Метод Мальсибера, или О парадоксальном влиянии контекста на репутацию (джен)

— Привет, — сказал Мальсибер, кидая свою сумку на парту рядом с Мэри МакДональд и сам падая рядом. — Скажи мне, прекрасная дева, от чего глаза твои теперь всегда красны, а платки все мокры? — весело спросил он.

В классе, кроме них, пока никого не было — пятикурсники ещё не успели вернуться с обеда, да и выбравших древние руны в качестве одного из обязательных факультативов в их параллели было немного. Мальсибер бы ни за что сюда не пошёл — но минимум из двух новых предметов взять было нужно, и он выбрал тот, куда ходили оба его друга, и Снейп, и Эйвери, у которых, при необходимости, можно было… проконсультироваться, как он это называл. Да и выбор у него, скажем прямо, оказался не слишком велик: не маггловедение же ему было брать! Нумерология навевала на него тоску, прорицания — сон, оставались лишь руны да уход за магическими существами, который ему даже нравился: животных Ойген всегда любил и прекрасно умел с ними договариваться, да и с профессором Кеттлберном они мгновенно нашли общий язык (Снейп язвил, что два лишённых чувства самосохранения человека, конечно же, не могли не спеться — вот только школу жалко до боли, шансов устоять перед подобным тандемом у нее практически нет). Ни Снейпа, ни Эйвери на Уходе, конечно же, не было, зато там присутствовал весь гриффиндорский квартет («Вот и тебе там самое место, — прокомментировал сей факт Северус ещё в начале третьего курса, — как раз по интеллекту подходишь»), что, вкупе с методами преподавания профессора и глубокой взаимной симпатией между означенными учениками и Мальсибером время от времени приводило к самым интересным и непредсказуемым результатам.

А вот на рунах всегда было тихо — и предмет непростой, и преподаватель, хотя и молодая, но, как шутил Мальсибер, до зубовной тоски серьёзная профессор Бабблинг, не поощряла шуток вне изучаемых в данный момент вопросов. Именно на этих парах Ойген и Мэри сдружились — по его версии, сперва потому, что успевали хуже всех (хотя и имели оба «Выше ожидаемого», но эти оценки были единственными подобными в их группе — все остальные получали стабильное «Превосходно», причём вовсе не из-за снисходительности профессора), ну а потом уже просто обнаружив некоторые общие интересы. Мэри — симпатичная пухленькая девочка с замечательными, на его взгляд, веснушками на переносице, тёмно-русыми коротко стриженными волосами и яркими орехового цвета глазами — ему нравилась своим мягким ровным характером, лёгким отношением к жизни и чувством юмора, и такая мелочь, как то, что училась она «на вражеском» факультете, его не смущала в данном случае совершенно. На остальных уроках Мэри сидела с Эванс — за которой, по его мнению, все эти годы весьма бессмысленно и бездарно бегал зачем-то Снейп — но Руны Эванс не посещала, а кроме Мэри гриффиндорцев здесь было совсем немного, разве что Люпин с этим своим пухлым приятелем Петтигрю на задней парте, и еще одна девочка со своим братом с Райвенкло. Поначалу Мэри сидела одна, пока Мальсибер, скучая, к ней не присоединился. Было это в конце сентября их третьего курса, и с тех пор так и пошло — они иногда и задания делали вместе, а то и делились друг с другом списанным (чаще, впрочем, это делал Мальсибер, потому что Мэри списывать руны было, в общем-то, не у кого, а у него было целых два друга, ни один из которых никогда не мог в подобных просьбах ему отказать).

— Ни от чего, — отвернулась от него Мэри.

Ойген, во-первых, удивился: отвечать подобным образом, было на нее совсем не похоже, и, во-вторых, ощутил тот азарт, что обычно охватывал его при таких неоднозначных отказах.

— Ни от чего не плачут целыми днями, — сказал он серьёзно. — Расскажи — вдруг я сумею помочь?

— Не сумеешь, — горько вздохнула она. — Ещё и высмеешь. И правильно, — добавила она зло. — Потому что я — безвольная дура, и так мне и надо.

— Ты влюбилась? — мгновенно спросил он, постаравшись сделать это, по возможности, мягко и даже ласково.

— Почему сразу влюбилась? — завелась она вдруг. — Почему если девушка плачет — то непременно из-за несчастной любви? Что, других поводов для огорчения у человека вообще быть не может? — она развернулась к нему, уперев руки в бока и сверкая своими светло-карими глазами.

— Может, может, — он даже руки поднял, сдаваясь. — Я просто предположил. Был не прав, готов искупить…

В этот момент в класс вошли Снейп с Эйвери, бурно обсуждавшие что-то, судя по терминам, тематическое, и Мэри только вздохнула и потянулась к своей сумке за учебниками.

— Я не отстану, — предупредил её Ойген, тоже доставая свои. — После уроков в нашем классе — придёшь?

— Не знаю, — насупившись, отозвалась она. — Это не твоё дело, вообще-то.

— Я не буду смеяться, я обещаю, — искренне сказал он. — Ну и вдруг вправду смогу помочь? Мне не нравится, что ты плачешь всё время, — он хотел добавить что-нибудь вроде «я сам, глядя на тебя, скоро начну плакать» или, ещё хуже, «ты осунулась и вообще выглядишь как будто у тебя вечный насморк», но вовремя одумался. Не стоит так шутить с девочками — это он к своим пятнадцати годам усвоил достаточно прочно.

— Хочу — и плачу, — пробурчала она, впрочем, кажется, слегка улыбнувшись.

— Так я не буду мешать, — подхватил он. — Мне бы только узнать, почему. Интересно же.

Она фыркнула и рассмеялась, он подхватил — и тут раздался звонок, в класс вошла профессор Бабблинг, а за ней — остальные студенты, и урок начался.

…В класс, где они обычно встречались, Мэри всё же пришла. Мальсибер её уже ждал — трансфигурировав две парты в пару кресел, обитых почему-то чёрным бархатом, которые и разглядывал слегка озадаченно.

— Вообще, оформление планировалось повеселее, — сообщил он вошедшей девушке, — но что-то пошло не так… и я теперь опасаюсь на них садится — может, я ошибся не только с цветом, — он задумчиво запустил пальцы в свои черные волосы, рассеянно пропуская длинные пряди меж ними.

— А я не боюсь, — сказала Мэри решительно и уселась в одно. — Отличное кресло, — похвалила она. — Очень удобное.

— Н-да? — проговорил он с сомнением — но всё же сел в соседнее и, повернувшись к ней, спросил: — Ну? Я весь внимание. Что стряслось?

— Тебе это покажется глупым, — вздохнула она. — И я сама это знаю. Но от этого почему-то совершенно не легче.

— А я не Снейп и не Эйвери, — пожал он плечами, — по мне хоть умно, хоть глупо — главное, что ты расстраиваешься. Давай рассказывай — и будем думать, что делать.

— Ты красивый, — сказала она грустно. — Тебе не понять.

— Я попробую, — неожиданно не стал он шутить. — Правда. Мэри, ну расскажи мне.

— Расскажу, раз пришла, — кивнула она. — Но если ты засмеёшься — или я пойму, что тебе смешно — я с тобой вообще больше никогда ни о чём личном разговаривать не буду! — предупредила она.

— Вряд ли меня рассмешит то, от чего тебе плохо, — подумав, проговорил он. — Даже если ты скажешь, что влюбилась в нашего лесника.

— Да лучше б так, честное слово! — воскликнула Мэри с непонятной досадой, пристально глядя на Ойгена — но в его чёрных глазах сейчас не было и тени улыбки. — Ладно, — повторила она — и, наконец, перешла к делу. — Ну посмотри на меня. Внимательно посмотри! Что ты… кого ты видишь? Опиши мне!

— Девушку, — он действительно оглядел её очень внимательно. — Симпатичную…

— … и толстую! — перебила она. — Ойген, ну посмотри на меня не как друг, а как… мужчина! Я — толстая! Не жирная, правда, — добавила она очень разумно, — но толстая! И самое обидное — ну погляди на меня, я ведь могла бы быть если не хорошенькой, то наверняка симпатичной, если бы похудела — и да, да, мне нравится… кое-кто, и ничего в этом нет смешного! — воскликнула она нервно, внимательно глядя, не смеётся ли Ойген. Но он и не думал смеяться — глядел на неё очень серьёзно и только тихо кивнул в ответ. — Во мне нет ничего особенно примечательного, — добавила она горько, — я даже волосы не могу отрастить, чтобы овал лица сузить, потому что они у меня жидкие и некрасивые! А короткая стрижка мне сейчас совсем не идёт… И не смей спорить! — потребовала она категорично.

