Серый туман (джен)

Все дети хотят попасть в сказку. Кажется, что она совсем-совсем близко, и даже если закроешь книгу, она останется где-то рядом. Только протяни руку.

Но иногда сказка вторгается в настоящую жизнь совсем бесцеремонно и заставляет тебя жить по своим правилам.

* * *

Все начинается с маленького домика, сделанного, кажется, из игрушечного фургончика. В нем есть окошечки, искусно забранные стеклами, открывающаяся дверца и даже крошечная лестница. Словом, домик совсем как настоящий.

Он поселился на столе у Элен под Рождество, но думать, что это подарок родителей, ей вовсе неинтересно.

«Наверное, его принес ураган, — решает Элен. — И непременно из волшебной страны, где живут крошечные человечки».

Куклы ее слишком велики, чтобы жить в нем, поэтому обитателей домика приходится воображать.

Конечно же, в домике живет сама Элен, только очень маленькая, размером с иголку; ее собачка (Элен очень хочет собаку) и их друзья: соломенный человечек, железный человечек и самый настоящий говорящий лев.

Каждый вечер, когда комната погружается в сумрак, Элен представляет, что в маленьких окошечках зажигается желтый свет...

...по лестнице шуршат тихие шаги.

Ближе. Еще ближе. Мягкие руки тянут за одеяло. Пуговицы-глаза смотрят пусто и безжизненно. Нарисованный рот улыбается, но как будто через силу. Один краешек рта словно смазан и оплывает длинной, растертой полосой, отчего нарисованное лицо кажется перекошенным.

Элен открывает глаза и приподнимается на подушке.

— Ой, кто тут?

Соломенный человечек прикладывает палец к губам.

— Ты мне снишься, да? — догадывается Элен и, не дождавшись ответа, откидывается на подушку. — Тогда снись дальше, так даже веселее играть, чем днем.

— Хочешь играть? — уточняет кукла шуршащим голосом. — Пойдем поиграем! Пожалуйста...

Желтоватый свет в окошечках становится ярче, и Элен непонятно как оказывается на первой ступеньке лестницы. Она поднимается выше и выше, но когда толкает дверь, почему-то оказывается не в домике.

Вокруг — только серый туман.

Элен, не раздумывая, делает шаг — и, неожиданно теряя опору, летит вперед: мягкие руки соломенного человечка толкают ее в спину.

— Будешь нашей Элли? — звенят вокруг необыкновенные голоса. — У нас нет Элли, а без нее и сказка не сказка!

Элен испуганно озирается. Вокруг нее — куклы. Сотни и тысячи кукол. Деревянные, соломенные, тряпичные, но больше всего пластиковых, с одинаковыми стеклянными глазами.

— Нет, — тихо говорит Элен. — Нет, мне нужно домой! Мне не нравится тут, я не хочу так играть!

Вокруг клубится серый туман: кажется, что он опутывает руки, липнет к ним, как паутина.

Элен оглядывается. Позади нее все еще видна дверь, но она уже закрывается...

* * *

— Ты ходила во сне, — с беспокойством говорит мама Элен, — и мы никак не могли тебя разбудить.

И что ей сказать? Что куклы позвали ее с собой играть, а потом не хотели отпустить? Элен не настолько маленькая девочка, чтобы не понимать, до какой степени странно это прозвучит.

— Мама, а бывают живые куклы? Не во сне, а на самом деле?

— Нет, — отвечает та. — Наяву такие чудеса случаться не могут.

Но они случаются.

Искусно сделанные человечки приходят к ней, как только Элен закрывает глаза. Колокольчики на их шляпах вызванивают тихие колыбельные, а сами они охотно подпевают мелодии звонкими, чистыми голосами.

Они поют о неведомых чудесах и волшебстве и зовут ее с собой. Но Элен помнит, как страшно там, в сером тумане, и не соглашается, хотя в ее скучной комнате с куклами будет, пожалуй, даже весело.

— Останься с нами, — часто просят ее куклы. — Останься, и мы сможем играть и веселиться не только по ночам.

— Я не могу, — беспомощно отвечает Элен. — Я не могу, правда. С вами очень весело, но там, за дверью, слишком страшно. Холодно, и этот туман... и потом, как же мама и папа? Я не могу их оставить!

Куклы качают головами, уголки их пластмассовых ртов ползут вниз.

