Дикие лебеди (гет)

Как легко потревожить свой маленький мир

Чуть коснулся не так, и изломаны крылья

В этой жизни не слишком всё просто, поверь

Против зова души воля часто бессильна

Тэм Гринхилл

 

 

Беллатриса

 

Рука с длинными белыми пальцами, увенчанными острыми ногтями, быстро откидывает его волосы со лба.

— Хочу видеть это лицо!

Северус молчит, одним движением головы возвращая волосы в их привычное состояние.

— Хватит, Белла. Ты знаешь, что я ему доверяю. Северус ни разу не подвел нас.

Беллатриса морщится, словно только что проглотила настойку полыни. Ни разу! Разумеется, Снейп не дурак. Он умен и очень опасен именно потому, что кажется безукоризненно искренним.

— Итак?

— Мой Лорд, Орден Феникса намеревается перевести Гарри Поттера из нынешнего его укрытия в субботу, при наступлении вечера.

Беллатриса стремительно подходит к окну и замирает перед покрытым пылью стеклом. В субботу вечером? Но именно в этот день Поттеру исполняется семнадцать! Зачем так рисковать?

Беллатриса несколько мгновений рассматривает свое отражение в стекле: черные волосы призрачным ореолом очерчивают бледное лицо. Она уже немолода, но черты лица еще не утратили своей изящности. И дьявольский огонь неровным пламенем горит в темных глазах. Беллатриса наслаждается собой, своим положением в этом доме, не принадлежащем ей. Здесь она — королева. И к черту шрамы от кандалов, так и оставшиеся на нежной коже. Она вся — олицетворение жестокости, но ее кожа нежнее кожи персика. В этом виновата ее голубая кровь.

Только для Беллатрисы сидящий за столом безносый человек с бледной кожей кажется совсем другим. Она не видит его уродства, его неестественности. Она видит темноволосого мужчину с правильными чертами лица, в темно-карих глазах застыла жажда власти.

Беллатриса давно любит его, но это ожесточенная любовь. Она любит его потому, что он — воплощение всех ее тайных, диких, развратных, кровавых желаний. Он словно ее я, вырвавшееся наружу.

На другой, противоположной стороне от Лорда сидит Лестрейндж — человек, которого Беллатриса не знает и иногда, встречаясь с ним в гостиной, пытается вспомнить, где видела его раньше. Лестрейндж ее муж. Он молчит, и толку от него не больше, чем от Драко, с той лишь разницей, что Драко не умеет убивать. Рудольфус умеет — но делает это молча. В нем нет ни ярости, ни огня. Он словно колпачок для свечи. Он ее гасит.

— Значит, следует организовать нападение в субботу. — Она стремительно подходит к столу и садится на холодный стул. — Думаю, всех брать не стоит.

Лорд согласно кивает. Ему достаточно взять нескольких человек, чтобы расправиться с Поттером. В любом случае, весь Орден не будет занят перемещением мальчишки.

— У меня только одна просьба, Повелитель.

— Слушаю, Белла.

— Нимфадора — моя. — Потемневшие после Азкабана зубы Беллатрисы скрипят.

Нарцисса отрывается от созерцания стола и быстро переводит взгляд на сестру. Беллатриса в ответ вопросительно приподнимает брови. Она знает, что говорят голубые глаза сестры. Ей кажется, что убивать беременную племянницу уже слишком. Слишком! А не слишком ли далеко зашла эта девчонка с разноцветными волосами, позор семьи, как и ее мать? Выйти замуж за оборотня! Беллатриса зло расширяет глаза, и Нарцисса отворачивается. Какая нежность! И мальчишку вырастили трусливым цветком. И теперь он нежной фиалкой сидит с застывшим от испуга лицом в окружении алчных росянок и не знает, что с этим делать. Если бы только у нее были свои дети!

— А что скажешь о радостной вести ты, Драко? — Лорд с презрением поворачивается к ее племяннику. — Будешь нянчиться с ее щенками?

Драко вздрагивает всеми своими лепестками и быстро переводит взгляд с висящего над столом тела то на отца, то на мать. Беллатриса довольно ухмыляется. Никто тебе не поможет, мозгляк!

— Ты узнаешь нашу гостью, Северус?

