Символ мироздания (джен)

День был праздничный. Узкие улочки перенаселённого городка были забиты народом. Штефан продирался сквозь толпу, и голова его уже кружилась от сотен языков, которые звучали со всех сторон и требовали быть понятыми одновременно. В переплетение голосов врывались крики зазывал, шипение масла, капающего на угли, пара, вырывавшегося из котлов с готовящейся едой, запахи дорогих специй, еды и не всегда чистой одежды.

Смешной синий колпак покачивался над головой монаха в нескольких шагах: протяни руку и схвати. Монах не спешил и всё равно ускользал от Штефана. За последние два месяца он был едва ли не сотым встреченным, но догнать и пообщаться до сих пор так и не удалось.

Казалось бы, кого проще поймать, когда такой в белом тюрбане, удерживавшим на голове высокий колпак, маске на все лицо, развеивая запахи фимиама и звеня нашитыми на пояс колокольчиками, идёт в толпе… Вот он подошёл к ближайшему лотку с чашей для подаяний, получил от хозяина пару поостывших пирожков с фасолью и исчез на мгновение в облаке пара.

Штефан оттолкнул с дороги замечтавшегося зеваку и побежал. Рынок выходил за пределы городских стен и обрывался пустырем. Странная фигура монаха замаячила зайцем промеж вздувшейся кочками земли. Как он, голодный, живущей подаянием, в неудобной одежде... будто кем-то был научен, петлял, падал, прятался за кочкой, отдыхал. Даже высокий колпак и деревянные сандалии не выдавали хозяина, запах фимиама перебивали луговые цветы, а перезвон колокольчиков звучал в ушах так назойливо, что Штефан был уверен, ему мерещится. Он быстро потерял юркого монаха из вида и уже был готов сдаться и вернуться в город, когда... деревянная постройка на вершине ближайшей горы — отсюда нечто плоское, просто нагромождение — пробудила в нём надежду.

Последние месяцы жизни Штефана были посвящены навязчивой идее. Казалось, будто несколько лет назад, на самом деле месяцев, он окончательно уверился в том, что время в сутках на его планете отличается от расчета, — на это и вправду потребовались годы. И чем бы ни пытался молодой астроном объяснить разницу, все опровергалось наблюдением.

Положение планет в небе менялось, как и скорость вращения планеты, которая то замедлялась, то останавливалась, то ускорялась. Это происходило случайно, непредсказуемо, внезапно, необъяснимо.

Прежде чем Штефан стал замечать, будто гора удаляется по мере приближения к ней, вспоминалось ему многое: его сверстники, такие же ученые, их катастрофы, попытки сделать мир безопаснее и лучше. Природа была жестока к ним, не жалела животных и птиц, насекомых и даже растения: холод был слишком суров, жара непереносима, ветры часто сменялись штормами, дожди изливались после месяцев засухи, переполняя пересохшие водоёмы, вулканы не спали, земля дрожала. Штефан был уверен, что находится в шаге от разгадки.

К вечеру путь так вымотал его, что у подножия горы он устроился на привал. Отсвет от весело потрескивавших в костре поленьев далеко был виден в наступивших плотных сумерках. Ветер разносил поднимавшийся дымок, запахи скворчавших на углях колбасок и чуть подгоревшего хлеба. Штефана больше беспокоили оголодавшие звери, чем люди, которые могли заметить его стоянку. Он наелся и от усталости проспал без снов до полудня.

При свете дня вершина, на которую ещё предстояло забраться, показалась абсолютно неприступной. Окружённая низкорослыми густыми пролесками гора, как и все в этом мире, медленно, но заметно разрушалась. Сейчас, просто стоя у подножия, Штефан слышал шипение расползавшейся породы, грозившее вот-вот перейти в камнепад. Редкие поросли чахлых кустарников не могли удержать склоны от обрушения.