Колокольчики на шляпах звенят тоскливо и протяжно.

— А если ты будешь совсем-совсем одна? Тогда ты пойдешь с нами, Элли?

Глаза кукол смотрят на нее не мигая, и что-то жуткое чудится в этой невозмутимости. Элен собирается ответить «нет», но внезапно ей становится страшно. А вдруг они уведут ее силой?

— Да. Я пойду. Когда останусь одна, — кивает она.

Куклы смеются.

* * *

Прошло много лет, а она до сих пор помнит эти звенящие, однообразные переливы — и ни за что не хочет вспоминать, что последовало за ними.

Она бежала тогда... бежала быстро. И руки были липкими от серого тумана.

* * *

На витрине, за отполированным почти до невидимости стеклом, едва ли не касаясь его круглым фарфоровым носом, сидит очень красивая кукла.

Она утопает в белом, пенном облаке кружев. Чудесные блестящие локоны ее тщательно завиты и струятся вниз по широким вышитым рукавам платья. Солнечный свет, проникая сквозь полупрозрачные голубые глаза, вспыхивает и мерцает в их глубине.

Кукла улыбается завороженно прильнувшим к витрине девочкам, вероятно, вполне осознавая себя произведением искусства.

Мимо витрины проходят взрослые и тоже замедляют шаг.

— Элен, посмотри, какое чудо! — восхищается мужчина.

Его спутница бросает на витрину быстрый взгляд и торопливо отворачивается.

— Я не люблю кукол.

— С каких это пор?

С тех пор, как куклы снова снятся Элен. Но, конечно, вслух она этого никому не скажет.

* * *

Солнце, вызолотившее изнутри тяжелые пластины туч, не может прошить их насквозь и беспомощно растекается по рваной поверхности теплым, полупрозрачным маревом, точно так же, как тающее сливочное масло растекается по хрустящей корочке свежевыпеченных оладий.

Внизу, на земле, напротив, торжествует асфальтовая бесцветность, как будто всякий, кто ступает на эту дорогу, немедленно теряет все краски и сливается с ней в серости, точно хамелеон.

— Элен, — шепчут вокруг. — Идем с нами, Элен. Скорее идем с нами! Ты осталась одна, мы знаем, мы все-все знаем. Мы ждали!

Но стоит прислушаться, как шепоты тают, превращаясь в обычное невнятное стоголосое бормотание толпы.

Сотни спешащих людей выстраиваются в извилистый лабиринт. Приходится лавировать, втискиваться в узкие проходы между трепещущих стенок из чьих-то спин, плеч, рук. Тотошка недовольно поскуливает и жмется к ее ноге, но, увлекаемый поводком, не смеет остановиться.

Как вдруг происходит что-то непонятное: движение толпы замедляется и звуки опадают, как лопнувший воздушный шар. Волей-неволей им тоже приходится замереть на месте.

Будто из ниоткуда перед Элен возникает благообразная старушка с чуть вытянутым остроносым личиком, похожим на ежиную мордочку.

— Тебе никогда не казалось, что сейчас ты не на своем месте? — спрашивает она тихо и глухо. — Что ты потерялась и заблудилась, Элен?

Элен отшатывается.

— Только не снова!

— Идем, Элли, — говорит старушка очень ясным, но почти механическим голосом. — Идем за мной. Я помогу. Пришло тебе время вернуться и снова нам помочь. Мы запутались без тебя. Забыли, что значит быть живыми, когда ты сбежала из нашей сказки.

Ее рот открывается и закрывается не в такт словам... и очень плавно, как будто внутри челюсти крутятся прекрасно смазанные шарниры. Глаза за очками смотрят прямо и бессмысленно; сквозь чуть затемненные линзы виден их отчетливый стеклянный блеск.

Элен вскрикивает, отшатывается. Щенячий вопль, почти всхлип, вторит ей: бежать, бежать немедленно! Только вот куда? Лабиринт из людских тел смыкается за спиной и тысячей рук толкает навстречу неживой старушке. Та немедленно тянется к ее запястью, и Элен ощущает на коже гладкую прохладу пластика.

Ей ничего не остается, кроме как взять и…

Проснуться.

* * *

Она открывает глаза в своей комнате. В окно льется истекающее теплом облако света, наполненное вспыхивающими пылинками. Плотное, почти осязаемое в центре, оно истончается на краях за пределами окна, перемешивается с полумраком, бросая на стены слабые отсветы.

