Венец из клевера и жёлудей (джен)

Мне нравится наблюдать за природой — такой разной, такой яркой, временами вспыльчивой, тоскующей и озорной, спокойной и любящей, от которой не отвести взгляда в любое время года. Я люблю наблюдать за людьми: как самые разные эмоции уродуют или делают их лица прекрасными, за их жестами, презабавной мимикой, за людьми — странными в своих выводах и поступках, людьми, от которых временами хочется оказаться как можно дальше, но которые неизменно заставляют наблюдать за собой снова.

Безмерно я люблю рассматривать старинные исторические хроники, в которых сохранились письма, а ещё фотокарточки: чёрно-белые, со стёршимися, обтрёпанными краями, с надрывами, потускневшие оттого, как много им уже лет. Лица людей, живших десятки лет назад, старинные почерки, не всегда разборчивые — это меня завораживает всегда, и сейчас тоже мало что изменилось.

Запечатлев в памяти увиденное, я переношу это на холсты и ватманы, на тетрадные и блокнотные листы, на обои, которыми обклеен изнутри мой дом, на стены моего дома снаружи, на асфальт, на стены заброшенных жилищ. Я не могу жить без этого. Мне страшно при мысли, что я мог бы этого лишиться. А ведь я мог. Как могли сотни других и как лишились тысячи. Каждый из них любил что-то или кого-то. Погибнув, они этого «чего-то» лишились. А другие, счастливчики вроде меня, — сохранили.

Не сказать чтобы я вспоминал об этом ежесекундно, иначе я бы, право слово, свихнулся. Достаточно, что я вспоминаю об этом время от времени. Я считаю, об этом нужно помнить — и жить.

Не сказать чтобы я сумел сохранить всё — Колин был младше меня на год, но был хорошим другом, разделявшим моё восхищение окружающим миром и населяющими его людьми, и ужас от них же — людей и мира. Он стремился запечатлеть каждую секунду, сохранить её, неповторимую, чтобы позже можно было вернуться к ней.

Прошло семь лет с его смерти, для многих он наверняка превратился в воспоминание-призрак, прокрадывающееся временами в сны о далёком тысяча девятьсот девяносто восьмом и тревожащее подзабытые события моментом своей гибели. Кто-то Колина вообще не знал и не помнит. Думаю, сейчас осталось не больше десяти человек, в воспоминаниях которых он всё ещё живёт — живёт — в качестве друга, сотоварища, близкого и дорогого человека, сына и брата, а не ночной страшилки или одного из многих. Не знаю, радоваться ли мне, огорчаться ли, но я нахожусь в числе этой десятки.

И все мы продолжаем жить. Я спрыгиваю с подоконника, на котором до этого сидел, обдуваемый весенним ветром и наблюдающий, как плавятся под солнцем остатки снега, закрываю окно и иду варить кофе. Он каждый раз умудряется предпринять попытку к бегству, выскальзывая из турки, как заправский уж, но дальше плиты сбежать не успевает.

Капли кофе обтекают кружку и капают на стол. В который раз я замечаю за кофе этот бунтарский дух: он пытается сбежать отовсюду, куда бы его ни поместили — из турки, из кружки, из кофейника. Видимо, он читает безмолвные мантры, приманивая к себе любопытных котов и призывая толкнуть лапой посудину, в которой заключён, бормочет ватоножное проклятие и заговор неуклюжести, чтобы глупые люди споткнулись и перевернули стол, на котором стоит томящийся в заключении кофе. Не ограничиваясь вышеперечисленным, он усыпляет человеческую бдительность, распространяя гипнотический запах и после успешного осуществления коварных планов по ликвидации своей тюрьмы и охранников утекает по своим делам.

Я поднимаю кружку. На белом столе остаётся ровный коричневый отпечаток. Опустив кружку на стол ещё несколько раз, я рисую на столе ромашку. В итоге кофе так и остаётся не выпитым. Я никогда его не пью. Мне просто нравится, как он пахнет. Нравится наблюдать, как он пытается сбежать. И рисовать им на столе ромашки, конечно.

Вылив кофе и оставив ромашку цвести, я наливаю себе стакан яблочного сока и выпиваю его. На часах семь утра. Со стороны окна раздаётся противный монотонный звук — угрюмая серая сова стучит когтем в стекло, требуя, чтобы её впустили. К её лапке привязан футляр для свитков. Я открываю окно, сова залетает в кухню и садится точно на нарисованную мной ромашку, как безбожная карикатура на первую весеннюю бабочку. Подозрительно смотрит круглыми глазищами и протягивает лапку с привязанным футляром. Я отвязываю его, придвигаю сове блюдце с парой бутербродов и достаю два свитка: один небольшой, из нового пергамента, другой оказывается вовсе не свитком, а холстом, даже с виду очень старым. Я осторожно откладываю холст в сторону.

В футляре что-то ещё осталось, я переворачиваю его, и на подставленную ладонь падает внушительный клык на кожаном ремешке.

Я улыбаюсь. Я уже примерно представляю, что именно прочту в письме, и так же достоверно предполагаю, от кого оно.

Сова потрошит уже второй бутерброд, пока я неспешно разворачиваю свиток.

Здравствуй, Дин.

Экспедиция и раскопки прошли невероятно увлекательно. Думаю, что картину, вложенную мной в тубус, ты найдёшь интересной. Как и рассказ о том, где и как я её отыскала, а также — кто автор этого чуда.

Клык, как ты, наверное, уже догадался, принадлежал громамонту — его (клык) можно использовать при изготовлении нужных нам артефактов. Будучи раньше частью живого, он будет очень хорош в качестве многоразового портключа, привязанного к конкретному человеку — то, что нужно, правда же?

