Легкомысленная наследница (гет)

Письмо 46. Энн де Бэр Джорджиане Дарси в Рамсгет

Розингс-парк, окрестности Вестерхэма, Кент, 20 июля 1811 года

Берусь за перо, чтобы поблагодарить тебя за присылку рисунка. Я всегда особливо любила первоцветы, а ты с таким искусством передала нежные переливы их лепестков и с таким совершенством изобразила густую зелень сморщенных листьев! Весенние цветы всегда доставляют радость моему сердцу.

Я точно такова, какой ты видала меня в последний раз, ни пополнела, ни похудела, и ежели мое настроение немного улучшилось, то о здоровье того, увы, сказать не могу. В эту жаркую, томительную пору я томлюсь от головной боли и пребываю в постоянной вялости. Большую часть прошлой недели я провела в темной комнате за опущенными шторами. Я не в силах переносить ничего, кроме покоя и одиночества. Маменька, к счастью, избавлена от беспокойства, какое у нее натурально вызывает мое недомогание: она отправилась в Кентербери, чтобы посоветоваться со знающими людьми о хансфордском приходе.

О Розингсе мне сказать почти ничего. Цветник в этом году прелестнее, чем когда-либо, и я мечтаю украсить его голубятней с белыми голубками. Уверена, они действовали бы на меня самым целительным образом.

Милая, славная Джорджиана! Сестра не могла бы быть мне дороже и сестра не могла бы быть ко мне добрее.

Письмо 47. Миссис Янг Джорджу Уикхему

Брик-стрит, Рамсгет, 23 июля 1811 года

Посылаю эти строчки, чтобы ты не вздумал сегодня явиться с утренним визитом. Из Розингса пришло письмо, и те намеки на более близкое родство, какие в нем содержались, огорчили мисс Дарси. Последовали слезы и истинное расстройство. Тебе известно — от мистера Дарси ждут, чтобы он, приняв в расчет наследство де Бэров, оказал услугу всем заинтересованным лицам и женился на своей кузине. Сегодня со всей очевидностью стало ясно, что малютка не желает этого брака ни на столечко.

— Это не принесет ему добра, — заявила она, заливаясь слезами. — Я от всей души жалею кузину Энн, но она никогда не сможет сделать его счастливым, потому что сама всегда несчастлива.

— Счастье — не единственная причина брака, — заметила я, — и не единственная цель.

— Но, мадам! — воскликнула она, и поторопилась утереть слезы. — Я боюсь, так боюсь, что брат окажется связан обязательствами, каких не сможет нарушить, не пожертвовав своей честью. Счастье всей его жизни может быть погублено из-за неуместного вмешательства родни и ожиданий света, его обойдут так, что у него не будет иного выхода, и принудят к несчастному и неравному браку.

Самым мягким тоном я постаралась ее разубедить.

— Женщина может попасться в такую ловушку, но мужчине дозволено гораздо более свободы. Свет не станет его винить. Никто не вправе его укорить, если он не делал предложения. В глазах света жалости и презрения будет достойна скорее твоя кузина. Что бы не думала она о своей будущности, никто не сочтет, что твой брат был связан с ней обязательством.

— Но тетушка… — перебила меня она.

— Говорит много чепухи, — сказала я, сжимая ее руку и перегнувшись в кресле, чтобы поцеловать в щечку. — Мисс де Бэр прозябает в деревне. Лондонский свет и мирок Розингса разделяет пропасть. В деревне куда меньше досужих глаз и досужих языков, чем в столице. И, кроме того, подумай о своих дяде и тете, о своем кузене-опекуне, ближайшем друге твоего брата. Неужто, ежели бы они действительно желали этого брака, он бы не состоялся давным-давно? Подумай и о деде — думаю, у сэра Фрэнсиса нашлось бы что сказать, если бы его внук выбрал такую чахлую жену. Твой брат — последний в своем роду. Он должен жениться на здоровой и крепкой девушке [1].

Это ее убедило, и она заметно успокоилась.

— А что ваш брат полагает о браке, милочка? — спросила я, склонившись к своему шитью и посматривая на нее исподтишка.

Мисс Дарси вздохнула.

