнял её. — Моя приёмная мама когда-то потеряла своего родного сына, но она никогда не обделяла в любви ни меня, ни брата.

— Значит, хорошая у тебя мама.

— Очень. А сейчас скажи мне, чем ты хочешь заниматься?

— В каком смысле?

— В самом прямом. С балетом не вышло, готовка явно не твоё, — констатировал он факты.

— Боюсь, тебе не понравится то, что я сейчас скажу.

— А ты попробуй.

— Хочу заниматься единоборствами, ещё не решила, какими, главное, чтоб мальчишки не задирали. И за косички не дёргали. Один настолько достал, что я сняла туфлю и швырнула в него. Конечно, он увернулся, но испугался, — Хазан наконец отвлеклась от грустных мыслей и засмеялась.

— Кажется, я знаю, чем тебе помочь, ведь мой брат тренер по кикбоксингу. Но для начала давай я попробую поговорить с твоей мамой.

«Вот уж теперь ты не закроешь дверь у меня перед носом. Что же ты делаешь со своей жизнью, Фазилет? Я не позволю тебе сломаться. Никогда».

* * *

Когда они пришли, Хазан осторожно открыла дверь ключами и, словно нашкодившая кошка, пробралась в свой дом. Было заметно, что она вовсе не чувствует себя защищённой здесь.

— Мам! — позвала она. — Ты дома?

Ответа не последовало.

— Фазилет, это я, Феликс, можно я войду?

Зловещая тишина вокруг ощущалась кожей.

— Брат, она, наверное, в комнате Эдже, но я боюсь заходить туда. В прошлый раз мама очень злилась, когда я зашла проведать её. Она хочет сделать из комнаты сестры мастерскую, знаешь? Ладно, я пока побуду у сестры Бинназ.

— Хорошо, только езжай осторожно. Тебе нужны деньги на проезд?

— Нет, у меня есть.

— Тогда иди, я всё улажу, — он подмигнул ей в предчувствии дурного.

* * *

Фазилет стояла у мольберта и сверлила его глазами. Она что-то рисовала. Или кого-то... Феликс осторожно подошёл сзади и увидел, что она написала портрет Эдже. Картина была почти закончена, не хватало только глаз. Вместо них зияла пустота. Как, вероятно, и в сердце её автора.

В этом чёрном платье Фазилет выглядела, как блеклый призрак, сливающийся с серыми свежевыкрашенными стенами. А графические наброски, разбросанные по полу, казалось, выражали беспорядок в израненной душе.

— Привет, — едва слышным шёпотом поздоровался он.

Обернувшись, она не ответила. Смерив его холодным и равнодушным взглядом, она вновь повернулась к мольберту. Взяв кисть, обмакнула её в чёрную краску и продолжила рисовать. Ему так показалось. Позже он понял, что она уничтожает результат своего творчества. Своей боли.

— Уйди, — одними губами прошептала она.

Но он не шелохнулся. Как верный стражник, который оберегал покой своей отчизны.

Он и не помнил, когда она стала для него родиной, но сейчас он был готов отдать всё, чтобы засыпать, уткнувшись в её колени, или смотреть в глаза, поглощающие без остатка, словно зыбучие пески.

Феликс Пэйдж застыл в исступлении. Он смотрел, как Фазилет пытается сорвать портрет дочери с мольберта. Холст приклеился к раме и даже под усилиями не хотел её покидать, прямо как скорбь — её душу.

Шелест бумаги вывел Феликса из оцепенения. Портрет порвался по краям, и это стало последней каплей для его возлюбленной. В комнате не было детских вещей, вероятно, она избавилась от них, чтобы они не напоминали ей о Эдже, но вышел обратный эффект. Вероятно, и мольберт (позже Феликс заметил, что тот был маленьким, явно детским), и портрет оставались последними вещами в память о дочери.

В порыве отчаяния Фазилет бросила банку с чёрной краской в незавершённый портрет. Стёкла со звоном осыпались на пол, и он опрометью бросился оттаскивать её от объекта гнева.

— Уйди! Уйди! Уйди! — она кричала, словно раненая волчица. — Это всё равно не она… Не она!

Она стала собирать осколки разбитой банки. Что в этот момент было в её мыслях, он не знал. Может быть, желание склеить разбитое сердце. Он подошёл и, осторожно присев на корточки, увидел, что она порезалась осколком. Побледневшими губами она, словно обезумевшая, шептала: «Это не она…»

— Осторожно, — он ласково отстранил её и стал собирать осколки вместо неё.

