Wo alle Straßen enden (гет)

Готтфрид проснулся в холодном поту — в очередной раз. Теперь ему снились телята, маршировавшие под "Песню Хорста Весселя"⁽¹⁾. Под бой барабанов, обитых телячьей же кожей, освежеванные, они шли стройными рядами и смотрели на Готтфрида: все, как один, глазами Агнеты.

Он твердо решил, что под каким угодно предлогом попросит переселить его в другое жилье. Пусть оно будет менее просторным, пусть туалет будет на этаже, но оставаться в этой квартире он больше не собирался. А пока вопрос будут решать, попросится к Алоизу. Да и если все пойдет по плану, завтрашнюю ночь и еще несколько он все равно проведет у Агнеты.

Алоиз и правда ждал его на посадочной площадке у дома, наглаженный, свежий и отдохнувший.

— Неважно выглядишь, — отметил он. — Что-то произошло?

— Алоиз, можно, я у тебя пару ночей перекантуюсь? — выпалил Готтфрид.

— А то не так с твоей квартирой?

— Ересь всякая снится, — неохотно признался Готтфрид. — С детства толком снов не видел, а тут как ни останусь — одни кошмары.

— А у Марии?

— Туда я не вернусь.

— Что произошло? — Алоиз нахмурился.

— Ты был прав, — Готтфрид вздохнул. — Она выставила меня взашей.

Он решил умолчать о том, что она при этом говорила. Одно дело — напраслина на него, и совсем иное — хула на Партию.

— Э-э-э нет, брат! — рассмеялся Алоиз. — Зуб даю, она примет тебя обратно. Перебесится — и примет. Главное, дай ей понять, что не позабыл ее. Сегодня же вечером поезжай к ней! Наверняка она и сама по тебе уже скучает.

— Нет, Алоиз, — Готтфрид покачал головой. — Я, кажется, напугал ее вчера.

— Дружище, ну что ты, в самом деле! Она обижена, она злится. Позлится — и перестанет! Покажи ей, что она тебе нужна, ну!

— Не знаю, — Готтфрид решил не продолжать тему. — Давай лучше возьмем сверхурочку и почитаем дневник?

— Посмотрим, как с остальными делами будет, — уклончиво ответил Алоиз. — Что до квартиры — можешь переночевать у меня, но кому-то придется спать на полу, у меня даже дивана нет. И кровать совсем узкая.

Они вышли на парковочную площадку. Туда-сюда сновали сотрудники, где-то поодаль хромал Штайнбреннер — кажется, он на сей раз их попросту не заметил. У проходной Готтфрид задержался, однако постовой не сказал ему ни полслова.

— Простите, для меня не оставляли почты? — уточнил он.

— Арбайтсляйтер Веберн? — уточнил постовой. — Сейчас посмотрю.

Почты не оказалось.

— Не переживай, — подбодрил его Алоиз. — Просто твой вопрос — сущая безделица! Может, он это вообще просто так тогда сказал, а сейчас им все равно, откуда ты знаешь про зараженных! Ты, в конце концов, ученый!

Стоило Готтфриду войти в кабинет, как тут же затрезвонил телефон.

— Готтфрид, зайдите сейчас же ко мне! — вещала трубка голосом Адлера. — Я кое-что вам расскажу и покажу. Вам понравится!

Адлер выглядел так, словно не спал уже как минимум вторую ночь кряду: бледный, осунувшийся, с запавшими глазами, в которых играл лихорадочный блеск.

— Помните образец номер один-восемь-восемь?

— Беременное четверней существо? — Готтфрид не помнил номера, но счел, что Адлеру незачем посвящать его в судьбу других образцов.

— Он самый! — покивал Адлер. — Дети родились. И это чрезвычайно интересно!

— Мне писать еще одну подписку, которой мне любой сотрудник гестапо предложит потом подтереться? — спросил Готтфрид и, увидев, как изменилось лицо Адлера, пожалел, что высказался так резко. — Простите, если это звучало невежливо, — тут же оправдался он. — Не хочу никому проблем.

