Покидая эту зиму (джен)

Покидая эту зиму, окунись в сырую землю,

В солнца теплую купель, апрель…

Марта выходит в больничный двор в смешных резиновых шлёпанцах и куртке с чужого плеча. Свою она, впопыхах забираясь в скорую, не прихватила, а посетителей у нее пока не было. Впрочем, чужая куртка — дело житейское. Взгляд Марты падает на сочную апрельскую травку, прибитую вчерашним градом: тут и там горят непобедимые одуванчики, слева и справа от крыльца на кривеньких клумбах приуныли крокусы, высаженные во время традиционного апрельского субботника. В кустах скачут озабоченные воробьи.

Метрах в тридцати, посреди двора, Ильич в натуральную величину гордо вскинул голову и поднял правую руку. Марта расправляет плечи. Доброе утро, товарищ! Она рада встрече — но только потому, что у неё, как сказал врач, всё обошлось минимальными потерями. Говорят, с одним коротким наркозом в мозге погибает всего лишь двадцать шесть миллионов нервных клеток, и Марта надеется, это были те самые, которые отвечали за ненужные ей операции, вроде взятия интегралов или вышивания крестиком. Кхм… Нет, крестик вроде остался. Домашний телефон старой школьной подруги? На месте. Самое длинное слово в итальянском? Precipitevilissimevolmente. Переводится, естественно, «быстро». Отлично. Этих клеток на десять наркозов хватит — их там тьмы, и тьмы, и тьмы. Но тьфу, тьфу, тьфу… Лишних нет.

Марта ненадолго закрывает глаза и слышит бодрое чириканье птиц, тихий гул городского транспорта, громкий мат бегущих в хирургию санитаров. Делает несколько бодрых шагов и вдыхает полной грудью. После спёртого больничного воздуха лёгкие радуются кислороду, как парус попутному ветру, но их тут же огорчает вездесущий сигаретный дым. Марта поворачивает голову: прямо у входа в хирургический корпус под табличкой «Курение строго запрещено. Штраф 300 000 рублей»* невозмутимо смолят два немолодых мужичка в куртках поверх пижам.

— С чем лежишь? — спрашивает один, ёжась от холода.

— Да никто не знает.

— А что делали?

— Да хрен знает, что отрезали.

— Поня-а-атно.

Они окидывают Марту усталыми взглядами. Она проходит мимо, направляясь навстречу Ильичу.

— Семёныч, а где тут женское отделение? — звучит за спиной.

Марта улыбается. Жизнь продолжается, и это прекрасно. Всезнающий Ильич указывает рукой прямёхонько на корпус роддома. «Мне не туда, — говорит Марта сама себе. — Пойду, прогуляюсь мимо офтальмологии».

Она улыбается всё шире, вспоминая похожий разговор, невольно подслушанный часом ранее в очереди на уколы.

* * *

— Что у тебя? — сочувственно спрашивает миловидная крашеная блондинка у миловидной, хромающей крашеной рыжей.

Рыжая морщится, опирается о стену и набирает воздух в лёгкие:

— Короче, неделю назад у меня вдруг…

Марта на пару минут отвлекается на чтение стенда о вреде абортов и на беспощадное бряцанье в операционной.

— … сначала думали, что аппендицит, — продолжает рыжая, — потом перевели сюда…

Марта смотрит в больничное окно. За ним кипит утренняя городская жизнь, которая кажется теперь инопланетной.

— … на втором УЗИ вообще сказали, что ничего нет. Тогда я…

Она отходит на двойной укол, мысленно восхваляя медсестру, которая неощутимо, как в масло, вонзает в неё одну за другой тонкие иглы. В процедурном низкое окно с металлическими решётками. Больничное начальство не стало разоряться на жалюзи, и Марта думает о том, что при желании вон тот мужик в кепке с портфелем смог бы разглядеть её оголённую ягодицу. Почему-то ей всё равно. Нет, скорее, ей забавно было бы увидеть выражение его лица, если бы она показала ему язык. Возможно, он бы даже стал ходить на работу другой дорогой.

— … всю ночь немного покалывало, а теперь вообще так тянет. Операцию сделали, а диагноза так и нет. Ну, а у тебя что? — спрашивает рыженькая у блондинки, когда Марта лениво бредёт мимо них в палату, потирая обиженный зад.