— Он не говорит, — призналась она. — Но мой второй опекун считает, что мы должны всегда помнить, кто мы есть и в чем состоит наш долг перед семьей.

— Я вышла замуж больше из чувства долга, чем по любви. Такая участь вовсе не всегда ужасна, — заметила я.

— Нет, не всегда, — отвечала она с улыбкой. — Мой кузен Ингворт выполнил свой долг, и поглядите на леди Алетею. Она прелесть! Но в ту пору, когда он делал ей предложение, он не знал о ней ничего. Все было устроено бабушкой.

— Быть может, ваша бабушка позаботится и о вас.

— Вдовствующая леди Карден мне не бабушка! — воскликнула она, тряхнув головой и рассмеявшись. — Милостивый боже, заботиться обо мне! Одна мысль привела бы ее в расстройство. Матушка была ее падчерицей, и она презирает меня даже более, чем презирала ее.

Слова меня не обманули: в тоне ее я различила несомненную печаль и обиду.

— Презирает? — повторила я, испытывая в сердце своем что-то похожее на истинный гнев. — Какая мерзкая старуха! Как может кто-то презирать такую милую, добрую девушку?

— Я говорю чистую правду. Когда меня забрали из пансиона на Уигмор-стрит, она заявила мне в лицо, что я явилась на свет, чтобы ее мучить. Это все из-за денег. Моя родная бабка была из Яксли, что в родстве с графом Ривингтоном, и все ее состояние перешло ко мне. Вдовствующая леди Карден предпочла бы, чтобы деньги достались ее детям.

— Но если бы они не стали твоими, — сказала я, нарочно не скрывая, что она меня позабавила, — они, вне всякого сомнения, ушли бы к твоему брату.

— Верно, но он-то всегда может жениться на кузине Энн, а для меня никакого подходящего родственника не найти. Поэтому я — семейное недоразумение. Я должна вести себя с примерной скромностью, как подобает благовоспитанной девице, и могу искупить свои грехи, только составив блестящую партию. Моя родня не жалеет усилий, чтобы я поняла, насколько я испорченное, эгоистичное, неблагодарное и непокорное создание, и какая я для них обуза и бремя.

Ты знаешь, что у нее за семейство — как они суровы, холодны, надменны и неумолимы со всеми, кто имел дерзость не подчиниться их воле.

— Но ты же не позволишь, чтобы тебя принесли в жертву, — сказала я, глядя на нее с нежностью. — Ты должна подумать и о том, как угодить себе.

— Конечно, должна, и, надеюсь, мой милый брат тоже, — отвечала она, вставая и подходя к камину. Она обернулась и посмотрела на меня в глубокой задумчивости. — Если я кому и отдам свое сердце, то человеку, в честности которого я буду внутренне убеждена, человеку, которому полностью чужды неделикатность и дурные чувства. Вы думаете, что это очень глупо, милая мадам?

Я обняла она, и она охотно приникла ко мне.

— Ну, в «Книге общей молитвы» [2] сказано, что в супружество не должно вступать легкомысленно и бездумно, — начала я. — Молодые девицы любят предаваться мечтаниям и фантазиям, но очень опасно, коли суждение становится прислужницей страсти. Всякому доверию должно предшествовать размышление. Ни одна женщина не пожелает в мужья необузданного тирана.

— Большое приданое — сильно искушение для самых закоренелых негодяев, — сказала она чопорным тоном, в точности подражая бабке. — Поэтому никакая осторожность не будет излишней. Молодые девицы слишком часто становятся добычей гнуснейших представителей мужского рода.

Я не смогла удержаться от смеха.

— Ты — презабавное создание! — воскликнула я, когда ко мне вернулся дар речи. — Милая Джорджиана, ты меня уморишь. Никогда не думала, что в тебе столько озорства и насмешки.

— О! Я — воплощенное приличие, — ответила она и насмешливо улыбнулась.

Как изменчивы сердца смертных! Она посвятила утро своим занятиям, а я — письму тебе, мой дорогой. На смену печали пришла самая жизнерадостная уверенность в себе. Уповаю, все уладится. Я собиралась ограничиться несколькими строками, но теперь мне придется отложить перо — моя рука устала.

