Мера Скадагила (гет)

— А что, Вава, альбом свой дома оставила?

— Да на что он мне в гостях?

— Может, графовы друзья тебе там стихи какие-нибудь написали бы. Амур, тужур!

— Смешная ты, Туленька. У графа друзья старые, как он. Сколько ему, уж тридцать? Он на два года старше нашей Зины. А мне шестнадцать. На что мне такие стариканы? Я в Тамбове молодого встречу.

— В Тамбове одни старики. Все молодые в Москву уехали. Так что будет тебе жених вдвое старше! — и Туля залилась смехом, откинувшись на спинку сиденья. Она была юная, почти ребёнок, и в ней только начала пробиваться красота. Круглолицая, белокурая и голубоглазая, Туля походила на ангела с открытки. Серое дорожное платье не шло ей, а простой, без отделки, капор делал её лицо ещё круглее, отчего она казалась совсем малышкой.

Экипаж тряхнуло на ухабе, и обе барышни взвизгнули.

— Но ведь Зинаида нашла себе мужа по возрасту, — помолчав, сказала Вава. — И именно в Тамбове. Графиней стала. И живут счастливо уж семь годов другим на зависть. Дом полна чаша. Вон какой экипаж с тройкой за нами прислали! А то бы в коляске от Козлова тряслись пять часов.

Она была миловиднее своей младшей сестры, хотя и чересчур худощава. Также одетая в дорожное платье, она казалась взрослой дамой из-за неизменно строгого и чуть надменного выражения лица. Сегодня их в первый раз отпустили в поездку одних, и Вава взяла на себя роль наставницы.

— Угу... Жаль только деток у них нету, — вздохнула Туля.

— Своих нету, — поправила Вава. — А воспитанница растёт — загляденье. И умна, и послушна, и по-французски знает.

— Алочка милая. Я так люблю с детками нянчиться!

— Замуж выйдешь, со своими нанянчишься.

— Мне не скоро замуж, мне и четырнадцати не исполнилось. Да и за кого? Коленька-гимназист на меня смотреть не хочет, а других я не желаю.

Вава рассмеялась:

— А ты приворожи его половинкой яблока. Враз бегать за тобой начнет.

—А что, и приворожу, — сказала Туля, и они обе рассмеялись.

* * *

— Вылезайте, барышни. Приехали! — крикнул Игнатий и распахнул дверку. Сёстры вышли — и попали в объятия няньки Акулины, вышедшей их встречать.

— Как выросли-то, мои красавицы! Как похорошели-то! Уж как я скучала по вас! — запричитала старуха.

— А Зиночка почему не вышла? — спросила Туля, поглядыаая, как Игнатий выгружает корзины с подарками и саквояжи.

— В церкви Зиночка. Через час вернётся. Пойдёмте, я вас чаем напою, пташки мои ненаглядные.

Двухэтажный деревянный дом, окружённый густым садом, всегда казался барышням роскошью по сравнению с их родовым гнездом в Козлове. Резные наличники и прочая отделка, заказанная у лучших мастеров, завооаживала взгляд, а исключительная чистота, которую поддерживали всего трое слуг, делала тамбовское имение Буриных всегда уютным для гостей.

Сестрам обычно отводили голубую комнату, но в этот раз из-за ремонта их разместили в сиреневой. Одарив воспитанницу Алочку — прелестную русоволосую большеглазую девочку — игрушками, переодевшись и напившись чаю, барышни уселись на диван в маленькой гостиной и взахлёб рассказывали Акулине, как дела в деревне, чем заняты маменька с папенькой да о чём болтают деревенские сплетницы. Городской шум долетал и сюда, напоминая, что тут не Козлов, где и проехавшая телега — событие.

Небольшие окна не впускали много света, но от этого маленькая комната с цветастыми тканевыми обоями делалась только уютней. Сводчатый потолок, старинная люстра и фаянсовые ангелочки на камине напоминали о безвозвратно ушедшей эпохе. Мебель, напротив, была новая, сделанная под заказ: четыре тёмно-красных полукресла и такой же диван, пуфик у окна, круглый стол с белоснежной скатертью да изящный буфет красного дерева — таково было убранство малой гостиной. На столе в идеально вычищенной хрустальной вазе стояли свежие георгины.

Часы с кукушкой пробили пять. Лошадь заржала у ворот, стукнула задвижка, донёсся крик извозчика, и Акулина бросилась открывать. Через минуту застучали каблучки, и в гостиную вошла сутулая костлявая женщина лет пятидесяти на вид. Узкое лицо хозяйки, изборождённое ранними морщинами, было скорее жёлтым, чем смуглым. Длинный крючковатый нос и косматые нависшие брови делали её похожей на грифа — но не злого, а уставшего и печального грифа.

— Зиночка!

— Туля, Вава!

