Последний год малютки Энн (джен)

Первые дни марта ничем не отличались от последних дней февраля, как, впрочем, и в предыдущие годы, но Робин не унывал:

— Подумаешь, погода! Главное, что весна наступила! Надо встречать!

Джейн Робина подвела: простыла в первую же неделю. Чихала, шмыгала носом и не выходила из дома без толстой, совсем зимней еще шапки. Робин все восклицал огорченно:

— Ну нет, Джейн, в такой шапке весну встречать нельзя! Ты бы еще шарфом обмоталась!

Джейн грозно хмурила брови, но глаза ее обиженно блестели, и Робин сдавался, целовал ее в лоб и говорил, что весну можно встретить хоть в апреле, никуда эта весна до июня не денется. Энн хихикала в кулак и упрашивала отца помочь Джейн выздороветь хоть чуточку быстрее. Отец досадливо морщился, ворча что-то про то, что они ему все настойки так переведут, но помогал, и в четвертую пятницу марта Робин наконец объявил о походе на реку.

— Выходим завтра в пять утра, — сказал он. — Встречаемся там же, где обычно: у ворот. Мимо дома толстушки Эдны проходим на цыпочках, еще не хватало ее поучения выслушивать. Родителям все скажем сегодня вечером, конечно же. А то у меня вот мама нервная.

— Так точно, капитан, — усмехнулась Джейн. — Что с собой берем?

— Да ничего почти, — пожал плечами Робин. — Энни, мама сегодня снова пироги печет?

— Мама всегда пироги печет, — проворчала Энн. — Я их видеть уже не могу.

— Зато я могу и хочу, — рассмеялся Робин. — Пироги твоя мама делает такие — пальчики оближешь! Попросишь у нее немного?

— Только для тебя и попрошу, — буркнула Энн.

— Тогда завтра — на реку!

Река текла совсем рядом с Лансфордом, выйдешь за ворота, пойдешь направо, через поле, и вот уже река. Рядом с рекой гремела новая железная дорога, гордость всех местных жителей и страх всех птиц в округе. Поезда так грохотали, что птицы, кажется, забывали, как надо петь, и испуганно таращились по сторонам из кустов. По крайней мере, так любила думать Энн, потому что ей самой железная дорога совсем не нравилась. Робину и Джейн она не нравилась тоже, они считали, что из-за нее вода в реке совсем испортилась. Джейн совсем рядом с той рекой жила, так что ей не верить было нельзя. Поэтому рекой, на которую собирались Робин, Джейн и Энн в то мартовское утро, была совсем не та река, которую знали все взрослые жители Лансфорда. Рекой для них была неглубокая быстрая лесная речка, до которой пешком было часов пять небыстрым шагом. Перейти поле, пересечь подлесок, долго-долго идти по лесу, и вот она. Чистая, звонкая, веселая. Холодная и прозрачная в любое время года.

Вот и в это утро она встретила Энн, Робина и Джейн веселым журчанием. За март речка пополнела и теперь не влезала в свое русло. Так с ней всегда происходило весной. Снег таял и вливался в речку, она кокетливо урчала и разливалась все шире и шире.

— Красивая, — восхищенно прошептал Робин. Он щурился от бьющих по глазам солнечных лучей, те не унывали оттого, что глупый человек от них прячется, и сбегали вниз, к реке, отражаясь от ряби золотыми бликами. Ветер подгонял и без того быструю речку, запуская дрожь по всей поверхности воды.

— Красивая, — согласилась Джейн и взяла Робина за руку. Энн улыбнулась и ничего не сказала, но и она была с Робином согласна.

Они устроились на берегу, прямо на траве, в пяти шагах — шагах Робина, это он отмерял — от воды. Робин помолчал, потом засунул руку в карман, состроил страшную гримасу и торжественно произнес:

— Да будет музыка!

Из кармана он вытащил деревянную свирель с неровно вырезанными дырочками. Джейн и Энн опасливо уставились на нее.

