Время Химер (джен)

Над горами медленно вставало солнце. Ярко-синее небо как будто присматривалось к земле. В тишине голоса раздавались особенно звонко.

— Ну чего, выпускаем их сегодня?

— Да, время пришло.

— А может, все-таки не нужно?..

— Нет, время пришло...

* * *

Ярко-синее высокое небо насмешливо смотрело на две неуклюжие фигуры, карабкающиеся по острым отрогам.

— И что нас занесло в эту местность, брат Себастиан? — спросил тот, что помоложе. Длинная, нескладная фигура его особенно нелепо смотрелась на фоне белеющих равнодушием снегов.

Тот, что постарше, был несколько толще, ниже ростом. Он напоминал небольшой румяный пирожок. Подъем давался ему намного труднее. Поэтому ответил он не сразу.

— А что, если мы с тобой, брат Бенджамин, найдем легендарный эдельвейс? Или вон хотя бы эвергенусы. Лечебные цветы, между прочим. В нашей с тобой работе очень пригодится.

Брат Бенджамин только фыркнул в ответ. «Эдельвейсы. Еще чего удумал. Мифический цветок». Подавив тяжелый вздох, худой путник преодолел новый подъем.

— А если все-таки серьезно, брат Себастиан?

— Если серьезно, — произнес, отпыхиваясь, низкорослый человек, — если серьезно, то мы попробуем хотя бы найти серебристую траву. У наших подопечных явный авитаминоз, и им необходимы ежедневные добавки в пищу.

Зимние дни коротки. Их поглощает спустившаяся с неба или выбравшаяся прямо из преисподней тьма. За делами и в дороге время пролетает особенно стремительно. В сгущающихся сумерках равнодушное небо могло бы наблюдать все те же две человеческие фигуры, если бы хоть немного интересовалось мелкими человеческими делами.

Они стояли почти в том же месте, что и утром.

— Может, мы напрасно выпустили их сегодня? — тихим неуверенным голосом произнес брат Бенджамин. Послышался тяжелый вздох.

— А что нам оставалось делать, брат. Сейчас время тьмы. И нужно их выпускать.

При этих словах брат Себастиан легонько похлопал собеседника по плечу. Надо сказать, что при его росте сделать это было непросто.

Ветер развевал длинные полы плащей. Оба человека стояли, изрядно утонув в снегу. Над ними вздымались холодные равнодушные горы, под ними скакали облака и прямо из-под ног уходил узкий, еле заметный пешеходный спуск в пропасть.

— Только сумасшедший может отправится в путь в такую погоду, — покачав головой заметил Бенджамин.

— Никогда не знаешь, когда повстречаешь в жизни сумасшедшего, — глубокомысленно заметил брат Себастиан.

Младший монах лишь ухмыльнулся. Вечно этот брат Себастиан философствует, драматизирует, живет, словно пишет какой-то роман для незамужних девиц. Брат Бенджамин опять встревоженно вздохнул. Посмотрел искоса на своего низкорослого округлого спутника. И улыбнулся пришедшей в голову неожиданной мысли:

— Выходит, ты совсем не боишься тьмы, брат Себастиан? Ведь если подземные жители успеют выбраться из расщелин, только чудо поможет нашим лохматым вернутся назад…

Брат Себастиан вновь ухмыльнулся в ответ. Этот Бенджамин так смешно волновался каждый раз за своих питомцев, как курица-наседка кудахчет над цыплятами.

— Послушай, ну ты сам подумай, братец, зачем нужна вселенная, где нет чуда? Наши лохматые обязательно вернутся. Все будет нормально, поверь.

Два темных силуэта почти растворялись в проступавшей темноте. Они были практически не различимы.

— Сколько смотрю на тебя, столько удивляюсь, брат Себастиан, — медленно проговорил Бенджамин. — Как ты умудряешься в таком возрасте оставаться таким романтиком?

— Ты так говоришь, что можно подумать, мне уже лет сто, — фыркнул, улыбаясь в ответ, брат Себастиан.

Снизу, из ущелья, сложно было понять, о чем говорят эти двое. Спорят ли, соглашаются, выясняют отношения. Серые лица, с подслеповатыми глазами все равно были повернуты в сторону говоривших. Непонятно, вслушивались ли с разговор вылезающие на поверхность карлики. Или же людские дела не интересовали их нисколько.

Воздух наливался тяжестью. Темные тучи почти придавливали его к земле. Не помогали даже острые зубья гор. В тех краях повсюду были горы. Тучи цеплялись за них своими толстыми боками, вспарывали брюшину и долго истекали в ущелье то холодным дождем, то снегопадом. А то и тем и другим одновременно.

