У рыжих нет души (гет)

За спиной — узелок со сменной одеждой и необходимыми для девушки мелочами, в правой руке — зонт, под мышкой левой — мешок риса, без колебаний свистнутый из Йорозуи. Садахару выгулян и оставлен сторожить, а вернее — отсыпаться. Через полчаса на работу должен был прийти Шинпачи, но сталкиваться с ним Кагуре не хотелось: он наверняка начал бы паниковать, если бы увидел, в каком она раздрае.

Дойдя до дома на безлюдной поутру набережной, Кагура остановилась и уставилась на входную дверь второго этажа, гадая, там ли хозяин. Вздохнув, неторопливо поднялась наверх, без стука открыла дверь и аккуратно закрыла за собой, сбросила туфли. Из гостиной доносился приглушённый голос Кецуно Аны, обещающий Ракам грязный день и советующий беречь левое плечо.

Оставив на столешнице кухни рис, Кагура прошла в гостиную, в углу которой за прошедшие дни материализовался небольшой телевизор, транслирующий «Чёрный гороскоп» уже для Козерогов. Сого, одетый в форменные брюки, рубашку с закатанными рукавами и расстёгнутый жилет, сонно таращился в экран и цедил чай из старой глиняной кружки. Рядом лежала верная катана. Взъерошенные волосы смешно топорщились, и Кагуре вдруг нестерпимо захотелось запустить в них пальцы, пригладить пряди.

— Что там Скорпионам обещают? — поинтересовалась она, сев за стол и на удивление легко отобрав у Сого уполовиненную кружку чая.

Уже остыло.

— Понятия не имею. Я не слушал.

— А что на завтрак?

— Ничего. Я в столовой поем, а ты — как хочешь.

Разговор не клеился.

Решив не тянуть кота за яйца — и так три дня раздумывала, — Кагура глубоко вздохнула и спросила:

— Как ты смотришь на то, чтобы опоздать на работу?

Сого встрепенулся и с интересом уставился на Кагуру. Рука его скользнула к Кику-ичимонджи.

Это была развилка, последний шанс свернуть на привычную тропинку взаимного насилия, разговора двух оружий. Выйти на заливной луг с зонтом наперевес, избить противника и разойтись по своим делам, чувствуя будоражащую недосказанность. А потом опять страдать бессонницей, потому что обыденного мордобоя ей — им? — уже не хватало.

Страдать было не в её стиле.

Кагура мотнула головой.

— Не сейчас.

— Уверена? — спросил он, не убирая руки от катаны.

Кагура покосилась на его пальцы, небрежно касавшиеся ножен, вспомнила, как они скользили по её коже. Губы сами растянулись в вызывающей улыбке.

— Я никогда не жалею о своих решениях.

— Помнится, кое-кто стыдился возвращаться… — ухмыльнулся Сого. Даже теперь он не мог не провоцировать её.

— Если ты скажешь ещё хоть одно слово не по делу, я сломаю тебе челюсть, — оборвала его Кагура, схватила его за ворот рубашки и потянула к себе.

Сквозь ленивую дремоту Кагура слышала, как Сого собирается на работу. Всё ещё работающий телевизор бубнил на разные голоса, транслируя очередную унылую дораму о девушке, страдающей от несчастной любви.

Потянувшись, Кагура повернулась на бок и задела рукой снятые заколки, те глухо стукнулись друг об друга. Кагура, вдруг очнувшись, распахнула глаза.

— Слушай, а что рассказал тот мужик, которого мы поймали?

— Ничего особенного. Мелкая сошка, ему сказали разнести один дом, он и разнёс, — ответил Сого, застёгивая манжеты рубашки. — Припадочный какой-то, по углам щемился.

— Просто мы тоже немножко с ним пообщались, — хихикнула Кагура. — Шин-чан даже угостил его тамагояки, которые анего готовила.

Сого уважительно присвистнул.

— Те двое, которых Кондо-сан из додзё Кодокан притащил, оказались полезнее: опознали нескольких людей по фото, сделанным данна. Помощник министра Ямагаты, к примеру, частенько давал им задания.

Кагура, подперев щёку рукой, задумчиво смотрела, как он завязывает шейный платок и надевает мундир.

— Получается, скоро всё вернётся на круги своя? — спросила она.

— Возможно, — уклончиво ответил Сого. — Впереди ещё много работы, и прежде, чем мы доберёмся до Ямагаты, придётся позаботиться о его сообщниках. Не расслабляйся пока.