— Робин, может, лучше птицы?.. — тоскливо спросила Джейн. Энн прыснула. Когда Робин только решил с Джейн встречаться, он пробовал завоевать ее сердце трагическими серенадами. От идеи петь он отказался сразу: отец Джейн в первую же ночь распахнул окно и, не выясняя даже, кто там стоит, вылил на Робина ведро воды. Тогда Робин решил покорить Джейн музыкой. Сам вырезал флейту и целую неделю учился на ней играть. Потом еще три ночи слонялся под окном Джейн, насвистывая грустный мотив, и на третью ночь сонная и растрепанная Джейн спустилась к нему, спросила, зачем он все играет и играет у ее дома, и, получив ответ, сразу же согласилась с ним встречаться. Энн все это знала потому, что Джейн как-то, краснея и смущаясь, однажды рассказала ей, что три ночи подряд ей не давали спать кошачьи хрипы под окном. Вот она и спустилась посмотреть, чей же бедняга так мучается, может, помочь как-то. А увидела Робина.

— Я бы с ним согласилась встречаться и без всяких серенад. Признаться, как раз после серенад я задумалась, точно ли оно мне надо... — Джейн улыбнулась, и Энн поняла: лукавит. Конечно, она и тогда уже знала, что оно ей надо. — Но потом я поняла, что это самый надежный способ спасти уши от его музыки. И больше не сомневалась.

Сама Энн игру Робина ни разу не слышала и теперь ждала ее не столько с испугом, сколько с любопытством. Робин поднес свирель к губам, подул на нее, Джейн поежилась. А потом Энн показалось, что на берег прилетела иволга. Сама Энн иволгу никогда не слышала, она редко залетала в их края. Но отец слышал.

— Удивительная это птица, иволга, — говорил он. — Голос высокий-высокий и очень звонкий. Иной раз такую трель дивную выдаст — забудешь, как дышать. Но болтушка, конечно, редкостная. Прервет трель посередине и начнет верещать-трещать, быстро-быстро, звонко-звонко. А потом вдруг заорет дурным голосом, как кошка, которой хвост прищемили. И снова трель, только после кошачьих воплей настолько ее не ожидаешь, что эти высокие ноты сначала слух режут.

Робин свел брови к переносице и играл, серьезно, сосредоточенно. Мелодия лилась рекой, журчала, как ручей, вилась тугой проволокой. Потом сбивалась и начинала трещать, как кусты, через которые продирается маленький кабан. Потом снова разливалась вширь и ввысь. А затем вдруг давала петуха и отчаянным стоном несмазанной калитки била по ушам. Энн не успевала и терялась в звуках. Джейн напряженно слушала, стискивая юбку до побелевших пальцев.

— Ну как? — спросил Робин, закончив играть, и смущенно улыбнулся.

— Робин, — начала было Джейн, но Энн ее перебила:

— На птицу похоже.

Робин зарделся. Энн ткнула Джейн локтем в бок, та внимательно на нее посмотрела и понимающе улыбнулась. Она поговорит с Робином дома, а не здесь, на празднике весны.

— Ну так весну и надо встречать птичьей трелью, — усмехнулся Робин. — А устроим бурные танцы? Древние греки вот весну без танцев...

— Никаких танцев, Робин, — наставительно подняла палец Джейн. — Последних птиц распугаем.

— Птиц пугать не нужно, — согласился Робин, легко пожав плечами. — Даже греки того не стоят. Энни, доставай пироги!

Так они и сидели на берегу реки, уплетая за обе щеки брусничные пироги. Джейн измазалась в бруснике и смешно дулась на Робина, не уронившего ни крошки. Энн смотрела на небо. Синее и чистое, по-мартовски холодное, оно расстилалось не столько вширь, сколько ввысь. Февральское небо в ясный день похоже на мартовское: такое же синее, чистое и холодное. Только в феврале небо будто бы низко, ложится широкой грудью на верхушки сосен. В марте же небо высокое. Радостное и легкое. Энн смотрела на небо и думала, что наконец-то и правда пришла весна.

— Давайте поплаваем?

— Что? — Энн отвернулась от неба и посмотрела на Робина.

— Поплаваем, говорю. Зима прошла, пора купаться.

— С ума сошел, — проворчала Джейн. Подползла к кромке воды, зачерпнула немного, вымыла лицо и поежилась. — Холодная, как в январе.

— Я тоже не буду, — поддержала Энн. — Весна весной, а воспаление легких в любое время года неприятно.

— Зануды, — ухмыльнулся Робин. — Ну, я пошел.

— Иди-иди.

Вскоре Робин выплыл из-за ближайших кустов. Быстрый, как рыба, он недовольно морщился.