Беллатриса не сомневается, что Северус редко встречался с Чарити Бербидж. И все-таки она пристально изучает выражение его желтоватого лица.

— Разумеется. — Северусу явно наплевать. Он разве что не зевает.

— А ты, Драко?

В этот раз племянник отчаянно трясет своими лепестками из стороны в сторону и утыкается взглядом в стол.

Беллатрису передергивает от презрения к его трусости. Ничего, она заставит его сражаться. Кроме того, его можно заставить следить за Снейпом в Хогвартсе. Кажется, мальчишке нравится Северус…Тем лучше.

Смотря сквозь вспышку зеленого света на желтоватое лицо, Беллатрисе кажется, что оно слегка искривляется. Что-то со Снейпом не так.

Комнаты Малфоев теперь располагаются на самом верхнем этаже, ведь лучшие заняты господином и теми, кто каждый день отправляется на задания: Долоховым, Руквудом, Мальсибером и Яксли. Беллатриса предпочитает держаться рядом с Нарциссой и сама не знает, почему.

Нарцисса медленно поднимается вверх по винтовой лестнице, обнимая сына за плечи. Беллатриса стремительно настигает их на площадке и кладет руку на плечо сестре. Бледное лицо Нарциссы несколько секунд вдруг кружится вокруг нее, и Беллатриса с яростью понимает: сорок семь. Ей — сорок семь.

— Хочу поговорить с Драко, — заявляет она властно. — Наедине.

— Зачем? — Лицо сестры становится еще бледнее.

— Тебя не касается.

— Все в порядке, мама, — Драко натянуто улыбается. — Иди.

Нарцисса нетвердыми, маленькими шагами, словно птица со сломанными ногами, исчезает в глубине обитого черным деревом коридора. Падает тишина.

— Слушаю, — Драко складывает на груди руки и внезапно становится точной копией Люциуса.

— Что-то там, внизу, ты не был таким храбрым, — Беллатриса рассматривает его без всякого интереса.

— Вы просто омерзительная, — ровным голосом замечает он в ответ. — Что вам от меня надо?

Беллатриса разражается громким смехом. Омерзительная! Лучшего комплимента она давно не слышала.

— Я хочу, чтобы ты в Хогвартсе следил за Снейпом. Чем чаще — тем лучше. Докладывать будешь мне.

Бледно-зеленое после испуга лицо Драко вдруг идет багровыми пятнами, словно изнутри его разъедает кислота.

— Никогда, — шипит он как самая настоящая змея. — Снейп — единственный человек здесь, которому я доверяю. Я никогда не предам его. Идите к черту! Я вас ненавижу.

Беллатриса передергивает плечами, наблюдая, как племянник торопливо исчезает за дверью своей комнаты. Ненависть. Ненависть поселилась в этом доме с появлением Лорда.

Рудольфус лежит навзничь на кровати, уставившись в потолок. Он все время лежит так, если не нужно собираться в гостиной на очередное обсуждение атак на Орден или обед Нагайны.

— Я хочу, чтобы ты участвовал в нападении на Поттера, — Беллатриса подходит к зеркалу и несколько минут рассматривает свое отражение.

— Зачем? — Его голос звучит глухо.

— Потому что иначе тебя убьют. Ты только и делаешь, что лежишь, Рудольф. — Беллатриса смотрит, как открывает и закрывает рот ее отражение.

— Пусть убивают. Я ни на что уже не годен, Белла. Я выпит. Я устал. И после Отдела Тайн я уже не верю, что мы победим.

Она резко оборачивается к нему. Черные волосы змеями взвиваются в воздух.

— Что?

Рудольфус приподнимается на кровати.

— Посмотри на себя, Белла. Посмотри на меня. Посмотри на всех вокруг нас. Мы слишком долго провели в Азкабане. Мы постарели. Кто наш предводитель? Труп. Кого мы убиваем? Орден Феникса, который все эти годы только жирел. Кто наш главный враг? Поттер. Поттер! — Рудольфус падает обратно. — Семнадцатилетний сопляк. А его друзья? Ты видела глаза этих детей? Они горят — горят ненавистью к нам и жаждой жизни. Они горят молодостью, Белла. Нам их не победить. Мне — точно нет.