Надеюсь вскоре поделиться с тобой впечатлениями, любимый друг.

Увидимся на работе,

Луна.

P.S.: Как ты провёл время за эти три месяца? Почта до меня не доходила.

Милая Луна, с годами твоя способность наполнять людей прекрасным настроением с помощью нескольких фраз никуда не исчезла. Я улыбаюсь, вспоминая о подруге. И вовсе она не странная, как до сих пор убеждены почти все наши сослуживцы: видеть мир настолько по-особенному — это гений, а не порок.

Три месяца назад она вместе с группой сотрудников Аврората и Отдела тайн отправилась в экспедицию в Экваториальную Африку. Мы столкнулись с нехваткой оснащения для работы, в частности, портключей. Особых, не обыкновенных одноразовых или стационарных, а личных, зачарованных на многократное использование, и достаточно мощных для работы в полевых условиях.

Мы с Луной — сотрудники британского Аврората.

Сразу после Хогвартса многие знакомые и незнакомые на несколько месяцев попали в Сейнт-Мунго — у некоторых сдали нервы, кто-то во время «обучения» в школе в год перед победой получил тяжёлые травмы и серьёзные проблемы со здоровьем. Пожиратели перманентно применяли к ученикам темномагические заклинания — само собой, это не прошло без последствий. А кому-то сильно досталось в последней битве.

В общем, стоило немного спасть облегчению от освобождения из-под гнёта Волдеморта и его последователей, как волшебники дружно отправились лечиться.

В то же время шли восстановительные работы в Хогвартсе. Наёмные рабочие, добровольцы и волонтёры при активной помощи учеников и подлечившихся преподавателей Хогвартса совместными усилиями привели школу в былое состояние. На это у них ушло около года — повреждения школы были очень значительными.

Так что первого сентября тысяча девятьсот девяносто девятого года мы все вернулись за учебные парты. Доучившись положенное время, многие ребята с нашего и других курсов и факультетов рванули в Аврорат — в год перед победой, когда Пожиратели распоясались, очень многие авроры погибли.

В первый год после победы также погибли многие из выживших авроров: во время облав на бежавших егерей и Пожирателей Смерти.

Годы войны, как и первые годы после неё, были очень тяжёлыми. Для всех. Кто-то получил серьёзные травмы, кто-то лишился близких людей и крыши над головой — проблем хватало у каждого.

Мы — Гарри, Рон, Симус, Луна и я — были в числе новобранцев Аврората. Джин, с которой Гарри сыграл свадьбу через два года после войны — свадьба была двойной, практичные Рон и Гермиона также не упустили друг друга, — тоже работает с нами, но её профессия немного иная: мы спасаем мирных граждан, а Джин спасает нас от немирных граждан. Джиневра — полевой колдомедик.

Год назад у них с Гарри родился сын, а сейчас она беременна вторым ребёнком, но несмотря на уговоры и угрозы Гарри, увещевания и возмущения Рона, вовсе не собирается прекращать работать. Она упряма и ответственна, наша Джин.

Вместе с Луной в ряды защитников покоя магмира пришёл Деннис Криви. «Я уже не могу вернуть своего брата, но могу спасти чьих-то ещё», — так он ответил, когда его спросили, почему именно Аврорат.

Стоит ли говорить, что вся наша компания очень дружна?

Прокручивая в голове эти воспоминания, я собираюсь, выхожу из дома и иду на работу. Холст я оставляю дома, так и не решившись развернуть его, а клык беру с собой. Сегодня моя смена, и скорее всего, Луна к нам заглянет.

Ромашка, беспощадно размазанная совой по столу, остаётся умирать в одиночестве. Так умирают все цветы.

Луна выбежала из дома, едва сбросив с плеч огромный походный рюкзак со снаряжением, палаткой, спальником и тщательно упакованными артефактами и памятными сувенирами, вроде ожерелья из морских звёзд, клыков и бивней громамонта, полуистлевшего черепа волхва, жившего сотни тысяч лет назад, и прочих милых, любовно осмотренных безделух. Раскопки прошли весьма удачно и продуктивно, и теперь предстояла ещё более кропотливая и долгая работа.

Солнце лениво протянуло лучи в небо, не спеша, однако, подниматься само, не выспавшись за короткую ночь. Молодая светловолосая женщина, улыбаясь, бежала к калитке: за ней простирались огромные вересковые пустоши. Но путь её лежал к исполинскому дубу, который, прожив на свете не одну сотню лет, вгрызался корнями в почву надежно и цепко. Летом вокруг дерева на десяток метров во все стороны стелился клевер, а чуть правее протекал небольшой ключ.

Сейчас, в начале весны, ни вереска, ни клевера в пределах видимости не наблюдалось. Только сухие травы и тающий снег, да тёмные, обнажённые ветви дерева. Ключ беспокойно журчал подо льдом.

Талая вода и снег холодили босые ступни, а ветер разметал и спутал длинные волосы, но Луну это мало заботило. К отсутствию обуви она слишком давно привыкла и даже чувствовала дискомфорт, когда приходилось обуваться. Человек быстро привыкает ко всему. И привыкнув в Хогвартсе к беззлобным, но досадным шуткам однокурсников, она решила, что раз большую часть времени её оставляют без башмаков, стоит научиться обходиться без них совсем.

Если бы она знала, что это настолько забавно, она бы в жизни не стала их носить.