В момент, когда она взглянула ему в глаза, он увидел, что по лицу её текут слёзы, которые пытаются потушить огонь её внутренних терзаний.

— Я не... не помню…

— Ангел мой, что ты хочешь сказать? — он прислушался, жадно поглощая каждое из её слов.

— Я больше не помню её глаза, её лицо… мне так страшно.

— Не бойся, слышишь? Я рядом и никуда не уйду. — Он взял ладони Фазилет в свои и стал целовать пальцы. Сначала указательный, хрупкий, что кровоточил. Затем средний и безымянный. И даже маленький озорной мизинец.

— Почему она так со мной поступила? Почему оставила? Предала. И ты предал. Это всё ты! Ты же обещал, что всё будет хорошо! — она вырвала свои ладони из его рук и стала стучать кулачками в его вздымающуюся грудь, его дыхание стало сбивчивым и беспокойным. — Моя принцесса так и не смогла стать королевой из-за тебя!

Он молча стоял и слушал всё, что она говорила в пылу бреда. Его сердце болело, будто было из оригами, а она только что его порвала. Единственное, чего он хотел сейчас, — чтобы она была спокойна и её глаза не блестели так лихорадочно от слёз.

— Я знаю, что виноват, прости. Те слова сами вырвались, я хотел, чтобы ты хотя бы полчаса смогла провести в гармонии с собой.

Фазилет смотрела сквозь него очень долго, а затем сказала:

— Я все вещи Эдже продала. Избавилась, не сожалея. И стала забывать черты уже через неделю после случившегося. Но знаешь, что я никак не могу забыть?

Феликс вопросительно смотрел в её скорбное лицо:

— Её запах. Она очень любила апельсины. И от неё тоже пахло апельсинами, — её речь вновь стала сбивчивой и очень тихой. — И теперь я везде его чувствую. Куда бы ни пошла. Даже во сне. Знаешь, я хочу заснуть и не просыпаться… — Фазилет вновь опустилась на колени и разрыдалась с новой силой, уткнувшись Феликсу в шею.

— Никогда так больше не говори! — испуганно сказал он.

— Почему? Тебе какое дело? Тебе только кажется, что ты меня любишь.

— Как любовь может быть тем, что кажется?

— Не знаю, папа всегда так говорил, — взгляд её устремился куда-то вдаль.

— Ошибался.

Он не дал ей опомниться, целуя сухие губы с нежным упрямством, а она шла навстречу. В ней отчаянно боролись здравый смысл и наивность, готовая вновь воспрянуть из пепла.

Они смотрели друг другу в глаза, ловя отражение собственных душ, которые от отчаяния и усталости были готовы сгореть на солнце.

— Скажи тогда, что и я ошибаюсь.

— В чём?

— Что забуду Эдже.

— Как можно забыть того, чьё присутствие чувствуешь рядом вопреки здравому смыслу? Не забудешь. Если больше нет её вещей, это не значит, что ты не можешь ощутить её рядом.

— Ты прав. И ты знаешь, одна её вещь всё-таки осталась… Хазан не дала выбросить или продать. Ну, кроме мольберта.

— Какая? — он погладил Фазилет по щеке.

— Шашки, которые ты подарил ей.

Феликс Пэйдж подарил этой семье не только шашки, но и виток новой жизни, наполненный наивностью, невинностью и непосредственностью, которой не будет конца.

1) знач. «Бесстрашная».

Вернуться к тексту

2) отсылка к автомобилю из трилогии «Назад в будущее» Роберта Земекиса.

Вернуться к тексту

Какой он — цвет счастья? Фазилет не знала, ей оставалось только предполагать. Возможно, это тёплый жёлтый, таинственный аквамариновый или даже глубокий серый. Ведь именно серый цвет открыл ей двери из ада и позволил вернуться в рай.

Прошло уже три года с тех пор, как она окончила серию своих чёрно-белых картин. Она отдала им всё своё смятение, а на осколках страданий проросли цветы любви. Они впитали в себя солнечный свет, вкус крепкого кофе на завтрак и тихий звук шагов. Его шагов. Нанеся на кисточку изумрудную краску, она почувствовала, как тёплая волна, сотканная из нежности и воспоминаний, уносит куда-то вдаль…

— Ш-ш-ш, тихо! — осторожный шёпот Феликса.