Впрочем, даже привычный вид стен, слабо освещенных бледным утренним солнцем, не возвращает Элен спокойствия.

Всякий раз просыпаясь, она ощущает рядом чужое присутствие, словно кто-то незаметно за ней следит. И иголочки чьего-то пристального внимания неприятно колют в спину.

Особенно сегодня. Но понять, отчего, она не может.

Или может?

В доме тихо, так ужасно тихо, как будто кто-то разом выключил все звуки, и остается только беспомощно открывать рот, стараясь выдавить из горла крик.

Элен одна. Впервые с тех пор, как...

Сколько себя помнила, она всегда цеплялась за людей: приглашала гостей, сама напрашивалась, а если не получалось, выходила на улицу и сливалась с толпой.

Все что угодно, только бы не оставаться наедине с собой.

Но сейчас Элен одна — вот почему куклы вернулись. Вот почему они зовут ее к себе — снова.

Как же так? Она ведь просила!

Тишина давит слух мягкими кошачьими лапами. Элен торопливо бросается к телефону, ощущая, как дрожат руки. Касаться гладкого пластика трубки неприятно — слишком уж живо он напоминает мертвое кукольное запястье...

— Это не сон, Элли, — шепчут из трубки.

Секунду ей кажется, что мир накренился и она летит в пропасть, беспомощно пытаясь зацепиться слабыми руками хоть за что-нибудь.

Домик взлетает, и за его хлипкими стенами протяжно воет ветер...

— Что?

— Это Нельсон, Элен. У тебя все хорошо? Голос… странный.

— Да, — отзывается она, чуть помедлив. — Да, все замечательно. Но я же просила, я же просила тебя никогда не оставлять меня одну! — она истерически всхлипывает.

Тотошка скулит.

Чуть позже Элен обессиленно приваливается спиной к стене и опускает трубку на рычаг.

Все кончено — и с Нельсоном тоже.

Теперь она действительно...

— Ты обещала, — насмешливо звенят кукольные голоса почти наяву. — Как только останешься совсем одна — ты наша, наша, целиком наша. И мы тебя заберем! Будем играть вместе день и ночь. День и ночь! Ты будешь нашей Элли! Будешь!

— Нет... — слабо протестует она. — Нет, я не Элли! Не Элли!

— Да, — безжалостно выпевают куклы внутри ее раскалывающейся на части головы. — Вспомни, что ты сделала! Ты согласилась идти с нами! Отдала нам себя, свою душу! С тех пор ты больше не Элен, слышишь... слышишь... ш-ш-ш...

Голоса сливаются в странное шуршание, как будто с десяток крыс прячутся в соломе.

К ним присоединяется металлический лязг.

И тихое рычание.

* * *

На ее постели сидит соломенная кукла с глазами-пуговицами и растекшимся, перекошенным в ухмылке ртом.

И железная кукла с топориком в руке.

И плюшевый львенок с распахнутой пастью.

— Ты сбежала, Элли, — звучат их насмешливые голоса в ушах, а неживые лица так и кружатся перед глазами. — Ты сбежала из сказки. Поэтому и забываешь. Все-все забываешь.

Элен закрывает уши руками — если она хоть на минуточку поверит в реальность происходящего, то и вправду сбежит... точнее, сойдет. С ума.

Если уже не сошла.

* * *

Темнота. Такая густая, что кажется плотной на ощупь.

Элен хочется пить.

— Мама, — зовет она тихо. — Мама, я пить хочу.

Темнота не отзывается. Она шуршит соломой, пахнет железом и сжимает уши мягкими кошачьими лапами тишины.

Элен откидывает одеяло и ступает босыми ногами на прохладный пол: если мама не идет к ней, она найдет ее сама. Даже в темноте.

Десять шагов по узенькому коридору — поворот, еще два шага — поворот. Толкнуть дверь.

Ноги скользят по полу, измазанному в чем-то липком.

— Мама, — требовательно говорит Элен. — Я пи...

У мамы странно вывернута и запрокинута голова, и сколько Элен ее ни зовет, она не отзывается, будто спит, хотя глаза у нее открыты. Папа почему-то тоже лежит на полу лицом вниз, не обращая на Элен никакого внимания — наверное, очень устал. Но ведь так нельзя, на полу холодно и можно простудиться!