Au revoir, mon petit ami!

Примечания:

1. Это циничное объяснение заимствовано из «Белинды» Марии Эджуорт. Таким образом, у мисс Элизабет Беннет имеется еще одно достоинство, помимо ума — Э.

2. «Book of Common Prayers» — сборник официально утвержденных молитв англиканской церкви, окончательно принятый в 1662 году при Карле II. Включает не только молитвы для ежедневных служб, но и обряды крещения, венчания, погребения и т.п. Миссис Янг ссылается на фрагмент обряда венчания: «Дар супружества доступен не всякому, и не должно вступать в него легкомысленно и бездумно, чтобы утолить плотские желания, как поступают дикие звери, но со всем благоговением, разумением, трезвостью и в страхе Божьем» — П.

Письмо 48. Джордж Уикхем миссис Янг

Хальверс, окрестности Рамсгета, 24 июля 1811 года

Сегодня поутру я явился в твой дом, и услышал, как ты наверху играешь на фортепиано. Но входить не стал. Вместо этого распахнул боковую калитку, пошел по тропке, и вскоре наткнулся на мисс Дарси, рисовавшую обвивавший стену плющ. Она подняла глаза с неподдельным удивлением, которое тут же сменилось искренним, дружеским теплом. Святая простота!

— Милый мистер Уикхем, — сказала она, улыбаясь, и с некоторым смущением протянула мне руку.

Я не мог поверить своей удаче!

— Пребываете в полном одиночестве, мисс Дарси? — ответил я, на мгновение задержав ее ручку в своей. — Что бы сказал на это ваш братец?

Она очаровательно покраснела и опустила глаза.

— Думаю, нахмурился и посмотрел бы на меня с неодобрением. Я отослала Молли с полчаса назад. Она плохо переносит жару. Я велела ей прислать Джона Фентона, но, как вы сами видите, он до сих пор не явился. Не согласитесь ли вы подождать? Я почти закончила.

Я был вне себя от радости! Меньше всего я нуждался в том, чтобы Молли Блэнч насмешливо и подозрительно разглядывала меня своими голубыми глазками.

— Позвольте мне понести ваш мольберт, — сказал я. — Я жажду оказаться полезным.

— О! Какая прелесть! — воскликнула она, когда я отворил для нее дверь в гостиную. — Темнота и прохлада после яркого солнца.

Я сел.

— Извините! О, извините меня! — и она бросилась к сонетке. — Я такая рассеянная! Никогда ничего не помню. Ханна, подайте нам чаю.

Мы стали рассматривать гравюры из папки, которая лежала на столе.

— Вот это — действительно прекрасно, — серьезно заметила она, показывая на великолепное итальянское изображение Мадонны, нежной, величавой и целомудренной.

— Верно, — сказал я, перегибаясь через ее плечо, чтобы рассмотреть гравюру. — Но обычно художники выбирают на редкость бестолковые сюжеты. «Мученичество святой Цецилии», «Гекуба накануне жертвоприношения». Господи! Отчего искусство подчиняется таким непостижимым правилам, как вы полагаете, мисс Дарси? Огромные полотна с изображением давно покойных героев, от каждого ярда которых так и разит унынием и скукой. Со времен малых голландцев так не появилось ничего смиренного, ничего верного жизни. Как если бы человека считали поэтом только, если он в состоянии сочинить эпическую поэму!

Она подняла на меня глаза и рассмеялась от восторга.

— Брат называет это ложным понятием о величественном. Поглядите на этих Париса и Елену: у нее вид глупый, а у него — развязный.

— Покажите, что еще пришлось вам по вкусу, — сказал я, чувствуя себя совсем свободно.

— Вот это, — с живостью отвечала она, вынимая из папки пейзаж. На мой вкус, он ничем не отличался от всех других пейзажей, где на первом плане — маленькие фигурки. Ну, ты знаешь: «Встреча Ревекки и Исаака», «Дидона, оплакивающая утрату Энея»... Такой сюжет — просто предлог для того, чтобы рисовать скучные поля и выставлять за них непомерную цену.

