Звёздный капитан (джен)

2210 г. окрестности планеты Новый Каир, КЗС «Небула»

Низкий, проникающий, кажется, даже в подсознание гул боевой тревоги подхватил меня с кровати и заставил судорожно одеваться, попутно связываясь с мостиком. Ситуация, наскоро обрисованная мне Фаррелом, оптимизма не внушала — нас нашли.

Буквально часов восемь назад я высаживался на Новый Каир, думая, как бы предотвратить военное преступление, и совершенно забыл о том, что мой корабль находится на вражеской территории. Теперь мне об этом напомнили.

— Карту системы на весь экран! — крикнул я, пулей влетая на мостик.

В этом не было нужды, так как оная уже была на экране. Солнце, пятёрка планет, один астероидный пояс, значок, указывающий наше местоположение, и три красных галочки — корабли противника. До границы системы, а значит и до побега, нам оставалось часа три. К сожалению, либо Ма’Феранцы это рассчитали, либо им повезло; они появились так, что двигались нам наперерез.

— Сколько у нас времени?

— Полтора часа, — доложили мне.

Значит, примерно столько же на боевой контакт. Для сражения один против трёх — это очень-очень много. От Небулы даже остова не останется.

Какой-то добрый человек вывел на карту наши скорости. С надеждой я посмотрел на цифры, прикинул расстояние, посчитал и едва не заскрипел зубами от злобы. Даже если прямо сейчас мы начнём двигаться от противника в противоположном направлении, тот нас нагонит. Если не через полтора часа, то через десять-двенадцать — точно.

Считая, я принялся расхаживать туда-сюда по палубе. Корабли Ма’Феранцев были быстрее: на длинной дистанции это играло значительную роль. Но сейчас мы двигались друг к другу примерно под углом градусов в сорок. Значит, если мы встретимся, Небула продолжит путь, моллюскам же придётся менять направление движения. Это их замедлит и даст нам фору.

— Мостик — старшему инженеру, — включив связь, сказал я, — необходимо выжать из двигателя всё, что сможем.

— Так точно! Сейчас дам пинка под зад этой развалюхе! — отозвался Ворстон.

— Меняем курс? Уходим? — спросил Фаррел.

— Нет, курс о… — я осёкся, едва не упустив верную мысль.

Мы двигаемся под острым углом к противнику, попасть нам нужно в окно градусов пятнадцать на границе системы, откуда можно будет перейти в гиперпространство в нужном направлении. Так почему бы не сделать угол между нами острее? Да, мы потеряем немного скорости, но моллюски потеряют намного больше на манёвре!

— Да, сместитесь на несколько градусов правее!

Сказав это, я плюхнулся в своё кресло и махнул рукой стоящему неподалёку Кереньеву. Пока мы сближаемся, он мог накормить команду и дать ей провести свои, возможно, последние часы, как они хотят.

* * *

Религия и человек очень увлекательная тема для споров. И, как правило, весьма бессмысленная в своей сути. Гагарин не упёрся в небесную твердь, Армстронг не нашёл на Луне бога, Ла Цзи (первый человек, ступивший на Марс) не обнаружил никаких следов богов. И так далее, по мере развития технологий.

Я считаю, что религия и наука прямо не противопоставлены друг другу. Их столкнула лбами человеческая история. И хоть в определённые века казалось, что религия властвует над умами безраздельно, по итогу она проиграла эту борьбу. В каком-то смысле японский синтоизм уцелел просто потому, что изначально был тесно переплетён с традициями и культурой. Остальные же сгинули в пучине веков, оставшись уделом для исторического изучения.

Разумеется, упадок, последовавший за провалом экспедиции Ронского, не мог не дать богатую почву для различных культов, в том числе и религиозных. Культ Человека, он же Человекоцентризм, довольно быстро нашёл себе множество поклонников по всему Земному Содружеству.

Его суть лежала, как следует из названия, в том, что центром вселенной провозглашался человек. Бог же был нашим слугой, рабом, сущностью, созданной в далёком будущем, предназначенной для того, чтобы уберегать и направлять нас до момента своего создания. Такой вот хитрый, самозацикленный парадокс.

