Маска Анубиса (гет)

Дагворт-Грейнджер и Реддл… Он сразу заметил их отсутствие. Остальная троица раздражала слишком уж пристальным вниманием, что ему очень хотелось едко усмехнуться — такого интереса к своему предмету он пять лет не видел. Однако, вид Дамблдор все-таки сохранил невозмутимым и проигнорировал слизеринцев. Звонок колокола Альбус воспринял гораздо радостнее, чем студенты, и еле дождался, пока они покинут аудиторию. Расстояние до своих апартаментов он преодолел в два раза быстрее обычного, даже несмотря на лестницы, имеющие обыкновение двигаться так, как им вздумается. Парочка своенравных была как раз рядом с его покоями и достаточно портила ему жизнь.

На первый взгляд все было обычно. Все тот же идеальный порядок — каждая безделушка на своем месте, но Альбус нутром чуял шлейф чужого присутствия. Диван все также был прикрыт алым покрывалом — у него на душе заскребли кошки. Неужели все было бесполезно, и он зря позволил забрать артефакты?

Она все также лежала без движения, как хорошенькая восковая кукла, с тем же выражением лица с еле заметным отпечатком ужаса в стеклянных глазах. Дамблдор дернулся к столу, имея маленькую надежду, что они еще не забрали каноп и медальон. Действуя отчаянно, Альбус все же сохранил часть своей хладнокровности. Он хорошо знал Тома. А Том знал его. Они за пять лет отлично изучили друг друга. Оставляя проклятье на своих вещах, Альбус ни на минуту не сомневался, что тот его снимет. И оставит свое в подарок. Нарочито небрежно. Борьба с искушениями и соблазнами — однажды эту игру Том проиграет. И запустит цепочку событий. Альбус отвлекся от своих размышлений вслух и покинул кабинет, не заметив, как картинно выгнулась бровь на ее лице.

* * *

Поднявшись по колоннам, они очутились в небольшой комнате, сильно уступавшей по размерам предыдущей. Они сразу обратили внимание на стол, что находился прямо посередине, и подошли ближе. На столе стояли весы с кованными чашами, с одной стороны лежало белое перо, а на другой — потемневшее человеческое сердце. Рядом с весами лежал нож необычной формы и, явно, с ритуальным подтекстом.

— А Вальтер все-таки затейник, — чуть хрипло произнес Антонин, когда они ознакомились с наполнением чаш.

— По-моему, это было ясно ещё по прошлым загадкам, — подал голос Абраксас. — С каждым испытанием всё больше повышаются ставки, боюсь представить, что будет дальше.

— Не нагнетай, Абраксас, — попросила Розье, слегка побледневшая.

Едва взглянув на весы и ритуальный нож, Том обратил внимание на стены — они были покрыты рисунками.

— Суд над мертвыми, — произнесли одновременно Том и Гермиона, словно прочитав мысли друг друга.

Реддл обернулся и встретился взглядом с Дагворт. Порой его удивляло, что существовал человек, который на сто процентов чувствовал и дополнял его. Это было дороже всего на свете. Одиночество никогда не тяготило его и держало сердце холодным, но с появлением Гермионы все изменилось. Сердце, закованное в лед еще в приюте, чтобы не сломаться, выжить, начало оттаивать.

— Похоже, мы оказались в чертоге двух истин, — усмехнулся Том, и только Гермиона поняла, о чем он.

— Ну, мы же не мертвы, — возразила она. — Пока.

Она нахмурилась — ну да, злобный призрак, требующая маску и наложившая проклятье, которое чуть не отправило её друзей к праотцам из-за неё, так себе поднимает настроение.

— Твой оптимизм заражает, Гермиона. Что за ещё суд на мертвыми? — мрачно откликнулась Друэлла. — Мне уже не нравится эта загадка.

Гермиона вздохнула — что-то ей подсказывало, что это задание перевернет все с ног на голову. Интуиция у нее уж слишком обострилась, наверняка транзитный Нептун в первый дом вошел. Она отплевалась от собственных мыслей; привыкла хорошо учиться и успевать на всех предметах, даже на нелюбимых прорицаниях, на которых они рассчитывали и изучали свои натальные карты. (Она тайком рассчитывала по своей настоящей дате рождения, чтобы профессор Коулман-Смит не заметила и не начала задавать неудобные вопросы).

Том же стал объяснять Друэлле, а также Антонину и Абраксасу, смысл рисунков на стенах:

— На них изображен суд на мертвыми — египтяне верили в загробный мир, в то, что после земной жизни на нем решается ее дальнейшая участь. Во главе суда сидит Осирис, он и есть владыка царства мертвых, решал судьбу каждого человека после его смерти.

— Эти четверо кажутся знакомыми, — заметил Долохов, ткнув куда-то в стену.

— Это и есть Хапи, Кебексенуф, Имсети, Дуамутеф, — ответил Том. — Они являются защитниками Осириса и сыновьями Гора, Гермиона уже об этом рассказывала. В книге мертвых их еще называют повелителями правды и истины. Фиксировали все тайные и явные дела души, мысли, выборы и предпочтения в течении прожитой жизни, над которой проводился суд. Поэтому он и называется чертог двух истин. Четверо привели нас сюда, чтобы мы прошли свое испытание и отправились дальше. На одной из чаш находилось сердце умершего, которое выступало символом его совести, а на другой перо истины богини Маат. Добрые поступки облегчали сердце, а тяжелые, соответственно, наоборот. Взвешивание производил Анубис, так как является стражем весов Осириса, а за результатом следил Тот и записывал его на дощечке. Рядом же находилась Амат.

— Что происходило с тем, чье сердце перевешивало перо? — заинтересовался Малфой, продолжая рассматривать рисунок.

— Его сердце пожирала Амат, чудовище, имевшая черты трех животных: крокодила, льва, гиппопотама, — ответил Реддл. — Душа грешника отправлялась в Дуат. Грешники лишаются погребения — боги срывают погребальные пелены с «врагов, приговоренных к наказанию в Дуате»; они лишены общения с богами, тепла и света, их удел лишь темный хаос.

— Хочешь сказать, что с нами произойдет то же самое, если мы не пройдем испытание? — пискнула Друэлла, ужаснувшись словам Реддла.

— Надеюсь, что нет, — ответила за Тома Гермиона. — Давайте не думать о худшем раньше времени.

Сказать это было легко, но панические мысли все равно подорвали уверенность в своих силах. Что их ожидало в случае провала? Эксцентричный ученый уже оставил пару смертельных ловушек, что ему помешало бы оставить еще парочку, если не вдвое больше?

— А если перо перевесит сердце? — решил спросить Абраксас, явно желая отвлечь Розье.

