Невидимый свет (джен)

Шаг.

Человек идёт медленно, неуверенно.

Ещё.

Его след отмечен красными каплями.

И ещё.

Ноги в поношенной самодельной обуви тяжело ступают на раскалённый песок.

Шаг.

Небо над его головой — бледно-бежевое, пыльное, как экран старого телевизора. Только на самом верху этот неопределённый цвет наконец переходит в более-менее голубой. И в этот просвет голубизны нещадно бьют лучи ненавидящего солнца.

Шаг.

Человек идёт слегка в гору. У подножья бархана за его спиной виднеется красное пятно и несколько кусков мяса, некогда бывших его последним преследователем.

Шаг.

За спиной этот человек оставил много. Всего и не упомнишь, и не обдумаешь, а пока — надо идти вперёд.

Шаг.

А впереди виден белый блеск: ослепляющий, хищный — такой же, как и это солнце.

Человек останавливается, подносит руку к глазам. На местности, гладкой, как гладильная доска, глазомер может и обмануть.

Впереди сияет громада Белого Храма или Храма Инанны или просто Храма — у здания много имён. Впереди нестерпимо сияет хорошо забытый старый, новый город Урук.

Шаг.

Человек падает.

* * *

— Ну чё, фонит?

— Не сильнее, чем всюду.

Пауза. Прохладный металл касается груди. Ткань рубашки трещит под лезвием.

— Да не трясись ты так, ну ёманарот! Сказано: не лучевуха, значит — не лучевуха.

— Он шёл в Урук. От этих магов всего мож…

— Заткнись, женщина. И передай морфий.

Укол. Мир снова погружается во тьму.

— Спокойно, парень. И не такое бывало…

* * *

Очнулся я от холода. Прислушавшись к ощущениям, понял, что это не холод смерти, а значит, я либо уже умер, либо всё ещё жив. По крайней мере мне было больно — а после смерти больно не бывает. Насколько мне известно.

Некоторое время я лежал, не открывая глаз и вообще не подавая виду, что пришёл в себя: память о последних событиях была обрывочной — вполне могло оказаться, что я попал к рейдерам. Или того хуже…

Было довольно прохладно, возможно даже ниже ноля. Из-под чего-то вроде одеяла торчала только моя голова, но этого было вполне достаточно, чтобы начать зябнуть. Значит, наступила ночь. Таков климат Иракской Пустоши: днём — нестерпимо жарко, ночью — лёгкие заморозки. В то же время справа от себя я чувствовал источник тепла.

Воздух вокруг пах спиртом, потом, дымом, дешёвым табаком. Тепло, которое я чувствовал, вряд ли исходило от костра. Костёр — это либо кто-то невезучий, попавший в лапы Инквизиции, либо небольшая куча так называемых Деверь… э-э… Дре… Деревьев, вот. Это как верблюжья колючка, только гораздо толще, выше и зеленее. У нас тут уже давно научились изготавливать свой собственный сухой спирт: на нём теперь и еду готовят, и всё такое…

Мысли разбегались, нужно было сосредоточиться. Я напряг слух: тихое гудение спиртового пламени, чьё-то дыхание, множество тихих металлических звуков. Я был здесь не один, а сидевший рядом человек был вооружён. К добру это или к худу, я ещё не решил.

— Мау?

Что-то прохладное и влажное коснулось моего лица.

— Что, прочухался? — низкий и скрипучий мужской голос.

Притворяться не было больше смысла. Я открыл глаза и повернул голову: тут же меня встретил любопытный кошачий взгляд. Крупная бледно-охряная кошка сидела у моего лица. Над головой я видел высокий круглый купол с круглой дырой по центру: несколько десятков изогнутых алюминиевых жердей упирались в обод, окружающий это отверстие; нижними концами жерди упирались в шесть секций решётчатой стены; сверху на всё это был накинут толстый тёмно-зелёный тент.

— Мау, — веско констатировала кошка, повернув голову к хозяину.

Говорят, до войны каракеты были очень редкой и дорогой породой. Не знаю, как там в мире, но у нас это единственная оставшаяся порода. Слабый Невидимый Свет, бьющий сюда из Багдада, заставил их плодиться с удивительной скоростью. А уж эксперименты Путейцев… надо сказать, каракеты были их единственной неоспоримой удачей: направленное магическое воздействие перевело и без того умных животных в разряд предразумных.

— Что ж ты, братец, днём-то попёрся? Сорок градусов в тени, да и то, если найдёшь тень. А если б ты в бурю попал? Как будто вчера родился, чесслово.

— Мау! — сердито поддакнула кошка, лениво направляясь к человеку.

Я попытался собраться с мыслями, чтобы придумать более-менее разумный ответ.

— Ладно, можешь не отвечать. От этих психов из Инквизиции даже безногий побежит.

А вот это уже напрягало: человек знал, что я скрываюсь от инквизиторов.

— Они вроде как благодетели, защитники и всё такое. Только в последние несколько лет совсем озверели — хватают всех подряд.

Человек был прав. Я-то, конечно, не все подряд, но он наверняка этого не знал — можно было притвориться невинной жертвой. А то мало ли…

— Сам не знаю, чего они ко мне привязались… — только сказав это, понял, как же пересохло у меня в горле.

— М-да, и разумеется, ты не знаешь, почему тот бедный ублюдок вдруг развалился на части, — усмехнулся человек.

Чёрт…

— Да ты не волнуйся, я другим не сказал. А то поднялась бы буча, — Придирчиво осмотрев двуствольный обрез, мужчина наконец-то отложил его в сторону. Он сидел по-турецки у самого огня. — Я тебе вот чё скажу: эти ваши Путейцы может и странные, но они однажды меня серьёзно выручили. Так что это, можно сказать, ответная услуга.

Поднявшись, он начал рыться в сумке.

— Хорошо, что мы рядом дневали. Машка пошла охотиться и учуяла тебя.

Машкой, как я понял, звали его кошку. Человек подошёл ко мне с металлической флягой. Я уже достаточно пришёл в себя, чтобы принять питьё из его рук.

— Сам? Ну да, вы, молодые, лечитесь быстро…

Во фляге оказался слабый сидр. Никогда не был до конца уверен, из каких именно фруктов (и из фруктов ли) его делают: но суть в том, что, имея плантацию фруктов, гораздо легче гнать из них спиртное, чем добывать воду.

— А тихо ты его снял. Мы не слышали выстрелов. Ты ещё и тишину наколдовал?

— Он не успел выстрелить.

Воспоминания вернулись к этому моменту. Я до последнего держал на кончиках пальцев «перетасовку»: простое и злое заклинание, перемешивающее всё в области действия. Идиот-инквизитор наверняка знал, что даже неопытный маг, поддавшись отчаянию, становится эквивалентен отряду спецназа. Но он был либо совсем идиот, либо получил чёткий приказ преследовать меня до конца.

Человек усмехнулся:

— Ну даёшь, ну даёшь! — когда я наконец закрутил и отложил флягу, он протянул мне руку. — Абдул Скворцов. Торговец.

Ого, человек с фамилией. Да ещё и не с арабской.

— Басир, — я пожал его руку, — Жертва обстоятельств.

Человек улыбнулся:

— Ну, чувство юмора ты не потерял. Я всегда говорил, что это главное.

В круглом просвете купола небо удивительно чистого тёмно-синего цвета начало понемногу светлеть.

* * *

— Я-а-а вижу зде-е-есь что-то на букву Пэ, — протянул мальчик.

Как выяснилось, мы сделали остановку в небольшом селении, но вновь забывшись, я всё пропустил. Когда я вновь пришёл в себя, уже стоял относительно прохладный безветренный вечер.

— Тупая игра, — ответила девочка.

Кроме Песка, Печали, нескольких Поселений и, вероятно, Пиздеца, на сотни километров вокруг не было больше ничего на букву П. Моя новая компания состояла из Абдула Скворцова, Зульфии Скворцовой, их двух детей, каракета по кличке Машка, нескольких угрюмых наёмников и десятка верблюдов.

— А во что ещё тут играть? — парировал мальчик.

— Очко.

Услышав новый женский голос, я обернулся. Двое замыкающих строй каравана наёмников ухитрялись вести своих верблюдов так, чтобы между ними помещалась небольшая столешница.

— Да ну тя в задницу… — ответил её соперник, бросая карты на стол.

Караван шёл на юг. Под ногами верблюдов в тёмно-охряном море песка изредка проскальзывали тёмно-серые островки асфальта. Счётчик Гейгера молчал. Люди, обменявшись несколькими репликами, снова надолго замолкали.

Говорят, до Войны верблюды были удобнее: у них тогда было всего четыре ноги; когда ты сидел между их горбами, тебе не мешала вторая пара лопаток, перемещающаяся где-то в районе твоих бёдер. Нынешние шестиногие верблюды ходят, конечно, быстрее и груза берут больше, но приходится изменять конструкцию седла, чтобы не доставлять неудобств ни себе, ни животному. Да и посмотрел бы я на того, кто попытается пустить это в галоп. Хотя, надо признать, я впервые сидел верхом, так что специалистом меня назвать нельзя.

— Слушай, Басир, а ты вообще откуда? — Абдул поровнял своего верблюда со мной, надеясь развеять скуку разговором.

— Сок, — ответил я.

— Сок? Деревня?

— Да.

— Зуля, ещё один! — он рассмеялся.

Ну да, ну да… это проблема всех поселений такого типа. То есть придорожных поселений, основанных на развалинах бензоколонок. Они все похожи, и у каждой над въездом висит табличка «SOC», а каждодневная борьба за выживание не располагает к развитию фантазии. Вот и стоят в Иракской Пустоши десятка два поселений под названием «Сок». Говорят, севернее есть ещё несколько поселений под названием «Нок», и даже парочка «Лукойлов», но сам я их не видел.

Абдул понизил голос:

— Я даже не буду спрашивать, почему ты ушёл.

В его глазах я увидел сочувствие. Судя по внешности, Абдул был стар. Очень стар — лет тридцать или даже сорок. Человек, многократно объехавший всю Пустошь, и сумевший прожить так долго, наверняка мог похвастать опытом и мудростью. Именно поэтому — именно потому что Абдул был мудр, — он не хватался за оружие, едва заслышав запретное слово: маг.

Таких, как я, ненавидят и боятся. До недавнего времени я торчал в Соке, вдалеке от больших событий: я не знал, были ли к тому поводы, каковы причины этой ненависти. Всё, что мне рассказывали о магах, было в лучшем случае сплетнями — в основном это были страшилки. Страшилки, которые селяне рассказывают вечерами, чтобы почувствовать себя лучше. За несколько часов до этого, днём, они до смерти забили камнями девушку, за то, что она влюбилась в рейдера и хотела с ним сбежать: никто в здравом уме не будет иметь дела с рейдерами, но разбивать человеку голову буквально ни за что? И теперь они обмениваются ужасными историями: про шайтанов, похищающих души/младенцев/деньги (нужное подчеркнуть), про инквизиторов, сжигающих любого, кто косо посмотрит, и конечно про магов, наводящих чуму и лучевуху. И это заставляет их думать, что убийство женщины — чуть ли не милосердие.

И самое ужасное: по большей части все эти истории — правда.

Как бы то ни было, мне кажется, я знаю, откуда всё это идёт. Если коротко: полтора-два века назад, когда мир ещё был в порядке, люди и маги крепко повздорили — меж собой и друг с другом. Люди сбросили Бомбы (пёс его знает, что это: кого бы я ни спрашивал, это были просто «Бомбы»), маги ответили взаимностью и наколдовали что-то настолько же мощное (версии разных рассказчиков серьёзно отличаются: от наведения чумы по всему миру — и до призыва огромных булыжников прямо с неба). Некоторые из тех, кто успел спрятаться, выжили — и теперь продолжают свою грызню. Как-то так.

Не знаю, что мы потеряли. Говорят, у нас тут и до Войны-то было не очень.

В любом случае: магов боятся и ненавидят. Поэтому до недавнего времени я соблюдал крайнюю осторожность, развивая свои врождённые способности. Но однажды вечером я не сдержался…

— Мне только интересно, где ты прокололся, — Абдул продолжать говорить тихо.

— Гопота. Обычно мне удавалось избежать встречи с ними. Но однажды меня прижали. Я пригрозил их главарю, что его голова окажется там, где солнце не светит.

— Не помогло?

— Не помогло… — вздохнул я.

Пауза.

— И?

— Ну… я телепортировал его голову в его же задницу.

Даже верблюды вздрогнули: до того громко расхохотался Абдул.

— Что такое, муж?

— О-о-ой, не могу-у-у… а? А, да ничего, Зуль, просто неприличный анекдот.

Мне, впрочем, было не до смеха. Селяне не хотели иметь ничего общего с Инквизицией. Так что меня просто вышвырнули. Без оружия и припасов шансов у меня не было: я только знал, что маги в основном селятся в Уруке — поэтому направился туда. Пан или пропал.

— Уф… хих… извини, парень.

— Куда мы едем, кстати? — Надо было менять тему.

— А. В Сапфир. Небось, никогда не видел столько воды в одном месте, а?

Мои глаза действительно округлились от удивления. Ничего странного, конечно: торговый караван идёт в крупный город. Но город Сапфир — один из центров цивилизации в Иракской Пустоши: дело в том, что этот город построен на развалинах Эль-Хидра, то есть на берегах Ефрата. Есть только один город, способный соперничать с Сапфиром: Агат (в прошлом — Эс-Самава), тоже стоящий на Ефрате. Я слышал много историй о городе: все они в красках описывают богатство города, и то, что жизнь там кипит не только ночью, но даже днём. А ещё рассказывали о невероятном уровне защиты Сапфира: драгоценный камень Иракской Пустоши обрамлён камнем, бетоном, кирпичом, колючей проволокой, жестью и кое-где даже настоящей сталью. Логично: город на самой реке — лакомый кусочек.

В Пустоши можно найти много мест для поселения: несколько оазисов, развалины городов (а особенно — складов), метро (сеть рукотворных пещер под городами — до Войны люди путешествовали по ним на специальных машинах), немногочисленные рабочие оросительные каналы, и конечно — берега Ефрата. И если руины всегда на месте, то оазисы и каналы имеют обыкновение пересыхать и вновь наполняться водой. А уж берега Ефрата — место настолько злачное, что там почти всегда идёт война. Что творится на берегах Тигра, никто не знает: он находится далеко на севере, путь к нему преграждает Невидимое Солнце, взошедшее сразу после Войны там, где раньше стоял Багдад. «Невидимое Солнце» — метафора не слишком понятная, но факт остаётся фактом: границы этой зоны неустанно охраняют, причём не столько от незваных гостей (никто в здравом уме туда не попрётся), а от того, что лезет оттуда.

Менее удачливые люди основывают селения типа Сока, воду им приходится закупать у более везучих соседей. Многие таким образом прогорели, но дело того стоит: за безводные территории борьба почти не ведётся, так что умелый руководитель может превратить задрипанную бензоколонку в хорошо защищённый рукотворный оазис.

Некоторые выбирают другой путь. От отчаяния ли, природной ли злобы, или просто из жажды острых ощущений они берут оружие, крадут верблюда, ампутируют ему средние ноги, сбиваются в банды и начинают трахать, грабить и убивать (не обязательно в таком порядке) всё, до чего дотянутся.

И только Урук стоит в голой пустыне, отстроенный на очень древних каменных руинах, не привязанный ни к чему. Большинство селений привязаны к какому-то месту: Урук сам — Место. Никто не знает, откуда в Уруке вода, еда, одежда, медикаменты, патроны и прочий фураж — все объяснения сводятся к разведённым рукам и вздоху: «это магия».

После долгого молчания, Абдул снова обратился ко мне, понизив голос:

— Я так понимаю, тебе надо в Урук. На караваны даже не надейся — дураков нету. Если магам что-то нужно, они приходят сами и сами торгуют.

— И как мне тогда добраться из Сапфира в Урук?

— Как я и говорил: маги сами приходят в Сапфир, если им надо поторговать. Возможно, тебе повезёт встретить одного из них. Ну, а если ты больше человек действия… можешь попытаться украсть верблюда, только я бы скорее к Невидимому Солнцу попёрся.

Вопрос о пешем переходе даже не поднимался. Иракская Пустошь — не то место, где можно доверять своим ногам. И конечно, без слов было понятно, что одного из своих верблюдов Абдул мне не отдаст: как бы не помогли ему маги в прошлом, благодарность имеет свои границы, а он и так уже спас мне жизнь.

— Понял. Спасибо, Абдул.

— Ещё кое-что. В городе есть инквизиторы. Будь осторожнее.

Вскоре я увидел, как слева от каравана зарозовело небо. В первых лучах я увидел руины каменных домов и стоящую в отдалении самодельную стену. Караван медленно двигался по разрушенному проспекту, лишь кое-где припорошенному песком: тут частенько прибирались. Впереди нас ждали ворота Сапфира.

Шаг.

Длинная узкая стопа, покрытая коротким серебристым мехом, неслышно ступает на тёмно-серый камень.

Ещё шаг.

Слева, за зубчатыми руинами Башен, построенных Большими Людьми, догорает закат.

Шаг.

Шорох. Девушка идёт абсолютно бесшумно, так что уверена, что этот звук произвела не она. Скорее рефлекторно, чем с испугу, она ловко ныряет за старый труп железного зверя, некогда принадлежавшего одному из Больших Людей.

Девушка едва дышит, чтобы не выдать себя. Чем темнее становится, тем лучше начинают видеть большие чуть раскосые глаза. Ей не страшно. Она уже много раз выходила на поверхность, её тело крепко, чувства остры, и, как будто этого недостаточно, длинные и тонкие, но очень жилистые руки отягощает Громовой Жезл.

Мастера племени уже давно научились изготавливать нечто подобное, но их поделки не могут сравниться с оружием Больших Людей.

С минуту девушка держит улицу на прицеле. Звук не повторяется, и она осторожно выпрямляется.

* * *

Меня зовут Инзыскайвиздаймондс. Мне нравится это имя: оно красивое — только очень уж длинное. Но Оракул пропел именно это имя, когда моя мать разрешалась от бремени, а с Оракулом не спорят, ведь его создали Большие Люди. Прямо перед моим именем он пропел ещё одно: Люси. Оракул мудр: он знал, что Инзыскайвиздаймондс — это слишком длинно, поэтому дал мне второе имя — короткое, для повседневного общения. Люси — так ко мне обычно обращаются.

Без Оракула мы не смогли бы носить имена на языке Больших Людей. На языках — уточнил бы сейчас шаман Хаванагила. У Больших людей было несколько языков. В переводе с одного из них моё имя означает «Светоносная Дева В Небесах С Драгоценными Каменьями». Имена — наша защита: они защищают нас от Призраков.

Легенда гласит: давным-давно первый Шаман, чьего настоящего имени уже не помнят, обманул Призраков. Чтобы те не жгли больше Маленьких Людей изнутри, не уродовали их детей и не выдёргивали им волосы, он сказал всем Маленьким Людям отныне называться именами на языках Больших Людей, ведь Большие Люди были хозяевами Призраков. Но Маленькие Люди не знали языков: по счастью первые Искатели (на этом месте я, как Искательница и дочь Искателя, всегда испытываю гордость) нашли несколько Оракулов. Первый Шаман вместе со своими учениками разобрался, как их пробудить, и с тех пор древнее волшебство Больших Людей исправно даёт нам имена, позволяя водить Призраков за нос.

Когда с моего рождения прошло почти пятьдесят многов лун, отец впервые показал мне поверхность. Только Искатели имеют право выходить на поверхность по собственной воле, но и плата за это право высока: раз выйдя в этот опасный мир, Искатель не может вернуться с пустыми руками или без какой-то важной информации. Обучение и посвящение нового Искателя было исключением.

С тех пор я проявляла себя только с лучшей стороны. Я приносила стрелы для громовых жезлов; я приносила волшебную еду Больших Людей, почти не тронутую временем; я приносила разные виды железа и предметы, полные волшебством Больших Людей. Я отмечала на карте места, где ценностей слишком много, чтобы вынести за одну ходку; места, которые огнекоты, стаи и крокубийцы облюбовали для жилья; и конечно — места, где Призраки настолько сильны, что не обращают внимания на имена.