Он поднял руки, словно сдаваясь — любимый его жест, долженствующий сообщить собеседнику, что он никоим образом не намерен с ним спорить и вообще находится на его стороне.

— Вот и не спорь, — повторила она, складывая на груди руки. — Во мне фунтов тридцать лишнего веса! Если не больше. И я ничего не могу сделать — ничего! Я стараюсь есть меньше, хотя бы не ужинать — но меня хватает на день или два, а потом я срываюсь, и всё становится ещё хуже… и да, у меня не хватает сил съедать один кусочек курицы, когда все вокруг едят ещё и картошку и пироги с почками… я даже уже зелья какие-нибудь искала, но они все или очень сложные, или не продаются несовершеннолетним… а заклинаний я не нашла — таких, чтобы раз — и просто не хочешь есть. И ладно — вот теперь, если хочешь, можешь надо мною смеяться, — она с шумом выдохнула и взглянула на него очень воинственно.

Однако Мальсибер сейчас вовсе не выглядел так, будто с трудом сдерживает смех: он смотрел на Мэри очень серьёзно и как-то задумчиво. А потом проговорил медленно:

— На самом деле, я знаю одно подходящее заклинание.

— Ты знаешь нужное заклинание? — недоверчиво переспросила она. — Откуда?

— Знаю — и всё, — сказал он, становясь с каждой секундой всё задумчивее.

— И научишь меня? — помолчав, спросила она.

— Нет, — покачал он головой — и, слегка улыбнувшись, пояснил в ответ на её возмущённый, обиженный и разочарованный взгляд: — Я не могу — раз, и это бессмысленно — два. Потому что ты не сможешь наложить его сама на себя — по-моему, это вообще невозможно. Хотя, может… не знаю, — он снова качнул головой.

Глубокая задумчивость, в которой он сейчас пребывал, была ему столь несвойственна, что Мэри даже слегка занервничала:

— А ты его на меня наложить можешь?

— Могу, — кивнул он, барабаня указательным и средним пальцами правой руки по своим губам.

— Но не хочешь, да? Или что? — не выдержала она. — Что с тобой, Ойген?

— Я думаю, — он опять слегка улыбнулся. — Не мешай. Мне это не очень привычно.

Последнюю фразу он произнёс тем же задумчивым и серьёзным тоном, что и несколько предыдущих, и Мэри не сразу опознала в ней шутку, и лишь когда он поднял на неё свои смеющиеся глаза, расхохоталась.

— В общем, я всё решил и придумал, — решительно сказал он. — Я знаю, что делать, и могу помочь. Но есть одна маленькая проблема.

— Какая? — радостно спросила она и предупредила: — Я тебя сейчас расцелую, если не скажешь немедленно!

— Это угроза или обещание? — рассмеялся он. — Я вовсе не против твоих поцелуев… а проблема в том, что заклятие это — Непростительное.

— Что? — она даже побледнела и широко распахнула глаза. — Ты хочешь меня… пытать? Чтобы я навсегда…

Он расхохотался — до слёз, утирая их тыльной стороной рук и мотая головой:

— Мэри! Непростительных три! Почему, ну почему все сразу вспоминают о Круцио?! Я в жизни его не пробовал применять!

— Ты умеешь накладывать Империо? — недоверчиво спросила она.

— Ну не Аваду же, — продолжая смеяться, ответил он. — Империо, да. Я умею.

— Откуда? — прошептала она, глядя на него округлившимся от изумления глазами.

— Оттуда… какая тебе разница? Это… секрет, в общем. А я — страшный чёрный маг, — весело сказал он. — Так же про меня говорит твоя Эванс?

— Лили просто не знает тебя, — тут же заступилась за подругу Мэри. — Я говорила ей, что ты не такой, но она…

— Да пусть считает, — махнул он рукой, — какая мне разница? Она, вслед за вашими Блэком и Поттером, вообще всех слизеринцев считает тёмными магами. Ладно, — он потёр руки. — Ну? Что скажешь на моё предложение? — спросил он с азартом.

На самом деле, Ойгену ещё ни разу не доводилось накладывать Империо на постороннего человека. Дома он регулярно тренировался на родителях, прежде всего, на отце, у них с ним даже игра такая была, но с другими, даже с самыми близкими друзьями, делать это Мальсибер-старший сыну категорически запретил. И тот до этого момента даже и не пытался, понимая прекрасно, чем ему может это грозить… но как было удержаться сейчас, когда ситуация была словно бы создана для Империо, и когда разом можно было и опробовать своё мастерство — и помочь подруге. Он был вполне уверен в себе — да и не в чем, на самом-то деле, было тут ошибиться. Ну что в этом заклинании можно сделать неправильно? Ничего! В крайнем случае, оно попросту или не получится сразу — или спадёт со временем. В любом случае, никакой катастрофы не будет.

— А чем тут поможет Империо? — осторожно спросила Мэри. — Ты запретишь мне есть вечером?

— Нет, — улыбнулся он. — Это будет тебе тяжело… и вообще не то. Ты увидишь — а если тебе не понравится, я сниму его по первому твоему слову. Ты просто не будешь чувствовать голода, — подумав немного, всё-таки объяснил он. — Тебе не будет хотеться есть… то есть ты сможешь есть столько, сколько захочешь — ну потому что нельзя же совсем без еды, ты ведь понимаешь?

— Конечно, я понимаю, — кивнула она и сказала с лихорадочным блеском в глазах: — Я совсем-совсем расхочу есть?

— Совсем, — кивнул он. — Ты не будешь чувствовать отвращения и вполне сможешь есть — ну, как обычно бывает, когда мы сыты, но не объелись. Вот — ты просто будешь чувствовать себя сытой. Всегда.

— Ойген, — прошептала она, молитвенно складывая руки. — Если ты сделаешь это — проси у меня чего хочешь! Вообще что угодно — я всё сделаю!

— Э-э-э, — протянул он, забавно почесав в затылке. — Вот я даже не знаю, что попросить у тебя… самое очевидное как-то обидно получать таким прозаическим образом… а остальное я у тебя и так попросить могу, — шутливо ответил он — и, посерьёзнев, спросил: — Ну так как? Ты рискнёшь?

— А как долго оно будет держаться? — тоже серьёзно спросила она.

— Не знаю… по идее, если ты не будешь сопротивляться, то сколько угодно, наверное, — не очень уверенно проговорил он. — Но ты же это почувствуешь — и можно будет повторить, если захочешь. Только, Мэри, — он посмотрел ей в глаза. — Ты понимаешь же, что этого никому и никогда нельзя рассказывать. Вообще никому. Даже Эванс.

— Я понимаю, — тихо сказала она. — Я знаю, что за одно только использование Непростительных навсегда отправляют в Азкабан. Хотя теперь я думаю, что это как-то не совсем правильно… я просто не думала никогда, что их можно и вот так использовать…

— Можно, — кивнул он и, не удержавшись, добавил: — Империо же целители придумали. Во всяком случае, многие так считают. Это потом оно Непростительным стало… так ведь не всегда было. Ты обещаешь мне, что никогда никому не расскажешь? Даже лет через сто?

— Обещаю, — серьёзно и даже торжественно кивнула она. — Я могу дать непреложный обет, если хочешь.

— Каким образом? — улыбнулся он чуть насмешливо. — Для него нужен же кто-нибудь третий — и в чём тогда смысл?

— Можно кого-нибудь из твоих друзей попросить, — сказала она. — Снейпа или Эйвери, например.

— Ну да — и навсегда дать им в руки такой козырь против меня? Я их очень люблю, конечно, и всё такое… но давай я тебе лучше просто так поверю, — решительно проговорил Ойген, доставая свою красивую палочку красного дерева.

— Я никому не скажу, — повторила Мэри. — Никогда. Клянусь, — она задумалась — и он её перебил:

— Всё, достаточно. А то придумаешь сейчас что-нибудь — а потом… мало ли, — осторожно проговорил он. — Так, — он глубоко вздохнул. — Не бойся, — попросил он, поднимая палочку — Мэри замерла и вцепилась своими пухлыми пальчиками с длинными, аккуратной формы ногтями, покрытыми прозрачным лаком, в подлокотники. — Ты вообще ничего не должна почувствовать… я надеюсь. Ты мне веришь? — вдруг спросил он, опуская палочку. — Веришь, что я ничего, кроме того, о чём мы договорились, не внушу тебе и, тем более, не стану заставлять что-нибудь делать?

— Верю, — искренне кивнула она. — Я же знаю тебя. Ну, давай, — она глубоко-глубоко вдохнула.