Если для древнего Христианства или Ислама раса верующего была не важна, то для культа Человека это было ключевым. Остальные обитатели галактики с такой точки зрения — пыль, незначительная преграда на нашем пути, которую нужно истребить и чем быстрее, тем лучше. Коричневая зараза, когда-то уничтоженная на Земле под корень, переродилась в ещё более ужасном облике. Чистейший фашизм, завернутый в религиозную этикетку.

И хотя Человекоцентризм не был официальной религией, я уверен, что все войны после 2179 года (провал экспедиции Ронского) в немалой степени вызваны именно им и его влиянием как на умы масс, так и на элиты.

* * *

Ма’Феранцы в качестве основного вооружения использовали ракеты — сказывалось океаническое прошлое их цивилизации. Поэтому радиус их оружия был выше чем у Небулы, оснащённой лазерным орудием в качестве главного калибра и тройкой зенитных батарей посредственного качества. Ко всему прочему, учитывая диспозицию, ракеты гораздо эффективнее на встречных направлениях или при атаке с фланга.

Раз уж право первого удара досталось нашим противникам, у нас появилась возможность хорошенько подготовиться как к обороне, так и к атаке. С последней всё было просто — наше главное орудие могло вести огонь только в передней полусфере, соответственно, учитывая скорость сближения и не самый большой радиус огня, у нас было всего несколько выстрелов.

Нам противостояла тройка кораблей приблизительно одного размера по классификации примерно равных нашим эсминцам. Соответственно, каждый чуть мельче Небулы. Один на один, думаю, победа бы однозначно досталась моему кораблю, но такой форы моллюски предоставлять не стали.

К удивлению, первый удар шёл одним массированным кулаком, Ма’Феранцы, похоже, рассчитывали закончить вместе с ним бой и потому позабыли про свои многочисленные приёмчики.

Вспоминая те события много лет спустя, я, скорее, склоняюсь к мысли, что нам попросту противостояли не слишком компетентные противники.

Сидеть и смотреть, как к тебе приближается рой ракет, от которых не спасают ни щиты, ни броня, удовольствие весьма на любителя. То и дело от общего роя отлетали отдельные ракеты — это работала наша система РЭБ, понемногу смягчая грядущий удар.

— Как только войдут в радиус поражения — огонь, — скомандовал я.

Огнём зенитных батарей руководил Кереньев, не бог весть какой командир, зато достаточно опытный и хорошо знающий экипаж. Фаррел же слыл весьма ловким артиллеристом, поэтому в этот момент прикладывал все усилия для того, чтобы наш, возможно, единственный выстрел оказался как можно эффективнее.

— Первая и вторая батарея, товсь! — крикнул по связи боцман. — Третья, приоритет цели в среднем и ближнем радиусе, всё как учили, ребята! Не стреляйте по мелким целям — то обманки, фокус на крупных рыбках! Приготовились! Пять! Четыре! Три! Два! ОГОНЬ!

Все на мостике с замиранием смотрели на приближающиеся ракеты. Теперь, благодаря огню зениток, они исчезали куда быстрее. Я же обратил внимание на то, что моллюски выпустили ещё один рой, не такой большой, но наши зенитки ещё будут заняты первым, когда он долетит.

— Станция РЭБ, внимание на вторую волну, — скомандовал я.

— Есть качественные изображения кораблей! — доложили мне.

Я развернул на экране три картинки разной степени паршивости. Корабли Ма’Феранцев были выполнены в форме полумесяца, с красивыми плавными силуэтами, чем-то напоминавшими диковинных рыб.

Моей задачей было определить цель для огня. Нам по определению не могли противостоять одинаковые по силе корабли, поэтому нужно было найти (читать как: угадать) слабое звено и вывести его из боя.

Адмиралтейство регулярно распространяло информацию обо всех типах кораблей противника. Если мне не изменяет память, одних только эсминцев в нём было около трёхсот разных видов. Моллюски точно так же, как и мы, стянули на войну всё, что было, да ещё и вдобавок постоянно перестраивали корабли под конкретные нужды, что порождало настоящий хаос в классификациях. Думаю, моллюскам с нашими типами кораблей было не легче, особенно с гражданскими кораблями, переделанными в военные.