— Ты свихнулся.

— Я устал.

— Ты. — Беллатриса с размаху садится на кровать. — Ты будешь участвовать в нападении на Поттера вместе со мной.

Рудольф переводит на нее взгляд, такой же уставший, как и он сам. Рудольф — олень в дьявольской упряжке Темного Лорда.

— Хорошо, — сдается он. — Мне плевать.

Беллатриса смотрит на лежащего перед ней человека: он похож на труп, обтянутый кожей.

— Жаль, что у нас с тобой ничего вышло, — сквозь зубы произносит он. — Впрочем, ты одиночка. Тебе не нужен муж, ты и так неплохо справляешься. Тебе нужен любовник, чтобы изредка вспыхивать и забавляться.

Беллатриса порывисто встает с кровати. В комнате привычно сладковато пахнет корицей, крепким виски и олеандрами. Она заставляет слуг выращивать их в оранжерее даже осенью и зимой. Олеандр приятно дурманит голову и наполняет ее желанием жить. Она и сама — олеандр.

— Если бы ты могла прожить жизнь заново? Что бы ты изменила?

— Ничего. Ни единой запятой. Ни единого взмаха палочки, — отрезает она, поворачиваясь к нему спиной. — А ты?

— Все. Начиная с женитьбы на тебе. Видишь ли, Белла…я чистокровный волшебник, — его темные глаза на мгновение озаряются светом. — Я обязан оставить кого-то после себя…Ты имеешь право меня не любить, но…

— Довольно! — Беллатриса топает ногой. — Слишком поздно. Я должна обсудить с Лордом, кто еще кроме тебя, меня и Снейпа будет участвовать в атаке на Орден.

— Я тебя ненавижу, — вдруг выдает Рудольфус и закрывает глаза, показывая: разговор окончен. И Беллатриса не успевает спросить, что он думает о Снейпе. Еще пара месяцев — и до Снейпа будет тяжело дотянуться, ведь Лорд назначил его новым директором Хогвартса. Просить Кэрроу бесполезно, значит, придется делать все самой.

Перед комнатой Лорда Беллатриса останавливается и вдруг счастливо улыбается. За дверью ее ждет красивый мужчина с темными глазами, мужчина, которого она любит, если вообще умеет любить. Тот, ради которого она убьет столько людей, сколько потребуется. Тот, кому она никогда не устает доказывать свою преданность. Преданность для нее важнее чести. И среди жертв ее преданности обязательно будет Нимфадора Тонкс.

Беллатриса никогда не замечает, что у ее любовника красные глаза змеи.

 

 

Джинни

 

Родители отчаянно и в то же время жизнерадостно машут ей с перрона, окруженные такими же напуганными родителями. За ними черной стеной стоят Пожиратели.

Джинни не видит лиц, ни провожающих, ни надзирателей — только ритмично движущиеся ладони. Лица мешаются в один большой клубок глаз, губ и носов.

Поезд медленно трогается, издав пронзительный гудок, и платформа с руками остается позади. В вагоне пахнет свежими газетами, кожей сидений и неизвестностью.

Джинни со странным облегчением откидывается на спинку сиденья. Напротив нее, уткнувшись в газету, сидит Невилл. Он ждет, пока заскрипит колесами тележка старушки, продающей сладости. Джинни фыркает.

— Что? — Невилл высовывает небольшой прямой нос из-за желтой бумаги.

— Никакой старушки не будет, — прямо заявляет Джинни. — Как и других продавцов. Ведь они могут оказаться членами Ордена.

— Да ну тебя, — Невилл разочарованно выдыхает и закрывается газетой.

Джинни с равнодушной злостью наблюдает, как по коридору важной толпой проходят слизеринцы. У них теперь — свой, отдельный вагон. В цветах Слизерина. Джинни обидно за зеленый: надо же было достаться такому дерьму…

Последним из слизеринцев проходит почему-то Малфой. Джинни приподнимает брови: разве он не должен бежать впереди всей толпы с зажжённым факелом гордыни? Малфой на мгновение останавливается, смотрит куда-то мимо нее, и на лице у него — отчаяние. Совсем как у нее на душе. Потом он словно приходит в себя и медленно идет дальше.