Сегодня, кажется, был именно такой день. За уступами гор раздавалось ворчание подступающей бури. А там, в ущелье, сквозь расщелины черных камней уже начало просачиваться зловонное дыхание. Большие камни еще оставались недвижимы, но мелкие, более чуткие, уже охвачены были мелкой дрожью. Если бы кто-то приложил в этот момент ухо к земле, то непременно услышал чьи-то тяжелые шаги. Но во всей округе слушать подземные шевеления было некому. В такое время люди предпочитали отсиживаться в домах, звери поглубже прятались в норы, даже птицы плотнее прижимались к гнезду и закрывали глаза.

Вечер все никак не мог смениться ночью. С дальних отрогов ветер приносил завывания начинающейся бури. Скоро, скоро уже ее раскаты перекроют все слова. Но пока она лишь порыкивает бархатно, осторожно, как большой хищный зверь, еще не проголодавшийся для убийств.

Во всем бескрайнем ущелье, кажется, только эти двое не спали. Не безмолвствовали, не прятали глаза от подступающей беды. Осторожно прикрыв дверь пустого сарая, они направились к дому, темным нечитаемым силуэтом проступающим на фоне уже почти черного неба.

Тот, что помладше, пожал плечами и вздохнул. Тихо прошептал себе под нос: «Только чудо. Абсолютное... В такую погоду... Неизвестно, вернутся ли они домой вообще...» Второй лишь опустил голову и незаметно ухмыльнулся, направляясь к двери.

Погода и впрямь становилась все хуже. Подножья гор заволокло невесть откуда взявшимся густым ватным туманом. Он поднимался, не спеша, от промерзшей земли и, казалось, тянул за собой души усопших, чертей и привидения, чтобы, укрыв их своим надежным плащом, помочь собрать как можно больше заблудших душ. Горе зазевавшимся путникам, нерасторопным наездникам, одиноким пешеходам. Туман поглотит их тихо, мгновенно, закружит, сведет с ума и подтолкнет на самый край обрыва, к узкой, наполненной острыми камнями канаве. Природа ощерила острые древние зубы, в хищном оскале желая поглотить ничтожных никчемных людишек.

Брат Себастиан проскрежетал засовом, отпирая дверь. Устало вздохнул. Вглядываясь в сумрачные небеса, тихо прошептал про себя: «Брат мой, ветер. Помоги нам, несчастным. И сохрани всех случайных путников, застигнутых бурей в дороге...»

В сгустившийся темноте тонкая полоска света из двери показалась ослепительно яркой. Уже войдя в дом, брат Себастиан долго отряхивал снег с обуви, кряхтел, развязывая шнуровку. Вздохнув и довольно пошевелив освобожденными из тесных сапог пальцами ног в толстых носках, брат Себастиан зашел в комнату. Брат Бенджамин давно сидел уже у огня. Свои сапоги он снимал не расшнуровывая, бросал их в углу, мокрыми и в снегу. «Так они тебе долго не прослужат, брат», — говаривал ему Себастиан, на что Бенджамин только хмыкал: «И ничего, новые куплю». Брат Себастиан только пожимал плечами в ответ. Ходили слухи, что у брата Бенджамина были богатые родители или, кажется, души не чаявшая в нем тетушка, или нет, вполне возможно, вовремя скончавшийся дядюшка, оставивший хорошее наследство. Словом, какие-то необременительные и приятные родственники, которые вполне могли позаботится о новых зимних сапогах.

У брата Себастиана таких не было, поэтому он привык аккуратно обращаться со своими вещами.

Решительно невозможно было смотреть без улыбки на встревоженное лицо Бенджамина. Брови сведены к носу. В уголках рта пролегли морщинки, в глазах плещется тревога. Серия подавленных тяжелых вздохов и уныло сгорбленные плечи яснее слов говорили о душевном состоянии молодого монаха.

— Не волнуйся ты так. Все с ними будет хорошо. Они обязательно вернутся. Я сперва тоже переживал. А потом потихоньку привык. Они не дадут себя в обиду.

Брат Бенджамин чуть приподнял голову и долго испытующе смотрел на собрата.

— Хотел бы я тебе верить, брат Себастиан.

— Ну так верь.

Несколько минут прошли в тревожном молчании. Снаружи завывала метель. В печке потрескивали поленья.

— Что ни говори, а живой огонь есть живой огонь, — потирая руки, констатировал очевидное брат Себастиан.

Его товарищ не нашелся, что на это ответить. После короткого молчания он спросил:

— Я вот давно хотел у тебя спросить, давно ты здесь?

— В смысле? — не понял Себастиан. — Ты имеешь в виду на перевале?

— Да, — тихо ответил Бенджамин и поспешно добавил: — Но если не хочешь — не рассказывай.

— Да нет, чего уж. Раз ты спросил. Сдается мне, сегодня у нас будет долгий вечер, — проговорил брат Себастиан, задумчиво глядя на огонь.