Вот и сейчас предо мной было три диковинных рыбы, а в какую из них стрелять —непонятно. Я зажмурился и скомандовал:

— Фаррел, цель — крайний левый! Огонь по готовности!

— Принято, капитан!

Завыли пожарные сирены — до нас добрались ракеты первой волны.

— Двенадцать попаданий, капитан! — доложили мне.

Я переключил экран, выводя себе информацию о повреждениях. Основной удар пришёлся на левую часть корабля. Несколько пробоин разной степени опасности и парочка пожаров — вещь куда более серьёзная. Пожары не только сжигали оборудование, но и изрядно напрягали системы жизнеобеспечения, которые у Небулы после инцидента с плесенью и так находились в критическом состоянии.

Убедившись, что над устранением повреждений работают, я вернулся к битве. К нам приближалась вторая волна ракет. Она была меньше первой, но и летела с таким расчётом, чтобы проскочить как можно большее расстояние, пока наши зенитные батареи заняты.

Вновь взвыли сирены, мичманы принялись что-то спешно выяснять по связи. Согласно карте повреждений, вторая волна ракет прошла гораздо легче — всего одна пробоина небольшого размера.

Прикинув в уме, я понял, что прежде, чем Небула проскочит мимо, нам предстоит выдержать один вражеский залп. Он будет самым опасным — мы сами полетим сквозь него, не давая зениткам отработать по всем правилам.

Мой расчёт держался на том, что наш выстрел окажется удачным и пробиваться придётся сквозь огонь уже двух кораблей, а не трёх. Иначе для нас это, скорее всего, станет концом.

— Удачи, лейтенант, — сказал я по связи.

Фаррел что-то невнятно пробурчал в ответ. Я же открыл на экране происходящее вне корабля. По взгляду на тактическую карту создавалось впечатление, что противник буквально в десяти метрах; на деле нас разделяло огромнейшее расстояние. Камера услужливо приблизила мне изображение, показав тройку движущихся на нас кораблей-рыб.

На секунду мне показалось, что я неверно выбрал цель — левый эсминец выглядел самым современным из всех. Кто знает, что моллюски в него запихнули? Самый дохлый энергетический щит или термоустойчивая броня, и мы можем хоть весь день по нему стрелять без какого-либо толка.

Мои сомнения развеяла яркая, появившаяся на сотые доли секунды вспышка, — выстрел нашего главного калибра.

Фаррел принялся что-то истошно кричать по связи, и мне потребовалось несколько мгновений, чтобы понять о чём он. Корабль противника разваливался, покрываясь сеткой взрывов! Команда принялась ликовать, кто-то даже срывался с мест, чтобы выразить свою радость.

— Всем занять боевые посты! — крикнул я по связи. — Это ещё не конец!

Два других корабля и вправду словно не обратили внимания на гибель товарищей, продолжая свой путь и выпуская на предельно малой дистанции ракеты.

Третья волна встретила нас куда болезненнее первых двух. На мостике на секунду погас свет, затем всё вернулось вместе с рёвом сирен, криками и выражением паники на лицах экипажа.

Я принялся просматривать отчёты о повреждениях, которые ежесекундно присылались с разных мест корабля. Ситуация была плачевная: по сути, Небуле разворотило весь нос, число пробоин сосчитать было просто невозможно, в некоторых местах корпус просто разошёлся по швам. Нужно было срочно действовать:

— Кереньев, возьмите людей, наденьте скафандры и займитесь повреждениями на носу. В первую очередь вытаскивайте людей, запечатывайте по пути всё, что сможете. Лютцев, смените его на зенитках. Фаррел, по соседству с вами куча дырок, берите людей и уходите, вытаскивайте по пути всех, кого сможете. Ворстон, как дела с двигателем?

— Жарко, кэп, очень. Держу его на максимуме, сколько ещё протянем не знаю, повреждений пока нет.

Это уточнение напомнило мне, что битва только начинается. Теперь мы уходили от противника, а тот нас преследовал. Вооружение моллюсков сейчас работало против них — ракеты могли нас нагнать, но на это уходило много времени и зенитные орудия имели гораздо больше возможностей для попадания. Все же такое положение не было идеальным — сейчас огонь противника был направлен нам в корму. Задняя полусфера корабля — это то место, которое следует держать как можно дальше от вражеского огня.