— Это Пуссен. Я от него в восхищении — сколько в нем благородства и поэтического духа, — продолжала она, обводя детали пальцем. — Смотрите — какая торжественная тень лежит под сенью этого леса. Полагаю, это Диоген — его дорогу пересекли бурные, черные воды. Как будто грезишь о другом мире, странном и непонятном. Я могу смотреть на нее часами. Она — сама по себе вселенная. Чувствуете, как напоен грозой воздух, как шепчутся ветви в лесном мраке? [1]

Я бросил на нее взгляд, наполовину почтительный, наполовину нежный. В его значении было невозможно ошибиться, хотя вслух не было сказано ни слова. Она залилась густым румянцем, потом побелела как полотно. На глазах ее внезапно выступили слезы. Я отступил на шаг. Она отвернулась и упала на диван, не в силах скрыть очевидное мучительное расстройство.

Я приблизился к ней. Я был готов прижать ее к своему сердцу и объясниться. И в этот момент ты к нам присоединилась.

Примечание:

1. Слова мисс Дарси основаны на анализе французской живописи, который дал У.М. Теккерей в «Книге парижских набросков» — Э.

Письмо 49. Миссис Янг Джорджу Уикхему

Брик-стрит, Рамсгет, 25 июля 1811 года

И что же моя очаровательная подопечная — потому что она и вправду очаровательна, — что она о тебе думает?

Не могу описать тебе в подробностях состояние ее духа в течение остального вечера. Мисс Дарси не удостоила меня своим доверием, и провела несколько приятнейших часов, уныло, расстроено и печально уставившись в огонь. Ночь была бурной, дом так и сотрясался от яростных порывов ветра и потоков дождя. Убеждена, что она так и не сомкнула глаз. Я слышала, как она на рассвете бродила по спальне, и когда спустилась к завтраку, вид у нее был бледный и изнуренный.

— Джорджиана, — сказала я. — Прости меня за откровенный вопрос, продиктованный только самой искренней заботой о твоем благополучии…

— Молю, не спрашивайте меня ни о чем, — перебила она, вскочила на ноги и повернулась к окну.

Она не хотела, чтобы я заметила, какое у нее виноватое и смущенное лицо.

— Милая, да ты нездорова! — воскликнула я, также поднимаясь на ноги. — У тебя нервы расстроены? Или, может, начинается лихорадка?

— Я совершенно здорова, уверяю вас, — отвечала она, тут же отворотившись.

Глаза ее вспыхнули огнем. Это был первый знак семейного нрава, какой я в ней заметила.

— Прошу прощения, — сказала я, — если моя забота кажется тебе дерзостью.

Она немного помолчала. Я сделала вид, что целиком поглощена поисками книги. Мисс Дарси вернулась к окну, потеребила штору и принялась играть с ручным щеглом, клетка с которым висела на окне.

Я принялась разбирать корзинку для шитья, и произнесла, не поднимая глаз:

— Не думаю, Джорджиана, что твоя сдержанность по отношению ко мне уместна. Я думала, мы с тобой друзья. Милая, не надо держать свои чувства в себе. Почему бы тебе не облегчить душу, рассказав мне, в чем дело?

Она подошла, опустила голову ко мне на колени, и, вздохнув, сказала тихим голосом:

— Мне жаль, что я причиняю неприятности. Временами меня мучат ужасные чувства — я так угнетена и расстроена, что не способна испытывать ничего, кроме уныния. Вы сочли меня несчастной и обвинили в замкнутости. Не сомневаюсь, что заслужила ваш укор. Я не должна противиться вашей нежной заботе. Ваше дружба и привязанность значат для меня все на свете [1]. Но я не могу вам открыться, несмотря на то, что я в сильнейшем расстройстве. Я едва понимаю, что со мной.

Поразмысли над этим хорошенько. Руссо как-то мудро заметил, что любовь порождается длинной цепью событий, который производят самое сильное и живое впечатление, и особливо — первая любовь. Нам с тобой надлежит стать философами. И вспомни Гельвеция: сильная страсть — это одинокая страсть. Тайна разжигает чувство. Чем глубже захватит ее страсть, тем менее она будет прибегать к рассудку. Она умна, значит, не должна использовать свой разум.

