Нечётный шаг (джен)

Дневной или ночной образ жизни — вопрос не привычки, даже не профессии, а лишь перспективы.

Днём видно далеко и ясно. До самого горизонта и ещё дальше. Ты ставишь цель и идёшь к ней. Не имеет значения, прям твой путь или извилист, длинен или короток — ты можешь охватить его целиком, оценить заранее, прикинуть сложности и риски. И каждый новый этап поставит тебя выше, чем предыдущий.

Слово «прогресс» имеет смысл только днём.

Ночь — время тех, кто не думает о «завтра». Тех, кто живёт сиюминутными впечатлениями, яркими и отрывочными, как кадры реальности, выхваченные из тьмы одинокими фонарями или огнями витрин. А между ними — тьма. Пустота. Неизвестность. Хаос. Опасность. Бессилие.

Обрыв связи.

Не имеет значения, кто ты: аврор или проститутка, колдомедик реанимационной бригады или блестящий прожигатель жизни с вечным бокалом в руке. Завтра придут новые победы и поражения, трагедии и удачи, ошибки и успехи. А сегодняшние обратятся в пыль с первыми лучами утра. Каждая ночь начинается с нуля и возвращается в ноль.

Маленькая смерть. Минимальное чётное число.

* * *

Когда-то Люциус любил день — блеск вымытых стёкол, суету на улицах, яркие краски, вывески, газеты, водоворот каждодневных дел… Сейчас он проникся симпатией к милосердному забытью ночи. Вернее… Оно просто не вызывало у него такого яростного отчаяния, как деловитый, упругий пульс жизни, казавшийся ему теперь чем-то чужим, противоестественным и далёким.

Под ногами скрипел снег. Игольчатый иней конца ноября к началу декабря резко загустел до сугробов по колено: календарь волшебным образом взнуздал природу и заставил с собой считаться. Это было правильно. «Это. Было. Правильно», — стучало в висках в такт шагам.

«Тысяча пятьсот шестьдесят шесть, тысяча пятьсот шестьдесят семь…»

Безумно хотелось кофе. И скрыться на время от ветра, пронизывающего и сырого морского ветра, который буквально «сдувал» согревающие чары. Может, хотя бы в этом кафе ему повезёт?

«Тысяча девятьсот девяносто один, тысяча девятьсот девяносто два…»

Проклятье! Девяносто два.

Он сердито запахнул мантию, засунул руки поглубже в карманы и зашагал дальше. И здесь неудача. Кажется, скоро он пройдёт Стокгольм насквозь. Следовало вернуться в квартиру, но Люциус не мог найти в себе силы снова оказаться в этом тёмном и недружелюбном помещении. Да, «помещении». Как ангар. Как склад. Как чулан для забытых и сломанных вещей. Назвать его не только «домом», но даже «жилищем», у Люциуса не поворачивался язык. Несмотря на все усилия, приложенные дизайнерами, место, где теперь существовал Люциус и куда возвращался спать, не казалось ему ни уютным, ни даже просто приемлемым. Точка зрения решает всё.

«Две тысячи сто пятьдесят, две тысячи сто пятьдесят один, две тысячи сто пятьдесят два… Сто пятьдесят три».

Наконец-то. Даже не посмотрев на вывеску, Люциус толкнул дверь кафе плечом, на ходу, прямо под звон дверного колокольчика, стягивая с себя шарф и перчатки, жадно вдыхая ароматы шоколада и ванили, корицы и апельсина, вишни и можжевельника.

В другой день он бы поморщился: дескать, что за приторные, «детские» здесь витают запахи? Но сейчас ему было всё равно. Здесь было тепло. Здесь горел свет и сновали посетители — не слишком близко, но и не отвратительно далеко. Две тысячи сто пятьдесят три шага ради чашки кофе — много, но не слишком, пока шагов нечётное число.

— Здравствуйте, что будете заказывать?

Люциус скользнул взглядом по лицу официантки, такой же белокурой и голубоглазой, как все маги Швеции, от мэра и до последнего бомжа. Потому-то он и решил переселиться сюда — разлюбив день, Люциус Малфой разлюбил и быть заметным, а значит выбор места жительства был невелик: Швеция или ЮАР.

