Упивающийся мщением (джен)

Оторвав взгляд от ржавых внутренностей «Меркрузера», Уилл заметил у себя на локте чёрную муху. Он не стал её смахивать и вместо этого замер, с непроницаемым выражением наблюдая, как та медленно ползёт по загорелой коже. Медленно, но неуклонно, как будто точно зная, куда идёт. Она ступала тонкими лапками по веснушкам и выцветшим от солнца волоскам до тех пор, пока не дошла до пятна моторного масла на запястье. Наткнувшись на опасное вещество, муха взмахнула крылышками и с жужжанием улетела.

Уилл подался назад, перекатившись на пятки. Вытер с лица пот. Место на спине, которое припекло солнце, горело. Зря он прикатил «Меркрузер» на причал в такую жару, но работать в мастерской хотелось ещё меньше: в последнее время было тяжело подолгу находиться в помещении; становилось тревожно, и сердце заходилось нервным стуком. Лучше быть поближе к воде, пусть и под палящим солнцем. Уилл, загородившись от лучей, посмотрел на спокойные воды Персидского залива, на его пастельные дали, такие же высушенные солнцем как он сам.

Повернувшись обратно к верфи, он увидел у двери в мастерскую Джо; она разговаривала с темноволосым человеком в белой рубашке с закатанными рукавами. Незнакомец был подтянут, держался прямо и напряжённо — видимо, прошёл боевую подготовку.

Уилл смотрел больше рассеянно, чем с интересом, — а потом Джо сдвинула шляпу на затылок, поглядела на причалы и показала прямо на Уилла. Внутри всё сжалось. Поблагодарив её, незнакомец направился к нему, и по походке стало ясно, что он при оружии, — из ФБР.

Уилл увлечённо уткнулся в свой полуразобранный двигатель, который стоял одним боком упираясь в тележку, а другим — в перила причала. На топливозаборной трубке надо было менять фильтр. Досадно, потому что вряд ли новый можно будет взять у Джо или Гарольда: модель «Меркрузера» слишком старая. Придётся заказывать. Хотя, может, в мастерской Ки-Ларго найдётся что-то похожее; он уже пару раз покупал у них детали.

На сидящего на корточках Уилла упала тень.

— Мистер Грэм?

Соленоид тоже в плохом состоянии, придется чистить шайбу, заменять стойку. И заглушка внизу выглядит ржавой.

— Вы — мистер Грэм?

В голосе агента слышалось сомнение. Уилл был тощим, жилистым и загорелым, с коротко остриженными волосами — совсем не похож на фото в документах.

— Да, — ответил Уилл, продолжая ковыряться в двигателе.

— Я — агент Люк Нуньес, оперативный штаб Майами Бич.

Придётся, видимо, отложить гаечный ключ. Уилл распрямился, поднялся на ноги и поглядел на агента. Люк Нуньес был моложе него, смотрел с нетерпением и любопытством, а под мышкой у него был зажат большой красный конверт.

— Для меня большая честь встретиться с вами, сэр.

Агент Нуньес протянул руку, но Уилл не стал её пожимать.

— У меня руки в масле. Чем могу помочь?

Слова были вежливыми, но тон — резким. Уилл смотрел агенту Нуньесу прямо в глаза: он больше не боялся зрительного контакта, однако большинство его собеседников не могли ответить тем же, не выдерживая цепкого взгляда, которым он сначала как будто смотрел им прямо в душу, а потом терял к ним интерес и смотрел уже сквозь. Агент Нуньес не стал исключением и быстро опустил глаза.

— У меня… у меня для вас кое-что есть, — внезапно занервничав, сказал он. — Это из Квантико.

И протянул красный конверт.

Уилл молча взял его. Там почерком Джека были написаны имя и фамилия Уилла и приклеены две марки, одна от американской почты, вторая от ФБР: «ОПА — Секретно».

Уилл не стал спрашивать что это, потому что ему было всё равно; лишь сказал:

— Спасибо.

— Мне надо, чтобы вы расписались за получение.

Нуньес протянул бланк и ручку. Уилл сел на корточки, используя деревянные доски причала в качестве стола. Пока он расписывался, Нуньес, глядя вниз на его макушку, произнёс:

— Я просто хочу вам кое-что сказать, сэр. Я много о вас читал и не в силах передать, как я вами восхищаюсь. У нас в офисе все считают вас героем. Мы чувствуем себя в безопасности, зная, что вы тут, рядом, во Флориде. То, что вам удалось сделать, просто невероятно. Я недавно читал интервью и, если честно, сэр, я…

— Интервью? — Выпрямившись, Уилл вернул ему ручку и бланк.

— На Татл-Крайм.

Из голоса Уилла исчезли последние проблески эмоций:

— Я не давал интервью Татл-Крайм.

Агент Нуньес наморщил лоб.

— Интервью было не с вами, сэр, а с…

Он не закончил предложение, увидев лицо Уилла.

— Спасибо, что передали мне это, — произнёс Уилл жёстко.

— П-простите. — Агент Нуньес выглядел немного испуганным. — Я думал, вы знаете… Э-э, не буду вам мешать. И вам лучше укрепить тут всё, а то скоро будет шторм.

Он напоследок улыбнулся — больше неловко, чем дружелюбно.

Уилл промолчал. Прищурившись, он смотрел на красный конверт, как будто пытаясь просветить его рентгеном. Что в нём такого важного, что Джек послал с ним курьера, вместо того, чтобы оставить в ячейке в почтовом отделении Марафона?

Подняв глаза, он поймал озадаченный взгляд агента Нуньеса, который обернулся, пока шёл по пляжу к парковке. Этот агент представлял себе Уилла по-другому. «Герой» — это что вообще значит?

Конверт был плотным, но недостаточно плотным, чтобы там были фотографии. Это хорошо. Когда Уилл развязал верёвочку, оттуда выпал другой конверт — белый, с письмом, написанным от руки. На лицевой стороне мелькнули буквы, и Уилл мгновенно узнал почерк. Он выронил конверт. Тот один раз подпрыгнул по доскам, упав лицевой стороной вниз.

Уилл долго на него смотрел, а заклеенный уголок будто улыбался ему.

Уилл не знал, что делать.

Наконец он поднял конверт двумя пальцами, как дохлую крысу, и понёс к краю причала; вытянув руку, покачал им над водой. Справа от печати с изящной закорючкой было написано его имя.

«Просто разожми пальцы, — сказал он себе. — Брось его в залив. Чернила расплывутся непрочтёнными. Так будет лучше».

Но он не разжимал пальцы, а просто продолжал стоять, держа письмо над волнами. Сам он пребывал в таком же подвешенном состоянии, как и оно. Заметив уголком глаза какое-то движение, Уилл медленно повернул голову и посмотрел на берег. Там вдалеке виднелся силуэт, всего лишь тень на сером песке. Но Уилл знал, кто это.

Он отвел руку от воды и торопливо вложил письмо обратно в красный конверт. Снова поглядев на пляж, Уилл увидел, что фигура исчезла. Тогда, зажав письмо под мышкой, он пошёл по причалу назад.

Провезя тележку с «Меркрузером» по бетонному дворику, Уилл закатил её в мастерскую и, перешагнув порог, машинально посчитал про себя: «восемь». Другие механики глянули на него с любопытством и вернулись к работе. Джо сидела за стойкой, втирая в кожу рук увлажняющий лосьон, а её старый магнитофон как всегда негромко играл Битлз:

«Я — это он, он — это ты, ты — это я,

и мы все вместе

Посмотри на них — бегут, словно свиньи под прицелом ружья.

Гляди, как летят.

Я плачу…»

— Ну, и каков приговор? — спросила она, кивнув на «Меркрузер».

— Очень старый, надо всё менять.

— Так и думала. Гундерсоны сто лет его не проверяли. Гарольд тебе поможет.

— Нужны детали.

— Без проблем. И можешь не торопиться — в такую погоду им лодка всё равно не понадобится. — Джо говорила рассеянно, с интересом поглядывая на красный конверт у него под мышкой. — Всё нормально, приятель?

— Да.

«Городской полицейский!

маленькие полицейские расселись рядком;

Посмотри, они парят в воздухе, словно Люси в небесах,

Гляди, как бегут.

Я плачу…»

Он чувствовал, как ей любопытно, и теперь, зная, что на что обращать внимание, понял, что она читала Татл-Крайм.

— Мне надо съездить в город, — сказал он. — Тебе что-нибудь нужно?

— Мне — нет, лучше спроси у Гарольда. — В глазах Джо всё так же искрилось любопытство. — Ты ведь вернёшься? Надо подготовиться к шторму, и мне бы пригодилась твоя помощь.

Молча кивнув, Уилл направился к выходу, пока магнитофон трезвонил ему вслед: «Гу-гу, гу-джуб».

Ему нравилась Джо: она позволяла ему приходить, когда вздумается, и иногда даже платила. Но было бы здорово, если бы она поменьше читала бульварную прессу.

Он закрыл за собой дверь и посчитал: «семь».

Гарольд курил рядом с парковкой, сидя на скамейке. Уилл не мог понять, почему тот всегда выходит на перекур с этой стороны, ведь отсюда совсем не видно море.

Гарольд приветственно кивнул, и Уилл даже смог улыбнуться в ответ. Гарольд ему тоже нравился, и разговаривать с ним было легче, чем с Джо.

— Я в город, — показал Уилл знаками.

Гарольд кивнул.

— Купить тебе что-нибудь? — Уилл не был уверен, что показал правильно, но тот понял и в ответ потряс полупустой пачкой сигарет.

Уилл кивнул:

— Хорошо.

Гарольд весело отсалютовал сигаретой и вернулся к своим мыслям.

Гарольд оглох во Вьетнаме. Но отлично разбирался в дизельных двигателях и вообще в самых разных механизмах. Почти год назад, когда Уилл только начал работать в Марафонской мастерской, он ещё не умел изъясняться знаками, но это не мешало им с Гарольдом разговаривать с помощью топливных форсунок и муфт привода. Замечательный язык, в котором нет места лжи, намёкам и двусмысленностям.

Опасная мысль. Уилл погнал её прочь, но было поздно: подняв взгляд на свой универсал, он увидел на пассажирском сиденье широкоплечую фигуру.

Беззвучно выругавшись, он надавил ладонью на глаз; когда он отнял руку, фигура исчезла.

Некоторое время Уилл приводил мысли в порядок. Не особенно медитативный процесс, на самом деле, требующий много усилий — выкинуть одни, затолкать подальше другие — и только более-менее успокоившись, он сел в машину, бросил красный конверт на пассажирское сиденье и повернул ключ зажигания.

Выцветшее шоссе бежало по равнине, вдоль него покачивались пальмы, лазурное небо казалось безбрежным. Уилл высунул руку в окно, подставив кожу ветру. Погода сегодня была хороша, а природа обманчиво красива — ни за что не угадаешь, что с Атлантики надвигается ураган второй категории.

Через десять минут он уже ехал вдоль приземистых магазинчиков и всяческих городских учреждений, из которых состояла главная улица Марафона. Доехав до библиотеки, он припарковался у газона, но выходить сразу не стал — какое-то время просто посидел, стуча пальцами по коленям.