— Да-да, братец, — сказала Хазан, ставя корзинку с живыми подсолнухами на стол.

Фазилет наблюдала за этой приятной суетой, привычно надеясь, что её не заметят, но… сейчас она была окружена только теми людьми, которые готовы услышать едва уловимый шелест её юбки или осторожный звук каблуков, а эмоции понимали по взгляду. Это было так непривычно и так приятно! Сердце замерло от внезапно окутавшего её нежного чувства.

Затем она увидела, как её дочь на носочках невесомо прошла рядом с Феликсом. Эта походка осталась её особенностью со времён занятий балетом, но в ней умещались не только грация, но и внутренний стержень, который развился в ней во многом благодаря занятиям кикбоксингом. А затем Хазан сказала с крайне серьёзным и огорчённым видом:

— Кажется, гирлянда не работает.

Феликс осторожно снял её с палатки, а затем успокаивающе сказал:

— У нас есть свечи. Так будет даже красивее, не думаешь?

— И правда, — Хазан улыбнулась, и на её правой щеке появилась ямочка. — Только нужно успеть до того, как мама вернётся.

— Успеем, не переживай. — Феликс закончил зажигать свечи, а Хазан побежала на кухню за тёртым шоколадом для домашнего мороженого и столкнулась с Фазилет.

— Ой, мамочка! А мы хотели сделать тебе сюрприз, когда ты вернёшься, — Хазан немного расстроилась и засмущалась.

— Вы его уже сделали, ягнёнок мой.

Фазилет поцеловала дочку в короткие, как у мальчишки, волосы.

— Здравствуй, любимая.

Она не ответила Феликсу, лишь обняла его, и в этом коротком жесте она ощутила, как часто бьётся его пульс. «Он волнуется, что ли?» — мелькнула мысль, но причин для этого не было, по крайней мере, ей так казалось.

— Ты сегодня какой-то другой, — улыбнулась она.

— Да уж, старые джинсы, рубашка отца. Но у нас тут сегодня, знаешь ли, поход, — с усмешкой сказал он.

— Да, мы с Феликсом расстроились, что ты простудилась и всё сорвалось, поэтому решили, что поход в горы можно осуществить и здесь.

— Да ладно?! — звонко и совсем по-детски засмеялась Фазилет. Если бы она видела себя сейчас со стороны, то поняла бы, что упущенное детское счастье наконец настигло её.

— Знаю, тебе нельзя есть мороженое, поэтому мы приготовили тебе кое-что другое, — загадочно улыбнулся Феликс.

— Что? Что? Скажи скорее!

— Только если поцелуешь!

— Ну, ты коварный! Пусть тогда Хазан отвернётся, — смущённо сказала Фазилет.

— Ой, да ну вас, — дочка закатила глаза, но послушно отвернулась.

А Фазилет поцеловала любимого в щёку.

— И всё?! — возмутился Феликс.

— А ты чего ожидал? — в её глазах плясали искорки озорства. — Так что вы мне приготовили?

— Английский шоколадный пудинг с черносливом! — гордо объявил Феликс.

— Мы его вместе готовили, — уточнила Хазан.

— Моя внимательная доченька помнит, что я люблю чернослив. Спасибо, дорогие.

— Так, ладно, я пойду с Севдой прогуляюсь. У меня завтра тренировка с Робертом, и в ближайшие две недели не получится с ней увидеться, — сказала Хазан, оставляя их наедине. Конечно, это был не более, чем предлог, но, пребывая в сферическом счастье, Фазилет и Феликс этого не понимали.

— И спасибо за мои любимые подсолнухи⁽¹⁾. Ведь остальные цветы я просто ненавижу.

— Не знаю, совпадение это или нет, — с явным волнением начал Феликс, — но ты вот уже полгода зовёшь меня лунным осколком. Не хочу быть осколком больше.

Она недоумённо посмотрела на него.

— Мы полгода вместе, поэтому хочу быть твоей луной всецело. А ты будешь моим цветком?

Он осторожно достал со дна корзинки с цветами изящное серебряное колечко. Оно было очень простым, как и их любовь, которая сумела возникнуть в пустынной и тёмной ночи…

* * *

Прошло ещё три года, но их чувства за это время только окрепли, и Феликс, как и планировал, стал всецело её луной, а значит, полностью завладел её сердцем.

