Мера Скадагила (гет)

1 июля. Странным образом после тайной поездки мне стало легче. Я поверила деду Скадагилу — а что мне оставалось? ведь утопающий хватается за соломинку! Но сомнения оставались, и накануне вечером я зашла на кухню поговорить с Лушкой. Она мыла посуду и не сразу расслышала, что мне надо. А потом рассмеялась и уверила меня:

— Не волнуйтесь, барыня. Придёт и будет шёлковый. Думаете, мой Терентий со мной по своей воле? Как бы не так. Он меня вообще брать замуж не хотел. Да только нашлись которые похитрей его! Так что не волнуйтесь, будет шёлковый. Я знаю, что говорю. Скадагил — очень сильный дед.

На следующий день я надела своё лучшее платье из повседневных, затейливо причесалась и после завтрака вышла гулять в саду. Сидя на скамейке среди роз, я услышала, как к дому подъехали. Стук копыт, ржание, стук щеколды и голос Прошки:

— Сию минуту доложу!

Любой визит наполнял меня надеждой вот уж с апреля месяца, и я не шелохнулась, чтобы продлить ожидание чуда. Вот сейчас выяснится, что это привезли маменькин заказ из Москвы, или к папеньке приехал старый товарищ пропустить чарку вина, или сосед решил заглянуть — и чудо растает.

Я слышала разговоры, стук дверей, но даже не оборачивалась. Уж много недель я играла сама с собой в эту мучительную игру: представляла, что вдруг приедет Афанасий, поприветствует моих родных и пойдёт в сад искать меня. Или пойдёт просто подышать свежим воздухом и встретит меня случайно. Понятно, что мои грёзы никогда не исполнялись. Но теперь, после поездки к Скадагилу, всё может пойти иначе!

Раздались шаги. Я замерла.

— Добрый день, Зинаида Захаровна! Как хороши вы сегодня, глаз не отвесть.

Я встала, обернулась — и увидела его. Передо мной стоял Афанасий! В дорожном костюме, загорелый, с растрёпанными волосами — точно герой средневековой легенды. Сердце моё часто забилось.

— Доброго дня и вам, Афанасий Семёныч, — выговорила я, стараясь, чтобы не дрогнул голос. — Что заставило вас посетить нашу глушь?

— Вы, — сказал он.

Боже, неужели Лушка не обманула? Славная, славная Лушенька, спасительница моя! Чувства меня захлестнули, и чтобы не молчать, я сказала:

— А я думала, что вы забыли меня.

— Как можно забыть вас?

— Месяц назад я послала вам письмо с нотами, но вы так и не ответили.

— Вот оно, я храню его, как драгоценность, — он вытащил мою записку из нагрудного кармана и снова спрятал. — Ваше маленькое послание всегда при мне, оно согревает мою душу.

Как в сказке! Наши взгляды встретились. Я покачнулась и каким-то образом оказалась в его объятиях. Мне было и стыдно, и хорошо. Я прильнула к нему, как тысячу раз делала в мечтах, и мы так стояли и стояли, и время тоже остановилось. Впервые за долгие месяцы мне было спокойно — тоска ушла, и с ней ушла горькая обида, что соперница оказалась лучше меня. Да и была ли соперница? Хотела спросить его, правда ли он насмехался надо мной, когда говорил о невесте, или же она действительно была, — но вспомнила наказ Скадагила прикусить язык. А он меж тем говорил мне в макушку:

— Я приехал сюда единственно, чтобы вас увидеть и сказать, как вы нужны мне. Зинаида Захаровна... Могу ли я просить вашей руки и сердца?

Неужели это не сон? Я отстранилась и поглядела на него, в его чистые синие глаза. Как же он красив, будто Аполлон!

— Руки просить надлежит у папеньки, — ответила я, потупив взоры, — а сердце моё и так уже давно ваше.

Он просиял и привлёк меня к себе. А дальше было как в книге — мы не успели поцеловаться, нас застукал папенька, начал кричать, и Афанасий сообщил ему о своих намерениях. Папенька успокоился, обрадовался и благословил нас.

Потом мы сидели за столом всей семьёй (кроме Ларочки, она опять мучилась головными болями) и обсуждали предстоящую свадьбу. Назначили скоро, до поста, потому что в сентябре Афанасий опять уезжает на год в Англию. И теперь я поеду вместе с ним! Счастью моему нет предела. После отъезда Афанасия мы с маменькой и папенькой говорили о платье (решили купить готовое), писали приглашения (свадьбу решили играть в Козлове, чтобы все мои родные могли присутствовать. Ларочка в Тамбов не доедет), обсуждали приготовления, и лишь в десятом часу я ушла к себе.

