Чашечку кофе? (гет)

Лунный календарь на 1995 год:

9 августа (среда) — до 20:51 продолжается 13-й Лунный день.

В этот день хорошо получать новую информацию — читать книги, позволяющие нам лучше понять себя и мир. Хорошо закладывать новый цикл обучения. Могут проявиться старые проблемы — отнеситесь к этому спокойно, постарайтесь не нервничать, а как-то сгладить их, или, если возможно, спокойно разрешить. Решив проблемы, вы получите свежие силы для новой жизни. День поможет вам легко освободиться от груза прошлого, если он давит на вас и мешает жить.

В 20:51 начинается 14-й лунный день, его символ — труба;

10 августа (четверг);

Не пропустите этот день: он исключительно удачен для начала любого важного дела. Все, начатое в эти сутки, с блеском удается. Следующего такого шанса придется ждать целый месяц. Идет получение тайного знания, у человека открывается третий глаз. Полезна любая физическая работа. В этот день часто наваливается скорбь, тоска, меланхолия. Гоните их прочь и занимайтесь делом. Если тоску не преодолеть, дайте себе хорошую физическую нагрузку.

В 21:17 начинается 15-й Лунный день — полнолуние.

Отто Бэгмен.

У меня потеют ладони, я стараюсь незаметно вытереть их о колени. Воротник давит, словно удавка. Я задыхаюсь. Почему так душно? Оглядываюсь по сторонам — окно распахнуто, но вместо свежести из сада проникает тяжелый, цветочный аромат. Нечем дышать, как будто я попал в парфюмерную лавку. Сосуды на висках пульсируют, глаза выдавливаются из орбит. Я не выношу резких запахов! Это — подарок Людо. Его бладжер оставил на моем лице вмятину, сместил на сторону нос, перекрыв носовое дыхание, и подарил мучительные головные боли, поставившие крест на моем спортивном будущем. Мало кто знает, что я подавал надежды, еще большие, чем Людо. Мне прочили славу великого игрока! Но все закончилось еще до того, как я вышел на свой первый матч за кубок Хогвартса. В 15 лет я навсегда распрощался со своей мечтой!

От этих воспоминаний голова начинает болеть сильнее. Запах становится совершенно невыносимым. Они, что, клумбы духами поливают? В горле совершенно пересохло. Шершавый язык царапает небо.

— Мистер Бэгмен, извините, что заставил вас ждать.

Я едва не подскакиваю в кресле. В дверях кабинета стоит Люциус Малфой, небрежно опираясь на трость с головой кобры. Изумруды, вставленные в ее глазницы, настолько велики, что невозможно поверить в их подлинность. Кто же будет всюду носить целое состояние, никак не защищенное? Людо как-то заключил пари, что эти камни — подделка. Проиграл.

— Вам предложили вина? Виски? Коньяк?

— Да, — в хрипе я не узнаю своего голоса.

— Вы ничего не пьете, — произносит мистер Малфой с мягким упреком. — Если алкоголь вам не по вкусу, возможно, вы желаете кофе? Чай? Свежевыжатый сок?

— Нет, — снова хриплю я; откашливаюсь. — Нет спасибо.

— Значит, воды.

Я не успеваю возразить — мистер Малфой щелкает пальцами, и появляется домовой эльф, наверное, тот же самый, что проводил меня в кабинет и настойчиво предлагал разные вина. Он ставит передо мной хрустальный бокал. Я жадно глотаю прохладную воду.

Люциус Малфой садится в кресло напротив, прислоняет трость к низкому столику. Целое состояние! Вот так небрежно, будто старый, побитый градом зонтик... Просто уму непостижимо!

Булавка на его галстуке украшена античной камеей, на пуговицах — россыпь мелких алмазов, крупные бриллианты на запонках... Пальцы, как прилавок ювелира —перстни на любой вкус! Кроваво-красный рубин, бледно-синий сапфир, изумруд оттенка молодой травы, обманчиво скромный нефрит и черный... да-да, черный! Черный бриллиант!

— Вы желали меня видеть, уважаемый мистер Бэгмен, и я рад помочь вам.

Мистер Малфой улыбается очень любезно и ждет, когда я начну говорить. Мне нужно заговорить! Да, да... Я же пришел... Ставлю бокал на столик. Пальцы у меня дрожат, драгоценный хрусталь дребезжит. Мистер Малфой — культурный маг, не то, что эти... эти... Людо же будет лучше, если он встретится ним, а не с этими подземными дикарями!

— У вас ко мне важное дело, — подсказывает мистер Малфой.

Я киваю, облизываю опять пересохшие губы, но не могу произнести ни слова.

— Не торопитесь, — он делает небрежный жест рукой, мой взгляд, как намагниченный, следует за бесценным черным бриллиантом. — Важные дела не терпят суеты. Посидите, подумайте. Вы же хотели поговорить о вашем брате?

— Да.

— Газеты, вроде бы, писали, что он задолжал крупную сумму гоблинам?

— Да. Он проигрался. Опять.

Проигрался, как всегда.

Людо спустил все, что заработал, играя в квиддич. Все! В то числе и мои гонорары.

— Он взял кредит у гоблинов под огромные проценты. И назвал поручителем меня.

Меня! Людо ведь знал, что у меня жена и дети! Я сам в долгах, едва справляюсь со своими кредиторами! Мой дом уже заложен и перезаложен! Зачем я тогда дал ему доверенность? Зачем... Я же был его менеджером. Нужно было забрать ее сразу же, как Людо закончил карьеру. Я забыл. Не подумал! Мы же братья, я не ожидал подвоха! А потом я и думать забыл об этой бумажке. У нее все сроки закончились, она недействительна! Только гоблины на сроки не смотрят. Им на них плевать.