— Тот, обращаясь к Эннеаде, говорит, что покойный признан праведным. Тогда суд выносит оправдательный приговор: «Нет позволения, чтобы чудовище Амат Пожирательница овладело им; пусть дадут ему хлеб, кладущийся перед Осирисом, земельный участок в одну десятину, находящийся в Полях Иалу», — процитировал по памяти Том.

Гермиона чуть нахмурилась и несильно пихнула его в плечо — ему, значит, можно, а ей нельзя? Что за политика двойных стандартов?

Реддл закатил глаза, но продолжил:

— Проще говоря, умерший направлялся в рай, что и логично, собственно.

Вдруг их отвлек Долохов, воскликнув:

— Тут есть еще кое-что!

Слой пыли на полу стремился скрыть важную для них фразу, написанную вокруг стола, но они достаточно потоптались, чтобы проявить ее.

Жнущий получает награду и собирает плод в жизнь вечную, так что сеющий и жнущий вместе радоваться будут.

Коли сумеете пройти испытание, в последнем зале увидите маску.

В зале двух истин их будут судить, только одна из них легче пера Маат, войдет с чистыми помыслами и откроет тайник.

— Получается, это предпоследнее задание, — облегченно выдохнула Дагворт. — Я, конечно, люблю загадки, но в последнее время у меня началась на них аллергия.

— Не могу не согласиться, — подтвердила Розье. — Только я не начинала их любить, в отличие от тебя.

— А вы вообще осознаете, что предстоит нам сделать? — вдруг задал вопрос Абраксас.

Малфой явно хотел продолжить, но Реддл его прервал:

— Анубис провел нас сюда, а четыре сущности — сыновья Гора — были тому свидетелями.

— Как аллегорично, — фыркнула Грейнджер, но замолкла, увидев, как он прожег ее недовольным взглядом.

— Да, ритуальный нож тут неспроста, — заметил Том. — Очевидно, что нужно немного нашей крови, а сердце, что лежит в одной из чаш, как я и говорил, будет олицетворением нашей совести.

— Да уж, праведники-слизеринцы, — хмыкнул Антонин. — Звучит гораздо нелепее вслух, чем в мыслях.

— Давайте решим эту загадку позже, — предложила Друэлла. — Нам всем есть над чем подумать, прежде чем приступать к ней.

Она была чертовски права — с ней все были согласны на сто процентов.

* * *

Гермиона покинула зал в сомненьях и в некотором душевном раздрае. Поначалу это было даже весело: искать решения загадок, погружаться с головой в древние фолианты, которые были готовы рассыпаться от одного чиха, вести разговоры с действительно умным человеком (опустим некоторые факты о его личности, а он еще, между прочим, Тайную комнату не нашел).

Постоянный адреналин сыграл плохую шутку. Сейчас она пребывала в какой-то апатии. Что произойдет с ней и с друзьями, если они не справятся с очередным заданием? Умирать как-то не хотелось. Огонь в камине танцевал перед ней жаркий танец, стремясь подбодрить ее, книга в руках призывно шелестела страницами, но странная пустота внутри не давала сосредоточиться.

Они все сидели в гостиной, но не вместе, давая отдохнуть друг другу и собраться с мыслями. Да, о таком на Гриффиндоре Грейнджер даже не мечтала. Здесь, на Слизерине, она впервые осознала, что такое личное пространство. Гермиона не могла сказать про себя, что она интроверт, скорее амбиверт, потому что по личным суждениям все-таки не дотягивала до экстраверта, но она могла отдохнуть душой и в гостиной Слизерина, а не закрываясь в библиотеке, как раньше, среди пыльных книг и свитков.

Друэлла была недалеко — сидела в кружке вышивальниц. Иголка порхала над тканью, вырисовывая на ней причудливые узоры: птички и цветы невиданной красоты. Розье раньше звала с собой, предлагая расслабиться и обсудить последние сплетни, но Гермиона отнекивалась, ссылаясь на более важные дела и нелюбовь к такому виду рукоделия. Честно, это было одно из тех занятий, которое ей не покорялось, тут уже мало что зависило от ума, скорее от того, есть способности или нет, и желания.

К счастью, Друэлла не настаивала, иначе бы вскрылась неприятная правда — насколько она знала, в приличных чистокровных семьях девушек учат всем видам рукоделия, вести быт и так далее. Учат быть женой чистокровного волшебника. Грейнджер чуть поморщилась — феминистические порывы были ей абсолютно не чужды — она могла догадываться, какие права были у девушек сейчас, а учитывая, что магический мир отставал от магловского… Гермиона встряхнула головой, стараясь выбить эти мысли, пришедшие весьма невовремя. До революции в магическом мире надо еще дожить, а прежде найти маску.

Гермиона перевела взгляд на Абраксаса. Он, как и она, держал в руках книгу, но, в отличие от нее, спокойно читал, словно его жизнь не висела на волосок от смерти. Грейнджер никогда не могла его прочитать. Даже мысли Тома угадывались легче. Малфой действительно был спокоен, как удав, большую часть времени. Дагворт еле слышно хмыкнула, вспомнив Драко — куда все подевалось? Да, ему не хватало воспитания от дедушки, Люциус все похерил.

Близко к Малфою сидел Антонин, но, в отличие от того, шуму от него было намного больше. Он обсуждал результаты матча между Когтевраном и Гриффиндором — их баллы сильно влияли на итоговое место Слизерина в турнирной таблице — с, кажется, с Фрэнком Лейстренджом; Гермиона еще не запомнила имена всех слизеринцев. Порой Долохов был такой неугомонный, что ей казалось, что ему самое место на Гриффиндоре. Гермиона иногда поражалась, как Абраксас терпел все его замашки, порой даже прикрывал и участвовал в его авантюрах. Ну да, чисто ситуация из прошлого: она и ее оболдуи на первом курсе. Чего только стоила выходка с троллем. А с драконом?

Сейчас Антонин ничем не напоминал того мужчину из Отдела Тайн, с горящими темными глазами и жаждой крови хорошеньких грязнокровок. Она до сих пор помнила, как он схватил ее за кудрявые волосы, чуть не содрав скальп, и приставил узловатую палочку к горлу, мрачно улыбаясь и вынуждая Гарри сдаться. Гермиона вновь понадеялась, что своими действиями достаточно изменила будущее, чтобы избежать второй магической войны.

С этими мыслями она перевела взгляд на Тома. Реддл тоже спокойно занимался своими делами: дополнительное задание, кажется, по древним рунам. Профессор дала ему индивидуальное задание, проигнорировав желание Гермионы получить и свое. Реддл предлагал присоединиться, обещая поговорить с преподавателем, но Дагворт не пожелала унижаться, хотя ей и была интересна суть задачи, которая вновь была связана с древнеегипетской тематикой.