Джинни снова откидывается на мягкую спинку сидения.

— Знаешь, у маглов есть сказка о девушке и ее одиннадцати братьях. Все как обычно: у отца-короля умерла жена, он выбрал вторую, ну а она ненавидела всех, кроме себя. Превратила одиннадцать юношей в лебедей, а храбрая сестра отправилась их спасать. У тебя братьев всего шесть, Утенок. Но ты часто напоминаешь мне ее.

Утенок.

Джинни обхватывает плечи руками. Она почему-то никогда не стремилась узнать конец этой маггловской сказки. Но Гарри рассказал.

Утенок.

Гарри давно в шутку придумал ей это ласковое прозвище, говоря, что никто еще так не напоминал ему рыжего неуклюжего утенка, как Джинни, сердитая и взъерошенная, с руками, покрытыми мыльной пеной. О да, она просто ненавидит эту гору грязной посуды, сваленную братьями в треснувшую раковину.

Утенок.

Когда он называл ее так последний раз? Миллион лет назад. Миллионы.

— Какой смысл читать эту ерунду? — Джинни тычет пальцем в желтые листы, раскрытые словно крылья бабочки. — Не хочешь поговорить?

Невилл с неохотой сворачивает газету в трубочку. На его лице, вытянутом, с четко выраженными скулами, проступает недовольство.

— Не очень, — признается он. — Как только мы приедем в Хогвартс, нельзя будет достать ни одной газеты.

— Все, о чем там пишут — вранье.

— Я в курсе, — отзывается Невилл. — Но завтра мы останемся даже без вранья.

Джинни пытается разглядеть кончик своего носа. Так и есть: веснушки еще здесь и не исчезнут теперь до середины декабря. Она любит н терпеть их не может одновременно.

— Кто будет старостой вместо Рона, как думаешь?

Невилл прижимается щекой к холодному стеклу. За окном мелькают едва пожелтевшие деревья.

— Симус или Дин. И Парвати. А так как нас мало, то, скорее всего, нас объединят в один курс. С вашего курса едет всего семь человек. Во всяком случае, так говорила на перроне МакГонагалл твоей маме.

Джинни зевает и прикрывает глаза. Если Симуса сделают старостой, они много потеряют. Ведь они втроем рассчитывали устроить «год хаоса» для Хогвартса.

За окном мелькают поля и сосновые рощи, освещенные еще летним солнечным светом. Хочется вернуться в Нору, взять метлу и просто гонять квоффл над выцветшим полем, смеяться над садовыми гномами, и знать, что в Хогвартсе тебя ждет Дамблдор, пирожки и домашний уют. И Гарри.

Дамблдора больше нет, Гарри невыносимо далеко, а они едут прямо в вонючую пасть Пожирателей смерти. Прямо в ночь, откуда будет трудно вернуться к свету.

Дверь купе распахивается, и секунду спустя на сидение рядом с Джинни падает Симус.

— Слыхали? — спрашивает он хмуро. — Вместо Дамблдора замком будет заправлять Снейп и Кэрроу.

— Кэрроу? — хором спрашивают Джинни с Невиллом.

Симус огорченно ерзает на мягком сидении.

— Я так торопился к вам, что случайно врезался в Паркинсон, — губы у него кривятся. — Ну и она начала орать, что, мол, «Кэрроу тебе покажет, урод».

Джинни с Невиллом переглядываются. То, что замком будет заправлять Снейп, они догадывались. Но с Кэрроу устраивать хаос будет куда сложнее. Кроме того, у них есть задание Ордена: любым способом передавать информацию обо всем, что творится в замке. Возможно ли будет это сделать? В глазах Невилла мелькает неуверенность.

— А если они закроют совятню? — он произносит общую ужасающую мысль.

Дверь купе снова открывается, и внутрь проскальзывает улыбающаяся Полумна. На голове у нее ярко-розовый обруч из перьев. Она садится рядом с Невиллом и с довольной улыбкой оглядывает друзей.

— Без Гарри будет грустно, да? — говорит она медленно, улыбаясь. — И без Гермионы…

— И никто никогда не упоминает Рона, — фыркает Джинни, представив себе лицо брата.