Добравшись до знакомого дерева, Луна нежно погладила рукой шершавый ствол. На ветвях уже можно было заметить почки, пока ещё плотно укутанные в свои коконы. Это место всегда умиротворяло и приводило в порядок чувства, особенно кстати это было, когда они находились в раздрае. Луна приложила ухо к стволу и стала слушать, как просыпается дуб. Проведя так довольно много времени, она, уже неспешно, отправилась домой — разбирать рюкзак и писать письма ребятам, отправляя каждому по сувениру.

Снег таял как-то странно, неравномерно — кое-где уже подсыхали проталины, а рядом с ними удобно и невозмутимо расположились сугробы. Понимайте, мол, как хотите.

Добравшись до дома и разослав всем сов, коих на чердаке обреталось великое множество, Луна основательно принялась за уже частично разворошённый рюкзак: необходимые в походе вещи и одежда отправились в одну большую кучу, которую позже нужно будет привести в порядок; в другую, не меньшую, отправилось всё, что удалось добыть в походе, в свою очередь разобранное ещё на пару кучек. Сувениры, милые и редкие, но не имеющие ценности для работы, и то, ради чего был затеян многомесячный поход: кости, бивни, зубы и части скелетов вымерших магических животных. Понадобится очень много терпения и труда, чтобы изготовить из них большое количество необходимых артефактов.

Именно ради этих материалов пятнадцать сотрудников из разных отделов Аврората и Отдела тайн на три месяца переквалифицировались в археологов. Работа (как и условия проживания) была тяжёлой, муторной, хотя и интересной. Волшебники, не привыкшие к подобным нагрузкам, взвыли уже на второй день раскопок, но магию применять было крайне нежелательно. Крайне.

При поиске и извлечении будущих артефактов необходима была ювелирная осторожность — случайно повредить хотя бы малую часть материала было смерти подобно, его и так было слишком мало. А магия часто непредсказуема. Поэтому палочки извлекались за время похода лишь дважды: первый раз — чтобы защититься от агрессивно настроенных коренных жителей экваториальной Африки, которые явно имели к британским аврорам-археологам гастрономический интерес. Во второй раз на лагерь напали дикие животные — никто так и не определил, какие именно, значение на тот момент имело только то, что их было много, они были крупные и настроены были ну совершенно не дружелюбно.

Поджилки в обоих случаях тряслись у всех ещё очень долго после того, как опасности миновали.

Мелочи жизни, вроде ядовитых змей и насекомых, после подобного воспринимались уже чуть ли не меланхолично.

Луна уже предвкушала новый поход, который, видимо, состоится ещё не скоро. Она-то ладно, но другим необходимо было прийти в себя. Да и работы с привезённым материалом будет очень много, и работа эта продлится очень долго.

Переложив части скелетов животных в специальную сумку, Луна принялась за уборку дома, где за эти три месяца никто не жил и, соответственно, на всех поверхностях образовались слои пыли. Справилась Луна достаточно быстро, а продуктами решила запастись немного позже.

После гибели отца в доме было пусто и одиноко. Этого дома, впрочем, Ксенофилиус уже не увидел. Их дом неподалёку от Норы семьи Уизли был уничтожен взрывом почти до основания, а то, что не уничтожил взрыв, уничтожили Пожиратели Смерти. Луна позже не смогла найти среди развалин и пепла тело своего отца, но ритуал, указывающий на местонахождение живых родственников, подтвердил, что таковых у неё не осталось. Гарри и Гермиона рассказывали ей, что Ксенофилиус был жив, когда друзья в срочном порядке спасали свои жизни из её родного дома, но, видимо, Пожиратели решили не оставлять в живых мистера Лавгуда.

Новый дом Луна построила уже много позже и совершенно в другом месте.

Временами боль от потери отца накатывала внезапно, как падение с большой высоты, дыхание перехватывало, а горло сдавливало. Тогда Луна долго лежала, с головой укрывшись плотным одеялом и свернувшись в клубок в глубоком кресле у себя в спальне, закрыв перед этим все двери и окна и погасив все светильники. Выплеснув горечь дорожками из едкой соли, она вставала и, покинув дом, шла к дубу-исполину.

Ещё когда она увидела его впервые, ей показалось, что этот дуб переполнен живительной силой и вселенской мудростью: как древо Иггдрасиля, древо девяти миров, в которое верили люди, жившие тысячелетия назад. Луна не знала, правдива ли эта легенда, но после тех ощущений, которые она испытывала, находясь рядом с дубом, не могла отрицать, что всякое возможно.

И всякий раз, когда была не в силах справиться со своими чувствами и ощущениями самостоятельно, она шла к своему Иггдрасилю. И дерево всякий раз словно впитывало всю горечь в себя, а когда выпускало обратно, это была уже не горечь, а живительная сила. Так растения впитывают углекислый газ, чтобы в ответ дать кислород.

Особенность этого дерева была ещё и в том, что делиться с ним можно было не только горечью. Радость, счастье и восторг оно принимало столь же охотно и в ответ наполняло ими вдвойне. Потому, вернувшись из длительной командировки или похода, Луна первым делом шла к дереву.

Солнце уже полностью показалось над горизонтом, когда Луна решила, что, несмотря на положенные выходные дни, ей стоит заглянуть на работу: она очень долго не видела своих друзей и успела истосковаться по ним.