Первым даром от Вождя мне был волшебный амулет Больших Людей. Он трещит без умолку, и это значило, что всё хорошо: Призраки рядом, но не могут коснуться тебя. Мне объяснили, как заставить его замолчать, если нужно скрыться; ещё сказали, что он молчит, когда Призраков рядом вообще нет, но так не бывает — Призраки есть везде. Ценнее всего то, что, когда рядом оказывается Призрак, достаточно сильный, чтобы не бояться имён, треск амулета учащается и быстро переходит в противный монотонный визг. С помощью этого амулета я и нахожу те опасные места.

Вторым даром стала настоящая одежда Большого Человека. Не все они, как оказалось, были такими уж большими: многие, даже повзрослев, были лишь немногим выше нас, так что Большими их называют не только и не столько за рост. Одежда оказалось не такой свободной, как-то, что носим мы. То были широкие штаны из плотной бледно-голубой ткани, и тонкая куртка из кожи неизвестного зверя: она плотно прилегала к телу, но не стесняла движений, а кое-где была украшена кусочками железа. К наряду ещё прилагались две какие-то странные штуки, которые, судя по форме, предназначались для ступней: Хаванагила сказал, что Большие Люди называли это «обувь», но нам она не требуется.

Третьим даром стал древний Громовой Жезл. Он сделан из дерева и железа; когда ты направляешь дырявый конец на противника и нажимаешь на кривую штучку, оружие издаваёт оглушительный грохот и выпускает маленькую железную стрелу. Громовой Жезл, если уметь им пользоваться, почти всегда убивает с одного выстрела, правда делает это очень громко. Старые Искатели рассказывали, что находили специальные длинные штуки, которые вставляются в дырку на конце Громового Жезла и делают выстрел тише — правда тогда он оставался всё ещё слишком громким.

Шорох, скорее всего, был от ветра. Но осторожность превыше всего. Окончательно убедившись, что опасности нет, я продолжила свой путь.

Будучи уже достаточно опытной, я имела право сама составлять свои маршруты и назначать цели. Той ночью моей целью стала Аль Зора: не сама Аль Зора, конечно — туда даже ночью ходить опасно — а её границы. Большинство опасных зверей живёт там, и было бы просто чудесно, если бы нам удалось организовать пункт постоянного наблюдения: но для этого нужно выбрать место.

Солнце село окончательно, так что теперь я могла видеть разрушенный город Больших Людей во всей красе. Природа была как-то особенно тиха: тот шорох, который я услышала несколько минут назад, был едва ли не единственным звуком в округе. Не люблю тишину: тишина имеет обыкновение превращаться в звук — громкий и неприятный, сулящий опасность.

Идти оставалось недолго: я уже видела широкую каменную дорогу, идущую по границе Аль Зоры. Прямо по курсу возвышались какие-то странные полусгнившие железные конструкции. Выше всех стояло гигантское железное колесо, надетое на обод, который в свою очередь лежал на двух огромных треугольниках. Очевидно, раньше эта штука вращалась, но то волшебство, которое могло привести её в движение, наверняка уже испарилось.

Видя подобные вещи, невольно задаёшься вопросом: зачем Большие Люди пользовались ими? Для чего они были им нужны? Почему не нужны теперь? И за этими вопросами закономерно следует один — неизменный конечный пункт всех рассуждений подобного рода: почему и куда ушли Большие Люди? Брингмитулайф — отец моего отца — готов был поклясться, что видел, Большого Человека. Нет причин не верить старому Искателю, а значит, Большие Люди не погибли. Но почему они не возвращаются в это место?

Без них город гниёт и разваливается! Призраки совсем распоясались без своих хозяев, дикое зверьё обживает их дома, а с противоположного берега Тигра лезут ужасные Демоны, которых нельзя ранить даже из Громового Жезла! А Большие Люди если и появляются, то только на самых границах города. Да и мы хороши: у тех, кто видел Больших Людей, сердце застывало от ужаса, они убегали, так и не позвав Больших Людей обратно в их дома.

Маленькие Люди чинят опоры ваших тоннелей. Маленькие Люди убивают хищников и прогоняют их с ваших дорог. Маленькие Люди держат Призраков в узде. Маленькие Люди делают всё, чтобы вы вернулись в свои дома и разделили радость с нами.

Почему вы не возвращаетесь?

Дорога была уже совсем рядом. Вокруг было очень тихо — так тихо, что я слышала свои шаги. У меня аж уши задрожали: ненавижу такую тишину. А вдруг кто-то ещё услышит мои шаги?

Осторожно ступила на дорогу. Она была ровная и широкая, хоть местами и потрескалась. Это было большое открытое пространство, где почти негде спрятаться.

Ненавижу открытые пространства…

Здесь точно что-то было нечисто. Раз ничего не было слышно, принюхивалась: кровь. Шерсть на хребте встала дыбом: это не кровь зверя — это кровь Маленького Человека. Пошла на запах. Любой из нас может замаскироваться где угодно и подо что угодно, но этот несчастный забыл скрыть свой запах — за это он и поплатился. Теперь пахло не только им, но и его кровью. Кстати об этом: ни одной капли в округе не было видно — а запах был близко. Он всё ещё был здесь.

Ну, тут уж пан или пропал. Осторожность и незаметность — наше главное правило, но ещё важнее — держаться друг друга. Три раза тихонько ударила громовым жезлом по ближайшему железному ограждению. И тут же заметила справа какое-то движение. Маленький Человек, полуснял свой серый плащ, маскировавший его под кусок дорожного камня. Его лицо неестественно белело на фоне тёмно-серой плоскости.

— Люси… — Его голос был слаб и тих, он медленно поднял палец к губам.

Я бросилась к нему:

— Беспечныйангел? Что случилось?

— Тихо! — громко прошептал он, кривясь от боли.

Сняла его плащ. Сквозное ранение в живот из громового жезла. Дело было плохо. Кто бы это ни сделал, с такой раной можно было бы добраться до ближайшего люка, а затем — и до племени, но Беспечныйангел этого не сделал. Значит его всё ещё могли найти. Племена не враждуют — будь иначе, мы бы уже давно погибли, но кто ещё мог подстрелить Беспечныйангела?

Только открыла рот, он приложил палец к моим губам:

— Большие Люди.

Я едва сдержала удивлённый вздох.

— Закончи это. И спрячь меня. Они… они не должны нас найти…

* * *

Я плакала. Мы все плакали. Очень долго, и очень горько.

Обычно, когда погибает кто-то из нас, Хаванагила, чтобы отогнать злых духов, читает что-то из Книги. Книга написана на языке Больших Людей, и, помню, мне объясняли, что эта Книга сильнее всех их книг. Обычно, когда труп пускают на плоту по подземной реке, впадающей в Тигр, он стоит, держа книгу, и нараспев читает: «Ипроходядолиноюсмертнойтенинеубоюсьзлаиботысомной…». Но сейчас труп Беспечныйангела уплывал в тишине, и только редкие всхлипы провожали его в последний путь.

Мы верили в то, что слова Больших Людей имеют силу. Мы верили в их слова. Мы верили в Больших Людей.

Беспечныйангел был храбрее многих. Он рассказал мне всё, перед тем, как я его задушила. Увидев Больших Людей, он тут же пошёл к ним и поприветствовал, как дорогих гостей. Большие Люди прогневались. Они назвали его Демоном и выстрелили ему в живот. Беспечныйангел умирал в боли и страхе, а в добавок ко всему он испытывал то, что сейчас испытывали уже все мы. Он уже тогда понял то, что только предстояло понять нам.

— Может, они просто не поняли? Может, нам стоит… — заговорила моя мать.

— Что стоит? Что стоит?! — взъярился Вождь Йеллоусабмарин, — Послать ещё одного из племени на смерть?

Настала тишина. Вождь тяжело дышал.

— Тамгдеклёншумит, мы не можем позволить себе такую мягкотелость.

Он поднялся, чувствуя, что пришло время говорить сильные слова:

— Братья и Сёстры. Ни мне, ни вам не хочется этого признавать, но давайте смотреть правде в глаза: кем бы ни были Большие Люди на самом деле, мы у них в немилости. Я разговаривал с юной Инзыскайвиздаймондс и с Хаванагилой. Большие Люди не могли не заметить результатов нашего труда. Они не могли не заметить поверженных хищников и расчищенных дорог. Но они прогневались. Они видели, что Беспечныйангел шёл к ним, как друг. Но они прогневались. Беспечныйангел наблюдал за ними, и видел как они ведут себя в месте, которое должно быть их домом: они боялись. Они шли осторожно, словно ступая по чужой земле. И они не делали ничего, чтобы восстановить город: они просто смотрели.

Вождь сделал паузу. Все молчали. Под сводами подземного города «Метро» воцарилась гулкая тишина.

— Так ведут себя только глупцы! — зычный голос Вождя расколол тишину, а вместе с ней — всё, во что мы верили.

Толпа изумлённо ахнула. Хаванагила, сидевший подле Вождя, сокрушённо покачал головой.

— Да, и я говорю это снова: Большие Люди — глупцы! Глупцы и злодеи! И теперь я понимаю, что случилось, когда огонь падал с неба! — Йеллоусабмарин распалялся всё больше, — Это они бросили тот огонь! Они разрушили свой город и города других Больших Людей, они разрушили все города в мире!

— А нам-то что делать? — раздалось из толпы.

Вождь повернулся к говорящему:

— Нам? Рыть глубже. Прятаться лучше. Проклясть само имя Больших Людей и память о них! Их могущества хватит, чтобы перебить всех нас, но их ума не хватит, чтобы найти всех нас. Нам нужно скрываться.

— Нет.

Десятки взглядов вонзились в меня. Ноги сами подбросили меня вверх. Не сразу поняла, что именно я сказала это.

— Ты говоришь нет Вождю? — Йеллоусабмарин был скорее удивлён, чем зол.

— Да. Послушайте меня.

Не могла понять, что на меня нашло, и я ли это в самом деле говорю.

— Послушайте. Большие Люди слишком могущественны. Это они прорыли эти тоннели. Как бы глубоко мы ни копали, они будут копать глубже. Как бы хорошо мы ни прятались, они будут искать лучше.

Меня трясло. Кажется, я поняла, что это. Это то чувство, та мысль, которую я всеми силами давила с того самого момента, как Беспечныйангел умер у меня на руках. Большие Люди, может и сильнее нас, но они не лучше нас. Они такие же, как мы. Нет: они хуже нас!

— И? — раздражённо сказал Вождь.

— Но они не смогут ни копать, ни искать…

Была ли я уверена в том, что говорю? Должна ли была я это говорить? Должны ли были они слышать это? Голос не слушался, оставалось только мысленно взывать к духам за помощью.

В детстве, помню, в одном из наших тоннелей завелись крысы. Огромные прожорливые твари крали наши припасы и убивали любого, кто им встречался. Воины завалили тоннель камнями, оставив только небольшой вход, и поставили там много гремящего железа — крысы пугались грохота и не вылезали. А потом у входа зажгли ядовитые травы, и дым убил всех крыс. Если бы крысы не испугались грохота, они бы продолжили своё чёрное дело, и все мы были бы мертвы.

Вспомнив это. я поняла, что уверена.

— …если будут мертвы.

Настала мёртвая тишина. Вождь посмотрел на меня, как на безумную:

— Люси… ты чё?

Ноги сами выбросили меня вперёд.

— Ты сказал, что город разрушили они. Он им не нужен. Зато он нужен нам! Это наша земля, наше небо, наша вода, и наши подземелья! Это мы следили за ними, и теперь город принадлежит нам! Большие Люди пришли сюда не для того чтобы вернуться домой: они пришли сюда, чтобы убить всех нас, забрать всё наше, и уйти! Они подобны крокубийцам: они сильны, велики, вечно голодны и непроходимо тупы!

Все смотрели на меня, раскрыв рты.

— Послушай меня, Вождь! Пошли гонцов к другим племенам, собери всех, мы выбьем больших людей из нашего дома!

То, во что мы верили так много лет. То, во что я верила с самого рождения, всю жизнь. Большие Люди придут и возродят полумёртвый город, они убьют хищников, изгонят Демонов и усмирят Призраков. И всё это рухнуло в одночасье. Вот почему я плакала, вот почему мы все плакали.

— Послушайте, братья и сёстры! Наша мечта разрушена, наши надежды сметены, нам нанесена ужасная рана. Но скажите, убегает ли огнекот, если его ранить? Прячется ли он от того, кто его ранил? Льёт ли он слёзы, забившись под камень? Нет! Он прыгает и разрывает обидчика на куски! Большие Люди предали нашу веру в них, и должны заплатить за это кровью. Я сказала.

И, обессиленная, упала на место. Меня душили слёзы. Мать прижала меня к груди, тихо причитая. Отец растерянно тёр лоб пальцами.

— Вождь… — Хаванагила встал — Случается такое, что Духи говорят не только через меня. Ты видел, что случилось с юной Инзыскайвиздаймондс: скорбь истончила барьеры её разума, позволив Духам войти и говорить её устами. Её слова могут показаться безумными, но прошу, не открещивайся от них: возможно, открытое сопротивление — наш единственный шанс. Большие Люди ещё не нашли нас — есть время подумать. Я сказал.

Шаман сел. Вождь тоже опустился на свой трон, опираясь руками на свой громовой жезл. Все долго молчали.

Наконец вождь поднял глаза:

— Я решил: если через два дня Большие Люди не уйдут отсюда, перебить их, — Его голос был каким-то тусклым. Так говорят те, кто сообщает матери о смерти сына. — Если Большой Человек придёт сюда, как друг, надо встретить его, как друга. Если же Большой Человек придёт сюда, как враг, убить его. Я сказал.

* * *

Темнело. Как и мы, Большие Люди, оказывается, боятся солнца. Оно жжёт и иссушает их кожу, и они прячутся от него в раскладном шатре. Не такие уж они и могущественные, эти большие люди!

И такие невнимательные: кроме меня, ещё пять воинов держали их на прицеле. Мы улеглись на крышах и среди руин, вооружившись длинными громовыми жезлами и арбалетами; мы даже не особо прятались, но они всё равно нас не заметили. А ещё Беспечныйангел, да встретится он с Предками, говорил, что большие люди ходили с фонарями: значит, в темноте они видят ещё хуже, чем на свету. Если бы ни его доверчивая храбрость, он бы сейчас был жив…

Шёл закат второго дня с того момента, как Вождь говорил с нами. Всё это время небольшая группа больших людей оставалась на месте: они ненадолго уходили в Аль Зору, возвращались невредимыми, что-то долго обсуждали. Они либо что-то искали, либо разведывали территорию. Большие люди были одеты как-то очень странно: сверху — длинные тёмные рясы, под ними — костюмы из очень плотной тёмно-зелёной кожи, сплошные, без каких-то видимых застёжек. А на головах — такие же кожаные маски со стеклянными глазами и длинными трубками. У каждого за спиной был большой странный рюкзак, в руках — по громовому жезлу, и у всех были трещащие амулеты. Я рассудила, что они ищут Призраков. Но зачем они так вырядились? Может, эта одежда защищает их от Призраков? Тогда получалось, что они боятся Призраков, потому что иначе им не было бы нужды защищаться. Если большие люди и были их хозяевами, то теперь это точно не так.

Каждый уже давно выбрал цель. Нас было шестеро — и их шестеро. Приказано было стрелять, как только луна будет в зените. И, словно сами Духи благоволили нам, главой отряда был избран старый Воин по имени Атзырайзингофзымун, что переводится как «На Восходе Луны». Восход и зенит, конечно, вещи разные, но знак несомненно хороший.

Прав ли был Хаванагила, утверждая, что это Духи говорили через меня? Я, конечно, была сама не своя, но ничего такого особенного не почувствовала. Я очень боялась, что-то были не духи, а я сама, и моё решение могло быть неправильным. Многие могли погибнуть, и только я была бы в этом виновата. Но отступать уже в любом случае было некуда.

Луна была уже почти в зените. Этой ночью большие люди никуда не ходили и оставались около шатра. Они только расчищали дорогу: может, они действительно пришли восстановить свой дом? Но решение уже было принято.

Один из них сидел на стуле подле шатра; перед ним стоял стол, а на столе — что-то вроде Оракула. Коробка разговаривала с большим человеком на его языке. Разговор проходил на немного повышенных тонах, но в целом человек был спокоен.

До недавнего времени нашими богами были Большие Люди. Но есть ли у них свои боги? В каких они отношениях? Мне казалось, что с одним из богов большой человек и разговаривал. Может, это был их шаман?

Большие люди, и их боги… как велики должны быть боги таких могущественных существ? И если боги, как я недавно выяснила, в большинстве своём глупы и жестоки, то насколько же тупы и кровожадны должны быть боги больших людей?

Трижды ухнула сова. Это Атзырайзингофзымун подал условный знак. Не важно, правильно ли было решение, или нет — оно было принято.

Я прицелилась в шамана больших людей и выстрелила.

— Ты чего? — сочувственно спросил Абдул.

Сочувственно, потому что уже догадался, «чего».

— Я думал, что… только у рейдеров… а это… — замямлил я.

То, что я видел, и впрямь было не очень приятным сюрпризом.

— Ну-ну, Басир, ты же уже большой мальчик. Мог бы и догадаться, что тут есть невольничий рынок.

Хуже всего было то, что невольничий рынок Сапфира стоял у самых ворот. То есть не проехать через него было невозможно. Рабы в клетках — вот первое, что встречает всякого, решившего заехать в Сапфир, и последнее, что он видит, выезжая за ворота. Город умеет оставить впечатление.

— Эй, богатый господин, в дороге, поди, скучно, а? — закричал торговец, обращаясь к Абдулу.

Рядом с ним стояла клетка с полуобнажённой девушкой, да и тон его не оставлял неясностей. Даже не остановив верблюда, Зульфия критически осмотрела наложницу, а потом кинула на работорговца такой взгляд, что тот сразу же заткнулся.

— Папа-папа, а почему они в клетках?

— Закройте глаза. Оба, — строго отчеканил Абдул.

Я бы и сам с удовольствием закрыл глаза. Но я слишком хорошо помнил, что делают люди, привыкшие закрывать глаза: они забивают женщин камнями. У нас в Соке это редко, но случалось. Мне было пять лет, когда я это увидел: и с того самого момента я поклялся себе ни за что на свете не закрывать глаза (в метафорическом смысле, конечно), чтобы видеть этот мир таким, какой он есть. С того самого момента я твёрдо верю, что если не всё, то уж точно большинство зла в мире происходит из глупости и незнания.

— Блин, О'фаррелл, и тебя сцапали?! — внезапно воскликнул один из наёмников, возглавлявших строй.

Рыжебородый великан, не испытывавший видимого неудобства от своего положения, улыбнулся старому знакомому:

— А я и не жалуюсь. Я, видишь ли, штучный товар. У меня всё в норме, только скучно пиздец.

Даже не само зрелище рабов в клетках поражало меня, хоть и было жалко смотреть. Обескураживал сам факт присутствия здесь работорговли.

— Один из лучших воинов Пустоши! — не теряя надежды продолжал работорговец.

Но караван шёл мимо.

— Интересно, кто всем этим заправляет? — шёпотом спросил я у Абдула.

— Местные шишки. Большие Люди… — глубокомысленно покивал караванщик.

Я-то, дурак, думал, что такими делами промышляют только рейдеры. Я думал, что здесь — цивилизация. И не ошибся: вот она. Цивилизация — одна штука, получите, распишитесь. Тьфу! Как бы самому не оказаться в одной из этих клеток…

Так и пребывал бы я и дальше в своих невесёлых мыслях, но тут моё внимание привлёк широкий манеж. На нём — без клетки, но в цепях — стояла… стояло… эм-м… существо.

— Подходите, подходите! Только сегодня, — зычно орал очередной жирный работорговец, — только у нас! Ужасный монстр из самого Багдада!