Элен тормошит маму, тормошит папу... и руки ее обволакивает чем-то липким.

Наверное, это туман. Тот самый серый туман.

Его вызвали куклы, чтобы оставить Элен одну, как и обещали.

* * *

Засыпать слишком страшно, поэтому Элен заводит будильник.

Он звенит один раз.

И еще.

Будильник звенит в третий раз.

Все правильно — он и должен звенеть каждые два часа. Чтобы медлительные куклы не успели забрать Элен.

* * *

Элен просыпается.

И еще раз.

И еще.

* * *

Элен не просыпается.

Элен закрывает глаза, игнорируя пронзительные трели.

Открывает она их в своей комнате, крепко сжимая пластиковое запястье куклы, улыбающейся ей пильчатыми зубами; такая улыбка смотрится дико на доброй ежиной мордочке.

Стены дрожат, и ветер воет: «С возвращением, Элли! Мы летим! Летим, Элли!»

Оглушительно визжат стекла — тишины нет и в помине. А может, это визжит сама Элен — так, что уши закладывает.

Пути назад нет.

* * *

Страшно делать первый шаг в серый туман: липкий, похожий на ужасно плотную паутину, такую, что отдельных нитей и не различить.

Но шагать приходится — и почти мгновенно из серой хмари возникают силуэты.

Держась за руки, они сплетаются в гигантский круг, плавно качающийся из стороны в сторону.

Присмотревшись, Элен обнаруживает, что это все те же куклы с плавно двигающимися, будто что-то пережевывающими, челюстями на шарнирах и стеклянными глазами.

Куклы запрокидывают головы, и туман оседает на их огромных стеклянных глазах, медленно стекая по щекам.

«Так куклы притворяются, что плачут», — догадывается Элен.

— Ты вернулась, — шепот кукол звучен, тысячеголос и отдает чем-то механическим. — Вернулась к нам.

Круг гипнотически покачивается, смыкается — и вот уже можно рассмотреть коронованного льва с глазами из зеленого стекла... куклу с заплаткой на груди... бесформенную, будто вылепленную из пластилина соломенную куклу с намалеванным улыбающимся лицом... сотни кукол, кружащихся, плачущих оседающим каплями на глаза туманом и зовущих ее к себе.

«Это мне снится, — убеждает себя Элен. — Снится, снится».

Но сны не бывают такими реальными.

Куклы подходят все ближе и ближе; разомкнув идеально ровный круг, они образуют некое подобие извилистого коридора, и ей ничего не остается, кроме как двинуться вперед.

Кукла-старушка касается ее плеча.

Элен оборачивается.

Челюсть куклы плавно опускается вниз, и из отверстия льется плавная, будто записанная на магнитофон речь:

— Все дети хотят попасть в сказку, не так ли?

И она поводит рукой, заставив туман колыхнуться, явно имея в виду под «сказкой» то, что творится вокруг.

Элен молчит. Безумные говорящие куклы, кружащие в тумане, — сказка?

— А некоторые — из нее сбежать, — продолжает старушка. — Как сбежала ты. В ад, который вы, глупцы, называете реальностью. Сбежала давно... Не веришь?

Элен вскидывает голову, но не успевает произнести ни слова.

— Всякая сказка имеет начало и конец. И мы проживаем ее заново, снова и снова, тысячу раз — сквозь великолепные приключения к счастливому финалу, снова и снова. Это рай, Элли! Рай, наполненный счастьем знать свою судьбу, проживать ее снова и снова всякий раз, когда кто-то откроет нашу книгу!

Но как кукла ни старается добавить в голос эмоций, слова звучат вытерто и бесстрастно.

— Рай! Рай! — вторят ей другие куклы. — Ты вернулась в рай!

— А ты не хотела счастья. Совсем-совсем не хотела и предпочла ад, где нет чудес. Где не будет счастливого финала. Никогда.

— Никогда, — откликаются куклы, и их мерные голоса звучат певучей музыкой из сотни шкатулок. — Никогда, но мы спасли тебя. Спасли. И ты нас спасешь, Элли. Потому что без тебя мы — просто куклы. Мы не можем быть живыми, когда кто-то уходит, Элли. Когда ты ушла, мы не смогли.

Но теперь все изменится.

Когда ты отдашь нам смелость, Элли.

Когда ты отдашь нам сердце, Элли.

Когда ты отдашь нам разум, Элли.

Когда ты отдашь нам жизнь.