— Капитан, — раздался встревоженный голос Лютцева, — проблема. Я сейчас на третьей зенитной батарее, мы не можем её развернуть, механизм неисправен.

Зенитные батареи находились в бронированных капсулах-башнях, способных к вращению и, таким образом, к ведению кругового огня практически без мертвых зон.

— Ворстон, мы можем это исправить?

— Минутку, сейчас гляну по связи! Жень, разверни камеру чуть правее! — раздался раздражённый голос инженера, который совсем забыл про субординацию, а затем поток ругательств, — … нет, спасибо дерьмовым конструкторам этого корыта, нужно всю башню снимать и менять ось.

— Я вас понял, — вариантов действий у меня не было, — отправьте туда кого-нибудь, пускай снимут всё, что смогут, чтобы в случае повреждения других батарей, у нас были запасные детали.

Не успел я договорить, как на мостик ворвался Фаррел, его форма была безнадёжно испорчена огнём, а сам он был весь в ссадинах.

— Лейтенант Джек Фаррел для продолжения службы прибыл! — вытянувшись по струнке, доложил он громким басом.

Я смерил его взглядом, не понимая такого странного воодушевления. Решив, что мой первый лейтенант испытал на себе прелести кислородного голодания, я усадил его в кресло контролировать работу корабельных систем и приказал быть на связи. Сам же отправился на нос, посмотреть, что от него осталось.

* * *

На месте всё оказалось куда хуже, чем казалось с мостика. Из-за множества пробоин катастрофически не хватало кислорода. Пришлось напялить неудобную маску и таскать с собой баллон кислорода. Энергоснабжение пострадало не меньше, поэтому и так не слишком ярко освещённые помещения были погружены в неуютный полумрак. Всё это было в условиях жуткой суматохи и постоянной толкучки. Места не хватало: из повреждённых помещений выносили раненых, убитых, ценное оборудование. Я выловил какого-то мичмана и приказал, кивая на как попало разбросанных раненых:

— Отнесите всех в коридоры возле рубки.

Корабельный лазарет был разрушен вместе со всем, что там находилось. Самое страшное: были уничтожены медицинские дроны и большая часть персонала. Выжил единственный врач.

Мичман медицинской службы Громмар был явно не в себе. То был уже немолодой мужчина, по-видимому, набранный из гражданских врачей; обычно небритый и не слишком опрятный, а после произошедшей катастрофы ещё и в разорванной одежде. Его усадили в угол того самого коридора, что раньше вёл в лазарет. То и дело медик вставал, что-то невнятно бормотал и пытался отворить дверь. К счастью, ту не только закрыли, но ещё и запаяли, иначе болтаться бы сейчас доктору в космической тьме среди своих бывших пациентов.

На меня он обратил внимание не больше, чем на происходящее вокруг него. Я был на этот счёт заранее предупреждён, поэтому явился не с пустыми руками, вскрыв по пути полевую аптечку. Когда доктор в очередной раз попытался открыть дверь, я аккуратно приставил к его шее небольшой инъектор и ввёл дозу успокоительного.

Громмар вздрогнул и замер. Я пару минут подождал, попутно пытаясь обратить его внимание на себя, но так ничего и не добился. Хмыкнув, я вколол ему ещё одну дозу. Риск был и не малый: док вполне мог упасть, забиться в анафилактическом шоке и уже не встать. Но на борту было больше пятидесяти раненых, которым требовалась срочная помощь, а я был готов пойти на какой угодно риск, желая их спасти.

К счастью, всё обошлось. Постепенно доктор Громмар пришёл в себя. Он слабо поднял руку, желая отдать приветствие и прошептал:

— Капитан…

— Рад вас видеть, док, — я изобразил самую лучшую улыбку из возможных в этой ситуации, — нам нужна ваша помощь…

— Да-да, конечно, мне нужно вернуться в лазарет, — Громмар вновь попытался открыть дверь, правда, теперь чуть более осмысленно.