— Людо уехал. Гоблины требуют вернуть долг, а у меня таких денег нет. Даже если я продам дом, драгоценности жены, пони детей, не хватит оплатить и половину! — слова теперь льются легко, мы ведь говорили об этом с Мими не раз.

Нам никогда, никогда не оплатить долгов Людо! Мы пойдем по миру, будем ютиться в жалкой лачуге какого-нибудь подозрительного квартала, наши дети поедут в Хогвартс с поддержанными учебниками, в перешитых мантиях; они вырастут среди грубости и нищеты, научатся врать, воровать, сквернословить, драться, свяжутся с дурной компанией! И это после всего, что Людо уже сделал. После всех его безобразных выходок, после того, как он бросил квиддич на пике карьеры из-за пустячной травмы, и лишил, тем самым, меня работы и стабильного дохода! После того позора, которым он покрыл фамилию Бэгмен, оказавшись под следствием за пособничество Пожирателям Смерти.

— У моего брата нет денег. И ему негде их взять. Он... он всегда был несколько легкомысленным.

-Да, да, — кивает мистер Малфой, — весьма прискорбно, весьма. Его неосмотрительность отразилась и на вашем благосостоянии?

— Все его доходы уходили на оплату долгов. Я, как его менеджер, почти не зарабатывал. Помогал брату из своих средств, когда он... — в горле опять пересохло, и я тороплюсь сделать глоток, — когда он попадал в неприятности. Я хочу ему помочь. Гоблины... они же не успокоятся, отобрав мои деньги, они будут искать Людо, и когда найдут...

Лицо мистера Малфоя мрачнеет:

— О, да! Гоблины мстительны и корыстолюбивы. Они до сих пор требуют вернуть меч Годрика Гриффиндора, их не останавливает ни всеобщее признание права собственности, ни авторитет Хогвартса. Вашему бедному брату придется столкнуться с их злобой, с кровожадностью многократно побежденных врагов, ищущих способ отомстить магам.

— Вы говорили, что хотите помочь Людо... нам помочь.

— Я полагаю это мой долг, — серьезно отвечает мистер Малфой. — Мой долг британца, мага, человека — спасти Людо. Нашего Людо! Того, кто многократно бился за спортивный престиж нашей страны. Спасти его семью, его брата, — он слегка кланяется мне, — без чьего деятельного участия победы Людо были бы невозможны. Я с радостью возьму на себя долги Людовика Бэгмена. И, конечно же, оплачу вашу закладную. Она у вас с собой?

— Да, — я вынимаю из внутреннего кармана пергамент и подаю его.

Мистер Малфой внимательно читает, секунду хмурится задумчиво.

— Это ведь не единственный ваш долг? Вы говорили, что дом ваш перезаложен.

— Да, — я облизываю губы. — Но это не совсем... не совсем законная сделка.

Мистер Малфой протестующе взмахивает руками:

— Какова сумма долга? С процентами.

Я называю. Эти суммы впечатаны в моей памяти, я могу назвать их и ночью.

— Мы перепишем вашу закладную на меня, мистер Бэгмен, я оплачу ваш долг. Но, чтобы стать поручителем вашего брата, мне необходимо встретиться с ним.

— Да, конечно. Людо сказал, что отправляется порыбачить. У него есть коттедж на озере, о нем никто не знает, — выигрыш дурацкого пари. Людо спорил, кто первым поймает лосося.

— Чудесно. Будьте добры, мистер Бэгмен, напишите адрес.

Передо мной ложится лист пергамента, перо. Я начинаю выводить адрес, внезапно на пергамент падает тень, я вздрагиваю, клякса расплывается по листу. Кабинет тонет во мраке.

— Гроза начинается, — сообщает мистер Малфой. — Сейчас посвежеет, а то целый день нечем было дышать, — он изящным жестом зажигает свечи.

Я смотрю в окно. В полной тишине ветер рвет листья с деревьев, молнии рассекают черную тучу. Из-за звуконепроницаемых чар мы и не заметили надвигающейся грозы. Мистер Малфой закрывает окно, на стекло тут же падают косые капли дождя.

Я пишу адрес рыбацкого домика. Потом мы переписываем закладную. Домовой эльф вносит на подносе пузатый мешочек.

— Нужно пересчитать, — говорит мистер Малфой.

— Что вы, как можно!

— Вот потому-то, мистер Бэгмен, ваши финансы и пришли в расстройство, — произносит он с мягким упреком. — Вы слишком порядочный человек! Но, к сожалению, деньги притягивают мошенников.

Он решительно высыпает содержимое мешочка на поднос. Железный поднос! Это... это высочайшая честь! На железе волшебное золото принимает свой первоначальный вид, и мистер Малфой показал, как он меня уважает, устроив такую проверку своим деньгам. Он быстро пересчитывает блестящие галеоны.

— Все верно?

— В самую точку!

— Пересчитайте.

Мне неловко. Но его взгляд такой насмешливый, укоряющий, подталкивает, и я считаю. Руки у меня слегка дрожат — я никогда не держал столько золота! Несколько раз я сбиваюсь, начинаю считать сначала. Наконец, все подсчитано, деньги ссыпаны в мешок и запечатаны.

Я благодарю мистера Малфоя, он желает мне успеха и процветания, благополучия моей супруге, нашим детям. Роскошный, облицованный мрамором камин в холле вспыхивает зеленым пламенем, я прощаюсь с гостеприимным хозяином и возвращаюсь домой.

Кингсли.