У него больше не было ни компьютера, ни телефона. Вполне вероятно, что ноутбук, которым он пользовался в Квантико, всё ещё валялся где-то в бюро среди вещественных доказательств. А что до телефона, его он выбросил из окна своего универсала, когда пересекал границу. Временное помешательство, можно сказать, но тот названивал, не переставая, весь путь до Флориды, и Уилл устал слушать. Это ему потом аукнулось, как и весь экспромт с поездкой во Флориду. Он уехал прямо из дома Беверли, никого не предупредив, — даже саму Беверли; когда Джек обнаружил его исчезновение, то решил, что Уилл пошёл топиться, и разослал ориентировку всем постам. Чего только Уилл ни наслушался, когда через два дня решил всё-таки позвонить ему из офиса шерифа в Джексонвиле. После Балтиморской лечебницы это был первый и единственный раз, когда Джек на него наорал.

Правда, сейчас у Джека возможности орать просто не было, потому что они разговаривали исключительно электронными письмами. Раз в несколько дней Уилл заходил в городскую библиотеку, чтобы проверить почту. Громоздкие машины в компьютерном зале были его единственной связью с внешним миром, и было бы здорово, если это так и оставалось. Иногда даже переписка давалась тяжело. Именно поэтому он просидел в машине на минуту дольше обычного: делал глубокие вдохи и выдохи и вдавливал пальцы в колени. Он ни на секунду не забывал о красном конверте на пассажирском сиденье и сейчас видел уголком глаза упавший на него треугольный солнечный зайчик. Наконец он открыл дверь, не дав себе задуматься, взял конверт и, засунув его под мышку, быстро зашагал в библиотеку.

Парадная дверь — восьмая, внутренняя — девятая, компьютерный зал — это десять.

Последний пустовал, лишь какая-то старушка в очках неуверенно щурилась, вглядываясь в экран. Уилл сел за самый дальний от неё компьютер, засунув конверт в щель между монитором и деревянной перегородкой.

Джеку не нравилось, что Уилл пользуется небезопасным соединением, чтобы читать почту с официального аккаунта ФБР, но ему пришлось смириться: Уилл заявил, что в противном случае общаться не будет вовсе.

Залогинившись, он без удивления обнаружил, что первым в списке шло письмо от Джека.

Тема: Посылка

Уилл,

Я послал тебе курьера с посылкой. Парни из почтовой службы её проверили и объявили химически чистой. Должен будешь получить её сегодня днём в лодочном порту Марафона. Я вообще не хотел это посылать, но подумал, что тебе не понравится, если я стану решать вместо тебя. Однако мой совет таков: не открывай конверт. Просто сожги. Как можно скорее.

В среду у меня встреча с Генеральным прокурором, будем согласовывать список свидетелей, дающих показания в пользу обвинения. Я передам ей, что ты решишь.

Джек

Уилл вздохнул и бросил беспокойный взгляд на красный конверт, затем написал ответ:

RE: Посылка

Получил. Ты читал его?

Уилл

Джек ответил очень быстро, не прошло и минуты. Уилл уже привык. Если Джек не был на месте преступления, то ради разговора с Уиллом откладывал все свои дела.

RE: Посылка

Просто сожги.

Хотя я знаю, что ты не читаешь этот сайт, всё же предупреждаю: ближайшие несколько дней держись подальше от Татл-Крайм. Другие издания цитируют тамошнее интервью, поэтому, если можешь, лучше держись подальше от любых новостных сайтов и газет. Хотел бы я сказать, что скоро всё устаканится, но на носу суд, и мы оба знаем, что не утихнет это всё очень долго. Поэтому не высовывайся, а письмо сожги.

Только что узнал об урагане Грейс. Надеюсь, с тобой и собаками всё в порядке и вам есть, где спрятаться.

Уилл опять вздохнул. Джек так и не ответил на вопрос, что, в общем-то, говорило само за себя. Он написал:

RE: Посылка

Спасибо за совет. Буду прятаться от урагана и всего остального. Удачи с прокурором.

Следующим в списке шло письмо от Беверли. Если речь шла не о работе, Беверли обычно посылала ему смешные истории или видео про собак, поэтому он удивился, увидев, что письмо длинное.

Тема: Голубой автобус зовёт

Привет, незнакомец!

Ты там как? Думала пошутить строчкой из Scorpions про ураган, но кажется, во Флориде такое не любят. Тогда скажу так: надеюсь, ты уже вырыл себе бункер и выдал собакам пластиковые башмачки!

У меня такое чувство, будто мы сто лет нормально не разговаривали. Надеюсь, это не прозвучит совсем уж сентиментально, но я по тебе скучаю. Я тут всю последнюю неделю готовилась к суду, раскладывала бумажки и вещдоки, и это так странно… Постоянно вожусь с твоими показаниями, личными вещами, фотографиями — недавно вот ворсинки собирала с кресла у тебя в гостиной — будто каждый день анализирую твою ДНК, а тебя самого нигде нет! Надеюсь, у тебя всё нормально. Знаю, глупо такое говорить, но я, правда, очень на это надеюсь. Практически каждый день вспоминаю тебя и тревожусь, как ты там. Успокаиваю себя, представляя тебя на пляже в гавайке, вокруг счастливые пенсионеры, а ты потягиваешь тропический коктейль с торчащим из бокала маленьким зонтиком. Надеюсь, у тебя уже скопилась целая коллекция разноцветных зонтиков! В общем, такая вот фантазия.

У нас всё ок. Нет, всё, конечно, странновато, но когда было иначе? Справляемся по-тихоньку. Брайан на спор вошёл в ФБРовскую команду по софтболу. Теперь притворяется, что ненавидит софтбол, хотя все прекрасно видят, что он доволен как слон. Похоже, из него получился отличный подающий. Надо же. А Джек подался в вегетарианцы — знаешь, есть такие несносные, которые любят толкать речи про то, как полезен турецкий горох? Ну вот, теперь он один из них. Без шуток: как только выдаётся свободная минутка, Джек затевает долгий обличительный монолог про пищевую промышленность и почему наши желудки работали бы лучше, лопай мы одну только сою. Боже, Уилл, спаси меня… Вот Лектер нам свинью-то подложил, а?

Суд будет сложным, но мы делаем что можем, так что об этом не волнуйся. Ты уже выполнил свои обязательства с лихвой, ответив и на мои вопросы, и на Джековы, и, подозреваю, на вопросы половины работников Министерства юстиции. Никто не имеет права винить тебя в том, что ты сбежал, тем более что ты продолжаешь со всеми общаться — а я знаю, как это для тебя тяжело. И спасибо, что помог разобраться с хронологией событий для моих свидетельских показаний. Вчера репетировали с прокурором, и скажу тебе честно, такое я буду говорить на суде впервые. Не знаю, как буду всё это рассказывать прямо перед Лектером, но… к чёрту, всё будет хорошо. Я считаю, ты правильно делаешь, что держишься подальше от этого цирка. И от него. Поверить не могу, что кто-то вообще подвергает сомнению твоё решение.

А они подвергают, Уилл. Это одна из причин, почему я решила написать тебе: чтобы предупредить. Я знаю, что Джек пытается оградить тебя ото всей этой политической возни, но лучше, если ты будешь знать — многие настаивают, чтобы ты дал показания. Минюст сильно давит на Джека, хочет, чтобы он уговорил тебя приехать, они там даже хотят вызвать тебя повесткой (надеюсь, до этого не дойдёт). Пока Джек держится, но я боюсь, что он может сломаться. Ему сейчас несладко. На прошлой неделе госпитализировали его жену, сейчас она уже дома, но Джек говорит, что ей всё ещё плохо. В общем, у него всё хреново. Поэтому не удивляйся, если он попытается как-нибудь хитро заманить тебя обратно, ок? Приготовь ответ заранее, и надеюсь, это будет «нет». Кто бы что ни говорил, мы прекрасно посадим Ганнибала и без тебя. А ты оставайся во Флориде и выпей за моё здоровье «Май тай».

Ещё хочу написать по поводу того интервью на Татл-Крайм, которое Джек наверняка советовал тебе не читать. Так вот, не думаю, что у тебя особо есть выбор, о нём стопроцентно слышали даже на твоих островах (может, тебе стоило потратить пособие на собственный остров, ха), поэтому мой совет — лучше прочти сам, чтобы тебя потом не застали этим врасплох. Спокойнее от этого чтива, конечно, не станет, но и забыть о нём тебе всё равно не дадут — эта хрень буквально повсюду. Джек твёрдо решил защищать тебя вообще ото всего, но мне кажется, что тебе такое не нужно. И не было нужно никогда.

На этом заканчиваю рассказывать, что другие умалчивают… Просто мне кажется, что тебе нужно понимать, что происходит. Прости, если я слишком много на себя беру, но ты меня знаешь: с тобой я всегда говорю честно. Ты три недели спал у меня на диване, видел, как я рыдаю от «My Girl» (тс-с, это наш маленький секрет), а я до сих пор периодически нахожу на обивке собачьи шерстинки — так что, думаю, на этом этапе мы уже можем позволить себе разговаривать откровенно. Так вот, если откровенно: несмотря на то, что я очень удивилась твоему неожиданному отъезду, всё-таки я считаю, ты правильно поступил, что укатил с собаками на райские острова. Так что я не злюсь и не обижаюсь ни на какие твои поступки. Ты заслужил свой билет на свободу. По мне, так даже несколько билетов. В общем, просто делай, что считаешь нужным, и будь счастлив.

…Только заметила, какую простыню накатала. И вообще как-то немного агрессивно получилось, прости. Просто совсем скоро суд, а я ещё и интервью это дурацкое прочитала… Наверное, эмоции накопились. Никто, кроме тебя, и не понимает по-настоящему, насколько мне сейчас трудно. А мы с тобой всё-таки через многое прошли. Хорошо, что всё позади.

В общем, я лишь хочу сказать: не дай урагану унести тебя обратно в Квантико. У меня всё.

Твоя боевая подруга,

Беверли

Уиллу понадобилось некоторое время, чтобы переварить прочитанное. О посылке Джека она, судя по всему, не знала, иначе предупредила бы и об этом.

Несколько минут он просто сидел, невидяще глядя в монитор. Он понимал, почему Беверли всё это написала, и чувствовал себя виноватым за долгое отсутствие и за то, что не писал ей ничего о себе; именно из-за этого у неё накопилось много эмоций, которые она и выплеснула таким вот образом. Уилл хотел сжечь все мосты, порвать со всеми, в том числе и с ней, но мосты оказались крепче, чем он думал.

Он так глубоко задумался, что не заметил, как пальцы сами собой начали забивать адрес в адресную строку.

Старый компьютер медленно загружал сайт ТатлКрайм. Уилл всё ещё смотрел сквозь экран, поэтому ему понадобилась пара секунд, чтобы сфокусироваться и прочесть рекламный заголовок. Простецкий, банальный. От Фредди Лаундс он ожидал большего.

«Добро пожаловать в голову каннибала Лектера».

Он прокрутил дальше. Показалось большая фотография, и Уилл крупно вздрогнул, не ожидав увидеть новое фото — фото, на котором был изображён сидящий за решёткой Ганнибал: он вежливо глядел в объектив, как будто приглашая фотографа зайти в камеру, а отпечаток зубов на щеке превратился в маленький шрам, в две фиолетовые чёрточки, они полукружьем соединялись на скуле, словно указатели: «Смотрите в глаза», и… и Уилл больше не мог этого видеть.