Блондинка поправляет растрёпанные волосы.

— Короче, у меня тоже ничего не ясно…

Короче, у них у всех слишком много (мало) половой жизни, или гормональный сбой, типичный для женщин от восемнадцати до восьмидесяти, или вообще Чернобыль. А что вы думали? Радиация. Да, есть ещё один диагноз: «Бывает. Ещё успеешь родить, вон вас таких сколько, думаешь, одна такая, и не реви, а то пропишу успокоительное внутримышечно».

Марта бродит вокруг приземистых, компактных корпусов и читает в телефоне историю создания больницы. На официальном сайте она гордо объявляется «самой старой в городе», но это, с точки зрения Марты, сомнительный повод для гордости — не древний же замок, в конце концов. Больница почти на сорок лет старше Ильича? Надо же. Во время войны фашисты её не разрушили. Марта вспоминает узкие коридоры, в которых невозможно разминуться с каталкой, и гонит прочь крамольную мысль: «Не разрушили? А зря».

* * *

Она не знает, что лучше — заткнуть уши берушами или поучаствовать в беседе. Притворившись спящей, можно тихо поплакать, никто и не заметит. Зато в болтовне быстрей проходит время, о боли забываешь, кто-нибудь рассмешит пошлой шуточкой или расскажет ужасную историю, от которой свои проблемы покажутся не такими значительными. Или, по крайней мере, уж точно не исключительными. Только не в этом отделении. Кажется, беседа о мужчинах.

— Ну хорошо, вот вы сами уверены, что ваши мужья вам не изменяют? — Марта приоткрывает глаза и видит, как вопрошающая Танька по-деловому складывает руки на груди и удобней усаживается на прогибающейся больничной койке. Таньке двадцать семь лет от роду, в Таньке сто кило веса, и она единственная в этой шестиместной палате не замужем. — М-м?

— Мне лично всё равно, — отзывается Марина, на секунду отрывая взгляд от журнала. Марине тридцать пять, двое детей, в отделение попала с неудачной попыткой родить третьего. Муж у неё крутой бизнесмен и каждый день возит ей в больницу розы. — Лично я своему на корпоративы даю резинки, чтобы не дай бог заразу не принёс. Если ему надо — значит, надо. Я всё равно ничего не изменю и вряд ли узнаю.

По палате проносится легкий гул неодобрения.

— А резинки потом проверяешь? — уточняет двадцатилетняя Сонечка. Она в этом грустном отделении самая молодая и с самым обидным диагнозом — прерывание беременности в последнем триместре. У неё уже были куплены кроватка с коляской, в кругу родственников был съеден торт с голубой начинкой от «Сюрприз Пати». Она ещё не выплакала все слёзы по поводу горькой потери, но не может долго печалиться.

— В смысле? — переспрашивает Марина.

— Ну, проверяешь, использовал ли он резинки и сколько?

— Вот ещё, — Марина возвращается к чтению «Женских историй» и почти не участвует в дальнейшей беседе, хоть и не перелистывает ни одной страницы.

— Сонечка, я тебя спрашивать не буду, молодая ишшо, — смеется Танька. — С Маринкой всё понятно. Скорее да, чем нет, ибо с такой семейной политикой ни один муж не устоит перед соблазном.

Сонечка нетерпеливо перебивает:

— А вот и да!

На неё устремляется несколько пар недоумевающих, любопытных, жадных до чужих историй глаз. Марта лениво поворачивает голову.

— Он спал с моей подругой, — продолжает Соня, — но это было до свадьбы… Максик сначала встречался с Любой, а потом познакомился со мной, ну и… какое-то время выбирал.

— Ты отбила парня у подруги? — уточняет Танька, и в её голосе слышатся одновременно и презрение, и восхищение.

— В итоге Максик выбрал меня, — пожимает плечами Соня и достает из тумбочки шоколадку. — Будете? Марина? Марта? Галина Андреевна? Девочки! Ну как хотите, — раздаётся шелест фольги, и Соня продолжает с набитым ртом: — Любка, моя подруга, она… вроде добрая, но как амёба. Ни рыба ни мясо. Мужики от таких бегут.

