День за днем - 2 (гет)

Следующее утро не предвещает никаких сюрпризов. Обе стараемся загладить вчерашнюю размолвку — я пытаюсь подольститься, а Анька суетиться помочь мне с выбором одежды, макияжем и прической. Я не спорю и совсем соглашаюсь — пусть будет пиджак, длинная юбка и новая голубенькая блузка на узких бретельках, присборенная у груди, пусть будет высоко заколотый подкрученный локонами хвост на голове, пусть будет… Все, что пожелает.

В редакции тоже все спокойно, ну может чуть больше шушукаются наши кумушки, поглядывая на меня, но разве привыкать? Потом звонит Люся, предупреждает не убегать на обед — предстоит летучка по новому номеру.

Летучка, так летучка — в 12 собираемся в зале заседаний. Иду к своему обычному месту за столом, сбоку от пустующего председательского места. Рядом садится Калугин, Эльвира напротив, Наташа Егорова устраивается у окна, положив обе руки на спинку кресла, а Валик с Галиной у стены, за нашими спинами. Тут же стоит и Зимовский — я так понимаю, данное сборище его затея. Сидим, молчим, ждем вступительного слова большого начальника. Антон тянет руку поправить у Кривошеина узел на галстуке, а потом проходится вдоль кресел:

— Ну, что, господа, друзья, товарищи. Я думаю, что уже все заметили, что мы потихоньку начинаем вываливаться из графика.

Андрей подает голос:

— Ну, почему вываливаемся, фото сессия у нас уже почти готова.

— Андрей Николаевич, определяющее здесь слово «почти».

Он нависает над Калугиным, опираясь рукой на спинку его кресла:

— И потом, одними фотографиями все дыры в журнале не заткнешь. Половина рубрик до сих пор не готова.

Снова выпрямившись, Зимовский многозначительно оглядывается на Любимову, а потом добавляет, бросая в пространство:

— Тема номера вообще отсутствует.

Это камень в свой огород что ли? Или в мой? Этим, вообще-то, главный редактор должен заниматься.

— А все почему?

Валик со своего места тут же вставляет:

— Почему?

Антон теперь переходит ко мне и склоняется, заглядывая в лицо, опираясь одной рукой на стол, а другой, ухватив спинку моего кресла:

— Потому что до сих пор нет центральной статьи, да Маргарита Александровна?

Значит, все-таки, в мой огород. Никак не оставит свой план объявить о моей «несостоятельности». Если сейчас сказать, что он запорол целую кучу центральных статей, этот удод заявит, что они были слабые и никудышные и я только сделаю себе хуже… Но и спускать такие выпады нельзя. Будничным тоном, сообщаю присутствующим:

— Кстати, надо отдать должное — это целиком и полностью заслуга нашего главного редактора.

Смотрю чистым незамутненным взглядом на Антошу, снизу вверх.

Тот тут же реагирует и тычет пальцем в меня, оглядываясь на Наташу, потом на Галю с Валиком:

— Вот именно, бывшего главного редактора.

Ну, уел, так уел. Делаю удивленное лицо:

— Как бывшего? Антон? Тебя, что, снимают?

Народ ухмыляется, пряча улыбки, и Зимовский злобно осматривается по сторонам — в словесной перепалке он мне проигрывает. Наверно ему прилюдно срываться до оскорблений не позволяет начальственный статус. Вот если бы мы были наедине…

— Маргарита Александровна, заметьте, даже на общем собрании, вы пытаетесь саботировать рабочий процесс!

Антон, сделав круг за креслами, возвращается к председательскому месту, а я, сморщив лицо в кислую гримасу, поднимаю обе руки вверх, протестуя:

— Упаси господи, Антон Владимирович, отнимать ваш хлеб…

Зимовский прекращает прения, и многозначительно объявляет:

— В общем, так.

Он кладет свой локоть на спинку кресла, рядом с Наташиным. Два сапога пара, блин...

— Довожу до сведения всей редколлегии.

Сделав паузу, продолжает:

— Чтобы впредь у нас не возникало спорных вопросов по теме номера, отныне я буду назначать ее самостоятельно. Так сказать в директивном порядке.

Мы это уже проходили. В директивном порядке у Антоши получаются не темы, а сплошное фуфло. Опустив глаза вниз, лишь усмехаюсь.