Только сейчас они начали организовывать свадьбу, а до этого он дал ей пожить свободно, исполняя малейшую из прихотей. Сейчас у неё была картинная галерея, с ведением которой помогал Саид, и собственная машина, ради которой она сумела получить права. Феликс разделял малейшую радость, зарождающуюся в её душе.

Кстати, о Саиде. Вот сейчас он появился, отвлекая её от размышлений о прошлом:

— Можно, я войду?

— Конечно, брат. Что случилось?

— Да ничего серьёзного. У меня есть две новости.

Фазилет насторожилась.

— Хорошая и плохая?

— Да нет, что ты, обе хорошие.

— Делись.

— Во-первых, появились спонсоры для твоей новой выставки.

— Серьёзно? Это очень неожиданно, — Фазилет слегка улыбнулась. — А вторая новость?

— Аслан вернулся из военной академии.

— Как здорово! И как он?

— Хорошо! — бодро ответил Саид. — Они с Хазан сейчас у нас, играют в твистер.

— Что?! Хазан тоже вернулась?! А почему не позвонила?

— Она хотела тебе сюрприз сделать, это я не удержался, знаю ведь, как ты по ней скучаешь.

— Спасибо, что сказал! Тогда можно я уйду пораньше сегодня? Хочу побыть с дочкой.

— Конечно, беги. Я тут сам всё закрою и проконтролирую.

За три с половиной года Хазан очень сблизилась с Робертом, и общение с ним превратило её в дисциплинированную девушку. Она захотела поступить в школу полиции, которая находилась совсем рядом с военной академией Аслана, а именно в соседнем корпусе.

Фазилет долго не хотела отпускать дочь от себя, после потери Эдже её страшило одиночество, поэтому она ещё долго проявляла свой упрямый эгоизм, но позже поняла, что не нужно вставлять палки в колёса дочери и следовать тому пути, который выбрали для себя её родители.

* * *

Этим же вечером, когда Хазан вернулась домой, они втроём были очень воодушевлены предстоящей свадьбой. До тех пор, пока не случился некий спор:

— Это не смешно, я уже битый час тебе говорю, что это не изумрудный, а лазурный.

— Это всего лишь цвет бабочки, дорогая. Какая разница?

— Разница есть, у меня дурные ассоциации с этим цветом.

Феликс прыснул:

— И почему с вами, художниками, так сложно, а? Правильно Роберт говорил... — пробормотал он.

— Что это там Роберт тебе говорил? — не могла не уточнить Фазилет.

Хазан предостерегающе взглянула на него и самым спокойным тоном произнесла:

— Никакого зелёного и лазурного. Будет воздушно-небесный цвет, понятно? — она игриво ткнула локтем Феликса и привычно подмигнула матери, тепло улыбнувшись.

— И от кого только понабралась таких сравнений? Воздушно-небесный! Тьфу.

— Моя мама — художница, не забывай, — Хазан, мывшая посуду, не удержалась и обрызгала оппонента мыльной водой.

— А-а-а, ну всё, это война, понятно? — увернувшись, но заливисто смеясь, заявил Феликс.

Он незаметно подкрался к Фазилет и тоже обрызгал её.

— Нет-нет-нет, — по-детски и жалобно попискивая, произнесла она, но уже подготовила «месть». Она якобы спряталась за спиной Хазан, но…

— Эй, так и знал, что ты боишься, — дразнил Феликс.

— Ты, конечно, вредный, но я ещё вреднее, — сказала она, вылив на него целый стакан воды.

Хазан и Фазилет звонко засмеялись.

— Значит, женская солидарность, да?

— Ага!

Добродушный взгляд Феликса говорил о том, что напряжение и обида погасли, как пламя свечи на ветру. Он был отходчивым, и это — одна из черт, которые так нравились в нём.

А позже он и вовсе подошёл и осторожно обнял её за плечи. Этот привычный жест стал таким родным. Она прижалась к его груди спиной. В его руках она чувствовала себя такой защищённой и желанной…

— Ты извини, я, наверное, очень задел тебя сегодня вечером. Я совсем не считаю, так как сказал. Просто устал немного. И ревную.

— Ревнуешь? — с лукавой улыбкой спросила Фазо.

— К твоим картинам.