Людо Бэгмен — недалекий, тщеславный, глупо азартный мелкий чиновник, когда-то игрок в квиддич, а теперь просто игрок, к тому же нечестный. Совершенно пустой человек, занимающий незначительную должность, он сам создал себе неприятности. Своим длинным языком, неосмотрительностью, легкомысленными пари, неразумными тратами. Он загнал себя в ловушку, но вытаскивать его будут мои ребята! Кто знает, быть может, кто-то из них заплатит за благополучие Людо своей жизнью. Это нечестно! Он не стоит того, чтобы за него погибали другие! Кричит в моей душе обиженный голосок. Нельзя так думать. Нельзя делить людей на категории. С этого и начинаются Пожиратели Смерти. Не с получения Метки. Не важно, по каким критериям идет отбор: по чистоте крови, национальности, имущественному признаку или моральным качествам. Я — живой человек, и могу уважать или не уважать, кого мне заблагорассудится. В душе. Но я — аврор, и, как для целителя, для меня все равны. Людо Бэгмен в опасности, и я буду его спасать. Ценой своей жизни, ценой жизни моих ребят.

Да, я отправляю своих друзей в бой, возможно, на смерть. Когда вот так отправляли меня, было легче. Я хотя бы делю опасность вместе со своими людьми, Скримджер не может себе этого позволить. Представляю, что он чувствует, когда дает нам задание. Не хочу даже думать, что бы я чувствовал, если бы сам предупредил противников об операции. Я не хочу знать, о чем сейчас думает Снейп. Я уверен, он участвует почти во всех акциях, о которых предупреждает нас, и понимаю, почему.

Я вглядываюсь в лица моих ребят. Кого взять сегодня? Грина, у которого месяц назад родилась четвертая дочка или Уиллоуби, чья парализованная мама уже десять лежит в Мунго? Эштона, которому осталось полгода до пенсии, или стажера Филлипса? Тонкс... Тонкс в нетерпении едва не подпрыгивает, рвется в бой. Рвется доказать и оправдать.

Сегодня придется включить ее в группу — Грозный Глаз и так смотрит на меня косо. Я ухмыляюсь невольному каламбуру. Аластор считает, я нарочно не допускаю Тонкс к полевой работе, подозревает в шовинизме, периодически читает лекции о равенстве магов и ведьм в боевой магии. Я, действительно, не пускаю Тонкс в бой, когда у меня есть такая возможность. Я не думаю, что она будет сражаться плохо и ее тут же убьют; я боюсь, она будет сражаться очень хорошо и убьет сама. Не знаю, раскалывается ли при убийстве душа, но что-то с ней происходит — это точно. Ремус Люпин стареет, как все мы, его шрамы не исчезают, но меняются каждое полнолуние, а Фенрир Грейбек за тридцать лет не постарел ни на день, и нападать он может в отсутствии полной луны. Оборотни — темные существа, изменения происходящие с ними очевидны. Но с человеком тоже что-то происходит, часто незаметное внешне. Убийство накладывает отпечаток, неизгладимый отпечаток. Наверное, это можно сравнить с потерей чувствительности в лишенной нервов конечности. Омертвевшие ткани не ощущают жара и холода, омертвевшая душа не чувствует радости и горя, она живет войной. Я не хочу, чтобы Тонкс становилась человеком—обрубком с ампутированной душой. Отец может быть воином, а иногда и должен, но какая мать из амазонки, отрезавшей грудь для удобства стрельбы из лука?

В этот раз придется ее взять. У меня нет убедительного предлога, а Грозный Глаз сейчас в Аврорате, гоняет инструкторов. Ну, ладно, быть может, все обойдется — Снейп сказал, что Пожиратели хотят купить сотрудничество Людо, а не устроить показательную акцию устрашения.

— Тонкс, Филлипс, Уиллоуби , за мной!

* * *

Пожиратели аппарируют чуть ли не в наши теплые объятия, грозя сломать весь мой план. Я рассчитывал взять их, когда они взломают охранные чары на коттедже Бэгмена. Тогда можно будет начать официальное следствие по факту взлома и вторжения в частные владения, а если повезет, то и применения запрещенных чар. Остается только гадать, какой стратег выбрал для аппарации те кусты ежевики, за которыми затаились мы с Филлипсом. Я сразу вжимаю стажера носом в землю и падаю рядом. От Пожирателей нас отделяют только колючие ветки. Филиппс — молодец! Не барахтается и старается дышать тише. Я от всей души надеюсь, что Тонкс не кинется геройствовать, а выполнить мой приказ.

Пожиратели удаляются по тропинке, и я осторожно приподнимаюсь, разрешаю встать на колени Филлипсу. Их трое, они направляются к рыбацкому домику, стоящему на сваях прямо в воде. Интересно, как они будут его окружать? Левитировать над водой можно, однако, это требует сил и, главное, постоянной концентрации. Бэгмен же легко может вылететь из окна на метле. Пожиратели проверяют местность на магию. Надеюсь, теперь Филлипс понял, почему, несмотря на накрапывающий дождик, я не разрешил накладывать водоотталкивающие и согревающие чары.

Разобравшись с характером охранных заклинаний, Пожиратели приступают к их ликвидации. Но почему они не пытаются следить за окнами? Присмотревшись, я замечаю на крыше еще двоих. Указываю Филлипсу, знаками приказываю сбить их по моему сигналу.

— Не с места! Вы арестованы, — я поднимаюсь во весь рост, и на нос мне падает крупная капля.

В меня тут же летит обезоруживающее заклинание. Я ставлю щит, Филлипс поражает Ступефаем одного на крыше. Напарник не дает ему упасть, они исчезают, скорее всего, аппарируют нам в тыл. За спиной я слышу голос Тонкс — так и есть! Я атакую и отражаю атаки, Филлипс держится молодцом. Уиллоуби оглушает своего противника. Дождь идет все сильнее. Потоки воды льются за шиворот, мантия мгновенно тяжелеет. Какая—то тварь с развитым воображением посылает в Филлипса замораживающее заклинание, и он тщетно бьется в ледяных доспехах. Тонкс расправляется со своим противником и бросается на помощь Уиллоуби, которого обезоружили и прижали к стене. Внезапно Пожиратели аппарируют, оставив нас с ощущением украденной победы.