— Большую чашку чёрного кофе. Самую большую. Самого чёрного. И… — он сделал вид, что внимательно вчитывается в меню. На самом деле, он просто выбирал номер. Обязательно нечётный. Первый попавшийся. — Десерт номер три, «Танец фей».

— Десерт будет готов в течение десяти минут. Принести кофе сразу или вместе с десертом?

Что-то — то ли знакомая интонация в голосе, то ли нечто иное, свербевшее на подкорке мозга — заставило его вновь посмотреть на официантку, на этот раз внимательнее. Зря.

Он её узнал: слишком большие глаза, слишком изогнутые брови, слишком маленький рост для потомков викингов… В изящной кружевной наколке, аккуратном передничке и жёлтом платье с пышной юбкой, она выглядела празднично и декоративно, как фарфоровая пастушка. И всё же ошибиться было невозможно. Луна Лавгуд, так, кажется, её звали. Зачем она здесь? Специально? Случайно? Нарочно? Будто призрак, явившийся ему в наказание за грехи. И сейчас она смотрела на него и сквозь него — внимательно, изучающе, как сиамская кошка. Язык пристал к нёбу, во рту пересохло, руки застыли, словно связанные заклятием. Такие простые слова вдруг стали тяжёлыми, округлыми и скользкими, как обточенные водой голыши, что грудами лежат возле водопада, лёгкие под водой, но сразу выпадающие из рук на воздухе.

— Сразу, — прохрипел Люциус. — Кофе — сразу.

Она равнодушно кивнула и ушла. Не узнала? Хорошо, если так. А впрочем… — всё равно. Только бы пережить этот вечер. Завтра будет новый путь и новые кофейни.

У него не было дома. «Уже». Или «ещё», как посмотреть. Юрист называл тяжбу за манор «временными сложностями», но юристы часто так говорят: лишь бы заставить тебя раскошелиться. Три года будет длиться процесс или тридцать — для них это мелочи, ненужные подробности. Для тебя — жизнь.

Люциус и Нарцисса какое-то время делали вид, что всё по-прежнему. Суд не имеет значения. Новая реальность, где на них иногда косо смотрели чужие, но чаще всего — бывшие «свои», — не имеет значения. А они вовсе не убивают время, неприкаянно скитаясь с места на место, а просто путешествуют по Европе, как давно мечтали.

Люциус покорно обгорал во Флоренции, позировал для колдофото с кружкой тёмного пива в Мюнхене, катался на лыжах в Инсбруке. В Вене они слушали оперу и ходили по кафе. Однажды он опоздал, а она пришла вовремя.

Он молился, чтобы она не слишком сильно его ругала за то, что он опять забыл о встрече. Когда он добрался, наконец, до необходимого адреса — австрийцы ненавидели аппарацию и перекрыли едва ли не полгорода антиаппарационными зонами, — то его встретило молчание и полосатые ленты авроров. Нарцисса больше не ругала его никогда. А Люциус никогда больше ничего не просил — ни у Мерлина, ни у Морганы, ни у безымянных «высших сил».

У него взяли показания — он ничего не знал. Ему дали успокоительное — он ни о чём не знал. Его проводили до квартиры — он даже не подозревал, что за ними следят, что они в опасности… Слова авроров истаяли в памяти, как дым. Остался только путь: пешком, с непокрытой головой, сквозь засыпанные снегом улицы, мимо увешанных остролистом и омелой витрин, праздничных и неуместных. Люциус считал шаги.

Вышло двести шестьдесят шесть. Столько роз — багрово-красных, почти чёрных — он положил на могилу Нарциссы. По одной за каждый шаг, что он сделал слишком медленно и слишком поздно. Чётное число — число смерти.

Смерти он с тех пор бояться перестал. Но стал избегать чётных чисел.

Номера рейсов, квартир, трамваев… У него в квартире рядом с дверью стояла плошка, в которой лежали два игральных кубика. Если он их подбрасывал, и выпадало чётное число, то Люциус никуда не выходил. Если же нечётное, то позволял себе пройтись до ближайшего магазина или кофейни. Но, о чём бы он ни думал, куда бы ни шёл, — он не мог перестать считать шаги.