— В частности, темой следующего номера будут «Старые девы».

Во мне еще свежи воспоминания о вчерашнем походе в консультацию, и я начинаю подозревать, что тема номера родилась в воспаленном мозгу Зимовского неслучайно. Улыбка совсем сползает с моего лица, когда Зимовский наклоняется и сопит мне в ухо, снова ухватившись рукой за спинку кресла позади меня. Вижу, как усмехается Эльвира, как смеется Наташа, прикрывая лицо рукой. Блин, они действительно все знают? Но откуда? Почему-то готова провалиться сквозь землю от стыда и краснею. Если Зимовский хотел смутить и унизить меня, то это ему удалось.

— Для тех, кто в бронепоезде я объясню — старые девы это женщины с полным отсутствием всякой личной жизни.

Приходится терпеть. Сижу, как истукан с каменным лицом и мечтая не превратиться в свеклу или морковь. Зимовский переспрашивает:

— Понятно?

Выпрямившись, он победно смотрит вокруг, а я утыкаюсь лицом в кулак, изображая, нежданно зачесавшийся глаз. Антону доставляет удовольствие чувствовать мою уязвимость, и он продолжает с подробностями и деталями:

— Это женщины, которые позабыли или вообще не знали, как выглядит обнаженное мужское тело.

Выбитая из колеи, стыдливо смотрю вниз, а если и поднимаю глаза, то они сами начинают метаться от одного сидящего к другому, пытаясь разглядеть за усмешками, кто и чего насплетничал и откуда знает.

— Я даже придумал центральный заголовок.

Зимовский возвращается к окну.

— «Девушки тяжелого поведения», которые ни с кем, никогда и ни за какие коврижки.

Это уж точно про меня. Галина из своего угла вдруг подает голос:

— А-а-а.

— Что-то не так Галочка?

— Ничего.

— Тебя что-то смущает

— Нет.

Зимовский снова нависает надо мной.

— А вам, Маргарита Александровна, как вам вектор?

Пока выступала Любимова, я уже попыталась немного собраться и теперь спокойней поднимаю глаза на главного упыря:

— Очень даже неплохо. Я даже думаю, здесь можно поднять целый пласт.

— Да? Мне, почему-то, тоже так показалось.

Судя по всему, ради этого и собирались.

* * *

Чертова летучка… Она меня так взбодрила, что мысли на бумагу сыплются, как снежная лавина с гор — три печатных страницы буквально за два часа. Здесь про все — и про мое былое мужское отношение к таким теткам, и про нынешнее бабское, выстраданное за четыре месяца, со снами и томлением в душе. Распечатав на принтере, еще раз перечитываю — вроде все излишне личное убрал, оставил только полет свободной мысли и толику юмора — без него проблема может показаться чересчур психологической или обидной. А так…

Слышу в приоткрытую дверь очередной окрик Зимовского:

— Делом займитесь!

Прихватив текстовку, спешу из кабинета на перехват:

— Антон Владимирович!

Тот, скривив рожу, отворачивается:

— Господи, ты что, караулишь меня что ли?

Еще чего… Идем рядом, даже не смотрим в сторону друг друга.

— Если бы я тебя хотела подкараулить, я бы это сделала в более темном и менее людном месте.

— Это, как я понимаю, сейчас была попытка назначить свидание?

Злить Антона сейчас не хочу. Остановившись, протягиваю ему свое творчество:

— На, читай, маркиз де Сад.

Зимовский берет в руки и пробегает глазами:

— А что это?

— Статья, что.

— М-м-м, оперативненько.

А той. Сложив руки на груди, жду вердикт. Тема официально объявлена, статью можно править, но отвергать смысла нет. Высунув язык Зимовский углубляется в чтение, не забывая и комментировать:

— Я так понимаю, тема зацепила тебя за живое.

Вот, гад. Прищурившись, бросаю на него брезгливый взгляд.

— Зимовский я ведь могу и сама зацепить за живое, собственными руками.

Прецеденты были, однако. Тот стоит, выпятив губу, бегло дочитывая, потом морщит нос:

— Опять угрозы?

Сложив листки пополам он…, рвет их на несколько частей.