Я бросаюсь в дом — он пуст. Человек, успешно бегающий от гоблинов, и не сбежит от занятых дракой авроров и Пожирателей? Еще как сбежит! Видимо, исчезновение Бэгмена заметил старший из наших противников и через Метку отдал приказ уходить.

Тонкс размораживает Филлипса. Он хлюпает носом, длинные кудри развились от воды и облепили лицо. Все-таки в битве под дождем лысина — это очень удобно! Вот и Тонкс укоротила волосы до ежика.

Уиллоуби мнется нерешительно, я хочу его подбодрить — с кем не бывает — но он поднимает растерянные глаза:

— Это был Гаскелл, я узнал его и не смог...

Миссис Гаскелл лежит в той же палате, что и мать Уиллоуби. Два любящих сына уже десяток лет встречаются в Мунго, вместе тормошат целителей, разыскивают редкие зелья, передают друг через друга послания мамам.

Я оглядываюсь на стажера — молчит, прячет глаза. Вспомнил слизеринку, с которой на Высших Зельях сидел или закадычного врага по квиддичу? У всех нас есть кто-то, кого мы не хотели бы встретить вот так.

Мы начинаем обыскивать дом. Внезапно, я понимаю, что и Гаскелл не добил Уиллоуби, когда имел такую возможность. Почему-то от этой мысли становится еще более скверно.

Альбус Дамблдор.

Северус выходит из моего камина. Плащ, который он держит на руке, волочится по полу, оставляя широкую мокрую полосу. Не захотел сушить заклинанием или... не было сил? Я вглядываюсь в его лицо — устал, конечно, вымотался, но не похоже, что вот-вот рухнет от изнеможения.

— Северус, мальчик мой! Надеюсь, ты разделишь со мной завтрак?

— Я бы предпочел ужин.

Он аккуратно раскладывает плащ на кресле, сам садится в другое, вытягивает ноги и откидывается на спинку.

— У тебя довольно странный режим дня, Северус, тебе не кажется?

Он пожимает плечами — не нашел с ходу язвительного ответа и будет делать вид, что воспринял мой вопрос всерьез.

— Вы и сами не ложились, Альбус.

— Что поделаешь — возраст. От стариков сон бежит, оставляя без утешения и забвения.

Северус едва заметно морщится — не любит патетики. Сейчас переведет разговор на другую тему.

Он бросает взгляд в окно:

— Ну, хоть здесь дождя нет! Я весь день из одной грозы попадал в другую.

— Ночь, — поправляю его, Северус удивленно заламывает бровь. — Всю ночь.

— Вечер и ночь, — соглашается он. — Плащ уже не сушится.

Вот в чем дело!

Северус протягивает ладони к огню. Манжеты у него мокрые насквозь, бледные замерзшие пальцы, подсвеченные пламенем, кажутся прозрачными.

— Тебе нужно выпить горячего чая, — я призываю домового эльфа.

— Благодарю, — Северус фыркает. — Я не пью сироп, подкрашенный заваркой.

— Ты первый, кто заподозрил меня в том, что я кладу сахар прямо в чайник.

— Не сахар, а лимонные дольки.

Когда мы сидим вот так, я чувствую себя факиром, вокруг шеи которого, уютно обвилась кобра.

* * *

Когда-то, очень давно, я пришел в Хогвартс со змеей на шее. Хотел доказать директору Диппету, как он был не прав, отговаривая меня учить парлестанг. Я разговаривал с коброй, и она понимала меня! Диппет восхищенно цокал языком. Он предложил отпустить змею поползать, пока мы гуляем вдоль озера, и встретиться с ней на этом же месте. Моя кобра пообещала вернуться к приметному камню на закате. Я ждал ее, ждал... Уже совсем стемнело... Диппет хохотал, как первокурсник.

— Ты, сперва, на английском договорись с кем-нибудь из двуногих, прямоходящих подопечных Горация, а уж потом со змеями, на парлестанге, — отсмеявшись, сказал он.

Я был ужасно расстроен:

— Почему? Она же мне обещала! Мы договорились... Почему?!

Диппет перестал смеяться и ответил серьезно:

— Дело не в змее, Альбус, в нас. Мы провозгласили льва, пожирающего детей соперника, символом благородства, мы восхищаемся тигриной грацией, мы рыдаем над бешеной собакой, которую пришлось пристрелить. И, не задумываясь, убиваем змею, которая выползла перед нами на травку. Мы их не любим. Не понимаем, боимся, не доверяем... Так, почему змеи должны верить нам? Они — другие. Не хуже, не лучше, просто другие. Змея не станет другом, не будет сторожить дом, не отдаст за Хозяина жизнь. Но, ни одна змея не разорвала соседскую кошку, не загрызла малолетнего сына своего обожаемого Хозяина, за то, что он занял в его сердце принадлежащее ей место, — Диппет остановился, я молчал. — Мы не понимаем змей, змеи не понимают нас. Некоторые ловкачи вырывают им зубы и демонстрируют трогательное взаимопонимание, — это слово он почти выплюнул, — с обезображенными калеками.

Диппет редко вел такие разговоры, и его слова навсегда запечатлелись в моей памяти. В самые черные годы, как бы меня не подталкивали, как бы я не хотел, я не позволял ограничить в правах факультет Слизерин. Вырвать ядовитые зубы, обезопасив себя, и провозгласить союз — недопустимо! Умом я понимаю это, однако, вглядываясь в лица слизеринцев, я чувствую ползущий по спине холодок. И с ангельски прекрасного лица Тома, и с гротескно некрасивого лица Северуса на меня глядят непроницаемые глаза змеи. Глаза, лишенные тепла и света; не окна души, а тоннели, затягивающие в пустоту.