Он стукнул по кнопке мыши, закрывая окно, вскочил на нетвёрдых ногах; руки тряслись до самых плеч, и он принялся растирать покрывшуюся мурашками кожу. Надо было сесть обратно — вылогиниться из почтового ящика — но он не мог, только не после того, как увидел тут его. Отпечаток лица будто так и остался в мониторе, прятался за потухшими пикселями и сальными отпечатками пальцев и смотрел, смотрел…

В другом конце комнаты скрипнул старый стул, это старушка, повернувшись, уставилась на Уилла. Он даже не взглянул на неё, лишь продолжал стоять, бездумно растирая руки и кусая ногти до тех пор, пока ужас немного не отпустил; после этого он наконец сел обратно и вылогинился из почты. Поднявшись, Уилл снова наклонился к столу: чуть не забыл конверт. Быстро схватив его и практически выбежав из библиотеки — девять, восемь и, слава богу, снова семь — он на трясущихся ногах добрался до машины.

А на пассажирском сидении его, как ни в чём ни бывало, поджидал Ганнибал.

Воображение на новую информацию, как всегда, реагировало мгновенно: на лице призрака уже красовался шрам-полукруг. Ну конечно, самое главное — побыстрее обновить.

Ганнибал слегка улыбнулся.

Уилл развернулся на сто восемьдесят градусов.

Вместо того, чтобы зайти в машину, он прошёл вдоль восьми выцветших на солнце зданий к винному магазину, где купил для Гарольда блок сигарет и себе бутылку виски. Затем вернулся к своему универсалу, не поднимая взгляда кинул покупки с конвертом на заднее сиденье. Но садиться в машину он не торопился; какое-то время просто стоял на обочине, безжизненно уронив руки на горячую крышу. Он повертел головой, разминая обожжённую шею и злясь на себя, что послушал Беверли и открыл поганое интервью. О чём он только думал? Теперь фото отпечаталось в памяти как неопровержимое доказательство, что Ганнибал жив-здоров и случается, всё ещё случается с ним в Балтиморской лечебнице для душевнобольных преступников.

Но не только там. Если бы только там!

Уилл поймал себя на том, что снова грызёт ногти. Перестал. Несколько месяцев он более-менее успешно боролся с этой привычкой; пальцы выглядели лучше, чем когда его только освободили из лечебницы, но всё равно были обкусаны довольно сильно.

Наконец Уилл сел в машину. Даже не поворачивая головы он чувствовал присутствие Ганнибала: как тот смотрит, насмешливо кривя губы.

Уилл завёл мотор и тронулся в путь.

* * *

Ганнибала он видел периодически. Чаще всего как доброго доктора, иногда как измазанного кровью монстра или как умоляющего человека в одежде с его плеча. Бывало, призрак не являлся неделю или даже дольше, и тогда сквозь запёкшуюся корку его души пробивался росток надежды: может, он больше никогда не увидит Ганнибала, может, последний раз и вправду оказался последним, и он наконец-то начинает, как говорят люди, выздоравливать. Но Ганнибал всегда возвращался. Обычно когда Уилл испытывал стресс, особенно в те моменты, когда вспоминал свою старую жизнь. Иногда призрак являлся безо всякой видимой причины: в тихий спокойный день, пока Уилл был занят ремонтом очередного мотора; или когда сидел в шезлонге у себя на террасе, высматривая, не покажется ли на опушке здешний редкий вид оленя; или когда гулял с собаками по пустому пляжу. В любое время, в любом месте… нигде не было от него спасения.

В первый месяц после переезда во Флориду Уилл видел его практически постоянно и почти бредил от усталости, потому что по ночам не мог спать, чувствуя, будто Ганнибал сидит на крыльце и смотрит сквозь стены прямо на него. Уилл записался на приём к неврологу в Майми — в прошлый раз ведь всё начиналось точно так же, призраком Гаррета Джейкоба Хоббса — хоть и знал, что хватается за соломинку... ищет ответы там, где их быть не может. Просто очень хотелось верить, что всему виной рецидивирующий энцефалит.

Поэтому неудивительно, что когда врач усадил его, попросил выпить стакан воды и затем медленно, спокойным голосом сообщил, что МРТ и анализ крови ничего не выявили, Уилл был совершенно раздавлен — несмотря на то, что и так понимал, что воспаление мозга тут ни при чём. Это всё он сам. Сам нанёс своей психике непоправимый вред, пока сидел в Балтиморской лечебнице: под руководством Ганнибала он исказил и извратил собственное мышление, а когда вышел из заключения, то ещё искалечил его, вырвав из себя с корнем. Он беспощадно расколотил маятник о стены собственного разума, стараясь уничтожить всё, что только можно, оставив лишь базовые функции, необходимые, чтобы жить, — и вот результат. Теперь у него мания преследования.

Невролог дал ему визитную карточку психотерапевта в Ки-Уэст. На обратном пути из Майами Уилл выбросил её в окно машины.

* * *

Ганнибалу надоело на него смотреть, он отвернулся к окну и прикрыл глаза, подставив лицо полуденному солнцу. Если ты наскучил даже собственной галлюцинации, что это значит? Стоило обидеться? Воспользовавшись случаем, Уилл скосил глаза на Ганнибала, пока тот не смотрел. Кончики волос проекции трепетали на ветру; он казался невозможно настоящим — воспроизведена была каждая мелочь, буквально каждая пора. Уилл думал, что если потянуться и тронуть плотную ткань костюма, она тоже покажется настоящей… но он никогда не дотрагивался до этого Ганнибала, даже пытаться не хотел.

Тот продолжал молчать. Он теперь всегда молчал. Уилл подозревал (надеялся), что настолько повредил себе ту часть психики, которая отвечала за речь Ганнибала, что тот навсегда останется немым. Но при этом проекция повиновалась ему всё меньше. Когда-то он мог заставить её исчезнуть, достаточно было хорошенько сконцентрироваться, а теперь казалось чудом, если Ганнибал подчинялся хоть какому-нибудь его приказу. Несколько раз Уилл так долго и упорно пытался заставить его исчезнуть, что начинала болеть голова, а тому хоть бы хны: упрямо оставался на месте, как будто и не галлюцинация вовсе.

Придётся просто его игнорировать: Ганнибал это ненавидел. Со временем исчезнет.

Уилл доехал обратно до верфи. Оставив конверт в машине, он захватил лишь блок сигарет и, не оглядываясь, пошёл по стоянке в сторону мастерской. Взгляд Ганнибала жёг ему спину так же, как солнце — шею.

Джо наняла его и ещё нескольких механиков, чтобы они закрепили пришвартованные лодки цепями. Уилл был только рад снова оказаться вне помещения и так усиленно концентрировался на работе, что понял, что его зовёт Джо, только когда она второй раз хлопнула его по плечу.

— Знаешь, — сказал она, облокотившись на столб, — а домашних животных не берут в аварийные убежища.

Поглядев ей через плечо, Уилл увидел Ганнибала, стоящего в тени под крышей мастерской.

— Что? — переспросил он рассеянно.

— Тебя не примут в аварийное убежище с собаками. Если будет приказ об эвакуации, вам придётся найти другое место. Тебе есть, где спрятаться?

— Э-э, нет.

Джо кивнула.

— У моей сестры есть бункер в бухте Катлера. Может статься, туда поедем мы с Гарольдом, но пока точно не знаю. Места там много. Дать адрес?

Ганнибал чуть-чуть улыбнулся.

— Я… э-э, — протянул Уилл.

— На всякий случай. — Джо говорила дружелюбно, но очень настойчиво. Она прочитала у него на лице сомнение. — Слушай, ты тут новичок, а к этим штормам надо как следует готовиться. Готовиться к худшему.

— Я уже попадал в ураган, — сказал Уилл, вспоминая Билокси и то, как старый трейлер, где они жили вместе с отцом, раскачивался под сильными порывами ветра, будто лодка в море.

— Тогда ты должен понимать, что с ураганом шутки плохи. Вот адрес. Моя сестра тоже любит собак и часто подбирает новых. Она не будет против. Сколько их у тебя?

— Десять, — ответил Уилл, но потом вспомнил Виолетту и поправился: — Одиннадцать.

Джо подняла брови, но сказала:

— Эмили не будет против. И она может присмотреть за ними, когда ты… э-э, уедешь из города.

Ганнибал за её спиной склонил голову набок и поглядел на него неожиданно пронзительно. Уилл же вперился цепким взглядом в Джо.

— Зачем это мне уезжать из города?

Не выдержав его взгляда, она опустила глаза, не решившись спросить напрямую.

— Не знаю. Вдруг ты захочешь навестить кого или ещё что.

— Я не собираюсь никого навещать, — чётко сказал Уилл.

Джо кивнула, не поднимая глаз.

— Ну, в общем, если соберёшься, дай мне знать.

С этими словами она отвернулась и, явственно расслабившись, как только оказалась к нему спиной, отошла к другому механику. Бросив взгляд на Ганнибала, Уилл увидел на его лице широкую, акулью улыбку. Уилл бросил цепь, которую сжимал в руке, и запрыгнул на причал. Нужен перерыв.

«Восемь». Гарольд был в мастерской, работал над старым Меркузером. Ганнибал как ни в чём ни бывало уже стоял там, опираясь на стойку.

Подойдя ближе, Уилл оглядел разобранный коленвал.

— Что думаешь? — спросил он знаками. — Выглядит хреново.

— Видел и похуже, — ответил Гарольд громко, как обычно глотая звуки.

— Нужны запчасти, — показал Уилл знаками, ткнув в соленоид.

— Та не.

— Ты можешь это починить?

Гарольд кивнул.

— Будет работать?

Гарольд закатил глаза.

— Будет он работать.

— Но не как раньше, — показал Уилл.

Гарольд в раздумьях поскрёб подбородок.

— По-другому. — Он посмотрел на Уилла внимательнее. — Джо докучает? Из-за шторма?

Уилл пожал плечами.

— Она хочет, чтобы ты переждал с нами у её сестры. Волнуется очень. Думает, тебя унесёт, если останешься в Ноу-Нейм-Ки. — Гарольд улыбнулся сам себе. — Джо каждый раз думает, что это Большой ураган. Каждый раз. Но это не он, его ты сразу чуешь. Так что не волнуйся, не будет никакой эвакуации.

За спиной у Гарольда Ганнибал высунулся в окно и смотрел в безоблачное небо, будто пытаясь призвать дождь. Из радио рядом с ним тихо бренчали Битлз:

«Безгранична вечная любовь, она как миллион солнц,

Всё зовёт с собой меня через вселенную...»

— Всё будет нормально, — добавил Гарольд, возвращаясь к «Меркрузеру».

* * *

Уилл ехал домой по мосту, открыв все окна: снаружи холодало, и воздух повлажнел, но всё ещё было тепло и хорошо. Ему нравилось ехать, нравилось, что вокруг, насколько хватало взгляда, была вода. Он как будто летел над морем. Настроение поднялось, а когда он бросил взгляд в зеркало заднего вида, то даже не сразу заметил, что Ганнибал исчез. Вместо него на пассажирском сидении невинно лежал забытый красный конверт. Уилл не помнил, когда переложил его туда.