Ну, это уже маразм! Он же сам объявил тему! Не могу сдержать возмущения:

— Что ты делаешь?

— Провоцирую. Знаешь, очень захотелось встретиться с тобой в темном переулке.

Он тянется и кладет обрывки на Люсину стойку. Кровь бросается мне в лицо и я, схватив Антона за локоть, рывком дергаю к себе:

— Слушай ты, козел!

Мы упираемся нос в нос, и Зимовский повышает голос:

— Я не слушать хочу, а читать! Причем качественный материал, а не эту шелуху.

Сволочь. Все делает, чтобы выдавить меня из издательства. Он разворачивается и уходит, бросив на ходу в полный голос:

— Работай, овца!

Так бы и врезала ему. Смотрю вслед и сквозь зубы с ненавистью цежу:

— Гнида.

И ухожу к себе. Не буду переделывать…, устала я… Пусть будет, как будет.

* * *

Естественно звоню подруге поплакаться на судьбу. Вот что мне делать? Идти к Наумычу? Егоров, хоть бы раз поинтересовался, как движется номер и статья. Забился в угол, как крыса и сидит, выжидает чего-то. Никакой помощи и поддержки. Как только Анюта откликается, начинаю метаться по кабинету и вываливать на нее весь накопившийся негатив. И про летучку, и про Зимовского, и про насмешки баб и мужиков, и про разорванную в клочья статью. Бегаю с трубой у уха по кабинету, от окна к двери, километраж наматываю.

— Короче, Ань, это полный капец. Я даже не представляю, что мне теперь делать-то.

— Ну, для начала остынь.

— Ха…Знаешь, я бы с радостью, причем навсегда.

— Марго, хватит.

— Что значит хватит? Я уже по офису не могу нормально пройти!

— Почему?

— Потому!

На миг останавливаюсь возле окна, одной рукой обхватив себя за талию, а другой, прижимая трубку к уху, потом неудержимо начинаю новый круг беготни:

— Все только и делают, что пялятся на меня. Спасибо, что пальцами не тычут!

— Слушай, Гош, ну хватит себя накручивать.

— Хэ….Что значит, накручивать? У них уже тотализатор запущен, сто пудов!

Я уже дошла до двери и, развернувшись к ней спиной, теперь замираю там. Возмущение переполняет меня и я, вскинув высоко руку, декламирую:

— Делайте ставки! Девственница Марго или нет? Прошу!

— Не обращай внимания. Первый раз, что ли.

Сдвинув вверх брови, морщу лоб — всему есть предел, и он у меня закончился.

— Знаешь что, Сомова…

Поворачиваюсь к двери, и натыкается взглядом на Андрея. Он стоит совсем близко. Черт, что он слышал? Я затыкаюсь, глядя на Калугина, и тот неуверенно трясет головой:

— Извини.

А потом отступает спиной, выходя из кабинета. Приплыли… В трубке вновь слышится Анькин голос:

— Ну, чего завис? Алло!

Я не знаю, как Андрей воспримет такие признания. Может, решит, что я действительно баба с прибабахом и до 35…, или не знаю, сколько лет, шарахалась от мужиков. Хотя теперь-то какая разница… Но все равно неприятно! Расстроено морщу лоб, и, оторвав трубку от уха, подношу ее к губам:

— Cомова, я тебя убью когда-нибудь!

Хотя сама виновата — на фига было орать на все издательство? Иду назад, к креслу, закрывая на ходу крышку мобильника, а потом швыряю его на стол. Смотрю на дверь, за которой исчез Калугин, беззвучно чертыхаюсь, а потом сама себе киваю — ну, слыхал и слыхал, уже не исправишь.

* * *

Пометавшись еще с полчаса, прихожу к мысли решить вопрос кардинально — свалить сегодня с работы пораньше. В конце концов, что-то срочное можно и с собой прихватить. Позвонив девочкам в салон на Кутузовский, начинаю складывать в сумку свое барахло со стола. Вздыхая, засовываю туда гибкую папку с распечатками — бедная моя статья, какая ты была складная и выстраданная, теперь придется что-то придумывать другое. Неожиданно раздается стук в дверь и голос Калугина с порога:

— Марго.

Исподлобья наблюдаю, как он направляется через весь кабинет ко мне:

— А-а-а… Можно?