Она вспомнила их последний разговор.

Ей все казалось, что она во сне. Что могло поменять Реддла до неузнаваемости? Что могла сделать она? Жизнь летела кувырком. Еще давно.

Теперь же пришло время снять маски. Том бы весьма догадлив, а что насчет других? Честно, Гермиона опасалась их реакции. Грейнджер не любила лгать, но личина полукровки хорошо оберегала от нападок чистокровных; в этом времени вражда проступала куда явственнее, чем в ее годы обучения (нападки Малфоя не в счет).

Правда, Гермиону занимало не только это. У нее было куда больше тайн, и вопрос чистоты ее крови занимал не первое место.

Потянешь за ниточку, размотаешь весь клубок. Вся личность Дагворт строилась на лжи. Будущее, ее избранность, их судьба — многое Гермиона знала, знала и боялась рассказывать. Стоило ли так играть со временем?

Грейнджер прикусила нижнюю губу — старая вредная привычка, — когда встала перед трудным выбором. Но выбора-то на самом деле и не было. Рихтер-Вольф как будто в насмешку зрил в будущее. Он очень хорошо оберегал древнее сокровище. Слабые бы уже проиграли. Но ни она, ни тем более Том, не собирались отступать. И если стоило пожертвовать всем, то она была бы готова это сделать.

* * *

В зал двух истин они вернулись не сразу. Время, конечно, поджимало, но ни один из них не был готов расставаться с тайнами.

Том решил напомнить:

— Все, что мы скажем здесь, останется здесь. Клятва сохранит наши тайны.

Однако, его слова совсем не успокоили Гермиону. Обнажить перед ним душу было тяжело, а перед Друэллой, Антонином и Абраксасом будет не легче.

Никто не спешил подходить к весам. Каждый из них опасался. Вольф дал четкое послание, что в следующий зал войдет только чистый помыслами. А кто из слизеринцев не врет? Не утаивает в глубине души многое? Это было серьезное для них испытание. Вызов для самой их сущности.

Послышался тихий вздох — Друэлла выступила вперед, к столу с весами. Гермиона вскинула бровь — Розье, которая чаще всего хотела оказаться в тени во время испытаний, предпочла справиться с ним первая. Удивлена оказалась не только Дагворт, остальные тоже были в легком шоке. Да, теперь она могла дать им фору вперед. Здесь требовалось гораздо больше мужества.

Друэлла сглотнула, взяв в руки очевидно острый ритуальной клинок, и резко полоснула себя по ладони. С ее стороны послышался тихий писк, который она быстро подавила. Чуть зажмурившись, Розье сжала ладонь над сердцем в железной чаше. Оно засветилось. Плата была принята.

Друэлла вновь выдохнула, и, кажется, собралась с мыслями.

— В зал войдет чистый помыслами, — пробормотала Розье, но в полной тишине ее было отлично слышно. — Я, Друэлла Розье, хочу сказать, что мне не нужна маска Анубиса.

Она явно обращалась не к ним, ни к Вольфу, а как будто к богам пантеона древнего Египта. Гермиона проследила за ее взглядом — смотрела на Маат, богиню истины.

Чуть помолчав, Розье продолжила:

— Это была такая чуждая мне жизнь, но такая желанная. Между Томом и Гермионой витал дух загадок и некого соперничества, такой сладкий и манящий. Мне впервые повезло с соседкой по комнате. Теперь я знаю, что есть другая жизнь, далекая от идеальной и расписанной по минутам. У чистокровных нет другого выбора, тем более у девушек. Ты всегда должна быть идеальной фарфоровой куклой, красивым приложением к мужу, чья родословная не меньше, чем твоя, чинно попивая чай по пятницам с такими же прелестными куклами, как ты. Род на тебя давит, род требует… Ты идешь по каменистой осыпающейся дорожке, над тобой пропасть и ты не смеешь отступить назад. Ты не можешь спустить вниз все ожидания, которые на тебя возлагают.

Очевидно, Розье долго в себе это копила. Всю жизнь. Она с каким-то маниакальным взглядом всмотрелась в лица Абраксаса, Тома и Антонина — она хотела увидеть реакцию, эмоциональный отклик. Конечно, Розье бросала вызов патриархальному образу жизни чистокровных.

— С тобой, Гермиона, я начала жить, — в ее голосе были нотки горечи. — Словно корсет, который так долго стягивал внутренние органы и чуть не ломал алебастровые кости, ослаб, давая задышать легким в полную силу.

Друэлла перевела на Дагворт взгляд, сверкающий какой-то отчаянной радостью. Гермиона вспомнила свою недавнюю мысль о революции и подавила нелепый смешок, кажется, она опаздала — Друэлла начала ее раньше. Очевидно, это было ее плохое влияние.

А Розье все-таки продолжила:

— Я знала, что войду в семью Блэков, папенька об этом позаботился с моего рождения. Наверное, это многое ему стоило, только мое мнение тут, конечно, не учитывалось. Даже моему сердцу было велено стучать по особому ритму, ни разу не сбиваясь.

Плечи Друэллы поникли — тяжесть возложенных на нее обязательств надавили с полной силой.

— Я стараюсь с этим свыкнуться, — продолжила она, после затянувшейся паузы. — Так жили чистокровные девушки до меня, так живу я, так будут жить мои дети. Золотая клетка, несомненно, красива, только мне не хочется быть в ней певчей птичкой.

Гермиона задумалась над предпоследней фразой Розье. Ее дети… Беллатрикс, Андромеда, Нарцисса — Грейнджер видела их на семейном гобелене Блэков на площади Гриммо, разве что средняя дочь была выжжена с него, но очертания имени еще угадывалось. Более разных сестер еще сыщи, но Друэлла в будущем, очевидно, вложила в каждую свою частичку.

Беллатрикс... При мысли о ней Гермиона едва заметно поморщилась. Даже по меркам Блэков она была очень самодостаточной и с сильным характером, который смог обуздать только Волан-де-Морт. Куда уж там Лестрейнджам…

Дагворт перевела взгляд на Реддла. Он пока не подозревал, что Розье могла в будущем родить самую верную ему соратницу. Гермиона тряхнула кудрявой головой — ей все еще не хотелось думать о возможном будущем.

Она мало слышала об Андромеде, но точно знала, что та в свое время встряхнула застойное болото чистокровных, выйдя замуж за маглокровного Теда Тонкса. Да, она была не меньшей бунтаркой, чем Беллатрикс, только избрала для себя противоположную сторону, как и Сириус, за что была изгнана из рода и выжжена с гобелена.

Гермиона не сомневалась, что та ни на секунду не пожалела о своем выборе. Теперь она понимала, откуда в ней это могло взяться — сыграла роль не только горячая кровь рода Блэк, но и упрямство матери, что слилось просто в гремучий коктейль.