Уилл жил в последнем доме Ноу-Нейм-Ки, на крошечном островке, отколовшемся от Биг Пайн, в пятидесяти километрах от Ки-Уэст. Ему нравилось жить будто в джунглях: всюду высокая трава и мангровые заросли, а дом утопает в зелени, походя на тайное убежище посреди леса. Собакам эта глушь тоже пришлась по душе. Уилл часто выпускал их побродить снаружи, наверное, даже слишком часто — они уже немного одичали от такой свободы. Когда он отпер дверь, его чуть не сбило с ног живой волной шерстяных тел с виляющими хвостами.

Поставив виски и положив конверт на кухонный стол, он сел на корточки, приветствуя каждую собаку отдельно, но больше внимания уделяя новичкам. У Виолетты всё ещё были свежи воспоминания о старой жизни, полной одиночества и лишений, она часто нервничала и каждый раз, когда Уилл выходил из дома, думала, что это навсегда. Он взял её мартышью мордочку в ладони и улыбнулся тому, как круглые глаза глядят в разные стороны; удовлетворив её потребность в ласке и внимании, Уилл открыл дверь и выпустил всех на крыльцо.

Он не вышел сразу за ними, а остался стоять у кухонного стола, глядя на красный конверт. Джек сказал сжечь его. Конечно же, он прочёл письмо. Может, успокаивая себя, что делает это за Уилла, чтобы ему не пришлось читать, но это неправда. На самом деле, он сделал это потому же, почему Джо уговаривала Уилла переждать ураган в бухте Катлера вместе: любопытство, всего лишь любопытство, жгучее желание узнать про Уилла и Ганнибала и может, даже стать частью их странных взаимоотношений, прочувствовать их доверительную и нерушимую связь. Если бы Джек знал, каково это, он бы мигом перестал совать нос не в своё дело. Любой нормальный человек, знай он, каково это, оставил бы Уилла в покое. Не просто в покое, его бы заперли на карантин и обращались как с прокажённым — если бы только поняли, что живёт в его душе.

Уилл поднял конверт, взявшись кончиками пальцев — осторожно, почти изящно. Открыть Татл-Крайм — то был мелкий промах. А вот читать это будет непоправимой ошибкой.

Под колено ткнулся чей-то мокрый нос. Уилл опустил взгляд и увидел, что Винстон вернулся и нетерпеливо на него смотрит.

— Ладно, иду, иду.

Положив конверт обратно на стол, Уилл вышел на крыльцо и повёл собак по гравийной дорожке на пляж. Там он снял кеды, продолжая идти уже по щиколотку в воде, собаки же забрались чуть глубже в прибой и резвились, поднимая тучи брызг. Уилл поиграл с ними немного, потом упал в песок обсыхать. Несколько собак, промокших сильнее остальных, последовали за ним и, тяжело дыша, плюхнулись рядом, вывалив розовые языки.

Уилл отряхнул с ног песок. Откинувшись на локти, посмотрел в небо, пылающее красными отсветами заходящего солнца. Он как будто раздвоился: одновременно лежал на пляже и смотрел издали на себя, лежащего на пляже; такое часто случалось в такие вот моменты покоя и безмятежности. Он чувствовал себя обманщиком, актёром, играющим на публику. Счастливый человек почесал бы Винстону за ухом, помог бы вытряхнуть песок из длинной шерсти — поэтому Уилл так и сделал. Затем счастливый человек лёгким шагом направился бы домой покормить проголодавшихся собак — и Уилл тоже так сделал. «Восемь». Подошёл к холодильнику, достал вчерашний улов: несколько окуней и пару больших селёдок. Проходя мимо стола, захватил красный конверт, небрежно, будто это ничего не значащая бумажка — как если бы он был спокоен и полностью доволен жизнью. Потом (семь) повёл собак обратно на пляж, нашёл там своё старое кострище и развёл костёр. К тому времени как село солнце, Уилл вместе с собаками уже ужинал хорошо прожаренной, хрустящей рыбкой.

Собаки задремали, а Уилл продолжал сидеть, обняв колени, наблюдая за слабеющим пламенем костра. Время пришло — он взял конверт. Огонь перед ним нетерпеливо потрескивал. Счастливый человек сжёг бы письмо сразу же, понимая, что это единственный способ сохранить драгоценный покой и заработанное с таким трудом счастье. А Уилл не мог, лишь сидел и глазел на языки пламени. Слишком сильно было ощущение театральности… фальшь происходящего парализовала его как страх сцены.

Через какое-то время огонь потух. Уилл сунул конверт обратно под мышку, разбудил собак и в темноте направился домой.

В доме была кровать, но если позволяла погода, Уилл предпочитал ночевать на крыльце. Сегодня погода была хорошая, поэтому он расстелил спальный мешок, вокруг которого хвостатыми запятыми тут же разлеглись усталые собаки. Уилл пока не готов был присоединиться к ним. Вместо этого он зашёл в дом — восемь, девять дверей — почистил зубы и, возвратившись на кухню, снова взял красный конверт: не хотелось ложиться спать, пока он тут без присмотра. Уилл оглядел гостиную, раздумывая, как поступить.

Предметов обстановки было мало, он всё собирался прикупить или смастерить что-нибудь, но пока так и не собрался. Слишком мало времени проводил в доме. Однако стол тут был, в основном Уилл вязал на нём мушки. Туда-то он и положил конверт — в нижний ящик — и запер на ключ, а ключ отнёс в машину и сунул в бардачок. Так-то лучше. С глаз долой, из сердца вон.

Когда он вернулся на крыльцо, неожиданно навалилась усталость. Увидев, что Виолетта частично забралась в спальный мешок, он осторожно вытолкнул её оттуда, и она недовольно зафыркала, но потом со вполне довольным видом свернулась на полу, прильнув к его груди. Прищурив глаза, Уилл посмотрел на едва различимые контуры мангров на фоне непроницаемо-чёрного, усыпанного звёздами неба. К спине привалился тёплый Винстон. Так хорошо — в безопасности, дома. И Уилл уснул.

...Виолетта пропала, он искал и звал, но всё без толку. Проверил крыльцо и второй этаж, причал с его лодкой, но Виолетты нигде не было. В гостиной слышался какой-то шум, кто-то шебуршился, потом коротко проскулил. Звуки шли… из стены?

По венам заплескалась паника. Как она туда забралась? Он отодвинул стол, чтобы рассмотреть стену внимательнее. Затем достал ящик с инструментами. Взяв молоток, ударил по стене, потом ещё и ещё — не очень громко, потому что не хотел напугать Виолетту. Скулёж перешёл в ужасные завывания. Каждый удар молотка поднимал облачко пыли, и вскоре Уилл весь покрылся ею; он уже отдирал от стены целые куски.

Дыра становилась больше и больше, пока наконец не стала достаточно широкой, чтобы туда можно было просунуть руку по плечо. Но не успел он примериться, как оттуда вдруг потекла странного вида жидкость, какая-то ржавая на вид. Только густая и грязная, похожая на речной ил. Она стекала из дыры вниз прямо по обоям и капала на пол. Похоже, в стенах было полно этой дряни, потому что она никак не заканчивалась, фонтанчиками выбрызгиваясь наружу. Уилл старался остановить её, заткнуть дыру руками, но ничего не добился, лишь вымазался в вязкой грязи по самые локти. Из-за стены всё ещё скулила Виолетта — должно быть она тонет! — Уилл пересилил отвращение и просунул руку глубоко в дыру, принявшись шарить в склизком иле. От стены отваливались промокшие куски, дыра всё ширилась, он пытался вслепую нащупать Виолетту, но никак не мог её найти.

— Помощь нужна?

Снаружи, у входной двери, засунув руки в карманы, стояла Алана. Она печально улыбалась:

— Могу пошуметь, отгоню от дома хищников.

Уилл слабо хохотнул, всё так же сидя с рукой в дыре, которую он проделал в стене собственного дома.

— Нет, спасибо, всё нормально.

Он не хотел, чтобы Алана увидела этот кошмар. Что она о нём подумает, если узнает, что одна из его собак застряла в стене?

Грязь тем временем потекла по плечу и хлынула на грудь, промочив футболку насквозь, и никак нельзя было, чтоб Алана это увидела, потому что он уже почуял запах, сильный, характерный — запах крови.

— Уилл, — дрожащим голосом позвала Алана. — Пожалуйста, я хочу помочь!

Но он не мог её впустить. Вместо этого он проник глубже и наконец, что-то нащупал. Крепко ухватившись, потянул вверх; на секунду рука застряла, но затем добычу удалось вытащить: это оказалась не Виолетта, а длинная, мясистая связка кишок. Смесь крови и слизи закапала на его босые ноги. А он все тянул и тянул, внутренности скользили сквозь пальцы и падали на пол за спиной. Наконец Алана увидела, чем он занят, и закричала, и заплакала, а куча человеческих кишок между ними всё росла, росла, росла...

Он проснулся в лучах рассветного солнца в окружении тёплых собак, а в кресле рядом, полуприкрыв глаза, на него смотрел Ганнибал. Уилл всё не мог прийти в себя после сна, но не из-за ужаса: он был до боли потрясён увидеть Алану живой. Он ещё не успел взять себя в руки и не мог просто игнорировать Ганнибала; вместо этого он неотрывно смотрел на него из своей шерстяной крепости из мягких собачьих тел. А тот смотрел на него в ответ. Он казался очень собранным, как будто всю ночь сидел над ним призрачным стражем и наблюдал. Стало ясно, что день будет дерьмовым. Что бы Уилл ни делал, как бы себя ни чувствовал… сегодня Ганнибал не исчезнет.

С крыльца он наблюдал, как Уилл будит собак и выпускает их во двор. Потом из плетёного кресла в гостиной смотрел, как Уилл наполняет собачьи миски. Уилл поднялся на второй этаж принять душ и переодеться, и Ганнибал уже был там: сидел на краешке заправленной кровати и опять смотрел.

Расстраиваться по этому поводу было некогда, пришлось принять как данность и двигаться дальше: сегодня после захода солнца на берег обрушится ураган.

Уилл притащил из гаража во двор ставни на окна, купленные этим летом, ящик с инструментами и стремянку. Установил и тщательно закрепил ставни на каждом окне; хотя собак он закрыл на время работы в доме, те подходили к каждому окну, с которым он работал, и вопросительно заглядывали в глаза, пока он сверлил. Выглядело так, будто он запирает их в четырёх стенах — неприятное ощущение, хоть Уилл и знал, что это для их же безопасности. Один раз, уже заканчивая работу, он кинул взгляд вниз и увидел там Ганнибала: тот обеими руками придерживал стремянку, а в глазах, смотрящих прямо на него, плескалось веселье, будто он раздумывал, а не толкнуть ли ему лестницу. Уиллу это совсем не понравилось. Закончив со вторым этажом, он торопливо спустился вниз, хватая перекладины вспотевшими ладонями.

Зайдя в дом, — восемь — и не обращая внимания на довольного Ганнибала в кресле, он распечатал бутылку виски и налил себе немного в кружку.

* * *

Ближе к полудню Уилл в последний раз поехал в город, чтобы пополнить запасы перед штормом. Он включил радио, и они с Ганнибалом прослушали последние новости по урагану: всё ещё вторая категория, и на Багамах уже лило как из ведра. Погода здесь тоже испортилась — небо затянуло серыми тучами, поднявшийся ветер трепал деревья.