— Бросьте, — отмахнулся Адлер, но Готтфриду показалось, что блеск его глаз немного потух. — Вы ученый, вам будет интересно! Как хорошо, когда есть с кем поговорить о подобном.

— Ваша медсестра, Ильзе, кажется. Она тоже очень заинтересованная.

— Луизе, — поправил Адлер. — А толку? Мы уже давно наблюдаем ее, есть три кандидата к ней в партнеры. Отправится в ЦАМ, там ей не до науки будет.

Готтфрид вспомнил Агнету и вздохнул. Он никогда бы раньше не подумал, что решение Партии может вот так запросто отравить жизнь сразу троим.

— Так вам интересно? Или я зря занимаю ваше время? — Адлер раздраженно воззрился на Готтфрида.

— Интересно, — кивнул тот, сам толком не понимая, говорит он правду или просто старается не обидеть Адлера.

— Родилось два мальчика и две девочки. Точнее, два мальчика и одна девочка — последний ребенок умер из-за преждевременной отслойки плаценты, потом застрял в родовых путях... В общем, нам это неинтересно, как и вторая девочка — у них обеих при идентичном генотипе была одинаковая степень заражения, средняя. А вот мальчики представляют научный интерес. Они тоже однояйцевые, но один из них заражен так сильно, что больше напоминает не ребенка, а кусок мяса... Зато второй... — Адлер выдержал паузу, выудил из портсигара последнюю папиросу и закурил. — Второй... Он показал чудеса выживаемости! Мало того, он оказался самым крупным — почти как нормальный доношенный ребенок при одноплодной беременности, целых два килограмма триста восемьдесят грамм! Так у него ни малейшего признака заражения, гипоксии или каких либо патологий! Даже по шкале Нойманна десять из десяти!⁽²⁾ Представляете, Готтфрид, десять! Это и при одноплодной-то беременности редкость!

Адлер с победоносным видом уставился на Готтфрида. Тот толком понятия не имел, сколько весят младенцы и что такое шкала Нойманна, но вежливо покивал.

— Знаете, я думаю... Я думаю, что раз уж он в тех условиях так себя проявил, то он покажет нам настоящие чудеса адаптации!

— А остальные дети? Вы будете пробовать получить от этой матери еще потомство?

— Остальные... — Адлер потер переносицу. — Будем наблюдать. Особенно интересует — мальчик с крайней степенью заражения. А девочка — на перспективу... Что до матери... Боюсь, от нее получить потомство еще раз будет проблематично, — он рассмеялся. Готтфриду почудилось, будто закаркало стадо ворон. — Медицина пока не нашла способов организовать зачатие у мертвой женской особи.

Готтфрид покивал. Все происходящее казалось каким-то сном. Вместо того, чтобы работать или проводить время с Марией, он, одинокий, слушал о результатах опыта врачей и биологов над существом — нет, женщиной, которая совсем недавно была жива. Должно быть, ей было очень плохо и больно — он вспомнил ее уродливый живот, огромную слезу в отвратительном глазу. Но для них всех у нее не было даже имени, лишь номер, который Готтфрид снова забыл.

— Кстати! — Адлер поднял указательный палец вверх. — Вот! Вот ваше направление — завтра явитесь по указанному тут адресу. С завтра и последующие пять дней вы будете исполнять свой долг вместе с фрау Мюллер. Не более двух половых актов за раз, а лучше — каждый день дважды, к примеру, утром и вечером. Но, в целом, достаточно и одного в сутки, хотя вы молодые.

— Благодарю, — Готтфрид взял направление, напечатанное на гербовой бумаге розоватого цвета, и пробежал глазами. Агнета жила неподалеку от Алоиза.

— И вот еще... Вас гестапо-то уже вызывала?

— Нет пока, — выдохнул Готтфрид.