Обучение и работа были очень интересными: решив, что магических знаний недостаточно для успешной работы, и вообще — нужно использовать все свои возможности, ребята ещё в самом начале своего пути решили изучить основы некоторых маггловских наук. Таких как физика, химия, биология и география. Надо сказать, что не зря — эти знания неоднократно помогали в раскрытии преступлений и нередко спасали жизнь ребятам. Некоторым позже стало недоставать основ, и они начали более углублённое обучение перечисленным наукам. Например, Джин, избравшая стезю медицины, начала осваивать профессию патологоанатома, а также стала изучать основы паразитологии, вирусологии и создания вакцин: порой она чуть не плакала от масштаба материала, который надо было изучить, но со свойственным ей упорством продолжала заниматься интересующим делом. Магические методы исследований не всегда давали точный результат. Мужской коллектив тоже перенял новаторские маггловские технологии, успешно применяя их на практике, совмещая с волшебными методами. Мир не стоял на месте.

Закинув на плечо сумку со всем необходимым, Луна вышла из дома и аппарировала.

Как и обычно, в любое время суток здание Аврората кишело сотрудниками и посетителями — вольными или невольными, — как капля воды микробами. А к восьми, когда начиналась утренняя смена, здание и вовсе было переполнено. Дин, кивая по пути знакомцам и коллегам, не спешившим домой после ночной смены, деловито прорывался сквозь людской поток в лабораторию: именно там, неподалёку от рабочих кабинетов, скорее всего, уже была большая часть его друзей.

Так и оказалось — вся честная компания набилась в небольшую лабораторию, которую они некогда сами и оборудовали: как оказалось, для сотрудников Аврората возможность быстро провести анализ или сварить зелье была жизненно необходимой.

— Привет, засранцы, — весело оскалился Дин, заходя в помещение. В качестве ответа на приветствие в Дина полетел огрызок от яблока.

— Помог бы лучше, — спокойно сказал Гарри. — У нас тут опять чёрт знает что происходит.

Сам Гарри вместе с Роном и Деннисом окопался у микроскопа, который усовершенствовал для них мистер Уизли-старший.

— Что случилось? — уже серьёзнее спросил Дин, метнув огрызок обратно в обидчика (Симуса), который невозмутимо перенаправил летательный снаряд в мусорное ведро и показал Дину язык. Джинни, на момент отвлёкшись от котла с зельем, испепелила огрызкометателей взглядом и вновь устремила всё внимание на приготовление зелья.

На вопрос ответила Гермиона, которая вообще-то должна была быть в Хогвартсе, где она работала преподавателем Истории:

— В Англии появился злой гений. Помнишь несколько случаев смерти волшебников от неизвестного вируса? Так вот, этот вирус — дело рук вовсе не природы, а самых что ни на есть человеческих. Сегодня в районе пяти утра ребята это окончательно выяснили.

Гарри продолжил:

— Задержались как обычно на работе, надеялись точнее определить составляющие вируса, чтобы попытаться создать вакцину, а тут такое, — Гарри поманил Дина к микроскопу. — Ублюдок хитёр, как сам сатана. Видишь?

— Чёрт возьми! — вырвалось у Дина, заглянувшего в аппарат. Кому-то пришлось изрядно повозиться, чтобы создать подобное. — Как я понимаю, создание вакцины невозможно?

— Не скажу, чтобы совсем уж невозможно, но маловероятно. Займёт слишком много времени — у него займёт вдвое меньше, чтобы перебить нас всех, как мух, — угрюмо пробурчал Деннис. — Будем ловить эту сволочь прежде, чем он успеет начать. Те несколько случаев — это что-то сродни контрольного эксперимента перед масштабными действиями. Он проверял, на всех ли его изобретение действует одинаково. Джин пытается создать нейтрализатор, но пока что успехов нет. Также неизвестно, каков инкубационный период и как вирус попадает в человека. Примерно смогли выяснить только время от начала действия до смерти — около часа. Немного, но лучше, чем могло бы быть.

— Река времён течёт, и на место старым прелестям и кошмарам приходят новые, ещё более прекрасные и кошмарные, — неожиданно выдал в пространство Рон. — Это никогда не прекратится.

Остальные переглянулись, с трудом удержав беззлобные смешки: уж больно глубокомысленным было выражение лица Рона.

— Будем работать, — спокойно подытожил Симус.

— Будем, — нестройным хором подхватили все остальные.

На протяжении последнего месяца и правда было несколько непонятных смертей волшебников. В общей сложности погибло двенадцать человек, в их числе четверо детей. Тела находили в жутком состоянии: ощущение при взгляде на них было такое, будто на них наложили модернизированное заклятие Адского пламени, которое почти не поражало кожу, волосы, кости и ногти, но сильно поражало всё остальное. Все сосуды, вены и артерии — то, что от них осталось — были сильно обожжены, кровь свернулась, внутренние органы были частично разорваны изнутри — страшная смерть. Первые три недели все думали, что это какое-то темномагическое заклинание, которое некий псих бессистемно накладывал на мирных жителей, пока Джинни, которая повторно осматривала тела погибших, не догадалась взять у них анализ крови и тканей. Который показал, что смерти — это результат действия вируса, который заставляет магическое ядро каждого волшебника разлагать и сжигать само себя. И теперь выяснилось, что вирус был специально создан человеком. Это, откровенно говоря, пугало.

Дин перевёл тему:

— А почему ты не в Хогвартсе, Гермиона?

— У меня сегодня с утра нет занятий, я решила пока что побыть у вас — возможно, смогу чем-то помочь. В десять отправлюсь камином в Хогвартс. Заодно проконсультируюсь у Невилла — может быть, он сможет что-то подсказать насчёт вируса. Ну, и ещё я надеюсь, что к нам сюда заглянет Луна — няня Роуз попросила выходной по семейным обстоятельствам и мне не с кем оставить дочь, так что я очень надеюсь, что Луна согласится присмотреть за ней сегодня.