Нарцисса Малфой — внешняя копия Друэллы. Холодная, сдержанная аристократка с большим чувством собственного достоинства — такое впечатление она произвела, когда они впервые пересеклись в Косом переулке. Однако Гермиона чувствовала, что Нарцисса скрывала в себе гораздо больше, чем показывала.

Беллатрикс, Андромеда, Нарцисса… Друэлла нашла в себе силы и определенное мужество, а может и остатки бунтарства, подавленное Сигнусом Блэком, и воспитала дочерей по-своему.

Пойдет ли она теперь по такому же пути? Гермиона пока не подозревала, что колесо судьбы бешено крутилось, меняя полностью будущее этой пятерки.

Розье закончила свой рассказ. Тишина оглушала, но ей стало намного легче, словно груз, который давил на нее всю ее сознательную жизнь, упал с ее плеч. Друэллу мало волновало мнение Тома, Абраксаса и Антонина на ее излияния — не один из них не собирался быть ее мужем. Да и не это было главным. Только Гермиона могла разделить ее страдания. Однако, может быть, ее слова хоть что-то всколыхнули в их душах? Почему-то она была уверена, что из этой комнаты никто не вернется прежним — не зря называлась «чертогом Двух Истин».

Весы пришли в движение. Они взглянули на них с опаской: вдруг сердце все же перевесит перо — что тогда? Перо оказалось тяжелее, Друэлла говорила чистую правду.

— Никогда не была столь откровенной, кошмар, — поделилась Розье, вновь надевая маску чинной чистокровной девушки.

Очевидно, тот запал, который был слышен в ее голосе ранее, прошёл, и теперь она чувствовала себя неуверенно и пыталась это скрыть.

К весам подошёл Абраксас, опережая Антонина на долю секунды. Долохов хмыкнул, но позволил другу пойти первым.

Ритуальный нож он взял увереннее Розье и быстро чиркнул по ладони, позволяя стечь алой крови на сердце. Лицо не отразило ни грамма боли, которую он, несомненно, почувствовал.

— Я, Абраксас Малфой, — начал он. — И мне не нужна маска Анубиса. Я лишь хочу, чтобы она не досталась подонку Грин-де-Вальду.

Гермиона заинтересовано подняла на него взгляд — на ее памяти Абраксас редко проявлял свои настоящие чувства, большую часть времени будто бы оставаясь безучастным. Некоторая часть эмоций проявилась на его лице, отражая глубоко подавляемую боль.

Ему явно хотелось закончить на этом свой рассказ, но сердце, напившееся крови, явно требовало ещё, словно вампир. Малфой поддался ему.

— Мой отец не должен умереть зря, — продолжил Абраксас. — Я не должен подвести его.

Эти слова дались ему трудно. Плечи поникли, а голос на какое-то время затих.

— Грин-де-Вальд затопил Европу в крови маглов и волшебников. Мой отец не был согласен с его политикой, что не понравилось этому уроду — наш голос все-таки кое-что стоил на арене волшебного мира. Грин-де-Вальд хотел поставить нашу семью на колени, сполна насладиться своим триумфом, но у него ничего не вышло.

Абраксас перевёл дух, а остальные тихо слушали, боясь неосторожным движением прервать его.

— Отец помогал покидать пределы Европы волшебникам, преследуемых шавками Грин-де-Вальда, чистокровным, полукровным или маглорожденным — ему было без разницы, сам же он не спешил покинуть Францию, несмотря на уговоры дорогой матушки. Наверное, обостренное чувство долга взыграло. Это его и погубило.

У Гермионы засосало под ложечкой от последних слов Малфоя, а у Друэллы, кажется, вырвался всхлип — Малфой никогда не упоминал при них о своём отце, будто того и не было.

Малфой твёрдым голосом продолжил:

— Однажды отец пропал. Просто исчез. Матушка сразу почувствовала неладное — она сразу стала собирать вещи — таков был приказ отца на случай чего. Я рвался найти его, даже почти сбежал, но мать не дала мне этого сделать и была права — мне было всего тринадцать, но тогда кровь кипела, и мне казалось, что весь мир передо мной, а смерть — нечто эфемерное, что-то далекое и не касающееся меня и семьи. Я ошибался. В тот злополучный вечер она все же пришла в мой дом. Мы едва успели аппарировать. Приспешники Грин-де-Вальда вошли в наше поместье, тщательно и методично сломав защиту, за что и поплатились.

Произнеся последнюю фразу, лицо Малфоя исказилось в оскале.

— Матушка активировала перед нашим уходом крайнюю степень защиты — пространство схлопнулось, уничтожая врагов в труху, теперь там не осталось ничего. Былое величие и наследие Малфоев кануло в лету. Но не это было самым страшным.

Пальцы Абраксаса подрагивали — очевидно, от сдерживаемых эмоций, которые копились в нем долгое время. Он перевёл дух, чтобы продолжить:

— В Англии мы все же были чужаками. У нас было небольшое поместье, но оно было старым и обветшалым, без должного ухода оно пришло в упадок. Матушка пыталась крепиться, но она всегда полагалась на крепкое плечо отца, а мы тогда до сих пор не знали, что с ним. Это сильно ее подкосило. Беда не приходит одна. При побеге мы потеряли ключ от ячейки в банке. Доступ к семейным счётам был заблокированным из-за нервного срыва матери, поэтому комиссия посчитала ее недееспособной, а я же все ещё несовершеннолетний. Чертова бюрократическая система. Многое пришлось продать и от многого пришлось отказаться, чтобы без проблем собрать на четвёртый курс — матушка не привыкла экономить, к тому же в глубине души она надеялась на скорое восстановление доступа к счетам.

Грейнджер, да и остальные чувствовали, что с каждым словом ему становилось все труднее и труднее говорить, но он находил в себе силы продолжать дальше.

— Во время моей учебы в Хогвартсе одна из сбежавших от террора Грин-де-Вальде женщина нашла матушку и передала воспоминание о моем отце. Ее схватил удар. Она не хотела мне показывать воспоминание, боялась, но я тайком посмотрел в один из вечеров. Я готов был аппарировать через весь континент, лишь бы достать чертовых шавок Грин-де-Вальда, но Тони и Том остановили меня. Отец выдержал пять дней. Пять чертовых дней. Молодняк тренировал на нем непростительные заклятия и что-то, видимо, из семейных закромов. От него не осталось ни единого живого места, а под конец он отхаркивался уже не кровью, а чёрной скверной. Кто-то смиловистился и кинул в него Аваду.