— Если вызовет, рассказывайте все как есть, — Адлер затушил окурок. — Хм-м-м... Кажется, я повторяюсь. В общем, вы меня поняли.

— Так точно, — Готтфрид снова покивал, пожал руку Адлеру, убрал направление во внутренний карман и пошел к себе.

Он уже освоился в лабиринтах коридоров, в расположении берлинских улиц, он ощущал себя частью этого гигантского муравейника. Еще совсем недавно он был вполне себе счастлив, но вчерашний вечер окончательно выбил почву у него из-под ног. Он снова остался один. Не совсем, конечно — с ним рядом все еще стоял плечом к плечу Алоиз, а Алоизу он был не задумываясь вверил собственную жизнь. Мария выгнала его, Агнете после получения чертового направления он, как ему казалось, стал неприятен — и еще неизвестно, то будет дальше! У него осталась лишь работа. И дневник с неведомыми листами. Что же — ему не привыкать залечивать раны таким способом. Надо только придумать, как все-таки вынести дневник из радбокса.

В лаборатории Готтфрида ждал огромный сюрприз. Четверо мужчин в темно-синей, почти черной, форме методично переворачивали все вверх дном. Заправлял всем уже знакомый оберштурмбаннфюрер — соответствующее звание напрочь вылетело у Готтфрида из головы — Фукс.

— Добрый день, — учтиво поздоровался Готтфрид. — Чему обязан?

— Проверка, херр арбайтсляйтер, — хищно ухмыльнулся Фукс.

— Это больше похоже на обыск, — возразил Готтфрид. Алоиз за спиной Фукса только виновато развел руками.

— Обыск, проверка, досмотр — называйте, как вам угодно, — выплюнул Фукс.

— Вы обещали вызвать меня повесткой.

— Ждите. Когда до вас дойдет очередь, вызовут, — отозвался Фукс. — Что там у вас? — гаркнул он на своих. — Чисто? Обыщите сначала радбокс, а потом кабинет херра арбайтсляйтера, живо!

Готтфрид нервно смял полы кителя — радбокс! Там был дневник! Можно ли теперь надеяться, что они не вскроют кофры? Печать-то там целая, Алоиз только-только сделал, они даже не успели ее разорвать. Он огляделся — Айзенбаум сидел с абсолютно нечитаемым выражением на красивом лице, но в глазах его Готтфриду почудилось тщательно скрываемое торжество. Неужто он? Но что он такого мог сообщить, что к ним пришла гестапо? Может, он что-то видел? Или недосчитался реактивов? Тут Готтфрид вспомнил еще об одном. Антирадин! Лишний антирадин! Он вовсе позабыл про него, когда они с Алоизом в последний раз доставали дневник. Но после он убирался в своем кабинете, и в лаборатории. Может, его нашел Айзенбаум?

— Пройдемте, — выдернул его из раздумий Фукс. — Вы, — он ткнул в Готтфрида пальцем. — И еще двое, — он оглядел собравшихся. — Вот, например, вы и вы, — он указал на Алоиза и Айзенбаума.

Готтфрид старался не смотреть на Айзенбаума — он не мог избавиться от ощущения, что тот радуется происходящему. Алоиз выглядел совершенно спокойно, даже отрешенно, и Готтфрид очень надеялся, что его вид не сдаст его с потрохами.

Гестаповцы обнюхали каждый уголок, и дошли наконец до злосчастного шкафа. Открыли и принялись вытаскивать опечатанные кофры. Готтфрид вспотел.

— Печати целые, херр оберрегирунгсрат, — отметил один из исполнителей.

— Вскрывайте, — махнул рукой тот.

Готтфрид почувствовал, что его тошнит.

— Что-то вы нервничаете, херр арбайтсляйтер, — усмехнулся Фукс. — Вольфмайер, принесите херру арбайтсляйтеру воды.

— Нет, благодарю, — ответил Готтфрид, надеясь только на одно — что голос не подведет его. — Видите ли, у меня на сегодняшний день были совершенно иные планы.

