Птица на ветру (гет)

Безлюдная улочка, ломаным рыбьим скелетом сохнущая на солнце среди сгорбленных каменных домиков, навевала отдаленные ассоциации с городами восточного Средиземноморья. Хотя Миллисент до сих пор не доводилось бывать южнее французской долины фей, где Ирма несколько лет искала единения с природой, она хорошо представляла себе залитые светом россыпи белого камня. Карги, бродячий народ, были богаты лишь медными браслетами и древними легендами-песнопениями, и когда кухарка начинала грустить о дороге, отправиться в которую по старости уже не хватало сил, она неизменно вспоминала о Черной Аннис с фиолетовыми глазами. Аннис, как и многие из ее сестер по крови, стремилась к браку с царственным магглом и очаровала самого турецкого султана, став его третьей и любимой женой. Много веков карги воспевали это в сказках и былинах, и каждый раз Миллисент непроизвольно вздрагивала, когда Аннис накидывала шелковую удавку на шею своей главной соперницы, и та бесконечно долго падала с одной из луковичных дворцовых крыш.

До Диагон аллеи добирались волшебным автобусом, а потом долго спускались, оставляя за спиной вновь открывающиеся витрины с заманчивыми вывесками и ликующие компании. На последние пятнадцать кнатов девушка купила бульварную газетенку из скверной бумаги; изображение на колдографии было смазано еще в типографии, однако героя публикации это нисколько не смущало — держался он уверенно и даже нагло, небрежно облокотившись о рамку. Миллисент помнила его — он был министром магии при Волдеморте.

Двигались, преимущественно, молча: Винсент нес себя вальяжно, с достоинством, которому мог бы позавидовать Кровавый Барон, Милли не отрывала раздраженного взгляда от перетершегося ремешка туфельки, который в любую минуту грозил лопнуть окончательно. Заговаривать с призраком она откровенно боялась, но его сомнительное общество внушало хотя бы иллюзорное чувство безопасности. Что бы ни представлял собой Винсент Кребб после Адского пламени, это был уже не тот недотепа, к которому Милли, признаться, всегда относилась с покровительственной презрительностью.

Внешне Винс почти не изменился — даже придирчивый наблюдатель не смог бы заключить, какой смертью он умер. Не было ни серебристых кровоподтеков, ни ожогов или ужасающих ран, ни даже истлевших пол мантии. И в то же время, появилось в его облике нечто одновременно опасное и отвратительное — с похожей брезгливостью смотришь на крошечного, но ядовитого паука. Миллисент не боялась пауков — чего дядя не жалел для нее, так это безоаров, однако к призраку — если он не был искусственно наведенной иллюзией — относилась, как к взрывоопасному зелью: лучше держаться подальше и ни в коем случае не тревожить.

— Почему ты так уверен в этом друге дяди? — лишь спросила она, прежде чем вызвать "Ночного рыцаря". — Можно ли вообще доверять гоблину, разорвавшему все связи со своими гринготтскими собратьями?

Винсент щурил и без того крошечные глазки и расплывался в кривой ухмылке.

— Тебе известно, в каких случаях гоблины покидают Гринготтс и выбирают отшельническую жизнь?

Нет, Милли не была в курсе, это находилось за пределами ее познаний.

— Хотя гоблины всегда были прекрасными коммерсантами, идея создания банка Гринготтс принадлежит человеку, — пояснил призрак. — Женщине. Ее звали Эмма Гринготтс...

Эмма Гринготтс происходила из знатного дворянского рода и с детства не привыкла задумываться о пропитании. Ее мать бывала при дворе, ее братья сражались в королевской армии. Все переменилось после одной из особенно разорительных феодальных войн. Имение Гринготтсов сравняли с землей, и девушке пришлось скитаться, чтобы найти новое пристанище. Порой она не могла даже достать соломы, чтобы соорудить себе постель.

Судьба посылала Эмме всевозможные хитрые испытания, но и девушка платила ей той же монетой — чрезвычайно чувствительные тонкие руки, за которыми она так ухаживала в годы процветания, позволяли ей проявлять чудеса изобретательности при шулерстве в карточной игре. Скоро победить мисс Гринготтс за столом стало задачей, достойной профессионала, — и однажды она нашла достойного соперника.