Наклонившись за катаной, лежавшей в изголовье, он вдруг больно щёлкнул Кагуру по лбу. Возмущённо взвыв, она вскинулась и попыталась шлёпнуть его по заднице, но не дотянулась: Сого легко увернулся, а бегать за ним, завернувшись в одеяло, Кагура посчитала унизительным.

— Я тебе вечером мурло-то начищу, выродок! — рявкнула она, но в ответ только шваркнула входная дверь.

В телевизоре горько зарыдала героиня дорамы. Кажется, её бросил муж.

Кагура решила, что самое время сварить себе рис.

Кагура была опытной лгуньей. Многие её друзья до сих пор считали, что в том, что касается ведения хозяйства, у неё руки из задницы растут, и не задумывались, кто работал по дому, когда отец и Камуи оставили её наедине с умирающей матерью. Кагура не спешила их разочаровывать и с наслаждением предавалась лени. К чему возиться со сложной готовкой, когда можно просто разбить яйцо на отваренный рис? К чему прибираться, когда рядом есть Шинпачи, готовый каждый день протирать полки и возить пылесосом по полу?

Не то, чтобы с замужеством в ней что-то изменилось, но унылая дорама сменилась не менее унылой передачей о жизни какого-то некрасивого актёра, коробка с книгами и письмами куда-то пропала, а инспекция могла нагрянуть в любой момент. Всё-таки нужно было создавать видимость.

Ополоснувшись и замочив в ванной бельё, Кагура натянула брюки с рубашкой, подвязала платок на волосы и принялась за дело. Порывшись в шкафах и, к большому сожалению, не найдя никакого компромата, она протёрла пыль, вывесила на балкон футон и помыла пол в коридоре. Пообедала, посмотрела кукольный мультфильм про странного ушастого зверя⁽¹⁾, подремала. Проснувшись, вспомнила про недостиранное бельё и потащилась в ванную.

Уже отжимая простыню, Кагура услышала, как в дверь кто-то колотится. Встряхнув руки, она вышла в коридор.

— Окита-сан! Окита-сан! — доносился из-за двери незнакомый голос. — Вы дома?

Открыв дверь, Кагура увидела хозяйку соседней лавки — ту самую, которая наблюдала за их с Сого разговором несколько дней назад. Маленькая — почти на голову ниже Кагуры — полная тётушка с добродушным лицом нервно перебирала пальцами небольшой узелок.

— Он на службе, — сообщила Кагура.

— Ой, вы не поняли, — всплеснула руками тётушка. — Я к вам.

— А… — слегка растерялась Кагура. Она порой забывала, что теперь это и её фамилия. — А в чём дело?

Цепким взглядом тётушка скользнула по Кагуре, но, не обнаружив никаких следов на шее и запястьях, заметно расстроилась и попыталась разглядеть что-нибудь в глубине квартиры.

— Да вот, принесла гостинец, тут немного мандзю, — тётушка сунула узелок Кагуре в руки. — И ещё я думала, стоит ли вас спрашивать… Но мне было беспокойно, у вас утром кто-то кричал. Простите, но вас… муж не обижает? А то про него разное говорят, мало ли.

У Кагуры возникло подозрение, что тётушка пришла не из беспокойства, а в надежде поймать какую-нибудь интересную сплетню. Просто грех было разочаровывать тётушку.

— Я его укусила за руку, — беззаботным тоном сказала Кагура. — Немного вышла из себя, а то он иногда такая сволочь. Но вы не пугайтесь, — добавила она, с удовлетворением отметив слегка расширившиеся глаза тётушки, — раньше от нас было куда больше шума. К примеру, год назад…

Кагура не договорила, услышав, как по телевизору прервали на полуслове передачу.

— Экстренный выпуск! Студия Оэдо-ТВ на данный момент заблокирована, поэтому мы ведём наш репортаж…

Кагура, забыв про незваную гостью, метнулась в гостиную.

На экране показывали здание Оэдо-ТВ, огороженное жёлтой лентой. Сновали люди в чёрной униформе и с мечами на поясе, ревели подъезжающие машины с красными фонарями на бортах, метались репортёры, обвешанные аппаратурой. Из здания порой по одному, по двое выходили люди: кто-то рыдал, кто-то зажимал раны, многие были забрызганы кровью. Их забирали Шинсенгуми. Раненых отводили к каретам скорой помощи, а остальных, не обращая внимания на протесты, запихивали в фургоны без окон. Где-то там же мелькнула белая кудрявая шевелюра, хорошо заметная в толпе, и Кагура выдохнула: цел.