— Мы умеем корректировать любые планы, херр арбайтсляйтер, — отрезал Фукс. — Так, что там у вас?

Первые два кофра оказались пустыми. В третьем лежал образец радия — задокументированный, разумеется. В пятом — урана. Заветный девятый, третий с конца, тот, в котором лежал дневник, оказался... совершенно пуст.

— Покажите опись, — потребовал Фукс. — Наши эксперты сейчас проверят соответствие. И потом мы займемся вашим кабинетом.

Готтфрид, точно на автопилоте, выполнил все указания. Он не мог даже представить себе, куда делся дневник. В его голове множились предположения, одно краше другого, но самым основным подозреваемым оставался Айзенбаум. Конечно, еще был Штайнбреннер, однако он никак не мог попасть в лабораторию. Разве что они сговорились?

Да еще и пропавший антирадин. Готтфрид проклинал себя на все лады — ну как, как он мог допустить такую досадную оплошность? Он пытался припомнить, не оставался ли препарат на столе, когда они уходили, но у него не получалось. Вроде бы, все было чисто. Или нет?

В кабинете не обнаружили ничего запрещенного или сомнительного. При первичном осмотре оба образца веществ оказались соответствующими описи.

— Подпишите протокол, что с нашей стороны не выявлено нарушений, — Фукс сунул Готтфриду под нос бумагу. — Вы здесь, а вы, — он кивнул на Алоиза и Айзенбаума, — тут и тут.

— С удовольствием, — скривился Готтфрид.

— А повестку ждите, — ухмыльнулся Фукс. — Не переживайте, мы не забываем ни о ком. Хайль фюрер!

Он щелкнул каблуками и вышел, его подчиненные стройным шагом устремились за ним.

— Это уже слишком! — воскликнул Айзенбаум, когда за гестаповцами закрылась дверь. — Можно было бы терпеть, хотя и с трудом, начальника алкоголика, дебошира и потаскуна! Но вы, Веберн, еще и преступник! Уголовный или политический — все едино! Я не стану этого терпеть, слышите!

— Я не преступник, — возразил Готтфрид. — А вам, кажется, хауптберайхсляйтер Малер уже дал исчерпывающий ответ. Точнее, категорический отказ в переводе.

— Но теперь дело приобрело иной поворот, Веберн. — прошипел Айзенбаум.

— Прекратите, — вмешался Алоиз. — Это могло быть что угодно: от штатной проверки до поклепа.

— Гестапо никогда никого не подозревает просто так! — Айзенбаум задрал нос. — Значит, вы дали повод! А я не желаю иметь с этим ничего общего! Ваш отец свел в могилу моего, а теперь вы решили заняться тем же самым! Я не позволю себя одурачить! Эта ваша идея с пушкой... Это...

— Что же это? — Готтфрид из последних сил старался казаться спокойным. — Измена? Саботаж? Намеренный подрыв военной мощи Империи?

— Я пока не знаю, — покачал головой Айзенбаум. — Но докопаюсь до ваших мотивов, Веберн.

Он вышел, хлопнув дверью.

— Мало того, что тупой идиот, так еще и невоспитанный, — отметил Алоиз.

— Он не идиот, — вздохнул Готтфрид, опускаясь в кресло.

— А что, он разве прав? Может, ты еще и придерживаешься антипартийных взглядов?

— Может, и придерживаюсь, — пожал плечами Готтфрид. — Ну посуди сам — эксперименты на людях. Непартийные, лишенные будущего. Справедливо?

— Ты, верно, шутишь, — неуверенно проговорил Алоиз, садясь напротив. — Ты не заболел? Или на тебя так ссора с Марией подействовала?

— Конечно, шучу, — печально отозвался Готтфрид. — Не могу же я говорить такое всерьез.