Голос Абраксаса дрожал от чистой, ничем не замутненной ярости. Антонин и Том смотрели на друга с сочувствием, Друэлла тихо плакала, а Гермиона чувствовала себя в не в своей тарелке, испытывая острую жалость.

— Маска не должна достаться этому ублюдку, — твёрдо, но тихо повторил Малфой. — Я отомщу ему за смерть отца, пусть даже ценой собственной жизни.

Его лицо окрасилось румянцем, а губы изомкнулись в ухмылке. Эта мысль давала силы ему жить дальше.

Дамблдор опередил Малфоя — Грейнджер читала о том, что в сорок пятом году тот сразил Грин-де-Вальда на дуэли.

Но, как ей показалось, Абраксас все же добрался до виновных в смерти его отца, не без помощи вальпургиевых рыцарей во главе с Томом, иначе она не понимала привязанности Малфоя к Реддлу, потому что тот был ничуть не лучше Грин-де-Вальда.

Однако сейчас Гермиона понимала, что всей картины она не видела и глупо было бы судить, о чем не знаешь.

Весы вновь покачнулись, сердце оказалось легче. Рассказ, который Малфою дался тяжело, был абсолютно правдив. Антонин хлопнул его по плечу, намереваясь подбодрить, и сам направился к весам.

Ненасытное сердце приняло сладкую кровь, а остальные замерли в ожидании исповеди от Долохова, а он, впрочем, не заставил себя долго ждать.

— Я, Антонин Долохов, — произнёс он с некой помпезностью. — Мне тоже не нужна маска Анубиса. Куда Абраксас и Том, туда и я, собственно.

Переведя взгляд на Малфоя, тот продолжил:

— Франция никогда не была моей родиной, но мои родители решились бежать туда, когда к власти пришли большевики, которые пропагандировали идею всеобщего равенства. Аристократия, как магловская, так и магическая, была бельмом на глазу, которую так хотелось уничтожить. Они не хотели признавать, что мы всегда были на шаг впереди, сильнее и имели тайные знания, которые так хотелось постичь. Но на их стороне было количество, намного превосходящее нас, аристократов.

В голосе Антонина слышались злые нотки, грозящие перерасти в яркую агрессию — он никогда не был особо сдержанным, как Абраксас.

— Старшее поколение Долоховых не покинуло Россию. Дедушка презрительно отзывался о большевиках и не желал бежать, как трус, оставляя все, чего добился сам и его предки. Бабушка осталась подле него. После мы узнали, что их повесили, а родовое гнездо разорили — Долохов в ярости сплюнул, сжимая ладони в кулаки. Потом мы сбежали и из Франции, вместе с Малфоями, хоть и устали от постоянного бегства, пусть там и было небезопасно.

Долохов перевёл дух от сжимавших в тисках негативных эмоций, которые он испытывал, вспоминая о прошедших событиях:

— Я устал постоянно бежать от врагов, чувствуя себя немощным, неспособным достойно встретить их, и жалкой шавкой, которая вечно поджимает хвост. Я чувствую себя виноватым, что оставил дедушку одного, что рядом с ним была только бабушка. Они остались одни.

Горечь в его словах была почти осязаема.

Гермиону прошибла мысль: Волан-де-Морт настолько извратил сознание Антонина, что у него не осталось в душе ничего светлого, а лишь желание мести. Антонин Долохов в будущем не зря был одним из самых сильнейших пожирателей смерти и одним из самых верных. У неё заныл затылок: фантомная боль, которая порой преследовала ее после событий в Министерстве Магии, дала вновь о себе знать.

Может, в этой жизни он останется добрым, улыбчивым мальчишкой, как однажды раскрывшись ей с самой неожиданной стороны, не дав боли, которую он прятал глубоко в себе, съесть себя. Грейнджер малодушно понадеялась на это.

Никто не сомневался, что перо будут тяжелее сердца — Антонин всегда был искренен в своих поступках и словах. Дагворт теперь поняла, что он просто последовал за Абраксасом. На Слизерин.

Том и Гермиона переглянулись — остались только они. Грейнджер едва покачала головой; она пока не была готова. Все мысли будто выбило из головы, ей стоило прийти в себя. Прежде чем собраться в этой комнате, Гермиона была практически уверена, что сможет пройти испытание, но сомнения все же одолели ее.

Реддл почувствовал ее неуверенность и выступил вперёд. Гермиона послала ему благодарную полуулыбку — все, что на этот момент позволила мимика ее лица.

Том будто не спешил. Взяв в руки клинок, он медленно провел по ладони, любуясь ярким, почти солнечным бликом огня на поверхности металла, в то время как бисеринки крови собирались в капли и стекали в чашу с сердцем. Реддл заговорил не сразу.

— Я, Том Марволо Реддл, — представился он. — И мне не нужна маска Анубиса.

На удивление остальных, весы угрожающе закачались, будто бы предупреждая. Том же на это посмотрел безучастно, хотя на мгновение Гермионе показалось, что на его лице мелькнула какая-то злая усмешка.

— …нужна маска Анубиса, — продолжил Реддл, проверяя реакцию весов. — Нужна, потому что я сам заинтересован в бессмертии. Нужна, потому что от нее зависят наши жизни. Нужна, чтобы помочь Гермионе отвязаться от вредного призрака.

Последнюю фразу он произнес тише, словно стесняясь ее, но Грейнджер успела уловить нотки в его голосе, что подтвердило ее догадки. Том на нее не смотрел. Вообще, Реддл выглядел так, словно он борется с кем-то невидимым, с кем-то у себя в голове. Очевидно, что сопротивлялся магии этих лабиринтов, что с лихвой вложил Рихтер-Вольф, чтобы защитить артефакт. Но и Том был абсолютно непрост, особенно если стоило защитить свои собственные секреты.

— Бессмертие, — глухо повторил Том. — Это было идеей фикс последнюю пару лет. Когда ты стоишь на грани жизни и смерти, а смерть в последний момент обходит тебя стороной, убивая железным взглядом кого-то другого, ты начинаешь ценить ее так, как никогда прежде, больше всего на свете боясь, что жизнь во внезапный момент оборвется.

Гермионе сделалось нехорошо. Эта тема была зыбкой почвой, на которую ей отчаянно не хотелось ступать. Конечно же, она ни на минуту не забывала о главном свойстве маски: истекать золотыми слезами жизни — главном ингредиенте бессмертия, — но Гермиона старалась об этом не думать, что в последнее время ей, на удивление, удавалось. Все так быстро завертелось, что вот, в этот самый миг, она стоит здесь, чуть ли не под руку с ним. С надеждой добыть маску. С главным врагом ее прошлой будущей жизни.