Существо было чем угодно кроме того, что представляет себе средний человек при словах «ужасный монстр». Ростом оно было от силы метр-двадцать и выглядело очень похоже на человека… ах, ну вот опять я закрываю глаза! Это и был человек! Девушка — драные лохмотья изредка открывали взгляду едва обозначившуюся грудь. Девушка была неестественно бледна, во многих местах её кожа сильно обгорела. Монстром её, скорее всего, называли из-за того, что на ладонях и ступнях у неё виднелся тонкий серебристый мех. Девушка подняла на караван ненавидящий взгляд: её глаза были очень большими, тёмными, немного раскосыми; короткий нос с неестественно широкой переносицей был словно аккуратно вдавлен в лицо, а уши были заметно больше человеческих, и из-за этого лицо девушки скорее напоминало кошачью мордочку. Всё это — черты ночного существа, поэтому на ещё не слишком ярком рассветном солнце она уже щурилась. Но продолжала смотреть.

Она не закрывала глаза. Это как раз мой подход.

— Алее-е-ей-оп! — работорговец щёлкнул кнутом.

Я вздрогнул: было такое ощущение, что это огрели меня. Девушка взвизгнула и подпрыгнула аж на три метра.

— Видите, какая прыгучая? — довольно констатировал он.

У манежа уже собиралась толпа.

— А на хуй она так же вскочит? — раздался мужской голос, — Гыгыгыгыгыгыгыгы!

Толпа дружно загоготала. Девушка громко обругала торговца на малопонятном суржике из арабского, английского и ещё пары языков, которых я не знаю. Машка тихо зарычала.

Наконец ужасное зрелище закончилось, потому что мы наконец-то начали удаляться вдоль по улице.

— Мутант? Из Багдада?! Совсем страх потеряли… я понимаю, скупать у рейдеров, но лезть за товаром аж к Невидимому Солнцу? — Абдул покачал головой.

Верблюд подо мной взбрыкнул, и только тогда я понял, что слишком сильно сжимаю холку. Караванщик перевёл взгляд на меня:

— Ой, я вас умоляю! Ты что, думаешь, в сказку попал?

Нет, разумеется. Какая уж тут сказка! Но я ничего не мог с собой поделать: меня душил гнев.

— Но это неправильно!

— Пф! Конечно это неправильно! Но тока не надо мне тут так смотреть, будто ты знаешь, что правильно!

Абдул поймал взгляд жены. Та молча призывала его к милосердию.

— Ты пойми, что с таким отношением ты тут загнёшься ни за хрен собачий! Знаешь, кто всё вот это вот устроил? — он обвёл рукой город, — Знаешь?

— Ну…

— Умные Большие Люди. Те, кто знал, как правильно! О, они все знали, как правильно, вот только правильно у каждого было своё, и в результате вся Месопотамия превратилась в радиоактивную пустыню, а что случилось с остальным миром, я даже думать не хочу!

Пауза. Абдул немного успокоился.

— Короче, совет на будущее: если человек ни в чём не сомневается — убегай или убивай. В первом случае — спасёшься сам, а во втором — ещё и окажешь миру услугу.

* * *

Вскоре мы с Абдулом простились. Его помощь закончилась на том, что он купил мне ужин и ночь на постоялом дворе.

Ну что ж, это гораздо лучше, чем два дня назад. Тогда я был совершенно один, без денег, припасов и оружия посреди радиоактивной пустыни. Теперь я был совершенно один, без денег, припасов и оружия, но уже в городе. Посреди радиоактивной пустыни, м-да… грех жаловаться, конечно.

В железной каморке, достаточно широкой и длинной для того, чтобы там уместился матрац, я лежал и проводил мысленную опись своего имущества. Руки — есть; ноги — есть; голова — есть; потроха — есть. Уже хорошо! Правда правая ключица продолжала ныть: быстро такие раны не заживают, а свежих бинтов поблизости что-то не было видно. И даже будь у меня оружие — как бы стрелял левой рукой? Известно, как: плохо. Я и правой-то не очень владею. Большую часть своей сознательной жизни я не держал в руках ничего опаснее граблей: грабли, конечно, очень опасны, если уметь, но всё же…

Вечерело. Та девушка всё не выходила у меня из головы. Нет, не так уж я и влюбчив — особенно, если речь идёт о чём-то вроде неё. Похоже, даже Абдул не подозревал, что в Багдаде ещё остались люди. Это, конечно, если торговец говорил правду, и она действительно была из Багдада. Хотя логично, конечно: бывшая столица государства являлась приоритетной целью во время Войны — оружие людей и магия сошлись там, чтобы трахнуть физику и биологию бутербродиком, так что неудивительно, что выжившие мутировали.

Одна мысль заставила меня злорадно улыбнуться: неужели торговец не догадывается, как фонит от его товара? Существо, родившееся и выросшее в районе Невидимого Солнца, буквально купающееся в его лучах — Невидимый Свет, словно злой дух, делает своим источником всё, чего коснётся. Представляю, как он себя почувствует, достав из расчёски первую прядь!

Нет, не настолько же он идиот., — подумал я, — Наверняка он держит её в свинцовом ящике…

О Аллах! В свинцовом ящике!

Я вскочил так резко, что стукнулся головой о потолок.

Нет. Нет, нет, НЕТ! Что бы там ни говорил Абдул, я должен что-то сделать! Сажать человека на цепь и выставлять на всеобщее обозрение, как редкую диковинку, только потому что… потому что он и есть редкая диковинка, вообще-то, но это не важно! Мне было плевать, правильно это, или нет: это было просто отвратительно!

«Ага… — саркастически хмыкнул мой внутренний скептик. — А выставлять на всеобщее обозрение обычных людей, значит, не отвратительно? Или, может, менее отвратительно? Отдавать кому-то предпочтение только потому, что он — редкая диковинка. Это же лицемерие, милый мой, — вот, что отвратительно!»

Да, но они хотя бы знали, что такая опасность есть. А она?

«До-о-о, благородная дикарка! Наивная и прекрасная! Тили-тили-те-е-есто, жених и неве-е-еста!»

Скептик, это даже для тебя слишком.

«Ну ладно-ладно, признаю: ты не настолько идиот, чтобы совать туда, где счётчик зашкаливает».

Как именно её вытаскивать, сомнений не было: телепорт в клетку — телепорт из клетки — только нас и видели. Но действительно: почему она?

Внутренний диалог приостановился. Я долго искал причину. А потом вспомнил, что она не закрывала глаз. Да: она не боялась видеть тот пиздец, что нас окружает.

«Во-о-от, — доброжелательно протянул Скептик. — Теперь ты наконец честен с собой. Можешь ведь, когда хочешь!»

Вскоре я уже вышел на улицу.

Хорошо, что у меня были хоть какие-то тёплые вещи. Ещё вечером, сидя в каморке на постоялом дворе, я успел немного позаботиться о своей одежде. Починить ботинки, подлатать кофту и вытряхнуть из своего наряда в общей сложности полведра песка. Занимаясь этим, я строил грандиозные планы насчёт пополнения запаса ниток, новых бинтов, а если повезёт — так ещё и стирки. Пока что, однако, я вполне обходился тем, что было. А было у меня только то, с чем меня выперли: одежда, маленький наборчик для её починки, и довоенный нож-бабочка, который я нашёл когда-то давным-давно и прятал ото всех, как редкость.

Перед выходом я надел тёплую кофту серо-буро-какого-то цвета (похоже, до Войны она была оранжевой) и, хоть ночью в этом и не было необходимости, повязал на голову куфию. Я помнил о предупреждении Абдула и не хотел без надобности светить лицом.

* * *

Холодный ночной воздух немного успокоил меня. Какой бы глупой и импульсивной ни казалась мне идея спасать незнакомую мутантку, я от неё не отказался: я лишь понял, что наскоком проблему не решить, и нужно всё спланировать. Кроме того мне нужно было оружие, а чтобы его купить, нужны были деньги. Я вполне допускал вариант развития событий, при котором я зажимаю лоха в тёмном переулочке и отбираю нужную сумму. Нарушением закона это не является, поскольку единственный закон Иракской Пустоши — бей или беги. Но у меня не было никакого опыта в таких тёмных делишках, а кроме того действовать пришлось бы в совершенно незнакомой среде — я никогда ещё не бывал в большом городе.

Вариант второй: с моим опытом сельхозработ я мог бы легко продать свои услуги кому-нибудь из окрестных фермеров. Но с простреленным плечом я не особенно наработал бы, и кроме того — мне не хотелось надолго задерживаться в городе.

Огнестрел, ради которого это всё и затевается, кроме покупки можно было, опять же, украсть. С моими талантами это просто, нужно только разведать расположение и устройство какой-нибудь оружейной лавки. Впрочем даже в случае успешной кражи из-за своего плеча я мог рассчитывать только на какую-нибудь мелкокалиберную пукалку, да и ту — под левую руку. Будем честны: короткоствол был мне нужен скорее для успокоения нервов.

Кроме того оставалась ещё и основная задача: попасть в Урук. Отсюда до него было недалеко — километров двадцать. Пешком — ночь пути, если не меньше, на верблюде — около часа. Однако одинокий пеший путник, да ещё и ночью — отличная мишень. Рейдеры, предположим, даже не ожидают, что кто-то, памятуя о недоброй славе Урука, пойдёт туда по доброй воле — так что их вряд ли встретил бы. Но вот мутантам это побоку — им кушать хочется. Срезать дорогу, примазавшись к какому-нибудь каравану, — не вариант: торговцы обходят Урук десятой дорогой.

Был у меня ещё один вариант, но совсем экстремальный: телепортация. Этот трюк я осваивал долго и, как понял только потом, с риском для жизни. Энергозатраты этого заклинания зависят только от веса, который собираешься перенести; дальность же ограничена только дальностью обзора. Проблема в том, что столько энергии мне было не достать: на один-два телепорта меня, положим, хватило бы. Но что потом? Даже если бы я использовал их не для спасения девушки, а только на путь до Урука, я всё равно остался бы на приличном расстоянии от цели, да ещё и выжатый.

И всё-таки девушку надо было спасти в первую очередь: она, хоть и пробыла какое-то время в рабстве, должна была стать хорошим подспорьем в драке, раз она так прыгает. Кроме того она, вероятно, знала город лучше меня.

Идти до невольничьего рынка было недалеко — всего несколько кварталов.

Что можно сказать про ночной Сапфир… Абдул не врал: это действительно был огромный торговый центр. Тут торгуют на каждом шагу.

— Свежее мясо! Свежее мясо! Подходите, пока свежее!

— Ахмед, я тя уже который раз спрашиваю — чьё?

— Что ты, что ты, дорогой! Как ты мог подумать, что оно не свежее?! Та шоб меня зарезали, если Ахмед аль-Достабия продаёт несвежее мясо!

Я усмехнулся, проходя мимо. Подле ларька уже собралась небольшая толпа.

— Оружие. Патроны, — монотонно гундосил какой-то старик за другим прилавком, — э-э… патроны. Оружие.

С фантазией у него явно было туговато.

— Мандарини, дарагой, пакупай мандарини!

— Пст, эйпарень, эйпарень, слышь? — какой-то мутный тип, весь замотанный в чёрное рваньё, буквально выдал пулемётную очередь тихим шёпотом, подойдя вплотную ко мне. — Пст, эйслышь? — он шмыгнул носом, — Полетать хошь? — нервно оглядываясь, он резко откинул полу халата, обнажив изрядный ассортимент баночек, пакетиков, шприцов и ампул.

— Нет, спасибо, — ответил я, подавив острое желание дать незнакомцу по роже.

Мама всегда говорила мне быть вежливым. Вежливость нынче — большая редкость, а редкости всегда в цене. «Дергунчик» не сдавался:

— Нудавай, нудавай, эйслышь? — шмыг, — Нудавай!

Что ж, похоже на такие редкости нюх не у всех. Я оглянулся по сторонам и наклонился к его уху:

— Пошёл на хуй, — вежливо прошептал я.

Похоже, мы наконец-то нашли общий язык, потому что Дергунчик моментально растворился в толпе. Продолжив свой путь, я вскоре учуял кислый запах пота, бывший здесь сильнее, чем в остальном городе — приближался невольничий рынок.

Он стоял на главной улице Сапфира, так что это был проходной район. Затеряться в толпе не составило труда. Какофония криков не смолкает в этом городе никогда: она просто меняет тон и содержание в зависимости от места.

— Кр-р-репкие ребята! Рабочие руки! Оптом дешевле!

Меня аж перекорёжило. Оптом, блять.

— Лучшие наложницы Пустоши!

Если вы, конечно, считаете, что ваш идеал — это пленная разбойница, которая не упустит возможности отгрызть вам причиндалы и сбежать с вашим добром.

Наконец я увидел манеж, на котором днём показывали виновницу торжества. Даже ночью у него собралась небольшая толпа, хотя он был пуст. Мысленно прокручивая в голове: «я маленький, я серенький, кому я нафиг сдался» (как будто это хоть когда-нибудь работало), я влился в толпу. Несомненно, девушка была где-то рядом. Скорее всего — в задних помещениях лавки.

— Ну что ты, ну в самом деле!

— Давай сюда чудовище!

— Мы тебе заплатим!

Работорговец уже сам вышел на манеж, прикрываясь пухленькими ручками и успокаивая толпу.

— Господа, господа, чудовище не железное, ему тоже надо отдыхать. На следующий день шоу продолжится, я вас уверяю!

Толпа ответила на его слова всё тем же недовольным гомоном. Я почувствовал, что сейчас взорвусь. Когда я уже готов был развернуться и уйти, чтобы хоть чуть-чуть успокоится, я увидел кое-что интересное.

К манежу вплотную подошла высокая женщина в белоснежной парандже. Словно по волшебству (что, с учётом магической составляющей нашего мира, — не пустой звук), это белое видение мигом охладило мой пыл. За мыслью о белоснежном из глубины сознания сама-собой полезла мысль о снеге — это то, что идёт в горах вместо дождя, такое, как песок, только белое, холодное и превращается в воду. Её ровный приятный голос был тих, но я почему-то прекрасно слышал его, несмотря на городской гул.

— Это… чудовище. Я бы хотела купить его.

Ситуация становилась всё интереснее. В глазах торговца заиграли искорки. Я решил похитить девушку, пока он будет занят торгом. Знать бы только, где она конкретно.

— Пять тысяч, — в переводе с языка интонаций, мимики и жестов это означало: «Попробуй, конечно, но я буду торговаться до последнего».

Справа есть небольшой проход за прилавок. Толпа слишком увлечена.

Странно, что я раньше этого не заметил.

— Ваш монстр вымотан и озлоблен, а мне с ним ещё дело иметь. Четыре с половиной.

Я направился по проходу.

За углом слева дремлет охранник. Его винтовка лежит рядом.

Ну да, такой музыкальный храп просто невозможно было не услышать! Очевидно, что винтовку этот бездарь поставил сбоку. Странно, что я раньше не слышал этого храпа…

— Ханым-эфенди, оно же из Багдада! Одна только экспедиция туда стоит тысяч семь минимум! Четыре-восемьсот.

Подкрался к охраннику. Он сидел в густой тени на раскладном стуле. Взял винтовку, ударил прикладом: теперь он наверняка не мог проснуться раньше времени

Ключи от входной двери — на поясе.

Вполне логично. Отыскал ключ и тихонько открыл дверь. Заднее помещение магазина представляло из себя грубо сколоченный большой барак.

— Да, и оно с ног до головы в радиоактивной пыли, а вы даже не удосужились его дезактивировать. Заниматься этим снова придётся мне. Четыре-шестьсот.

У-у-у-ф-ф-ф… за такую антисанитарию этот хрен должен бы скинуть минимум тысячу.

— Поймите, ханым-эфенди, я не могу торговать себе в убыток, и это при том, что монстр приносит мне деньги, даже просто находясь здесь!

— В этой грязнущей дыре, где другие рабы могут подхватить от него Аллах знает что?

Присмотрелся: клетка с девушкой стояла в дальнем конце барака. При моём приближении она вскочила, ухватилась за прутья и угрожающе зашипела, оскалив маленькие остренькие зубы. Должно быть, приняла меня за охранника.

— Чш! Тихо! — сдавленно прошептал я, подбираясь к клетке.

— Иттаада, уёбок! Солфа ютрик да шит аута я, маймуна верешвилло! — злобно выплюнула она таким же громким шёпотом.

Становилось немного сложнее, чем я надеялся. Смысл фразы, похоже, сводился к следующему: «Уходи, уёбок! Я из тебя дерьмо-то выбью, обезьяна сын осла!».

Я застыл: какой-то слишком точный перевод… не мог же я сам так точно перевести эту тарабарщину.

Конечно не мог, не отвлекайся, я ещё потяну время.

Стоп! Кто потянет? Какое время?! Это что ещё такое? Сельский врач, помню, что-то говорил о… ши. фрез… как там…

Нет, это не шизофрения. Не отвлекайся.

Бляха-муха… ну ладно… — то ли подумал я, то ли ответил невидимому собеседнику. Оставалось только отнять у пленницы последнюю возможность усомниться в моих благих намерениях. Встал перед клеткой. Девушка замолкла, но, судя по виду, всё ещё готова была оттяпать мне голову.

— Как можно, почтеннейшая?! Вы оскорбляете моё доброе имя! Вы хоть знаете сколько стоит поддержание товара в надлежащем виде?

Да нихрена оно тебе не стоит, — мысленно огрызнулся я. Нужно было сосредоточиться. Теоретически можно телепортировать предметы и не касаясь их, но у меня так даже с мельчайшими камушками не выходило.

Пол клетки.

Мне. Нужен. Пол. Клетки.

Закрыл глаза, сделал шаг.

Девушка замахала руками. Сгрёб её в охапку. Снова представил дверь и шагнул.

Мутантка вырывалась у меня из рук. По счастью мы уж были снаружи, и я мог её отпустить. Она быстро огляделась.

— Так, а теперь слушай вни…

Бам!

Следующие несколько минут я наблюдал над собой неизъяснимо прекрасное звёздное небо, и далеко не сразу понял, что не лечу, а лежу на земле, а мутантки и след простыл. Голова кружилась. Я тяжело поднялся, куфиёй промокая кровавое пятно под носом.

— Всегда пожалуйста…

Похоже, как только я выпустил девушку, она дала мне пяткой в нос и убежала. Вот тебе и спас принцессу, блин…

Ты в безопасности. Оставайся на месте. Нам надо поговорить.

Обернувшись, я увидел в проходе женщину в белой парандже.

Шаг.

Смесь песка и измолотого временем в порошок асфальта, взлетая под стопой и поблёскивая на рассветном солнце, лёгким серо-бежевым облачком окружает бледно-зелёный сапог костюма химзащиты.

Ещё шаг.

Воздух здесь напоён смесью жёсткой радиации и враждебной магии, которую тёмные люди называют Невидимым Светом.

Шаг.

Сотни глаз, видимых и невидимых, следят за идущим. Следят, как его сапоги попирают эту проклятую землю. Видят полы тёмно-зелёного сюрко, подметающие ядовитую пыль, и противогаз, закрывающий лицо, словно забрало рыцарского шлема.

Шаг.

Они здесь не чтобы прятаться. Они здесь чтобы искать и, если понадобится, карать. И он ведёт их.

* * *

Не вызывало сомнений, что наши коллеги-христиане потерпели здесь ужасную неудачу. После того, как брат Родерик сообщил, что экспедиция набрала достаточно образцов, и вызвал вертолёт, радиоканал тут же заполнили звуки выстрелов. Через минуту связь прервалась окончательно.

Так что вместо полупустого вертолёта с двумя пилотами и медиком, пришлось гнать машину с вооружённым отрядом.

Не так уж часто нам приходится заводить старинный американский «Чинук». Каждый раз, когда эта длинная халабуда поднимается в небо, я молю Аллаха, чтобы ничего не сломалось. Да и дизель доставать всё сложнее и сложнее. Кто-то из технического отдела предложил переоборудовать движки для работы на гремучем газе, и до недавнего времени имамы до хрипоты спорили, можно ли рисковать нашим единственным вертолётом.

Пока не была потеряна связь с отрядом отца Мак'Миллана. Удивляло не то, что они погибли в месте, где смерть дышит тебе в затылок; а то, что они погибли от огнестрела. До последнего времени мы считали, что в Багдаде не осталось никого, способного держать оружие.

Кто убил их?