Ещё не настали сумерки, когда ко мне постучали.

— Кто там?

— Не серчайте, барыня, это я, Лукерья. На минутку можно?

— Заходи.

Лушка прошмыгнула в комнату и уселась на табурете, как сыч на коньке. В руках у неё была корзина.

— Что, барышня, можно вас поздравить? Сработала мера Скадагила?

— Сработала. Луша, я всё помню, я тебя потом награжу. Сейчас, сама понимаешь, о деньгах мне лучше помалкивать.

— Да я не о деньгах, барышня, побойтесь Бога! Я просто зашла на вас порадоваться. Вы ж прямо ожили!

— Спасибо, Луша.

— Вот и ладно. А что ладно, то и складно, верно я говорю? Может, тяпнем опять винца, а? Тогда с горя пили, а теперь на радостях. У меня и бутылка с собою.

— Давай тяпнем, — согласилась я.

Лушка быстро накрыла стол, и мы тяпнули. Вино снова обожгло меня и успокоило. Я была счастлива, как никогда в жизни. Лушка тарахтела вполголоса о своём муже, какой он у неё сговорчивый да обходительный, на руках её носит, а я слушала вполуха, меня больше занимали свои мысли. Неужели настал конец моим мучениям? Мир больше не был отравленным — теперь всё сияло и цвело. Мне хотелось, чтобы все вокруг меня тоже были счастливы, но на всех людей, конечно, никакого Скадагила не хватит.

Как и в прошлый раз, Лушка у меня надолго не задержалась.

— Пора мне, барышня. А сарафан-то прикажете в богадельню отнести али на тряпки порезать?

— Я и забыла про него. Бери, если тебе нравится. Мне эти вещи не нужны.

— Вот спасибо, матушка!

— Только не забудь с подола белую полоску оторвать. Сарафан-то траурный.

— Как траурный? — выпучилась Лушка, изобразив огромное изумление.

— Я же тебе велела всё новое покупать, а ты, сквалыга, взяла подержанное.

— Христом-Богом клянусь, новое брала! Нешто я для вас могла бы старье взять?

— Новое с белой полосой не бывает.

— Ах, тварь продавщица! Найду, глаза выцарапаю. Полоску-то я не заметила, торопилась. Спасибо, матушка барыня. Вы теперь ни о чём не печальтесь — Скадагил своё дело знает. Будет ваш граф за вами бегать, как привязанный, и исполнять все ваши желания — вам только пальчиком шевельнуть.

Я выдавила улыбку. Лушка убежала.

Вот я и невеста...

2 июля. Свадьбу назначили на двадцать шестое. Договорились со священником, разослали приглашения. Сегодня с мамой и Акулиной ездили покупать платье в салоне мадам Шарон. Оно мне чуть свободно в талии, но других размеров не нашлось. Маменька велела больше кушать, чтобы к свадьбе платье село хорошо.

Я отдыхаю. То есть, предсвадебные хлопоты легли и на мои плечи, и я с утра до ночи кручусь, как белка в колесе, и к вечеру валюсь с ног, но душевно я отдыхаю. Нет больше той снедающей круглосуточной тоски, что подтачивает силы и отвращает от жизни. Славный дедушка Скадагил! Он спас меня.

3 июля. Сегодня был страшный скандал. Папенька обнаружил пропажу денег! Всех собрали в гостиной, слуг проверяли... Я чуть не умерла со стыда, но не проронила ни слова. Ведь если покаюсь, то и остальные мои грехи откроются, а тогда будет позор на всю Тамбовскую губернию. На меня до конца жизни будут тыкать пальцем.

Стыдно мне чудовищно. Папенька вечером так горестно говорил маменьке:

— Я ведь на эти деньги хотел свадебный подарок Зиночке купить.

Они беседовали в своих покоях, я случайно услышала, когда проходила мимо, и готова была провалиться.

— Давайте отложим свадьбу, — миролюбиво предложила маменька. Она такая добрая, всегда пытается уладить любой конфликт. — Можно ведь после Успенского поста назначить, перед самым отъездом. Ещё целый месяц впереди!

Но папенька опять рассердился, даже перешёл на «ты».

— За этот месяц знаешь, что может произойти? Я видел, как они в саду миловались — чуть трава вокруг не загорелась. Согрешат, не успеешь оглянуться — тут-то он и передумает. Я его знаю, у него один ветер в голове. А Зиночка молода, жизни не знает. Хочешь, чтобы она повторила твой подвиг?

