Мир, в котором мы живем 2 (гет)

Матисс осмотрел камни Зархи, положил перед собой в линию. Над каждым рукой провел с закрытыми глазами. Вздохнул.

— Камни совсем свежие. А ты же говорил про заначку?

Я пожал плечами.

— К сожалению, так вышло. Попал в переплет.

— Понятно, — сказал Матисс и убрал камни Зархи куда-то в стол. — Что с местом смерти?

— Ничего не понял, хотя мысли и появились, — но сейчас это выяснять я не собирался, то есть обращаться к Матиссу, чтобы мы разобрались с мыслями о смерти. Меня больше интересовала Настя. Я и спросил: — Что с поиском Насти? Нашел?

— Да, — с грустью в голосе ответил Матисс. — Она за Забором. И ей семьдесят шесть лет.

Моя челюсть лежала на полу. Семьдесят шесть лет? Постой-ка. Какая жесть.

— То есть ей было четыре годика, когда я лишился головы от поцелуя шершунчика?

— Ну, видимо, да.

— Обалдеть, — я, кажется, даже слишком сильно ударил по столу ладонью.

— Тебе куда деньги перевести? — вывел меня из задумчивости Матисс.

— Оставь их у себя, у хиршенов.

Мне и в самом деле деньги были совершенно не нужны.

— Я совершенно не могу заглядывать тебе в голову!

— Зачем?

— У тебя какой-то слишком решительный взгляд. Хотя бы от глупостей отворотить.

— Спасибо, но только из глупостей и состоит наша жизнь, — я протянул руку. — Спасибо тебе. И до встречи.

— В следующей жизни?

Я неопределенно так рукой какой-то пируэт выкрутил. Разве можно знать все наперед?

Анастасия

Меня снова привязали к кровати. Или опять?

Я взорвалась, начала биться головой о стены и пол, и, конечно же, прибежали, нет, не санитары, за Забором они зовутся «вспомоществователи», так как здесь все-таки не совсем сумасшедшие, и привязали меня.

Но я снова не умерла. Я опять осталась жива. И даже не понимала, что меня держит на этом свете.

Хотя что это я. Совсем старая стала, и, видимо, склероз подобрался.

Ведь понятно, что держит!

Алексея жду я. А он все не приходит. Может, и не родился он в этом времени? Но я ведь не буду жить вечно. Точнее, я почти вечная, но эта жизнь моя подходит к концу, и я не уверена, что протяну еще несколько дней. Так как все внутри уже на пределе.

Но хотя бы просто увидеть.

Увидеть Лешку и умереть. Самой.

А… не его смерть видеть.

Как это было страшно!

Как вспомню тот злополучный выстрел, как голова моего любимого человека разваливается как арбуз, на мелкие куски и кусочки, как все вокруг наполняется его смертью, то меня начинает колотить нервная дрожь. Так жизнь закончить, так страшно умереть. Хоть и знаешь, что он где-то родился вновь, но все равно это очень страшно.

И я вообще не понимаю, как я потом прожила оставшиеся мне годы. Да, я возглавила «Нукинчок», но это совершенно мне не доставляло удовольствия.

Я ведь представляла, что буду навещать Лешку за Забором. Ну, я надеялась, что он не всегда будет в синдроме. Да и вообще, не сразу эта бяка его схватит, и мы еще сможем просто пожить. А там и я к нему присоединюсь. Но его смерть, столь жуткая, совершенно разрушила мою жизнь. Я не могла без него жить! Хотя и жила.

И несмотря на то, что синдром не схватил меня сразу, я после того, как мне исполнилось сорок пять, через месяц, добровольно ушла за Забор, передав все дела Кириллу.

Мы очень долго с ним стояли просто в обнимку. Я уже одной ногой за Забором, а он снова самый богатый и влиятельный человек Горского круга. Я плакала, а он мне что-то все шептал, но я так толком и не поняла ничего.

Но самое удивительное то, что мы так и не открылись ни Нинели, ни Кириллу, что тоже Маяки. СветаСила ничего не требовала, ни помощи, ни поддержки, вот мы и не стали говорить. Просто прожили свои жизни.

И я надеюсь — достойно.

Ну, а вторая моя жизнь оказалась вполне банальной.

Родилась. Выросла. Окончила высшие курсы как преподаватель истории. И стала работать в школе. Нашла милого мужчину. Вошла в его веселый цветник третьей женой. Правда, Павел всегда говорил о своих девчонках — «Мой гарем». И с ним я прожила двадцать один неплохой год. Но без искры, изюминки и замужества. Павел предпочитал гражданскую любовь. Дважды родила. И в сорок семь отправилась за Забор.

И в самом деле довольно тривиальная жизнь. Ни приключений, ни любопытства, ни глупостей.

Хотя…

Хотя один раз выполнила поручение СветаСилы. Когда забирала деньги из тайника, нашла конверт, который требовалось отнести по определенному адресу. Отнесла, разве это сложно?

И раз в месяц ходила по местам встречи. При этом ни с кем из живущих Маяков так и не встретившись. Даже закралось сомнение, а существуют ли они вообще в природе?

Метки мои, что любопытно, стирались, но никаких ответов и приветов. И я так и не поняла, кто это делал и зачем.

Один раз, правда, встретилась я с каким-то старичком, но скорее с бомжом, чем с Маяком. Правда, человек начитанный и умный, так что беседовать с ним было одно удовольствие. И если бы не запах, то можно было бы и подольше посидеть. Впрочем, я пыталась с ним еще встретиться, но так больше и не случилось.

Дети заходили как-то. Но это было уже так давно, что я и не помню. А так никаких гостей и никогда. Но скучно тут не бывает, потому что и книжку можно почитать, и газеты свежие время от времени приносят. То есть как бы и вне общества, и в то же время пульс этого общества ощущаешь. Правда, секса никакого и никакого общения с соседями. Странное одиночество, от которого не чувствуешь себя одиноким.

Может, все от того, что ты уже как бы умер?

Но при этом смерть все не приходит.

Видимо, такая же старуха, как и я, вся в склерозе.

Скорее бы она вспомнила обо мне.

Что-то вдруг изменилось в комнате. Хм… А я даже и не заметила, как в палате моей гость оказался. Тут вообще все тихо происходит. Даже когда вспомоществователи кричат, все слышится очень глухо, хотя дверь и имеет зарешеченное, но все-таки открытое окно. И стены, и пол такие странные в комнате — белые, мягкие, о них даже разбить голову невозможно. То есть, может, кто-то что-то и говорил, когда дверь открывали, но я думала совершенно о другом. Вот и не услышала и гостя не заметила.

Мальчишка какой-то. Стоит так и улыбается, а в глазах слезы. Чего ты, дурашка, плачешь? Старуху, что ли жалко?

А тогда чего он улыбается?

— Здравствуй, Настя, — проговорил он с до боли знакомыми интонациями.

Как все сразу в голове закружилось. И как вдруг все вспомнилось!

— Ле-е-ешка!