В супермаркете было полно народу, даже несмотря на то, что многие полки пустовали: большую часть продуктов уже разобрали. Среди покупателей царило странное воодушевление, некоторые перешучивались друг с другом, но звучало это довольно фальшиво; другие сосредоточенно запасались бутылками с водой и консервированными персиками, бросая их себе в тележки, пока другие не разобрали. Ганнибал с видимым отвращением оглядел полупустую полку с пачками сладких кексов.

Уиллу здесь нужен был только собачий корм; им он и забил тележку, прихватив несколько бутылей питьевой воды. Себе он взял лишь арахисовое масло, крекеры, упаковку солёных орешков и несколько упаковок вяленой говядины. Ганнибал удивлённо приподнял брови, проводив говядину взглядом.

Длинная и беспорядочная очередь к кассе продвигалась вяло, и какой-то мужчина перед Уиллом был чрезвычайно раздражён.

— Возмутительно! — громко повторял он, не обращаясь ни к кому конкретному. — Почему так мало касс? Многим из нас ещё ехать долго!

Женщина на кассе смерила его неприязненным взглядом.

— И нечего так смотреть! Я ваш клиент, я плачу вам деньги… по крайней мере, заплачу, если до меня вообще когда-нибудь очередь дойдёт. Боже! Работаете, как улитки.

Мужчина оглянулся в поисках поддержки, но остальные покупатели избегали его взгляда. Кроме Ганнибала: тот смотрел на него, брезгливо опустив уголок губ.

Но недовольный мужчина его, конечно, не видел. Зато он заметил, как в соседней очереди женщина отошла взять несколько батареек со стойки рядом с конвейерной лентой. Воспользовавшись моментом, он вильнул тележкой и, резво въехав в освободившееся пространство перед ней, принялся грузить продукты на ленту, пока она не видит. Женщина, повернувшись обратно, издала возмущённый возглас.

— Кто не успел — тот опоздал, — пожал плечами он и затем ухмыльнулся ей: кассир закончил с покупателем перед ним и взялся за его продукты. Тут он заметил, как на него смотрит Уилл.

— Что, не нравлюсь?

— Да.

Уилл смотрел на венку у него на горле, которая отбивала пульс, на складки жира у подмышек, на выпирающий под майкой живот и бугры кожи на шее. Столько плоти пропадает зря.

Ганнибал втянул носом воздух и медленно склонил голову, не сводя с Уилла глаз.

Увидев взгляд собеседника, мужчина изменился в лице. Страх.

— Извинитесь перед ней, — произнёс Уилл. — Вы должны были дождаться своей очереди.

— Я… — Тому было явно не по себе, но он не понимал, почему. — Это не твоё дело, парень. Какого чёрта?

Повернув к Уиллу жирный затылок, мужчина сунул кассиру карту на оплату.

— Ну, попытка не пытка, — прокомментировала женщина за ним, чуть растянув губы в улыбке.

Уилл её не услышал. Помещение завертелось, слепя лампами дневного света, желудок забурчал и перевернулся.

Скрипнув тележкой по линолеуму, Уилл бросил её и вывалился через автоматические двери на улицу — «семь». Согнувшись над растущими по периметру парковки кустами, вцепился липкими ладонями в колени. Вот только его не тошнило. Он лишь хотел, чтобы тошнота была: хотел, чтобы от собственных мыслей можно было сблевать.

Ганнибал был рядом, стоял у края тротуара и смотрел выжидающе.

Выпрямившись, Уилл спрятал глаза в сгибе локтя, ощущая нечто, очень напоминающее отчаяние. В небе раздался низкий рокот грома.

Послышались чьи-то шаги, но он не обращал на них внимания до тех пор, пока рядом не хрустнул полиэтилен. Кто-то поставил на тротуар пакет.

— Вы забыли собачий корм.

Отведя руку от лица, Уилл увидел женщину из соседней очереди: выглядела она немного настороженной, но смотрела, в общем, дружелюбно.

— Не переживайте, меня тоже тошнит от хамов. Может, не в таком буквальном смысле, как вас, но всё-таки…

Уилл опустил взгляд на пакеты, что она поставила у его ног: там были все его покупки. Он неловко пробормотал:

— Да не стоило так утруждаться…

Женщина только пожала плечами:

— Всё нормально.

Он полез в задний карман за бумажником.

— Сколько я вам должен?

На это она улыбнулась. Хорошие зубы — красивые, ровные.

— Да не волнуйтесь. Знаю, что вы немножко тревожный человек.

— Откуда?

Он пристально на неё поглядел… и к его удивлению, она прямо встретила взгляд. Не отвела глаз, как другие.

— Не в первый раз вас тут вижу. Знаю, что вы местный. У вас много собак? Корма тут на маленькую армию.

— Да, много. Вы тоже местная?

— Из Шугарлоф.

— Ноу-Нейм.

— Ну что же, — она усмехнулась, — приятно познакомится, Ноу-Нейм. Покормите их как следует перед штормом, договорились?

Он попробовал улыбнуться, и получилось даже почти искренне:

— Договорились. Пока, Шугарлоф.

— Пока.

Откинув волосы за плечо, она подняла свои сумки и пошла прочь. Когда она принялась сгружать сумки себе в машину, Уилл запоздало подумал, что надо было помочь ей их донести. Забыл уже, как это принято с женщинами.

Ганнибал тем временем исчез с тротуара, и на сердце у Улла полегчало: неужто на сегодня всё? А, нет, он просто ждёт в другом месте — в универсале виднелся его прямой силуэт. Выжидает, значит.

Уилл подождал, когда женщина из Шугарлоф отъедет, и, вздохнув, подхватил свои сумки.

Подойдя к универсалу, он заметил под «дворниками» конверт. Паника ударила мгновенно. Не может быть — он же запер письмо в ящике стола… Он бы запомнил, если бы решил вынуть его обратно, ведь запомнил бы?..

Уилл вытащил конверт из-под «дворников». Тонкий и квадратный, с надписью «Уилл», выведенной незнакомым наклонным почерком с широкой петлёй на конце.

Положив покупки на заднее сиденье, он облокотился на капот и открыл конверт. Под пристальным взглядом Ганнибала, глядящего на него через ветровое стекло, развернул бумагу и начал читать.

«Уилл.

Простите, что пишу вам с таким опозданием. Я несколько месяцев думала вам написать, — потому что есть вещи, которые нам всё-таки необходимо прояснить, — но мне было сложно преодолеть некоторую робость, а так же страх, что, написав вам, я рискую раскрыть своё местонахождение Ганнибалу Лектеру. Потому письмо и было доставлено таким необычным образом. Прошу вас, не отслеживайте его. Я чрезвычайно пекусь о своей безопасности, и безопасность эта целиком зависит от умения оставаться необнаруженной. Надеюсь на ваше понимание и призываю вас охранять ваше убежище с тем же тщанием.

Надеюсь так же, что вы простите мне внезапный отъезд из Балтимора в прошлом году. Я понимаю, как вы, скорее всего, это интерпретировали, но, невзирая на нежелание причинять вам ещё большее беспокойство, я знала, что быстро исчезнуть — жизненная необходимость. Когда мы общались с Ганнибалом в последний раз, он догадался, что я навещала вас; так я поняла, что времени у меня немного. Мне хотелось попрощаться с вами перед отъездом, но риск был слишком велик. Как только я узнала из новостей о массовых убийствах Чесапикского потрошителя, то спешно покинула город. Любовь Ганнибала к театральности всегда была его слабостью. Он фактически предупредил меня о своих намерениях. Иногда я даже думаю… а не было ли это сделано нарочно?

Признаться, уезжая из Балтимора, я пребывала в уверенности, что ваши усилия тщетны. Я убедила себя, что поймать Ганнибала Лектера невозможно — о чем вам и сказала. Но я неверно судила о вас, Уилл, недооценила ваши способности. Как, судя по всему, и Ганнибал, за что он и поплатился. Вы намного больше, чем то, что он пытался из вас слепить, вы можете видеть его насквозь — и смотрите дальше и выше. Вы всегда были за пределами его понимания. И это не комплимент. На вашем месте я сочла бы это поводом для беспокойства: если даже для Ганнибала Лектера вы стали чем-то немыслимым — за такое придется платить. Должно быть, вы уже ощущаете последствия на себе.

Не знаю, как живётся вам, а я постоянно начеку. Слежу за каждым шорохом. Никогда не выключаю свет. Всё время оглядываюсь, никогда не теряю бдительности. Нет такой тюрьмы, которая могла бы его удержать, решёток, крепких настолько, что он не сможет пройти через них. Несколько спокойных лет, которые вы купили за нас такой дорогой ценой, — это эпицентр сильнейшего урагана. И нам не выжить, если мы расслабимся и позволим себе забыть, что гроза обязательно грянет снова.

Меня беспокоит, что он будет делать теперь, замурованный в тюремной камере, лишённый всех тех вещей, за которыми он прятал свою животную натуру. Нам всё ещё есть, о чём тут подумать. Я не имею в виду его кровожадность или то, что он делал с людьми после их смерти. Нет, я говорю про него настоящего, про то его глубинное качество, которое не смогут изничтожить никакие цепи и намордники. То, которое привлекло к нему нас обоих и не отпустит до самой нашей смерти. Я имею в виду его способность любить — любить сильно и глубоко. И о том, как ему свойственно менять объекты своей любви в поисках чего-то, чего он никогда не найдёт. Я была свидетелем того, как он выбрал вас. Наблюдала, как его обожание росло, и это печалило меня — не только потому что я знала, какой тяжелой ношей это станет для вас, но и потому что это было тяжело для меня. Это ранит, и ранит глубоко: сначала быть объектом такой огромной любви, а потом увидеть, как эта любовь переходит на другого. Однажды вы меня поймёте.

Мне страшно за того человека, на которого падёт его выбор в следующий раз. От меня он научился пониманию и самоконтролю. Благодаря вам, понял, что такое предательство. Он учится и идёт дальше, не оглядываясь. Всегда только вперёд.

Нам следует сделать так же.

Я часто о вас думаю,

Беделия дю Морье»

Ветер трепал волосы и дёргал за одежду, а Уилл всё так же стоял, перечитывая письмо снова и снова. Его переполняли чувства — облегчение, что дю Морье жива, но в то же время он был как будто уязвлён и чувствовал ту же странную потребность оправдаться, как и год назад, когда она навестила его в лечебнице. Когда он увидел дю Морье впервые, она казалось обиженной, и вот теперь он узнал, почему. «Глубоко ранит»… Он не знал, что и думать. То, что она называла чувства Ганнибала любовью, удивляло. И тревожило. Какая же это любовь? Разве что карикатура, нелепая пародия на неё.

«Однажды вы меня поймёте».

Сердце почему-то колотилось слишком быстро. Подняв голову, Уилл поискал глазами Ганнибала. В машине его уже не было. И вот тогда сердце пустилось вскачь по-настоящему. Но Ганнибал его не бросил, нет, просто отошёл. Вон он, стоит на краю парковки спиной к нему, засунув руки в карманы дорогих брюк, и смотрит на видимый ему треугольный кусочек океана, слушая плеск штормовых волн, бьющихся о доски причала.