Сёстры бросились обниматься. Выбежала из детской Алочка, подставила приёмной матери лоб для поцелуя и тут же была загнана обратно гувернанткой. Графиня сняла капор, обнажив чёрные, без единой проседи гладкие волосы, стянутые лентой, и бросила его Акулине. Платье Зинаиды подчёркивало цель её поездки — тёмно-синее, без украшений и старомодного фасона. Все три сестры сели вокруг стола и завели беседу.

— Зина, мы тебе гостинцев привезли. Мёд, сушёные грибы, варенье.

— Спасибо, Вавочка. Ты как похорошела-то! Почитай, от женихов отбою нет? — голос графини был низким и надтреснутым, словно ей приходилось много кричать.

— Будет тебе, Зина. Какие в Козлове женихи?

— Разве что хромой Агапыч с выселок, — ввернула Туля и прыснула.

Акулина и Малашка начали подавать на стол прямо тут —малую гостиную Бурины часто использовали как столовую.

— Ну ничего, в субботу у меня приём — авось кого-нибудь и встретишь. А что папенька, здоров ли?

— Папенька здоров, привет передавал. А что граф? Не будет к ужину? — осторожно спросила Вава.

— Граф до вечера в клубе, — поджав губы, ответила Зинаида. — А про maman расскажите, как она? Не хворает?

— Слава Богу, хорошо всё, — сказала Вава. — Помнишь, она ковёр вышивала? Гобелен. Так вот он готов! Красивый, глаз не оторвать. Маменька теперь за подушку взялась...

За ужином и разговорами время пролетело незаметно. Когда гостьи начали уже собираться ко сну, вернулся граф Бурин. Высокий, по-молодому стройный и статный, со светло-русыми густыми волосами, он словно сошёл с картин прошлого века. «Ему бы парик напудренный — и вылитый король!» — в который раз подумала Вава, приседая в реверансе.

Туленька тоже вскочила приветствовать хозяина, но не удержалась и хихикнула. Вава тихонько отвесила ей подзатыльник.

— Добрый вечер, барышни-красавицы! Вытянулись-то как, совсем взрослые стали, — сказал граф с улыбкой. От него попахивало сигарами, спиртным и духами. — Разобьёте сердца тамбовским парням, начнут за вами бегать, ух!

— Будет вам, Афанасий Семёнович, — пожурила мужа Зинаида. — Девочки с дороги. Устали. Давайте-ка разговоры на завтра оставим.

— Да, да, доброй ночи, граф! — закивали сёстры и удалились в свою спаленку.

Уже лёжа в кроватях на накрахмаленых простынях и потушив лампу, они долго шептались — о том, как быстро стареют женщины в замужестве, какой у Зины ладный супруг и как похожа на него воспитанница Алочка, словно родная дочь.

— Ах, Туля, как бы мне хотелось такую же славную семью, как у Зины, — вздохнула Вава. — Как они с графом друг друга любят, что твои голубки.

— Да уж! Он её всё за руку держал, пока мы здоровались, помнишь? И она такая счастливая, прямо светится... И не жалко, что красоту потеряла — не родись красивой, а родись счастливой, правда же?

— Зина-то наша красивой уродилась, — заметила Вава. — Не то что мы все, белобрысые.

— Это точно. Темноглазая, носик прямой. Ни в мать, ни в отца.

— В бабушку же, маменька говорила! Так бывает. Внешность через поколение передаётся.

— Вава, а от бабушки портрета не сохранилось? Посмотреть бы, вправду ли Зина на неё похожа.

— А на кого ей ещё быть похожей? Чушь-то не пори. Портрета нету, жаль. Хорошо хоть Зину успели сфотографировать до свадьбы. Теперь не узнать... Короток бабий век, Туля. Как у цветка. Только расцвела — и уж пора увядать.

— Грустно.

— Грустно, кто ж спорит. Да что поделаешь? Так Господь Бог заповедал. Мужчина — он и в пятьдесят красавец, а нам всего лет пять красоты отмерено.

— Вава, а давай завтра в салон к фотографу сходим.

— Давай. Спокойной ночи, сестрёнка. На новом месте приснись жених невесте!

* * *

Весь следующий день, пятница, прошёл в хлопотах. Младшие сёстры в сопровождении работника Игнатия, который был у Буриных и за конюха, и за кучера, и за столяра, и за носильщика, ходили по магазинам да тратили карманные расходы на шелка и булавки. Ваве попалось готовое платье из бледно-зелёной жемчужной тафты, очень дорогое, но она вцепилась в него, как золотоискатель в новый прииск. Взятых с собой денег не хватило, пришлось посылать Игнатия. Как доложил работник, возвратясь с деньгами, «граф Бурин лично отсчитали четвертак и велели передать Вавочке, чтобы ни в чём не знала нужды». Дома платье примерили, и оно пришлось впору. Лицо Вавы было лицом счастливого человека.