— Док, лазарет уничтожен вместе со всеми медицинскими дронами. Вы сейчас, наверное, единственный человек на корабле, который хоть что-то понимает в медицине. Мы организовали временный лазарет в коридорах возле рубки, туда же отнесли все найденные медикаменты, но без человека, знающего, что делать, все, кто там сейчас страдает — погибнут.

— Красное к красному, белое к белому, — тихо прошептал Громмар, кивнул мне и пошёл к раненым.

Проводив его взглядом, я вернулся на мостик.

* * *

За время моего отсутствия ситуация поменялась слабо: мы убегали, нас преследовали. Моллюски вели огонь: не слишком эффективный, но беспокоящий. Постепенно они начинали нагонять Небулу, и чем были ближе, тем больнее становились залпы ракет.

Как выяснилось, я не учёл того факта, что три разных корабля не могут двигаться с одинаковой скоростью: быстрые подстраивались под самого медленного. Уничтожив один из них, можно было уничтожить как самый быстрый, так и наоборот. Тут нам не повезло: мы выбили именно медленный, и моллюски набирали скорость быстрее, чем я рассчитывал.

До границы системы нам оставалось лететь тридцать девять минут.

— Кто-нибудь видел Донавала? — спросил я и сам себе махнул рукой, решив, что мой адъютант где-то прячется. — Что у нас по потерям?

Фаррел, уже чуть пришедший в себя, доложил:

— Семнадцать погибших, ещё пятьдесят пропали без вести. Шестьдесят раненных.

Катастрофические цифры для Небулы — треть экипажа просто выбыла.

— По кислороду что? — мрачно спросил я.

— Пробоины по большей части заделали, осталась пара мелких. Но в трюмах пожар, и он сжирает очень много. Кереньев туда отправился минут десять назад, но связи там нет.

— Ясно, — я перехватил в руках столь ненавистную кислородную маску и проверил ёмкость баллона с воздухом. — Я туда, постараюсь быть на связи. Если что, как только сможем убраться отсюда — прыгайте.

Фаррел хотел остановить меня, но я так быстро ретировался, что не оставил ему ни шанса. Прихватив по пути пару матросов, которые явно не знали, что им делать, я направился к трюму.

Не успел я пройти и пары шагов, как моё внимание привлёк человеческий силуэт, забившийся в угол и сильно дрожавший. Не сразу, но я узнал его — это был Оуэлсон, матрос, что помог мне с штурмоботом.

Он что-то держал в руках, но из-за его позы и малого количества света, понять, что именно было невозможно. Оуэлсона сотрясала истерика: по щекам текли слёзы, а тело буквально ходило ходуном. Губы матроса беззвучно двигались, но что именно он говорил понять было невозможно.

Когда я подошёл практически в упор, он поднял на меня испуганные глаза и неожиданно спокойно сказал:

— Я не успел, капитан.

Оуэлсон показал мне то, что прятал — это была человеческая рука, оторванная примерно по локоть. Тошнота подступила к моему горлу. Не только из-за отвратительного зрелища, но и из-за того, что на безымянном пальце я обнаружил перстень, который видел едва-ли не каждый день. Кольцо было когда подавали завтрак, обед, ужин, помогали одеться, или передавали какие-то предметы. Доннавал принадлежал к какому-то мелкому аристократическому роду, поэтому и стал моим адъютантом.

Очень осторожно я забрал руку своего помощника. Странное ощущение, словно держишь не часть знакомого человека, а какую-то игрушку. Немного посомневавшись, я скрутил с пальца перстень — мне почему-то пришло в голову, что его следовало вернуть.

— К-к-каипитан, что мне д-д-делать? — срывающимся голосом спросил Оуэлсон.

— Там, — я махнул в сторону, — лазарет. Отправляйся туда и помоги доктору Громмару.

Убедившись, что матрос направился куда нужно, я отправился дальше в поисках Кереньева.

Если ад существует, то он выглядит примерно как то, во что превратился трюм. Несколько десятков матросов тщетно сдерживали огонь, пока другие выносили всё ценное. Жарища стояла такая, что хотелось раздеться догола. Что некоторые из пожарных и сделали, чем обеспечили себе химические ожоги, как минимум.