«Всегда только вперёд. Нам следует сделать так же».

Сжав письмо в кулаке, Уилл направился к Ганнибалу и мимо него, на причал. Тот следовал за ним, прячась в тенях мангров, а Уилл, дойдя до конца причала, разорвал письмо дю Морье сначала пополам, потом ещё пополам, и ещё, и высыпал мелкие кусочки в воду.

В машине Ганнибал не появился, оставшись наблюдать с тротуара, как универсал выезжает со стоянки. Каждый раз, когда Уилл смотрел в боковое зеркало, то видел на обочине его далёкий силуэт, за которым темнели и сгущались тучи.

Уилл приехал домой в Ноу-Нейм, отнёс покупки в дом. Восемь. Плетёное кресло пустовало. Ганнибал не вернулся.

Собаки волновались, наблюдали за хозяином блестящими глазами — чуяли приближающийся шторм. Выпустив их в последний раз за сегодня насладиться свободой, Уилл обошёл дом — девять, десять, девять, восемь дверей — ещё раз проверяя, хорошо ли всё закреплено. Завёл машину в гараж вместе с лодкой и повесил на двери сеть. Когда он вышел из дома, чтобы загнать собак обратно, на кожу упали первые капли дождя.

Собаки с готовностью забежали в дом, взволнованные из-за скорой грозы, и Уилл зашёл за ними. Восемь дверей — вероятно, это последняя цифра на сегодня. Он закрыл все замки в доме, приладил ко входной двери и двери во двор панели от ветра… и когда закончил, его и собак можно было официально считать подготовленными к урагану: в безопасном, сухом месте с кучей припасов. Только при этом он заперт в тёмном доме без единого окна, будто в тюремной камере.

Собаки слышали стук капель по крыше и настороженно шевелили ушами. Уилл же чувствовал себя странно, на взводе, будто бы ждал, что из-за всех этих приготовлений дом, вздрогнув, обрушится до основания. Он налил себе немного виски, надеясь успокоиться. И снова, в этот раз чуть ли не умоляюще, поглядел в сторону кресла. Но оно всё так же пустовало.

Уилл выдал собакам их обеденную порцию, и они столпились в гостиной у мисок, немного растерянные тем, что их кормят здесь, а не как обычно на крыльце. Уилл приготовил и съел последнюю рыбу из недавнего улова и налил себе ещё виски. Терпение уже подходило к концу, клаустрофобия всё усиливалась, а ведь ночь ещё только началась.

Снаружи уже доносились звуки ветра, бьющегося о крышу, и его озорной свист. Собаки тоже слушали, верча головами туда-сюда, беспокойно перебирая лапами и клацая когтями по деревянному полу — пытались понять, что значат эти странные звуки, боялись, что в их ряды затесался предатель. Вот и начался шторм. Уилл отставил стакан на пол и, сев к ним, принялся их успокаивать, разговаривая с ними спокойным голосом.

Когда они более-менее успокоились, Уилл лёг на спину и уставился в потолок, слушая дождь и размышляя. Письмо Беделии дю Морье лежало на душе тяжким грузом, и он не мог объяснить почему. (Не хотел объяснять.) И письмо Беверли тоже. Он вспомнил, что так и не ответил ей. Да и не знал он, что писать: слишком многое нужно было сказать, но в то же время некоторые вещи объяснить невозможно, как ни старайся.

* * *

После того, как Уилл зарезал Ганнибала, он не мог возвратиться в Вулф Трап, потому что его дом считался местом преступления и ещё потому что уже знал, что не вернётся туда никогда, ни под каким предлогом. Поэтому Беверли, его храбрая подруга, предложила ему пожить у неё вместе со всеми семью собаками — в Александрии у неё в квартире.

Уилл был ужасным гостем. И не только потому что собаки, которые нервничали в тесной квартире, начали грызть и царапать мебель, но ещё и потому что с самим Уиллом было просто невозможно вместе жить. Он почти не разговаривал, по ночам кричал от кошмаров и часто не мог даже просто заставить себя встать с дивана. Беверли приходилось самой кормить и выгуливать собак, ходить на цыпочках по гостиной, пока он спал посреди комнаты, а когда его вызывали в Квантико, ей приходилось буквально насильно вытаскивать его из кровати, совать в руки одежду и провожать до входной двери.

Бев всё это делала интеллигентно и с юмором. Даже в самые плохие дни она не боялась подкалывать его тем, что он почти никогда не говорил ни о чём, кроме собак, и взял привычку подолгу пялиться на бархатное кресло в углу гостиной. Беверли не знала — Уилл так и не сказал — что кресло облюбовал призрак Ганнибала. Это было то время, когда Уилл мог заставить его исчезнуть, если смотрел достаточно долго. И Беверли часто заставала его за этим занятием, её губы кривились от смеха и от беспокойства одновременно.

Иногда ей удавалось вытащить его на улицу: погулять в парке с собаками или сходить на вечерний киносеанс. Но выезжать в город было сложно, и не только из-за депрессии Уилла, но и потому что репортёры не оставляли их ни на минуту. Куча фотографов ходила за ними по Квантико, а некоторые даже являлись на порог квартиры Беверли. Из-за этого нездорового к нему внимания Уилл вскоре стал чувствовать себя в квартире пленником. И она нечаянно только усилила эту ассоциацию тем, что часто приходила домой с пакетом еды из кафе.

Уилл тогда жил только настоящим, не думал о будущем. По крайней мере, не ловил себя на таких мыслях. Но была в нём часть, которая холодно оценивала происходящее, анализировала и планировала наперёд. Ему так и не удалось от неё избавиться.

Джек таскал его на бесконечные разбирательства, на которых Уилл снова и снова отчитывался перед людьми всё более высоко стоящими в судебной иерархии — безликими людьми в тёмных костюмах, которые задавали одни и те же вопросы: как он узнал, где прячется Ганнибал, как он убедил Джека отпустить в дом одного, как это может быть самозащитой, когда Уилл чуть не разрезал Ганнибала пополам… Уилл на эти намёки реагировал плохо, и чем больше было встреч, тем менее разговорчивым он становился.

Он ненавидел те намёки, потому что боялся, что в них есть зерно правды. Через три недели после произошедшего он сидел рядом с Джеком в полутёмном конференц-зале и открытым текстом говорил директору ФБР, что предлагая план операции в Вулф Трап, вовсе не собирался убивать Ганнибала Лектера. Но на самом деле, заходя в дом, он надеялся на это, и ненавидел себя за то, что упустил свой шанс.

Джек частично понимал Уилла и сам чувствовал то же самое. Поэтому после той встречи он утянул его в сторону и мягко рассказал последние новости: врачи уверенно заявляют, что Ганнибал выживет, и когда он поправится, его переведут Балтиморскую лечебницу. Джек думал, что ирония того, как они с Ганнибалом поменяются местами, смягчит ужасную новость. Но Уилла это не успокоило, а наоборот, лишь привело в ярость. Он не хотел, чтобы Ганнибал жил там: в камере, которая полнилась их общими воспоминаниями. Он не хотел настолько ясно представлять его и его окружение. Это сближало его с Ганнибалом только сильнее, а добрый дядя Джек решил его этим приободрить!

В приступе бессильной ярости Уилл уехал обратно в Александрию, прошёл в гостиную Бев и без удивления обнаружил в большом кресле Ганнибала. Усевшись на диван, Уилл уставился на него, не моргая, и изо всех сил попытался заставить его исчезнуть. Вскоре у него началась мигрень, но это был первый раз, когда он не смог растворить видение. Тогда он понял, что Ганнибал останется с ним до самой смерти.

Уилл сделал то единственное, что ему оставалось: залез в бар. Нет, он не обманывал себя, думая, что сможет заставить его исчезнуть с помощью алкоголя, но так был шанс, что станет хотя бы чуточку легче. Выставив бутылки на кофейный столик, он наливал себе мартини и опрокидывал бокал за бокалом, не сводя глаз с Ганнибала. Когда с работы вернулась Беверли, Уилл был уже так пьян, что разговаривал с Ганнибалом и орал на него, орал на пустое кресло.

Если Беверли и была расстроена, то сумела это скрыть. Сев рядом с ним на диван, она налила себе в стакан неразбавленной водки. И вскоре благодаря Беверли и куче выпивки они оба расслабились и вовсю шутили и смеялись. Дурачились с собаками. Мерялись повязками на руках. Уилл сказал, что у него вообще-то гипс, а не просто повязка (одним-единственным поворотом Ганнибал сломал ему запястье в трёх местах), и Беверли вдруг захотела что-нибудь на нём написать. Они перевернули всё вверх дном в поисках маркера, озадаченные собаки бросались от них врассыпную, и когда Беверли, наконец, нашла один, то принялась изрисовывать гипс смайликами. Уилл с удовольствием смотрел на её лицо, застывшее в смешной сосредоточенности, когда вдруг наткнулся взглядом на Ганнибала, сидящего в бархатном кресле у неё за спиной; тот мрачно смотрел на него, растянув губы в тонкой как скальпель улыбке… Тогда Уилл внезапно коснулся здоровой рукой лица Беверли, и скрутив между пальцев локон волос, стал покрывать её губы неуклюжими поцелуями. Подавшись вперёд, он прижал её спиной к диванным подушкам…

Беверли широко раскрыла глаза и оттолкнула его, явно расстроившись.

Секундой позже она посмеялась над произошедшим. Пошутила, что это сигнал, что пора заканчивать с выпивкой, убрала напитки и ушла спать. Отнеслась с пониманием и простила — как хороший друг. Несмотря на это, Уилл был раздавлен.

Чувствуя себя совершенно несчастным, он свернулся калачиком на диване. Проснулся он перед рассветом в ещё более плохом состоянии, и это было не просто похмелье. Рядом на диване сидел Ганнибал и смотрел на него.

— Так, так. Какая неловкая ситуация.

Тогда Уилл ещё не лишил его возможности говорить. Эти его комментарии явно свидетельствовали, что сделать это было необходимо, и как можно скорее.

— Уйди, — прошептал Уилл.

— Снова ищешь точку опоры?

Уилл накрыл лицо подушкой.

— Нет, не думаю, — сказал Ганнибал, слегка улыбнувшись. — В этот раз всё не так просто.

— Уйди… пожалуйста…

— Ты прекрасно знаешь, что не испытываешь к мисс Катц подобных чувств. Сейчас ты в принципе не способен влюбляться. И может быть, не сможешь уже никогда. Одно из возможных последствий психической травмы.

Уилл прижал подушку к лицу, как будто в попытке удушить себя, удушить Ганнибала.

— Это последнее хорошее, что сталось у тебя в жизни, Уилл. Единственное хорошее. И ты замыслил это уничтожить. Уверен, что мисс Катц считает это случайной вспышкой, но мы-то с тобой знаем, что случайности здесь нет ни на грош. Ты спланировал это. Задумал в здравом уме и твёрдой памяти. Как давно ты об этом думал?

Уилл промолчал, потому что горло сжимала ненависть.

Ганнибал смотрел на него печально.

— Меня рядом нет, разрушить твою жизнь некому, поэтому приходится всё делать самому. Так, Уилл? Ох, Уилл, Уилл. Что же с тобой делать?