— Думаю, раз уж у нас времени хоть отбавляй, я могу рассказать тебе и о том, о чем ты не решаешься спросить.

Брат Бенджамин вскинул встревоженный взгляд. Но брат Себастиан только ухмылялся.

— Настало время длинных историй, — торжественным голосом провозгласил он. — Краткая история жизни брата Себастиана, шалопая и бездельника.

Бенджамин попытался что-то возразить, но брат Себастиан только рукой на него махнул.

— Поверь, если бы я не хотел, ничего бы тебе и не сказал. Сейчас мне об этом говорить уже не сложно. — Я давно сюда пришел, — добавил он после минутного молчания. — Не знаю, может, лет десять назад. Или двадцать. Время здесь, в горах, бежит незаметно. Зачем я сюда пришел. Зачем я вообще в это все ввязался. Это как раз и про шрамы история. — При этих словах брат Себастиан выразительным жестом указал на пару глубоких шрамов, уродовавших его лицо. — Как тебе объяснить. Отец мой, он не то чтобы ужасный преступник, так, мелкий дебошир и воришка. Несколько раз оказывался за решеткой, несколько раз возвращался домой. Не то чтобы он был тираном. Но характер у него был премерзкий. Вернувшись после очередной отсидки, он почему-то считал, что может устанавливать свои порядки. Однажды мы повздорили. И я набросился на него с ножом.

Взглянув на Бенджамина, Себастиан снова ухмыльнулся.

— Да, смотри, может, тебе в другую обитель уйти. Брат-то я, выходит довольно буйный.

— Да ну тебя, — отмахнулся Бенджамин. Видно было, что он жаждет продолжения, но стесняется своего любопытства.

— Ну вот, — решив не томить больше собрата, Себастиан продолжил свой рассказ, — умудренному опытом и вышколенному тюрьмой человеку не так уж трудно было обезоружить обнаглевшего юнца. И малость проучить. Для острастки. Эти украшения на морде у меня с тех времен. Но напоминают они мне не о позорном проигрыше. Понимаешь, я тогда вдруг понял, что тьма — она внутри нас. Самая настоящая. Страшная. Та, которую одну и стоит бояться. Я тогда вдруг понял, что не вырви он у меня нож, я мог бы убить его. Нечаянно, по неопытности. Без расчета. Но убить. Жизнь отнять очень легко. Намного проще, чем ты думаешь. А вот сохранить ее, хотя бы удержать… Это великий труд. И, наверное, в девяносто случаев из ста совершенно напрасный. Даже если тут ты спас, ничто не мешает проклятой судьбе нагнать свою жертву пару минут спустя. Или через месяц. Год. Наши усилия практически ничтожны в сравнении со всей этой обступающей нас тьмой. Но это не значит, что мы ничего не должны делать.

Брат Себастиан задумчиво водил большим пальцем по шероховатым краям нагревшейся от горячего чая кружки. Слова всегда выходили слишком пафосными и примерными. Он действительно не знал, как рассказать свою историю. «Будем придерживаться голых фактов», — подумал он про себя и продолжил:

— После того случая я окончательно ушел из дома и решил, что с моим характером мне самое место в монахах. Какое-то время учился, служил. А потом услышал про эту обитель на перевале. Из-за всех этих существ там, внизу и здесь, на горах, в ней никто не хотел служить. На перевале почти никого не осталось. Лохматые часто болели. У старого Патрика не было сил нормально за ними ухаживать. Мне было интересно попробовать.

Брат Себастиан тихо улыбнулся себе под нос.

— Знаешь, когда я сюда пришел, мне тут сразу понравилось. — Не, ну а что?

Бенджамин только головой покачал. Романтик, как есть неисправимый романтик этот его напарник.

— Жаль, ты не застал Патрика. Помимо всего прочего он был еще и звонарь. Не имея помощи от лохматых — у него тогда тут жила пара престарелых особей, но они уже не могли выходить в снег, — так вот, не имея этой возможности, он все равно продолжал свое дело. В бурю он забирался на колокольню и звонил в колокола.

Встретив изумленный взгляд Бенджамина, Себастиан только прищурился.

— Да, да. Даже не спрашивай, как он это делал. Ему тогда уже было под восемьдесят. Видел он плохо, одна нога практически не работала. Как он карабкался со своей палкой по винтовой лестнице, да еще в лютую стужу. А потом там, наверху, весь облепленный снегом, оледеневающими руками как он дергал те веревки, я не знаю. Но колокола его многим спасли жизнь. Заблудившиеся путники выходили на звук к монастырю. А этих существ отпугивал звон. Нет, даже не звон. Мне всегда казалось, что Патрик знает какую-то особую мелодию. Я все просил его научить ей и меня. Но нет у меня таланта к музыке. Может, если бы ты тогда был здесь, смог бы у него научиться. А так остаются нам только лохматые.