Маги? Вполне возможно, но совершенно не похоже на них. Маги — это вам не рейдеры: они организованы так же хорошо, как и Инквизиция. Для операции в районе Невидимого Солнца послали бы опытный и слаженный отряд, а такой отряд действовал бы тихо и быстро, и уж точно не стал бы начинать перестрелку, когда противник говорит по рации.

Кем бы мы их ни считали: демонопоклонниками, опьянёнными силой идиотами, или просто заблудшими душами; грубая расправа — не их стиль. Это как раз больше похоже на рейдеров: но эти несчастные ублюдки не доберутся даже до границ Багдада — да и не то чтобы им очень уж хотелось.

Когда вертолёт только садился на широком полуразрушенном шоссе возле парка, от грохота винтов разбежалась стая облезлых псевдособак. Трупы наших братьев уже были серьёзно подпорчены их ненасытными зубами, но следы боя всё ещё были вполне различимы. Мы решили подождать с надлежащим погребением, чтобы обследовать поле битвы.

И в целом… битвой это вообще было сложно назвать. В таких случаях принято говорить: «это была не битва — это была резня», но и резнёй здесь не пахло. Прошлой ночью шестеро инквизиторов погибли практически мгновенно. Ни одного пулевого отверстия в асфальте — все пули били точно в цель: в голову или шею. Не только пули, кстати: у троих погибших раны на шее свидетельствовали, что их убили короткими стрелами, которые затем вытащили. Пули, которые мы извлекли, все были разного калибра. Характер ран и положение тел говорили о том, что по ребятам отработал отряд снайперов: стрелки укрылись по обе стороны дороги, ведущей к парку, в развалинах домов, и выстрелили практически одновременно.

Я послал двоих людей на поиски снайперских позиций и продолжил осмотр.

После боя лагерь обыскали. Пропали съестные припасы, медикаменты, патроны и всё оружие, что было у братьев, включая ножи. Счётчики Гейгера, бронежилеты, костюмы РХБЗ и даже рясы тоже пропали. Все данные, записи и образцы остались на месте.

Зайдя в обчищенный шатёр снова, я заметил на полу клочок бумаги. Вряд ли это был просто мусор. Я поднял и развернул бумажку:

«Бальшой Люди! Твая плахой люди! Сюда хади нету — прападай нету! Хади атсюда!!!». Что в переводе на человеческий язык, скорее всего, значило: «Ах вы сволочи эдакие, а ну проваливайте — целее будете!».

Даже полуграмотный фермер написал бы лучше. Ну как лучше… иначе. Возможно, он допустил бы больше грамматических ошибок, но построение фразы было бы другим. А это словно писал кто-то, не привыкший говорить ни на арабском, ни на сорани, ни даже на английском.

День разгорался. В химзащите становилось всё жарче. Мы вернулись в тень оставленного шатра. Разведчики, посланные искать позиции, доложили, что кое-где у окон пыль как будто убрана, а затем — насыпана заново. Гильз они не обнаружили.

Стрелки замели следы и забрали гильзы с собой. Нет, это точно были не рейдеры, а настоящие мастера городской герильи.

Впрочем недалеко от лагеря разведчики всё же нашли одну гильзу — но она не подходила ни к одной из обнаруженных пуль. Вывод — стрелял наш. От места падения гильзы тянулся тонкий кровавый след, который привёл разведчиков к запёкшемуся кровавому пятну у одного из бордюров. Крупные зелёно-жёлтые мушки почти слопали всю сукровицу, но, согнав их, ещё можно было увидеть очертания пятна. Кровь инквизиторов, напротив, выглядела более свежей.

Я вспомнил, что три дня назад, ночью, брат Родерик связался со штабом и сообщил о столкновении с мелким демоном. Но демоны не кровоточат — пули их вообще не берут. Это чисто магические создания, которых можно победить только магией или молитвой.

Мы посовещались, сложили всю добытую информацию. Картина боя представилась такой:

Дня два или три назад инквизиторы столкнулись с каким-то представителем местной фауны. Судя по докладу, существо было человекоподобным, поскольку его приняли за демона. Толком не разобравшись, братья открыли огонь и ранили существо, но ему удалось скрыться. Странно то, что оно отбежало не очень далеко, за бордюр, пробыло там некоторое время, а потом — снова ушло. Что бы это ни было, его труп так и не нашли.

Прошло несколько дней. Ночью, когда отряд собрался в лагере, его моментально перебили хорошо подготовленные снайперы. Они обобрали погибших и оставили записку с предупреждением.

Как будто магов нам здесь не хватало!

Последняя серьёзная война в истории человечества велась с помощью магии и «грязных» атомных бомб. Сердце нашей родины — Багдад — превратился в ад на земле. Христиане считают, что ад имеет кольцевую структуру: то, что осталось от города, вполне походит на Круг Первый или даже Второй. Радиационный фон здесь ужасен, в нормальных условиях это место должно было бы оставаться мёртвым. Таким оно и кажется: потрескавшиеся асфальтовые дороги — песок и время потихоньку стачивают их до зеркального блеска, и солнце отражается в них, не оставляя глазам ничего, кроме боли; сухой воздух напоён ядовитой пылью; Тигр почти обмелел; здания, если ещё не обрушились, грозят рухнуть в любую минуту; и на каждом углу: ржавеющие остовы автомобилей, брошенные чемоданы и сумки, осколки стекла, обгоревшие каркасы детских колясок с маленькими скелетикам, свисающими между обгорелых жердей.

И над всем этим царствует нестерпимо горячее и яркое солнце Иракской Пустоши: словно постовой на вышке, оно сканирует расплющенный жарой город, высматривает любого, кто осмелится попасться под его хищные лучи; оно иссушает и обжигает дороги, здания и любого, кто рискнёт заглянуть сюда.

Солнце ненавидит нас.

Город-призрак, город-труп. Но, если бы дело ограничилось только ядерным ударом, это был бы стерильный труп: иссушенная солнцем мумия, а то и вовсе горстка пепла. Но магия воскресила древний Багдад, точнее — не дала ему умереть до конца. И теперь город гниёт заживо, и это гниение не закончится никогда. В этом трупе полно червей — полуживых гротескных пародий на довоенную флору и фауну. Они пожирают и труп города, и друг друга, но это всего лишь одна из деталей общей картины.

Я бывал и в Сапфире, и в Агате, и во множестве деревень — там тоже есть чего опасаться. Но только здесь, в трупе Багдада, можно, например, открыть входную дверь какого-нибудь магазинчика и через неё выйти в окно десятого этажа дома на другом конце города. Только здесь можно зайти в один из многочисленных узких переулочков и напрочь потерять обратную дорогу, оставшись навеки ходить кругами.

Древние военные заклинания всё ещё держатся здесь. Эти следы городских боёв стократ опаснее любого минного поля. Оказаться не там, где ожидаешь, войдя в очередную дверь, ещё не самое страшное: здесь можно сделать шаг и оказаться в нескольких местах одновременно. По частям.

Но самый страшный след Войны находится на северном берегу Тигра: Разлом. Неизвестно, было ли его возникновение случайностью или безответственным стратегическим решением какого-то отчаявшегося мага. Неизвестна точная природа Разлома и где конкретно он локализован: мы знаем, что он в Багдаде, на северной стороне Тигра — точнее сказать не получается.

Что нам известно наверняка, так это то, что Разлом иногда открывается. Только в эти периоды его можно заметить. Он излучает во всех спектрах: светится, словно второе солнце, нагревает окружающее пространство, заглушает радиоэфир на всех частотах и бьёт, словно из пушки, заоблачными количествами радиации. Но страшнее всего то, что Разлом — не просто излучающая аномалия. Разлом — это проход куда-то ещё. Куда именно, никто не знает, а я даже боюсь представить: факт в том, что оттуда, с другой стороны, приходят Демоны.

Задача Инквизиции в этом регионе проста: охранять окружающий мир от того, что лезет из Разлома, а в перспективе — найти способ и закрыть его. К несчастью кое-кто имеет на Разлом другие планы. Как я и сказал, Магов нам за глаза хватает: мне бы очень не хотелось, чтобы в игру вступал кто-то третий.

Я встал.

— Господа. Мне неприятно это признавать, но похоже в Пустоши появилась ещё одна группировка. Возможно, она уже существовала какое-то время, но активизировалась только сейчас. Судя по тому, что нам удалось обнаружить, члены группировки не располагают серьёзным запасом оружия, и пользуются всем, что есть. Тем не менее они удивительно хорошо подготовлены, их навыки скрытного проникновения и городского боя — выше всяких похвал. У них, очевидно, очень много защитного снаряжения, препаратов и возможно даже магических артефактов, поскольку, как мы видим, они закрепились в районе Невидимого Солнца, что без специального снаряжения и фуража невозможно.

Я развернул и перечитал записку вслух.

— Как видите, Стрелки, будем пока называть их так, подделываются под стиль каких-то дикарей. С какой целью это делается, неизвестно.

Я сел.

— Ваши версии.

Надо было устроить мозговой штурм в любом случае. Но я, честно говоря боялся — боялся одной догадки, которая логично проистекала из всего, что мы знали: Стрелки — такие же существа, как и то, что попалось братьям три дня назад. Выжившие после Войны. Мутировавшие. Размножившиеся. И теперь ими двигала месть. Если это так, то мы здесь были в ещё большей опасности, чем думали.

— Может, это действительно Демоны?

— Демоны не имеют тел… ну, тел в нашем понимании этого слова.

— Откуда мы знаем, что они не обзавелись парочкой?

Бойцы начали спорить. Это позволило мне ненадолго уйти в себя. Я был ещё не готов выносить какие-то суждения, но не хотел проявлять нерешительность перед своими людьми.

— В смысле «обзавелись»? Как ты себе это представляешь?

— Н-ну-у-у…

— Капитан, а брат Родерик как-то описал того, кого убил?

Я вынырнул из размышлений:

— Он почти ничего не разглядел. Ростом с пятилетку, очень стройный… с глазами такими странными. А, вспомнил: брат Родерик говорил, морда у него, мол, кошачья была. И он улыбался. И нёс какую-то тарабарщину.

— Мне кажется, это на поверхности. Здесь есть какие-то гуманоиды: не обязательно демоны. Возможно, это потомки выживших: мутировали, одичали…

Этого-то я и боялся. Боялся настолько, что не смел высказать эту мысль вслух. Если это действительно были местные мумбы-юмбы, будь они хоть трижды партизанами — несколько хороших отрядов расправились бы с ними за пару дней. Но, раз они так защищались, значит им было, что защищать. Жилище, семьи, старики, женщины, дети. Мне совсем не улыбалось воевать против мирного населения, даже если это самое мирное население на поверку оказывалось не таким уж и мирным.

Человек должен во что-то верить, должно быть у него что-то высокое, к чему он стремится — то, где дорога его жизни заканчивается, сливаясь с небом. Неверие же ведёт к бессмысленности существования, а существование без смысла — тоскливо и мучительно. В довоенной истории полно случаев неправильного перевода и трактовки фразы «убей в себе неверие». Большие Люди, верящие во власть и деньги — это из-за них «убей неверие» превратилось в «убей неверного»; это из-за них покатились головы, доброе имя мусульман было опорочено, а слова «Аллах Акбар» для всех стали переводится как «Сейчас рванёт!».

Война заставила людей забыть многие вещи, и это — наш шанс восстановить не только этот мир, но и своё доброе имя. Но если мне скажут, что дорога к этой цели пролегает по черепам неверных, то я скажу, что мы заблудились.

* * *

«Третий ангел вострубил, и пала с неба большая звезда, горящая, как светильник, и пала на третью часть рек и на источники вод. Имя звезде сей — полынь, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки.»

Как всегда — аллегорично, но очень точно Инджиль описывает последствия Последней Войны. Звезда-полынь действительно пала, да ещё и не одна — отравила и землю, и воздух, и воды, и многие погибли. Коран, в свою очередь, детально описывает признаки наступления Судного Дня. Две огромные армии, исповедующие одну веру, сразились и понесли огромные потери — причём произошло это не раз и не два; лжецы, называющие себя посланниками Аллаха, побежали наживаться на людской тревоге — и было их куда больше тридцати; из-за них и из-за предчувствия конца людская вера слабела; земля затряслась от многочисленных ядерных взрывов. История человечества всё быстрее мчалась к своему концу, тёмный люд бунтовал на улицах, а богачи купались в роскоши и пытались оправдать себя благотворительностью — они сидели в своих высоченных башнях, бессильно наблюдая, как гибнет этот мир; как Невидимое Солнце восходит на Западе, на Востоке, на Севере и на Юге — во всех концах Земли, а живые начинают завидовать мёртвым.

Итак, Киямат наступил. Мир погиб. Но мы почему-то всё ещё здесь. Это точно не рай; это и не ад — хоть и похоже. Где последние пророки? Где те, кто обновит веру и построит новый мир на руинах старого?

Меня часто посещают эти мысли. А потом я вспоминаю, что мы — обычные смертные, слуги Аллаха, и нам завещано хранить покой жителей Междуречья. Нам завещано хранить то, что осталось от этого мира; что бы там ни было написано в Коране — кто-то должен защищать обычных людей.

* * *

Наученные горьким опытом наших предшественников, мы заранее подготовились. Я лично связался со штаб-квартирой и обрисовал ситуацию. Я рассказал имамам, что предыдущий отряд пал жертвой либо дикарей, либо кого-то, изображающего их. Под моим командованием, помимо пилотов Чинука и медика, были ещё десять человек. Я приказал им разбиться парами и как можно незаметнее патрулировать местность вокруг лагеря.

Где-то через полчаса Али и Ахмеду удалось ни много ни мало поймать одного из этих существ. В Коране также говорится о нашествии племён Яджудж и Маджудж. Там они описываются как великаны: сильные, зловредные и настолько ушастые, что способны использовать свои уши как плащ. То, что мы видели, никак не соответствовало этому описанию.

Уши существа действительно были немного больше и подвижнее человеческих, да и зловредность была на уровне — но на этом сходство заканчивалось. Ростом и сложением существо напоминало девочку лет десяти-двенадцати: низкое, поджарое, с едва обозначившейся грудью… и раз уж так, то лучше всё-таки говорить «она». Али сидел и тихо ругался: эта вредина оттяпала ему палец, но это всё же не было поводом говорить о ней как он животном. Лицо девушки было очень необычным. Как и докладывали наши коллеги, оно носило «кошачьи» черты: очень большие тёмные раскосые глаза, короткий нос с широкой переносицей; на кистях рук и ступнях был заметен тонкий серебристый мех, хотя брови, ресницы и волосы на её голове были тёмными.

Двое крепких мужчин едва удерживали её — девушка так и норовила выскользнуть у них из рук. Она металась, дёргалась, рычала, клацала маленькими острыми зубками и осыпала нас отборной руганью. Говорила девушка на странной смеси арабского, сорани, английского и русского, так что я мало что понимал, но судя по интонациям это была именно ругань.

Поймав её, мы тут же переместились обратно в вертолёт — судя по большим глазам, эти существа выходят на поверхность в тёмное время суток, а на часах уже было без пяти двенадцать. Её товарищи вполне могли напасть на нас, так что мы серьёзно рассчитывали на броню вертолёта.

Я медленно присел перед девушкой на корточки. Спокойно, не моргая, посмотрел ей в лицо. В моей карьере было несколько подобных случаев. Особо опасный преступник или обезумевший маг — всё едино: если тебе надо с ним побеседовать, нужно показать бесстрашие и спокойствие.

Девушка немного успокоилась. С минуту мы играли в гляделки, а затем она рванулась ко мне, громко зашипев и оскалив зубы. Зрелище, конечно, то ещё, но бывало и хуже. Я только улыбнулся, хоть за противогазом она и не могла это увидеть:

— Я тебя не боюсь.

Девушка, видимо, была не из робких. Она улыбнулась в ответ, снова оскалив зубы:

— Ана ласт хайяфанан, бальшой люди! — дерзко бросила она. По-моему это означало то же самое.

— Меня зовут, — я приложил руку к груди, — Кадир ибн-Мутаз аль-Кальб-Аллессад.

— Инзыскавиздаймондс, — неохотно ответила девушка после небольшой паузы.

Кому вообще могла прийти в голову мысль назвать дочь в честь песни группы Битлз?! Ладно, это к делу не относится. Что было сейчас действительно важно — так это допросить её. Как это сделать, я ещё не знал, но какое-то взаимопонимание у нас с ней уже было.

— Хм… ты не против, если буду звать тебя просто Люси?

Я и не надеялся, что она поймёт. Однако, едва услышав имя Люси, девушка вздрогнула и отшатнулась: впервые за всё время нашего знакомства на её лице появился страх.

— Халь шаман?! Халь стил май исм?!

Я вопросительно взглянул на сослуживцев: они только пожали плечами.

Вот так задачка. Исм у нас значит имя собственное. Шаман — известно кто. Стил и Май — это, скорее всего, английские слова. Та-а-ак, дай Аллах памяти… стил… стил значит… «сталь»? «Всё ещё»? Нет, похоже тут уместнее «красть». А май… а, точно: «мой». И что мы имеем в итоге? Похоже, она решила, что я «шаман», потому что украл её имя. Значит, у этих существ по два имени: одно — официальное, второе — личное. Не знаю, слушают ли эти дикари Битлз, но судя по всему, официальное имя этой девушки — Инзыскайвиздаймондс, а личное — Люси. Официальное она мне назвала, а личное я угадал. Если я правильно понимаю, у них тут что-то типа культа карго, а именам приписываются мистические свойства — знающий твоё личное имя имеет над тобой власть. Поэтому она так испугалась. Логично.

Я кивнул. Её заблуждение могло помочь мне утихомирить пленницу.

— Да, шаман, — я аккуратно, но твёрдо положил руки на её плечи. — Люси, — кивнул бойцам, чтобы они её отпустили.

— Ты уверен?

— Да. Ты же знаешь, я хорошо лажу с буйными.

Бойцы неохотно повиновались: они отпустили руки девушки и отошли.

Люси смотрела мне в глаза и дрожала. Сложно было представить, что сейчас творилось в её голове. Я украл её имя, я имел над ней власть, я был для неё богом — и она ненавидела меня. И теперь в ней боролись страх и ненависть. Нужно было быть с ней поласковее: там, под городом — целые полчища таких же, как она, и дело всё ещё можно решить миром.

— Люси… — повторил я уже с отеческими интонациями, ещё держа руки на её плечах.

Возможно, она участвовала в том побоище и убила одного из наших. Она откусила моему бойцу палец. Я пытался увидеть перед собой врага, преступника — но не мог. Я видел перед собой маленькую испуганную девочку, хоть и не знал, сколько ей лет на самом деле.

Некоторое время мы просто молча глядели друг на друга.

— Мая… — начала она тихо; голос предательски дрогнул, она запнулась и начала сначала, — Мая бойся нету! — выдохнув это, она с шумом втянула воздух сквозь зубы.

— Это хорошо. Всё хорошо… — что бы я ни собирался сказать, всё прозвучало бы лживо. Но я не врал. — Успокойся. Мы не причи…

— Молчи! — Люси стряхнула мои руки. Бойцы резко подняли оружие.

— Не стрелять!

— Молчи! — буря эмоций и почти полное незнание языка заставляли её выплёвывать слова с короткими паузами. — Твая… бальшой. Твая сильный.

— Люси, послушай… — я встал и начал медленно отходить.

— Твая… — Люси тихо зарычала, потирая лоб пальцами — она вспоминала слово. — Твая убийца! Твая плахой люди!

Сзади к Люси начал приближаться один из моих бойцов: он перехватил автомат поудобнее, намереваясь треснуть девушку прикладом. Я жестом остановил его.

— Твая — бог. Мая — маленький. Мая — слабый. Но! — Люси, до сих пор стоявшая пригнувшись, выпрямилась. — Мая — лучше. Мая бойся нету!

И одним резким прыжком она преодолела разделяющее нас пространство. Я упал. Кто-то рванул её за воротник — ещё немного, и она перегрызла бы мне глотку.

Все свалились в кучу.

— Чёрт!

— Держи её!

— Это чья нога?

Клац!

— Ай!

— Где верёвки?!