Командовал этим всем мичман, явно слабо представляющий в чём его конечная цель. Он всё равно не смог бы вынести даже одну десятую часть того, что было в трюме: ему бы просто не хватило места.

— Где лейтенант Кереньев? — прокричал я ему в ухо.

Он что-то крикнул в ответ, но в этот момент где-то вдалеке прозвучал громкий взрыв, послышались крики. Огонь резко прибавил в темпе роста.

— Последний раз я видел его в первой секции, — наконец докричался до меня мичман, — это было минут шесть назад!

Ну конечно! Все последние дни главной головной болью Кереньева был провиант, разумеется, им он и решил заняться. Первая секция ещё не пострадала от пожара, хотя он явно туда приближался. Но лейтенанта я там не обнаружил.

Тот нашелся в соседней секции, придавленный каким-то массивным механизмом. Огонь тут уже вовсю бушевал, боцману очень повезло, что при падении с него не слетела кислородная маска. Это спасло ему жизнь — приборы показывали, что дышать в помещении уже было невозможно.

Я попытался сдвинуть преграду, но, понимая, что это без толку, позвал пару матросов. Увы, но и с их помощью извлечь лейтенанта не представлялось возможным: ноги того очень крепко застряли. Тут нужен был погрузчик, и именно он, по иронии судьбы, придавил Кереньева.

Внимательно все осмотрев, я нашёл только один выход:

— Лазерный резак сюда.

— Капитан, он не возьмёт сталь! — возразил мне мичман.

— Мы будем резать не сталь…

* * *

Ценой обеих ног боцмана, мы вытащили его и кое-как отнесли в лазарет. Громмар ужаснулся, услышав, что мы сделали, но, осмотрев прижжённые лазером культи, согласился, что на первое время сойдёт. Бледный и измученный, весь в крови, док с безумным огоньком в глазах принял еще одного пациента.

Трюм мы вновь разгерметизировали — это решало проблему пожаров, а если мы не сможем вновь накачать туда воздух (что вполне могло быть, учитывая сколько оборудования там выгорело), то всегда были скафандры.

Когда я вернулся на мостик, до прыжка оставалось пять минут. Из-за уменьшения расстояния между кораблями, обстрел Ма’Феранцев значительно усилился. Он приходился в основном на корму, отчего Ворстон откровенно паниковал.

— Двигатель на максимальной мощности, кэп, — в очередной раз сообщил мне инженер. — К прыжку мы готовы, но что будет после него, я ручаться не могу. Если меня и потом не повысят — я пишу рапорт. Лучше буду последним механиком в транспортном флоте, чем первым в таком аду!

Я от него просто отмахнулся. Сейчас было важно уйти от противников, войдя в гиперпространство. А выйдем мы из него в одной из систем Земного Содружества, куда моллюски не посмеют сунуться. Что будет потом было второстепенной проблемой.

Меня куда больше волновали наши зенитные батареи. С каждой минутой их эффективность падала. Оно и не мудрено: моллюски приближались, ведя огонь уже почти два часа, люди откровенно устали, а поменять их уже было некем. Все свободные руки чинили повреждения.

Это были очень нервные пять минут. Казалось, что ещё одна ракета всё закончит: выйдут из строя двигатели, что-то взорвётся и наш побег не удастся. Но мы двигались дальше и дальше, ракета за ракетой попадали по нам, унося с собой жизни людей, оставляя пожары и пробоины, но остановить нас не могли.

Где-то за десять секунд до прыжка датчики засекли неизвестный сигнал в районе двигателей.

— Ворстон, что у вас там происходит? — обеспокоенно спросил я.

— Готовимся к прыжку, — куда-то оглядываясь, ответил тот, — четыре… три… ЧТО ЗА ШУМ?!

Я услышал резкий писк, затем два взрыва: один слабый, другой чудовищно громкий. Связь оборвалась, и в ту же секунду меня вдавило в кресло так, что, казалось, сейчас мои рёбра сломаются, а затем кинуло вперёд, срывая с кресла, несмотря на ремни. Я во что-то врезался, ударился головой и отключился.