Марта внимательно смотрит на Сонечку. Тонкая, белокурая. И совсем не похожа на амёбу. У неё подвижное, выразительное лицо, резкие, угловатые движения. Теперь, когда её глаза больше не красные от слёз, Сонечку можно назвать красивой. Да, она определённо красива, насколько красивой может быть женщина через сутки после наркоза в гинекологии, где из-за внезапного ремонта нет ни душа, ни горячей воды.

— Мы познакомились на даче, — продолжает Сонечка, жуя шоколад, как хлеб. — Поехали к Любке отмечать её день рождения, она пригласила Максика, и надо же такому случиться… Он сразу на меня глаз положил. Мы вышли покурить на веранду…

— Ты куришь? — перебивает Галина Андреевна. Она тренер по фитнесу и борец за здоровый образ жизни.

— Уже нет, бросила. Я для ребенка на всё была готова. На любые жертвы, — Сонечка вздыхает.

— Не мешайте, дайте послушать, — возмущается Танька. — Вы вышли покурить, и что?

— Ой, девочки… Всё вышло случайно. Выкурили по одной и поняли, что мы родственные души. Заперли дверь изнутри, и… Это любовь с первой сигареты.

— Ну и как теперь Любка? — скептически щурится Танька. — Всё ещё дружите?

— Конечно. Мы-то с ней со школы дружили, а Максика она всего полгода знала. Не рушить же старую дружбу из-за того, что он сделал свой выбор?

— Ну-ну. Ладно, давай сюда свою шоколадку, — просит Танька, и Соня просовывает ей кусок сквозь прутья кроватной спинки. — А знаешь, что? Может, эта Любка пошла к какой-нибудь бабке и сделала на тебя наговор. Да-да, не надо улыбаться!

— Не сделала. Она не такая, Любка. И вообще, я в эту ерунду не верю.

— А в женскую дружбу веришь? — Танька хмыкает и принимается жевать шоколад. — Зелень, что тут скажешь… Вот я сейчас расскажу тебе, что было с моей родной тёткой — и это истинная правда…

Танька долго и подробно пересказывает историю о том, как её тетка ходила к старухе, но никакой не к гадалке — фу, это пошло — а к настоящей ведунье. Дело было в деревне, тётка была молодой и как раз рассталась с женихом… Марта почти не слушает, потому что голова от боли словно ватная.

— А вы, девчонки? Ну, колитесь. Ваши мужья вам изменяли? Марта? Марта?! Ты что, спишь?

— Нет, — она качает головой, испытывая неловкость за Танькину бестактность. Странная реакция, но так часто происходит — кто-то сморозит глупость, а Марте и неприятно, и стыдно.

— Что — нет? Не спишь — или не изменял?

— Можно, я пропущу ход? — Марта пытается отшутиться.

— Ну что тебе жалко сказать? Мы тут проводим социальный опрос.

— Нет.

— Нет — не скажешь, или нет — не изменял?

— Вариант «б», — Марта улыбается, надеясь, что от неё отстанут.

— А откуда знаешь?

— Знаю, и всё.

— Нет, серьезно! Марта, скажи. Откуда?

— Как это можно не знать?

Сбоку одобрительно фыркает Галина Андреевна.

— Ладно, потом выясним. Ну, девочки? Галина Андреевна? — прокурорским голосом продолжает опрос-допрос Танька.

Галина Андреевна, дама за пятьдесят, усмехнувшись от титула «девочки», поворачивается на правый бок и морщится:

— Эта медсестра ужасно колет. Вся задница после её смены болит. Ужас…

— Нет-нет, нас на это не отвлечёшь!

— Ну хорошо… Мой муж, — Галина Андреевна кривится то ли от боли, то ли от воспоминаний, — думает, что я ничего не знаю, но я всё знаю.

— Что именно?

Все с любопытством замирают.

— Всякое было, девочки, и вот что я вам скажу — надо закрывать на эту дурь глаза, и всё наладится само собой. Нужно делать вид, что ничего не замечаешь. Так проще, спокойней и надёжней.

— Но вы же знаете, — вдруг раздается тихий голос у двери. Там лежит Арина. На вид лет тридцать, семейное положение неопредёленное, серая мышь и тихоня. — Знаете. И это всё меняет.