Мы будем свободными, как ты, что сумела уйти из рая в ад и вернуться обратно.

«Нет! — хочется крикнуть Элен. — Неправда. Это просто глупый сон».

— Нет никакого рая и ада, — выдавливает она слова из сжавшегося горла. — Я просто обезумела. Я просто сошла с ума.

Куклы смотрят на нее завороженно. Стеклянные глаза мутно поблескивают влагой.

И Элен продолжает более уверенно:

— Нет, ничего нет, все внутри моей головы! Я сама себе и рай, и ад, я могу выбирать!

Когда смеется кукла, это страшно, потому что в ее смехе нет жизни. Когда смеется тысяча кукол...

Их смех сливается и становится похожим на шелест волн.

— Ты не можешь выбирать, — ласково говорит старушка, старательно вытянув мордочку в улыбку, — ты такая же, как мы, просто притворяешься. Нельзя безнаказанно выбирать ад, и ты это знаешь.

С этими словами она резко дергает Элен за руку, вытягивая ее перед собой.

А затем неуловимо быстрым движением проводит по коже острым лезвием.

Элен зажмуривается.

Боли нет.

Потока крови, хлещущей из раны, она не ощущает.

Элли открывает глаза.

Под разошедшейся тряпичной оболочкой матово поблескивает пластик.

* * *

На улице дождь. Скучный, серый, барабанящий по таким же серым зонтам.

Все вокруг — асфальтово-серое, как будто дорога красит в свой цвет все, что ее касается.

По дороге, среди зонтичного благоразумия, шагает странная женщина в ярко-желтом платье. Насквозь промокшая — мокрая ткань явственно обрисовывает болезненную худобу ее тела.

К ней жмется упитанный щенок. Кажется, что хозяйка забыла о себе, но не о нем — черная шерстка его глянцево лоснится.

Щенок знает дорогу домой. Он уверенно тянет хозяйку по знакомому маршруту, а она, не видя и не слыша ничего вокруг, следует за ним.

Ее ярко-желтое платье даже серая дорога не в силах обесцветить. Быть может, оттого, что женщина знает: под ногами у нее не серый асфальт.

А яркий желтый кирпич.

Песик скулит. Ему непременно нужно отвести хозяйку домой. А она, глупая, остановилась перед какой-то незнакомой девочкой и спрашивает:

— Как тебя зовут?

— Энни, — доверчиво откликается та и тянется погладить Тотошку. Тот скалит зубы: «Уходи, беги, пока не поздно!»

— Тебе никогда не казалось, что сейчас ты не на своем месте?

— Что, простите? — Энни слишком занята песиком — очень уж он хорошенький. Только неласковый.

— Ты не хочешь вернуться в сказку, Энни? Позволь, я покажу тебе, — глухо говорит хозяйка.

Солнце раскалывается и вспыхивает тысячей холодных искорок на лезвии ножа.

* * *

Чарли Блек часто приходит в дом скорби, хотя мрачные детины в белых халатах давно уже косятся на него, и не неприязненно, а как-то уж слишком... профессионально.

Тем не менее он снова здесь.

Это до боли бессмысленно. Совершенно бессмысленно. Абсолютно бессмысленно — до скрежета зубов.

Он не успел спасти Энни. Он подбежал слишком поздно — думал, девочка просто заигралась.

— Теперь она будет куклой вместо меня! Куклой — пластиковой, дурацкой, — смеялась тогда Элен. — А я буду вместо нее.

Вместо Энни.

Элен до сих пор зовет его дядюшкой. И улыбается.

А Чарли приносит ей подарки. Конечно, как же иначе?

Каждый раз — новая кукла для любимой племянницы.

Иногда она даже радуется им. Но чаще — заливается слезами и забивается в угол от страха.

Но и радуется, радуется тоже! Ведь Энни так любила кукол, а Элен теперь — вместо нее: с сотней кукольных друзей и любимым дядюшкой Чарли.

* * *

— Чарли, ты нужен нам. Возвращайся, Чарли. Возвращайся в сказку!

Голоса кукол звучат так мелодично, словно играет музыкальная шкатулка.

Они должны собрать их всех — всех героев старой книжки — в своем прекрасном Раю.

Чарли видит Элли и Энни.

Они встречают его одинаковыми улыбками, будто сестры.

Чарли делает шаг в серый, паутинный туман.