Он разозлился на себя. В последнее время он чаще и чаще думал в подобном ключе, а теперь, когда выдалась возможность поговорить об этом с Алоизом, он совершенно позорно пошел на попятную. Даже если бы Алоиз его сдал, пожалуй, это было бы верно. Пожил бы месяцок на перевоспитании, в конце концов, наверняка там вовсе не страшно. А все ужасы, которые об этом распространяют, распространяют враги Партии. Ведь им совсем невыгодно, чтобы оступившиеся возвращались в строй. Готтфрид вспомнил телят из своего сна и потряс головой, чтобы прогнать наваждение.

— Ты что-нибудь понял? — спросил он у Алоиза. — Где?..

— Не знаю, — Алоиз поджал губы. — Но у меня две версии: либо под тебя кто-то копает и хочет подставить, либо у тебя завелся ангел-хранитель.

— Кто?

— Ну, это я в переносном смысле, конечно, — улыбнулся Алоиз. — Моя мать так мне в детстве говорила. Так-то мы давно выросли и знаем, что сами по себе только вши заводятся. Но посуди сам — этой проблемы сейчас нет, ты можешь спокойно работать дальше!

— Ага, — усмехнулся Готтфрид. — Пока этот дневник не выплывет в столе у, например, начальника гестапо? Или где-нибудь еще?

— Мы ничего не можем с этим сделать, — развел руками Алоиз. — Значит, продолжаем работать на благо Империи!

* * *

— Прекрати ломать голову над тем, куда делся дневник, — в очередной раз ворчал Алоиз, намазывая паштет на хлеб. — Ты все равно не узнаешь, пока он где-то не выплывет.

— Ну давай подумаем, — не сдавался Готтфрид. Он сидел на казенном стуле в квартире Алоиза, поджав под себя одну ногу и отбивал по столу ритм какой-то засевшей в голове песенки, только вот какой, никак не мог вспомнить.

— Из тех, кто как-то раз спас нам задницы, можно вспомнить Тило.

— Мерзкий таракашка, — Готтфрид дернул головой.

— Мерзкий, не мерзкий, а, если бы не он, нам бы с тобой смерть избавлением показалась бы.

— Да уж, — вынужденно согласился Готтфрид. — Еще этот антирадин.

— Какой антирадин? — встрепенулся Алоиз. — Уж не этот ли? — он открыл кухонный шкафчик и изъял оттуда завернутые в лабораторную бумагу дозы приснопамятного порошка.

— Ты забрал его? — неверяще вытаращился Готтфрид. — Это ты забрал его?

— Я понимаю вопросы с первого раза, незачем повторять, — фыркнул Алоиз. — Ну я, я. Ты взял мою сумку, а я порошки прихватил, ты ж их на столе оставил. А потом мы закрутились. Я сам только сегодня вспомнил, когда эти орлы нашу лабораторию вверх дном перевернули!

Готтфрид вытер рукавом внезапно проступившую испарину со лба.

— Ф-фу-у-у, — протянул он. — Знаешь, я бы сейчас напился. Но мне нельзя.

— Нельзя, — согласился Алоиз. — Лучше бы ты к Марии съездил. Привез бы ей цветов. Она наверняка ждет.

— Да не ждет она, — махнул рукой Готтфрид. — И толку ехать? Еще раз объясняться, что я не могу? Ехать надо, когда Адлер разрешит.

— О, прогресс! — Алоиз сунул Готтфриду под нос тарелку с бутербродами. — Ты хотя бы сам признал, что ехать надо. Давай, жри. Тебе скоро понадобится много сил, — он заговорщически подмигнул.

— Ну да, еще пара таких визитов гестапо... — Готтфрид потер затылок. — Но дневник надо найти.

— Надо! Я и не говорил, что не надо! Просто не сейчас. Отвлекись! Порадуйся, что его у тебя не нашли!

Готтфрид принялся без аппетита жевать бутерброды. Хлеб казался каким-то резиновым, паштет — бумажным. Все бы исправила добрая кружка пива, а еще лучше — парочка. Но пива ему было нельзя.