Низкий лоб и близко посаженные раскосые глаза странника в монашеской одежде не выдавали в нем ни блестящего ума, ни остроумия, ни благородного происхождения. Поначалу он и вовсе не показался Эмме серьезным противником. Однако вот удивительно, как бы она не старалась, какие бы выигрышные карты не ложились в ее колоду, победа всякий раз оставалась за нелюдимым монахом. Почему он вообще играл, вместо того, чтобы взывать к моральным устоям завсегдатаев трактира, как того требовал его сан? Эмма не задавала вопросов. Беда заключалась в том, что долг ее возрастал с каждой следующей ставкой, а незнакомец производил впечатление требовательного кредитора...

— Ты выбрал неподходящее время для сказок, — закатила глаза Миллисент. В воздухе уже веяло вечерней зябкой сыростью, и больше всего хотелось закутаться в теплое овечье одеяло и забыться сном без сновидений. — Это у тебя впереди бесконечность, а я пережила безумный день, который и не думает дать мне передышки.

Винсент трескуче рассмеялся, и Милли в который раз почудилось, что вокруг до боли в легких мало кислорода.

— Не хочешь слушать подробностей переговоров Эммы с монахом — твое дело. Знай только, что в последней игре на кону стояла сумма, огромная для бедняжки, потерявшей все свое состояние. И тогда монах предложил выгодную систему расплаты. Как думаешь, что он потребовал взамен всех этих богатств?

— История явно маггловская, — хмыкнула Миллисент. — Душу, конечно. И вообще, он был переодетый дьявол.

— Зачем ему душа, — поморщился Винсент. — В мире нет ничего более неконкретного, чем душа в качестве пункта договора, тем более душа магглы. Если дьявол и в самом деле бродит среди людей, то поглотить он может лишь то, что способен переварить, происходящее из того же низшего источника, что и он сам.

Наблюдать за кузеном, произносящим органически не сочетающиеся со всей его сущностью длинные тирады на темы столь глубокие, было странно. За всю историю их знакомства, Винсент предпочитал ограничиваться односложными предложениями и избегал насмешек лишь благодаря своему внушительному кулаку.

— Значит, ты считаешь, что душа волшебницы стоит ниже души магглы? — недоуменно возвела брови Милли. — Как тебя вообще занесло на темную сторону?

— Ясно одно: то, что магглы взращивают внутри себя, маги распыляют вовне, — туманно выразился Винс, а Миллисент вдруг снова вспомнила о каргах, несмотря на аутентичную сильную магию, использовавших чары лишь в ситуациях острой нужды. — Возможно, поэтому магглы почти никогда не становятся привидениями.

— Так что с Эммой Гринготтс? — нетерпеливо качнула головой Миллисент. — Что с ней произошло?

— Она стала волшебницей, — невесело улыбнулся кузен. — Это и было ее расплатой.

Миллисент недоверчиво нахмурилась.

— Так в чем выгода этого монаха? И монах ли это был? Как можно сделать волшебником маггла, не имеющего ни капли чистой крови? Человеку не под силу такое.

— Ты еще очень мало читала, — ухмыльнулся Винсент.

Накопленные гоблинами богатства вызывали зависть народов тысячелетиями. Хроники поначалу немногочисленного подземного народца, в своей жадности и тяге к наживе оставившего далеко позади постепенно вырождающихся гномов, отражают регулярные, но безуспешные попытки людей заставить их работать на себя. Подчинить себе гоблина, дитя незыблемой горной стихии, могла лишь очень сильная магия. В средние века существовала специальная профессия охотников на гоблинов. С одним из таких и довелось встретиться Эмме Гринготтс.

— И чем она оказалась ему полезной? — продолжала не понимать Миллисент. Она уже почти забыла, почему вообще беседует о гоблинах с привидением посреди лесной дороги.

— Больше всего на свете гоблины ценят изящно оформленные сделки, — развел руками Винс. — Эмма перестала быть магглой и утратила ту внутреннюю цельность, которая позволяла ей оставаться невосприимчивой к волшебству, а охотник использовал эти свойства, чтобы связать гоблинов, не обладающих достаточной внутренней силой, чтобы сопротивляться. Этих крох хватило лишь на небольшое сообщество, из которого впоследствии выросли гринготтские гоблины. Их сородичи ушли глубоко под землю, скрываясь от людей. А спустя много лет появился первый волшебный банк, названный в честь волшебницы, сумевшей поставить гоблинов в услужение себе и магам. С тех пор лишь избранные могли оторваться от клана. Это были личные слуги Гринготтсов, Эммы и ее семьи.