Уилл нащупал на столике пустой бокал и бросил его в Ганнибала. Тот пролетел сквозь него и разбился об стену; хорошо, что Беверли после пьянки спала крепко и не услышала шума. Но Уилл добился, чего хотел: Ганнибал, оскорбившись на такую грубую демонстрацию его нереальности, немедленно исчез.

Уилл остался наедине со своей болью.

Когда Беверли проснулась на следующее утро, он остался лежать на диване под одеялом. Она долгое время стояла на пороге гостиной, видимо, молчаливо что-то решая, глядя на то, как Уилл свернулся под одеялом с собакой под каждый боком. Затем увидела осколки бокала. Совершенно бесшумно их собрала и выкинула, но не стала его будить — это сказало Уиллу всё об их отношениях. Как только она вышла из квартиры, Уилл собрал сумки, взял собак на поводки и ушёл. Он ехал прочь из Вирджинии, как будто за ним кто-то гнался — на юг, на юг, на юг — пока не кончилась дорога.

* * *

Ну а сейчас Уилл лежал на полу, слушая, как ураганный ветер бьётся ветвями в стены, и злился на самого себя.

Может, дю Морье знает, о чём говорит. Может, Ганнибал и правда чувствует любовь. Кто Уилл такой, чтобы судить? Он не понимает любовь, по крайней мере, не так болезненно тонко, как убийства. Понятно, что благодаря эмпатии он может испытывать любовь — как и любое другое чувство; он способен ощутить искру чужого любовного пламени, но не умеет разжигать этот огонь в себе. Возможно, единственное хоть сколько-то похожее чувство, что ему доступно, — это саморазрушительная одержимость убийцей-садистом, который уничтожил всё, что у него было.

Проблема в том, что он завидует Ганнибалу. Тот был так охвачен любовью, что рискнул свободой ради мечты, ради крошечного шанса на дружбу и понимание. Тем судьбоносным вечером Уилл сидел у него в кабинете, смотрел на себя его глазами и позволял свету, цвету и музыке чужих чувств нести его, он вдыхал чужую любовь, пока не наполнился ею до краёв, пока не стало больно дышать… И затем он вышел из кабинета, чтобы использовать эту любовь с бездушной жестокостью, от которой до сих пор не может избавиться, потому что он научился ей не у Ганнибала. Это собственная черта Уилла. Он использовал её, чтобы оттолкнуть Беверли и каждый день использует против себя самого. Он не умеет чувствовать любовь. Лишь использовать, превращать в оружие.

Такие мысли привели ко вполне ожидаемому результату — вызвали Ганнибала. Тот снова сидел в плетёном кресле. Только теперь он был не в образе доброго доктора, а в одежде Уилла и с кровоточащей раной в животе.

Шум ветра перешёл в завывания. Дождь бился в ставни, колотил по крыше. Так странно — все звуки указывали на сильную бурю, а в этом заколоченном гробу было тихо и спокойно.

Уилл игнорировал Ганнибала и его умоляющий взгляд. Приняв сидячее положение и оглядевшись, Уилл понял, что собаки начали всерьёз паниковать. Виолетта всё-таки сорвалась и теперь непрерывно лаяла, скулила, выла, забившись под кухонный стол. Уилл налил третий по счёту стакан виски и полез за ней. Скрючившись под столом, взял её на руки.

— Всё хорошо, — зашептал он ей в шерсть. — Знаю, ужасно громко. И страшно. Но скоро всё закончится. Всего лишь шторм, атмосферное явление… Дождь и ветер — звуки, игра света. Здесь мы в безопасности. Со мной тебе ничего не грозит, скоро всё закончится.

Он укачивал её, а она всё скулила и скулила. Её страх всё ещё действовал на других собак: они перебегали из комнаты в комнату, задевая стены, нервничая из-за пронзительных звуков, издаваемых Виолеттой, и из-за шторма снаружи.

Уилл понял, что придётся её запереть. Сердце сжалось. Он отнёс Виолетту в комнату со стиральной машинкой, там он хранил клетку, в которой держал её, когда только нашёл на улице. Несмотря на привычку прятаться в укромных местах, клетку Виолетта не любила и попыталась вырваться, оглушительно визжа. Но Уилл всё равно её запер. Он старался не обращать внимания на умоляющий взгляд, которым Виолетта смотрела на него из-за решётки — будто теперь он не друг, а её тюремщик. О, как он ненавидел сажать кого бы то ни было за решётку! Никто не протянет долго, находясь в клетке, нельзя никого запирать. Почему это необходимо? Почему так?

Уилл вернулся обратно в гостиную. Ганнибал всё ещё был там, но, слава богу, уже без крови и кишок: это снова был добрый доктор в выглаженном костюме.

Под его неотрывным взглядом Уилл пересёк комнату, подхватил с пола свой стакан и допил остаток виски, затем налил ещё. Ганнибал опустил веки, всем своим видом излучая неодобрение.

— Ой, да отвали! — сказал Уилл и выпил содержимое одним глотком, будто назло.

Он забыл, что не разговаривает с Ганнибалом. Уилл был пьян, конкретно пьян. Адреналин, дарованный штормом, выветрился, и опьянение ударило с новой силой.

Пока собаки сгрудились в углу кухни, встревожанно шевеля ушами и прислушиваясь к грозе, Ганнибал продолжал сидеть, нахмурив брови, в гнетущей тишине.

— Что, разочарован? — язвительно спросил Уилл. — Ну прости, что не отвечаю твоим высоким стандартам.

С этими словами он налил себе ещё виски, хоть и понимал, что ведёт себя безрассудно: снаружи ураган, и нужно следить за собаками.

Но под тёмным взглядом Ганнибала он просто не мог вести себя иначе. И он опрокинул в себя содержимое стакана.

— И почему это тебя так удивляет? — Язык начинал заплетаться. — Ты ведь так и предсказывал, точь-в-точь. Это ты сказал, что я погибну, если попытаюсь так жить. И вот я умираю. Но, Ганнибал, мы все когда-нибудь умрём. А мне повезло самому выбрать где, когда и как. Что молчишь, нечего сказать?

Тот, естественно, продолжал молчать. Хотя эти слова ему не понравились: он нахмурился сильнее, кадык дрогнул, глаза зажглись.

— И я всё ещё считаю, что ты неправ. Ты всегда ошибался насчёт меня, и остаток жизни я проведу, как живое тому доказательство. Буду жить вот так, пусть даже это просто медленная смерть. Просто назло тебе. Нравится? — Уилл закатил глаза: — И не надо так на меня смотреть, приятель. Сбеги я с тобой, как ты хотел, всё было бы куда хуже. Да я уже был бы мёртв. Ты бы меня убил или я тебя или мы — друг друга. Ты, я и твой нож для линолеума. Всё было бы именно так, не отрицай.

Ганнибал не мог ничего отрицать, хотя и сузил глаза. Собаки же с недоумением наблюдали за тем, как Уилл громко и эмоционально разговаривает с креслом.

Уилл, не выпуская стакана, сделал нетвёрдый шаг вперёд, ближе к Ганнибалу.

— В конце концов оказалось, что не так уж хорошо ты меня знаешь. Ты ослеплён любовью и не видишь всей правды. Убедил себя, что я нечто большее, чем просто отражение тебя, но знаешь что? Я именно что отражение. Наше с тобой существование… просто случайность. Мы — лишь бракованные изделия на сортировочной ленте. В день, когда нас сделали, начальник цеха был в отпуске и не отбраковал нас, отдел по контролю качества был закрыт и потому не отлучил нас от рода человеческого, и вот мы здесь, вынужденные постоянно маскироваться, чтобы нас принимали за своих. Ты смог это пережить, превратив собственное одиночество и оторванность от других в силу, но в итоге ты не лучше других. Никакой не Бог, а всего лишь одна из многочисленных ошибок природы. Садист и нарцисс. Всё банально. Одинокое чудовище, которое никак не может смириться с тем, что является всего лишь крохотной песчинкой. — Уилл усмехнулся, допив виски. — И я такой же.

Дождь стучал по крыше, завывал ветер, качался пол. Уилл упал на колени, чтобы он перестал.

— Зеркало, расколотое от края до края. Исписанный тобой палимпсест! И я старался, так старался стереть твои слова, я обезобразил твою работу, но вместе с тем нечаянно стер и что-то своё. Ты поэтому так на меня смотришь?

Ганнибал смотрел так пристально и напряжённо, так грозно как никогда; он словно бы стал выше ростом, выпрямившись в кресле и презрительно глядя на Уилла, который стоял перед ним на четвереньках.

— Я тебе надоел, так? Игрушка утратила блеск и новизну. Ну, ты знаешь, что делать — что Беделия дю Морье предсказывала. Давай же, планируй побег из тюрьмы, найди себе новую жертву. — И он злобно выплюнул следующие слова: — Хочешь оставить меня — уходи! Ради бога.

Взгляд Ганнибала был неподвижным как у ящерицы, но руки сжали ручки кресла.

— Почему ты не уходишь? Почему ты не можешь просто уйти?! — С этими словами Уилл подполз ближе. — Я не хочу, чтобы ты приходил. Ты мне не нужен.

Ганнибал медленно склонил голову набок, будто сомневаясь.

— Я бы смог, я бы смог прожить эту жизнь — если бы ты только позволил. Если бы ты втянул когти и отпустил. Почему ты не уходишь?!

Тот лишь смотрел на него.

— Скажи, почему. Скажи что-нибудь. Пожалуйста, поговори со мной. Поговори со мной как раньше, я хочу этого.

Уилл дополз до него и остановился, умоляюще глядя снизу вверх. Но Ганнибал лишь продолжал безжалостно смотреть.

— Пожалуйста, я прошу, скажи что-нибудь. Мне очень нужно, пожалуйста!

Дыхание вырывалось тяжкими всхлипами, он смотрел на Ганнибала и надеялся. Шторм снаружи гремел и выл, будто пытаясь выдрать дом из земли.

Но Ганнибал молчал и даже не двигался.

— Пожалуйста, — прошептал Уилл в последний раз.

И Ганнибал повернул голову, медленно, со значением, показав глазами на ящик стола.

Письмо. Уилл совсем забыл о нём.

На самом деле, нет. Забыть невозможно: его жестокая часть анализирует и планирует постоянно, непрерывно работая в тёмном уголке его души, и она давно готовила Уилла к этому моменту. Алкоголь, шторм, запертый дом — это всё часть плана.

Он прекрасно распознал манипуляцию, но всё равно продолжал ей подчиняться.

Не вставая с пола, он дополз до стола и попытался открыть ящик, но он был заперт. Какого чёрта надо было его запирать?! Некоторое время он пытался вспомнить, куда дел ключ. Положил в бардачок. Нет смысла идти к машине — так он успеет передумать. Вместо этого Уилл принялся тянуть ящик, бить по нему что есть силы, не обращая внимания на глядящих на него собак и улыбающегося Ганнибала.

Наконец замок сломался. Уилл вытащил красный конверт, оторвал заклеенный треугольничек и вытряхнул письмо на пол. Какое-то время просто смотрел на него. Этой бумаги касались пальцы Ганнибала.

Затем Уилл разорвал и этот конверт, вытащив три аккуратно сложенных листа плотной писчей бумаги, заполненных аккуратным почерком от края до края.