* * *

«Тысяча восемьсот двадцать два, тысяча восемьсот двадцать три».

Улицы уже украшались предновогодними гирляндами, в каждом окне сияли поздравления с Рождеством. Заставить себя выйти на улицу теперь было ещё труднее, но Люциусу казалось, что если он пропустит хотя бы один нечётный день, то разрушит некое равновесие.

Это стало единственной доступной ему формой заботы: о сыне и невестке, о маленьком внуке. Пусть они где-то там, на севере Франции, наряжают ёлку (на каминной полке наверняка стоит фото Нарциссы… Скорпиус, должно быть, уже спит… а за окном идёт снег, такой же пушистый снег, как здесь, но, конечно, никакого ветра).

А Люциус… Люциус будет считать шаги.

«Тысяча девятьсот двадцать девять!»

Здесь не было посетителей и пахло чуть иначе — скорее травами и кукурузной выпечкой, чем шоколадом и сладостями. Но Люциус узнал жёлтые скатерти и большие фонари, похожие на корабельные, висевшие на цепях над каждым столиком. Узнал вышитые полотнища и расписные маски, украшавшие стены. Он двигался другим маршрутом, но, похоже, пришёл на то же самое место.

Первым порывом было уйти, но Люциус не мог. Не теперь, когда он уже отсчитал положенное число шагов и открыл дверь. Это было бы неправильно.

Он рухнул за столик в самом углу кафе и уставился в одну точку. В ушах шумело, голова кружилась, и вместе с ней кружился навязчиво-оптимистичный, празднично жёлтый интерьер, из которого он не мог сбежать, пока не исполнит свой привычный ритуал: выпьет кофе и съест десерт. Зал кафе обратился в смазанный калейдоскоп красок и огней, в середине которого нарастало, набухало и ширилось что-то тёмное и неотвратимое…

— …мистер Малфой?

Карусель перед глазами будто с размаху поставили на «стоп». Дёрнувшись в ответ на звучание своего имени, Люциус только сейчас понял, что его уже давно о чём-то спрашивают и даже… вслед за слухом и зрением возвратились ощущения — трясут.

— Что?

— Я спросила: «С вами всё в порядке?»

Он сконцентрировался на маячивших прямо перед ним бледно-голубых глазах. Сощурился. Медленно поднял подбородок и развернул плечи. Приступ миновал, оставив после себя только лёгкое покалывание в ушах.

— Да, благодарю вас.

Он проследил взглядом до пальцев, по-прежнему сжимавших его плечо, — и Луна мгновенно разжала руку, будто обжегшись.

— Я принесу вам кофе. «Самый чёрный, самую большую чашку», — пробормотала она. — А вы пока выбирайте десерт.

Она явно торопилась его покинуть, но Люциус вдруг понял, что остаться одному в этом пустом кафе — даже на жалкие две-три минуты, пока ему принесут кофе, — будет совершенно невыносимо. Ему внезапно захотелось задержать её — хотя бы до тех пор, пока он придёт в себя.

— Вы меня узнали, — ничего лучше он не придумал.

Луна замерла на полушаге и резко развернулась, держа перед собой поднос, будто щит.

— А вы узнали меня, — в её интонации тоже не было вопроса. — Но не сразу.

Она склонила голову набок, будто изучая его. Огромные голубые глаза оставались совершенно нечитаемыми: ни страха, ни ненависти, ни скуки, — отчего на мгновение показалось, что Луна наблюдает за ним, как за каким-то лабораторным животным. С издевательским любопытством. Или, может быть, жалостью. Одинаково отвратительные варианты.

— Как вы догадались? — поднял брови Люциус, сглатывая непрошеный ком в горле.

Он откинулся на спинку стула, стараясь выглядеть непринуждённо и уверенно, будто это вовсе не он только что чуть не хлопнулся в обморок прямо посреди кафе. Что, интересно, с ним стряслось: приступ паники — или просто упало давление, когда он с мороза шагнул в натопленный зал?