— Я же останусь сегодня у тебя?

— Оставайся, — махнул рукой Алоиз. — Только надо посмотреть, может, все же разместимся на кровати-то. Полы тут жуть холодные.

— Да разместимся, — Готтфрид покивал. — Не вахтами же спать, ну...

— Только у меня подушка одна, — Алоиз встал из-за стола и подошел к шкафу. — Давай вот как — ты ее забирай, а я себе полотенец под голову подложу. Как раз вчера забрал из прачечной. И одеяло одно. Но вон, пара пледов есть. Не пропадем! На вот тебе еще пижаму, тоже только из прачечной забрал.

Готтфрид дожевал бутерброды и тоже подошел к шкафу, перехватил выданную Алоизом пижаму и возразил:

— Не, давай полотенца мне, а сам бери подушку. Я и так тебе тут на голову свалился, — он покачал головой. — Кстати... Как вчера вечер-то прошел?

— Нет, ты тут гость, так что подушку тебе, — безапелляционно заявил Алоиз. — А вчера... Да хорошо все. У нее множество интересных идей, у Биргит-то.

— И как ей с Келлер работается? — не удержался Готтфрид, вспомнив дородную фрау.

— Ну... — Алоиз потер подбородок. — Знаешь... Она считает Келлер слишком деспотичной. И догматичной.

— А какой ей еще быть-то? — изумился Готтфрид. — С учетом того, где она работает.

— Вот как раз-таки с учетом того, где она работает. Помнишь Аннику? А Пауля?

Готтфрид прекрасно помнил и Аннику, и Пауля. Аннику, правда, по большей части, по выдающейся заднице. А вот Пауль работал в Мюнхене, на местном радио. Был одним из ярых пропагандистов. А потом угодил в Центр перевоспитания. Что с ним стало дальше, Готтфрид знать попросту не мог — их перевели в Берлин.

— Так вот, — продолжил Алоиз, — самый большой процент антипартийных настроений зарождается как раз среди идеологов. Интересно, почему?

— Не нашего ума это дело, — скривился Готтфрид. Он не хотел продолжать этот разговор: того и гляди, вернется мыслями к Марии. И к зараженным. И к тому образцу, номер которого опять позабыл, потому что, похоже, в мыслях уже начал считать его — ее! — за человека.

— Тут ты, конечно, прав, — Алоиз кинул полотенца и пледы на кровать. — А что этот Тило? Ты все — мерзкий-мерзкий. Ну, он, конечно, не самый приятный человек, да и говорит неудобные вещи. Но что-то ты совсем на него взъелся.

— Уже неважно, — буркнул Готтфрид и отвернулся. Образ Марии снова всплыл перед его внутренним взором. — Ты-то в "Эдельвейсе" больше не был?

— Да нет, когда? — Алоиз пожал плечами. — Да и потом, что мне там делать? Пялиться на Штайнбреннера?

Готтфрид решил не отвечать: можно было, конечно, припомнить другу его переживания за судьбу Магдалины, но не теперь, когда тот наконец стал отвлекаться от этой сумасшедшей девицы на что-то еще.

— Вот и отлично, — кивнул он. — Давай, что ли, как окончится моя повинность, найдем какой другой бар, а?

— Погоди-ка, — Алоиз испытующе посмотрел на друга. — А Мария?

— Попробую к ней съездить, — вздохнул Готтфрид. — Не захочет она меня знать — так и ладно.

Алоиз одобрительно похлопал его по плечу и принялся переодеваться в пижаму. Готтфрид тут же последовал его примеру. По правде говоря, он снова покривил душой — пожалуй, он многое бы отдал, чтобы все-таки быть вместе с Марией. Но теперь ему не хотелось ни выслушивать поучений от Алоиза, ни еще больше бередить рану.