Дыхание вырывалось короткими, жадными вздохами. Стараясь игнорировать нарастающий ужас, он расправил листы на полу и начал читать.

«Дорогой Уилл!

И вот мы с тобой оба оказались каждый в своей тюрьме. Я попал в свою невольно, ты же свою создал себе сам. Интересно, в какой жить труднее?

Мою жизнь в Балтиморской лечебнице лёгкой не назовёшь. Не знаю, как ты вытерпел такое обращение: постоянные обследования и допросы, ответы на которые которые потом пересказывают тебе же, но уже искажёнными и изуродованными до неузнаваемости. Я стал больше тебя уважать, Уилл, за твои выносливость и терпение. В минуты, когда мне приходится наиболее тяжко, я представляю, что я — это ты, и так мне становится легче переносить мои невзгоды. Я пишу это письмо на 253-й день моего заключения в лечебнице — ровно столько же, сколько здесь пробыл ты. Сегодня мы похожи. Ну а завтрашний день — пока что неизведанная территория.

Я долго думал написать тебе, но по разным причинам этого не делал. Самая очевидная из них — наша переписка не будет приватной, и одна мысль о чьих-то грязных руках и подслушивающих ушах, которые через эти строки попытаются проникнуть и ко мне, и к тебе в душу... это кажется мне отвратительным (Здравствуй, Джек! Передавай привет супруге!), но это неизбежное зло, которое я стараюсь не замечать, по крайней мере, пока. Однако сознавая, что у нашего разговора будут свидетели, я счел благоразумным включить в это письмо утверждения, не имеющие ничего общего с моими истинными мыслями. Я знаю, что тебе достанет проницательности отделить зёрна от плевел.

Есть и другие причины, почему я откладывал написание письма. Признаюсь, я долгое время был на тебя зол. Не стану лгать, что страдая от раны и её последствий я не мечтал отплатить тебе тем же. Я бы очень хотел увидеть, как ты терпишь необходимость пользоваться калоприёмником. Мне всё ещё нельзя есть никакого мяса, и не думаю, что мне нужно объяснять, как это для меня неудобно и унизительно.

О да, ты определённо знал, что делаешь. Если бы мне удалось добраться до ножа первым, я бы просто вырезал тебе сердце. Ты же в порыве мщения проявил куда большую изобретательность. Но я и не ждал от тебя меньшего, Монте-Кристо. Твой предшественник считал, что наказание должно соответствовать преступлению, и вот я здесь, преданный и униженный болезнью и страданиями, томлюсь в сумасшедшем доме в окружении скучных и ограниченных безумцев, лишённый возможности получать удовольствие от простейших вещей.

У меня теперь много шрамов, Уилл. Так много, и все от тебя. Ты оставил свою подпись здесь, здесь и здесь, и я никогда тебя не забуду. Но мне грустно думать, что я ничего не подарил тебе в ответ. Твоё тело чисто, и ничто не напоминает тебе обо мне, твоём самом преданном друге. Но я напоминаю себе, что твои шрамы просто не видны снаружи.

Я прощаю тебя за то, что ты со мной сделал, Монте-Кристо. Твои действия были понятны и оправданы, я уважаю выбранную тобой тактику так же, как преклоняюсь перед умом и воображением, которые дали тебе возможность меня обыграть. Это правда — ты обыграл меня на собственном поле, и я этим восхищаюсь. Вспоминая, что между нами произошло в Вулф-Трап, я иногда задумываюсь, как много из того, что ты мне показал, было настоящим. В поисках истины я снова и снова прокручиваю воспоминания, анализируя их с тщательностью криминалиста. Ведь в тот день ты мне не лгал, Уилл. Ложь я бы заметил сразу. Ты рассказал мне неправильную версию правды. Эта мысль служит мне некоторым утешением.

Зря ты не согласился уйти со мной. Нам было бы хорошо вместе — как и всегда.

Я прощаю тебе ранение. Прощаю Вулф-Трап. Но есть кое-что, что я никогда не смогу тебе простить. Я не могу простить тебе то, что ты сделал с собой, и что продолжаешь делать сейчас, без меня. Ты очень зря проигнорировал моё предупреждение в Вулф-Трап. Посчитал его не стоящим внимания, даже толком не выслушав, и этим сделал хуже себе же. Умоляю тебя, не уничтожай себя мне назло! Мы не выбираем себя, свою личность при рождении. Мы просто появляемся такими, какие есть, с определёнными чертами и особенностями, как и определённой печенью или селезёнкой. С этим невозможно бороться. Ты был рождён прекрасным, и сознательное уничтожение этой красоты — преступление против природы и Бога, и даже я не смогу тебе этого простить. Одна мысль, что ты сознательно, только лишь наперекор, растрачиваешь свой потенциал… невыносима для меня. И это даёт мне вескую причину для ненависти, Уилл. Имей в виду.

В «Графе Монте-Кристо» мне нравится одна сцена. Новые друзья графа, Франц д’Эпине и виконт Альберт де Морсерф, кое-о-чём его предупреждают. Дело в том, что тот рассказал им, какой, по его убеждению, должна быть месть: «...за глубокое, долгое, беспредельное, вечное страдание я отплатил бы точно такими же муками». (Прости за неточность, я перевожу по памяти с французского.) Однако его друзья считают неразумным брать на себя роль судьи и палача и предупреждают: «Ненависть слепа, гнев безрассуден, и кто упивается мщением, рискует испить из горькой чаши».

Ну и как тебе, Уилл, вкусно?

Прошу прощения. Интернирование сделало меня злее. У животного в клетке нет другого выхода, кроме как вернуться к своей природе. Иногда я готов залить это место чужой кровью. Когда я заперт, я становлюсь менее терпимым. И сейчас ненавижу их куда больше, чем ненавидел, будучи на свободе. Они испытывают мое терпение. Я вынужден находить удовольствие в маленьких проказах. Ты найдёшь это вульгарным, но я разговаривал с Фредди Лаундс. Дело в том, что скоро начнётся цирковое представление, и раз так, я непременно должен стать его ведущим. Не волнуйся. Конечно, мисс Лаундс хотела, чтобы я тебя продал, но я уклонялся от ответов на любые вопросы, которые могли бы выставить тебя в негативном свете. Я расточал тебе одни похвалы, Уилл. Как и всегда. Кое-где я исказил факты, но целом я всё делаю для того, чтобы все видели в тебе только лучшее.

О, Уилл. Играть в одиночку грустно, мне тебя не хватает. Это не очень справедливо. Когда в клетке был ты, я навещал тебя очень часто. Мы играли в совершенно удивительную игру, и я сомневаюсь, что мне когда-нибудь ещё доведётся поиграть во что-то подобное. О, эта игра! Я мечтаю о ней. В то незабываемое время я чувствовал себя по-настоящему живым и, спаррингуя с тобой, был счастлив, как никогда. Я знаю, что ты чувствуешь то же самое. Почему ты не хочешь отплатить мне тем же? Почему не бросишь свои лодочные моторы и не придёшь ко мне, чтобы нам, каждому в своей клетке, стало легче переносить заточение? Ты не сможешь сопротивляться вечно. Однажды ты вернёшься. Тебя заставят обстоятельства. Или Джек. Или ты сам. Уилл, вернись ко мне, и мы с тобой поиграем. Иногда мне кажется, что я умру, если ты не придёшь. Умру, так и не увидев тебя снова.

Но потом я вспоминаю: чтобы тебя видеть, мне не нужны встречи.

Навсегда твой,

Ганнибал Лектер»

Ветер выл и вопил, и где-то вдалеке океан с угрожающим рыком поднимался из берегов, чёрный и набрякший, он неуклонно подбирался к дому.

Закончив читать, Уилл выпрямился, уставившись перед собой невидящим взглядом. Ганнибал смотрел на него из кресла, сжав губы в тревожном ожидании. Уилл повернул голову и долго глядел на него с ничего не выражающим лицом. Но потом мышцы расслабились, и он слегка улыбнулся. Это была благодарная улыбка, и Ганнибал, его Ганнибал, улыбнулся ему в ответ.

Уилл чувствовал себя спокойнее. Конфронтация, пусть и косвенная, с личностью, с которой он так часто себя путал, дала ему возможность снова почувствовать себя собой — Уиллом Грэмом. Он слишком хорошо понимал, что обладает всеми кусочками мозаики по имени Ганнибал Лектер — всеми, кроме одного. Он отыскивал их в себе каждый день, пока был заперт в своей камере, может даже в той же, где сейчас был заперт Ганнибал. Уилл сложил их вместе, один к одному, и они сошлись как намагниченные; сформировав из них определённый узор, Уилл постепенно трансформировал себя в орудие, способное уничтожить Ганнибала. И вот отмщение свершилось, но кусочки всё ещё намагничены и крепко держат форму.

Однако эти проклятые кусочки ведь никогда не принадлежали Ганнибалу. От них нельзя очиститься, потому что они всегда были частью самого Уилла. Он носил их в себе с самого рождения и никогда не использовал, лишь резался об острые края. И только Ганнибал Лектер помог ему сложить из них сложный, прекрасный, глянцевый узор. Замысел. И понимание этого замысла успокаивает. В нём есть сила. Или, по крайней мере, появится когда-нибудь в будущем.

Сжимая в руке письмо, Уилл под взглядом Ганнибала поднялся на ноги.

— Ты считаешь двери.

Значит, он всё-таки может говорить. Уилл не удивился.

— Да.

— Это двери, что отделяют тебя от него.

— От него? — поднял брови Уилл.

Ганнибал серьёзно повторил:

— От него. Зачем ты их считаешь?

— Потому что когда посчитаешь, оказывается, что их не так уж много. От внешнего мира его отделяют всего семь. Это ничто.

Ганнибал скривил губы:

— А по-моему, их слишком много.

Уилл улыбнулся.

— Твоего мнения я не спрашивал.

— В какую сторону ты ведёшь счёт?

— Очевидно, в зависимости от того, куда я иду, — нахмурился Уилл.

— Нет. — Ганнибал покачал головой. — Как ты воспринимаешь измеряемую тобой величину? Что это за прогрессия, к какому числу ты стремишься?

Уилл закрыл глаза, прислушиваясь к шуму дождя.

— Это обратный отсчёт.

— До единицы?

Открыв глаза, Уилл улыбнулся ему кривой улыбкой.

— До нуля.

Он отвернулся. Загнал собак в комнату с Виолеттой, уже заснувшей в своей клетке. Поговорил с ними всеми, погладил и успокоил и, выйдя, запер их внутри.

Вернувшись в гостиную, подобрал письмо и ещё раз его проглядел.

Отвечать он, конечно же, не будет, но Беверли напишет: она заслужила от него длинное и подробное письмо. Вряд ли у него такое получится, но, по крайней мере, он успокоит её страхи. Темой её письма была строчка из песни The Doors; это очень печальная песня, песня о расставаниях.

«Ох, Бев, — подумал он. — Не волнуйся, это ещё не конец».

Он повернулся к Ганнибалу, всё так же наблюдающему за ним из плетёного кресла.

— Прости, — сказал он ему, — но мне пора, я начинаю открывать двери.

Тот лишь кивнул, снова погрузившись в молчание.

Уилл отпер дверь во двор. Снял защитные ставни. И, сжав в руке письмо Ганнибала, вышел навстречу шторму.