— Дурачок, — она коснулась его губ. Начав поцелуй осторожно, она становилась всё упрямее. Дотянулась до его нижней губы языком, по-девичьи краснея. И если бы Фазилет сумела прочесть его мысли, то знала бы, что это одна из вещей, которую Феликс обожает в ней.

* * *

На следующий день Фазилет, Хазан и Бинназ отправились выбирать свадебное платье. Фазо предвкушала этот момент так, словно это было с ней впервые. Отныне всё казалось впервые, поэтому рядом с ней были сейчас её самые дорогие девочки. Она была счастлива, что теперь и её дочка стала ей настоящим и преданным другом, который так же, как и Бинназ, всегда готов поддержать её и просто быть рядом.

— Ты посмотри на этот ужас, сестра Бинназ! — ворчала Хазан. И в этот момент она была отражением Фазилет.

— Но что ужасного, воробушек?

— Не хочу, чтобы мама надевала эту банальщину.

— Да уж, только не красное, очень тебя прошу.

— И не лазурное.

— Ага, — Фазилет и Хазан вновь рассмеялись, вспомнив вчерашний спор.

— Мы уже два часа здесь торчим, дорогая. Мне кажется, что Феликс женился бы на тебе, даже если бы ты вышла к нему в занавеске, понимаешь?

— Это так, сестра Бинназ, но мама в этот день должна быть блистательна, как лёгкое пёрышко на ветру, понимаешь? То есть она и так идеальна, но ты сама знаешь, что это непростой день.

— Ты мой ягнёночек, — Фазилет поцеловала дочь в волосы, ошарашенная тем, что дочь считает её таковой.

— Как же трудно с вами, перфекционистами, честное слово.

Бинназ продолжила искать подходящее платье, похожее на облако, да ещё и такое, чтобы подходило под бабочку Феликса.

— Нет, ну это просто невозможно.

— Невероятно, волшебно…

— И удивительно! — подхватила Хазан материнскую реплику.

И снова смех захватил всё пространство, подобно стайке сладкоголосых птиц.

* * *

Лёгкий ветерок этим весенним вечером согревал душу каждого из присутствующих гостей. Все о чём-то говорили, искренне и жарко спорили, смеялись. Несмотря на эти эмоции, вокруг была атмосфера лёгкости и спокойствия, что полностью соответствовало настроению Фазо.

Никогда ей не было так спокойно, как сейчас. Мирное дыхание Феликса щекотало шею, а когда он согревал её талию горячими ладонями, она чувствовала, что отныне холод и равнодушие навсегда ушли из её жизни. Феликс закружил её в вихре, полном надежд на лучшее будущее.

— О чём задумалась, ангел мой?

— Ни о чём. Просто рада, что ты со мной.

— Знаешь, тебе очень идёт цвет платья. Воздушно-небесный, да?

— Ага, Хазан настояла, — смутилась Фазилет, про себя отмечая, что именно этот цвет хорошо оттеняет его глаза.

Они стояли в отдельной беседке, окружённой диким зелёным вьюном.

— Ой! — её длинная фата зацепилась за подол платья. — Поможешь мне?

И Феликс с невероятной заботой решил возникшую заминку, но пока он это делал, Фазилет заметила вот что:

Неподалёку от беседки танцевала её дочь. Её волосы, которые уже отросли до плеч, разметал ветер. В розовом платье она выглядела хрупкой, но в то же время такой взрослой. Сердце сжалось от какого-то нового чувства и материнского огонька любви, вновь горящего в сердце.

— А это что, Аслан с ней танцует?

— Ага, а ты чего так напряглась?

— Как-то странно она смеётся. Даже над моими шутками так не смеялась никогда. И вообще, весь вечер от него не отходит.

— Ну, так и ты от меня не отходишь весь вечер, — улыбнулся он.

— На что это ты намекаешь?

— Да так, ни на что… — он загадочно улыбнулся, со всей страстностью поцеловав теперь уже свою жену.

Танец закончился, чему он был рад. В конце концов, он никогда не любил танцевать вальс, а Фазилет подумала, что ещё «припомнит» ему этот манёвр, чтобы замять тему. А пока разум молчал, и она позволяла себе тонуть в любви, надеясь, что этому не будет конца.

1) Ayçiçeği («подсолнух»). Слово образовано сочетанием двух слов: «Ay» — луна, «Çiçeği» — цветок.

Вернуться к тексту