Дин обратил внимание на незамеченную им до этого переносную детскую кроватку, в которой окружённая чарами Тишины спала Роуз.

— Я тоже уверен, что Луна нас почтит своим явлением, — улыбнулся Дин. — Кстати, вы все тоже получили её послания?

Присутствующие, заулыбавшись, кивнули. Джинни между делом заметила:

— Думаю, её приезд очень кстати. Что-то мне подсказывает, что добытый командой исследователей и авроров материал очень нам поможет. Как и сама Луна. Не говоря уже о том, что все мы очень по ней соскучились.

— Что правда, то правда. А касаемо материалов — всё может быть, — делая какие-то заметки на листе пергамента, произнёс Гарри. Он пролеветировал Дину пухлую папку с документами. — Здесь все обновлённые данные, которые есть на данный момент. Займись пока ими, возможно, заметишь что-то, что мы пропустили.

Дин принял папку, и на некоторое время все притихли, занимаясь каждый своей частью работы.

А к девяти Луна в самом деле почтила ребят своим «явлением», заодно заразив своим неиссякаемым энтузиазмом.

К десяти часам работа мало продвинулась, но зато физиономии у «трудящихся» были уже не такие постные. На просьбу Гермионы присмотреть за дочкой Луна с радостью согласилась — повозиться с малышами она любила, в отличие от того же Рона, который в первый год жизни Роуз смотрел в сторону колыбельки со священным ужасом и максимум, на что мог решиться, — это ошарашено всматриваться в лицо дочери, пока она спала. Сейчас, ко второму году её жизни, он, наконец, осознал прибавление в семействе и стал активно помогать Гермионе в кормлении, купании и убаюкивании — от остального, менее приятного и более дурнопахнущего, он оперативно сбегал с извиняющимся взглядом. Гермиона на это только усмехалась и беззлобно поддевала мужа, который не отличался большим терпением.

Мистер Уизли-старший, узнав о «капитуляции» младшего сына в решении небольших проблем младенцев «не для брезгливых», добродушно посмеялся и сказал, что всё приходит со временем. Но ещё раз внимательно посмотрев на лицо Рона, с лукавыми искорками в глазах добавил: «Или не приходит».

У Гарри, по рассказам Джинни, таких проблем с сыном не возникло — от начала схваток до появления ребенка на свет Гарри находился рядом с супругой, и Джинни это очень ценила: она до сих пор помнила его абсолютно белое лицо с капельками пота. В дальнейшем Гарри заботился о нуждах новорождённого наравне с Джинни.

Гермиона, прежде чем передать дочь Луне и умчаться в Хогвартс, сделала Роуз, которая попросилась гулять, «материнское внушение»: в сугробы не лезть, сосульки в рот не брать и снег тоже не есть. Судя по невинно улыбающейся мордашке Роуз, она планировала, едва оказавшись на улице, незамедлительно приступить к нарушению всех возможных «не». Но Луна пообещала удержать её в рамках разумного. Страдальчески-обречённо посмотрев на дочь, Гермиона переглянулась с Роном: невинная улыбка не обманула ни родителей, ни вообще никого из тех, кто это наблюдал. Но, тем не менее, Гермиона отправилась преподавать, Луна вместе с Роуз — гулять, Симуса, Денниса и Гарри Джинни выгнала отсыпаться после ночной смены, а сама вместе с Роном и Дином осталась работать.

— Вы должны были сообщить прежде всего нам, и только потом — колдомедикам! Идиоты! Мы полторы недели бились над снадобьем и смогли создать нейтрализатор вируса, который даёт сутки — сутки! — времени на то, чтобы найти решение проблемы! Мы могли бы сохранить им жизнь, пусть не всем, но половине из них! За сутки мы смогли бы найти чёртово решение! Вы понимаете, что завтра погибших может стать намного больше? Сотни, тысячи! — гневно кричала Джиневра на молодых курсантов Аврората.

— Джин, — Рон серьёзно посмотрел на сестру, крепко сжав её плечо. — Их уже не вернуть. Ребята не знали, что мы работаем над вакциной. Мы не можем их винить.

Джиневра опустила голову. Рыжие волосы скрыли бледное лицо.

— Простите, — прозвучало еле слышно. Молодые курсанты, ещё не закончившие обучение в Академии Авроров, но уже вступавшие в отряды, патрулирующие улицы, с пониманием кивнули. Все были очень расстроены.

Всего через три дня после приезда Луны с группой учёных из отдела Тайн и авроров, от вируса погибло сразу тридцать четыре человека — посетители недавно открывшегося кафе в Косом переулке. Один подросток, ученик Хогвартса, бывший в тот день с родителями именно в этом кафе, успел позвать на помощь дежуривших на улице авроров, которые немедленно вызвали колдомедиков, но никого из заражённых не удалось спасти. Всё, что смогли сделать колдомедики, — это беспомощно наблюдать, как один за другим умирают волшебники. А потом зафиксировать их смерть. Никакие зелья и заклинания не помогали — даже отсрочить действие вируса и ввести в стазис никого не получилось. Всё началось неожиданно. В течение пары часов в кафе не осталось никого живого.

Команда «новаторов», как прозвали Гарри, Луну, Дина, Рона, Джинни, Гермиону, Симуса и Денниса, действительно смогла создать временный нейтрализатор вируса, но они узнали о произошедшем слишком поздно.