Маменька зарыдала. Я чуть не выронила свадебные ленты, которые несла в поглажку. О, неужели моя добрая маменька... А ведь мне всегда говорили, что я похожа на бабушку Зину, рано умершую, которую никто, кроме маменьки, в нашей семье не видел. Ужас, просто ужас. Вот так на девятнадцатом году и узнаёшь страшные семейные тайны. Но теперь получается, что я обокрала не родного отца, а чужого человека?

Невелико утешение. Скорей бы свадьба, да уехать в Англию.

* * *

Барышни посмотрели друг на друга ошарашенно. Вава перекрестилась. Младшая сестра покрутила головой, приоткрыв ротик.

— Вава, да что же это получается? Скажи мне, что Зинка врёт, что она это для фантазии сочинила.

— Сдаётся мне, что не врёт. Она же и правда не такая, как мы. Похоже, было у маменьки в молодости с кем-то из кавказцев.

— Срам-то какой! — Туля схватилась за голову. — Как теперь ей в глаза смотреть?

— А так и смотреть, будто ничего не знаешь, да держать язык за зубами.

— Теперь понятно, почему Зинка такая стерва. Ничего не боится, ни Бога ни чёрта. Я бы на кражу никогда не решилась!

— Да ты вообще ангел, — едко сказала Вава. — Давай дальше читать, пока Акулина к ужину не зовёт. Очень мне интересно, как у них после свадьбы дело пошло.

* * *

4 июля. Скандал почти утих. Я уже свыклась с мыслью, что скоро стану женою. Раздала свои детские игрушки и акварельные краски малышам. То-то было радости! Севочка сразу бросился рисовать. Девочки, как всегда, не смогли поделить куклу, и она разбилась. Я им прочитала мораль, что когда из-за какой-то вещи двое ругаются, то она не достанется никому.

5 июля. Уж меньше десяти дней осталось! Приезжал Афанасий, подарил мне колечко с изумрудом. Такое красивое, просто чудо! Сейчас пишу, и оно у меня на пальце, переливается при свете лампы. Времени свободного нет совсем, но моя добрая маменька выкроила ради визитёра два часа на чаепитие и музыку. Нужно ли говорить, что я сыграла для моего жениха ту самую пьесу Моцарта-старшего? А Штейбельта больше не буду играть — его этюды раздирают душу. Мне теперь не нужно такое. Я слишком много натворила дел, но поскольку на исповеди такое не расскажешь, я решила искупить вину последующим благочестием. Как только появятся свои деньги, начну помогать бедным. И папеньке долг верну как-нибудь, положу в секретер тайком ту же сумму.

7 июля. Сплошь хлопоты, одни хлопоты...

10 июля. Примеряла платье. Впору.

11 июля. Наконец-то дошло до меня, что свадьба не за горами, и что через три дня ложиться мне в супружескую постель. И страшно, и сладко.

12 июля. Чемоданы уложены, за венчание заплачено, гостевые комнаты готовы. На кухне невпроворот, наняли на время пира ещё двух кухарок. Завтра вставать в половине пятого — вызвали на дом парикмахера, будет меня завивать, — а я ни в одном глазу. Что могу сказать? Отдохнула я полностью, забыла свою былую тоску. На душе мирно и спокойно, но как-то уж чересчур. Любовного волнения хочется, как тогда в саду, ещё до Скадагила — а волнения никакого, и переживания только бытовые: как бы продуктов хватило да карета не поломалась. Но это, должно быть, оттого, что я с утра до вечера на ногах. Пойду спать. Сегодня моя последняя девичья одинокая ночь.

15 июля. Всё ещё ночуем в разных комнатах. Как хорошо, что в современных городах уж нет того дикого обычая — вывешивать простыни после свадьбы. Я бы со стыда умерла. Афанасий добр ко мне, относится с пониманием и не торопит. А я не могу подпустить его к себе, как жена. Не могу и всё. Он так нежен и внимателен, а я его гоню от себя.

Накануне свадьбы я впервые целовалась с ним в саду. Мне не понравилось: больно губам и нечем дышать. Усы у него колючие, и сигарами пахнет. Но со стороны это смотрелось, наверное, романтично. О, сколько раз я представляла себе в мечтах эту сцену, сгорая от страстей, а когда она случилась наяву — не почувствовала ничего. Ни-че-го. Но не идти же на попятную после того, как я вытащила у отца все деньги? Да и второй скандал нам в семье не нужен.

Я тогда сказала себе: «В конце концов, всё идёт к лучшему, тоска отпустила, я выхожу замуж за любимого, родители за меня радуются. А то, что я, как капризная девица, сама не знаю, чего хочу — это мелочи. Стерпится, слюбится». Как же я ошибалась!