— Хорошо, — даже не попытался он пошутить, как обычно. Потом поднял палочку — и опять опустил. — Слушай… наверное, это не самая лучшая мысль — делать это прямо в школе. Кто его знает — вдруг подобные вещи как-то фиксируются.

— А правда, — расстроенно согласилась Мэри. — Но как же тогда… ждать каникул? Или хотя бы похода в Хогсмид?

— Зачем ждать? — удивился Ойген, пряча палочку и вставая. — Сейчас даже двери ещё не закрыты — идём во двор, и я знаю, как незаметно уйти оттуда в запретный лес. Только предлагаю одеться сначала — всё-таки уже октябрь.

…Осень расцветила Запретный лес багрянцем и золотом, сделав его почти гриффиндорским, как пошутил Ойген, пока они шли по едва заметной тропинке, а листья всех оттенков жёлтого, оранжевого и красного, медленно кружась, падали им на плечи и головы.

— В твою честь, не иначе, — проговорил он, беря нервничающую Мэри за руку в вязаной полосатой перчатке своей, затянутой в тонкую кожу. — Не бойся — здесь днём вполне безопасно, я сто раз тут бывал. Надо отойти немного подальше — не хочется мне рисковать.

— Я понимаю, — кивнула она, сжимая его руку и нервно оглядываясь.

— Ты никогда не была здесь? — удивился он. — Нас водят на уроках по уходу… тут здорово — я тебе покажу. А днём — так вообще безопасно, — повторил он.

— Вечер уже, — возразила она, глядя в затянутое низкими тёмными тучами осеннее небо. — Стемнеет скоро…

— Стемнеет ещё часа через полтора, — возразил он. — Мы сто раз всё успеем.

— Спасибо тебе, — проговорила она, останавливаясь и заглядывая ему в глаза. — Ты так рискуешь из-за меня…

— Так мне интересно же, — улыбнулся он, сбивая неуместный, по его мнению, пафос. — Буду потом ходить и гордиться, что сумел помочь тебе — а никто и не знает, — он подмигнул ей и повёл дальше.

Наконец, они дошли до небольшой поляны, очень хорошо знакомой Мальсиберу — ибо Мэри была далеко не первой, кого он сюда приводил, хотя все предыдущие его спутницы обычно бывали здесь с несколько иной целью.

— Садись, — кивнул он на поваленное дерево. Сел с ней рядом, взял её руки в свои, сжал — и спросил: — Ну что? Ты готова?

— Да! — кивнула она, кивнув так энергично, что полосатый, составляющий с перчаткам единый ансамбль, берет сдвинулся ей на лоб.

— Отлично. Итак, — он вытащил палочку и навёл её на Мэри. — Империо.

Ничего не произошло — в том смысле, что из палочки не вырвалось никакого луча, не раздалось ни звука, и вообще девушка не ощутила вообще ничего, даже какого-нибудь лёгкого дуновения ветра.

— И как? — помолчав, не выдержала она. — Получилось?

— Я думаю, да, — очень довольно ответил Ойген, пряча палочку. — Вот сегодня за ужином и узнаем. Я, кстати, проголодался… будешь? — он достал из кармана носовой платок с завернутым в него печеньем и, развернув, протянул ей.

Её любимое — ванильное с шоколадной крошкой.

— Не-ет, — удивлённо протянула Мэри, прислушиваясь к своим ощущениям. — Нет! — возбуждённо воскликнула она. — Нет!!! Ойген, я совсем его не хочу — мне просто не хочется, и всё! А-а-а! — закричала она от переполняющего её восторга — и кинулась на шею к нему, радостно и немного смущённо смеющемуся. — Ты чудо! — задыхаясь от чувств, проговорила она, расцеловав его в обе щёки. — Ты самый лучший и потрясающий друг на свете!

— Да, — очень довольно кивнул он, тоже её обнимая. — Я такой, — он откусил кусок печенья и, жуя, уточнил у неё: — Точно не хочешь?

— Нет! — счастливо закричала она, захлопав в ладоши. — Ни капельки!

… Они вернулись ещё засветло — Мэри буквально прыгала от радости рядом с невероятно довольным Мальсибером, и это, конечно же, не могло остаться незамеченным ни её, ни его друзьями. Однако если последним это было, в общем-то, безразлично — да и к виду Ойгена рядом с какой-нибудь девочкой все слизеринцы уже привыкли — то Мэри за подобным прежде замечена не была, а потому, едва вернувшись в гостиную, была подвергнута прямо-таки допросу со стороны Лили Эванс.

И что она должна была ей сказать?

Пришлось краснеть, прятать в глаза и не очень успешно врать, что Лили всё неправильно поняла и истолковала, а они просто столкнулись, когда возвращались — она не знает, откуда шёл он, а она лично шла от озера, ну и он, конечно же, прицепился к ней как слизеринский староста.

— И тебя это так восхитило, что ты до сих пор от радости светишься? — насмешливо уточнила Лили. — Мэри, я тебе, конечно, не сестра и не мать, но должна тебя предупредить — была бы ты с этим Мальсибером осторожнее. Он очень опасный и неприятный человек.

— Да мне всё равно, какой он человек, — пожала плечами Мэри, думая только о том, что скоро ужин — и что получится ли ограничиться только чаем и, допустим, одним бутербродом? Ну, пусть даже двумя.

— Ох, Мэри-Мэри, — вздохнула Эванс, совершенно однозначно истолковав её рассеянный взгляд. — Пожалуйста, только не позволяй ему тебя обижать. И не верь ничему, что он говорит. Ты знаешь, кто его отец?

— Понятия не имею, — честно ответила Мэри — вот уж что её никогда не интересовало, так это семейная история Мальсиберов.

— А зря! Мэри, говорят, что он — Пожиратель смерти! И твой Мальсибер собирается…

— Он не мой! — перебила её Мэри. — Ты всё напридумывала, — вздохнула она, беря подругу под руку. — Идём лучше ужинать. Глупости всё это — мне никакой Мальсибер вовсе не нужен!

За ужином Мэри, без всяких проблем сумевшая ограничиться чаем и одним-единственным кусочком жареной куриной грудки, выглядела такой счастливой, что Лили только вздыхала, глядя на подругу, и укоризненно качала головой — а та не замечала ничего и только переглядывалась с Ойгеном, который, конечно же, тоже не мог удержаться от того, чтобы, сев лицом к гриффиндорскому столу, не следить пристально за объектом своего воздействия и не радоваться вместе с ней. После ужина девушка подбежала к нему прямо у входа в Большой зал и, восторженно схватив за руки, прошептала, глядя на него сияющими от счастья глазами:

— Сработало! Ойген, у нас получилось! Я вообще не голодная, совсем-совсем! — она стиснула его руки и прижала к своей груди. — Я тебя обожаю, — горячо прошептала она, не заметив прошедшую в этот момент мимо Эванс, которая, увидев их и, по всей видимости, услышав её слова, притормозила — и услышала следующее: — Ты потрясающий! Самый лучший на свете — я что хочешь для тебя сделаю!

Вздохнув и неприязненно поглядев на выглядящего самодовольным до неприличия Мальсибера, Лили поджала губы и быстро зашагала в гостиную, решив этим же вечером ещё раз поговорить со своей подругой. Она понимала, конечно, что каждый может влюбиться, и тут уж не угадаешь, в кого — но нельзя же настолько терять собственное достоинство! У него же в глазах только собственное отражение — напыщенное и кричащее «посмотрите, какой я прекрасный»! Ох, Мэри, Мэри… она укоризненно покачала головой и, встряхнув своими прекрасными тёмно-рыжими волосами, устроилась с учебником Трансфигурации в одном из кресел, так, чтобы видеть вход и не пропустить возвращение подруги.

— Ты, главное, не говори никому, — понизив голос, проговорил тем временем Ойген. — И прекрати на меня так смотреть — а то все решат, что у нас роман, и ваша буйная четвёрка объявит охоту за бедной моей головой, а моя нынешняя девушка повыдергает мне все волосы, — пошутил он, радостно и гордо на неё глядя.

— Прости, пожалуйста, — она отпустила его руки и прижала пальцы ко рту. — Я совсем не подумала, что твоя девушка может не так всё это понять…

— Может, — кивнул он. — И непременно поймёт… а мне не хочется с ней ругаться. Хотя оно того стоит, конечно, — признал он. — По-моему, вышло просто отлично.