— Ну и что? Не надо лезть на рожон. Любовница со временем надоест. Сначала она красавица, вся такая сексуальная и волнительная, а потом… — Галина Андреевна выразительно машет рукой и снова потирает зад. — А потом начинаются требования, претензии, растут запросы, поедем на Канары, брось жену, хочу от тебя ребёнка… Зачем ему ещё один сопливый нос, если он убегает из дома, чтобы отдохнуть от своих? Если жена узнает об измене и начнёт истерить, выставлять за дверь чемоданы, то он уйдёт. И что? Да ничего хорошего. Что её ждёт? Уязвленная гордость, дети без отца, финансовые проблемы. А если сделать вид, что ничего не замечаешь — ни поздних приходов, ни странных запахов, ни непонятно на что потраченных денег — и вместо скандалов стать заботливой, покладистой… Со временем всё само собой наладится.

— А я выставила, — сердито сказала Арина. — В тот же вечер, когда случайно узнала, что он мне изменяет. А он… взял чемодан и ушёл. Не сказал ни слова, даже не объяснился.

— Вот, а я о чём! Бурю надо переждать, — победно констатирует Галина Андреевна и добавляет сочувственно: — А про ребенка знал?

Арина качает головой. После утреннего обхода все в курсе, что у неё был выкидыш.

— Мама говорит, оно к лучшему, а мне жаль, что так вышло, — говорит Арина. — Замуж я вряд ли ещё раз пойду, а ребеночек бы остался. Не судьба.

— Какие твои годы, Арина! — подбадривает Галина Андреевна.

— Мне тридцать шесть...

— Ну вот, я и говорю, какие твои годы! Всё ещё наладится, ты ж красивая баба. Не грусти.

В этой палате всем друг друга жаль, общая беда объединяет, и все ненадолго замолкают, словно объявляют минуту молчания. Марта чувствует к Арине симпатию большую, чем к остальным.

— А ты, Танька? Ну, рассказывай, — вдруг просит Сонечка, запивая шоколад водой и наклоняя белокурую голову. — С кем у тебя что было? Чего это ты про измены спрашиваешь?

Танька смеется. Она лечится от сущей ерунды, в больницу легла, чтобы отдохнуть от работы.

— Какую же историю вам рассказать? — Танька закатывает глаза, и становится ясно, что ей не терпится, что разговор этот был затеян ею для того, чтобы поделиться наболевшим, смешным, странным — всем тем, что не положено знать близким и друзьям, а только случайным попутчикам в вагоне или соседкам по больничной койке.

— А ты начни с первой, — подзадоривает Сонечка.

— С первой? Кстати, моя первая история самая затяжная. Чёрт, какая кровать неудобная! Так вот… Сразу после училища я пошла работать в магазин, и был там один грузчик, Сашка — молодой и совершенно непьющий. Не смейтесь, такое бывает! В грузчики он попал случайно — после армии не поступил в универ, пошёл летом подзаработать. Отца у него нет, мать на двух работах зашивалась, с деньгами было туго. Мы часто после смены шли вместе до метро, болтали… Он смешной такой, Сашка. И красивый. А во мне уже тогда девяносто кило было, это у меня наследственное. Комплексовала я, но не так чтобы слишком, потому что у меня мать полная, а батя её сильно любит — короче, не в худобе счастье…

— И что? — нетерпеливо спрашивает Соня.

— Идем мы как-то после смены, болтаем о ерунде, а Сашка вдруг берёт меня за руку. Мы вместе заходим в метро, вместе едем до его станции — а мне вообще-то нужно было в другую сторону… Доходим до его дома, и там он говорит, что мать его сутки работает, придет домой завтра вечером. Руку мою он выпустил только в квартире, когда раздевались.

— И как?

— Как-как… Всё тебе, Сонька, расскажи. Нормально — как, — она поводит бровями и усмехается. — Мы с ним ещё полгода встречались, а потом он в дальнобойщики пошёл, не до меня ему стало. Разъезды… Теперь женат, дочка у него.

— Скучаешь?

— А чего скучать, мы видимся. Когда жена его достанет или запилит до полусмерти, он мне звонит. Мы можем по телефону час проговорить, я для него как психотерапевт. Да и после рейса иногда ко мне заезжает… Выпить, то-сё.

— А то-сё — это что?

— Сонька, странные у тебя вопросы!

— А тебя не смущает, что у него жена? — доносится с другого конца палаты голос Арины.