Луна еле заметно улыбнулась:

— О, это просто: ваш взгляд. Сначала равнодушный. Потом виноватый, — и добавила, почти без паузы: — Вы уже выбрали десерт?

* * *

Он пробовал другие маршруты, но они неизменно вели в тупик или заканчивались на чётном шаге. Магический Стокгольм был слишком мал, а ни один Малфой ещё не падал так низко, чтобы искать убежища на магловской половине города. Поэтому в какой-то момент — кажется, на исходе Йоля — Люциус смирился.

Йоласвейнары⁽¹⁾ утащили его кубики, да так и не вернули, так что теперь он подбрасывал монетку. В меню кафе «Солнце инков» (раскрашенные маски на стенах оказались индейскими, а «вышитые полотенца» — традиционной вышивкой) было пятьдесят десертов, а значит — перебирать нечётные варианты предстояло до марта.

Это выглядело, как план, а главное — не смотрелось, как бегство. Уехать из Стокгольма, но не сейчас, а чуть попозже. И, когда он поставил себе цель и перестал бороться с судьбой, смотреть в глаза Луне Лавгуд сразу стало гораздо проще. Встречи с ней перестали казаться перстом судьбы, превратившись в сиюминутный эпизод, который обещал скоро подойти к концу. В какой-то момент Люциус даже перестал её замечать.

Ему было необходимо тепло, но не дом. Люди, но не общение. Свет, но не внимание. Ритуал, но не выбор.

Люциус хотел плыть по течению, мимо дней, мимо ночей, мимо жизни, ни за что не цепляясь взглядом, в полусне или буддийской медитации. Потому что проснуться, оглядеться, встать в фокус было больно.

— Номер тридцать пять, «Отражение», — однажды заказал он.

— Простите, сэр, но это блюдо из особого меню.

Лодка его мыслей с размаху налетела на мель. На дальнем берегу цвели всё те же бездонные голубые глаза, и Люциус невольно возмутился: «Почему у них никогда не бывает других официанток, я же прихожу в разные дни?»

— Что?

— Я не могу принести вам этот десерт.

— Почему?!

Люциус снова почувствовал лёгкое головокружение. Что бы она ни сказала — заболел повар, закончились ингредиенты, кафе закрывается на время зимних штормов — он должен получить свой десерт. Он его выбрал. Он назвал номер. Пути назад нет. Он. Должен. Получить. Десерт.

Она что-то говорила, говорила, но он не слышал, не мог услышать за смесью шума в ушах и паники. Осталось только ощущение, что он что-то отвечал, а потом она унеслась куда-то прочь. Куда? Он надеялся, что выполнять заказ.

Но она явилась не с тарелкой, а с каким-то странным приспособлением, похожим на гончарный круг, расписанный абстрактным узором.

— Десерт «Отражение» готовится для каждого по-своему, ведь он отражает мысли и чувства заказавшего. Поэтому…

До сих пор Лавгуд говорила бойко, заучено, но тут вдруг как-то сломалась. Голос выдал неожиданную хрипотцу и заглох, как машина на морозе. Люциус поднял взгляд от «гончарного круга» и с каким-то отстранённым удивлением вдруг увидел, как крепко её пальцы сжимают блокнот для заказов.

— Поэтому вы должны мне помочь, — скороговоркой завершила она. — Я сейчас раскручу этот диск, а вы мне скажете, что вы здесь видите.

Повисла пауза. Луна стояла навытяжку, приготовившись, придерживая кончиками пальцев свой недоделанный «гончарный круг», заляпанный яркими, режущими глаз красками, — и явно ожидая, что он согласится.

С каким-то утлым чувством безнадёжности, свернувшимся где-то на дне желудка, Люциус вдруг вспомнил: «девчонка Лавгуд» всегда была «с приветом», по крайней мере, так говорил его сын. И ей не объяснишь, не прикажешь, не наорёшь даже, рассказав во всех подробностях, где он видел эти дешёвые ярмарочные трюки, такие же безвкусные, как аляповатая «этническая» обстановка и претенциозное название… Что бы он ни сказал, что бы ни сделал, она так и будет стоять, повторяя с терпением сиделки при капризном больном: «Вы должны мне сказать…»

— Ладно, — скупо уронил Люциус. — Крутите. Постараюсь.