— Ты гений, — счастливо кивнула Мэри. — И правда — если я могу что-нибудь для тебя сделать…

— Для меня — вряд ли… а вот… слушай, — он взял её под локоть и заговорил, заговорщически ей улыбаясь, — а вот поговорила бы ты с Эванс про Снейпа? А то они в последнее время, мне кажется, как-то очень уж нехорошо стали общаться — а он всё же мой друг, мне неприятно. Поговоришь?

— Конечно, — кивнула она. — Я их помирю, обязательно! — горячо пообещала она. — Я смогу, вот увидишь!

— Ну вот и договорились, — он улыбнулся. — И я пошёл, иначе быть мне битым сегодня же, — он подмигнул, отпустил её локоть и, помахав рукой, быстро ушёл куда-то в направлении то ли библиотеки, то ли Астрономической башни.

* * *

Лили Эванс несколько раз пыталась серьёзно поговорить о сложившейся ситуации со своей подругой — но все её попытки разбивались о смех Мэри:

— Лили, я клянусь тебе — ни в кого я не влюблена! Уж в Мальсибера — точно, — совершенно искренне говорила та, качая головой и смеясь. — Мы с ним просто друзья — как вы с Северусом.

Сравнение, однако, она подобрала очень уж неудачное — Лили только нахмурилась, потому что в этом году их детская дружба со Снейпом давала всё больше и больше трещин, однако откуда же было Мэри об этом знать…

— Я не знаю уже, друзья мы с ним или нет, — вздохнула Эванс. — Мне кажется, он чем дальше — тем больше увлекается тёмной магией, и мне это совсем не нравится. И вечно отирается вокруг Эйвери и Мальсибера — а у Эйвери отец один из самых известных сторонников Волдеморта, да и про Мальсибера-старшего говорят то же…

— Не знаю про отца — но Ойген совсем не злой, — возразила Мэри. — Я же знаю его, мы с ним вместе на Руны ходим… Он, знаешь, как Поттер — ведёт себя иногда по-дурацки, но…

— Вот именно, — сморщила нос Лили. — Как Поттер — только этот-то хотя бы просто придурок, а Мальсибер тёмную магию практикует, все говорят… и посмотри, кто лучше всех успевает на Защите — мне иногда кажется, он про тёмную магию знает больше преподавателя!

Мэри хотела было ответить, что ровно то же самое можно сказать, например, про Блэка или того же Эйвери, да и Снейп, кажется, недалеко от них отставал — но прикусила язык, понимая, что в данном случае сравнение будет явно не к месту.

Да и не видела она особенного смысла спорить с подругой. Переубедить её она всё равно не смогла бы — но главное, Мэри вообще сейчас не хотелось ни с кем ни ругаться, ни спорить, потому что в этот момент она была полностью, абсолютно счастлива — ибо Империо Мальсибера прекрасно работало, и девушка с лёгкостью обходилась одним яблоком на завтрак, чаем и одним маленьким пирожком с капустой на обед и чаем же и парой маленьких кусочков курицы на ужин, хотя вспоминать о том, что их нужно съесть, становилось всё сложней и сложней, так как голод о себе не напомнил ни разу. И такая диета давала свои плоды — очень заметные плоды, надо сказать: одежда уже заметно болталась на ней, и Мэри с удовольствием каждое утро подгоняла её чарами по фигуре. А уж когда явно велики стали не только блузки, но и трусы, и даже, как ни удивительно, туфли, девушка почувствовала себя на вершине блаженства.

Единственное, что несколько озадачивало Мэри — это её собственные ощущения. Сразу же после наложения заклинания она прочитала всё, что смогла раздобыть в библиотеке об Империо — и недоумённо спросила Ойгена через пару дней:

— Всё замечательно, и я безмерно благодарна тебе — но я не понимаю… можно тебя спросить?

— Ну попробуй, — улыбнулся он.

— Я почитала про Империо… что нашла, — добавила она быстро. — Но то, что я чувствую… оно же вовсе не как в учебнике. Нет никакой эйфории, и вообще я особенно разницы с обычным своим состоянием не замечаю… почему так?

— Тебе результат нужен, или чтоб «как в учебнике»? — улыбнулся он несколько раздражённо.

— Нет, результат, конечно, — торопливо сказала она, — но я просто…

— Могу снять, если хочешь, — пожал он плечами.

— Нет! — испуганно воскликнула Мэри. — Ойген, прости, пожалуйста, если я обидела тебя… я просто…

— Ты не обидела, — удивился он. — Ну да, это действительно совсем не как в учебнике. Это важно?

— Нет! — помотала она головой.

— Тогда не задавай больше вопросов, — попросил он.

Она и не задавала.

И совсем не обращала внимания ни на то, что кожа стала сохнуть сильней обычного — она винила холодный осенний ветер и жаркий камин, а руки просто мазала теперь кремом несколько раз в день, губы же, которые тоже почему-то начали шелушиться и трескаться, всё время покрывала специальным маслом. Паре сломанных ногтей она тоже не придала значения — надо просто быть осторожней, а форму всегда можно поправить магией. Не замечала она, как медленно стали заживать на ней любые царапины, как, впрочем, и того, что ей почему-то теперь всё время хотелось пить… её даже не смущали утренние отёки, которые она приписывала большому количеству выпиваемой ей воды. Просыпаться по утрам ей теперь тоже стало куда тяжелее — но Мэри списывала это на хмурое начало зимы и на то, что на пятом курсе уроки стали особенно трудными, и среди её привычных «выше ожидаемо» всё чаще и чаще стали мелькать «удовлетворительно» — а руку, в которой она держала перо, время от времени начало сводить судорогой, особенно когда она много писала. Её всё сильнее раздражали разговоры о том, что она, вероятно, больна или зачарована, и если поначалу, когда та же Эванс ей говорила, что она доведёт так себя до полного истощения, и что ни один мальчик на свете такого не стоит, Мэри легкомысленно от неё отмахивалась в ответ на первое и искренне соглашаясь со вторым, хотя так и не смогла объяснить подруге, что никакие мальчики к этому не имеют никакого отношения — во всяком случае, в том смысле, который та вкладывала в свои предостережения — то со временем девушка просто начала огрызаться в ответ на любые попытки Лили завести разговоры на эту тему.

Нельзя сказать, чтобы Мальсибер не замечал перемен, которые происходили с его подругой — и тем более было бы неверно утверждать, что они его не тревожили. Однако, попытавшись пару раз заговорить с ней об этом, и получив неожиданно агрессивный отпор, он попросту попытался по-тихому снять с неё наложенное заклятье… и к своему смущению и растерянности понял, что у него ничего не выходит. Он трижды пытался — и когда в третий раз понял, что у него снова не получилось, поймал Мэри сразу после ужина и, затащив её у всех на глазах в первый попавшийся пустой класс, потребовал от неё согласия на то, чтобы снять заклинание.

— Почему?! — возмутилась она. — Всё же здорово… Ойген, я…

— Здорово? — скрывая тревогу за раздражением, спросил он. — Ты себя в зеркало давно видела? Ты же на привидение уже похожа! Хватит, Мэри — это уже не шутки, — серьёзно сказал он, доставая палочку. — Давай хотя бы сделаем паузу, — примирительно попросил он. — Я правда за тебя беспокоюсь.

— Да не надо за меня волноваться! — разозлилась внезапно она, отталкивая его от двери. — Со мной всё в порядке! Ты обещал, что я сама решу, когда это заканчивать — так вот, я…

— Мэри! — горячо перебил он, хватая её за руку. — Ты просто не видишь себя со стороны, что ли… я не понимаю, что с тобой происходит, но я не хочу из-за этого…

— Так ты за себя, оказывается, беспокоишься? — почему-то её сейчас это ужасно обидело. А ведь делал вид, что, как и все, думает только о ней... почему они все такие? Почему им всем хочется, чтобы она оставалась смешной толстенькой девочкой — всем, даже ему! А ещё друг, называется… — Ничего со мною не сделается! — выкрикнула она, распахнув дверь и выбегая в слезах из класса. Он кинулся следом — она, увернувшись от него пару раз, добежала до лестницы и побежала наверх, к гриффиндорской башне, где он никак не мог бы её достать.

— Мэри! — крикнул он, кидаясь следом за ней — кто-то из гриффиндорцев поставил ему подножку, он споткнулся и растянулся посреди коридора, но тут же вскочил и побежал следом за ней, даже не обернувшись на виновника. — Мэри, стой! Это плохо кончится, слышишь? — прокричал он в раздражении и отчаянии — но она даже не обернулась, и он, понимая, что слишком отстал от неё, всё же ринулся следом, прокричав, да так громко, что его, кажется, услышали все вокруг: — Тебе всё равно не сбежать от меня, Мэри!

