День первый (джен)

— Феденька, еб твою мать, утки прибери, расставил тут под ногами «морской бой»!

Феденька, в отличие от нас, был медицинской сестрой с дипломом. В дипломе так и было написано: «Присвоить Кушакову Федору Ивановичу квалификацию медицинская сестра».

На самом деле, Федя хотел быть летчиком. В поселок прилетали почтовые самолеты раз в неделю, пилоты глушили мотор и на время погрузки позволяли детворе подержаться за приборную панель. Мать и школьные учителя всячески отговаривали Федю, пытались объяснить, что в их маленьком колымском поселке нет учителей по половине предметов (даже в аттестате были записи «не обучался»), что по остальным предметам Федя еле выползал на тройки, но небо манило его. Попав в первый раз в областной аэропорт (огромный!), Федя понял, что влюбился. Не в самолеты. В транспортер, по которому багаж полз навстречу хозяевам. Рулить этим чудом показалось ему еще более героическим, чем держаться за штурвал.

Мамина городская подруга, к которой Феденьку определили на постой, поступила проще: она взяла за руки свою дочь-дуру-набитую и вышедшего из тайги Федю-хорошего-мальчика и отвела их в медучилище, находившееся через дорогу от дома. Там она сдала документы и пригрозила, что обратно детей не возьмет.

— Вам что, мальчики в медицине не нужны?!

Видимо, в медицине была острая нехватка мальчиков, поэтому Федю взяли. И даже доучили. Кое-как, но не выгонять же единственного на все училище парня.

Определили его работать в областную больницу под начало фельдшера Бикеева. Тот ругался с дичайшим акцентом («Писсделник! Чиво ты писсделничиишш!») и всячески Федей помыкал. Но Федя этого почти не замечал: он нашел себя. Он был старшим над утками и суднами. Больше никто этого делать не хотел, а вот Федя не гнушался такой работой и выполнял ее с огоньком.

Появление в отделении лежачего больного воспринималось им как спецзадание. На крик «Федя, в четвертую!» он пружинисто вставал, одергивал халат, поправлял шапочку, кивал нам и маршевым шагом удалялся в сторону палаты. Он мог балансировать десятком уток в одной руке, придерживая стопочку суднов (суден? судов?) подбородком, и выражение его лица было самым вдохновенным.

Но это было потом, а в тот самый первый день, ступив на расчерченный серо-желтыми квадратами потертый линолеум и чуть не вступив в эмалированное судно, мы резко затормозили, из-за чего в нашу группу с ходу влетел длинный мужчина в халате, которому и принадлежала фраза про «морской бой». Наш руководитель от больницы.

С его легкой руки Федю мы прозвали грозным повелителем судов и уток и великим флотоводцем.

А пока что нас раскидали по разным точкам, кого-то мыть, кого-то раздавать еду, нас с Людочкой — «на банки», Ольгу с Венеркой — «на клизму»

Людка тут же вцепилась в клячку и баночку со спиртом, мне же достались сами банки. Технология проста: она поджигает проспиртованную клячку из куска бинта, навернутого на вилку, сует ее в банку, которую держу я, я шлепаю банку на спину замершего пациента.

Пациент был непокорным джигитом, которого волновали два пункта: мужская гордость и лохматая спина. Заросли на спине были такие густые, что впору позавидовать некоторым бородам.

Банка к спине просто не прилипала.

Чпок — не прилипла. Чпок — не прилипла. Да что ж такое! Я уже краснела под маской. Чпок — не прилипла…

— Людка, — шепнула я, — ниже клячку наклони, банка успевает остыть.

Людка наклонила клячку ниже.

Чпок — не прилипла.

Еще ниже.

Чпок…

Еще ниже…

Как вы понимаете, в один момент с веселеньким треском по спине пациента пошла просека меж густых зарослей.

На давая ему опомниться, я шлепнула банку прямо на просеку.

— Ура! — заорали мы с Людкой в голос.

— Аш-шайтан! — заорал джигит.

— Иванна, почему пациент небритый? — заорал надзирающий врач, багровый от задавленного хохота.