Абстрактная мазня пришла в движение, сливаясь полосатое марево, и Люциус со вздохом впился взглядом в странно-успокаивающее мельтешение красок.

— Не спешите, — с интонацией гипнотизёра-дилетанта журчал над ухом голос Луны. — Просто расслабьтесь и скажите первое, что приходит в голову.

«Калейдоскоп? Чёрная дыра? На что ещё может быть похож круг, кроме круга, интересно…»

Но вот он замедлил ход, выплёвывая на ходу абстрактные фигуры, хаотичные мазки, разбрызганные поверх друг друга цвета. И тогда Люциусу вдруг показалось, что…

— Дерево, — слово слетело с его губ само собой, словно они не были только что сжаты до предела. — Изогнутое дерево, вроде акации. Его колышет ветер. Дерево на высокой скале, треснувшей до основания.

Диск остановился, а Люциус всё ещё его разглядывал, словно ждал ещё какого-то, последнего сюрприза.

* * *

Обычно он задумчиво изничтожал десерт, почти не обращая внимания на вкус. Но в тот раз, позабавленный обещанием «индивидуального подхода», решил прислушаться к своим ощущениям. Ему принесли пирог со вкусом солёной карамели, и это было бы, возможно, вполне приемлемо, если бы он не был таким чудовищно сухим. В какой-то момент Люциус даже начал сомневаться: уж не догадалась ли Лавгуд, что для него съесть десерт до конца, что бы тот собой ни представлял, — было частью ритуала? Уж не решила она испытать его этой… этой… Очередной кусок встал в горле комом, да так, что слёзы брызнули из глаз. Люциус поспешно запил пирог кофе.

И только последние несколько кусочков кто-то удосужился пропитать кремом. С ним десерт неожиданно стал странным, но оригинальным и почти вкусным. «Вот так бы всё время». Люциуса так и подмывало вызвать сюда повара-кондитера и как следует высказать ему всё, что он думал о его стряпне: что это отвратительно, несбалансированно, несъедобно, буквально не лезет в горло, невыносимо… И он почти созрел к отповеди, но в последний момент представил, как за спиной повара будет маячить белокурая тень в жёлтом платье, чтобы, смущённо потупив глаза, прошептать:

— Десерт «Отражение» показывает состояние души заказавшего…

От мысли об этом Люциус неожиданно рассмеялся. Он хохотал и хохотал, пока на глаза вдруг не навернулись слёзы.

* * *

Почти две недели он избегал «Солнца инков». Ходил в театр. Разглядывал витрины магазинов. Посетил концерт флейтистов. Катался на санях.

Но монетка, раз за разом выкидывавшая «решку», словно подталкивала его вернуться. Выполнить негласный договор с судьбой.

И вот он уже в очередной раз толкает дверь, едва удерживаясь от того, чтобы распахнуть её с ноги. Хватит глупостей. Хватит страхов. Возможно, Люциус и виноват перед Лавгуд, но виноват точно меньше всех прочих. Зато такие, как она, победили, а он, Люциус скитался как бездомный пёс, нигде не находя себе места, одинаково презираемый и бывшими друзьями, и бывшими врагами. Почему-то Нарциссе верили, что она могла выбрать другую сторону вдруг, спонтанно, женским сердцем, радея не о выгоде, а о семье, которую Волдеморт пытался погубить. Почему-то даже в раскаяние Драко верили без труда. И только Люциус был приложением к ним, человеком, плывущим по течению, а значит — равнодушным к тому, к какому берегу пристанет его лодка.

Ему и вправду было всё равно. Но не потому, что он был таким уж ведомым или таким уж беспринципным. Просто… он видел всех: политиков-демагогов, дельцов, сумасшедших со сверхидеей, трусов, храбрецов, чиновников… Он видел их всех, а потому не верил никому и ни во что.