Все «новаторы» стояли теперь в этом самом кафе с глуповатым названием «Чудеса Вселенской Кухни» и хмуро оглядывали место трагедии. Картина открывалась тошнотворная. Немного придя в себя, авроры приступили к своим обязанностям: добычи любых, даже самых призрачных улик и зацепок, опросу свидетелей, составлению протоколов и заполнению документов. Всё прошло достаточно спокойно: за что они сердечно поблагодарили позже курсантов, догадавшихся по прибытии наложить в радиусе центра событий отвлекающие внимание чары, иначе бы и курсантам, и аврорам не давали прохода толпы зевак и репортёров. Закончив с этим, они забрали погибших в морг при Аврорате для осмотра. Самое неприятное и тяжёлое — оповещение родственников и опознание погибших — они отложили на последний момент. Это было цинично и отчасти жестоко, но они не могли больше терять времени — слишком дорого это могло обойтись.

* * *

— Нам до сих пор неизвестно, как именно этот вирус проникает в человека, — тихо заговорила Джиневра, отвернувшись спиной к друзьям и лицом к окну морга, от которого не отводила невидящего взгляда. — Вполне вероятно, что мы все заражены — мы все участвовали в осмотре самых первых погибших.

Никому не хотелось ничего отвечать на это — по венам, казалось, растекался колючий лёд, начиная от центра грудины. Растекался и вымораживал всё, до чего мог дотянуться. Это была их защитная реакция — они не могли позволить себе сейчас никаких чувств: волнение, страх, тревога, сомнения — это всё камни, которые в данных обстоятельствах вполне могли утянуть на дно тех, кто посмел набрать их полные ладони.

— Нужно прямо сейчас сделать для всех нас портключи, — отрешённо сказала сидевшая на полу, прислонившись к стене, Луна, шевеля босыми пальцами ног. — Стандартные. Личные, многоразовые мы сейчас не потянем — на них уходит слишком много времени, а у нас, возможно, нет и суток. Поэтому стандартные. Но из привезённого мной материала. Чтобы, почувствовав, что заражение началось, сразу перенестись в лабораторию. Каждый из нас прямо сейчас возьмёт несколько флаконов с нейтрализатором. Нам нужно выиграть всё время, которое сможем. Каждый из нас, поняв, что заражён, будет записывать свои ощущения и наблюдения. У кого-то должен быть шанс использовать добытую нами информацию, в случае, если мы не выживем.

Никто из друзей не ожидал, что добытые с таким трудом кости придётся использовать, можно сказать, впустую, да ещё и так скоро. Добытые материалы планировалось использовать в изготовлении очень мощных и совсем не простых артефактов, которые значительно продвинули бы магическую науку, а также очень помогли бы аврорам в работе и раскрытии сложных дел.

Теоретически, для изготовления стандартного портключа подойдёт любой предмет. Но сделанный из кости древнейшего магического животного — например громамонта, даже небольшой фрагмент кости которого найти и извлечь, не повредив, было на грани чуда — даже стандартный портключ станет очень мощным. Он будет способен прорваться даже через антиаппарационный барьер, который блокирует любые магические перемещения, в частности, портключи. Что-то подсказывало, что именно такой портключ может вскоре пригодиться любому из них.

— Мы с тобой, Луна, как раз и займёмся портключами, — сказал Деннис, хмурясь и кивая.

— А мы с Гарри и Роном постараемся найти эту сволочь, — угрюмо сказал Дин. — Нет. Не постараемся. Мы найдём его. Не знаю пока как, но мы это сделаем. Согласны?

— Глупый вопрос, просто чертовски наиглупейший, — скривился Рон.

— Тогда вперёд. Мы с Гермионой и Симусом осмотрим трупы — если что-то новое узнаем, немедленно сообщим через монеты, — Джин немного приободрилась и отвернулась от окна.

Когда они работали в Аврорате первый год, перед ними, как когда-то в Хогвартсе, встала проблема быстрого сообщения между членами команды. Тогда они вернулись к идее с Протеевыми чарами. После пары неловких конфузов с кражей золотых монет уличными бродягами, ребята стали применять кнаты — с ними таких проблем не возникло.

* * *

— Ты уверен, что в этом есть смысл? — негромко поинтересовался Гарри у Дина, пока они пробирались к очередному интересующему Дина дому через аккуратные дворики с постриженными газонами.

— Не уверен, но проверить стоит, — так же тихо произнёс Дин. — У нас в любом случае больше нет ничего, от чего можно было бы оттолкнуться.

Когда они трое — Дин, Гарри и Рон — вышли из морга, они остановились, не понимая, что им делать, с чего начать. Масштаб работы был огромен, а сколько у них осталось времени — они не знали. Потом Рон высказал идею, которая тогда показалась всем троим дельной.

— Как сказал когда-то кто-то: ищите того, кому выгодно. Так вот. Давайте ещё раз просмотрим, ну, может быть, списки пострадавших во время войны... — встретив два убийственных взгляда, Рон поправился: — Ну, я имею в виду пострадавших настолько, чтобы возненавидеть всех волшебников, само их существование. Помните, как Луна сказала? «Возможно, этот кто-то ненавидит магию». Значит, у него должно было случиться что-то совсем глобальное — чтобы он решил уничтожить всех и вся. Ну, и он должен разбираться в маггловской химии и биологии. Хм-н. Очень хорошо разбираться.

— Магглорождённый? — переглянувшись с Гарри, задумчиво протянул Дин.

— А знаете, очень может быть. Вы заметили, на что именно действует вирус? Он воздействует напрямую на ДНК, на гены, отвечающие за магию, за нашу способность к колдовству. У волшебников этот ген находится в венозной и артериальной крови, и в семенной жидкости у мужчин, и в яйцеклетках у женщин. Нам нужен магглорождённый биолог, серьёзно пострадавший во время войны, — подвёл итог Гарри.