— Зубы ты мне заговариваешь, вот что, — догадался наконец Бенджамин. — Какие колокола? У нас здесь и колокольни-то отродясь не было.

Брат Себастиан только загадочно улыбнулся в ответ:

— А ты представь, что она есть.

Когда ждешь друга, время тянется очень медленно. В наступившей тишине каждый шорох раздавался оглушительно.

— А что ты знаешь про подземных жителей? — спросил, поеживаясь, брат Бенджамин.

Себастиан внимательно посмотрел на товарища. Вздохнул. Опять улыбнулся. И начал рассказ:

— Ты наверняка слышал про серых карликов. Маленькие, незаметные, практически бестелесные существа. Они приходят из-под земли и приносят уныние. Полуопущенные веки. Припорошённые серой землей губы. Они никогда не кричат. Не ругаются. Не пугают. Они просто приходят. Бесшумно. Проникая во все щели. Заполняя собой пустое пространство. Они даже ничего не требуют. Просто стоят и смотрят. И пахнут землей. М-м-м, — поморщился Себастиан опять осознавая тщетность слов передать жизнь.

— Понимаешь, что я имею в виду? Они не пахнут той весенней, живой землей, что родит из себя цветы и деревья. Они не пахнут той землей, которую обнимает ветер и ласково будит солнце поутру. Знаешь, есть такая земля. Из подвалов. Из-под камней, долгое время находившихся в тени. Это мертвая земля. Которая никогда не радовалась. И никогда не хотела родить. Ей нравилось сыпаться пустым прахом и превращать в прах все, что окружает ее. Уныние им имя. И тоска их душа. Не пожелал бы никому с ними встречаться.

— Но они здесь, — тихо прошептал брат Бенджамин.

— Да, — просто ответил Себастиан. — Здесь. Выползли и разбрелись по свету. Бывают такие погодные условия, когда их вылезает особенно много. Мы ничего не можем с этим поделать. Просто жить здесь.

— А лохматые? — с надеждой спросил брат Бенджамин.

— А у них есть особая сила, — вновь улыбаясь, заметил брат Себастиан. — Я так до конца и не понял, в чем она. Тогда, когда я только приехал сюда, у меня ушло немало времени чтобы восстановить численность лохматых. Но это было нетрудно. То есть как тебе сказать. Трудно, конечно. Иногда я с ног валился от усталости. Ночей не спал. Руки отмерзали к чертям. Иногда монотонный каждодневный труд сводил с ума. У меня было одновременно десять малышей на руках. Они непрерывно пищали, требовали еды и писали на пол. Веришь, за ночь пол в комнате становился мокрым и липким, и каждое утро я начинал с уборки. И каждый день. И вечер тоже. И я все время боялся, что они заболеют. И при этом я даже не знал, каким зверем они станут. Не был уверен, какого они будут роста. Будет ли у них достаточно силы. Догадывался только, что точно красивым. И быстрым. И смелым. И с острыми зубами.

Брат Себастиан опять улыбнулся.

— Чушь все это. Ты же знаешь лохматых. Они приносят радость. Стоит к ним прикоснуться, как живая энергия жизни вливается в тебя как горячая кровь. Так что на самом деле все это не было очень трудно, хоть я и был здесь практически один.

Теперь настала очередь Бенджамина широко улыбаться:

— Да, — тихо проговорил он, и глаза его смотрели на огонь, но видели совсем другое. — Они приносят силы. Кажется, вот ничего вроде бы не делают, а ты уже совершенно счастлив.

— Как это не делают? — притворно возмутился брат Себастиан. — Они приносят чувство защищенности. С ними ты всегда дома.

— Верно, — согласился, улыбаясь еще шире, брат Бенджамин. — Верно. С ними и другого дома не надо.

После минутного молчания брат Бенджамин покачал головой. Сосредоточенно глядя в свою кружку и набрав побольше воздуха для пущей важности, он сказал:

— Знаешь, что я все-таки думаю? Я думаю, что это была очень глупая идея строить монастырь именно здесь. Сам посуди: мы почти на вершине перевала. Ветры здесь сильнее всего. Снег забивается в щели, снег плотно укутывает камень, делая его еще холодней. Наша халупа может прогреться только на пару часов и то только с живым огнем. А спать здесь отвратительно.

— Не могу не согласиться с тобой, — начал брат Себастиан не менее торжественно, но его прервал шорох у двери. Как будто большое животное скреблось под порогом.

Сидящие у огня переглянулись, и брат Себастиан тихо заметил:

— Вот видишь, я же говорил, что они вернутся.