Грейнджер вовремя вынырнула из своих мыслей, потому что тот самый источник ее размышлений продолжил:

— Жизнь в магловском приюте наложила на меня свой отпечаток. Впрочем, это была не жизнь. Магловский приют в худшие, голодные годы своего существования — мы были пауками в банке, выживал только сильнейший, слабые были передавлены безжалостно, я рано это понял. Только отчаянная ненависть давала силы жить дальше, она поднимала с кровати и она помогала легким дышать в полную силу вонючим смрадом этого места.

Ненависть в его голосе звучала гулко, а перед глазами мелькали воспоминания навязчивой картинкой, стремясь свести с ума.

Семилетний Том сидит на жесткой, продавленной кровати, поджав ноги к подбородку. Тусклая керосиновая лампа — единственный источник света в комнате — отбрасывает на стены причудливую тень, которая медленно разрастается, и словно спрут, тянет длинные отвратительные щупальца к Тому. Его сердце сжимается от страха, а к горлу подступает едкая тошнота: он боится темноты, он боится того, что в ней прячется. Реддл прижимается к изголовью кровати, отчаянно надеясь, что страшная тень его не достанет. Тщетно.

Когтистые лапы тени с долей обманчивой нежности впиваются в кожу Тома, а ее голос нашептывает ему нечто успокоительное, но он не слышит: в ушах звенит так гулко, что не замечает, что с его губ срывается крик.

Том хватает лампу и изо всех сил бросает в стену. Комната погружается в полную темноту, но Реддл впервые слабо улыбается за этот день: сердце перестаёт биться с угрожающей частотой, а страх ослабляет удавку на его шее.

Дверь внезапно распахивается, представляя взору Тома миссис Коул. Свет от лампы освещает лишь половину лица, но этого достаточно для того, чтобы увидеть, что в ее глазах плескается злость.

— Что здесь происходит, Реддл? — шипит она, замечая разбитую лампу.

Он не отвечает — маленький огонёк вновь служит маяком для чудовищ из темноты. Мгла в ответ улыбается рядом острых зубов, чувствуя, что в этот раз Том бессилен. Миссис Коул, не дождавшись ответа, приходит в ярость и сильно хватает Тома за руку, буквально стаскивая с кровати.

— Ты наказан!

Он не сопротивляется. Миссис Коул запирает его в карцере без света — довольно жестокое наказание, но она не чувствует угрызений совести по этому поводу: Том Реддл у нее не вызывает ни капли положительных чувств. Дьявольское отродье.

Том дрожит. В карцере холодно, но волнует его абсолютно не это. Тьма нежно поглаживает Тома по голове, по-змеиному нашептывая ласковые слова.

Слова застряли где-то у него в горле, Том борется с желанием рассказывать-рассказывать-рассказывать до потери пульса, чувствуя себя, как в том туннеле и ощущая, как его горло обвила фантомная сколопендра.

— Билет на Хогвартс-экспресс оказался по-истинному золотым, хотя жизнь на Слизерине внесла свои коррективы, так как я считался безродным жалким мальчишкой, — продолжил Реддл. — Я вновь был вывернут наизнанку: не знал, как смог пережить все, что видел, людей, взаимоотношения, страсти, взятки; борьбу за доходные места; за места, на которых можно выжить — и вновь мы все пауки в банке, только на этот раз в банке не выживает сильнейший, а хитрейший, подлейший. Теперь вера в собственную исключительность помогала двигаться дальше.

Том кинул взгляд куда-то мимо них, мимо Абраксаса и Антонина, которые боялись произнести и слово, словно видели своего бессменного лидера с новой стороны. Так оно впрочем и было.

Реддл, некоторое время помолчав, продолжил:

— Учиться было довольно непросто. Не магическим наукам. Тонкостям общения, этикету, негласным правилам, принятым в мире чистокровных, которые не напишут в книгах. Приходилось вникать, приходилось учиться тонкому искусству подхалимажа — грубая сила, как в приюте, работала только со слабыми, а слабым был я. Тогда. Я обещал себе, я верил, что стану во главе чистокровного мира, что пресмыкаться будут другие, только не я. Однако, чем больше я старался, тем больше разочаровывался. Каким идеальным бы ни казался мне мир чистокровных, тем более мне бросался в глаза главный их недостаток: считать чистую кровь панацеей от всего.

Том на последних словах как-то горько и что ли истерично усмехнулся.

— Каким бы талантливым полукровкой ты бы не был, — продолжил он с горящими глазами. — Твое место может занять какой-то недоумок с идеальной родословной, с чистейшей кровью, не замаранной маглами. Я хочу доказать этому миру, что важна только сила, потенциал волшебника, его ум — то, что изменит этот мир, позволит сделать скачок вперед.

Грейнджер видела насколько Том верил в свои слова, в свои идеалы — хотел верить, — и понимала его. Она была талантливой, она много училась, но часто ловила себя на мысли, что многое уходило из ее рук, просто потому, что у нее недостаточно чистая кровь. У нее были амбиции, и она хотела изменить этот мир. И она опять находила с ним общее.

— Бессмертие, — опять повторил Реддл. — Камень преткновения. Каждое лето меня грубо выпихивали, как и других нечистокровных бедолаг, в военный магловский мир. Ни у кого не возникало мысли, что магловский приют не был защищен так же хорошо, как и Хогвартс, что одна бомба могла упасть на нас, уничтожив в труху. Она и упала однажды, собственно. Малоприятное месиво из человеческих останков и кровь. Много крови и боли. Я лежал под ними, не в силах выбраться и пошевелить хоть какой-то конечностью. Не помню сколько времени я пролежал так — мне казалось, что вечность, хотя всего, может быть, пару часов — я был не в себе. Смерть была рядом. Она теперь всегда где-то рядом.

Том не признался им, что попросту боялся ее, просто не мог произнести эти слова, хотя каждый в этой комнате понял, что он подразумевал. Кто из них не боялся смерти, хоть самую малость?

— Я нашел выход, — буднично поделился Том, после небольшой паузы. — Крестражи. Какое-то время я чуть ли не ночевал в библиотеке, а выпросить доступ в Запретную секцию у Слагхорна было проще простого. Однако, магия такого рода требует свою цену. Убийство. Честно говоря, смутило меня не это. Опять же, детство в приюте стирает некие рамки, границы морали. Чувствовал некий подвох, несмотря на свербящее ощущение триумфа, что близко подобрался к секрету долголетия. Однако, интуиция меня никогда не подводила. Она говорила четкое "стоп". И я послушался. Несмотря на искушающее желание.

Грейнджер глядела на него во все глаза. Честно, ей верилось с трудом, что он мог так просто отказаться от своей мечты, когда он на ее памяти не останавливался ни перед чем.