— Да. Только я уже ухожу.

Навожу порядок на столе. Он останавливается сбоку и мнется, вздыхая и издавая какие-то звуки и междометия. Его руки елозят по бумажкам, разложенным с края. Наконец, решается:

— Слушай, можно тебе задать вопрос?

— Андрей, хватит мяться, уже давным-давно задал бы!

Жду, чего скажет. Надеюсь, по делу. Почти женатого мужчину, думаю, уже не волнуют проблемы девственности Маргариты Ребровой? Тем более, что они и раньше его не волновали.

— С-с-с…

Он вдруг оглядывается на дверь, проверяя прикрыта или нет.

— Послушай... Ты, ну, всегда держала меня на дистанции только лишь поэтому?

Не отрываясь, смотрим друг другу в глаза. Что значит всегда, что значит на дистанции, и что значит поэтому? Первые два вопроса опускаю. Вовсе не всегда, и вовсе не на дистанции. Просто дистанцию нужно было с умом сокращать, а не шашкой махать. Останавливаюсь на третьем:

— Почему, поэтому?

Калугин молчит, печально разглядывая меня, потом трясет головой:

— Ну, ты не понимаешь?

— Нет, не понимаю.

Он вздыхает:

— Ну, хорошо, если ты не хочешь об этом говорить, я уйду.

Опустив глаза, отворачиваюсь — да, Андрей слышал мои вопли по телефону про девственность, да снаружи, за дверью, клубок сплетен почище, чем в серпентарии. Даже оперативка и та, подтвердила, что есть повод поизмываться надо мной. Но это не причина приходить и выяснять отношения давно минувших дней. Тем более, что я все равно не смогу озвучить причину сдержанности той Марго... Слишком много в ней было от Игоря Реброва, слишком сильно ее держало его прошлое… Да и вообще, проехали уже, все, следующая станция «свадьба с приданным». И на защиту девственности тулова вставать Калугину тоже не надо, сама разберусь. Сложив руки на груди, иду к окну, таращусь сквозь жалюзи, а потом, повернувшись чуть боком к Андрею, вздыхаю:

— Сядь.

Как бы мне ему объяснить, что его забота и излишнее внимание, делают мне только больно? Особенно если потом он спешит к Егоровой и глядит на нее сияющими глазами…

Помедлив, Андрей перемещается в мое кресло и тоже вздыхает. Кошусь на него и, приподняв снисходительно вверх брови, начинаю:

— Андрей, я понимаю, что весь офис гудит…

— Да, плевать мне на офис Марго! Я пришел с тобой поговорить, понимаешь, с тобой!

Поговорить о чем? О девственности Марго? Зачем? В чем смысл этих разговоров, не понимаю. Разве не очевидно, что это только мое дело и больше ничье? Задумчиво глядя перед собой, отступаю от окна.

— Андрей, мы оба взрослые люди…

Тот опускает голову вниз, и невнятно угукает, потом поднимает на меня глаза. Сложив руки на груди, останавливаюсь в торце стола:

— У каждого из нас есть свое прошлое, и никто никому ничего не обязан объяснять.

Андрей вдруг вскидывается в протесте:

— Стоп, стоп, стоп, стоп!

Но я, все равно, заканчиваю:

— И тем более, доказывать.

— Стоп, Марго!

Калугин поднимается и раздельно произносит:

— Для меня это очень важно!

Важно для чего? Оправдать себя и свои былые тусовки с Егоровой? Но жизнь обратно не перепишешь и не изменишь. Хлопаю глазами, совершенно не понимая его логики.

— Важно, что?

Он вздыхает и опускает взгляд вниз:

— ОК, ну я же вижу, что тебя что-то мучает.

А тебя самого все это уже не мучает? Меня…. Ну, уж не девственность это точно! Поведя головой из стороны в сторону, с тяжелым вздохом снова отхожу к окну, не отвечая. Сейчас меня мучаешь ты.

— Тебя наверно обидел мужчина да? И ты до сих пор не можешь это забыть?

Тоже мне психоаналитик. Пустой разговор, который никому не нужен и никому ничего не дает. Еще раз вздохнув, поворачиваюсь к Калугину лицом:

— Андрей, я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Я… Я говорю о психологической травме.