— Ах ты мелкая…

В конце-концов мы кое-как связали её. Едва бойцы встали, послышались выстрелы. Я выглянул в окно: десятка два этих существ, бежали к вертолёту, стреляя на ходу. Кто-то звал Люси.

— Закрыть люк! — заорал я, — Взлетаем, немедленно!

Ну вот… хотел, как лучше, а получилось — как всегда. Хорошо ещё, что мы успели похоронить братьев и забрать образцы.

Так войны и начинаются: кто-то кого-то не понял, кто-то дал волю эмоциям — и понеслась. Когда мы подлетали к штаб-квартире, уже светало.

— В следующий раз, когда будешь прятаться, постарайся угадать, о чём думает толпа, и думать о том же самом. Ты слишком усердствовал, пытаясь остаться незамеченным.

Я поднялся, пытаясь уложить события последних минут в голове. Голова отчаянно сопротивлялась всем попыткам и протестующе гудела.

То, что «благородная дикарка» отблагодарила меня смачной вертухой и убежала в ночь, меня не особо удивляло: вид у неё был озлобленный и затравленный, все вокруг были для неё врагами. Как бы то ни было, теперь она была на свободе, и моя цель была достигнута, хотя хотелось бы, конечно, с ней повидаться. Стояла ночь — её время — так что я особо не волновался за девушку.

Что меня действительно интересовало, так это ведьма в белом. Чтение, передача, и даже подтасовка мыслей — хотел бы я так уметь. Она точно была из Урука, а значит, моя главная цель оказалась куда ближе, чем я думал. Наконец-то удача улыбнулась мне.

— Верно, парень, я твой билет отсюда.

Я не видел её лица, но готов был поклясться, что женщина улыбнулась. Прежде, чем я успел что-то ответить, она положила ладонь мне на голову. Ростом женщина была немного ниже меня, но в этот момент почему-то показалась очень высокой. Её рука оказалась невероятно холодной: словно я сунул голову под воду — и туман мигом развеялся.

— И твоё лекарство от сотрясения. Прежде, чем ты успеешь подумать обо мне плохо: да, я действительно собиралась купить её; нет, она не была нужна мне в качестве рабыни; нет, это не приступ великодушия, и нет, я не ожидала, что ты появишься.

Я даже рта не мог раскрыть — так безапелляционно она расставляла все точки над i. А судя по темпу речи, было ещё что-то, что её беспокоило.

— Полагаю, об инквизиторах ты уже слышал, — Женщина обернулась на улицу: люди проходили мимо в считанных метрах от нас, но не обращали никакого внимания.

Она сложила пальцы рук в замок, и только тут я заметил, что они такие же молочно-белые, как и её одежда. Убедившись, что любопытствующих нет, ведьма продолжила уже медленнее:

— Видишь ли, в чём проблема: у этих людей нюх на магию. Я, положим, смогу их одурачить, да и мои протеже, наверное, смогут, но создавать прецедент не хотелось бы.

— Извините… ваши кто? И что вы не хотите создавать? — Было страшно неловко её перебивать, но длинные слова меня только расстраивают.

Ведьма сделала короткую паузу.

— Кароч, с этими святошами лучше не выпендриваться, а просто слинять по-тихому, — Наконец сказала она так, словно объясняла мне основы борьбы с садовыми вредителями.

Я как-то вычитал в книжке одно слово — «интеллигентный» — и спросил у папы, что оно значит. Он надавал мне по ушам и напомнил, что картошка сама себя не прополет. Но потом вечером всё же объяснил: интеллигентный человек — это тот, кто со всеми находит общий язык. Примерно так я себе это и представлял.

— Так, ну и куда мы линяем?

— Наши повозки стоят у ворот. Я кинула зов ребятам, они скоро подойдут. Пошли. Не шуми, и нас не заметят.

Я не переставал дивиться тому, какую власть над людьми имеет моя новая знакомая. Когда мы шли по многолюдной улице, вокруг нас оставался двухметровый пятачок свободного пространства: люди просто огибали его, как если бы это был камень, который они огибали с незапамятных времён. Я послушно не шумел. Через минуту мы вышли через высокую арку в стене из старых кирпичей и листов жести. Охранники тоже даже не взглянули на нас. Свернув за женщиной налево, я увидел здоровенную крытую арбу, запряжённую тремя верблюдами. Вокруг неё уже стояло трое высоких мужчин в просторных белоснежных одеждах; их лица были скрыты плотно намотанными куфиями — тоже белыми.

Рядом стоял какой-то чернокожий оборванец. Хотя я не решился бы сказать ему это в лицо, ведь одет он был примерно так же плохо, как я. Отличали его только очень тёмная кожа, блестящие тёмные глаза и золотой браслет на левом запястье — парень старательно прикрывал его рукавом.

— Ну чё, фраерок, и тебя повязали? — весело спросил он, не оставляя никаких сомнений по поводу происхождения своего браслета.

— Ты за сюжет сначала обмозгуй, а потом понтуйся, — ответила ведьма с той же интонацией.

— И вообще: не повязали, а дали второй шанс, — добавил один из мужчин. — Полезай, ребята, везём вас домой.

* * *

В арбе, как на грех, не было ничего, хоть отдалённо напоминающего окна. Один из мужчин в белом сидел спереди и управлял повозкой, ещё двое примостились на крыше. Мы трое сидели внутри на многочисленных тюках. Я пытался смириться с невозможностью посмотреть на дорогу, но в целом был вполне доволен жизнью. Мой чернокожий спутник выглядел растерянным, хоть и старался это скрыть.

— Ну, как тя звать-величать? — начал он.

— Басир.

— Саша, — мы пожали руки.

Довольно необычное имя. Из какого оно языка, хотел бы я знать? Парень снял куфию и пальцами взъерошил объёмный куст иссиня-чёрных кудряшек на своей голове.

— Пушкин? — насмешливо спросила женщина. Мы переглянулись: кто бы ни носил эту фамилию, мой новый знакомый вполне обходился вообще без фамилии.

— Спичкой кличут, — парировал он. А затем щёлкнул пальцами, и на его большом пальце загорелся огонёк.

То есть ещё и так можно? Интересно, как он пользовался своим даром? Не очень-то годится для воровства.

— Так, ладно, мальчики, познакомились, покрасовались — теперь слушайте внимательно.

Женщина сняла верхнюю часть паранджи, обнажив голову. Её лицо оказалось совершенно не восточным — скорее европейским. Кожа была такой же молочно-белой, как и одежда, на плечи падали ухоженные серебристые волосы. Брови и ресницы, тоже серебристые, были почти невидны на этом фоне, и тем сильнее было впечатление от её бледно-розовых глаз. Так же сильно из-за этого на её левой щеке выделялась бледно-розовая длинная черта.

Такая милая и обходительная женщина — кому вообще могло прийти в голову применять против неё силу? Надеюсь, он получил по заслугам.

— Сара Пирсон. К вашим услугам. Возможно, вы слышали, что небольшие караваны магов иногда заходят в Сапфир, и… — тут она резко перевела гневный взгляд на Сашу. — Ты свинья!

— Эй! — запротестовал он, — Я ж ничё не сказал!

— Да, но ты подумал. А ещё спрашивают, зачем мне паранджа…

По виду Саре было около тридцати, может, чуть меньше — я ещё не видел таких лиц, и было сложно определить возраст. И да, я прекрасно понимал Сашу — женщина была довольно красива, пусть я не видел ничего кроме лица и очертаний фигуры.

— Извините, с телепатией иногда бывает неудобно. В любом случае: караваны. Мы ездим сюда не только ради торговли. Практика показывает, что многие юные маги оседают здесь, в этом городе. Напуганные, растерянные, изгнанные за непохожесть — как это случилось с вами обоими. Кто знает, что они способны натворить. Хуже того: инквизиция тоже знает, что новички появляются здесь.

— А, эти пацаны, — протянул Саша. — То-то я смотрю, всё стоят такие с понтом на мордах сделать мне плохо. А чё им, собственно, надо?

— Их идеология учит, что любое проявление волшебства противно Аллаху, и что магия — орудие, которое Шайтан использовал, чтобы соблазнить смертных и погубить этот мир. Инквизиторы считают, что у него почти получилось, и поэтому нельзя позволять ему довести дело до конца. Впрочем, это всего лишь идеология — для тех, кто работает в поле. Тем, кто сидит наверху и дёргает за верёвочки, нужна только власть.

— А у вас кто дёргает? — ехидно спросил Саша. Ведьмино очарование, очевидно, действовало на него слабее, чем на меня. Мне в голову пришла запоздалая мысль, что это не просто природное женское очарование, а магия; причём, где заканчивалось одно и начиналось другое, было вообще непонятно.

— А у нас дёргаю я, — парировала Сара. — И ещё двое таких же могущественных волшебников. Не буду говорить, что нужно моим коллегам — я предпочитаю, чтобы люди составляли своё собственное мнение… — последняя фраза прозвучала так, словно её мнение было далеко не лучшим. — Что касается меня, я женщина скромная, мне много не надо — изменить этот мир.

— Ой ли? — саркастически хмыкнул Саша.

— Счастье всем, даром, и пусть никто не уйдёт обиженный, — ответила ведьма. В розовых глазах блеснул огонёк — если она и врала, то верила каждому своему слову. — Ваш скептицизм понятен, но мы в Уруке на самом деле способны это провернуть. Главное — достигнуть согласия.

— Может, сменим тему? — сказал я, неожиданно для самого себя. — Мне куда интереснее, откуда взялся и сам город, и ваша организация, и… вообще откуда у всего этого ноги растут, — я развёл руками. Всегда было любопытно, что ж такое на самом деле случилось с миром — и вот я наконец нашёл того, кто может мне всё рассказать.

— Откуда-откуда… — раздражённо пробурчал Саша, — Из ж…

— Из желания править, — перебила Сара. — Саша подобрал отличное определение, но тебе же нужны подробности, верно?

Я укоризненно посмотрел на вора: неужели, мол, тебе самому не интересно? Он пожал плечами: валяй.

— Для начала. Вы знаете, какой сейчас год?

— Две тысячи, сто-о-о… э-э-э…

— Две тысячи сто пятьдесят седьмой. Магия появилась в нашем мире в двухтысячном. Никто не знает, как и почему — просто начали рождаться дети с определёнными способностями. В год рождалось по одному магу на пятьдесят человек, а это не мало. Люди заинтересовались. Начались исследования, прогресс пошёл в гору. Магия быстро нашла применение во всех отраслях промышленности и науки. А потом до людей дошло, что это ещё и могучее оружие. Началась гонка вооружений: страны строили целые комплексы, где маги обучались с одной целью — воевать. Самих магов, разумеется, никто не спрашивал. В две тысячи двадцать седьмом появилась интернациональная организация «Путь». Путь не ставил своей целью ни войну, ни политику, ни власть — единственной его целью было собрать магов под своим крылом, защитить их, дать им шанс на нормальную жизнь вне игр сильных мира сего. Путь — это, если вы ещё не поняли, мы. Обстановка накалялась, в то время как мы становились всё более значительной силой. В противовес нам была создана Инквизиция — чисто политическая организация, прикрывающаяся лозунгами из различных религиозных трактатов. Предполагалось, что это должно стабилизировать ситуацию — но получилось с точностью до наоборот. Короче, скоро крышку с котла начало срывать. Случилось это в городе Дублин — это очень далеко на север отсюда. Активисты Пути решили провести одну из мирных демонстраций, которыми мы в ту пору занимались. Подробности уже давно забыты, но в общем кончилось всё столкновением с Инквизицией. Начался бой. Это случилось двадцать седьмого октября: с тех пор это событие называют «Прорыв». Никто не знает, что конкретно там произошло, но на утро после боя Дублин опустел, а на главной площади сияло Невидимое Солнце.

— Стоп. Что, как в Багдаде? — переспросил я.

— Да. Некий портал, открывающийся с беспорядочной частотой. Он излучал во всех диапазонах спектра…

— Извините, чего?

— Ну… фигачило из него, будь здоров. Вот приедете, устроим вам ликбез — мы учим не только как пользоваться силой. Короче: это было ещё полбеды. Из портала что-то лезло.

— Демоны.

— Да, тут их так и называют. Дублин стал очень опасным местом. Помимо радиации и потенциально опасных потусторонних существ там остались следы городских боёв: так называемые «аномалии» — зоны пространства, где законы физики нарушаются любым образом, который вы только можете представить. Город оцепили от греха подальше. Люди заволновались. Тогда-то Путь и организовал свою новую штаб-квартиру — на руинах древнего Урука. Иракское правительство было благосклонно к нам, потому что мы не раз помогали этой стране. Подавляющее большинство магов собралось у нас. Я, разумеется, при всём этом не присутствовала, так что пересказываю со слов других рассказчиков. Я не знаю точно, что послужило поводом, но двадцать второго июня две тысячи тридцать второго — то есть сто двадцать пять лет назад — началась ядерная война.

— Какая? Я слышал только о каких-то «Бомбах»…

— Ужасное немагическое оружие. Взрыв одной Бомбы способен стереть с лица земли целый город и сделать его руины радиоактивными на много лет. И это падало с неба дождём. Так мне рассказывали.

Сара замолчала. Опустилась тишина, в которой витала одна невысказанная фраза. Наконец ведьма решилась и произнесла её:

— Мир погиб.

Не знаю, почему это так прозвучало. Мы все трое были словно придавлены этими словами — словно каждому из нас сообщили о смерти близкого родственника. Хотя, казалось бы, с чего это вдруг? Это же не наш мир погиб. Погиб тот мир, который был: мы родились уже после, мы не знали ничего другого. И наш мир, конечно, не конфетка, но он вполне себе жив. Так почему же нам так грустно знать, что прежний мир, которого мы никогда не видели, погиб? Может, это просто Сара настолько могущественна, что, сама того не ведая, передала нам свою скорбь по тому, чего и сама никогда не видела? А может, это было что-то большее. Что-то, что я ещё не мог осознать.

Арба мягко затормозила.

— Выходим! — послышалось откуда-то сверху.

Я вышел. И обомлел.

Над нашими головами вознеслись высоченные толстые стены из гладкого белого камня. Точнее — одна стена, окружавшая город. Арба остановилась уже внутри: за стеной в свете полной луны поблёскивали три идеально гладкие башни из белого камня, у подножия каждой из которых стоял настоящий дворец. Циклопические глыбы белого камня были сложены в здания какой-то неведомой силой. Три башни стояли по центру, остальную территорию занимали несколько площадей и десятки аккуратных одноэтажных домиков из красного кирпича, старательно выкрашенные в белый.

Площадь, на которую мы вышли, как и все остальные, была вымощена колотым белым камнем. По её краям стояло несколько низких кирпичных скамей, а за её границами росли…

— Это что, деревья?! — я не смог сдержать удивления.

Саша присвистнул:

— Шоб я так жил…

В центре площади стояла статуя. Её основанием была неглубокая, но очень широкая круглая белокаменная чаша. В середине чаши стояла обнажённая женщина, лёгкая набедренная повязка не скрывала, а только подчёркивала её формы. Кроме этого из одежды на ней была только повязка на лбу. Между объемистых грудей был вырезан восьмиугольник — два перекрещенных квадрата; у ног женщины лежало что-то подозрительно похожее на огнекота — чуть меньше, не такое облезлое, но с такой же мордой и с такой же пышной гривой на шее. Статуя была богато украшена: на шее громоздились ожерелья из лазурита и золота; на запястьях — золотые браслеты. Её руки были приподняты, с пальцев левой руки свисала рыболовная сеть — удивительно, но даже она была выполнена из камня, да с такой детализацией, что с первого взгляда казалась настоящей. Удивительнее всего было то, что из раскрытых ладоней статуи били плотные струи воды: распадаясь в воздухе, они падала в чашу, в небольшое озерцо, которое из-за этого приятно шумело и поблескивало в свете полной луны.

Мы были слишком увлечены зрелищем, чтобы заметить, как Сара появляется у нас за спинами.

— Мир погиб. Но мы можем построить новый.

* * *

За пару дней, проведённых в Уруке, я узнал едва ли не больше, чем за всю свою жизнь. Но начнём по порядку и издалека.

Почти во всю архитектуру Урука заложена одна и та же фигура — восьмиугольник. Город окружён высокой восьмиугольной стеной из белого мрамора; три башни в центре — восьмиугольные; общежития, площади со всякими красивостями и даже хозяйственные постройки — всё это расположено внутри стен с соблюдением всё той же восьмисторонней симметрии. Башни стоят треугольником, на внутренней площади между ними из маленьких камушков выложена мозаика: несмотря на романтическое название «роза ветров» мозаика всего лишь указывает, в каком направлении расположены стороны света. Стоит ли говорить, что город идеально точно сориентирован по этим направлениям? Всё это великолепие объясняется тем, что Урук построен ещё до Войны.

Где-то в километре на север от города виднеются полуразрытые руины. Это — старый Урук. И говоря старый, я имею ввиду действительно старый: если верить старшим, этим руинам больше пяти тысяч лет.

Три башни в центре представляют собой здания трёх, как выражаются старшие, «факультетов». Маги, как оказывается, делятся на три категории, каждая из которых умеет только что-то одно.

Первые — маги-энергетики. Их волшебство — самое мощное, но и самое топорное: взять энергию из одного места и перенаправить её в другое — вот и вся недолга; но знали бы вы, как это зрелищно. Мой новый знакомый, Саша-Спичка, оказался как раз из этих: прикурить от пальца — это ещё мелочь. Я видел, как тренируются мастера-энергетики — и не хотелось бы мне переходить им дорогу.

Вторые — телепаты. С их руководителем — Сарой Пирсон — мне уже довелось познакомиться лично, и на что они способны я уже представлял. На этом же месте начались и странности. Руководитель энергетиков — статный моложавый витязь с орлиным профилем — тесно общался со своими учениками, и имел непререкаемый авторитет. Когда я говорил с телепатами об их руководителе, они также выражали ей искреннее почтение — да что там говорить, ребята просто боготворили её — однако я никогда не видел, чтобы Сара общалась с ними. Она вообще редко появлялась на людях, и когда я спрашивал телепатов об этом, они искусно переводили разговор на другую тему.

Плотнее всего я, разумеется, познакомился со своими новыми однокашниками — пространственниками. Слово слишком длинное, поэтому как нас только не называют: «топологи», «искривители», «сгибатели» — я даже пару раз слышал, как кто-то за глаза называл нас «бурильщиками» и даже «зубрилами». Последнее, как ни печально, вернее всего: искривление пространства — самая сложная из дисциплин. Отчасти — из-за того, что открывает огромный простор для самых тонких манипуляций с законами мироздания, но больше — из-за нашего руководителя.

По прибытии мне так и не посчастливилось увидеть его лично — когда я только появился здесь, он уже ушёл в научную экспедицию. Его зовут Гассан аль-Абдурахман ибн-Хоттаб аль-Кудама. Прозвище аль-Кудама — «старик» — он получил ещё тридцать два года назад в возрасте шестидесяти лет. То есть на момент моего прибытия в Урук ему было девяносто два года! Старик — как его здесь называют за глаза — всегда умел разжигать в учениках любопытство. Не спорю: я вообще не представляю, как он дожил до такой цифры.

Старик — прямой наследник длинной династии физиков-теоретиков, и чтит память своего рода и его славное дело даже после Войны. Именно поэтому мы с его лёгкой руки зарывались в довоенные книги: он не просто учил нас магии — он учил нас понимать, как она работает, тем более что наша дисциплина, повторюсь, имеет самое тесное соприкосновение с фундаментальными законами физики.

Несмотря на свои частые отлучки, Старик относится к работе ответственно: на факультете всегда есть даже несколько приглашённых преподавателей из телепатов, потому что без их помощи разобраться во всём этом подчас просто невозможно. В частности — с моей главной головной болью на тот момент: чтением.