Так что, определившись, с чего начинать поиски, авроры-эксперементаторы отправились в архив. Рон, посмотрев на масштаб работы, полушутя предложил Дину и Гарри остаться в архиве, так как у них лучше получается искать и анализировать информацию, а самому отправиться поверять версии, за что Гарри и Дин натравили на Рона Гермиону, вызвав её в архив через зачарованную монету. В итоге супруги остались в архиве, время от времени передавая Гарри и Дину адреса и краткие характеристики предполагаемых преступников, а двое друзей проверяли их по мере возможностей. «Знать бы, как именно проникает в нас вирус и что приводит его в действие, тогда мы могли бы выставить патрули в самых крупных зданиях магмира и местах скопления волшебников, и хотя бы понять, когда это начнётся», — сетовала Гермиона.

Гарри и Дин проверили уже несколько десятков домов — серьёзно пострадавших в войне было много, очень много, и среди них процент магглорождённых, занимающихся маггловской биологией был не так уж и мал — наука всё же была очень интересна, особенно с добавлением капельки магии. В списке остались ещё десятка три домов — друзья проверяли волшебников и волшебниц всех возрастов.

Гарри с Дином пробирались к очередному дому — они сбились со счёта уже, которому. Логика их была проста — если кто-то замешан, то как-то себя выдаст. А других критериев, вроде статистик и сравнительных характеристик магглорождённых маньяков-биологов, у них просто не было. Сердце, что у одного, что у второго, за всё время поисков не единожды сбивалось с ритма, но сейчас вновь успокоилось — в который раз. В доме оказалась очередная супружеская пара — около сорока лет, но вполне ещё моложавая и хорошо выглядевшая. Но что-то приковывало к ним взгляд. Выражения их лиц, движения, взгляд, жесты?

Друзья переглянулись — и подобрались поближе. Затем ещё поближе. Затем ещё раз переглянулись и, замаскировавшись, пробрались в дом, где притаились.

* * *

Семь месяцев спустя, сентябрь 2005-го года.

Вся команда друзей собралась в палате Сейнт-Мунго, а именно Джинни, Луна, Гарри, Рон, Симус, Гермиона и Деннис.

В проклятом доме Гарри и Дин действительно увидели и услышали очень многое. Но не проверили антиаппарационный барьер, который был растянут над территорией. Именно тогда им необходим был мощный портключ, но его у них не было. Попытавшись задержать семейную пару (ими оказались чистокровный волшебник, бывший по профессии алхимиком, и магглорождённая ведьма-биолог, увлекавшиеся генетикой, Энтони и Эшли Хеплтон), оба аврора сильно пострадали: Гарри провёл два месяца в Сейнт-Мунго, а Дин Томас так и не вышел из комы, вызванной вирусом. Супруги-генетики чуть не убили беспечных и не слишком опытных Поттера и Томаса.

Но и для Гарри, и для Дина диагноз колдомедиков был устрашающ и безутешителен. Они лишились магии. Магическое ядро и у того, и у другого было полностью разрушено, и это невозможно было исцелить. Гарри принял это очень тяжело — магия имела для него огромное значение, но он справился, насколько это было возможно. Это было сродни ампутации конечности — жить можно, но полноценной эта жизнь уже не будет. А Дин с той весны и по сей день находился в коме, ни разу так и не придя в себя. Друзья навещали его несколько раз в неделю, разговаривали с ним, но он вряд ли слышал их.

Оказалось, что супруги-злодеи были идейными последователями Волдеморта, фанатиками, вроде Беллатрикс Лестрейндж. В отличие от покойной Беллы, они не были сумасшедшими. Они были безумцами, но не сумасшедшими. Они были спокойны, рассудительны и холодны. Сродни приготовившейся всадить в кого-то свои клыки гадюке. И они были, вне всяких сомнений, гениальны. Луна была права в своём предположении — эти люди ненавидели магию и магов, ненавидели за то, что они лишили магмир идеального, как они считали, вождя, за то, что провозгласили его сумасшедшим тираном и убийцей. За то, что волшебники посмели радоваться его смерти.

Вирус, созданный ими, заражал магическое ядро, энергию, которую оно воспроизводило, и уже заражённая энергия уничтожала физическое тело, гены волшебства. Они создали вирус, который, проникнув в магию, стал пожирать сам себя и своих носителей заодно. Целью Хеплтонов было уничтожение всего магического мира, уничтожение всех волшебников как вида. Ни у авроров, ни у невыразимцев так и не получилось понять, как именно Хеплтоны распространяли вирус — они так и не раскрыли своего секрета, и он был погребён вместе с ними — ни Веритасерум, ни легиллименторы не помогли ничего узнать, супруги были настоящими гениями. Они были приговорены к высшей мере наказания, и в первых числах июня приговор был приведён в исполнение.

А команда новаторов избрала местом своих собраний палату в Сейнт-Мунго, где, безучастный ко всему, на белой больничной койке лежал их друг и товарищ. Сначала колдомедики сочувствовали и жалели, лишь деликатно прося не задерживаться в больничной палате. Потом раздражались, говоря, что это больница, а не штаб-квартира Аврората. Потом злились и тихо ругались. Потом бесились и очень громко орали. Но через пару месяцев смирились и больше не обращали внимания на то, что рядом с Дином почти всё время находится кто-то из друзей, даже просили, раз уж они всё равно пустили здесь из своих задниц корни, присматривать и проводить необходимые процедуры, а сами уходили отдохнуть или заняться другими пациентами.