Мы смотрим друг на друга, но сказать мне нечего. Он конечно близок к истине, но что из того?

Андрей вглядывается мне в лицо и настаивает:

— Ну, ведь случилось же что-то!? Ну, ведь так же.

Он касается моего локтя, и я сдаюсь, сопя и вздыхая, и ведя головой из стороны в сторону. Конечно, это будет полуправда, но все же. Говорю, не отрывая взгляда от его глаз:

— Да, случилось. Но это не то, о чем ты думаешь.

Снова отворачиваюсь к окну. Если ему так спокойней жить, пусть считает, что у нас не сложилось из-за меня.

— ОК, хорошо, хорошо... Я не хочу во всем этом ковыряться и лезть во все это, но…

Задираю голову вверх… Не понимаю…. Тогда зачем ты здесь и твои слова про девственность и психологические трудности связанные с ней? У тебя невеста с пузом, причем давно не девственница, без принципов и психологических трудностей.

— Послушай, я хочу тебе сказать только одну вещь, что если тебе нужна помощь, для того, чтобы во всем этом разобраться, я готов тебе помочь.

Разобраться в чем? Кошусь на Андрея — что-то раньше проявлять понимание, заботу и разбираться ему особо не хотелось — сразу находил другой выход, попроще. Калугин вдруг добавляет:

— И быть рядом. Марго, ты всегда можешь на меня рассчитывать.

Что значит рядом? Качаю головой:

— Андрей, у тебя семья.

Снова гляжу в окно.

— Да причем здесь семья? Мы сейчас говорим с тобой о других вещах.

Как это? Что он мне предлагает? То, о чем вчера говорила Сомова? Быть рядом и разбираться с девственностью, несмотря на семью, жену и детей? Ха, семья у него не причем… Меня словно током бьет, и глаза сами распахиваются донельзя. Он что, предлагает мне свои услуги? Не могу, не хочу в такое поверить, мельком взглянув, снова опускаю глаза вниз. Может я что-то и не так поняла, но еще немного и мы договоримся черти до чего.

— Так, все, уходи!

Протиснувшись мимо Калугина к столу, снова лезу в сумку собирать вещи. Андрей делает шаг следом:

— Марго, подожди! Ты...

Ни секунды! Выпрямившись, повышаю голос:

— Калугин, вышел!

— Это...

— Не заставляй меня посмотреть на тебя другими глазами!

— Да, ты все неправильно поняла, подожди, ты это чего?!

Вот и хорошо, что неправильно. Гораздо хуже было бы, если бы твои слова подразумевали то, что я подумала.

— Так, стоп — машина, разговор окончен.

Он стоит, молчит, сокрушенно качая головой:

— Хорошо. Но я честно, я искренне хотел тебе помочь, извини.

Кивнув, Андрей уходит, вздыхая и не оглядываясь, а я продолжаю глядеть ему вслед.

Совершенно непонятно, зачем приходил. В чем искренне хотел помочь? Нам уже ничего не поможет. С девственностью, без девственности, разницы нет — он уже сделал выбор. Устало прижимаю пальцы к глазам, прикрывая лицо. Почему… Почему все так плохо? И наверно это не конец?

Ладно, хватит стонать. Прочь отсюда! Пойду, проветрю мозги, а потом решу, что же делать дальше. Схватив сумку, иду из кабинета, продолжая на ходу рыться в своем завале — брошенный внутрь телефон, как назло, проваливается в дремучую глубь и не хочет выбираться наружу. Тут же сбоку раздается крикливый голос главного редактора, вроде как вещающего по мобильнику:

— Ну, как тебе сказать, знаешь, есть тут одна мымра, которая считает, что ей все можно.

Спектакль, похоже, нацелен на меня, и я останавливаюсь посреди холла, поджидая премьера нашего театра, а потом, передумав, не торопясь двигаю дальше.

— Хе… Как ты говоришь? Курица крашеная? Да нет, курицей крашеной, так называют ее враги, а друзья называют по-доброму — мымра.

Очевидно, этот удод заделался целью меня спровоцировать и я внутренне готовлюсь для ответной атаки — когда голос становится совсем близким, разворачиваюсь, резко выбрасывая руку с сумкой в сторону врага. Увы, Антон начеку и отклоняет этот удар.