— А почему это меня должно смущать? Я девушка свободная, — гордо говорит Танька. — Он пусть смущается. Я, может, его жене помогаю. Если бы не я, он бы давно сбежал от неё, потому что она дура. Но красивая. Я видела фото.

— И на что он жалуется? — весело спрашивает Сонечка. — Ты поделись, чтобы мы были в курсе. Как говорится, предупрежден — вооружен!

Танька скромно пожимает плечами.

— Да я что… Мне не жалко. На что жалуется? Во-первых, — она с назидательным видом загибает палец, — жене постоянно от него что-то нужно. То деньги, то внимание. Обои купи, на отдых свози, с ребенком погуляй… А он и так пашет как проклятый, из рейса в рейс. Во-вторых, она его учит жить. Компьютерные игры — ни-ни, зато читай вместе с ней интеллектуальные книги, чтобы потом вместе обсуждать. Ни пивасика выпить, ни в танчики поиграть… Человек чахнет без свободы. В-третьих, сексом шантажирует. Надуется за какую-то ерунду и воротит нос — мол, обдумай всё, исправься, прощения попроси, тогда, может быть, допущу тебя до своего белого тела! — Танька фыркает и закатывает глаза. — Сонечка, вот так не делай. Мужчине нужна женщина, которой от него ничего не нужно. Во как я сказанула!

— Значит, тебе от него ничего не нужно? — переспрашивает Соня.

— Абсолютно.

— И всё-таки женился он не на тебе, — говорит Арина, приподнимаясь на кровати.

— Больно надо… У меня вообще-то моряк есть.

— Кто? — смеётся Галина Андреевна.

Все с интересом смотрят на Таньку, и даже Марина опустила свой журнал.

— Моряк.

Палата оживляется. Все начинают обсуждать прелесть дальнобойщиков и моряков, которые не докучают домашними придирками: они всё время в пути, не мелькают перед глазами…

— Где ты его взяла? У нас же моря нет, — спрашивает Сонечка, и Танька снова берет инициативу в свои руки.

— Познакомились по интернету, лично ещё не встречались. Он в Литве живет, зовут Янис. Хочет с морским делом завязать, купить дом, семью завести… Сейчас пошёл в последний рейс. Через месяц вернётся, приедет ко мне, и мы встретимся.

— В крайний, — поправляет Галина Андреевна. — Моряки говорят «в крайний».

— Так вы даже не виделись? — глаза у Сони горят от любопытства.

— Мы всего месяц переписываемся, а уже как родные, — признаётся Танька. — Вот как у тебя, Сонька, любовь с первой сигареты, так и у нас — любовь с первого анекдота, суперкороткого. Короче, слушайте: возвращается муж внезапно домой из интернета…

Танька рассказывает пошлый анекдот, ждёт, пока Соня отсмеётся, и заговорщицки продолжает:

— Представляете, он мне из Венесуэлы посылку отправил! Написал, что сюрприз! Я подозреваю, что там браслет или цепочка, потому что это «что-то, что нас соединит»... Курьер должен сегодня доставить прямо сюда.

— В больницу? — удивляется Сонечка.

— Курьеру всё равно, куда доставку делать. Ты что, никогда курьерской почтой не пользовалась? А еще мой Янис признался, что любит крупных девушек, вот так! Хотите фотку?

Таньке не лень вставать, и она проходит по палате, показывая всем с экрана телефона фото приятного мужчины средних лет. Марта смотрит краем глаза, одобрительно кивает, а Галина Андреевна спрашивает:

— Надеюсь, ты не платила двадцать долларов за доставку?

— Платила. А вы откуда знаете? Но это только за доставку из Риги.

— Да ты что, Танька! — Галина Андреевна садится, забыв о боли в обеих ягодицах. — Это ж развод такой.

— Какой развод? — Танька с размаху опускается на кровать, и та прогибается чуть не до пола. — Вы о чём?

Галина Андреевна вздыхает.

— Мошенники так делают. Знакомятся по интернету, обещают золотые горы, высылают посылку с ценным подарком, частная курьерская служба просит внести предоплату за доставку… Ты что, Танька, с Луны свалилась?

— И что?

— Как что? И ничего.

— Да нет! — Танька машет руками. — Янис не такой.