* * *

Ресницы у Северуса медленно опускаются, отбрасывая длинную тень. Отблески пламени придают его обычно бескровному лицу живые краски. Он кажется таким юным, непозволительно юным. Мальчишка, заигравшийся в темных магов, революционеров, шпионов.

— Северус, тебе нужно выспаться.

— И поужинать, — он подавляет зевок. — У вас старческая бессонница — нахал! — Лорду сон не нужен... А мне как жить?

— Ему, правда, не нужен сон?

Северус отвечает не сразу:

— Не нужен, — произносит он задумчиво. — Но можно ли назвать его состояние бодрствованием? Если смерть — это сон, то Лорд большей частью мертв — он спит и видит сны. Живой и бодрствующий он лишь настолько, что в его сны проникают образы реального мира, отголоски действительности. Осознать реальность он не может, ему нечем это сделать.

Внутренне я вздрагиваю. Северус знает! Нет, не может быть. Я и сам до конца не уверен. Если бы я держал в своих руках тот Дневник! По спутанным рассказам детей так сложно сделать правильный вывод! Северус почувствовал, что душа Тома не полна, часть ее мертва. Нет, он сказал спит. Спит и видит сны. Сны о собственном величии, о могуществе... Она отделена от обладателя, заключена... в крестраж?

Быть может, какие-то ответы удалось бы найти в воспоминаниях девочки. Северус мог бы применить к ней легилеменцию... Но подвергать ее такому испытанию бесчеловечно. И Северус... Что он там найдет, что увидит?

Я не боюсь, что он предаст меня. Я боюсь — он предаст себя, и верх в его душе возьмет то, что открыло полукровке дверь факультета чистокровных; то, что заставило храброго, гордого, умного мальчика мечтать о змеином факультете.

Я завожу разговор о сегодняшней ночи. Северус рассказывает то, что я уже слышал от Кингсли. Только добавляет описание собрания Пожирателей Смерти на пустыре под проливным дождем. Людо Бэгмена решено искать, за Отто будут следить.

Ворчливый голос горгульи сообщает об ожидающей аудиенции Флер Делакур.

— Похоже, в этом году у нас будет очаровательный преподаватель Защиты.

— Она и со мной хотела поговорить, — отзывается Северус. — Как с единственным доступным деканом. Прежде всего, ей хотелось бы пообщаться с вашим заместителем, который и должен отвечать за кадры...

А вот этот камушек в огород Минервы без ответа оставить нельзя.

— Ты же сам предложил заменить ее до сентября, — напоминаю я. — Так что твои упреки безосновательны.

— Наверное, — равнодушно отвечает Северус.

Я качаю головой:

— Все, мой мальчик. Ужинай и спать.

— Скорее, в душ и проснуться, — отвечает он, исчезая в зеленом пламени.

Флер.

Чай у профессора Дамблдора лучше, чем у миссис Уизли. А предложенных сладостей хватит, чтобы накормить толпу младшекурсников.

— Спасибо, все очень вкусно.

— Попробуйте еще вот эти пирожные.

— Спасибо, я, правда, наелась. Больше не могу! Никогда не пробовала такого восхитительного печенья.

— Секрет приготовления тыквенного печенья известен только домовым эльфам Хогвартса, — подмигивает директор. — Если примите мое предложение, сможете лакомиться каждый день.

— Очень соблазнительно, но... — я вздыхаю. — Меня одолевают сомнения.

— Сомнения? Дорогая моя девочка, я уже говорил вам, что опыт и знания — дело наживное. Для преподавателя Хогвартса важней душевные качества. Ваше исключительное обаяние, живой ум, ровный характер привлекут к вам сердца детей. Вы вдохновите их на учебную деятельность, станете другом и наставником. Я вижу у вас большой потенциал, Флер, иначе не стал бы предлагать вам эту должность.

— О, я доверяю вашей проницательности! И, если подумать, удается же мне учить сестру... Но, говорят, будто должность проклята. Якобы ее проклял профессор Снейп, потому что сам хочет вести Защиту.

Профессор Дамблдор сокрушенно качает головой:

— Можно ли верить тем страшным сказкам, какие рассказывают ученики об учителях? Конечно, никакой должности профессор Снейп не проклинал. Я ручаюсь вам в этом.

— То есть, никакого проклятия нет?

— За это я поручиться не могу, — после долгой паузы произносит директор.

— Опасность существует?

— Опасность существует всегда. Опасно жить, опасно покидать дом, опасно доверять людям, опасно принимать участие в Турнире Трех Волшебников и, конечно, опасно вступать в Орден, противостоящий могущественному темному магу.

Туше!

Похоже, о проклятии профессор Дамблдор говорить не желает. Ладно. Попробуем зайти с другой стороны:

— А профессор Снейп хочет занять эту должность?

Директор сокрушенно качает головой.

— Вы сказали, что не следует доверять страшным рассказам учеников, я помню. Но дыма без огня, говорят, не бывает. Понимаете, мне бы не хотелось становиться объектом ненависти своего коллеги. Тем более из-за места, о котором я вовсе не мечтала.

— Вы готовы отказаться от должности преподавателя Хогвартса, чтобы не испортить отношения с Северусом?

— Отношения? Я варю кофе, профессор Снейп принимает мое угощение — для отношений этого, по-моему, мало. Я никого не хочу восстанавливать против себя и рассчитываю на нормальные, деловые отношения со всеми коллегами, в том числе, с профессором Снейпом.

— Ох, — директор вздыхает, — у Северуса трудный характер и злой язык, поддерживать с ним нормальные отношения нелегко. Самое лучшее в его душе спрятано очень глубоко. Так глубоко, что трудно даже заподозрить его существование.