Примечание:

1. Опять «Эвелина», т. 2, письмо 27 — Э.

Письмо 50. Фицуильям Дарси Джорджиане Дарси

Замок Моран, Ирландия, 21 июля 1811 года

Милая Джорджиана!

Меня разбудило пение птиц. До завтрака два часа, непрерывно льет дождь, и это предоставило мне возможность написать тебе подробно и не торопясь. Можешь быть в совершенной уверенности, что я наслаждаюсь своим привычным полным здравием. Какая бы неприятность не приключилась со мной в Уилмоте, ее торжество оказалось недолгим. Сейчас мне лучше, за что благодарю небеса. Твое последнее письмо доставило мне ни с чем несравнимое удовольствие — подлинное сокровище, какое можно смаковать без конца.

Наши надежды покинуть это место как можно скорее потерпели крах из-за мелкой поломки экипажа, зато у нас выдался досуг, чтобы ездить верхом, спорить и восхищаться. Приезжему Ирландию открывается с особой стороны. Она пришлась бы тебе по душе: я нигде не видал такой необузданной красоты и великолепия, как на этих берегах. Я был бы рад сюда вернуться. Может, на следующий год ты пожелаешь ко мне присоединиться? Дикость и величие смешаны здесь так причудливо, что это наверняка прельстило бы твое сердце и увлекло воображение.

Вчера на закате мы достигли замка Моран: угасающий свет дня подчеркивал его красоты и скрывал ветхость. Лорд Килвэрэри прикован к креслу на колесиках и часто дает волю своему дурному нраву. Леди Килвэрэри, которой уже много за восемьдесят, беседует с ним с бесконечным терпением и настойчивостью (он довольно-таки глуховат), хотя в ее речах и ее уме последние новости мешаются с давними известиями, а девятнадцатое столетие — с осьмнадцатым. Она устроила бал, который длился всю ночь и доставил ей несомненное удовольствие, и беспрестанно потчевала музыкантов виски.

Доселе я не поинтересовался, как обстоят дела у тебя, но не из равнодушия, а скорее из желания верить, что ты все так же счастлива, как писала в своем последнем письме, и твоя жизнь течет так же ровно и гладко [1]. Я весьма рад, что миссис Янг достало чуткости стать не только твоей наставницей, но и твоим другом. И не забывай о чтении! Хорошо, что вы обратились к поэзии: и Крэбб, и Каупер очень глубоки. Надеюсь, что «Мармион» понравится тебе так же сильно, как мне: это была первая поэма, которая увлекла меня до потери представления о времени. Я читал его всю ночь, и отправился в постель только на рассвете. Как ни сомнительна мораль автора, музыкальность его стиха и сила воображения не могут не поражать [2].

Я проглядел твои переводы. Кое-что тебе удалось отлично, но кое-что нуждается в дополнительной отделке, хотя немецкие стихи, вообще говоря, легко перелагаются на английский. Я был бы рад, если бы ты научилась переводить их с листа, так же, как читаешь ноты. Такая способность, стоит ее приобрести, углубляет и расширяет ум. Невежество и глупость — это не те качества, которыми должно восхищаться в женщине. Скорей о них можно сожалеть. Прельщаться невежественной простушкой, которая ни о чем не имеет понятия — это все равно, что полагать, что бедняки счастливы от того, что не подозревают о своем несчастье. Знаю, что мало кто придерживается моего мнения, но защищать его перед тобой было бы нелепо.

Когда ты получишь письмо, я, возможно, уже достигну П. Я проведу там не более суток. Мистер Бингли поспешит на север, а я — на юг. Надеюсь получить от тебя известие. Напиши мне несколько строчек в Дербишир. Я потратил на письмо все утро, и, ежели не закончу, пропущу почту. Посылаю тебе рисунок Юоллского залива [3].

Остаюсь твой навеки преданный брат.

Примечания:

1. Скрытая цитата из знаменитой элегии Томаса Грея «Сельское кладбище» — Э.

2. "Мармион" — поэма сэра Вальтера Скотта. Вкус у мистера Дарси классический — ему нравятся Крэбб и Каупер, поэты XVIII века, метафизические и религиозные, а романтические поэты вызывают настороженность. Джейн Остин тоже относилась к романтикам сдержанно, что отразилось в «Доводах рассудка» и «Сэндитоне» — П.