Она обернулась, остановившись посреди лестницы, и крикнула в ответ, размазывая по лицу слёзы:

— Не смей преследовать меня, слышишь!

— Я?! — от удивления он даже остановился. — Да ты даже не знаешь, что значит преследовать! — насмешливо проговорил он, доставая палочку и пытаясь, по обыкновению, перевести всё в шутку. — Преследовать — это, к примеру…

Он навёл на неё палочку — просто так, ничего больше не делая — но девушка, не дослушав его, развернулась и вновь побежала прочь, чувствуя, как появляется эта раздражающая её отдышка, а сердце колотится всё сильней и сильней — такое в последнее время почему-то случалось всё чаще и чаще. Она попыталась схватиться за перила, но промахнулась, голова у Мэри закружилась внезапно и резко, девушка оступилась — и кубарем покатилась вниз, чудом не сломав себе шею.

И, потеряв сознание, не увидела, конечно же, перепуганное и ошеломлённое лицо Ойгена — и то, с каким выражением глядели на него, так и замершего с палочкой в руке, все вокруг.

Очнулась Мэри в больничном крыле — и, открыв глаза, увидела сидящего на краю её кровати директора, который глядел на неё спокойно и очень внимательно. Мэри не на шутку перепугалась: одно дело отнекиваться и врать однокурснице, пусть и подруге — и совсем другое самому Дамблдору, который, как говорят, умеет читать мысли без каких бы то ни было заклинаний.

— Ну что же ты творишь с собой, Мери, — ласково проговорил он. Мэри зажмурилась и помотала головой, думая только о том, что это она одна во всём виновата и любым способом должна сохранить свою… да нет — вот именно что НЕ свою тайну. — Разве можно так истязать себя. Профессор МакГонагалл написала твоей маме…

— Не надо! — воскликнула Мэри, от ужаса позабыв даже про Империо. Открыв глаза, она села на кровати и умоляюще схватила директора за руки. — Пожалуйста, только не надо маме!

— Она уже написала, — мягко возразил он.

Мэри застонала и в отчаянии прижала ладони к лицу.

Маму Мэри боялась больше всего на свете. Вернее, не то что её саму — а её совершенно непредсказуемых экспрессивных реакций на любые происшествия с ней, с Мэри, в которых девушка, с маминой точки зрения, всегда непременно оказывалась виновата сама. Она понимала, что мама просто о ней беспокоится, и что, в общем-то, она даже права, потому что, если подумать как следует, человек действительно всегда сам виноват в том, что с ним происходит — но ей даже представить было страшно, что она станет говорить маме о том, почему с ней случилось то, что случилось. Матушка её была женщиной, что называется, корпулентной, и страданий дочери по поводу фигуры понимать не желала в принципе.

— Пожалуйста, — прошептала она с мольбой, — скажите моей маме, что я просто случайно упала!

— А это не так? — удивлённо спросил директор — и Мэри замерла, открыв рот. Потом, справившись с собой, быстро кивнула:

— Так, конечно! Я просто споткнулась… и почти не ела сегодня, — добавила она честно, — вот и… но это же правда случайность…

— Не стоит так бегать по лестницам на голодный желудок, — добродушно проговорил Дамблдор, протягивая ей шоколадную лягушку. — Я слышал, что ты в последнее время совсем мало ешь, — добавил он, снимая с неё обёртку. — Эльфы очень расстроены…

— Эльфы? — недоумённо переспросила Мэри, смущённо беря у него лягушку и отправляя её в рот под его пристальным взглядом.

— Не годится молоденьким девушкам так питаться, — покачал он головой. — Я очень надеюсь, что у наших эльфов больше не будет поводов для расстройства, — проговорил он, внимательно глядя на жующую шоколад Мэри.

Которая прекрасно чувствовала, что заклинание больше не действует — и ей было страшно думать о том, когда, как и почему это случилось. Однако шоколад показался ей слишком сладким и вязким — она доела его, конечно, но вместо прежнего удовольствия ей больше всего сейчас хотелось выпить воды и тщательно прополоскать рот. И чем ей прежде так эта дрянь нравилась? Это же почти что как чистый сахар есть ложкой… и в горле теперь першит. Фу-у.

— Не будет, — прожевав, наконец, заверила директора она. — Я просто…

— Ну вот и чудесно, — не дослушав её, сказал Дамблдор, вставая. — И сколько же тут всего! — проговорил он, с удовольствием оглядывая громоздящуюся на тумбочке рядом с её кроватью груду сдобных котелков, шоколадных лягушек, друбблсов, волшебных лакричных палочек и имбирных тритонов. — Не надо так больше пугать друзей, — сказал он на прощанье и, подмигнув ей, ушёл — а в открытую им дверь сразу же ворвалась Лили Эванс.

— Мэри! — воскликнула она, обнимая подругу. — Я так… мы все так испугались! Что он с тобой сделал?

— Ничего, — удивлённо ответила девушка. — Что мне мог сделать директор?

— Да не Дамблдор же! — рассмеялась Лили. — Мальсибер! Это же его рук дело — и не отрицай, я знаю!

— Он совсем не при чём, — запротестовала Мэри.

Вообще-то, ей следовало бы сказать, что он-то как раз не однажды напоминал ей о том, что есть всё-таки надо, и что она не птичка и не избалованная комнатная собачка размером с пол кошки, чтобы обходиться таким вот количеством пищи, и что ему вовсе не хочется, чтобы с ней из-за всего этого что-то случилось, и что вообще именно поэтому они с ним и поссорились непосредственно перед несчастным случаем — однако тогда пришлось бы рассказывать и всё остальное, а этого Мэри сделать категорически не могла. Но мысль об Ойгене вызвала у неё мучительное чувство стыда — что, вероятно, ярко отразилось у неё на лице, ибо Эванс вдруг вновь обняла её, прижала к своему плечу её голову и, погладив подругу по волосам, горячо прошептала:

— Прости, пожалуйста… Ты совсем не должна рассказывать, конечно, если не хочешь… только что бы ни случилось — пойми, в этом нет совсем ничего стыдного! Ты ни в чём, совершенно ни в чём не виновата, — убеждённо проговорила она, немного отодвигаясь и заглядывая Мэри в лицо.

— Вот как раз я-то и виновата, — грустно и искренне проговорила та, но Лили только головой замотала:

— Даже не думай! Вот так и бывает обычно: жертвы и…

— Я не жертва! — перебила её Мэри. — Лили, послушай меня, пожалуйста! — проговорила она умоляюще. — Я не могу тебе рассказать всего, но поверь мне, просто поверь мне на слово: никто ничего мне не делал! Ничего, о чём бы я сама не просила — очень-очень просила! Правда.

— Вот даже не сомневаюсь, — почему-то очень сердито ответила Лили. — Ни капли не сомневаюсь, что ты же ещё сама его и просила.

— Да ну не делал он мне ничего! — почти со слезами воскликнула Мэри — и Лили отступила:

— Хорошо, хорошо, не делал. Ты не сказала ничего Дамблдору, да?

— Да нечего говорить! — застонала в отчаянии Мэри. — Лили, не было ничего, ты понимаешь?

В этот момент дверь больничной палаты снова открылась, и на пороге появился предмет их разговора — Ойген Мальсибер, причём с цветами и какой-то коробкой в руках.

— Что тебе нужно? — холодно спросила Лили, тут же вставая между ним и Мэри, которая делала ему из-за её спины отчаянные знаки, которые он, по счастью, заметил.

— Сама-то как думаешь? — спросил он, ласково ей улыбаясь и подходя всё ближе и ближе. — Попробуй порассуждать, Эванс: больничная палата, я, цветы… ну?

— Я тебе не Мэри, — угрожающе проговорила она, доставая свою палочку. -Убирайся отсюда. Немедленно! Не знаю, что ты с ней сделал, — сощурилась девушка, — но со мной твои фокусы не пройдут.

— Ты не поверишь, Эванс, — проникновенно проговорил он, глядя на неё с откровенной насмешкой, — но ты не вызываешь у меня ни малейшего желания показывать фокусы. Ни единого, — он с любопытством поглядел на её палочку и спросил: — Ива? Очень изящная. Убери, пожалуйста, и позволь мне пройти — я пришёл не к тебе.

— Ты не подойдёшь больше к ней! — отрезала Эванс. — Или я…

— Да? Ты будешь драться со мной? Здесь? Сейчас? А как же правила? Мы не в классе, это больница, вообще-то, — он весело улыбнулся ей и, ловко обогнув её сбоку, оказался, наконец, рядом с Мэри. — Это тебе, — он протянул ей цветы и коробку. — Поправляйся — без тебя на Рунах почти так же тоскливо, как на Истории Магии, только спать никак не выходит, — пошутил он.