— И правда холодная. И не вздумайте даже сказать "мы тебе говорили"! Бр-р-р!

Джейн и Энн только смеялись. Робин кривился, стучал зубами и ругался, но вылезать не спешил. Потом зашипел, дернул рукой и поплыл обратно к кустам.

— Руку свело, — прокричал он оттуда.

— Дурак, — откликнулась Джейн. — Просохни немного и возвращайся.

Робин вернулся скоро. В застегнутой на все пуговицы куртке, взъерошенный и злой. Тряхнул головой раз, два и с досадой пожаловался:

— Вода из уха не выливается. Тьфу ты!

— Зато весело было, — проворковала Джейн. — Это же самое главное. Ну ладно, садись!

Робин плюхнулся рядом, буравя Джейн недовольным взглядом. Потом хитро улыбнулся, подмигнул Энн и вытянулся на земле так, чтобы голова его оказалась у Энн на коленях.

— Почешешь за ухом, Энни?

— Иди ты, — рассмеялась Энн. Джейн показала Робину язык.

Больше они в тот день не играли и не плавали. Энн задумчиво перебирала мокрые волосы Робина, Робин тихо рассказывал всякие глупости, Джейн обиженно смотрела в сторону, но нет-нет да и наклонялась поближе — чтобы не пропустить ни слова. Сонно, тепло, разморенно. Волны перекидывали друг другу блики и весело журчали о чем-то своем. Энн не вслушивалась и не вглядывалась, просто гладила Робина по голове, почти не замечая расползающегося на коленях мокрого пятна, и размышляла, можно ли провести всю жизнь вот так, на берегу мартовской реки.

Когда солнце поползло по небосводу вниз, они не сговариваясь встали, прибрали за собой и нырнули под лесной свод. Пришло время возвращаться домой.

Мартовский подлесок похож на слоеный пирог. Речки выходят из берегов, трава влажная от тающего снега, из земли пробиваются первоцветы. Белые и желтые ветреницы, зеленоватый селезеночник, ни капельки не похожий на селезенку — уж Энн-то знает, ей отец рассказывал, — сиреневая печеночница, к слову, тоже куда симпатичнее печени. Солнечная мать-и-мачеха, жеребячье копытце. Солнце светит, но еще не греет, ночи короткие, но и дни не длиннее. Земля в марте черно-зеленая. Черная — влажная почва. Зеленая — пробивающаяся к свету однолетняя трава и отряхнувшиеся от снега многолетники. Но если найти прорехи в этом пестром ковре, найдешь и второй слой. Заснеженный, темный, зимний. Ямы, овражки, заросшие елями. Вот Робин в зиму и провалился. Оступился на мокрой траве и упал в овражек. Энн и Джейн тут же подбежали к краю, надеясь, что Робин переломал только ветки, а не кости.

— Эй, Робин, ты в порядке?

Со дна овражка донеслось недовольное кряхтение.

— В порядке я. Только встать не могу.

— Сломал что-то?

На дне оврага пошуршали.

— Нет, больше похоже на вывих.

— Ты только не волнуйся! Сейчас мы спустимся...

Спускаться по занесенному снегом мху было слишком легко: он скользил под пальцами, проваливался, и куда сложнее было за него уцепиться и не скатиться вниз кубарем. Снег запутывался в волосах вместе с прошлогодними листьями, и Энн тоскливо думала, что вечером придется их вычесывать. Джейн всегда была чуть ловчее, поэтому на дне овражка оказалась первой. Ловко увернулась от норовящей щелкнуть по носу еловой ветви, отвела ее в сторону и подождала, пока Энн спустится.

— Только попробуй, — Энн укоризненно посмотрела на дернувшиеся пальцы Джейн и сама перехватила ветвь.

— Зануда, — хихикнула Джейн. — Эй, Робин, мы пришли тебя спасать!

— Ну наконец-то, — улыбнулся Робин. — А как спасать?

Джейн развязала пояс, схватила лежащую рядом ветку и гордо сказала:

— Шину наложим.

— Чур приматывать я буду! — воскликнула Энн. — Я ж докторская дочка!

Ветку к ноге Энн примотала быстро, а вот выбираться из овражка им предстояло долго: Робин на ногу и наступить толком не мог.

— Так, ты справа, я слева, — скомандовала Джейн, схватила левую руку Робина и закинула себе на плечо. Энн кивнула и сделала то же справа. — Мы шагаем, ты прыгаешь, понял?