О Аллах Всемогущий, я даже представить не мог, что это мне когда-нибудь пригодится! Но к сожалению там, где я вырос, умение полоть грядки и знание лунного календаря ценятся куда выше, чем умение разбирать эти чёртовы загогулины! И ладно бы я начинал с чего попроще — так нет же! Я навсегда запомню эту сцену: я, сгорбился над столом, обливаюсь потом, со мной сидит преподаватель, терпеливо ждёт, и мне очень стыдно и неудобно, но я упорно продолжаю: «в ин-нер-ци-и-и… аль-ных сис-те-мах о-о-тсчщчёрт! кх-кхм, от-счё-та ус-ко-ре-ни-е, при-о-бре-та-е… моемое… мое ма-те-ри-аль-ной точкой…». Ужас короче. На слух всё это воспринималось куда проще: как пнёшь — так и полетит. Поэтому чтением нас мучали не ради знаний, а ради развития интеллекта. Но я что-то слабо представляю, как это должно было работать.

Другое дело — математика. Символов там — гораздо меньше, и язык знаков и чисел лично для меня оказался куда как понятнее. Тем более, что им я и пользовался чаще. До тех пор я не знал, как это выражать на бумаге, и вполне обходился устным счётом, но теперь, зная символы и имея под рукой бумагу и карандаш, был готов горы свернуть. Даже та ужасная бурда про «инерциальную систему отсчёта», на языке математики выглядела прекрасно: a=F/m — и вся любовь!

Элементарная Ньютоновская механика прошла быстро и легко: всё это я уже, оказывается, знал — но только теперь всё это было чётко выстроено в математические формулы. Гидродинамика, гидростатика, и вообще всё, связанное с жидкостями, было труднее: для меня все знания о воде сводились только к способам её добычи и сохранения. Аэродинамика вызвала схожие чувства, с той лишь разницей, что воздуха вокруг — завались. А будь у нас дисциплина под названием Пескодинамика, в ней бы я точно был королём (оказывается, такая область есть: называется она «физика сыпучих тел» и на поверку — гораздо сложнее, чем я представлял).

Но это были ещё цветочки. Так сказать, уроки того, как работает мир. Старшие товарищи не упускали случая припугнуть новичка квантовой механикой, которая как раз куда ближе к магии: я слышал от них несколько ужасных историй про какой-то «электрон», который находится в нескольких местах одновременно, и кота, который одновременно и жив, и мёртв.

Жили неплохо. Каждый небольшой домик — общежитие на пять-шесть человек, всего людей в городе около пятисот. В общагу я приходил только спать, так что убранство меня особо не волновало. Ели и пили вдосталь — припасы либо закупаются в обмен на какие-то услуги со стороны магов, либо выращиваются в садах, поддерживаемых сложной магией — этот пункт я пообещал себе изучить поподробнее. Выдали даже новую одежду, форменную: наши все ходят в синем и бирюзовом, телепаты — в белом, энергетики — в красном и жёлтом.

Мои сверстники были все из разных мест, но большинство здесь были ребята вроде меня: бывшие полуграмотные фермеры. И почти все, как и я, носили насаб Бадия — «Пустошь»: этот насаб по-умолчанию даётся всем сиротам и изгнанникам.

Со Спичкой мы решили не теряться, и ежедневно общались. Он рассказывал про свой факультет, что там больше всего внимания уделяется физической и даже военной подготовке. За два дня он переменился: раньше ходил чуть сгорбившись, словно прячась, а теперь — расправил плечи; да и блатной жаргон почти исчез из его речи.

Мы оба обрастаем знакомыми. Меня познакомили с притчей во языцех всего Урука — Марьям. Я уж подумал, что она — первая красавица города, но нет, ошибся. Девушка как девушка, выделяется только огромными идеально круглыми серыми глазами. А знаменита эта телепатка тем, что никто так до сих пор и не выяснил — действительно она ебанутая, или прикалывается. Каждый раз, как выдаётся свободная минутка, Марьям берёт старенькую домбру и начинает разухабисто петь обо всём, что видит. Причём что бы ни случалось, она сохраняет весёлый настрой; что бы ни происходило, она над этим смеётся. Поговаривают, что она одна из синемордых — тех ребят, которые пришли в Иракскую Пустошь с юга лет пятьдесят назад: так говорят, потому что это у них принято такое жизнелюбие. И до кучи — матриархат. Довершается это тем, что сама себе она дала кличку аль-Альфаэль — «Вершитель», а меня встретила как старого знакомого, назвав сначала Жорой, а потом с чего-то вдруг — Главным Героем.

Саша, кроме того, что менялся буквально на глазах, к вечеру второго дня заявил мне, что влюбился. Девушка училась с ним на одном факультете, носила звучное имя Натали бинт-Хармонт, и была несбыточной мечтой едва ли не всех энергетиков, поскольку отличалась нежной светлой кожей, светло-русыми волосами, объёмистой грудью, ярко-зелёными глазами и невероятно грубым характером. Последнее Сашу ничуть не останавливало и, похоже, даже привлекало.

Мне удалось достать карту, чтобы посмотреть, кто откуда. Большинство ребят были из таких же деревушек, как я. Некоторые, как Саша, были родом из больших городов — Сапфир, Агат, Бирюза и так далее. А вот про город Хармонт я ещё не слышал, а когда нашёл его на карте, буквально уронил челюсть.

На самом юге карты располагался обозначенный восьмиконечной (ну разумеется) звездой Урук. На самом севере — Невидимое Солнце, ранее также известное как Багдад. В радиусе ста километров от этого места не было ни одного поселения: немудрено — люди просто боялись приближаться. А вот база ВВС США Хармонт стояла оттуда километрах в десяти, не больше. Вывод напрашивается сам собой: хармонтцы — самые крепкие и отчаянные жители Междуречья, раз живут так близко к этой опасной зоне. Старшие рассказывали, что Хармонт — очень закрытое место, а населяют его потомки американских военных — высокие и светлокожие. Так что хармонтцев у нас тут всего двое: Натали и Сара Пирсон.

Непонятно только, как так вышло, что база ВВС США стоит так близко от столицы Ирака. В этом отношении я серьёзно надеялся, что у нас будут преподавать историю.

Ещё кое-что интересное про Хармонт рассказала мне Натали. Живя там, она заметила одну странность: все жители базы старше восемнадцати жаловались на провал в памяти. Не провалы — провал, то есть один на всех, одинаковый: они утверждали, что в их жизни было что-то или кто-то очень значимый, но это что-то пропало, и что это было, никто почему-то не помнит.

* * *

Занимался рассвет третьего дня моего пребывания в Уруке. Закончив намаз, я встал и оглядел предрассветную Пустошь. Ни мечети, ни других религиозных зданий в Уруке нет, так что я выбрал смотровую площадку на стене.

С религией здесь всё обстоит довольно интересно: на нашем факультете очень много мусульман-суфиев; на других иногда есть и мусульмане, и христиане, и иудеи — при таком разнообразии верований конфликтов я ни разу не видел. Однако больше всего в Уруке, как ни странно, атеистов. Хотя я поостерёгся бы называть их неверными, чтобы не погрешить против истины, — они верят. У каждого здесь есть какая-то мечта, идеал, идея, кодекс — и все они, как один, верят в себя. Я глубоко потонул в размышлениях, когда кто-то похлопал меня по плечу.

Я обернулся: передо мной стоял очень низкий человек неопределённого пола, с головы до пят замотанный в светло-серые одежды. Даже глаза человека были скрыты тёмными солнечными очками.

— Эй, шаман бальшой люди!

Я раскрыл рот, потому что узнал её голос. Девушка протянула мне руку:

— Мая Люси. Давай дружба!

Наконец-то было темно. И гораздо тише, хоть гомон наверху не смолкал. Я укрылась под землёй, в просторных тоннелях, как те, что у нас: но и там было людно, так что приходилось осторожничать. Здесь внизу большие люди живут теснее и беднее, чем на поверхности. Мне удалось подобраться поближе и стащить пару облезлых кур.

Всё тело ужасно ныло — особенно спина: длинная рана от хлыста напоминала о себе при малейшем движении. Глаза всё ещё чесались от полуденного солнца. Но теперь я хотя бы была сыта.

Духи, чего я только не навидалась за эти несколько дней!

* * *

Сначала в Багдад пришли ещё большие люди. Человек тринадцать. У них был огромный двухглавый змей, который вертел своими узкими ушами и с их помощью летал над землёй, как птица — на нём они и прилетели. Они поймали меня и посадили ему в пасть.

Внутри я говорила с их предводителем. Он украл моё второе имя, и я очень испугалась. Кадир — так его звали — понял это и приказал своим людям ослабить хватку. Я тогда ещё не понимала, что он был добр ко мне — он пытался решить дело миром. Но тогда я подумала: «Пусть он такой большой и сильный, пусть он подобен богу — всё равно: он — убийца из рода убийц, он враг, они все враги. Я убью их столько, сколько успею». Их было больше, но они не стали ни убивать, ни даже бить меня — просто связали покрепче и увезли куда-то.

Потом мы вошли в огромный белый дом. Там было многолюдно, стояло много богато одетых шаманов, а выше всех, во всём зелёном, стоял их вождь: у него были глаза, словно угли, голос, подобный грому, и деревянная нога. Кадир говорил с ним. Потом меня отвели в маленькую комнату: там их вождь кричал на меня и делал больно, что-то выспрашивая. Я, понятное дело, почти ничего не поняла: повторялось только одно слово — «сара». Возможно, это было чьё-то имя. Скоро в комнату вошёл Кадир и попросил вождя о милосердии. Тот обругал его и уже собирался выгнать — но тут ему в голову видимо пришла какая-то идея.

Меня омыли волшебной водой, прогоняющей Призраков, накормили какой-то лепёшкой, одели в какую-то простую ткань. До следующего утра меня продержали в совсем маленькой каменной комнате без окон.

На утро меня посадили в клетку. Клетку погрузили на большую арбу, владел которой очень круглый человек в богатых ярких одеждах. Он стоял и долго спорил с большими людьми, но вскоре их спор закончился, и меня куда-то повезли.

Ехали долго. В клетках по соседству сидели другие большие люди. У меня в голове не укладывалось, что большие люди сажают друг друга в клетки, а потом везут бознать куда. Зачем?

Цепочку из нескольких таких повозок с клетками охраняли большие люди, одетые победнее. Если в клетке сидел мужчина, они иногда бранили его, если женщина — трогали там, где в данных обстоятельствах трогать было совсем неуместно. Один из них добрался и до меня. Обычно, когда так трогают, мне нравится, но это был враг, да ещё и грубиян, так что я откусила ему палец. Ещё один без пальца — похоже, это становилось доброй традицией. А что, хоть какое-то мясо — всё лучше, чем эти чёрствые лепёшки. Другие большие люди заржали, круглый человек громко накричал на виновника торжества, а меня с тех пор боялись, словно дикого зверя, и еду подавали только на конце острой палки. Неприятно, конечно, но пусть уж лучше боятся, чем трогают, когда я не хочу.

Повозки тащили большие шестиногие животные. Они были кроткими и очень сильными. У них был густой бледно-песчаный мех, горбы на спине и большие влажные глаза. И они ни на кого не нападали — разве только плевались иногда, и это вызывало взрывы хохота. Хорошие звери — мне они сразу понравились.

В клетке по соседству сидел большой человек с оранжевыми волосами на голове, руках и лице. И в отличии от остальных он был действительно Большой. Он был могуч, как огнекот, и смотрел на всех с ехидной улыбочкой. Когда я откусила охраннику палец, этот человек смеялся громче всех. Мы кое-как познакомились — его звали Шонофарел. Он же научил меня паре-тройке слов на языке больших людей.

Потом мы приехали в ещё один город больших людей. Они жили там, и какая-то часть города действительно была восстановлена. Город стоял на реке, его окружала высоченная стена. Диких зверей там не было, Призраков, насколько я могла судить, тоже.

У ворот клетки сгрузили, и несколько дней круглый человек что-то призывно кричал прохожим: иногда кого-то выводили из клетки и передавали прохожему, а он вручал круглому человеку какие-то круглые блестяшки. Меня заковали в цепи и вывели на деревянный помост. Круглый человек издевался надо мной, как умел, а я, как ни старалась, не могла дать сдачи. Он бил меня кнутом, давал другим большим людям рассмотреть меня повнимательнее: тогда я поняла, что они вообще не знают о нашем существовании, раз смотрят на меня, как на диковинку. Меня раздевали, и мужчины уважительно цокали языками: я не против похвалы, но это вызывало у меня отвращение — мужчины больших людей не умеют ни любить, ни говорить, что любят. Других женщин в клетках они тоже нахваливали, но держались бедные ещё хуже, чем я. Немудрено: нельзя так прикасаться к женщине, если она этого не хочет.

Ночи я проводила в большой деревянной комнате, где от других моих собратьев по несчастью было душно и тесно. Шонофарел иногда болтал со мной. С ним обращались гораздо лучше. Он объяснил: таких, как мы называют словом «раб», а круглый человек — торгует нами. Торговля — довольно интересная вещь: есть какой-то предмет, или раб, или услуга; один человек отдаёт это второму, а второй отдаёт первому те самые круглые блестяшки, которые называются «деньги». Деньги же можно поменять почти на все, что угодно, но разные вещи стоят разное количество денег. Шонофарел сказал, что он могучий воин (кто бы спорил), а потому — стоит очень много денег, а если с ним будут обращаться плохо, то он испортится, и круглый человек получит за него меньше денег. Он также сказал, что я, наверное, тоже стою очень много, потому что я, как он выразился, «мутант», то есть большая редкость. Причём всё, что я умею, не имеет значения: важно лишь то, что я — редкость. Оказывается, большим людям становится хорошо, если они обладают чем-то, чем не обладает никто или почти никто другой: то, что я могу незаметно проникнуть куда угодно или завалить крокубийцу с двухсот метров в глаз, их не интересует.

Те женщины в клетках, как он сказал, стоят тем дороже, чем они моложе и красивее. Как по мне, так они все были красивы — особенно в области груди: будь мы в других условиях, я бы умерла от зависти. Покупают их затем, чтобы любить их, даже если они не согласны. Большие люди — очень странные: кому понравится любить женщину, если она не согласна?

Мужчины в клетках были либо воинами вроде Шонофарела, либо теми, кто делает для хозяина особо трудную и грязную работу, не получая за это деньги — те люди, которые не называются рабами, обычно их получают. Тот, кто купил раба, обращается с ним либо хорошо, либо — как со зверем, но в любом случае — отнимает его свободу. Шонофарел не волновался об этом: в его силах было убить хозяина голыми руками и сбежать. После этого он планировал снова быть воином, но быть свободным и получать за свою службу деньги.

У меня голова шла кругом — в племени всё было гораздо проще. Был Вождь — лидер, командующий нами. Был Шаман — борец с Призраками и кладезь мудрости. Были касты: Воины, Искатели, Земледельцы и Жестянщики. И не было никаких рабов. Не было и денег: по всему выходило, что это довольно удобная штука, но Шонофарел предупредил, что деньги могут свести с ума.

Я очень сильно скучала. Шонофарел говорил со мной и успокаивал, он был очень добр, хоть и посмеивался надо мной. Остальные рабы были так измотаны, что не обращали на нас внимания.

Оказывается, большие люди могут быть добрыми и хорошими, но таких очень мало, и их никто не любит.

На пятый день я услышала, как с круглым человеком говорит какая-то женщина: она говорила так тихо, что я просто не могла услышать её за всем этим гомоном (большие люди — очень громкие), но почему-то я её прекрасно слышала. Её голос показался мне смутно знакомым. Вскоре ко мне вошёл человек, чьё лицо было скрыто тканью. Он пытался что-то мне сказать, но я была до того зла, что не послушала. Потом оказалось, что этот человек — шаман. Он шагнул, пропал, появился в моей клетке, схватил меня, а потом мы оказались на улице. Я испугалась, сбила его с ног и убежала.

* * *

Так я и оказалась, в подземельях этого города. Жизнь налаживалась. В городе очень много торгуют, но денег у меня не было, так что всё необходимое я воровала. За последние две ночи я стащила просторную светло-серую одежду, платок, который они наматывают на голову, громовой жезл, несколько стрел к нему и достаточно еды, чтобы наконец отъестся досыта. Сырое мясо, конечно, не очень вкусное, но разводить огонь было рискованно. Я уже пришла в себя — даже плакать больше не хотелось, хотя всё равно очень грустно. Что мне было нужно, так это добраться обратно до Багдада, а ещё наверное — встретить того шамана и извиниться. Я думала, что возможно мы подружимся, и он мне поможет.

Старик ухмыльнулся в свою косматую седую бороду и покачал головой.

— Молодой человек, — сказал он с искренней теплотой в голосе, — Когда я был в вашем возрасте, я не позволял себе быть таким категоричным. Что это за однозначные суждения?

— Вот только не надо мне тут щеголять возрастом. Вы не в том положении, чтобы увиливать от ответа.

Аббас ад-Дин ибн-Абдуллах аль-Ахав, Верховный Инквизитор Междуречья и мой непосредственный начальник выглядел спокойным, как сытый лев. Но я по опыту знал: спокоен он не бывает никогда. Никаких почестей пленнику, даже такому дорогому, он не оказал — мы сидели в обычной комнате для допросов: эти двое — друг против друга, я — в отдалении, как свидетель и охранник. Аль-Ахав вообще не привык миндальничать ни с кем, а его непримиримость уже успела стать легендой. Из-за этого наши отношения с братьями-христианами сейчас хуже, чем когда-либо; из-за этого же Ад-Дивания вот уже пять лет остаётся самым спокойным и безопасным местом во всём Междуречье. Инквизиция была здесь всегда, даже до Войны: именно поэтому этот город — единственный, сохранивший своё довоенное имя.

— Я застал двух ваших предшественников, и поверьте, они не позволяли самоуверенности ослепить себя.

Мягкая отеческая улыбка не сходила с губ старика. Я знал, что он проделал долгий путь по пустыне и был довольно грубо схвачен, но его одежды выглядели всё такими же аккуратными, и были такими насыщенно-бирюзовыми, как-будто их только что покрасили.

— Не обольщайтесь, — продолжил он, — Я здесь не потому что вы меня «поймали», а потому что я хочу поговорить с вами.

— Я вынужден повторить свой вопрос, — Аль-Ахав поудобнее уселся на своём стуле, слегка чиркнув по полу деревянной левой ногой. — Ваша коллега, Сара умм-Мунтасир бинт-Хармонт аль-Инанна аль-Пирсон, проникла в Багдад, обнаружила местное население и обратила его против нас.

Мало кто использовал полное имя этой женщины — мало кто вообще знал её полное имя. Все знали, что она родом с базы ВВС Хармонт, все знали, что её прозывают Инанной в честь языческой богини-поработительницы, но лишь единицы знали, что у неё есть сын. Что это за человек, кто он, как выглядит, и сколько ему лет, знал только сам Аль-Ахав.

— В связи с этим у меня даже два вопроса. Первый: что вы знаете про аборигенов Багдада? Второй: чего вы планируете этим добиться?

— У вас есть доказательства, что Сара к этому причастна?

— Нам удалось поймать одну из этих неверных, — Верховный Инквизитор мельком взглянул на меня, а я в очередной раз еле сдержался, чтобы не скривить лицо. Нехорошо вышло с этой Люси. Намечается очередная разборка сильных мира сего, а девочка попалась прямо между молотом и наковальней. Оба собеседника оставались невозмутимы:

— Мне удалось найти на ней следы направленного магического воздействия. С чего это вдруг трусливым дикарям, прячущимся в своих норах, очертя голову бросаться на хорошо вооружённый отряд?

Кроме этого Аль-Ахав проделал действительно умную вещь: он отослал пленницу в Сапфир — ближайшее от Урука поселение — с невольничьим караваном. Сару Пирсон он знал хорошо: хоть для него она, как и остальные маги, была опасной неверной, он признавал за Сарой высокие моральные качества. Аль-Ахав предположил, что, использовав девушку, как пешку в своей тёмной игре, Сара поспешит искупить вину при первой же возможности. Через несколько дней наши агенты доложили, что Сара была в Сапфире и пыталась выкупить Люси, которой удалось сбежать как раз в процессе торга.

— Мало того: — аль-Ахав пошёл в наступление. — Мы отослали её в Сапфир, где Сара пошла на сделку со своей совестью, попытавшись даровать этой неверной свободу. Ей это не удалось, хотя пленница всё равно сбежала. А мои ребята это видели.