Мэри улыбнулась, а Лили внезапно подбежала к двери, распахнула её и очень требовательно и встревоженно крикнула:

— Мадам Помфри! Подойдите, пожалуйста!

Потом обернулась к вопросительно глядящему на неё Мальсиберу и перепуганной Мэри и яростно проговорила, наводя на него свою палочку:

— Убирайся отсюда. Я тебя как староста Гриффиндора предупреждаю. Уходи. Немедленно. Или я не посмотрю ни на какие правила.

— Я тоже староста, если ты не забыла, — неприятно улыбнулся он и подчёркнуто развёл в стороны свои пустые руки. — И ты даже наказание мне назначить не можешь.

— Что тут у вас происходит, молодые люди? — очень недовольно спросила мадам Помфри, входя в комнату и возмущённо глядя на стоящую с палочкой в руках Лили — и на Мальсибера, который стоял с невиннейшим и немного растерянным видом, недоумённо глядя на Эванс и вопросительно — на мадам Помфри. — Немедленно опустите палочку, мисс Эванс! — возмущённо потребовала она. — Это больница, а не дуэльный клуб, если вы не заметили!

— Мадам Помфри, скажите ему уйти! — горячо попросила Лили, убирая свою палочку.

— Оба вон! — решительно скомандовала та. — Мисс МакДональд должна отдыхать. Уходите, сейчас же! Завтра придёте, молодой человек, — сказала она не менее сурово Ойгену, который с невероятно послушным видом кивнул, коротко пожелал Мэри скорейшего выздоровления и вышел, обернувшись на пороге и послав онемевшей от всей этой сцены Мэри воздушный поцелуй. Лили же крайне неохотно пошла следом за ним, провожаемая возмущённым ворчанием ею же вызванной мадам Помфри.

Едва они вышли из больничного крыла, Эванс загородила дорогу Мальсиберу и сказала, снова наводя свою палочку прямо ему в грудь:

— Не смей даже близко к ней подходить, тебе ясно?

— Не знал, что ты стала опекуном Мэри, — насмешливо отозвался тот.

— Я с тобой не шутки шучу, — рассерженно сказала она. — Отстань от неё. Мало того, что ты с ней уже сделал!

— А это, Эванс, не тебе решать — к кому мне приставать, а к кому нет, — продолжал насмешничать он. — Ты мне не мать, не декан и не директор — а мнение твоё мне глубоко неинтересно. Такая вот у тебя драма в жизни, — он засунул руки в карманы. — И запомни: вынула палочку — будь готова ею воспользоваться. Иначе никто никогда тебя так и не будет воспринимать всерьёз. У нас, у волшебников, так принято, — он усмехнулся, обведя разъярённую девушку с ног до головы отвратительно откровенным взглядом. — А ты ни за что не нападёшь на меня первой, — резюмировал он свои наблюдения. — Гриффиндор же — принципы не позволят. Так что дай пройти — и даже не пытайся больше командовать мною. Я тебе не Снейп — что ты обо мне думаешь, мне глубоко неинтересно, а реально ты мне ничего сделать не можешь. Хорошего тебе дня, Эванс, — завершил он свою краткую речь и, протиснувшись между нею и стенкой, решительно зашагал прочь.

Если бы это была не Эванс! Но Снейп слишком болезненно реагировал на всё с нею связанное, а ссора с ним совершенно не стоила того удовольствия, что Ойген мог бы получив, по-настоящему — а не так, как сейчас — поставив на место эту рыжую выскочку. И потом, её, в общем-то, можно было понять — если она и вправду решила, что он что-то сделал с её подругой, то поведение Лили выглядело даже симпатично… хотя ну до чего же всё это глупо!

Размышляя подобным образом, Ойген неспешно шагал по коридору — и задумался так глубоко, что умудрился почти врезаться в самого Дамблдора, неожиданно вышедшего ему навстречу на очередном повороте.

— Простите, директор, — виновато склонил голову Мальсибер. — Я вас не видел… слишком задумался, вероятно. Виноват.

— Я вижу, вы был в больничном крыле? — спросил тот, внимательно оглядывая юношу.

— Заходил проведать знакомую, — кивнул тот.

— Мисс МакДональд, я полагаю? — уточнил Дамблдор. — Не знал, что вы с ней дружны…

Ойген похолодел: одно дело — Лили Эванс, хоть и отличница, но, в общем-то, обычная студентка, да ещё и магглорождённая, которую, если что, никто и слушать не станет — и совсем, совсе-ем другое — директор, который с лёгкостью, если захочет, поймёт, что на самом деле произошло.

— Мы вместе ходим на Руны, — вежливо и немного отстранённо проговорил он, стараясь улыбаться не только губами, но и отразить их движенье в своих глазах. — Я занёс ей домашнее задание — больше в нашей группе никого с Гриффиндора нет, а профессор Бабблинг весьма серьёзно относится к несданным домашним работам.

— Я знаю, что вы очень ответственный молодой человек, — кивнул Дамблдор с улыбкой, — и прекрасно справляетесь с обязанностями старосты своего факультета. Рад видеть, что вы заботитесь не только о тех, кто учится непосредственно вместе с вами.

— Ну, это же совершенно естественно, — слегка пожал Ойген плечами. — Мы все здесь для того, чтобы учиться. Директор, — он вновь вежливо склонил голову, слегка поклонился — и ушёл, стараясь ступать как можно увереннее — и лишь завернув за угол, остановился и изнеможённо прислонился к стене. Кажется, обошлось… Видимо, заклятье спало, когда Мэри потеряла сознание. И хорошо — давно надо было самому его снять, а раз не вышло сделать это незаметно — убедить её согласиться. А то от его подруги осталась хорошо если половина. «Ну, может, две трети», — поправил себя Мальсибер, умываясь чуть подрагивающими руками, поливая себе водой из палочки и давая себе обещание всё-таки разобраться потом, почему же у него не вышло без согласия Мэри снять заклинание.

— Как всё-таки он похож, — пробормотал себе под нос Дамблдор, когда Ойген скрылся за поворотом. — Больше, чем кажется… Славный юноша. Шалопай только…

Слухи по Хогвартсу всегда расходятся быстро — так что уже через пару дней вся школа знала, что Мальсибер наложил на Мэри МакДональд «что-то тёмномагическое», от чего та на целую неделю попала в больничное крыло и очнулась только после того, как её посетил сам директор. То, что предполагаемого виновника никак не наказали, часть студентов списала на его происхождение, часть — на его личные таланты («А потому что доказать ничего не смогли! Ну и что, что Дамблдор? Что там этот ваш Дамблдор умеет?»), а часть — на то, что Мальсибер просто успел вовремя снять своё заклятье, вот теперь и невозможно ничего доказать, а Мэри молчит потому, что он — и вот тут версии вновь расходились — запугал или очаровал и влюбил её в себя.

Саму Мэри, как это часто бывает в подобных ситуациях, никто не слушал — и сколько она не пыталась объяснить, что никто ничего против её воли с нею не делал, и вообще ничего плохого не делал, её слова ещё больше подтверждали те версии, которых придерживались окружающие: бедная девочка, что с неё взять-то…

Мальсиберу, со своей стороны, было тоже совсем не просто: если слизеринцы его, скорее, поздравляли и по-доброму и с гордостью подшучивали над этой историей, тоже, впрочем, не слушая его не слишком, надо сказать, настойчивых объяснений о том, что не было никакой тёмной магии, а была просто дружеская шутка (не мог же он сказать, что помогал девочке-гриффиндорке! От него не отстали бы, пока не узнали, в чём именно — а вот этого он уж точно не мог рассказать, потому что разве джентльмен может открывать доверенные ему тайны? Не говоря уж о том, что даже на Слизерине не стоило распространяться о наложенном Непростительном), то гриффиндорцы взялись ему мстить — вполне ожидаемо, но от этого не менее неприятно. Впрочем, вражда их к пятому курсу стала уже почти что традицией, поэтому реально в жизни Ойгена мало что изменилось — разве что общение с Мэри теперь пришлось несколько изменить.

Они встретились на Рунах на следующий же день после того, как мадам Помфри выпустила её из-под своего бдительного надзора — она сама села к нему за парту и, краснея под пристальными взглядами всех присутствующих, упрямо начала раскладывать свои учебники. Поговорить им толком не дали — они успели лишь договориться о встрече в «их классе», куда Мэри, которую, вопреки её возмущённым протестам, взялись всюду сопровождать сокурсники, опоздала почти что на полчаса.