В любом случае, что бы ни было раньше, это было давно. А сейчас… Город не принадлежит Луне Лавгуд, не принадлежит и воспоминаниям. Он — как все города, кроме родины — ничейная территория, terra incognita.

Сидя за столом почти в центре зала, Люциус наблюдал за ужинавшими парами, вдыхал запахи шоколада и можжевельника и барабанил кончиками пальцев по скатерти. Он буквально жаждал, чтобы Луна наконец-то подошла к нему. Но притормозившая рядом официантка ничем не напоминала её, кроме цвета волос.

Какое разочарование.

— Здравствуйте, что будете заказывать?

— Чашку чёрного кофе и десерт… я выберу чуть позже, — Люциус нахмурился. — А та девушка, что работает здесь обычно, она…?

— Миссис Скамандер? Её сегодня нет.

— Скамандер?

На одно чудовищное мгновение Люциусу подумалось, не сошёл ли он с ума. Что если Луна и весь их первый диалог ему просто померещились?

Девушка вежливо улыбнулась и уклончиво отвела глаза.

— Да, новая хозяйка. Она всё здесь переделала. Говорит, у них там в Англии так принято. Это правда?

«Всё-таки Англия. Значит, она просто вышла замуж».

— Что, простите?

Девушка, казалось, смутилась:

— Ну, просто у вас такой же акцент и я подумала…

— Всё верно, — Люциус прервал поток слов взмахом руки. — Да, мы любим что-нибудь эдакое, экзотичное. Правда, обычно предпочитаем индийский стиль… А это ваше «специальное меню» — тоже её идея?

— Боюсь, что так, — хихикнула девчонка и извинительно пожала плечами. — Если не хотите в этом участвовать, то всё просто: специальные рецепты в меню выделены жёлтым. Миссис Скамандер очень верит в символику: особые цвета, приметы… Представляете, она не позволяет менять номера блюд местами: говорит, что они, дескать, выбраны не случайно, а «отражают смысл вибрации каждого числа».

Люциусу вдруг стало противно.

Он рывком открыл меню и еле-еле нашарил взглядом нечётный номер без жёлтого кружочка. Оказалось, что их почти не осталось.

Нет, теперь он бы поучаствовал даже в самом идиотском предприятии, но вот только не в компании этой… Как её там — он вспомнил надпись на бейджике, как вспомнил и то, что Луна бейджика не носила, — «Хельга». Точно, Хельга.

«Дурочка малолетняя», — зло подумал он.

— «Тёмная ночь», номер сорок три. И побыстрее, пожалуйста.

* * *

Они почти не болтали просто так, но Люциус находил теперь особенное удовольствие выполнять задания «специального меню». Так он словно доказывал всем Хельгам мира, что числа — это важно, приметы имеют значение, а мир — штука более хрупкая и сложная, чем видится скептикам.

Однажды Люциус рассказал сказку. Как ему показалось — красивую и поэтичную. Но обсудить это в тот день не удалось: Луна весь вечер была какой-то дёрганной, быстро сбежала, едва его выслушав, а когда вернулась, то её глаза были обведены красной каймой, будто она плакала. «У всех бывают неудачные дни», — заключил Люциус, отчётливо понимая, что утешение от кого-то вроде него — последнее, чего бы ей хотелось.

На Имболк Люциус впервые осознал, что порой вздыхает с облегчением, когда монета ложится решкой вверх. Тогда ему выпало нарисовать «что-нибудь», и он нарисовал водопад. А в бликах водопада — мираж женского лица. Он думал — Нарциссы, но… то ли тени легли неудачно, то ли он разучился рисовать, — подбородок вышел слишком треугольным, глаза — слишком большими. Таинственное лицо, внимательное и чуть печальное.

— Красиво.

— А если бы я умел только накарябать «палка-палка-огуречик»?

Луна улыбнулась:

— Это как раз не имеет значения.

— Что вы делаете с рисунками? — неожиданно для себя заинтересовался Люциус.

Ему вдруг не захотелось, чтобы этот набросок пылился где-то в папке… А то и вовсе оказался выброшен.

— Вешаю на стену за барной стойкой. А потом со временем вставляю в рамки. Но, если хотите, могу и отдать вам.