— Чего ж тут не понять? — ухмыльнулся Робин. — Я прыгаю, вы падаете.

— Не дождешься, — буркнула Энн. — Джейн, раз, два и...

Робин был прав. Подниматься по склону вверх вприпрыжку, продираясь при этом сквозь еловые ветки, оказалось непросто. Они не преодолели и трети, а у Энн уже нос мерз от налипшего снега, голова чесалась от запутавшихся в волосах веточек и глаза слезились.

— Малютка Энни, да ты никак замерзла! — потешался над ней Робин, сам уже похожий на сугроб с глазами.

— Нет, как ты мог так подумать? — Энн улыбнулась и вывернулась из-под его руки. Робин с возмущенным криком повалился навзничь, на него сверху упала и растерявшаяся Джейн.

— Эй, — возмущенно воскликнула она. — Нет, так дело не пойдет. Надо что-то еще придумать!

Все замолчали — думали. Энн сумрачно смотрела на растрепанный мох. Вот бы его причесать, чтобы тоже помучился! А то Энн что, одна должна вечером грязь из волос вычесывать?..

— Придумала! — крикнула Джейн. — Айда ползком в горку!

Робин задумчиво оглядел склон.

— Пойдет, — решил он. — Тут недалеко.

Робин вытянулся на земле во весь рост, ухватился рукой за ближайшую корягу и змеей пополз наверх.

— Вот и славно, — кивнула Джейн. — Эй, ты что делаешь?

— Ползу, — пропыхтела Энн, вытягивая ногу из сугроба.

— Так у нас-то с тобой с ногами все в порядке, дойдем просто.

Идти без Робина и правда оказалось просто, овражек-то совсем неглубокий был. Осенью Энн первая бы в него спрыгнула: в таких овражках, зарывшись в мох под елями, любили расти грибы. Сейчас же ботинки скользили по снегу и цеплялись за припорошенные коряги, а замерзшие ноги не сразу начали слушаться, но и так Энн быстро вскарабкалась наверх. Там они с Джейн чуть подождали, пока Робин доползет, снова подхватили его с двух сторон и потащили дальше. Робин старался подпрыгивать в ритм их шагов, иногда сбивался и наваливался на Джейн и Энн чуть сильнее, извинялся и снова подпрыгивал.

— Холодрыга какая, — сказал Робин, мотая головой. — Зуб на зуб не попадает!

— Что ты сказал? — переспросила Джейн. — За зубным скрежетом не слышно!

— Робин прав, мне кажется, я превращаюсь в гуся, — откликнулась Энн. — Далеко еще до дома?

— Часа три, если иметь шесть ног на троих, — проворчала Джейн. — Если только пять, то к вечеру дойдем.

Весенняя трава подмигивала первоцветами. Мокрый мох сверкал на солнце. Само солнце облизывало голые стволы и обнаженные корни, лезло в глаза и совсем не грело.

— Красиво сегодня как! — восхищенно болтал Робин. — Зимняя такая красота! Чувствую себя легким-легким, как пушинка, так хорошо сегодня!

— Умолкни, — попросила Джейн. — Пушинка. У меня сейчас плечо отвалится.

— У меня тоже, — пожаловалась Энн. — Хорошо ему! А мне холодно.

— Не-а, теплее становится, — ответил Робин. — Как вышли из овражка, так словно из зимы в весну вернулись. Весной тепло.

Робин и правда перестал дрожать. Блестящими глазами оглядывался вокруг и будто впитывал в себя весну. Восторженно трещал. Энн завистливо подумала, что вот бы и ей так: у самой все еще ноги тряслись. Но ничего, скоро они дойдут до дома, а там горячий чай, одеяла...

— Ай! — Джейн чуть не упала. — Ты что творишь, болезный?

— Прости, голова закружилась. Земля вдруг оказалась близко-бли-и-и-изко, — виновато улыбнулся Робин.

Солнце медленно катилось по небу вниз. До вечера, правда, было еще далеко, вылупившая желтые глаза ветреница смыкать лепестки пока и не собиралась, но небо постепенно серело. От долгой ходьбы кровь свободнее потекла по сосудам, согревая замерзшие ноги, но идти легче не становилось.

— Робин, ты мне не наглей, — проворчала Джейн. — Ты бы еще заснул.