Первый же камень, за который попытался уцепиться Штефан, обманул его; мягкая порода, угодливо принимавшая ногу, поползла вниз. К счастью, спиралью огибавшая гору тропа не могла долго прятаться от взгляда — её не могло не быть, если монах в своих хлипких сандалиях смог подняться к монастырю.

Солнце палило нещадно, камень царапал подошвы старых, но ещё крепких и удобных ботинок. Штефана не удивило, когда шепот камней превратился в крик, а тропу прямо перед ним завалило и повело. К счастью, порода на этом склоне оказалась крепче и выдержала Штефана, который, вытолкнув из-под ног несколько камней, всё-таки подтянулся и уселся на тропу несколькими метрами выше. Отсюда последствия камнепада виделись иначе: непонятно откуда взявшиеся на этой горе валуны катились с самой вершины, разрушая всё на своём пути. Валуны остановились в положении неустойчивого равновесия чуть выше и грозили сорваться.

Здравый смысл подсказывал сдаться и бежать, пока цел, но Штефан был слишком поглощён близостью цели. Он, внутренне замирая от ужаса, преодолел ещё несколько метров ползком, когда мелькнувшее впереди движение заставило его поторопиться: ветер подхватил повисшую на ближайшем кусте тряпку, напоминавшую плащ.

Теперь у Штефана был ориентир куда более близкий. Ненадежность камней, на которые он опирался, не смущала. Он был уверен, что там, в десятке метров на тропе, сбитый с ног камнепадом, кто-то лежит. Мог ли это быть тот юркий монах? Нет, в его одеянии точно не было ничего розового. Кто-то опередил его на пути? В метре над его головой с тропы свисала аккуратная девичья ножка в не стоптанной ещё туфельке. Через несколько движений, сбросив вниз ещё несколько камней, он вылез на тропу.

Девушка лежала на склоне, вцепившись слабеющими руками в ускользающую породу. Опора из-под её ноги улетела вниз. Другая нога, исцарапанная ветками притулившегося на склоне куста, чуть помогала держаться. Девушка боялась пошевелиться, смотрела вбок стеклянным загнанным взглядом, дышала приоткрытым ртом и часто сглатывала.

Штефан едва успел перетянуть её на тропу, упал на спину, отползая от края, когда следующий камнепад унёс куст-спаситель к подножию горы. Через несколько минут незнакомка, сминая одежду, лежала на его груди.

Пока девушка приходила в себя, Штефан её рассматривал. Было в ней что-то странное, не только одежда: полупрозрачные розовые штанишки, расшитый дорогой вышивкой и самоцветами широкий пояс и разорванный сейчас лиф, из которого почти вывалилась грудь. Прикрывавший всё это великолепие плащ улетел вместе с камнепадом. Так одевались женщины из срамных кварталов, но в отличии от них незнакомка была слишком ухоженной. Не было в том, как она лежала у него на груди, никакой жеманности и вычурной привлекательности. Будто любимая дочь в доме богача, она вся была нежной: белая кожа, не видевшая жестокого солнца, не знавшие работы ухоженные руки, белокурые густые локоны-пружинки.

Удивительно быстро она нашла в себе силы подняться. Даже не осмотрев свои раны, выпрямилась и гордо подняла голову.

— Кто ты такая? — спросил Штефан без обиняков.

Она какое-то время думала или подбирала слова… Штефан старался оправдать молчание головокружением, болью, пережитой опасностью. Её словам он собирался верить.

— Я шла к монастырю. Думала, мне там помогут.

— Чем? — переспросил Штефан.

— Всем, — уклончиво ответила незнакомка. Штефан в ответ фыркнул и посмотрел ей в глаза с недоверием.

Повисшая тишина, в которой, играя в гляделки, каждый пытался прочитать другого, не прерывалась даже шорохом осыпающейся породы. Под взглядом огромных голубых глаз Штефан чувствовал движения своей души и думал внезапно о том, какие оправдания хотел бы услышать от незнакомки. А когда её слова зазвучали в унисон его мыслям, он осознал, что побеждён.