Он же Пожиратель Смерти, если бы самое лучшее в его душе всем бросалось в глаза, он просто не мог бы им быть. Или я чего-то не понимаю?

— Не стоит принимать слова Северуса близко к сердцу, девочка моя, — отечески наставляет профессор Дамблдор. — Он никого не подпускает к себе, возможно, боится вновь предать дружбу... — произносит задумчиво, потом, спохватившись, начинает говорить быстрее, громче, будто хочет стереть, заслонить прошлую реплику. — Я доверяю Северусу! Чего бы он не совершил в прошлом, сейчас он стремится исправить содеянное. Увы, путь искупления труден и долог, а Северус горд и нетерпелив, и общаться с ним непросто.

— Я заметила.

Хотя у озера мы общались очень... мило.

А ведь профессор Снейп специально предложил встретиться на Гриммаульд-плейс, где вечно толпится народ, чтобы я не опасалась поползновений с его стороны. Это очень трогательно, если подумать. А я отказалась, как будто... Как будто напрашивалась на продолжение.

— Я подумаю, господин Дамблдор, — отвечаю на вопросительный взгляд директора Хогвартса. — Я пока не могу решиться на такой ответственный шаг, — я встаю с кресла. — Спасибо за чай.

Профессор Дамблдор обещает не торопить меня с решением, прощается и провожает до двери.

Я иду по коридорам Хогвартса и пытаюсь разобраться в своих ощущениях. Профессор Дамблдор не ответил прямо, проклята ли должность. И не сказал, действительно ли, профессор Снейп хочет занять должность преподавателя Защиты от темных искусств. Мне показалось, или директор предостерег меня от общения с этим человеком? Якобы случайное упоминание преданной дружбы, намеки на вину, которую следует искупить... При этом настойчиво твердил о своем доверии. Странно.

* * *

В подземельях царит полумрак и прохлада. Призрак церемонно раскланивается, звеня прозрачным цепями, и любезно провожает до покоев декана Слизерина. Я осторожно стучу. Жду. Стучу громче. Со мной не хотят общаться? У нас же назначена встреча! В самом деле, тяжелый человек.

Профессор Снейп открывает дверь. С мокрых волос на распахнутый ворот рубашки капает вода.

— Проходите.

— Простите, что отвлекаю вас.

— Не отвлекаете. Я сам назначил вам встречу на это время.

Приемная декана Слизерина впечатляет. Она полностью соответствует репутации факультета темных магов. Тусклый, рассеянный свет не позволяет разглядеть очертаний помещения и представить его размеры. Полукруглые своды делают его похожим то ли на пещеру, то ли на склеп, в темных нишах воображение рисует тайные ходы. Посередине расположен круглый колодец с серебряным ковшом. Для полноты картины не хватает скелета на цепи... Поправка — есть скелет! Точнее, череп. И не на цепи, а на столе, заваленном пергаментными свитками. Глазницы черепа горят ровным, бледным светом. Справа от стола, в глубокой нише — очаг, такой огромный, что можно зажарить не только быка, но и гиппогрифа. К письменному столу придвинут стул с резной спинкой. За ним в стене кубки, видимо, выигранные факультетом. Перед столом длинная и узкая каменная скамья. Я от души сочувствую несчастным, которых вызывают сюда на ковер. Впрочем, ковра-то и нет! Опустив глаза, я вижу грубую каменную кладку. А профессор Снейп босиком. Правильно, я же его из душа выдернула — брюки он надел, рубашку почти застегнул, а высушить волосы и обуться не успел.

Профессор легко прикасается к камню, на котором красуется кубок за 1893 год, и стена перед нами растворяется.

— Пройдемте в гостиную.

Коридор в несколько шагов, еще одна стена-иллюзия. После приемной я была морально готова увидеть открытый гроб, обитый алым атласом, пентаграмму на полу, толстые восковые свечи в многоярусной люстре... Однако передо мной небольшая уютная гостиная. Шестиугольная. Полки, заставленные книгами, совершенно скрывают стены. Под самым потолком окна-витражи, через цветные стекла льется зеленоватый, голубой, лиловый свет, рисуя на светлом ковре причудливые узоры. В центре комнаты узкий диван, перед ним небольшой столик, два кресла напротив друг друга.

— Присаживайтесь.

Кресло очень удобное. Я терпеть не могу глубокие и мягкие — в них садишься и проваливаешься, колени задираются к подбородку, приходится беспомощно барахтаться, пытаясь увидеть собеседника. Легкие и, якобы, изящные сооружения современных дизайнеров еще хуже. Садясь в них, ощущаешь себя птицей на жердочке, и не канарейкой, а перекормленной индюшкой. Это кресло не высокое и не низкое, в меру мягкое и в меру упругое, с подлокотниками, которые удобно ложатся под руки, и спинкой, созданной, чтобы поддерживать спину и голову.

— Я могу предложить вам чашечку чая. Сейчас не время для традиционного чаепития, но мы в Хогвартсе, а у директора Дамблдора часы всегда показывают пять.

— Правда?

— Неужели, вы не заметили?

Среди множества причудливых приборов в кабинете директора, быть может, были и часы, но я их не опознала.

— А сколько на ваших часах?

— Они точны, — профессор бросает взгляд на стол.

Там лежат серебряные карманные часы на длинной цепочке. Круглая крышка открыта, и я вижу единственную стрелку. Она показывает не часы, а дни, причем не точно. Сегодня десятое, а не четырнадцатое! Я уже собираюсь заявить об этом вслух, но прикусываю язык. Все верно — четырнадцатый день лунного цикла. Циферблат, разбит на четверти, которые соответствуют фазам.

— Вы не ответили, будете ли чай?