3. Как всякий образованный джентльмен, мистер Дарси умеет рисовать: фотографию еще не изобрели, поэтому другого способа передать свои путевые впечатления не было. Мисс Дарси, как видно из текста, рисует вполне профессионально. То, что Элизабет в живописи не разбирается и рисовать не умеет — еще одно свидетельство пренебрежения ее отца своим родительским долгом — П.

Письмо 51. Джордж Уикхем миссис Янг

Хальверс, окрестности Рамсгета, 2 августа 1811 года

Бесценная моя Кэт, времени почти не осталось! Теперь не до расчетов и интриг. Я решился испытать свое счастье и выйти к барьеру [1]. Спасибо сочинителям романов, я в точности знал, как себя вести и как сочетать обольщение и пыл.

— Я люблю вас, — начал я. — Я знаю всю щедрость и искренность вашей натуры. Я сознаю, что вы ко мне расположены, и не претендую на более высокое звание, чем звание самого преданного из ваших друзей. Я едва осмеливаюсь спросить — будь мы равны в глазах света, могли бы вы полюбить меня как мужа, мог бы я удостоиться вашего уважения и почитания, доверили бы вы моим заботам вашу жизнь? Я не могу лишиться вашего общества, не причинив своему сердцу жесточайших страданий. Мне ничто не поможет — молиться за меня бесполезно. Ангел мой, я обожаю вас до безумия!

Она молчала, хотя было видно, как она тронута.

— Ты молчишь. Ты слишком добросердечна и деликатна, чтобы прямо заявить мне, сколь беспочвенны мои надежды. Ты не можешь поступить так романтично и так откровенно, — заявил я, придвигаясь в ней. — Даже мое сожаление, и то проникнуто себялюбием. Я до смерти боюсь, что, пытаясь пробудить в тебе нежность, утратил твое уважение. Я должен отказаться от тебя.

Я повернулся к двери и взялся за ручку, когда за спиной у меня зашуршали юбки, и я понял, что мисс Дарси бросилась следом.

— Мистер Уикхем, — сказала она тихим дрожащим голосом. — Я поражена, ошеломлена. Я в таком расстройстве и смущении, что не знаю, как вам отвечать. Ваша привязанность, такая нежная, бескорыстная и преданная, не может не находить у меня отклик. Я всей душой сострадаю и сочувствую вам, но меня тоже должно пожалеть.

Я поцеловал ей ручку.

— Мистер Уикхем, — воскликнула она, отдергивая ее, — я должна просить вас удалиться, как для моего блага, так и для вашего. Видит Бог, я никого не осуждаю, хотя никогда не поощряла ваши чувства. Я не отсылаю вас прочь. Я прошу только дать мне время собраться с мыслями.

Стараясь выглядеть как можно более смущенным и пылким, я поклонился и вышел. По дороге мне попалась Молли Блэнч со стопкой выглаженного белья.

— Мисс Дарси немного нездоровится, — сказал я. — Будь любезна, извести миссис Янг, ладно?

Я поднял глаза к окну, и увидел сквозь муслиновую занавеску, что она опустила голову на руки и рыдает так, будто сердце ее разрывается.

Примечание:

1. В оригинале — «стать к черте» (come up to the scratch), т.е. в стартовую позицию на беговой дорожке. Это жаргонное выражение использовали, когда хотели сказать, что кто-то решился сделать предложение — П.

Письмо 52. Миссис Янг Джорджу Уикхему

Брик-стрит, Рамсгет, 2 августа 1811 года

Едва ты удалился, я сбежала по лестнице и увела ее в сад. Мы обе направились в беседку, чтобы найти там тень и уединение. В простоте своей она всю жизнь беспрекословно выполняла требования света, и не только никогда не преступала правил, но даже и помыслить не могла, что ей может грозить такая опасность. Поэтому стыд и горе овладели ею сверх всякой меры. Ее душили слезы, а в уме царила сумятица несвязных воспоминаний. Потом более спокойные размышления пришли на смену буре страстей, причин коей я не могла понять, пока мне не доставили твое письмо. Ее отчаяние не значит ровно ничего. В юности слезы текут легко. С горя она не умрет — одеколон помог ей восстановить равновесие.