— Я долгие годы наблюдала небесные сферы и по положению звёзд поняла, что эта планета давно мертва.

— Мертва? — эхом переспросил Штефан, чувствуя необычную лёгкость в голове, будто эта мысль давно крутилась на языке, но озвучить её он не решался, а сейчас... всё стало очевидным.

— Я поняла, что где-то должен быть механизм, который приводит её в движение, и работает он неправильно. Я уверена, что мне под силу починить его или улучшить. Монахи... что-то скрывают. Они хранят тайну. Я преследовала их, пока не вышла к монастырю, но...

Штефану казалось, что он видит движение мысли на дне глаз незнакомки, каждое произнесенные ей слово было откровением, пока она внезапно не заговорила быстро и сбивчиво:

— Там нет ничего. Ничего, что я ожидала найти. Монахи — исчадия ада. Они порабощают всех, кто оказывается достаточно близко, чтобы встретить их взгляд.

* * *

Штефан не мог понять её слова... Мысль билась в голове и разрывалась от противоречий. Вероника, его новая знакомая, меньше всего походила на того, кем пыталась казаться. Он хотел ей верить и подчинился её желанию вернуться в город. Объяснение этому откровенно пугало — она его загипнотизировала. Лёгкость и безмятежность царили в его обычно таком напряжённом, тревожном сознании и подтверждали догадку.

Он настоял на том, чтобы переждать ночь, и в очередной раз удивился тому, что Вероника быстро привела его к укромной пещере. Штефан развёл огонь, поделился с ней остатками своих припасов и притворился спящим. Ему пришлось долго ждать, прежде чем дыхание улёгшейся рядом девушки выровнялось, но и тогда её сон оказался слишком чутким. Смирившись с риском быть захваченным врасплох и остановленным, он выбрался из пещеры.

Ночь не была непроглядной. Монастырь оказался освещён. Свет был ярким, жёлтым, не колебался, не мигал: что бы ни было его источником, это не мог быть факел. Какой бы преступной расточительностью не считалось вот так освещать ночь, Штефан чувствовал за ней тайну и в очередной раз утверждался в своих подозрениях.

Оголившийся корень всеми силами цеплявшегося за склон куста помог подняться выше. Вид отсюда на редкий лес у подножия и спящий за ним город был причудливым. Продолжая цепляться за корни, Штефан попытался обойти гору. Лес медленно вырождался, превращаясь в степь, — за горой не было человеческого жилья. Тем больше был удивлен Штефан, заметив движение. Это не было движением робко шевелящегося в темноте города, не спящего и стеснявшегося этого противоестественного хода вещей. Больше всего походило на то, что соседняя гора выросла и сделала шаг. Штефан прижимался спиной к склону и вглядывался в темноту. Там, под прикрытием разрушающейся горы, шевелилось что-то огромное, человекообразное. Штефан различил голову, мощные плечи, длинные руки, оплетенные цепями. Подобный горе великан волок их за собой. Огромное тело, одетое в изношенную кольчугу, было изможденным. За силуэтом явно угадывался обтянутый кожей с узелками напряжённых мышц скелет. Цепи, тянувшиеся за его руками, уходили далеко и глубоко под землю. Что держало цепи в земле? На этот вопрос Штефан не мог ответить, но он был уверен в том, что великан с каждым своим шагом вращает планету. Крик был его последней попыткой рассеять наваждение.

— Эй! — в ответ великан остановился и медленно, будто это доставляло ему боль, повернул голову.

Штефан съехал по склону и сел на тропу. Вместо трубного гласа, который должен был его оглушить, раздавить, уничтожить, он услышал шум мощных крыльев.

— Ты не должен был видеть Бога, — произнёс знакомый голос, и Штефан повернул голову на звук.