— Молодой человек, это вы сейчас со мной разговаривали?

Стоим нос к носу и буравим друг друга глазами.

— Вы весьма догадливы, Маргарита Александровна.

На его лице бродит злобная усмешка, и очевидно оскорблять меня ему доставляет особое удовольствие.

— Слушай, Зимовский, что ж тебе все неймется-то, а? У тебя, что по жизни проблемы?

— Моя главная проблема это — ты.

Смотрю на него, не отрываясь и не мигая.

— Боже, какой свежий лозунг.

Взгляд Антона становится злобным, и он задает странный вопрос:

— Ты направила свою писанину Гальяно?

Вообще не понимаю о чем он. Какую писанину? И почему Гальяно? Недоверчиво хмыкаю:

— Какую еще писанину?

— Слушай Марго, не включай дурочку, тем более ты ее никогда не выключала.

Может у него на почве придирок и инсинуаций действительно крыша съехала? Уже не знает к чему придраться и выдумывает поводы на ходу?

— Слушай, Зимовский, иди, прими лекарство, а? На тебя смотреть жалко.

Разворачиваюсь уйти, но Антон цепляет меня за локоть:

— Стоять!

Оборачиваюсь, испепеляя взглядом ручонку, покусившуюся на меня, потом гляжу упырю в глаза:

— Руки!

— Ты понимаешь, что ты прыгнула через голову?

Я тебе чего, акробат что ли? Капец, беседуем как в дурдоме. Еще бы понять о чем он — какая-то писанина для Гальяно, какие-то кульбиты через голову… Морщусь:

— Через какую голову?

Зимовский отворачивается, шипя и брызгая слюной:

— Слышишь, родная — иди, пиши заявление.

И трясет головой:

— Со мной такие номера не проходят!

Мне эти вопли ни о чем и идиотские разговоры уже поперек горла. Мало того, что рвет статьи и издевается, так еще и угрожает, падла. Сам, без меня, ноль без палочки, а туда же! Я уже чувствую, как из глубины у меня поднимается что-то нервное и злое. И адреналин пошел в кровь, заставляя мышцы напрячься и сконцентрироваться. Если он хочет меня задеть и спровоцировать, то это ему почти удалось. Демонстративно подняв брови вверх, презрительно тяну, буквально наскакивая на Антона:

— Да что ты? Ха-ха!

Неожиданно сбоку раздается голос спешащего к нам Егорова:

— Тихо, тихо, тихо. Чего происходит?

Приходится сдержаться, заткнуться и отвести глаза в сторону. Наумыч втискивает между нами руки и разводит их, препятствую сближению. Зимовский, сунув клешню в карман, будто выплевывает:

— А вы спросите у этой шизофренички!

Набычившись, огрызаюсь, сверкая глазами исподлобья:

— Сам имбицил!

Шеф снова пытается прикрикнуть:

— Тихо, я сказал!

Но разве злобного придурка без санитаров усмирить? Антон начинает орать:

— Слышишь ты, тебя лечить надо!

Вот, дерьмо! Не могу удержаться и воплю в ответ:

— Тебя усыпить давно пора!

Егоров не выдерживает и сам повышает голос:

— Все, стоп.

Он оглядывается по сторонам и снижает тон:

— Вы что, с ума сошли? Может кто-нибудь мне внятно объяснить, а?

Вопрос не ко мне — понятия не имею, какая бешеная блоха вдруг покусала нашего убогого. Зимовский продолжает возмущаться и злобствовать:

— Борис Наумыч, я здесь кто? Главный редактор или как?

Отведя взгляд в сторону, усмехаюсь — конечно, или как. Из тебя главный редактор, как из Галины балерина — назначить можно, но в пачку не всунешь и танцевать не заставишь. Егоров взвизги страдальца пресекает:

— Антон, по конкретней.

— Сейчас... Хорошо по конкретней. Вот эта, мягко говоря, девушка…

Его выпад меня напрягает, но я пока сдерживаюсь — мне, конечно, интересно из-за чего так взъярился этот придурок, но оскорбления в свой адрес выслушивать не собираюсь. Наумыч тоже бросает в мою сторону взгляд, в котором читается — чего же натворила «мягко говоря, девушка»?

— Отправила свой рукописный бред инвестору в Испанию, который я первоначально зарубил.