К фотографу сёстры в тот день так и не дошли. Акулина и Малашка готовили угощенье к завтрашнему приёму, в доме пахло разной едой, и обе гостьи вместе с Алочкой то и дело бегали на кухню, чтоб выпросить кусочек повкуснее.

— Как маленькие, право слово, — укоряла их Зинаида, наравне со служанками не выходящая из кухни.

— Пусть шалят, барыня! — сказала Акулина, вымешивая тесто. — Сколько им ещё осталось беззаботной жизни? Замуж повыйдут, и прощай. А варенье-то вишнёвое, что они привезли, уж такая хорошая! Без косточек, как раз для пирога пойдёт. Помню, у моей матушки такая варенье была, пальчики оближешь.

* * *

В день приёма Вава надела свою обнову. Никакие уговоры не помогли — молодая барышня не желала слушать ни старшую сестру, ни Акулину и хотела быть непременно в новом платье.

— Посмотри на Тулю: она в белом. Почему ты-то не хочешь в белое одеться? Вы же с ней молодые, вам белое к лицу,. В тёмном ещё находишься, — пыталась переубедить её Зинаида, но Вава и слушать не хотела.

Летом приёмы редки — почти всё время пост. Недавно закончился Успенский, и уже близилась осень, но тепло пока не желало отступать. В небольшом уютном саду Буриных зажгли к вечеру фонари, чтобы гости могли прогуляться.

Вава и Туля не имели понятия, чем бал отличается от празднования именин или обычного званого ужина — для них всё было в диковину. Они часто гостили у сестры, но на такое празднество попали впервые и не догадывались, что оно организовано ради них. Большую гостиную освободили от лишней мебели под танцы, подготовили свечи, выбрали ноты. Зинаида сама лично протёрла фортепьяно от пыли.

Гостей было по тамбовским меркам немного. То ли дело грандиозные зимние балы! По сравнению с ними сегодняшний приём у графини Буриной был весьма скромным, и его даже не отметили в светской хронике. Но для Тули и Вавы это стало величайшим событием: наконец-то у них появилась возможность блеснуть своей игрой на фортепьяно и умением танцевать. Впервые в жизни к ним обращались не «Туля» и «Вава», а «Наталья Захаровна» и «Варвара Захаровна» и целовали ручку. Туля даже умудрилась вступить в спор о Моцарте с прыщавым сыном князя Лопатина, но к общему мнению они так и не пришли, потому что одна говорила о Вольфганге, а другой — о Леопольде.

Алочку в пышном платьице показали гостям, заставили прочитать французский стишок и увели. Зинаида была со всеми мила, поддерживала каждый разговор и непринуждённо порхала от одной группы гостей к другой, а когда от танцев перешли к преферансу, сказала, что не играет, села с вышивкой в кружок женщин и почти не принимала участия в разговорах.

Опьянённые танцами и новыми знакомствами, сёстры графини не могли не заметить, что Зинаиду с мужем в местных аристократических кругах любят и уважают.

— Какие душевные люди граф и графиня! Сразу видно, что счастливы, — слышалось то тут, то там. — Всем бы так жить!

Сознавая причастность к этой уважаемой семье, барышни ощущали тайную гордость.

Гости разъехались к полуночи. Ни Туля, ни Вава никогда не ложились позже десяти и должны бы клевать носами, но под впечатлением от приёма вообще спать не могли. Акулина загнала их в спальню, как в старые добрые времена, когда они были маленькие, и пригрозила, что придёт анчутка, если не будут спать. Барышни прижукли и дождались, пока все в доме улягутся, а потом начали шептаться.

— Вава, тебе молодой Ухин понравился?

— Нет, страшный очень. И не такой он и молодой — двадцать пять почитай уже.

— Зато при деньгах.

— Туля, не сватай мне Ухина. Дочка судьи мне рассказала, что его отец второй раз женился, и у новой жены уже двое детей. Представляешь, какая драчка начнётся, когда будут делить наследство? Да и вообще, ты сама весь вечер с прыщавым княжичем щебетала. Небось уж замуж за него собралась?

— Мы про музыку говорили. Он считает, что Моцарта зовут Леопольд. Представляешь, какой глупый?

— Ничего не глупый. Есть Вольфганг Моцарт, а есть Леопольд.

— Их что, два?! — Туля села на кровати.

— Даже три, если хочешь знать.

— Ой, позор-то какой! Он теперь меня совсем дурочкой считать будет.

— Тебе же на пользу. Мужчины любят глупых женщин.

— Ну тебя! — Туля кинула в сестру подушкой. Вава не осталась в долгу, и на возню прибежала Акулина в драной ночной рубашке.