— Так найди сосну, — пробормотал Робин, опуская потемневшие глаза к земле.

— Какую-такую сосну? Ты что, с дуба рухнул?

Энн замерла. Налетевший на нее Робин, ойкнув, неразборчиво выругался. Джейн споткнулась.

— А на тебя что нашло?

— Робин. Посмотри на меня.

— Смотрю-смотрю, — хмыкнул Робин и хмуро взглянул на Энн. Зрачки его расширились. Посиневшие губы недовольно искривились.

— Папа меня убьет, — прошептала Энн. — Просто убьет.

— Да что случилось-то? — вмешалась Джейн. Посмотрела на Робина и выругалась.

— Руки в ноги, и пошли, — приказала Энн, покрепче ухватила Робина за пояс и ускорила шаг. Джейн стиснула зубы и поспешила за ней. — Робин, расскажи что-нибудь.

— Да вы куда так ускорились? Жа-а-арко же, — растерянно пробормотал Робин. — Ну, у соседской собаки вчера...

Небо серело слишком быстро. Робин все рассказывал и рассказывал что-то сбивчиво, еле шевеля бледными губами и жалуясь на жару.

— Мы с вами тхды... тогда были в... на... д хде ж мы были...

— У реки мы были, — объясняла Джейн, еще чуть сгорбившись под весом Робина. — Ты на свирели играл. И не "тогда", а сегодня.

— Свирь-свирь, — рассмеялся Робин. — Свирь-свирь... Жарко! Эй, ты что, плачешь, Энни?

Робин обеспокоенно потянулся к щеке Энн. Энн вздрогнула: такие ледяные у него были пальцы.

— Нет, я не плачу, — потрясла головой она. — Просто очень хочу, чтобы все закончилось хорошо.

— Все хорошо, малютка Энни, — Робин рассеянно улыбался. — Все очень хорошо.

Весна тепло дышала в уши пением птиц и шелестом первой травы под ногами. Ветер нежно трепал по голове мать-и-мачеху. Медуница в нерешительности выбирала между синими и розовыми лепестками.

— Все хорошо, Энни. Тльк жрко очень, — полужалобно-полумечтательно бормотал Робин. Джейн лишь шмыгала изредка носом, таща его вперед. Энн изо всех сил старалась не отставать.

Когда лес стал совсем редким и за деревьями замаячили Лансфордские крыши, Робин потерял сознание. Втроем они повалились в траву.

— Дошли, — прошептала Джейн. — Почти дошли. Энн?

Энн кивнула, вскочила на ноги и, даже не отряхнувшись, побежала к городу. Вот промелькнуло полосатое поле, в лицо дыхнуло мокрой землей, вот толстушка Эдна выходит за ворота... Робину очень нужен врач, только где же его искать сейчас, в каком из домиков в Лансфорде он в эту минуту?

— Энн Льюис! — грозно крикнула толстушка Эдна. — В каком виде ты...

— Помогите! — Энн замахала руками. — Робин! Там! Где папа?

Толстушка Эдна скривилась, недовольно оглядывая растрепанную Энн.

— Боже, что за дети...

— Тетя Эдна, где папа? Робин там, за полем...

Только тут Энн вспомнила, что толстушка Эдна и Робина не жаловала, хоть он и не приходился ей племянником. Все ворчала, что в своем-то возрасте мог бы быть и поспокойнее. Толстушка Эдна нахмурилась, поджала губы, и Энн вдруг поняла, что ничего-то она ей не скажет, эта толстая жаба. Разве что распишет во всех красках, какая она плохая девочка и что нельзя в таком виде на улице появиться. Энн всхлипнула и ринулась было дальше, найти еще кого...

— Он у Хендерсонов. Эй, Винсент, — крикнула тетя Эдна. Из окна ближайшего к воротам дома выглянула лохматая рыжая голова. — Возьми кого-нибудь еще и дуй за поле. Мальчишка Джонсонов опять во что-то влип. Да чего ты стоишь, девочка? У Хендерсонов он, у Хендерсонов!

Хендерсоны жили близко. Энн успеет.

— Спасибо, тетя Эдна! — крикнула она и побежала дальше. Мелькали дома с разноцветными крышами, голые яблони.

— Папа! — Отец как раз вышел из дома Лэдди и теперь стоял рядом, разминая пальцы. Вздрогнув от окрика, он повернулся к Энн. — Папа, Робин там, за полем! Замерз очень!