Впрочем, её лицо уже не выглядит довольным.

— Хорошо, ты знаешь его адрес? — не унимается Галина Андреевна.

— Конечно, знаю. Электронный.

— Телефон?

— Да мы мейлами обмениваемся, зачем нам телефоны?

— А по скайпу ты с ним говорила хоть раз?

— Нет, у него связь на корабле не очень, скайп плохо работает.

— И ты ждешь, что тебе сегодня принесут посылку?

— Мне должен позвонить курьер и уточнить адрес — я оставляла свой телефон, когда делала платёж…

— Ох, Танька… — вздыхает Галина Андреевна. — У меня сын в милиции работает, он мне про эти разводы рассказывал. Знаешь, сколько у них заявлений на таких Янисов написано?

Танька недовольно кривит рот.

— Да не может быть. Он написал, что хочет, чтобы у меня было что-то от него на память, чтобы я о нём чаще думала. Надевала каждый день… Это браслет или цепочка. Или кольцо — нет, кольцо вряд ли… Кольцо дарят лично. Да позвонит мне курьер, ещё не вечер.

Галина Андреевна проверяет часы на телефоне.

— Уже вечер.

— Он может и завтра позвонить...

Оживление в палате спадает, все молча смотрят на растерянную Таньку.

— Танька, хорошо, что ты на него квартиру не переписала… Психотерапевт. Радуйся, что легко отделалась.

— Да что вы каркаете раньше времени, Галина Андреевна!

— Ты вот что… Когда выпишешься, сходи в отделение к сыну моему, оставь заявление — так им проще будет мошенников поймать.

— Пятая палата, на уколы! — раздаётся из коридора.

— Ой, опять эта медсестра дежурит! Да хоть бы она уже в отпуск ушла, — ворчит Галина Андреевна.

Все начинают шуршать, скрипеть кроватями, ёрзать тапочками по полу. Марта закрывает глаза.

— Ты почему не идёшь? — спрашивает Марина.

— Я сейчас. Займите мне очередь.

— Нет, этого не может быть. Я же в людях разбираюсь, — доносится Танькин голос уже из коридора, в ответ бубнит Галина Андреевна, тонко и сочувственно что-то добавляет Сонечка.

У Марты нет сил встать. Две минуты одиночества кажутся роскошью. Её немного мутит от запахов и, пожалуй, от нервов. Она очень хочет домой, к любимому — как когда-то в детстве, увезённая в деревню к тётке, хотела назад, к маме, в пыльный город. Жаль, что любимый пока в отъезде. И, наверное, хорошо, что он не моряк и не дальнобойщик, а инженер — впрочем, это не помешало ему оказаться на другом конце света. Его растерянный, встревоженный голос в телефонной трубке прерывался, падал в пустоту. Она сказала, что справится — чай, не маленькая. Что срываться с работы и приезжать ему не нужно. Авария была ерундовая, и вообще, врач уверена, что ей повезло.

Сквозь гул голосов в коридоре Марта слышит, как шелестят, вылетая из окон больницы, души нерождённых младенцев; представляет, как они зависают полупрозрачными облачками над серыми лужами, не зная, куда направиться дальше, пульсируют по инерции, неспешно покидая мир, в котором им не довелось задержаться. Марта чувствует, как одно из них — то, что бьётся в унисон с её собственным сердцем, — отдаляется всё дальше от больничной крыши и в конце концов исчезает в пасмурном апрельском небе.

В дверь стучат женщины из соседней палаты, абортной.

— Шолохова? Иди, зовут тебя!

Она медленно считает до десяти, вытирает глаза и выходит в коридор. Ей всего тридцать семь, и у неё всё впереди. Кроме того, что позади.

— Ну и что, плюнуть и растереть, — говорит Танька Соне по пути из процедурного кабинета. — Теряют больше иногда, чем двадцать долларов. А кто врёт, сам себе в душу… Ну, ты поняла. Пойдём, покурим, тебе теперь можно.

— Шолохова, проходи. Тебе снотворного кольнуть или валерьянки дать? — спрашивает медсестра, глядя на её распухшие глаза.

— Дать, — отвечает Марта, задирая ночную сорочку.

За решёткой процедурного в темноте мелькают огоньки машин, и она мысленно желает им доброго пути.