— Буду.

Профессор кивает и выходит через скрытый книжными полками проход. Я глубже усаживаюсь в кресло и осматриваюсь. В единственной стене, свободной от книг, находится камин, такой маленький, что использовать его для перемещения невозможно. За узорной решеткой горит огонь. Преимущество подземелий — игрой пламени можно любоваться и в жаркий августовский день. На чугунной подставке закипает чайник. Над камином — овальное бронзовое зеркало, исписанное по ободу рунами. Я машинально поправляю локон, но вместо своего отражения вижу коридор перед приемной. Рядом с зеркалом бронзовый колокол. Видимо, он оповещает о гостях. На каминной полке — два канделябра и колода игральных карт, рядом жестяная банка с красной краской.

Профессор Снейп левитирует поднос с тремя чашками и заварочным чайником. Я уже не удивляюсь тому, что в лишней чашке свернулся пушистый зверек. Профессор накинул домашнюю мантию, черную с очень широкими рукавами, застегнул манжеты и воротник рубашки, обулся. Высушенные заклинанием волосы сохранили форму сосулек и неряшливо свисают вдоль лица.

Он опускает поднос на стол, открывает заварочный чайник — по комнате плывет пряный, острый аромат. Повинуясь плавному жесту, подлетает закипевший чайник, наливает кипяток, и запах становится ярче, насыщенней. Я принюхиваюсь, пытаясь определить состав.

Профессор поднимает за хвост, похожего на белочку зверька и водружает его на крышку заварочного чайника. Садовая мышь сворачивается клубочком и сладко посапывает. Соня.

— Желаете, что-нибудь к чаю?

— Мармалад?

— Увы, — профессор разводит руками, — есть только мармелад.

Домовой эльф в полотенце с гербом Хогвартса расставляет на столе вазочки с мармеладом, смородиновым желе, шоколадными конфетами, ставит масленку и корзину еще теплого хлеба.

Профессор Снейп разливает чай, пересадив не проснувшуюся соню обратно в чашку.

Чай восхитителен! От наслаждения я прикрываю глаза. Портить его вкус сахаром — кощунство.

— Итак, что вы хотели обсудить со мной?

— Слухи о том, что должность преподавателя Защиты от Темных искусств проклята. Насколько они соответствуют действительности?

— Сложно сказать, — произносит профессор после долгой паузы. — Достоверно ничего не известно.

— Но проклятие есть? — спрашиваю быстро.

— По всей вероятности, да, — он чуть наклоняет голову. — Однако направлено проклятие не на преподавателя, а на директора школы — он должен каждый год искать человека на эту должность. Так что если вы откажитесь от места в связи с замужеством или рождением ребенка, проклятие будет реализовано.

— Замужество? Ребенок?! Я не собираюсь замуж! Не сейчас, не в этом году.

— Причина, по которой вы откажетесь от должности значения не имеет.

— Значит, если я в конце года уволюсь, никакая опасность угрожать мне не будет? — пожалуй, это слишком хорошо.

Профессор Снейп пожимает плечами:

— Невозможно просчитать действия больших сил. Проклятие — лишняя спица в Колесе Судьбы. Куда оно покатится, с какой скоростью, удастся ли отскочить — неизвестно.

Мне становится зябко, словно на сквозняке, я обхватываю чашку двумя ладонями.

— Директор Дамблдор предлагает такую должность мне? — даже неловко от того, насколько жалобно и обиженно звучит мой голос. — Зачем? Я — не учитель, не мастер Защиты... К чему этот бессмысленный риск?

— Вы нужны в Хогвартсе не как преподаватель Защиты, а как член Ордена Феникса. Тот, к кому Гарри Поттер обратится в случае непредвиденных обстоятельств.

Я осторожно ставлю чашку на стол, чтобы не уронить. Понятно, что у самого Альбуса Дамблдора нет возможности заниматься одним из учеников персонально, но есть же декан, учителя...

— К сожалению, у мистера Поттера не сложилось доверительных отношений с деканом своего факультета. Он бросится на ее защиту, но сам за помощью не обратится. Среди учителей он наиболее близок с Рубеусом Хагридом. Вы помните его?

— Да.

— Рубеус Хагрид для мистера Поттера не является авторитетом, он, скорее, приятель, чем наставник. С другими учителями личного контакта нет. По всей видимости, мистер Поттер не доверяет взрослым, и стремится решать все проблемы самостоятельно, никого в них не посвящая. Вы идеальная кандидатура: близки по возрасту, не похожи на взрослого, обладающего властью, и обязаны ему. Вас мистер Поттер будет воспринимать не так, как других преподавателей.

— Значит, я должна согласиться?

— Вы ничего не должны.

— Ну, как же, — я пытаюсь усмехнуться, но губы не слушаются, — Гарри спас мою сестру, и я должна помочь ему.

— Только вы решаете, как именно будете ему помогать.

Я начинаю злиться:

— Мне отказаться?

— Это вам решать.

Профессор Снейп замолкает. Я жду продолжения, но он, похоже, не собирается ничего добавлять. Намазывает хлеб маслом, кладет сверху мармелад.

— Зачем вы это мне рассказали? — не выдерживаю я.

— Чтобы вы могли сделать свой собственный выбор. С открытыми глазами. Сознавая, на что вы решаетесь.

— А вам это зачем?

Профессор Снейп заламывает бровь:

— Мне? Подумайте, мадемуазель.

Я думаю. Мысли в голову приходят одна нелепей другой. Профессор доедает хлеб, тщательно вытирает руки салфеткой.

— Почему бы не предположить самое простое? Что я выполняю поручение директора Дамблдора.

Просто. Логично. Вот только...

— А почему директор не объяснил мне сам?