Я отправила в Испанию статью? Лишь удивленно пожимаю плечами и недоуменно изображаю беззвучный смех. Брови непроизвольно лезут вверх — чушь и вранье, не было этого!

— Я ее начальник…

Он обвиняющее тычет в меня пальцем:

— Слышь ты, я твой начальник!

Козел ты, а не начальник. Язвительно подхватываю, активно кивая:

— Да, и мочалок командир.

Можешь Мокрицкой командовать или Любимовой, но не мной! Зимовский обиженно тянет в мою сторону указующий перст:

— Вы видите?

Егоров молчит, по-прежнему разведя нас руками в стороны, а потом с самодовольным видом указывает на себя:

— Отправил эту статью — я!

Удивленно на него смотрю — неужели, правда? Не знаю, откуда он ее выцарапал, но у меня уже зудит узнать результат. Губы шевелятся спросить, но я так ошарашена, что не получается. Не понимаю, все так неожиданно. Наконец, видя, как Зимовский сжав зубы и подняв глаза к потолку отворачивается, заставляю себя собраться:

— Как, Борис Наумыч? Господи, зачем?

— Ну, я не знаю. Мне показалось, что она на уровне, и я решил это дело проверить — мне ли одному это показалось.

Затаив дыхание интересуюсь:

— И…, что?

— Не одному.

Шеф расцветает улыбкой:

— Господин Гальяно сказал, что она будет напечатана сразу в двух изданиях!

Ловлю каждое слово и киваю в такт — вот это сюрприз! Наумыч почти подпрыгивает от возбуждения. Да я и сама готова подпрыгнуть! Сдвинув полы пиджака в стороны, нацепив сумку на руку, победоносно упираю руки в бока. Наша взяла! Оба смотрим на хмурого Антона, уставившегося в пол. Услыхав про два издания, Зимовского перекашивает — не вынимая рук из карманов, он обиженно вздергивает вверх плечи:

— То есть как?

— Да вот так. Антон ты не переживай, гонорар свой получишь!

Играя скулами, победно взираю на поверженного врага — получил суслик! Егоров торопится прекратить прения и уйти назад к себе в кабинет:

— Все, все, все успокойтесь, давайте работать, в самом деле, марксизм-ленинизм никто не отменял. Все! Как только он исчезает из вида, снова разворачиваюсь к Антону — надеюсь, теперь-то он угомонится .

— Ну, что?

Зимовский подступает почти вплотную:

— Что?

— В твоей башке, что-нибудь устаканилось?

Тот кривится в злой усмешке:

— Думаешь Егоров надежная крыша, да?

— Причем здесь Егоров?

Статья будет напечатана в двух изданиях, сколько бы ты слюнями не брызгал! Кручу пальцами у виска:

— У тебя что, со слухом проблемы?

Вздернув вверх брови, четко и раздельно произношу:

— Статья понравилась Гальяно!

Зимовский вдруг язвительно смеется, делая шаг назад:

— Да ему не статья твоя понравилась…

С усмешкой качаю головой:

— А что?

Гаденыш ржет, с довольным видом выдавая только что придуманную гадость:

— Ему понравилось, как ты ноги раздвигаешь! Ха-ха-ах!

Все происходит автоматически. Удар в зубы обрывает злобный смех. Лишь потом на меня обрушивается вся гнусь сказанного и я, отшвырнув сумку в сторону, пытаюсь вцепиться Антону в лацканы пиджака:

— А ну повтори, ублюдок, что ты сказал?

Мерзкий гадкий человечишко с малюсенькой буквы! Но тот уже пришел в себя и хватает меня за руки, мешая добраться до морды. Видимо удар получился недостаточно сильным, чтобы угомонить паразита и тот продолжает сквозь сбитое дыхание выкрикивать, привлекая народ:

— Давай, строй тут из себя девочку… Будто я не знаю, как ты с Гальяно кувыркалась, а?

Этому говнюку все равно как надо мной измываться — еще утром подзуживал над старой девой, а днем уже обзывает девочкой по вызову. Между нами вновь возникает прибежавший Егоров, пытаясь разнять:

— Стоп, стоп, стоп.

C трудом отступаю, горя негодованием и готовая бросится вперед снова... Еще народу вокруг назвал, сволочь! И хоть бы кто заткнул гаденыша.