Засыпать не хотелось — Готтфрид поймал себя на страхе перед очередным ночным кошмаром. Но, с другой стороны, он был в совершенно ином месте, которое казалось ему уютнее собственной квартиры, и пусть и в тесноте, но не в обиде. В конце концов, с ним был лучший друг. Конечно, будить его в случае чего Готтфрид вряд ли стал бы — он давно не ребенок. Но присутствие Алоиза подбадривало.

— Надеюсь, ты не лягаешься во сне, — заявил Алоиз, натягивая плед на подбородок и свешивая одну ногу с кровати.

— Я надеюсь, ты тоже, — ответил Готтфрид. — А то мне еще второго бланша для симметрии не хватало.

— Говорят, симметрия — признак красоты, — протянул Алоиз. — Уверен, что тебе не надо?

— Иди ты, — Готтфрид легонько пнул друга в плечо.

Эту ночь, несмотря на стесненные условия, он проспал крепко и без сновидений. Проснулся же лишь тогда, когда Алоиз, уже одетый, потряс его за плечо:

— Эй, соня! Вставай! Опоздаем.

Готтфрид поспешно скатился с кровати, не успев продрать глаза.

— Ну ты гад! — с чувством протянул он. — Мне бы теперь в душ успеть.

— Успеешь, я пока завтрак приготовлю. Тебе бритвенные лезвия нужны?

— Не-е, — Готтфрид потер глаза. — Я свои взял. А вот полотенце попрошу.

— Вот хитрюга, — покачал головой Алоиз. — Ты вчера, выходя из дома, уже знал, что ночевать будешь в другом месте?

— Конечно, знал! Не откажешь же ты другу в ночлеге! — Готтфрид рассмеялся. — На самом деле, я их после нашего первого же приключения с собой вожу.

— Ну да, на тебе заметнее — волосы-то темнее, — проговорил Алоиз. — Ладно, иди, топись. А то точно опоздаем.

Готтфрид стоял под струями воды и ощущал себя свежим и отдохнувшим. С сегодняшнего дня начиналась новая страница его жизни, новая страница его служения Арийской Империи. На сей раз не только как ученого, но и как мужчины, будущего отца. Получив эту возможность, он перестал рассматривать ее как привилегию; как повинность, впрочем, тоже. Теперь это был просто факт, такой же, как тот, что его зовут Готтфрид Веберн, у него две ноги и две руки, а также одна голова — надо заметить, очень умная голова. Он выполнит этот долг, он доделает проект по пушке и поедет на испытания, с кем скажут — хоть с Айзенбаумом, хоть с ненавистным Штайнбреннером.

Вчерашние мысли показались ему сущим бредом. Ну разве существо с тем-самым-номером было человеком? Да нет же. Мария? Ей стоило вступить в Партию, быть более настойчивой. Гестапо? Он чист перед ними, тем более, дневника они не нашли. Он расскажет все о зараженных, без утайки — кроме того, что видел их в "Цветке Эдельвейса". И то только потому, что уже однажды сказал, что не видел их там. Ну как — не видел. Не помнит, чтобы видел. А это уже вовсе не вранье, а только лишь полуправда.

Он тщательно соскреб щетину с подбородка, верхней губы и щек. Умылся ледяной водой и принялся вытираться. Опаздывать на работу точно не стоило.

1) Марш СА, подробнее: https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9F%D0%B5%D1%81%D0%BD%D1%8F_%D0%A5%D0%BE%D1%80%D1%81%D1%82%D0%B0_%D0%92%D0%B5%D1%81%D1%81%D0%B5%D0%BB%D1%8F

Пародия Бертольда Брехта, в русском переводе "Бараний марш" http://webkind.ru/text/2700149_154607p957550705_text_pesni_baranij_marsh_bertold_breht.html

Вернуться к тексту

2) Шкала Нойманна в данном мире — полный аналог шкалы Апгар. Шкала Апгар была разработана американкой Вирждинией Апгар и в 1952 году представлена на ежегодном конгрессе анестезиологов

Вернуться к тексту