— А ну мигом спать, ашаульницы! — зашипела она, расправляя обеим постели. — Второй час уже, а вы колобродите. Вот Хозяин выйдет из-за печки, сядет вам на грудь и будет до утра душить, чтоб знали, как ашаульничать. Ух я вам!

И тогда уж воцарилась тишина.

* * *

Воскресенье было сонным днём. Гостьи встали поздно, когда Зинаида уже вернулась из церкви и рукодельничала у окна. После завтрака младшие сёстры нянчились с Алочкой, смотрели альбом Зинаиды и обсуждали вчерашний «бал». Гулять не пошли — утомились. Граф опять пропадал в мужском клубе.

В третьем часу, когда солнце стало светить тусклее и на землю упали ранние сумерки, Вава заметила, что Тули в гостиной нет уже давно. Положив альбом и нарочито сонно потянувшись, Вава бросила Зинаиде:

— Пойду прилягу перед ужином.

— Приляг, отдохни, — откликнулась старшая сестра, не отрыааясь от вышивки.

Вава удалилась, всем видом показывая, как её клонит ко сну.

В спаленке её глазам предстала неожиданная картина: Туля сидела на пуфике перед раскрытым рундуком, а вокруг неё были разбросаны тряпки и прочие вещицы. Увидев сестру, она вздрогнула, будто застуканная за чем-то дурным.

— Ты что творишь, подлая? — прошипела Вава. — Кто убирать будет?

— Сама уберу. Дай только рассмотреть всё.

— Охота тебе копаться в чужом старье. Стыд тебе будет! Как нищенка какая.

— Вава, не серчай. Это не старьё, а памятные вещи. Смотри, вот маменькина сломанная брошка агатовая, я в детстве ею играла. А вот Зинина крестильная рубаха. Надо же, хранит до сих пор! Ой, а вот наши глянцевые картинки! Я думала, их выбросили, а Зина их сохранила.

— Где рундук нашла, под кроватью? — Вава села рядом. — Акулина убьёт нас, если увидит.

— Не увидит, она до вечера посуду отмывать будет после вчерашнего. А Зина вышивает. Мы же ничего плохого не делаем, Вавонька! Мы только посмотрим и всё.

— Ой, видишь, кофта Ларочкина, — понизив голос, Вава вытянула голубую вязаную кофту. — Помнишь, как мама по Ларе убивалась?

— Как такое забудешь, — прошептала Туля. — Наверно, сейчас бы Ларочка уже замужем была, с детишками. А Бог вон как распорядился...

Вава отложила кофту и стала перебирать другие вещи: поломанные игрушки, чайник с отбитым носиком, куклу с треснутой головой, стеклянные бусы, крохотный томик стихов на французском. Все эти предметы были им знакомы и навевали светлую грусть. Но толстую потрёпанную тетрадь в коричневом переплёте они увидели впервые. Туля выхватила её из-под вороха тряпья и раскрыла наугад. Вава, увидев, как меняется сестрино лицо, потребовала:

— Что это? Отвечай!

— Кажется, это... Зинкин дневник.

— Ну так закрой его и забудь. Читать чужие дневники гадко!

— Сейчас... Подожди... Она тут про любовь пишет. Как с графом познакомилась. Батюшки! Какие чувства!

— Дай сюда! — сдавленно рявкнула Вава и протянула руку, но сестра спрятала тетрадь за спиной. — Отдай сейчас же, не то Зинаиде расскажу.

— Не расскажешь, — процедила Туля с кривой улыбкой. — У самой рыльце в пуху.

— Ах ты...

— Вавочка, давай не будем ссориться. Я всего страничку прочту, можно? Ей ведь почти столько лет было, как тебе сейчас. Она так по нём страдала! Будто про меня и Коленьку пишет. Я думала, что так только со мною...

— Так со всеми, если хочешь знать. А читать чужие записи — низко.

Вава перешагнула груду вещей и встала рядом с сестрой, намереваясь отнять тетрадку, но против своей воли заглянула туда... И не смогла больше оторваться. Ровные, каллиграфические строки, написанные Зининой рукой, затягивали её всё глубже, как в омут, и вот уже обе любопытные сестрицы сидели в обнимку и запоем читали...

— Барышни! Просыпайтесь, скоро ужинать! — позвала из-за дверей Акулина.

Сёстры побледнели и бросились собирать раскиданное. Кукла не влезла, и Вава засунула её под подушку вместе с тетрадью. Соединённым усилием задвинув рундук под кровать, обе выпрямились и хором крикнули:

— Идём!

После ужина Вава попросила у Акулины требник. Туля смекнула, в чём дело, и тоже высказалась, что желает повысить свой духовный уровень. Барышень похвалили, перекрестили и отпустили с Богом.

— Теперь все думают, что мы долбим молитвы, — шепнула сестре Вава, и та понимающе подмигнула.

Весь вечер и два последующих дня набожные барышни почти не выходили из комнаты.