— Маргарита Александровна, вы чего себе позволяете?

Я позволяю? А что прикажете делать, если ни одного мужика нет, чтобы заступиться? Калуга, вон тоже, минуту назад трендел у меня в кабинете и уже все, испарился, как сквозь землю. Тычу пальцем в сторону Зимовсккого, буравя взглядом исподлобья:

— Пускай повторит еще раз, чего он сказал! Я еще раз себе позволю.

Егоров поворачивается с немым вопросом к Зимовскому, а тот, совсем одурев и распалившись, вопит, обращаясь к собравшейся толпе сотрудников, обводя их рукой:

— Да тут и так все знают, кто у нас шлюха подзаборная!

Я дергаюсь, но Наумыч бьет мгновенно в челюсть, и застает Антона врасплох — тот ойкает, скрючившись и прикрыв нижнюю часть лица.

— А ну-ка повтори, что ты сейчас сказал про женщину!

Он поднимает кулаки вверх, демонстрируя готовность встать в боксерскую стойку. Капец, стою, ошарашенно открыв рот — вот это Егоров! А Зимовский ошалело держится за скулу и молчит. Трус он конченый, и когда получает отпор, весь нахрап исчезает мгновенно. Шеф подзуживает:

— Давай, а, повтори!

Со стороны слышится окрик Лазарева. Видимо решил, что пора спасать своего побитого подельника:

— Борис Наумыч, это как понимать, а?

Он хватает Егорова за локоть, заставляя повернуться к себе. Наумыч тоже повышает голос:

— А... Как это понимать? Это ваш человек?

— Причем тут ваш человек… Вы только что при всех ударили подчиненного!

Стою позади Константина Петровича, и пока они лаются, оправляю на себе юбку и блузку, сбившиеся в запале. Потом упираю руки в бока — по его выходит, оскорблять меня можно, а в морду за дело дать нельзя?

Егоров мою мысль поддерживает:

— Вот именно при всех! Один на один я вообще бы убил его.

Косясь в сторону Антона, он грозит кулаком в воздухе. Лазарев, продолжая изображать негодование, высовывается из-за плеча Наумыча:

— Антон Владимирович, что происходит?

Побитый и непонятый Антоша отмахивается, срываясь на истеричный вопль:

— Да они тут вообще все с катушек послетали! Думают, что я им отвечать буду.

Лазарев вдруг грозит пальцем Егорову:

— Ну, Борис Наумыч, учтите, я этого так не оставлю.

Егоров тоже в ответ машет пальцем, а потом тычет в Антона:

— Правильно, я бы на вашем месте ему бы еще добавил.

Наконец народ расползается по углам, сплетничать, а я возвращаюсь назад к себе в кабинет

* * *

В редакции тихо, словно в больнице — все затаились и сидят по кабинетам. Я все выглядываю сквозь жалюзи в холл — боюсь, как бы Андрей, узнав о случившемся, не бросился выяснять отношения с Зимовским. Насколько помню, в толпе сотрудников Калуги с Наташей точно не было, а шум стоял такой, что в кабинете не усидишь. В туалете тетки шептались — молодые поехали смотреть новую квартиру, 200 квадратных метров, можно кататься на роликах. Ну и правильно — заботливые разговоры о девственности это все бла — бла, а рвануть с брюхатой невестой глазеть на супер квартиру — проза жизни…. Наконец, вспоминаю про запись на эпиляцию. Мы же хотели попробовать лазер и хоть на полгода забыть про эту мутотень. Единственное светлое пятно в жизни, а я тут сижу! И тихонько сматываюсь.

* * *

Вечером, за ужином с Анькой и Наумычем, пью виски и храбрюсь — непонятно чего теперь ожидать от Зимовского, да и от Лазарева тоже. Антоша, подлый мальчик, вряд ли успокоится и какую каверзу ждать теперь? Меня уже и так задвинули в замы, и задвигать ниже вроде некуда.

Все думаю — попросить Егорова поговорить с Андреем или не надо? Чтобы дров не наломал. Но так и не решаюсь — тогда придется сознаваться и во всем остальном. Еще решит, что я хочу перебежать дорогу его дочке, тогда вообще будет полный капец.