— …по нашим источникам, правительственные силы по неизвестным причинам приняли решение арестовать главного продюсера Оэдо-ТВ. В здание сейчас никого не пускают, поэтому мы не можем сообщить, что именно сейчас происходит, но известно, что внутри находятся представители первого и четвёртого отрядов Шинсенгуми. Постойте, что это?

Дверь здания вновь распахнулась, пропуская Сого. Мундир на левом плече был порезан, по пальцам безжизненно свисающей руки часто бежали алые капли. В правой руке — обнажённая катана, на лице, на одежде — мелкие брызги крови. Медленно, обманчиво беззаботно он спустился с крыльца, оглядывая скопившуюся толпу.

Бесстрашные репортёры кинулись к нему с микрофонами, наперебой крича:

— Капитан Окита! Дайте ваши комментарии, пожалуйста! Почему Шинсенгуми…

Оператор, видимо, тоже подошёл поближе, и стало видно глаза Сого — дикие, горящие азартом боя. Он не видел тех, кто пытался взять у него интервью, он выслеживал свою добычу -кто бы это ни был.

У Кагуры перехватило дыхание, она до боли прикусила губу, пальцы сами собой сжались в кулаки. Кровь кипела: ей нестерпимо захотелось быть там, присоединиться к охоте на тех, кто так хочет, чтобы она оступилась. Но нельзя, нельзя… Она уже не та взбалмошная девчонка, неспособная контролировать свои порывы, свои инстинкты, она — взрослая ято. Теперь она умеет сдерживаться.

Сого тем временем увидел того, кого искал. Взгляд замер на ком-то, стоящем где-то за оператором, губы изогнулись в хищной улыбке.

Кагура поймала себя на том, что невольно скопировала его выражение лица.

А потом был хаос. Молниеносное движение, которое не смогла зафиксировать камера, тряска, крики, месиво цветных пятен, тонкий звон стали с влажным хлюпаньем: клинок нашёл свою цель. Камера упала, объектив треснул, и стало видно разве что ноги разбегающихся людей. Кто-то задел камеру, и она крутанулась, трещина поползла дальше. Потом подошёл кто-то в офицерской форме, судя по длинным полам мундира, вздохнул, бросил на землю дымящийся окурок и рявкнул:

— Сворачиваемся! Оставь ему вторую руку, Сого!

Что-то хрустнуло, и на экране появилась таблица настройки.

— О-хо-хонюшки, — раздалось рядом. — Словно зверь какой, я даже не думала…

Кагура, поглощённая репортажем, вздрогнула, поняв, что тётушка без спроса вкатилась в её дом и теперь, приложив ладонь к щеке, укоризненно качает головой.

— Крышка к погнутой кастрюле, так ведь говорят, ага? — хрипло произнесла Кагура.

— Что?

— Да я такой же зверь. Смотрю на всю эту кровавую баню и завидую, — Кагура опять уставилась в экран, где больше ничего не происходило. — Завидую, что не могу быть там. Ничем не могу им помочь. Толку от всей этой хвалёной силы ято, когда я даже подругу увидеть не могу? Когда каждый мой неловкий шаг ловят эти стервятники, ждут, чтобы замазать грязью меня, Соё-чан, всю эту свору вонючих псов? Когда из-за меня чуть не сожгли бар Отосэ и напали на додзё, разнесли Йорозую?! И почему вы всё ещё здесь, а не бежите отсюда в ужасе с воплями про грёбаного аманто?!

Пухлые руки, пахнущие выпечкой, бережно обхватили её.

— Уж не знаю, какая из тебя аманто, — проворчала тётушка, — а я вижу только зарёванную девчонку.

Кагура и не заметила, как по щекам потекли слёзы. Уткнувшись лицом в плечо тётушки, она беззвучно плакала из-за мерзкого чувства бессилия, бесполезности, а та гладила её по спине, по волосам, как могла бы гладить мама, будь она жива, и вполголоса говорила слова утешения. Банальные, но такие нужные слова, которые Кагура сейчас не вправе просить от тех, кто и так всеми силами пытается помочь ей.

Всё будет хорошо. Ты же умница. Поплачь, девочка, скоро всё пройдёт.

1) Насколько я знаю, сэйю Кагуры подарила свой голос и Чебурашке.

Вернуться к тексту