— Очень? Энн, дрожь уже прошла?

— Прошла, ему потом жарко стало... Он сознание потерял, папа!

Отец поджал губы и сказал только:

— Иди к матери, согрейся.

Кинулся куда-то — то ли в их дом, нужное собрать и подготовить, то ли сразу к воротам, Энн уже не следила. Просто застыла на месте, быстро моргая и чуть не плача от нахлынувшего облегчения. Тетя Эдна помогла. Энн нашла папу. Робина отогреют, и все будет хорошо.

К матери Энн не пошла. От бега и переживаний она совсем согрелась. К Робину, обратно через поле, не пошла тоже. Сейчас ей хотелось туда, где всегда немного страшно и спокойно одновременно, туда, где все настолько странно, что только там мир кажется ясным и понятным. Очень хотелось ясности. Пошатываясь, Энн зашагала к богадельне.

В богадельне, как всегда, было тихо. Чуть поскрипывала старая полка, мерно стукались друг о друга спицы в руках старухи Мэг, тикали часы, воздух будто жужжал от напряженных взглядов, которыми нищие следили за движениями морщинистых пальцев и разноцветных нитей. Энн присела на корточки в углу комнаты и тоже уставилась на Мэг. Вверх-вниз, вверх-вниз, вправо-влево, наискосок. Нитки беспорядочно сталкивались друг с другом, сплетались и путались, цеплялись за пальцы и терлись о спицы.

Тук-тук-шурх-шурх-тук-шурх. Все бу-дет хо-ро-шо. Сэм на миг оторвал взгляд от нитей и озабоченно взглянул на Энн. Шурх-тук-шурх-тук. Хо-ро-шо же? Тук-тук-шурх...

Стук и шорох успокаивали, убаюкивали, укачивали. Энн уткнулась носом в колени и глубоко дышала. Тепло...

— Боже, помоги папе. Пусть спасет его, — сонно бормотала она. — Все будет хорошо. Боже, спаси его. Спаси его, пожалуйста.

Мирно скрипели нити, тени ползли по полу, листья за окном шептались друг с другом. Мир то пропадал, то возвращался снова и тонул, тонул в тишине...

Что-то лопнуло. Звонко, с тоненьким хлопком. Энн дернулась, просыпаясь, вскинула голову и вдруг встретилась глазами с Сэмом. Он сжимал порванную нить и печально качал головой. И смотрел почему-то прямо на Энн.

— Сэм, чего ты?..

Сэм смотрел будто бы даже виновато. А всего-то порванная нить, не ее же даже... Тени все ползли по полу.

— Нет. Этого не может быть, — Энн вскочила на ноги и шагнула назад. — Спаси его. — Ей вдруг показалось, что Сэм отказал ей в ее молитве. — Нет-нет-нет, — над головой что-то треснуло, и прогнившая полка с протяжным хрипом оторвалась от стены. Энн даже не пыталась убежать, только смотрела широко распахнутыми глазами, все еще повторяя зачем-то:

— Спаси его.

И снова что-то лопнуло. Энн зажмурилась и скорее услышала, чем почувствовала, как полка ударилась об пол. Поднялся клуб пыли. Энн открыла глаза и опасливо посмотрела на Сэма. Сэм, бледный до синевы, вкладывал порванную и снова связанную нить в руки слепой Мэг.

— Нет, — Энн наконец выскочила за дверь комнаты, сбежала по лестнице и не остановилась даже тогда, когда вырвалась из богадельни на свежий воздух. Вот остались позади уже и храм, и аптека, и дом, и ворота, а впереди — поле и пролесок, потом переходящий в лес, а там бурлит река...

Ель мазнула лапой по лицу. Энн встала как вкопанная и вдохнула запах смолы. Серое небо уже окрашивалось лиловым, лепестки желтых ветрениц сонно слипались, ветер играл с травой в пятнашки. Все было хорошо. Так, как и должно быть весной.

В Лансфорд Энн вернулась уже поздним вечером. Отец встретил ее на пороге, непривычно хмурый и мрачный. Он уже открыл было рот, но Энн покачала головой. Энн улыбнулась, пьяно и растерянно, и прошептала:

— Надо же... Робин умер. Мам, я очень проголодалась за сегодня. У тебя еще остались пироги?