Старик тяжело вздохнул:

— И вновь я вынужден повторить свой ответ: нет — ни я, ни другие члены Пути не знают ничего про этих, как вы изволили выразиться, дикарей; и нет, мы ничего не планируем, а госпожа Пирсон, если и была там, то по своей воле, не посовещавшись с нами. Но эту версию можете отмести сразу, поскольку…

— Довольно! — прорычал Аль-Ахав. Уперев руки в стол и звонко щёлкнув деревянной ногой по полу, он встал, нависая над стариком, и его тень словно увеличилась и сгустилась. — Вы, похоже, не понимаете, в каком положении находитесь. Аллах хранит эту землю от вашей проклятой ворожбы, и сейчас вы — просто дряхлый старик, и мои парни уже складывают костёр!

Старик погрустнел:

— Ну, не знаю насчёт магов других дисциплин, но от моей проклятой ворожбы вас защищают свинцовые стены этой комнаты, клетка Фарадея, несколько генераторов электро-магнитного поля, и антипространственный излучатель Абдурахмана-Хокинга, разработанный, между прочим, при участии моего деда.

Мы оба округлили глаза: как он всё это унюхал?

— Это безобразие стояло здесь ещё за много лет до вашего рождения. Признаться, первый раз я довольно долго искал обходной путь, но тогда мне хотя бы предложили чаю…

Аль-Ахав побагровел — чаю ему, видите ли, захотелось! До него наше противостояние с магами напоминало шахматную партию — он же стремился превратить его в войну на уничтожение.

По сути, пять лет назад, после его прихода на руководящий пост, почти ничего не изменилось: рутина осталась той же. В деревне или в городе кого-то изгоняют, бьют камнями, порицают за непохожесть. Гадко? Гадко. Несправедливо? Разумеется. Наши закрывают на это глаза, а Путейцы — тут как тут. Ну чем не молодцы?

А на соседней улице опьяневший от свежеоткрытой силы дебил устраивает фаер-шоу с кебабами из человечины — и где эти хлопчики, а? Нет их — тут приходится справляться нам.

Вот и грызлись на этой почве, но все понимали: без Инквизиции преступность подскочит до заоблачных высот, а без Пути новые поколения магов начнут распоряжаться своей силой как попало, а это — ещё опаснее.

Не рискнул бы назвать Аль-Ахава глупцом — он вовсе не глупец. Но каждый раз, когда разговор заходил о магах и противодействии им, каждый раз я понимал, что наша цель для него — что-то побочное, приятное дополнение. Каждый раз в его глазах рано или поздно появлялся безумный блеск, а разговор сводился к одному человеку — Саре Пирсон. Что связывало Аль-Ахава с этой женщиной, не было известно никому, кроме него самого.

Старик наградил его очередным сокрушённым вздохом в духе «эх, молодёжь» и исчез. Вместе со стулом, на котором сидел. Через пару секунд он снова появился, раздражённо вытряхивая из бороды песок.

— Блин, а там довольно ветрено… Господин Аль-Ахав, сядьте, успокойтесь и послушайте меня. Пожалуйста. Это очень важно.

Как бы азартен он не был, аль-Ахав умел проигрывать. Он спокойно сел, его лицо превратилось в непроницаемую маску. Одному Аллаху ведомо, что скрывалось под ней.

— При всём уважении, такое рвение в её поимке не вернёт вам ногу, — каким бы интеллигентным не казался старый волшебник, он всё же не упустил случая поддеть того, кто только что принял поражение с достоинством.

Глуп тот, кто скажет, что Коран — не величайшая из книг. Тем не менее не Коран поставил меня на путь хорошего человека. Эту, первую в своей жизни книгу, я сначала услышал в детстве в качестве сказки на ночь, а затем — перечитал сам. «Властелин Колец». Многое можно рассказать об этой книге, но главное в ней было то, что все герои в ней были однозначными. Не одноплановыми, нет — однозначными. У каждой медали там была только одна сторона. Гэндальф — мудрый наставник; Арагорн — благородный витязь; Фродо — храбрый малый; Саруман — злодей; Саурон — ещё больший злодей, и так далее.

За всю жизнь я ещё ни разу не встретил ни одного человека, у которого была бы только светлая или только тёмная сторона. И о Аллах, как же это сложно — жить в мире, где у каждой медали — больше одной стороны. Взять того же старика: мудрый, начитанный, вежливый — враг. Или аль-Ахава: лучший в своём деле, но положа руку на сердце — одержимый. И сам я: скорее герой, чем злодей — а хотелось быть просто героем.

— В любом случае речь не об этом, — Старик одновременно небрежно и изящно выхватил прямо из воздуха толстую кипу бумаг — теперь ему ещё и покрасоваться захотелось. — Последние несколько дней я провёл в районе Невидимого Солнца, изучая его активность, и вот, что мне удалось обнаружить, — Старик положил бумаги на стол. — Посмотрите эти выкладки на досуге. А если вкратце…

Старик поудобнее сел, набирая воздуха в грудь.

— Невидимое Солнце, как вы знаете, — портал. Куда он ведёт, неизвестно, но к этому мы вернёмся позже. Ясно только, что оттуда выходят ужасные твари, представляющие опасность для всего Междуречья. Портал, как нам удалось установить, открывается спорадически, но всегда — на один и тот же срок: шесть минут и сорок две секунды. Теперь: некоторое время назад портал потерял активность на довольно продолжительное время. Затем начался новый период активности: первого июля, в 17:00. Второй раз портал открылся ровно через пятнадцать дней — шестнадцатого июля в 17:00. Сегодня — двадцать первое июля: ещё вчера и я, и, уверен, ваши передовые посты засекли увеличение активности, предшествующее очередному открытию, которое по моим подсчётам случится двадцать четвёртого июля в пять часов утра. Улавливаете мысль?

— Учащается… — еле слышно сказал аль-Ахав. Он ухватился за эту мысль и теперь пребывал в глубоком раздумье.

— Да не абы как, а по параболе. Первый период между открытиями — один миллион, двести девяносто шесть тысяч секунд. Второй — вдвое меньше: шестьсот сорок восемь тысяч секунд, далее — триста двадцать четыре тысячи. Каждый раз портал открывается на четыреста две секунды. Проведя несложные расчёты, я пришёл к неутешительному выводу: меньше, чем через неделю период времени между открытиями портала превысит тот период времени, на который портал открывается. Думаю, мы оба понимаем, к чему это приведёт. Не знаю, чем это вызвано, но нам всем необходимо забыть про вражду и готовиться.

Ясное дело, к чему. Портал будет открыт постоянно.

— И на сей печальной ноте я позволю себе откланяться, — сказал старик и исчез. Теперь уже окончательно.

— Низаметна.

Я не видел лица Люси, но судя по голосу, она улыбалась.

— Что значит незаметно?!

— Ну… что? Мая слово знай. Ни-за-мет-на, — она словно аккуратно выложила слово из кирпичиков.

Я перешёл на громкий шёпот: абы-кого сюда не пускают.

— Ты хоть знаешь, что я тут не один такой? Тут все, как ты выразилась, — шаманы. Тут у каждого охранника в рукаве по… по… я ваще хуй знает, на что они способны!

— Кто знай?

— Не важно, — О Аллах, она ведь потом начнёт спрашивать, что значит это слово… — И ты смогла проскользнуть мимо них?

Люси выглядела смущённой:

— Ну… да.

Я потёр виски пальцами. Вообще-то я был рад её видеть, но Урук — достаточно закрытое место: людей без магического дара сюда просто так не пускают. Так что и Люси, и мне грозила опасность.

— Так, погоди-ка, давай посмотрим, всё ли я правильно понял. Ты вышла из Сапфира…

— Да.

— Ночью…

— Ага.

— На своих двоих пересекла опасный участок Пустоши, где путника поджидают хищники всех мастей…

— Мая стриляй харашо, — самодовольно ответила Люси. Только теперь я заметил, что у неё за спиной висит длинная винтовка.

— Ла-а-адно… Потом ты абсолютно незаметно — на открытой местности — подобралась к городу, часовые на стенах которого видят на многие километры вокруг и способны обнаружить любое живое существо даже по его мыслям…

— Э-э-э… да… — Люси, похоже, только начала понимать, что проделала нечто невозможное.

— После этого ты незаметно проникла в город, пробралась на стену и, избегая всё тех же постовых, каким-то образом нашла меня. Так?

— Да.

— Тут что-то не сходится.

— Куда?

— Это фигура речи.

— Фигура?

О злая ирония! Выражение «фигура речи» само по себе также является фигурой речи. Я засмеялся.

— Эй! — Люси уже собиралась обидеться, но вдруг посмотрела на что-то у меня за спиной.

Ну всё, — подумал я, — Нашли нас. Теперь придётся отвечать на туеву хучу вопросов…

— Белая женщина.

Я обернулся: за моей спиной стояла Сара Пирсон. Но на меня она почти не обратила внимания: её взгляд был прикован к Люси.

— Ана сайедун ю хайерин, Инзыскайвиздаймондс. Бат джиммия мач сааб зен ю атакид, — всё же меня Сара из беседы не исключала, поскольку в моей голове тут же появился перевод: «Я рада, что ты в порядке, Внебесахсалмазами. Но всё гораздо сложнее, чем ты думаешь».

Я изумился: откуда она знает их язык? И почему назвала эту девушку по-другому?

Это смесь арабского, сорани, английского и русского. Арабский и английский — основные, оба эти языка Сара знает. Единожды соприкоснувшись с разумом одного из Маленького Народа, телепат её уровня вполне способен проанализировать и понять структуру языка.

Вот только что за привычка объяснять это телепатически, а не словами?

Даже в этот ранний час лицо Сары было скрыто, хотя вот уж кто-кто, а один из самых ярых антиклерикалов Урука уж точно не станет жить по Шариату.

— Имэда ю садик? — Люси выглядела встревоженной.

Сара развернулась поманив нас за собой:

— Ей кажется, что мы знакомы: отчасти так и есть. Пошли, мне нужно многое вам рассказать.

* * *

Кабинет госпожи Пирсон абсолютно точно не был похож на женскую комнату. Восьмиугольное помещение было убрано весьма скромно. У восьми стен была поставлена только самая простая мебель: односпальная кровать, шкаф, несколько книжных полок, стол со стулом. Единственным украшением комнаты, не считая стрельчатых окон с шикарным видом на город, было висевшее на одной из стен огромное полотнище со странным узором: горизонтальные полосы — белые и красные, — и на их фоне — в левом верхнем углу — синий прямоугольник с белыми пятиконечными звёздами.

Хозяйка указала нам на стулья. Мы уселись: она — за столом, мы — напротив.

— Ой, Басир! — тихо воскликнула Люси, указывая на полотнище, — смотри, древняя вещь! Вещь из сильной песни!

— В смысле?

— О-осэйкенъюси-и-и… — начала Люси неуверенно.

— Это я потом объясню, — остановила её Сара, — слушайте внимательно, пожалуйста.

Мы замолчали. При входе Сара наконец-то обнажила голову, и теперь я видел, что на её лице написано волнение.

— Люси… другие попытаются от тебя это скрыть, но, как по мне, так это слишком важно, чтобы скрывать. Ты ведь знаешь, рядом с чем вы живёте?

— Страшная Дверь?

— Ну, пусть так. Страшная Дверь иногда открывается, и из неё выходят Демоны. Ты когда-нибудь видела это?

В предчувствии плохих новостей Люси совершенно растеряла свою браваду.

— Д-да…

— И как Демон выглядел?

— М… мая мало-мало видел. Демон пуля убивай нету, шаман бейся. Шаманы приди, Демон праганяй.

Оказывалось, что их «шаманы» тоже могут одолеть эту неизвестную хрень. Демон, как мне объяснили, может быть убит или ранен только магией или молитвой, что суть — одно и то же. Значит шаманами Маленький Народ абы-кого не называет: среди них тоже есть маги.

— Прекрасно, но всё же: как он выглядел?

— Н-ну… он был… как огнекот. Бальшой, читыри лапы, зубы…

— Вот именно. Огнекот — мутировавший лев — один из самых опасных хищников Пустоши. Демон принял его форму, с некоторыми дополнениями. Когда инквизиторы-мусульмане встречались с демонами, они видели ровно то, что описано в Коране: джиннов. Членам христианского крыла Инквизиции приходилось иметь дело с огромными рогатыми гуманоидами.

— С кем? — в очередной раз не понял я. Сара имела прекрасную привычку копировать стиль речи собеседника. Но когда разговор шёл больше, чем с двумя людьми, разговаривающими по-разному, она испытывала с этим трудности.

— С человекоподобными существами, не суть важно. Но чаще всего те Демоны, которым удавалось прорваться за кордон Инквизиции, выглядели именно как огнекоты. Знаете, почему?

Мы не имели ни малейшего понятия.

— Потому что Демоны не имеют постоянного воплощения, а выходя в наш мир, принимают форму в зависимости от того, кто первым их увидел. Так для Маленького Народа это — огнекоты, их самые страшные враги, для мусульман — джинны, для христиан — черти. Демон выглядит ровно так, как первый увидевший его представляет себе Зло, а первыми их чаще всего замечают именно твои соплеменники, Люси.

Что за путаница с именами? — в очередной раз подумал я.

— У неё два имени. В честь одной довоенной песни. Так о чём это я… итак, Люси, ты уже поняла, что у меня плохие новости. Извини, но для начала мне придётся прояснить ещё кое-что. Сейчас это может показаться вам неважным, но эта… теория тесно связана с природой портала. Давным-давно, ещё в позапрошлом веке, на свете жил очень известный учёный и гораздо менее известный мистик — Карл Густав Юнг. Он предложил теорию о так называемом Коллективном Бессознательном — плане бытия, в котором собраны все образы людских мифологий и религий, всё, что когда-либо порождала людская фантазия. Поскольку в те времена магия всё ещё отсутствовала в Мире, мистическую часть его теории отвергли, как ненаучную. Удивительно, что после открытия первого портала в Дублине, о ней так и не вспомнили…

— То есть вы хотите сказать, что на той стороне портала находится как раз это самое… Бессознательное?

— Именно. И оно было всегда, с тех самых пор, как первый человек изготовил первые краски и нарисовал первую зверушку на стене пещеры.

— Погодите, но разве…

— Нет, не из глины. Но мы сейчас говорим не о происхождении человека. Итак, портал ведёт в Коллективное Бессознательное, как мы считаем. Какая-то энергия заставляет его открываться, и более того — придавать его обитателям форму. В итоге мы имеем не дверь, а магический конструкт, способный оказывать на этот мир любое воздействие, если им правильно управлять.

— То есть вы хотите…

— Нет! — жёстко отрезала Сара. — Риск слишком велик, я не собираюсь использовать портал. Но другие могут. В связи с этим ещё кое-что: твой руководитель, Гассан аль-Абдурахман ибн-Хоттаб, обнаружил, что портал перестал открываться в случайном порядке.

— Так он вернулся?

— Да. Портал начинает открываться всё чаще.

Люси вздрогнула.

— По его прогнозам через неделю портал откроется на неопределённо долгое время. Он стабилизируется. Не говоря уже о том, что всему Междуречью угрожает страшная опасность в виде демонов, ещё большую опасность представляют те, кто захочет воспользоваться порталом для своих целей. Люси, ты здесь не случайно: я позволила себе нарушить некоторые из наших правил, чтобы привести тебя сюда.

Я посмотрел на Люси. Там, возле самого портала, жил её народ. Какими бы молодцами не были их шаманы, вряд ли они могли справиться с постоянным наплывом демонов, которым ещё неизвестно, что нужно. И теперь на её плечи, похоже, возлагалась какая-то важная миссия, раз одна из сильных мира сего привела её сюда. Тёмные очки Люси оставила — в комнате всё же было довольно светло — но было видно, как она побледнела. Её губы приоткрылись — она хотела что-то сказать, но не могла выдавить из себя ни слова.

— Раз уж обстоятельства сложились таким образом, что Маленький Народ в твоём лице встретился с нашим миром, а мы хотим снизить потери и собрать все силы перед стабилизацией портала, я хочу, чтобы вы поняли, что не все Большие Люди — враги. Наша с Басиром операция по твоему спасению была не просто жестом доброй воли. В отличии от Инквизиции, мы не боимся чужаков: если в Пустоши обнаруживается новый народ, мы стремимся наладить контакты. И ты нам в этом поможешь.

— Твая памагй праганяй демон?

— Разумеется. Это в интересах всего Междуречья.

— Сара-эфенди, а я-то тут при чём?

Она не ответила. Её взгляд устремился нам за спины. Мы обернулись: там стояли двое.

Одного из них я уже видел, только не вблизи: он был высок и широкоплеч, гладко выбрит, с острым орлиным профилем; его светло-серые глаза светились уверенностью и силой. Одет он был в длинный халат и тюрбан, словно сплетённые из красных и жёлтых лент. Джихад ибн-Бадия аль-Феанара — руководитель факультета энергетической магии — был красив, как ангел, могуч, как лев, и харизматичен, как довоенная кинозвезда; увидев третью подряд девушку-энергетика, влюблённую в него без памяти, уже в первый день, я перестал удивляться. Удивляло меня то, что между ним и Сарой — его ровесницей — похоже, ничего не было.

Вот уж это точно не твоё дело, мальчик!

Чёртовы телепаты…

Вторым, судя по описанию, был наш руководитель. Он действительно был очень стар: его лицо украшала длинная седая бородища. Одет он был так же, как первый, только — в синее и бирюзовое. Его глаза были такими же бирюзовыми, по крайней мере — выглядели такими: старшие однокашники рассказывали, что Старик имеет неистребимую страсть к мелким трюкам. В частности: Старик не стоял, он появился вместе со стулом, на котором сидел. Эти трюки, вкупе со всем остальным, делали его похожим на ехидного дедушку, не упускающего случая пошалить на пару со внуками.

Мы встали. Я поклонился им; Люси, понаблюдав за мной, торопливо повторила мой жест. Эти двое точно не входили, дверь не открывалась: они просто появились в кабинете.

Сара встала:

— Даже сильнейшие чары не смогут защитить это место от вас, если вам нужно поговорить.

* * *

— Имея ввиду нежелательность вовлечения учеников в дела руководства, — начал Старик менторским тоном, — и недопустимость телепатического воздействия выше оговоренного уровня на учеников и сотрудников, я считаю единственно верным оставить нашего нового ученика и госпожу…

— Инзыскайвиздаймондс, — подсказала Сара. Ей явно не нравился такой неожиданный визит коллег.

— Хм… Инзыскайвиздаймондс здесь.

Двое руководителей уже сидели напротив Сары. Мы с Люси стояли в стороне, у стен.

— Согласен, — начал аль-Феанара. — Раз уж вы втянули их в историю, они хотя бы должны знать, что это за история. И кстати: что эта бессильная делает здесь?

— Видите ли, госпожа Пирсон приняла решение осуществить серьёзный внешнеполитический манёвр, довольно удачный кстати, не обговорив его с нами, — ответил Старик, адресуя реплику скорее Саре, чем аль-Феанара. — В районе Невидимого Солнца обнаружился новый народ, и госпожа Пирсон поспешила предпринять всё возможное, чтобы наладить с ними отношения.

— С бессильными? — иронически перебил аль-Феанара, — Сара, вам следовало бы налаживать отношения с другими магами, а не с бессильными.

Люси была неприятно удивлена: похоже, она наконец поняла, что речь идёт о ней. Бессильные, значит… этот аль-Феанара круто взял.

— Независимо от того, с кем вы налаживали отношения, госпожа Пирсон, вам следовало обговорить это с нами, чтобы не привлечь внимание Инквизиции, — добавил Старик.

— Они охотятся на Маленький Народ, как на диких животных! Эту девушку они продали в рабство. Нельзя допустить, чтобы это продолжалось.

— И именно поэтому вы поставили их как заслон между Невидимым Солнцем и Инквизицией? — ехидно спросил аль-Феанара.

Воцарилась тишина. Да уж, какая тут любовь: разговор Сары и аль-Феанара напоминал скорее поединок на мечах. Старику едва удавалось их сдерживать.

— Это очень серьёзное обвинение, — проговорила Сара так ровно и чётко, что мне стало холодно.