Свадьба была скромная, хотя по Козловским меркам достойная. Нас поздравляли, сыпали рис, одаривали — и всё ради того, чтоб я сейчас смотрела в окно и сторонилась от мужа?

И ведь не боюсь! Добро бы боялась, со страхом оно ещё слаще было бы, так нет — другое, похуже. Как вспомню Лушкины слова: «Придёт и шёлковый будет» — так ничего и не хочется. Афанасий смотрит на меня глубоко и страстно — так, как я мечтала, но почему-то моё сердечко от его взгляда не тает, а наоборот, покрывается льдом. Я желала его признаний и объятий, но чтобы он делал это сам, а не по принуждению. «Шёлковый» Афанасий точно ненастоящий, точно в игре я играю сразу за обоих игроков и заранее знаю результат, отчего игра становится неинтересной. Но ведь ему этого не скажешь!

А он ко мне так и льнёт. Я у него и соловушка, и заинька, и отрада, а мне всё как об стену горох. Ах, если б мне услышать это тогда, до Скадагила! Как бы я растаяла. Сейчас меня ничего не трогает. Странное чувство: вроде и цель достигнута, надо радоваться, а радости нет. Вот он, любимый муж, из-за которого я пролила столько слёз, а он мне чуть не постылый! Вот я и придумала естественную причину, чтоб пока спать раздельно. Ещё день эта причина меня спасёт, а шестнадцатого и семнадцатого что делать? Прикинусь, что голова болит, а там и пост.

Родители его — прекрасные люди, приняли меня хорошо.

16 июля. Сегодня нарочный привёз письмо от папеньки. Ларочка умерла. Вот мне и причина...

19 июля. Какая страшная штука жизнь. Мне Акулина всё рассказала, как оно было. Ларе стало плохо после свадебного пира. Подумали, что от сладкого. Мы с Афанасием в это время как раз ехали в Тамбов на свадебной тройке с колокольцами. Ну, от сладкого так от сладкого, с кем не бывает. Положили Ларочку в постель, чаем пустым напоили. А наутро ей совсем плохо — кричит, опия от боли просит. Пришёл доктор, да как начал на маменьку с папенькой кричать! Оказывается, все эти месяцы у неё не полнота была, а отёки. А мы-то радовались, что она поправилась! После простуды, которую она на Крещенье подхватила, случилось осложнение на почки, они почти полностью отказали. Доктор сказал, что надо было ещё в феврале начинать лечить, тогда можно было бы спасти, а теперь поздно. Говорит, удивительно, что так долго протянула. Дал он ей опия большую дозу, чтоб не мучилась, и ушёл. А пятнадцатого в четыре утра Ларочка скончалась.

Маменька после похорон слегла. Я на три дня осталась возле неё, потом придётся возвращаться к мужу. Маленькие спать без света боятся, на их веку это первый покойник.

Как же мне жаль Ларочку! Плачу не переставая. Ладно, маменька проглядела, она уж немолода, а я-то, негодная, куда смотрела? Только о себе думала, как бы своё счастье справить, а сестра моя младшая меж тем умирала.

И вдруг меня как водой окатило: вспомнила я, как Скадагил говорил о гробе в доме да допытывался, не нужно ли мне чего ещё. Стало быть, ясно видел Ларочкину болезнь, а я — нет да нет. За сестру надо было просить, а не за себя! Я когда бросала на свадьбе букет, то нарочно кинула так, чтоб она поймала. Все тогда сказали, что Ларочкина следующая очередь надевать подвенечное платье. Так оно и вышло. Так, да не так...

* * *

Чтение прервалось. Обе сестры вытирали слёзы и шмыгали носами. История была давняя, но страницы дневника напомнили им о тех горьких днях, наполненных болью и скорбью.

— А помнишь, Вава, — сказала, всхлипывая, Туля, — как мы тогда ночами свечку жгли?

— Угу. Вспомнить жутко. Как в доме половица чуть скрипнет, так мы под одеяло. Севке хорошо, его осенью в училище отвезли, а нам-то несладко было. Помню, мне ещё года два в гостиной этот гроб чудился. И страшен почему-то был не сам гроб, а Ларины ноги в острых туфлях. Ступни прямо вверх торчат, ровные, у живых так не бывает.

— Бр-р, — Тулю передёрнуло. — Маменька потом её вещи раздавала, а я к ним притронуться боялась, хотя уже год прошёл. Ну что, читать-то дальше будем?

— Будем, конечно. Там дальше про Англию. Я страсть как люблю про Англию!