Он с трудом узнал Веронику, прежде чем гарпия накинулась на него. Вся так не подходившая ей одежда исчезла. Густые белокурые локоны-пружинки пробивались сквозь не полностью закрывавшие голову шапочкой белые перья. Упругая девичья грудь с розовыми пуговками сосков колебалась в такт движениям крыльев. Остальное тоже осталось неприкрытым. Взгляд Штефана против воли скользнул по нежной белой коже живота к лобку и даже обозначившийся розовой ложбинке между половых губ. Перья прикрывали колени и икры, а ступни сменились когтистыми птичьими лапами, покрытыми коричневатой чешуей.

Эти лапы и грозили теперь схватить его — Штефан закричал, прикрыл руками лицо — когти проткнули его кафтан, оцарапали кожу, и он повис мешком, поднимаясь в небо вместе с гарпией.

* * *

Монастырь оказался просторным зданием. Сваи, которые служили ему фундаментом, глубоко уходили в мягкую породу горы. Пространство монастыря долгое время казалось Штефану непостижимым. Резные стены и простенки неожиданно сдвигались, раздвигались, каждый раз вводя в заблуждение, заставляя нарушить чье-то уединение и услышать лишнее. Монахи спали прямо на полу — там, куда падали от усталости. Штефан не мог найти себе места. Он было уже устроился на ночь на чердаке, достаточно просторном, но захламленном странным тряпьем и тюками сена, когда перешептывание и хлопанье крыльев заставило его, уже дремавшего, вглядеться в темноту. Здесь обитали гарпии. Презрение этих полуженщин к одежде не раз сыграло со Штефаном злую шутку. В монастыре они не считали нужным принимать человеческую форму, шествовали среди монахов вразвалочку на птичьих ногах, грелись на крыше, устраивали игрища, летая на перегонки. Монахи, встретив их, кланялись и улыбались — Штефан прятал взгляд.

Так, шатаясь без дела в поисках, куда бы приткнуться, он и набрёл на спорщиков. Прикрывшись от остальных молящихся тонкими резными перегородками, они рассматривали расстеленный на полу пергамент и, обсуждая его, изредка переходили на крик.

На этот раз не постеснявшись, Штефан встал за спиной у спорящих и стал читать развернутый перед ними свиток. Этим письменам было не меньше столетия, язык их отзвучал и остался только в научных трактатах. Штефан с трудом разбирал текст, который привык записывать в формулах. Монахи ему мешали.

— Богам мало наших молитв, — говорил молодой с рябым лицом. — Они уже обессилены и скоро погибнут.

— Что мы можем? — спрашивал другой, вороша руками волосы на голове, будто готовясь в панике в них вцепиться.

— Перестать молиться? — предложил Штефан. — У ваших предшественников были мысли на счёт того, что тут можно сделать.

Выдав себя, Штефан уселся рядом с монахами и придвинул свиток ближе.

— Под монастырем есть ход? — спросил он, прежде чем собеседники пришли в себя от удивления. — «Планета сама себя губит», — здесь так написано. Люди ускорили этот процесс, но не способны повлиять на него. Здесь записана система уравнений баланса — все, что планета получает извне, и всё, что у неё внутри. Где продолжение этого свитка?

Штефан замолк, встретив презрительные взгляды.

— Этому свитку больше ста лет, — наконец заговорил один из монахов, — если мы в силах прочесть, и у нас есть продолжение... то неужели ты думаешь, что мы не пытались последовать тому, что здесь написано.

* * *

Не было ничего удивительного в том, что монахи не приняли его всерьёз. Штефан не мог их винить, так же как бросить всё и смириться. Ему никто не пытался помешать. Он нашел продолжение свитка и смог понять, что речь там шла о машине, но сам масштаб этой конструкции был настолько велик, что построить подобное без посторонней помощи было невозможно. Штефан собирался выбраться из монастыря, когда его разбудил знакомый голос и шелест крыльев. Над ним сидела Вероника, и он в очередной раз застеснялся её наготы.

— Так лучше? — спросила она, меняя форму на человеческую.

Так было хуже, но Штефан утвердительно кивнул.