— И, боюсь, небезосновательное. Ввиду опасности, нависшей над всеми нами, я передал свои прогнозы господину аль-Ахаву…

Сара поджала губы и что-то пробурчала.

— …потому что Аллах видит, этот выскочка совершенно некомпетентен. Агентам Инквизиции удалось обнаружить следы вашей деятельности. Я всё отрицал, но когда дело касается вас, аль-Ахав становится удивительно собран.

— Думаю, всем уже понятно, ради чего мы все здесь на самом деле, — аль-Феанара снова перехватил разговор. — Портал. Он стабилизируется и станет способен управлять реальностью по велению кого угодно. Что сейчас важно, так это выяснить, кто из нас чего хочет.

— Снова камень в мой огород? — красивое лицо Сары скривилось в горькой усмешке.

— В том числе, — парировал аль-Феанара.

— Сказал человек, называющий всех подряд бессильными и стремящийся построить рабовладельческую утопию.

— Счастье всем, даром, и пусть никто обиженный не уйдёт. Вы такая же, просто умеете врать.

Старик приложил ладонь к лицу и сокрушённо вздохнул:

— Даже идиот вроде аль-Ахава способен победить того, кто цапается по поводу и без!

— А вы что предлагаете? — на поле брани, пусть даже словесной, аль-Феанара чувствовал себя, как дома. — Просто упустить эту возможность и дальше сидеть на попе ровно? Я повторяю свой вопрос: кто чего хочет? Аль-Ахав хочет закрыть портал, верно?

— Да знаю я, чего он хочет, — огрызнулась Сара. — Меня. Он — маньяк, от него нужно просто избавиться, и тогда у Инквизиции, возможно, появится более здравомыслящий лидер.

— А с чего это началось? — ехидно спросил аль-Феанара. Судя по всему, он знал, с чего.

— Это к делу не относится, ты, чёртов наци! — воскликнула Сара, хлопнув по столу.

— Хорошо, мы выяснили, что аль-Ахав хочет реализовать свой эротический сон, — продолжил глава энергетиков, нарочито проигнорировав её выкрик, и чуть не облизываясь. — Если среди его подчинённых найдётся кто-нибудь более-менее смелый и разумный, он пожелает, чтобы портал закрылся. Не знаю, впрочем, сработает ли это.

— Вы до сих пор не сказали, чего хотите сами? — Сара не сдавалась.

— Мне скрывать нечего. Я хочу, чтобы никто из магов не был ограничен законом сохранения энергии. Тогда мы сможем захватить Междуречье и установить свои порядки. Гассан-эфенди, скорее всего, хочет просто закрыть портал и снова вогнать этот мир в застой, упустив шанс на всякие перемены.

— И предотвратив ещё одну войну, которая может стереть этот мир в порошок, — жёстко возразил Старик.

— Трактуйте это по-своему, воля ваша. А Сара-эфенди, что бы она ни говорила, хочет не закрыть портал, а использовать его, чтобы построить… как там говорилось? — он взглянул на флаг, — Страну свободных и обитель храбрых, верно? Тотальная реморализация: вы хотите сделать всех хорошими, сами не представляя, как это должно выглядеть. Вы хотите построить утопию: как и я. Я уважаю вашу цель, но вы врёте и окружающим, и самой себе. Будьте честны, и я буду рад видеть вас на своей стороне.

— Мои предки годами очищали этот мир от таких, как ты, — процедила Сара. — Мы все помним историю: именно такие, как ты за фасадом доблести и непогрешимости скрывали газовые камеры и ямы с трупами!

— Именно такие, как вы, Сара-эфенди, считали, что творят великое благо, забрасывая этот мир Бомбами.

Мы с Люси переглянулись: она и сама была в шоке от того, как эти двое любят поругаться, и сколько скелетов вмещают их шкафы.

— Довольно! — старик резко встал со стула. — Через неделю начнётся чёрти-что, а вы ведёте себя, как малолетние имбецилы!

Я слышал довольно много ругательств, но «имбецил», было чем-то новым. Сара и аль-Феанара, уже готовые перейти на мат, тут же заткнулись.

— Мне плевать, даже если вы двое сейчас подерётесь или займётесь любовью, я не намерен продолжать переговоры, пока вы оба не успокоитесь! Басир, Инзыскайвиздаймондс, вы идёте со мной.

Я даже не сразу понял, что мы переместились. Комната, в которой мы оказались, была такой же восьмиугольной, только обставлена была по-другому. Тут было гораздо темнее, стены были увешаны богатыми коврами, книжных полок было гораздо больше. Стола не было — посреди комнаты стоял низенький столик, окружённый подушками. Мы с Люси всё ещё пребывали в растерянности.

— Что это было? — спросил я наконец.

Старик устало уселся на подушку:

— Политика, тьху!

— Что? — переспросила Люси. Слово было ей незнакомо. Старик скорее думал вслух, чем говорил с нами:

— Эти двое так любят играть в эту свою «политику», что у нас тут теперь политические партии. Сара возглавляет демократическую, Джихад — национал-социалистическую, а я, как они утверждают, республиканскую. Ишь, ярлыков навешали… идиоты… да вы садитесь-садитесь…

Мы сели.

— Чаю? — при этих словах Старика от стены отделилось человекоподобное существо из мрамора.

— Ой, Камень-Люди! — восихищённо воскликнула Люси.

— Это голем. Живы будем, научим… — Старик всё ещё пребывал в своих мыслях. Не обращая на нас внимания, голем поставил на столик тонкие фарфоровые чашки и налил нам чаю. — Власть… сила… они меняют людей. Эти двое были бы счастливы вместе, если бы не цеплялись за эту свою… политику, — Последнее слово Старик выплюнул. — Только дорвались до должности, и ну играться. Ещё и меня в это втянули.

— Но… Белая Женщина… Сара. Её хароший люди, её добрый люди…

— Да, но она глубоко несчастна. Басир, скажи… когда ты увидел её впервые, ты ведь тут же ей доверился, не так ли?

— Ну… она вызывает доверие, и…

— А когда ты увидел этот шрам у неё на щеке: захотелось ли тебе убить того, кто его оставил?

Я проанализировал свои воспоминания. Да, так и было. Странно…

— Да.

— Сара Пирсон получила слишком большую силу в слишком юном возрасте. Она не может контролировать её полностью. Поэтому все, кто находится с ней рядом слишком долго, подпадают под её влияние. Между тем она выросла в Хармонте, а это — кусочек США вдали от США. Она была воспитана на идеалах свободы и равенства, и то, что её сила порабощает всех против её воли, доставляет ей душевные муки. Люси права, она действительно хороший человек, более того: она — средоточие всех американских идеалов. Предприимчивая, храбрая, терпеливая; хочет всё, прямо здесь, прямо сейчас. Она хочет построить здесь демократическое государство по образцу довоенных Штатов. Американская мечта… чего бы Сара не хотела, она хочет этого искренне. Вот только такой неосмотрительный идеализм превращает её в идиотку.

— А аль-Феанара?

Старик совершил лёгкий жест, выхватив из воздуха книгу, и протянул её мне. Я взял и посмотрел на обложку.

— Так го-во-рил за… За-ра-ту… стра. Какой Заратустра?

— Это его настольная книга. Но, трактуя её, он допустил ту же ошибку, что допускают многие её читатели, хотя и в его словах есть резон. У него всё просто: маги лучше людей, ведь людское правление привело этот мир к гибели. Поэтому маги достойны править, а люди не заслуживают ничего, кроме рабства. Звучит погано, однако он умеет обосновать свою позицию, и у него, к сожалению, уйма последователей.

Старик посмотрел в окно, где уже начало светать.

— Значит, решим так. Басир: иди на занятия и не заикайся о том, что было сегодня утром. Люси, твоё пребывание должно оставаться в тайне, так что тебе лучше остаться у меня в кабинете. Я постараюсь ответить на ваши вопросы, но вечером.

Я поклонился и вышел, пытаясь уложить всё это у себя в голове.

— Надо бижать! Прудепри… тьфу! — я бросилась к старику, как только дверь за Басиром закрылась.

Старый шаман оставался невозмутим и продолжал сидеть на коврике, попивая что-то коричневое из тонкой кружки. Он смотрел на меня с грустной улыбкой. Ещё никто кроме отца не смотрел на меня так.

— Пре-дуп-ре-дить! — я наконец-то вспомнила слово.

— Наши люди сделают это быстрее, чем вы, девочка моя.

Я всё не понимала: смеётся ли он надо мной, пытается специально сбить с толку, или действительно бережёт?

— Што? Мы?! Мая адин! И не твая! И уже ни девачка!

Шаман подавил смешок, поднеся руку ко рту.

— Люси, прошу, успокойся. Твой народ будет предупреждён об опасности, но ты должна пока оставаться здесь. Твоё появление на людях вызовет слишком сильный резонанс.

— Чиво вызавит?

— Послушай, Люси, наше общество устроено гораздо сложнее, чем твоё племя. Присядь.

Он похлопал ладонью место подле себя. Я поняла, что разговор обещает быть долгим и всё-таки села. Тем более что вид старого шамана действительно успокаивал.

— Такая сложность необходима — уже хотя бы потому, что нас гораздо больше. И она делает своё дело, но от неё происходят и проблемы — например работорговля, частью которой тебе не посчастливилось побывать. Из-за этого же, если много людей тебя увидят, они все отнесутся к тебе по-разному, и это усложнит всё настолько, что лучше бы тебе пока оставаться в тени.

Я не знала, что на это ответить. То, что большие люди делают друг с другом, действительно шокирует, но ещё больше меня добивала именно эта сложность.

— Бедная девочка, вообще без понятия, что тут творится… эх, где же Морган Фримен, когда он так нужен?..

Я уловила в его голосе иронию. За несколько дней вне Метро я уже успела заметить, что большие люди иногда задают вопросы не чтобы получить ответ, а чтобы сделать их элементом разговора.

— Кто такой Морган Фримен?

— А, не важно, он уже давно умер.

— Жалко.

Воцарилась неловкая пауза.

— И… и што тут делать? О, твая — шаман! Твая многа-многа умно гавари, да?

— В принципе — да.

Шаман улыбнулся и щёлкнул пальцами. На его руке появился твёрдый книжный переплёт — он был полураскрыт, и на одной из сторон изнутри я увидела много рядов кнопок. Помощь кого-нибудь из Жестянщиков сейчас не помешала бы…

— Но не так, как ты думаешь.

Он поставил переплёт на ковёр и стал быстро клацать по кнопкам. Вторая внутренняя сторона переплёта, обращённая к нам, загорелась разноцветными огнями.

— Опережая твой вопрос: нет, я туда не залезал. Это тот тип нашего так называемого волшебства, который на самом деле называется технология.

Сторона переплёта изобразила лицо шамана. Он наверное думал, я совсем глупая — дураку ясно, что даже такой могучий шаман в такую маленькую штучку ни за что не влезет. Но обидеться я как-то и забыла: вид того, что оставили после себя большие люди, всегда возбуждал меня — это профессиональное.

— Так. Сейчас мне надо работать, так что я оставлю тебя тут. Пока ты здесь, я воспользуюсь случаем и э… заставлю эту штуку повторить то, что я уже сказал несколько лет назад. Вот эта клавиша, — он показал на длинную кнопку снизу, — заставляет её останавливаться и она же запускает её вновь. Остальные кнопки не трогай, компьютер сделает всё сам.

Внезапно меня поразило одно воспоминание: я ведь довольно часто находила такие штуки! Они так же открывались, но ничего не делали, даже если стучать по кнопкам изо всех сил, а плоские стороны были чаще всего разбиты. Я относила их Жестянщикам, а они, оказывается, понимали не больше моего и просто разбирали их. У меня появилось так много новых вопросов, что я не смогла выбрать один — а старик уже нажал на длинную кнопку и исчез.

Мир вам, милость Аллаха, и Его благословение. Меня зовут Гассан аль-Абдурахман ибн-Хаттаб, это обращение записано третьего декабря две тысячи сто пятидесятого года от Исы. Оно повторено в письменном виде, а также сохранено на всех носителях, какие были мне доступны.

Как вы должно быть заметили, наш мир сейчас находится в довольно затруднительном положении, и это ещё мягко сказано. Вместе с городами, странами и народами Великая Война уничтожила знания как таковые, и довоенная история понемногу забывается. Я не хочу, чтобы это случилось, поэтому собрал все возможные источники и подготовил краткий курс по истории нашего мира до Войны, а также — по истории самой Войны.

Следующие два часа я не могла отвести от «компьютера» глаз. Шаман поступил очень умно: он знал, что люди забудут многое — очень многое — и поэтому начал с самых азов. Не думаю, чтобы они представляли какой-то практический интерес, однако я всё равно заслушалась — настолько это было интересно.

Оказывается, что мы живём на огромном каменном шаре, вращающемся вокруг ещё более огромного огненного шара, и всё это — в абсолютно пустом пространстве! Луна — тоже каменный шар, вращающийся вокруг нашего, и большие люди даже бывали там!

И они, оказывается, не появились просто так, а родились каким-то странным образом, имя которому «эволюция».

Ясно было, что всё это относится к другим областям знания — шаман рассматривал эти темы мельком, явно торопясь перейти к собственно истории.

Сначала большие люди жили ещё хуже, чем мы; ели только сырое мясо, пользовались только острыми палками, а ходили вообще нагишом. Много-много лет — столько, что я даже не знаю такого числа! — прошло, прежде чем они научились добывать огонь, строить дома и всё остальное. Я уже поняла, что они — не боги, но то, как долго им приходилось взбираться к своему величию, шокировало окончательно.

Гораздо подробнее рассказ шамана стал на так называемом «нулевом годе нашей эры». Тогда произошло нечто очень важное, из-за чего время и отсчитывается с этой даты.

В тот год родился некто по имени Иса: один из сильнейших — если не сильнейший — шаман больших людей, исполненный доброты и благородства. Версии разнились: кто-то называл его сыном бога по имени Яхве, кто-то — пророком бога по имени Аллах, кто-то — непонятным словом «бодхисаттва», а кто-то считал его просто хорошим человеком, пусть и немного безумным. Иса говорил большим людям, что нужно любить друг-друга и решать все вопросы миром, но им это почему-то не понравилось, и они его казнили. Видимо именно из-за такого жестокого и непонятного противоречия память о нём жива до сих пор.

Дальнейшая история больших людей изобиловала великими открытиями и такими же великими войнами. Мне приходилось несколько раз останавливать речь компьютера, чтобы уложить всё это в голове: такие огромные промежутки времени заставляли эту историю выглядеть нереальной, и мне то и дело приходилось снова и снова привыкать к мысли, что всё это на самом деле было.

Двадцать шестого июля тысяча восемьсот семьдесят пятого года родился человек по имени Карл Густав Юнг. Именно ему принадлежит теория о так называемом «Коллективном Бессознательном». В своей научной деятельности Юнг зашёл настолько далеко, что современники не понимали и не принимали большую часть его идей, но именно они служат основой для понимания нашего мира.

Описание этого самого Коллективного Бессознательного я уже получила от Сары. Здесь были подробности, и по всему выходило, что это — то, что находится в головах у всех людей, и одновременно — место, возможно лежащее по ту сторону Страшной Двери. Я пыталась представить, как это вообще возможно, но меня отвлёк всё продолжающийся рассказ.

Начинался двадцатый век. В одном веке — сто годов, в одном году — примерно двенадцать лун.

В начале двадцатого века люди устроили такую большую войну, какой ещё не бывало. Её назвали Первой Мировой Войной, потому что в ней участвовал весь мир, и она была первой в своём роде. Эту историю старик рассказал особенно подробно, и легко понять, почему: он хотел показать остальным, что так делать не надо.

Одних только воинов за те четыре года погибло десять миллионов. Ещё восемнадцать были искалечены, а семь — пропали. На компьютере появлялись числа, с которыми я знакома, но лучше бы их там не было.

Если я всё правильно поняла, то миллион — это сто раз по сто раз по сто. Такое огромное число само по себе вызывает трепет, а узнать, что им исчисляются смерти было ещё хуже.

Я остановила речь. Вспомнила Беспечныйангела, и как пришлось душить его, чтобы он умер от удушья, а не от боли. Я вспомнила, каково было мне, умножила это на десять миллионов и заплакала.

Вскоре я уже успокоилась, и могла посмотреть на себя со стороны, и вот, что было странно: даже о Беспечныйангеле я не плакала так, хотя он умер у меня на руках, а те люди — далеко-далеко, и очень давно. Мне даже пришлось заткнуть себе рот, чтобы не взвыть, но не от одной грусти: мне было очень страшно, и я сама не понимала, чего именно испугалась. Впрочем смерть это и так довольно страшно, так что загадки тут нет…

Даже глупый каменный человек по имени Голем понял, что мне очень плохо. Говорить он не умел, зато поднёс мне кружку того, что пил старик — оказалось довольно вкусно. Вскоре я уже была готова продолжать.

Память вернулась ко мне, когда я почувствовала стекающую по вискам кровь: я слишком сильно схватилась за голову и расцарапала её когтями. Пришлось снова нажать на кнопку, чтобы привести мысли в порядок.

При слове «Вторая» я уже поняла, куда ветер дует.

Пятьдесят пять миллионов.

Три картины, показанные компьютером, навсегда останутся у меня в памяти: какой-то человек с глупой причёской и маленькими усиками — Вождь, очевидно — орёт что-то несусветное; горы скелетов, обтянутых кожей; и огромный взрыв, похожий на цветок.

Старик сказал, что это и есть — Бомба. То, что в изобилии падало с неба во время Третьей Мировой Войны.

Если Коллективное Бессознательное — это то, что у людей в головах, теперь понятно, почему оттуда лезут Демоны, а не что-нибудь хорошее.

Двадцатого февраля две тысячи тридцать второго года напряжение достигло своего апогея. В три часа пополудни мирная демонстрация, требующая пересмотра решения по делу Стива Осборна, собралась у Центра Съездов в городе Дублин. Несмотря на мирный характер шествия и на то, что активистов Пути сопровождал мобильный АПИ Абдурахмана-Хокинга, гарантирующий, что магическое оружие не будет применено, начались столкновения. На этой записи отчётливо видно, как некто в оранжевой толстовке бросает коктейль Молотова в сторону полицейского оцепления: какую сторону занимал этот человек, мы уже никогда не узнаем. В историю он вошёл под прозвищем «Конь Рыжий».

Протестующие тут же отключили АПИ, и несмотря на призывы властей города мирное шествие превратилось в бойню, в результате которой появился первый Разлом.

На следующий день город был окружён войсками Пути, Инквизиции и Евросоюза.

Мы никогда не узнаем, что случилось в верхах, но вооружённый паритет долго не продержался. Двадцать второго июня две тысячи тридцать второго года правительство США нанесло ядерный удар по штаб-квартире Пути в Уруке. Благодаря слаженным действиям отдела обороны ракета была отклонена, но к несчастью упала всего в нескольких километрах от Багдада. В ответ на это отдел обороны Пути активировал своё секретное оружие — техномагическую космическую станцию на низкой солнечной орбите, оборудованную постоянным порталом. Создав второй портал в атмосфере, отдел обороны обрушил всю мощь солнца на военные объекты США.

На этом фоне все правительства мира и все региональные отделения Пути рассудили, что победит тот, кто ударит первым. В результате проиграли все.

Общие потери составили девяносто процентов населения планеты, то есть четырнадцать с половиной миллиардов человек.

В тысячу раз больше, чем миллион. Мой мозг просто отказывался понимать такие числа, и спасибо ему за это.

Друзья мои. Если вы это слышите, и если постоянная борьба за выживание в руинах нашего мира ещё не ожесточила вас до конца, я прошу вас: не повторяйте наших ошибок.

Всё это случилось из-за наших худших качеств: жадности, злобы, глупости, жестокости, а главное — страха. Страха за то, что совершив добро, мы получим в ответ зло. Страха за то, что рука дающего будет откушена, и что распахнутое сердце равноценно подставленной спине. Страха того, что милосердие окажется слабостью.

Не бойтесь этого, и что ещё важнее — не давайте другим повода бояться этого. Человечество переживало и более трудные времена, и я верю, что мы ещё восстанем из пепла. А если мои слова вас не трогают, за меня всё скажут числа.

Мир вам.