Том будто бы прочитал ее мысли:

— Меня действительно остановила интуиция. Несмотря на желание попробовать, я пытался отыскать книги, в которых бы описывался опыт изготовления крестражей. Кажется, желающих помимо Герпия Злостного не нашлось, а идти по пути сумасшедшего мне не захотелось. Хотя, конечно, на кону стояло многое. И я не знаю, что могло бы заставить меня пойти по такому пути.

Гермиона опять не знала, что ей думать. Реддл знал о крестражах, он знал о будущей жизни, он знал о маске Анубиса. Не подвергала ли она будущий мир еще большей опасности? Вновь противно засосало под ложечкой. Вдруг она доверилась змею-искусителю? Даже фотографии и письмо из медальона ей показались слабым аргументом, которые раньше успокаивали, а теперь усилили тревогу.

Том закончил. Сердце ждало только ее. Гермиона отправилась к нему, как на эшафот. Ей не хотелось ни на кого смотреть — боялась, а нож дрожал, слепя бликами. Она даже не почувствовала боли, горячая волна, поднявшаяся в груди, заглушила ее. Ей показалось, что сердце даже причавкивало, насыщаясь кровью уже в пятый раз.

— Я-я, Гермиона Джин Грейнджер, — произнесла она. замечая как у Друэллы, которая первая заметила несоответствие, хмурятся в непонимании брови. — И мне нужна маска Анубиса. Чтобы защитить ее от Грин-де-Вальда и отдать Аменхет.

И ей бы хотелось на этом остановиться, но магия была неумолима и заставила продолжить:

— Одним августовским вечером я оказалась здесь. Когда говорю "здесь", то имею в виду, что переместилась из будущего практически на шестьдесят лет. Не с помощью маховика времени, нет. Это сделал мой медальон.

Произнести это оказалось легко — слова сами слетели с губ. Гермионе захотелось тупо захихикать, кажется, к ней подступала истерика. Весьма невовремя.

— То есть? — где-то на заднем плане прошептала Розье.

— Вечер перестает быть томным, — протянул Антонин.

Абраксас лишь удивленно хмыкнул, но не сказал ничего. Том же не пошевелился, да и с чего бы ему реагировать, если он уже все знал, что тут же подметил Малфой, кивнув самому себе. Он вообще был очень проницательным.

Грейнджер стянула со своей шеи цепочку и покрутила в руках медальон, потом, слегка поколебавшись, протянула ее друзьям. Друэлла цепко схватила его, рассматривая со всех сторон.

— У меня был маховик времени на третьем курсе, — продолжила Гермиона. — Однако в его власти было перемещать лишь на пару часов, чего уж не скажешь о нем. Он переместил меня однажды летом в доме Хелены Дагворт-Грейнджер и во второй раз — когда я возвращала воловий колокольчик. По моему желанию он не работает, увы. Впрочем, сейчас не об этом. К медальону прилагалась записка. От меня. Другой меня. В которой говорилось, что я — Избранная. И еще одна заковыристая загадка.

Она во второй раз процитировала то, что золотыми буквами словно отпечаталось в ее голове навечно.

— Рихтер-Вольф опять же в своем репертуаре, — пробормотала Друэлла, передав медальон Абраксасу.

— Избранная? — переспросил Малфой, приняв его из рук Розье.

— Я сама еще не разобралась, что это значит, — призналась Грейнджер. — Жаль, мой друг Гарри хоть знал с чем имеет дело…

На последних словах она осеклась, а сделанного не воротишь, тем более остальные обратились в слух, а Том слегка напрягся. Гермиона тихо вздохнула.

— Гарри, мальчик-который-выжил, Избранный, — нервно закусила губу Грейнджер. — Мой друг, который пережил убивающее заклинание от… лорда Волан-де-Морта в почти что в младенческом возрасте.

Абраксас и Антонин одновременно повернули голову в сторону Тома. Малфой удивленно выгнул бровь, его лицо выражало крайнюю степень изумления. Долохов открывал и закрывал рот, как выброшенная на берег рыба, не силясь сказать хоть что-то. Розье же не понимая ничего абсолютно, глядела на них по очереди, стараясь понять хоть что-то по их лицам.

— Если сейчас бушует Грин-де-Вальд, — продолжила Грейнджер. — То в моем мире о нем уже почти забыли. Летом тысяча девятьсот девяносто седьмого года в воздухе витала приближающаяся вторая магическая война. Первая закончилась в начале восьмидесятых, когда лорд Волан-де-Морт пришел в дом Поттеров, а к нему, в конце концов, обернулось вспять посланное им заклинание.

— Что стало с Грин-де-Вальдом? — зацепился Абраксас, намеренно пропустив вторую часть.

— Его победил на дуэли в сорок пятом Дамблдор, — пожала плечами она. — И засадил в его собственную тюрьму в Нурмергард.

— Совсем скоро, — прошептал Малфой и сжал кулаки.

— Что заставило его пойти по такому пути? — глухо спросил Антонин, будто бы игнорируя присутствие Тома.

— Семь крестражей, — припечатала она. — От него мало что осталось: ни души, ничего человеческого в облике. Химера. Змея. Гнев и боль, вот то немногое, что у него было. Безумие.

Грейнджер взглянула на Реддла — тот побелел, похоже, не ожидал, что настолько сойдет с ума.

— Мы были знакомы? — вдруг спросил Долохов, о чем-то напряженно думающий.

— Да, — ответила Гермиона, в который раз вспоминающая ночь в Министерстве. — В зале с аркой Смерти, в отделе Тайн Министерства Магии, мы однажды пересеклись: меня до сих пор преследует фантомная боль, от которой ноет затылок, а твоя волшебная палочка снова приставлена к моему горлу. Тогда Темному Лорду позарез понадобилось пророчество о нем с Гарри, а отправил вас, верных Пожирателей Смерти, добыть его.

Она ответила на немой вопрос Абраксаса, покачав головой.

— Там был лишь твой сын, но не ты, — призналась Грейнджер. — Честно говоря, я тебя никогда и не знала.

— Так мы были по разную сторону баррикад? — задал риторический вопрос Антонин.

— Да, таких, как я — грязнокровок, вы уничтожали, — пожала плечами Гермиона.

Она ожидала эффект разорвавшейся бомбы, однако, удивился только все тот же Долохов. Он оглянулся на Абраксаса и Тома, на Друэллу, но те не выказали особых эмоций.

— Ты походу все знал о Гермионе, — ткнул в сторону Тома Долохов. — Что не удивительно, шепчетесь по углам постоянно. Про Абраксаса вообще молчу, с его-то дьявольским чутьем и умением узнавать все первым.

Малфой пожал плечами — он, действительно, знал подноготную многого, о чем большинство даже не догадывались. Такой вот дар, который в будущем принесет ему многое.

— А ты-то, Друэлла, тоже не удивлена особо, — Антонин вновь повернулся в ее сторону.