— Директор Хогвартса, — профессор подчеркивает должность, — приглашает преподавателя Защиты от темных искусств. И только.

— То есть, помогать Гарри я буду на свой страх и риск?

Я всматриваюсь в невозмутимое лицо, надеясь прочесть ответ. Хоть бы мускул дрогнул, тень набежала... Как же! У гипсовой маски и то больше эмоций. Мне безумно хочется выкрикнуть что-то дерзкое, по-детски глупое и обидное, чтобы с него слетела отстраненность.

— Директор Дамблдор не обещает мне поддержки и защиты. Он не хочет, чтобы я рассчитывала на него.

Профессор Снейп сводит перед глазами пальцы домиком. Длинные пальцы с коротко остриженными ногтями, чистыми до стерильности. Под бледной тонкой кожей четко виден голубоватый рисунок вен. Узкие запястья скрыты белоснежными манжетами.

— Министерство всерьез ополчилось на Альбуса Дамблдора, — медленно произносит профессор. — В Хогвартс будет назначен инспектор, который должен сместить директора и возглавить школу. Не исключено, что Дамблдор будет вынужден покинуть свой пост. Давать в такой ситуации какие-то гарантии он не может. Ни вам, ни кому другому.

Вот как. Альбус Дамблдор не может дать гарантий. Мне становится по-настоящему страшно. Почему-то пугает даже не угроза проклятия, нападения Пожирателей Смерти, а перспектива оказаться в центре склоки, увольнение за профнепригодность, скандал.

Если бы директор рассказал мне все сам, я бы отмела эти мысли. Гарри Поттеру нужна моя помощь! Какие могут быть колебания. Я помогу, сделаю все, что в моих силах! Наверное... наверное, в глубине души я рассчитывала бы, что и профессор Дамблдор сделает все для меня. Но он не окажет мне помощи. И мне страшно.

— Я не могу решиться, — кажется, мои слова звучат, жалким лепетом. — Мне нужна помощь. Вы можете дать мне совет... Наверное, не стоит просить. Советы, вообще... — я безнадежно машу рукой.

— Люди просят совета, чтобы не следовать ему, а если следуют, то только для того, чтобы было кого обвинить впоследствии. Вы это хотели сказать?

— Нет, — я мотаю головой. — Я хотела сказать, что люди просят не совет, а объяснение для уже принятого решения. Но я не вспомнила, чьи это слова.

— Быть может, ваши?

Не знаю.

— Пожалуй, я все же дам вам совет, — произносит профессор задумчиво. — Постарайтесь понять, чего хотите вы сами.

Чего я хочу? Хороший вопрос. Чего же я хочу? Я прикрываю глаза, сосредотачиваюсь на своих ощущениях. Чего же?

Я хочу узнать, чем бы закончилась наша прошлая встреча. Эта мысль меня ошеломляет. Я вздрагиваю и открываю глаза. Профессор Снейп на меня не смотрит, его взгляд устремлен в какие-то одному ему лишь видимые дали. Или глубины. Он рассеянно водит пальцем о нижней губе, и я, не отрываясь, слежу за ним взглядом. Капризный изгиб. Чуть опущенные уголки рта. Я вспоминаю прикосновение губ, жесткое, властное; дразнящий вкус кофе. И то странное чувство — смешанный с ужасом восторг, будто я мчусь по незнакомому склону и ветер свистит в ушах, снег обжигает лицо, а в белой круговерти не разглядеть ни неба, ни земли, ни дороги... Сейчас я стою на вершине, в безопасности. Я могу не отталкиваться палками, не срываться вниз. Никогда не узнать, смогу ли я съехать с этого склона.

— Я не знаю, чего я хочу, — произношу я. — Но знаю, чего не хочу.

На лице профессора не отражается даже слабого подобия интереса. Однако он фиксирует взгляд на моем лице, и я решаю считать это предложением продолжать.

— Я не хочу выходить замуж. И не хочу закрывать глаза в надежде, что Колесо Судьбы проедет мимо, не задев меня.

Я не хочу терзаться от невозможности узнать, правда ли склон был непреодолим для меня.

Я облизываю внезапно пересохшие губы:

— А если мы станем коллегами, я смогу называть вас по имени?

Я еще ничего не решила. Я только пробую скольжение лыж. Я только проверяю упор палок.

— Так принято в Хогвартсе, — кивает профессор.

Нет, он не поможет, не столкнет. Но и удерживать не станет.

— Северус, — пробую на вкус его имя.

Лыжи скользят, едва-едва, еще можно упереться палками, прервать движение. Я накрываю его ладонь своей — срываюсь вниз.

— Чего вы хотите? — он медлит, словно решает, назвать ли меня по имени, или выговорить церемонное: «мадемуазель».

— Не знаю...

Он переворачивает ладонь, прохладные пальцы скользят по моей руке от запястья к локтю. Меня охватывает дрожь.

— Вам холодно? — голос, как горячий шоколад.

— Н-нет.

Меня вытягивает из кресла, будто магнитом. Я делаю два шага, огибая стол, и оказываюсь рядом с ним. Я не заметила, когда он встал, сколько шагов сделал. Я тянусь за его рукой, расстояние между нами исчезает. Горячая ладонь опускается мне на талию, скользит вдоль позвоночника, гладит шею. Я выгибаюсь, запрокидываю голову, встречаю темный, жадный взгляд, вижу в блестящих зрачках свое отражение. На его скулах разгорается румянец. Я судорожно вздыхаю — кажется, я не дышала — и закрываю глаза. Он едва касается губами виска, я чувствую на лице прерывистое дыхание, на веках — невесомый поцелуй. Я встаю на цыпочки, тянусь к его губам, обвиваю руками шею. Терпкий, чуть вяжущий вкус чая, нетерпение, жар. Я растворяюсь в ощущениях.