Обычно подоконники всегда оккупировал Дин, теперь туда садилась Луна. Остальные рассредоточивались кто где: на стол, стулья, пол, в ноги Диновой кровати, на трансфигурированную из найденного в карманах хлама кушетку.

Деревья за окном постепенно начали менять своё оперение. Больше всех пока что было зелёных, но между зеленью уже проглядывала желтизна, а кое-где и краснота. Небо было пронзительно чистым, солнце светило отчаянно ярко, отдавая своё последнее тепло до капли. Ещё тёплый ветер тихонько тревожил листья деревьев, и некоторые, срываясь с ветвей, мягко падали на подоконник. В один из таких дней Дин открыл глаза. Луна смотрела в окно, а остальные дремали.

— Что ты там видишь? — тихо спросил Дин сипловатым голосом.

— Осень пришла, — ласково улыбнулась ему Луна.

Странно жить без магии. Я и раньше не очень-то ей пользовался, но всё же становится как-то пусто и горько, когда я тянусь к волшебной палочке и секунду спустя понимаю, что в моих руках она с некоторых пор — лишь мёртвая деревяшка. Глаза начинает жечь влага, в носу свербит, а зубы, слишком плотно сжатые, издают противный скрип. И горло душат невидимые руки. Но это ничего. Ничего. Это пройдёт.

Когда спустя неделю после того, как я пришёл в себя, друзья с боем вырвали меня из рук колдомедиков, первое, что сделала Луна — аппарировала меня прямо вместе с креслом-каталкой к своему Иггдрасилю. Луна только улыбается, когда мы называем его так. По весне рядом с деревом возникло небольшое озеро, которое мы назвали в шутку Тёмным.

Луна попросила меня прикоснуться к нему и не отпускать, и только потом тихо сказала, что мы с Гарри теперь сквибы, и это уже навсегда. Я не говорил, какая она умная, наша Луна? Она вскрыла нарыв, едва он образовался, и «продезинфицировала» рану, приведя к этому непонятному дереву. Оно как будто забрало большую часть боли, подарив в ответ ощущение нежного, успокаивающего прикосновения к волосам, как делала мама в детстве. Оно не исцелило рану, как по взмаху волшебной палочки, оставив заживать так, давая время свыкнуться с возникающим на месте коросты шрамом.

Привык ли я? Не могу сказать. Привык ли Гарри? Не знаю. Луна и Гарри тоже привела к Иггдрасилю после выздоровления, и всё же ему пришлось тяжелее, чем мне. Но в августе у него родился второй сын, и теперь ни Гарри, ни Джиневре стало не до печалей и терзаний.

За те месяцы, что меня не было, ребята раскрыли ещё множество дел. Это странно — из моей жизни выпал довольно большой кусок. Меня не терзают сомнения — буду ли я полезен команде, ведь Гарри по-прежнему с нами, значит, найдётся местечко и для меня.

Из-за того, что я волей случая пропустил множество интереснейших событий, у нас появилась милая традиция — собираться у Иггдрасиля поздно вечером и рассказывать друг другу истории из своей жизни. Сначала ребята рассказывали про то, что случилось, пока я лежал, как Белоснежка, без признаков жизни. Потом мы все стали рассказывать истории из детства — они не всегда были приятны, но отчего-то нам казалось правильным поделиться ими.

Мы всегда собирались либо у Луны, либо у меня — так у нас исторически сложилось. Не сказать чтобы у нас было очень уж удобно — у меня ребята постоянно спотыкались о мольберты и кучи другого хлама, у Луны вляпывались во фрукты, которые были у неё дома повсюду, даже в самых неожиданных и не предназначенных для них местах, а ещё у Луны мы постоянно набивали себе синяки о походное снаряжение. Мы находили в этом неудобном постоянстве какое-то успокоение.

Ту картину, что Луна подарила мне, я увидел спустя почти восемь месяцев, прошедших с тех пор. Это был старый рисунок мирового древа с танцующими вокруг него людьми, бросающими свои сплетённые венки в воды Урд. Линии рисунка едва просматривались и были не вполне точны. Но их прелесть была в этом. Дерево было нарисовано будто бы детской рукой, но смысл, вложенный в рисунок, был не по-детски серьёзным и датирован был примерно тринадцатым веком нашей эры.

Я повесил картину посреди гостиной.

Потом Луна придумала новую забаву: она увлеклась плетением венков из цветов, растений, трав и веток деревьев. И, конечно же, втянула и нас в это сумасбродство.

— Древние люди верили, — улыбаясь, говорила Луна, — что венец, сплетённый собственными руками и пущенный на воду после полуночи, но до рассвета, сможет забрать с собой все горестные и печальные мысли. И даже исцелить неизлечимое. — Озвучив это спорное утверждение, она бросила свой венок в Тёмное Озеро. До этого она чуть ли не силком заставила всех остальных сплести по венку, которые получились не то чтобы очень эстетичными. — Давайте, бросайте свои!

И мы бросили. Кто знает, может, действительно древние верили в чудесные свойства пущенных по воде венков не просто так.

Кто знает?

Плывёт и растекается по волнам лунный свет,

в луне купается венец дубовый.

Опутал клевер жёлуди в венце.

Плывёт, плывёт к невиданному берегу

в надежде обрести в земле покой.

Прибиться к краю водоёма

и возродиться вновь над суетой.

И реет, реет над водой

лист пожелтевший.

Кружится ворона перо

упав, рисуя на воде

абстрактные полоски.

Вода рисунок мягко смыла,

и не осталось и следа.

А лист с пером пошёл на дно —

исследовать погибших корабли.

И лишь, купаясь в серебре,

венец дубовый плыл.