— Извини, пожалуйста, — измученно проговорила она, проскальзывая в дверь и тут же её за собой запирая. — Они теперь за мной везде ходят — еле от них отвязалась в библиотеке… ужас какой-то.

— Я себе представляю, — кивнул Ойген с улыбкой. — Вот я говорил тебе: нельзя есть так мало! И что теперь получилось?

— Ну хоть ты не мучай меня! — умоляюще попросила она, садясь на парту напротив него. — Мне и так достаётся… я надеюсь, им надоест потом, но сейчас я себя чувствую как будто бы под конвоем! Я, когда Дамблдора увидела, так перепугалась, — резко сменила она тему. — Я бы ни за что не сказала ему — но говорят ведь, что он и мысли читать умеет…

— Это называется легилименция, — кивнул Ойген. — Я тоже испугался, когда понял, что он был у тебя… и я до сих пор не уверен, что он вправду ни о чём не догадался. Хотя если заклятье спало, когда ты потеряла сознание… но, в любом случае, я пока больше его повторять не буду. Но тебе больше ведь и не надо, — добавил он утешающе, — ты замечательно выглядишь! Хотя, по-моему, было бы ещё лучше, если бы немного поправилась, — добавил он осторожно.

— Да это-то недолго, — вздохнула она, грустно и виновато на него глядя. — Послушай, мне очень жаль, что так всё повернулось… и я не знаю, как им всем объяснить. Я пыталась — но меня никто словно не слышит, даже Лили…

— Если тебя это утешит, меня тоже не очень-то слушают, — признал он, садясь рядом с ней и беря её за руку. — Но знаешь — я придумал, как нам вывернуться и пока не привлекать к себе излишнего внимания.

— Как? — взглянула она на него с надеждой.

— Мы можем переписываться, — улыбнулся он. — Я надеюсь, до перлюстрации корреспонденции твои охранники не дойдут?

— Вот ещё! — возмущённо фыркнула она. — Нет, конечно, — она тоже заулыбалась, оценив его предложение. — По-моему, это будет весело — переписываться, сидя за соседними партами, — она засмеялась.

— И письма на память останутся, — подхватил он, — потом, лет в сто, будем сидеть и перечитывать у камина. А потом, я надеюсь, охрана твоя устанет — и станет попроще. Не верю я в то, что у Поттера с Блэком терпения хватит надолго — как это так, превратиться в чей-то эскорт?

Они так и сделали — и переписка эта оказалась неожиданно увлекательнейшим занятием: ни он, ни она никогда прежде не переписывались с ровесниками иначе, чем на каникулах, и обсуждать текущие школьные новости в подобном формате им настолько понравилось, что они продолжили делать это и после того, как Мэри через пару недель лишилась своих, как она рассерженно называла их, конвоиров.

После этой истории за Мальсибером прочно закрепилась слава человека, практикующего тёмную магию прямо в стенах школы на своих соучениках — его эта репутация и смешила, и заставляла немного задирать нос, тем более что, если уж говорить совсем честно, в принципе, они были правы: ведь что может быть темней Непростительного? Слизеринцы гордились своим новым старостой, гриффиндорцы ещё сильнее на него злились, но, в целом, к Рождеству жизнь вошла в привычную колею, и место этой истории в головах студентов заняла другая, а потом ещё одна, и ещё…

Ойген и Мэри продружили до окончания школы — да и после продолжали свою переписку, уже не столь частую, однако раз в пару недель они продолжали писать друг другу, а на праздники (дни рождения да Рождество) обменивались смешными открытками и какими-нибудь маленькими забавными сувенирами. Для Мэри история эта, однако, имела куда более длительные последствия: то ли за те полтора месяца, что она провела под мальсиберовским Империо, она просто привыкла есть мало, то ли вообще в принципе потеряла интерес к пище, но так или иначе, но она больше теперь никогда не ела так много, как прежде, а свою любовь к сладкому, от которого, в основном, и полнела, и вовсе утратила, став к нему на удивление равнодушной.

Было, правда, одно исключение из этого правила: необъяснимым образом Мэри сохранила любовь к мороженому. Много его она тоже съесть не могла, но любить всё равно любила — и оно, по сути, стало теперь единственным её десертом, который, впрочем, она позволяла себе только по выходным. Иногда они наслаждались им вместе — Ойген приносил его на их ставшие редкими встречи, каждый раз разное, но чаще всего шоколадное или ванильное с солёным жареным миндалём.

Когда началась война, позже вошедшая в учебники истории под названием Первой Магической, встречи их стали совсем редкими, но и их хватило, чтобы Мэри заметила перемены в своём школьном друге: тот как-то резко и неожиданно повзрослел, а шутки его всё чаще теперь отдавали несвойственной им прежде горечью — а порой он просто молчал подолгу, иногда глядя куда-то в пустоту и отвечая в подобные моменты всегда невпопад. Мэри знала, что он имеет самое непосредственное отношение к одной из сторон — а точнее говоря, к Тому-кого-нельзя-называть, однако она и представить себе не могла то, что он стал одним из тех, кого она сама и все её друзья так боялись — тем, кто убивал таких, как они, и их близких.

Пожирателем смерти.

Об этом она узнала на суде в ноябре восемьдесят первого, на который она пришла — и увидела его, перепуганного, растерянного и очень несчастного, в кресле в цепях… Она слушала обвинения, не понимая половины из них, и разобрав только, что, по сути, ему вменяют в виду лишь ношение метки да неоднократное применение непростительных, основным из которых, по показанием свидетелей, было Империо — и самое главное, никаких убийств! Приговор, впрочем, был предсказуем: пожизненное заключение в Азкабане… Мэри помнила треск его сломанной палочки, помнила отчаянный крик: «Папа! Прости!» — и помнила белые, какие-то опрокинутые лица его родителей. Она и сама, наверное, выглядела немногим лучше: ведь кто-кто, а она-то хорошо знала, каким разным бывает Империо… но разве же это интересовало кого-нибудь? Ничего теперь было уже не исправить — она знала… Она понимала, что должна бы была его ненавидеть — слишком много её друзей и знакомых погибли от рук сторонников Того-кого-нельзя-называть — но не могла… Да и не хотела.

Вечером, выйдя из здания министерства, она пришла в кондитерскую и купила там самую большую коробку пирожных — в первый раз после летних каникул перед пятым курсом. И съела их все — запершись в своей комнате и сидя там на полу, тихо плача и рассматривая школьные фотографии и перечитывая его письма, такие же весёлые и лёгкие, как и он сам. И сколько он, вот такой, проживёт рядом с этими жуткими тварями…

Он сумел выдержать там целых четырнадцать лет — а в январе девяносто шестого Британию потрясло сообщение о массовом побеге из Азкабана. Обнаружив его имя среди сбежавших, Мэри не сумела удержаться от радостного восклицания — к счастью, она была в этот момент одна, если не принимать во внимание шестилетнюю дочь, пятилетнего сына и вторую, трёхмесячную, дочку, с которой она тогда как раз и сидела дома.

Потом было нападение на Отделе тайн — и новый арест, а за ним — новый побег… И всеобщий ужас и шок от возрождения Того-кого-нельзя-называть, и её личный страх, который ей совершенно не с кем было разделить — страх за своего старого школьного друга, и отчаянное: «Бедный Ойген… нет, он же наверняка не сам, его снова заставили!» — она слишком хорошо помнила, как не позволяла ему снять заклятье, и как он ничего не мог с этим поделать…

А потом было второе мая девяносто восьмого года и Битва за Хогвартс, и списки погибших, в которых Мэри и нашла его имя: «Ойген Мальсибер — убит аурором при задержании и попытке к бегству». Как она тогда плакала… Каким-то чудом Мэри не потеряла никого больше в той битве — никто из её детей ещё не дорос до школы, никто из родных не был ни магглорождённым, ни аурором, ни сторонником Волдеморта — а школьные друзья её погибли давным-давно. И она даже не могла объяснить толком обожаемому своему мужу, почему так горько рыдает — и Леонард, нежно и взаимно любивший жену, счёл, что она просто оплакивает всех погибших и подумал, какое же у неё, всё-таки, большое и доброе сердце. Он знал об этом и раньше — когда Мэри, после выхода этого дикого указа о краже магии магглорождёнными, привела к ним одну из соседок, за которыми охотилась комиссия по учету маггловских выродков, и её двоих дочерей, которые так и прожили у них до самой победы, ни разу не покидая дома и даже не подходя к зачарованным окнам. Они и другим магглорождённым помогали тогда, Мэри и её муж (родственники которого оказались не последними людьми в Соединённых Штатах Америки), пряча их у себя на время и снабжая деньгами и одеждой, и став частью той сети, что создали волшебники, не готовые открыто противостоять возродившемуся Волдеморту, однако и не собирающиеся исполнять его чудовищные приказы, по которой магглорождённых переправляли на континент или вообще в Новый Свет.