— Потрясающая история, — сонно признала Миллисент. — И все же, я считаю, что Эмма больше приобрела, чем потеряла. В мире магглов она была бродягой. Я не верю в то, чтобы кто-нибудь помог бы ей. Скорее, она бы просто умерла от голода или болезней. И тут она получает все, и магию, и миллионы, и верных слуг в придачу. Кто отказался бы от такого?

— В те времена люди были мудрее, — странно посмотрел на нее Винсент. — И отказывались, поверь, многие отказывались... Так вот, гоблин, с которым был знаком мой отец, был одним из тех самых личных слуг потомков Эммы Гринготтс.

— И что это дает нам? — фыркнула Миллисент. — Нам-то ему какой резон помогать?

— Эмма жила много веков назад, — потусторонним голосом отозвался Винсент. — Ее внуки не сохранили знаменитой фамилии, слишком много нежелательного внимания она привлекала. Последняя ветвь рода, потомки которого живы и по сей день, значатся в регистрационных книгах министерства магии, как Булстроуды.

Миллисент почувствовала, как холодеют ее руки. Отец, которого она никогда не знала, чью фамилию носила со жгучим чувством стыда и обиды, от которого ни разу в жизни не получила ни письма, ни подарка, передал ей своеобразное наследство, и она даже не могла должным образом распорядиться им. Еще прошлым утром она не имела ни гроша за душой, и вдруг в одночасье удача улыбнулась ей, так же, как и ее далекой новоявленной прародительнице.

— Именно поэтому отец согласился все эти годы содержать тебя в нашем доме. Именно поэтому не изгнал из рода твою мать, опозорившую семью рождением незаконнорожденного ребенка. Поэтому спрятал подальше от школы и войны. Аделаиде, конечно, ничего об этом не известно, иначе она отнеслась бы к тебе с гораздо большим радушием и гостеприимством.

— Значит, гоблины были так лояльны к Креббам из-за меня? — с трудом выговорила Миллисент. — Они считали, что я веду такую уж безоблачную жизнь в своем затворничестве?

— Ты слишком любила совать нос, куда не просят, — вдруг совершенно по-старому огрызнулся Винс. — Кто просил тебя лезть к Амбридж? Мне пришлось полгода заниматься этой идиотской затеей с Инспекционной дружиной, чтобы наблюдать за тобой, как велел отец. Я должен быть благодарен Малфою, которому, как и тебе, не жилось спокойно — по крайней мере, не пришлось выдумывать объяснений моему участию. Если бы на школу напали Упивающиеся, ты бы первая попала под какое-нибудь заклятие. Отец должен был тебя увезти.

— Но теперь-то он мертв, — веско заявила Миллисент. — Так же, кстати говоря, как и ты. Меня больше ничего не связывает с вашей семьей. Даже если эти деньги достанутся мне, тебе это уже ничем не поможет.

— Ты дважды ошиблась, Милли, дважды, — вот теперь Винсент был похож на Пивза в своем недобром веселье. — Ты всегда будешь связана с нашей семьей, пока жива Ирма Кребб, где бы она ни находилась. Ты неправа, считая, что не сможешь мне помочь. Тебе придется помочь мне, Милли, если тебя не приводит в восторг идея лицезреть мой образ всю оставшуюся жизнь. А в твоем плачевном положении сделать это почти невозможно.

— Ты хочешь сказать, что твое нынешнее состояние, — взволнованно заговорила Милли, — оно обратимо? Это не навсегда?..

Это не навсегда? Вопрос продолжал крутиться в голове Миллисент, пока за окном автобуса пролетали растушеванные дома, а ветки деревьев хлестали по стеклам, пока они бесконечно плутали по лестницам многоэтажной новостройки, являвшей собой, пожалуй, самое нелепое жилище для выходца из подземелий, пока тянулись самые долгие в ее жизни минуты ожидания под дверью.

И пока горбоносый беззубый старик не заявил им с выражением острой неприязни на лице, что гоблин Дарк уже больше года здесь не появлялся.