Письмо 53. Джордж Уикхем Джорджиане Дарси

Хальверс, окрестности Рамсгета, 2 августа 1811 года

Прелестнейшее создание, твои слезы невыразимо терзают мою душу. Ты имеешь полное право винить меня в том, что я пожертвовал спокойствием твоей души, дав волю своему открытому и порывистому нраву. Если я домогался тайн твоего сердца с излишним пылом, причиной тому только жар и (осмелюсь ли добавить?) чистота моей привязанности. Поверь, что мои чувства именно таковы, какими я их тебе описал — если бы я мог, я связал бы наши жизни навеки. Я вижусь с тобой с радостью и расстаюсь с печалью. Милая моя Джорджиана, я обращаюсь к тебе так, я предъявляю права на твою дружбу и твою нежность только потому, что свято убежден, что способен составить твое счастье. Сам я без тебя никогда не буду счастлив.

Письмо 54. Джорджиана Дарси Джорджу Уикхему

Брик-стрит, Рамсгет, 3 августа 1811 года

Никогда, никогда не пишите мне более таких безумных слов! Я желаю этого всем сердцем. И, умоляю, не отвечайте — о переписке не может быть и речи.

Письмо 55. Джордж Уикхем миссис Янг

Хальверс, окрестности Рамсгета, 7 августа 1811 года

Дражайшая моя Кэт, ненаглядная Кэт, я не упустил из виду наши планы. Я удалился от мисс Дарси на несколько дней. Уповал ли я, что она раскается? Да, уповал. Сердце ее отходчиво. Если она и сочла меня дьявольски дерзким, то только оттого, что сама — ангел, и готова видеть ангела во мне. Сегодня рано утром я нанес визит. Она читала, и была очаровательна в простом белом платье с цветочным узором. Твой вкус, как всегда, безупречен — платье ей к лицу и на редкость элегантно. Она отложила книжицу и улыбнулась мне. Я поднял ее и увидел, что это «Жизненное призвание» Лоу.

— Думаю, что стал бы лучше, ежели бы чаще бывал в церкви, — заявил я с траурным видом, забавляясь нелепостью собственных слов.

— Мой брат посещает церковь регулярно, — отвечала она, — и в мире нет человека лучше.

Она демонстрировала самое прелестное раскаяние, а я вел себя самым кротким образом.

— Я не стою твоей свежести, твоей невинности, — продолжал я, покусывая губы и избегая ее взгляда, чтобы не рассмеяться вслух. — Я обожал тебя еще тогда, когда ты была ребенком, но пусть мое чувство тебя не тревожит. И красотой, и нравом с тобой никто не сравнится, а именно нрав мужчина должен ценить более всего. Каким бы нестойким не был он сам, он мечтает о кроткой и нежной жене.

Ее обуревало желание спасти меня, сделать из меня доброго христианина.

— Я боготворю тебя, но тебе надлежит с презрением взирать на мои порывы. Неужели ты полагаешь, что я вовсе лишен честных и благородных чувств? — говорил я. — Что я стремлюсь принести тебе несчастье? Ты не должна меня любить, дорогая. Я не достоин твоей любви.

Я оставил ее очарованной и ошеломленной. С величайшей выдержкой я ограничился тем, что поцеловал кончики ее пальцев и бросил на нее полный меланхолии взгляд. Мне более от нее ничего и нужно, но пусть думает, что меня сдерживает деликатность, а не равнодушие.

Как восхитительно было следить за переменами на ее лице, и видеть, как неудовольствие уступает дорогу нежности. Я отколол цветок от ее платья, и почувствовал, как она вздрогнула.

— Я буду несчастнейшим человеком на свете, если ты откажешься даровать мне эту милость — для тебя это ничего не стоит, а для меня так много значит.

И я прижался губами к нежным лепесткам.

— Это было бы достойным наказанием за вашу дерзость, — сказала она, но отдала мне цветок.

Посылаю тебе его в конверте.