И что же после всех этих событий Мэри могла ответить на вопрос, по кому она плачет? Как могла назвать имя, звучавшее для всех зловещим набатом и давно уже не упоминающееся само по себе? Конечно, никак…

И она хранила молчание. Но каждый год, готовя праздничный обед в честь победы, которая была их общей, и которую они все, конечно же, праздновали, она будто вела свою личную битву — кроша овощи для рагу и салата, раскатывая и нарезая домашнюю лапшу, отбивая мясо, Мэри словно вспоминала ту войну, что начала и выиграла на пятом курсе с помощью удивительного, ни на что не похожего Империо красивого черноволосого черноглазого мальчика, сидящего вместе с нею на Рунах. И — плакала… Но эти слёзы всегда можно было списать на лук. От него же ведь плачут, верно?

Через четырнадцать лет после победы, когда её старшие дети уже закончили школу, а младшая дочка поступила на первый курс, Мэри, возвращаясь из редакции «Ведьмополитена» (куда она сегодня в очередной раз сдала статью для своей еженедельной колонки о красоте, здоровье и правильном и вкусном питании, оканчивающуюся очередным рецептом, которую она вела последние лет десять), перед тем, как вернуться домой, традиционно решила зайти к Фортескью и съесть там своё еженедельное мороженое: два разных шарика, ничем не посыпанных и поданных в разных креманках. Подходя к кафе, она заглянула через большое, во всю стену, окно внутрь — и замерла, беззвучно и недоверчиво ахнув.

Потому что по другую сторону мутного стекла кондитерской, совсем рядом с ней, за столиком сидел загорелый мужчина с чуть тронутыми сединой длинными, до плеч, чёрными волосами в странной, похожей на маггловскую одежде: в синих джинсах, сине-белой рубашке в крупную клетку и слегка потёртом кожаном пиджаке — и с красным платком, небрежно повязанным вокруг шеи. Он ел мороженое — из двух креманок разом, по очереди черпая ложечкой из каждой из них.

Мэри узнала сорта: в одной было шоколадное, в другой — ванильное.

Кажется, с миндалём.

Она стояла, будто окаменев, и не чувствовала текущих по её щекам слёз — стояла и смотрела на красивое загорелое лицо с тонкими чертами, на изящные и такие знакомые кисти рук с длинными смуглыми — а она помнила их нежными, белыми — пальцами, украшенными броскими золотыми кольцами: одно из них, видимо, обручальное в виде двух змей, держащих в зубах прозрачный голубой камень, второе — обычное, с большим плоским рубином. Мужчина задумчиво улыбался, неспешно наслаждаясь мороженым, и время от времени промакивал губы салфеткой, которую машинально сложил узеньким треугольником, так хорошо ей знакомым.

Наконец, он доел, оставил на столе галеон — куда больше, чем, она знала, стоило лакомство — и поднялся, собираясь уходить. Когда он надел странную широкополую шляпу, Мэри отмерла, наконец, и, не замечая счастливой улыбки, игравшей на её губах — так же, как недавно не замечала таких же радостных своих слёз — отвернулась и, дождавшись, когда он выйдет, быстро вошла в кафе, подбежала к столику, где так пока что ещё и лежал галеон, хранивший тепло его рук, и заменила его своим — после чего, сжав его в кулаке, вышла и прямо с порога аппарировала к себе домой.

Понимая, что никогда больше её обеды в честь победы не будут такими роскошными — потому что ей не за что больше бессильно сражаться с их составляющими. И всем сердцем радуясь, так искренне, как никогда раньше, что они всё-таки выиграли свою личную битву — оба. Мэри МакДональд, которая уже давным-давно была не МакДональд, а Грейвз, и Ойген Мальсибер, который уже давно не был Ойгеном.

БОНУС:

Меренговый рулет с разными начинками от Мэри

Для рулета:

3 белка, около трети фунта (для сторонников метрической системы — 150 г.) сахара, ароматизированного ванилью, маленькая щепотка соли плюс пара столовых ложек сахарной пудры для посыпки.

Развести в печи средний огонь (для магглов: разогреть духовку до 170 С).

Взбить белки с солью в крепкую пену, добавить сахар, взбить до устойчивых, «твёрдых» пиков (Мэри проверяет готовность белков, просто переворачивая миску с ними вверх дном: когда всё готово, они никуда не выпадают, а если что — всегда есть подходящее заклинание, чтобы вернуть их обратно).

Массу выложить на застеленный пекарской бумагой противень в прямоугольник 8х12 дюймов (или, для сторонников метрической системы, 20х30 см).

Печь 20 минут. Достать из духовки и остудить, не снимая бумаги.

Остывшую меренгу посыпать сахарной пудрой, положить сверху лист бумаги для выпечки и аккуратно перевернуть (Мэри использует для этого заклинание, магглам же можно воспользоваться досками или полотенцем). Снять бумагу, на которой пёкся рулет.

Намазать меренгу начинкой, осторожно с помощью бумаги свернуть рулет.

Как ни странно, он замечательно режется — а если немного начинки при этом выдавливается, её можно использовать в качестве соуса.

Начинки.

Любимая начинка самой Мэри — яблочно-брусничная .

2 среднего размера яблока (идеально антоновку — и вы удивитесь, чего только не находится на волшебных рынках на Диагон-элле! — но главное, чтобы яблоки были кислыми)

2-4 столовые ложки сахара

13 чашки брусники (Мэри часто берёт знаменитый брусничный джем от херре Кампрада — магглы могут использовать, к примеру, брусничный джем из ИКЕИ или другой похожий)

Испечь яблоки.

Ложкой выскрести мякоть, добавить туда 1-2 ложки сахара, размешать, остудить и убрать в холодильник. Можно взбить, если есть время — масса получится более гладкой.

Ягоды брусники можно класть целыми — а можно половину из них быстро проварить с парой ложек сахара, а затем остудить и смешать с целыми ягодами.

Начинка кладётся следующим образом: сначала на меренгу намазывается пюре, затем у того края, с которого рулет будет сворачиваться, кладутся ягоды или джем.

Любимая начинка детей — взбитые сливки и ягоды.

Чашка сливок жирностью не меньше 30%.

1 ст. л. сахарной пудры, ароматизированной ванилью (сахар отлично превращается в пудру простым заклинанием — магглам можно использовать для этой цели кофемолку, потому что часто продающаяся в магазинах пудра содержит крахмал, который здесь будет лишним).

Любые ягоды (лучше яркие — они эффектнее смотрятся; крупные стоит порезать).

Сливки взбить с сахарной пудрой — следить, чтобы они не перевзбились, иначе получится отличное масло, которое не очень хорошо будет смотреться в креме.

Намазать на меренгу, посыпать сверху ягодами.

Любимая начинка супруга Мэри — лимонный курд.

Курд Мэри обычно варит заранее — раскладывает по баночкам и хранит в шкафу с наложенными на него охлаждающими чарами. Но можно сделать это и пока печётся безе.

На 1 лимон — 1 яйцо, от 1,5 до 2 унций (для любителей метрической системы — 50 г.) сахара, от 13 до 12 унции (для любителей метрической системы — 10-15 г.) сливочного масла.

Поскольку курда много не бывает, если случается варить его непосредственно для рулета, Мэри обычно берёт четыре лимона. Итак, на 4 лимона:

Снять с двух из них цедру и смешать её с сахаром. Если есть возможность, лучше сделать это заранее, хотя бы за полчаса до начала готовки, чтобы цедра отдала свой аромат.

Выжать из лимонов сок, вылить его в сахар, размешать. Обычно из одного лимона получается около двух жидких унций (для любителей метрической системы — 50 мл) сока.

4 яйца взбить до однородности, смешать с соком с сахаром.

Процедить через ткань.

Вылить в кастрюлю, добавить масло и варить на огне средней интенсивности, постоянно помешивая (Мэри уверена, что делать это нужно строго по часовой стрелке, но когда она, как-то задумавшись, нарушила это правило, курд получился ничуть не хуже обычного), до загустения.

Охладить — и готово.

Мэри желает всем приятного аппетита и напоминает, что главная прелесть этого блюда — в контрастности вкусов кислой начинки и сладкой меренги.