И она протянула ему рисунок. Люциус уже почти сомкнул на нём пальцы, как вдруг передумал. Что он будет делать с этим листком? Да и девушка на портрете совсем не похожа на Нарциссу. Скорее уж на саму Луну.

— Лучше повесьте на стену.

* * *

Тринадцатого февраля он задал какой-то глупый вопрос: кажется, про «мистера Скамандера» и День Святого Валентина.

— Мы развелись, — хмыкнула Луна. — Он слишком любил то, что есть, и слишком мало — то, что могло бы быть. Но в Швеции фамилия «Скамандер» звучит лучше, не находите?

Удивило ли это Люциуса? Нет. Скорее, это было открытие того типа, что кажутся очевидными, едва узнаешь разгадку.

Но что-то томительно неуютное, как незаданный вопрос, повисло между ними, налипая на каждую реплику, на каждый взгляд, словно паутина на пальцы. Стеснённость, что пропала было из их общения, вернулась на своё место, заставив Люциуса ретироваться из кафе раньше обычного.

А потом монета выпадала вверх «орлом».

Снова.

И снова.

И снова.

Нелепо, наперекор статистике и здравому смыслу, упрямо… невыносимо.

Люциусу хотелось подкинуть её во второй раз, но он не смел. Это было бы нечестно.

* * *

Он сидел и гипнотизировал проклятую монету, когда в камине послышалось шипение, а потом возникла голова Эдвана Пристли, адвоката.

— Мистер Малфой, сэр! У меня для вас радостная новость!

Люциус оторвался от созерцания монеты и подбежал к камину, едва удержавшись от соблазна встать на колени, чтобы услышать всё как следует.

— Пристли, ах Пристли! — из горла Малфоя раздался радостный рык. — Скажи мне, это то, о чём я думаю?

— Да, сэр. Вам возвратили все права на имение. Без штрафов, без выплат… Всё идеально. Можно вселяться обратно хоть сегодня. Вот, держите!

Пристли протянул Люциусу решение, и тот стремительно выхватил его, развязал лиловую ленту и быстро пробежал свиток глазами, проверяя даты и фамилии, печати судей Визенгамота… Ведь если хоть одна, хоть крохотная деталька будет не на месте…

Но нет: всё было в порядке.

Люциус вздохнул с облегчением. Нет, даже не так: он вздохнул и вдруг почувствовал, что всё это время дышал как будто вполсилы. У него снова был дом. И… похоже, репутация. Можно возвращаться обратно, не так ли?

— Спасибо, Пристли. Я скоро буду.

Адвокат исчез в сполохах зелёного пламени, а Люциус свернул свиток и тихо рассмеялся. Наконец-то свободен. Наконец-то больше не перекати-поле.

Он едва не позвал Нарциссу, чтобы поделиться с ней новостью. И только потом понял, что возвращение домой вряд ли будет таким, каким он себе его представлял.

* * *

Несколько дней он провёл как в тумане. Иногда его охватывало желание всё бросить и уехать обратно в Англию. Иногда — отдать дом Драко и больше не возвращаться туда никогда: если только погостить и проведать внуков.

Люциус будто примерял на себя одежду, но та каждый раз оказывалась с чужого плеча.

Вечер субботы застал его в прихожей. Люциус смотрел в зеркало, машинально крутя что-то в пальцах. Вот он подкинул маленький предмет, автоматически прихлопнул его на ладони… — и только тогда понял, что бросил монету.

«Орёл — уехать. Решка — зайти ещё раз».

Медленно-медленно Люциус убрал ладонь с монеты.

Решка.

* * *

Март должен был скоро вступить в свои права. Но пока дни были короткими, а сугробы — высокими и пушистыми. Снег искрился в свете фонарей.

Вот он почти пришёл. Люциус давно перестал считать шаги, но почему-то точно знал, что каким бы путём не добрался сюда, этот, последний шаг до крыльца — непременно будет нечётным.

1) Такие специфические проказливые духи родом из Скандинавии. Активизируются на Йоль. Им бы только что-то утащить...

Вернуться к тексту