— Ты забыл, что мы живем в одной комнате, — подала голос Розье. — Хоть и считалось, что ее отцом был эксцентричный зельевар, но порой в ее поведении проскакивало нечто такое, что подтверждало мои догадки, что Гермиона не та, кем она очень хотела притворяться. Я не придавала особого значения этому до сегодняшнего дня, считая, что мне просто кажется.

— Что подтверждает мои недавние слова, — сказал Том впервые от начала исповеди Гермионы. — Чистая кровь — не панацея. Только сила, только ум, только потенциал волшебника имеет значение. Закрываем тему, Антонин.

Грейнджер непонимающе нахмурилась, кажется, на эту тему у него были разногласия с Долоховым. Учитывая то, что родственники погибли от маглокровных волшебников, она отчасти его понимала. На самую малость.

Антонин вежливо заткнулся. И даже не прожигал взглядом Гермиону.

— А мы пересекались? Что было со мной? — спросила вдруг Друэлла, с горящими искрами в глазах.

Гермиона, слегка поколебавшись, ответила:

— Нет, но знала твоих троих дочерей. Старшая была самой преданной Пожирательницей Смерти, верной слугой и очень опасной — боевая магия была ее коньком. Средняя сбежала из дома, выйдя замуж за маглокровного волшебника. Ты изгнала ее из рода. Младшая — твоя копия, вышла замуж за сына Абраксаса, их сын, в свою очередь твой внук, любил дразнить меня грязнокровкой.

Плечи Друэллы как-то поникли, а Гермионе почему-то стало ее жалко.

— Кажется, это не совсем то, что я хотела, — призналась Розье.

— Я думаю, что, несмотря на то, что жизнь с Сигнусом Блэком была для тебя золотой клеткой, — сказала Гермиона, стремясь приободрить, — ты вложила в них то, что хотела. Капельку бунтарства. Проживая в них те жизни, что сама не могла себе позволить.

— Да, думаю сбежать с маглокровкой то еще романтичное приключение, — пробормотала под нос Друэлла. — Впрочем, я думаю, она была счастлива, несмотря на мнение чистокровного общества.

— Дочь их союза была метаморфом, — поделилась Грейнджер, чтобы окончательно ее убедить. — Правда, весьма неуклюжим.

Последнюю фразу она произнесла гораздо тише, чтобы другие не услышали. Расширившиеся глаза Розье были ей наградой.

— Пожиратели Смерти? — вдруг спросил Абраксас. — Кажется, Вальпургиевы рыцари было гораздо симпатичнее.

Том почесал голову:

— И не говори, совсем с катушек слетел.

Кажется, истерика все-таки догнала Гермиону. Сначала лишь нелепый смешок, а через пару секунд громкий хохот из ее уст, а потом и остальных, сотряс комнату. Давящая атмосфера испарилась без следа, перестав тяготить, будто ее и не было.

Резко прекратив смеяться, Абраксас неожиданно спросил:

— Почему ты доверилась?

Грейнджер непонимающе на него посмотрела, первые секунды силясь понять о чем он, но догадка тут же прошила ее мозг.

Действительно, почему?

— Открой медальон, — попросила она.

Малфой тут же исполнил ее просьбу. Остальные тоже склонились над ним, желая найти ответ на слова Гермионы, Том же смотрел прямо на нее, отчего та почему-то смутилась.

— В записки была пару слов, — припомнила Грейнджер. — Друг станет твоим врагом, а враг твоей жизнью. Так и вышло.

Маски окончательно были сняты, души обнажены. Весы пришли в движение, Гермиона даже не обернулась — она знала исход. Тяжелая каменная дверь, что запирала проход к древнему артефакту, с грохотом начала двигаться в сторону.

Они счастливо переглянулись — испытание было позади, они справились с ним. К Гермионе подтянулась Друэлла, обнимая ее, Абраксас и Антонин, переглянувшись, присоединились к ним. Из этой кучи малы вытянулась рука, хватая Тома, который не знал куда себя деть, и прижала к ним, не давая вырваться. Чуть позже он понял, что это была рука Грейнджер.

— Не верится, что это почти все, — протянула Розье, когда они выпустили себя из объятий друг друга.

Переглянувшись, они вступили в темный проход. Факелы зажглись сами, стоило им только показаться у входа последнего зала. Гермиона хмыкнула: она невольно представляла, что маска будет стоять на постаменте под стеклнным колпаком, а вокруг будут сотни лазерных лучей. Шпионских фильмов пересмотрела, однозначно. Но не так уж она и была неправа. Рихтер-Вольф поместил ее в стене напротив них, закрыв стеклянной дверцей, а на маленьком постаменте находился ключ от нее. Маска призывно блестела, отражая блики от огня.

Том быстро подавил желание Антонина пройти дальше, указав на пол. Все остальные тоже посмотрели, скинув с себя наваждение. Пол напоминал черно-белую шахматную доску с одним единственным отличием: на некоторых клетках были нарисованы морды шакала. Еще одно испытание.

Антонин пожал плчами и прошел дальше, несмотря на предупреждение Реддла, тут же пожалев об этом. Из небытия выросли фигуры шакалов, преграждая путь, а самый главный спрятал за собою маску.

Они вновь переглянулись: им нужно будет серьезно побороться, веди они даже не представляли, с чем имели дело. Позади них, вместе с шакалами, вырос еще и трон.

— Кто-то будет игроком, а кто-то пешками в этой игре, — пробормотал Том, оценив его.

— Вернемся? — предложила Друэлла.

Остальные согласились. Честно говоря, все были очень вымотаны, а ломать сейчас голову над последним заданием особо не хотелось.

— Смотрите, тут еще один проход, — заметил неугомонный Долохов. — Кажется, тут дверь открывается одним из наших медальонов.

Антонин попробовал первый приложить свой амулет, но его постигла неудача, как и в дальнейшем Абраксаса и Друэллу.

Гермиона приложила свой с некоторым волнением: она боялась того, что могло ждать за этой дверью, не очередная же загадка. Оставался только Том. Амулет с соколом вошел, как влитой.

— Честно, я опасался, что эту дверь можно только амулетом, который был у Дамблдора, — признался Абраксас. — Бегать бы еще в подземелье пришлось.

— Идемте, — поторопил их Том. — Узнаем, что там прячется.

Это оказался проход. Они очутились в зале Славы.

— Отлично, больше не придется идти каждый раз по тому крокодилу, — радостно сказала Друэлла. — По правде говоря, каждый раз боюсь, что полечу вниз.

Они не заметили присутствие чужого человека, который вовремя спрятался за стендами с экспонатами, чувствуя нарастающее чувство триумфа, и кривил губы в ухмылке.