— Вставай, я проведу тебя, — продолжала она и отвернулась, будто тоже смущалась.

Штефан наскоро оделся. Он был готов ко всему, что бы ни значило это её «проведу», даже к тому, что она опять схватит его за шкирку и понесёт, но она вывела его на шаткую лестницу и повела вниз. Ступени уходили вглубь горы. Эта вечно осыпающаяся порода с редким удерживающим её корнями кустарником оказалась маскировкой. Сваренная из толстых стальных стержней основа была кое-где обшита полусгнившими досками, где-то обожженными, где-то странно состарившимися. Штефану хотелось дотронуться. Если бы обнаженная фигурка не покачивала прелестями в шаге от него, он наверняка внимательно исследовал сердце горы. Они долго спускались, пока лестница не закончилась. Пыльная поверхность под ногами вздрогнула и поехала вниз.

Площадка двигалась вниз в стеклянной трубе. Стекло было закалённым. Вентиляцией внутрь задувало горячий воздух и охлаждённый. Штефан прилип к стеклу — обнаженная спутница больше не мешала ему: трубу обтекали грунтовые воды; в слоях почвы легко было разглядеть исторические эпохи, — сама земля, откровенно обнажаясь, раскрывала перед ним все свои тайны. Если бы только Штефан успевал прочитать. Площадка остановилась, когда в голове у Штефана, несмотря на возбуждение, неприятно шумело давление. Штефану казалось, что магма плещется где-то под ногами — на самом деле площадка остановилась в нескольких сотнях метров.

— Кто построил всё это? — выдохнул Штефан.

— Люди, — ответила Вероника, — и Боги, — добавила она, подумав, — все, кто живёт на этой планете.

— Тогда почему оно не работает? — спросил Штефан, лихорадочно перебирая в голове прочитанное.

Вероника в ответ пожала плечами и повела его дальше. Узкий коридор заканчивался небольшим помещением. Вентиляция здесь работала исправно, а охваченные изоляцией стены были непрозрачны.

— Где та ось? Где тот двигатель, который заставит планету опять вращаться? — спрашивал он, больше обращаясь в пространство.

На этот раз Вероника ответила.

— Ось, конечно, пришлось построить. А сила разве не в том, чтобы заставить магму вращаться вокруг ядра? Раскалённую проводящую магму?

Если только Вероника была права, то всё было просто. Перед Штефаном был бесконечный источник энергии, который нужно было подключить к механизму. Бесконечный ли? Безопасный ли? Бессонными ночами он ворочал расчёт, но сейчас было поздно досчитывать.

— Почему никто не сделал этого раньше? — спрашивал он Веронику.

— Почему ты медлишь сейчас? — отвечала она.

— Почему этого не сделала ты? Почему этого не сделал Бог? Кто ты? Нет, что ты? Зачем ты? — продолжал спрашивать Штефан.

То, что должно было оказаться рубильником, сломалось в руках. Контакты были хрупкими от времени, но каким-то образом ему удалось соединить их. Всё вздрогнуло, дернулось и остановилось — в машине была ошибка.

Через несколько часов Штефан убедился только в том, что собирал машину совсем не тот, кто писал свитки, — она оказалась сложнее: была ли эта сложность избыточной? Логика неизвестного мастера казалась путанной, а число лишних контактов росло. Наконец, машина заработала, а Вероника потянула его к лифту. Они едва успели запрыгнуть на платформу, и Штефан понял сложность логики неизвестного мастера. Ему придётся вернуться.

Путь обратно был пугающим — за стенами бушевала неизвестность. Лестница оказалась на прежнем месте, такой же шаткой. На мгновение показалось, что не поменялось ничего.

Выбравшись на вершину горы, Штефан утёр пот и уселся рядом с Вероникой возле одной из свай в основании монастыря. Их приятно обдувал ветер. Занимался рассвет. В долине за горой спал уставший Бог. Планета вращалась.