— Интересно, где они сейчас, да? — Невилл бросает взгляд в окно, за которым по небу стремительно несутся перистые облака.

— Где бы они ни были, они все равно немного нам завидуют, — Полумна поправляет обруч. — Мы ведь возвращаемся в школу. И я хочу участвовать в каждой вылазке, чтобы позлить Снейпа.

Колеса поезда мягко стучат по бесконечным рельсам, бегущим вдаль.

— Только какой будет Хогвартс без Дамблдора? — задумчиво произносит Симус, и все невольно переглядываются, и в глазах каждого — страх и сомнения.

Но говорят, если человек сомневается, он все еще жив.

 

 

Драко

 

В бледном лице матери — обреченность. Ее тонкие, изящные и такие же бледные пальцы поправляют уже несколько раз поправленный воротник белоснежной рубашки сына.

— Пиши мне, обещаешь? — мать заглядывает в его глаза.

— Так часто, как только смогу, — кивает Драко, не смотря на отца.

Это отец втянул его в чертову реальность, полную трупов, ненависти и унижения. А он поверил. Идиот. И теперь — теперь дороги назад нет. Есть метки, которые не стираются, даже временем. Метки — как позорные пятна на твоей жизни.

Он поправляет ремень сумки, хмурым взглядом меряет отца с головы до ног и быстро заходит в вагон. Он уже знает, что помимо Снейпа, который остается единственным человеком после матери, которому на него не плевать, школой будут заправлять Кэрроу. Он вспоминает, с каким наслаждением Лорд отдал Алекто этот приказ, и с какой волчьей радостью она его приняла. Заодно с ее отвратительным братцем.

Драко медленно проходит по вагонам, пытаясь найти незанятое купе, но везде натыкается на чьи-то радостные и нерадостные лица. Паркинсон целый час повторяла, что у Слизерина теперь свой вагон, но Драко не хочется видеть ни Паркинсон, ни тем более Крэбба с Гойлом, ни Забини — никого. Он не принадлежит этому триумфу слизеринцев. Он — его жертва. Только никто этого не знает. И никто не должен знать.

Драко на мгновение останавливается у купе: за стеклом вырисовывается профиль Джинни Уизли, на этот раз единственной Уизли, едущей в Хогвартс. Ее рыжие волосы копной лежат на плечах, глаза — прикрыты. Драко морщится и снова идет вперед. Неужели никто не догадался сдать ее Пожирателям? Все слизеринцы знают, что Уизли — девушка Поттера, даже если Поттер расстанется с ней еще пять раз. Казалось бы, что проще: сдать ее Лорду, и Поттер явится сам, в тот же день. Изящное решение всех проблем. Но про Уизли странным образом забыли. Всеобщая амнезия.

Драко с облегчением толкает дверь свободного купе и опускается на мягкое сидение. Последний раз он едет в Хогвартс. Последний — от этой мысли ему стало легче, ведь частично это именно школьная жизнь привела его к Метке. Все года он только и занимался игрой в перегонки с Поттером и утверждением своего я. Чем все закончилось?

Драко вынимает из сумки «Пророк», но буквы прыгают перед глазами, и все старания Скитер рассыпаются об усталость и страх.

— Мне кажется, или ты меня избегаешь? — Пэнси садится напротив него и обеспокоенно потирает кончик носа ладонью.

— Я тебя всю жизнь избегаю, — отрезает Драко. — Неужели непонятно?

Пухлые губы Пэнси кривятся.

— Какой ты сегодня гадкий. Что-то случилось?

— Слушай, Паркинсон, давай договоримся. — Драко вдруг подается вперед так быстро, что ее лицо оказывается в сантиметрах от него. — У меня и без твоих слюняво-романтических домогательств полно проблем. Мы будем вместе выполнять обязанности старост, в остальное время ты найдешь себе другой объект для обожания. Договорились?

Пэнси обиженно хмурится и снова потирает нос ладонью.

— Да что с тобой сегодня?

— Я уже сказал, что. Исчезни. — Драко отворачивается. — Ты мне надоела за все эти годы. Осточертела просто. Безумно счастлив, что это мой последний год с тобой.

Спотыкаясь, она выбирается из купе и громко хлопает дверью. Гневный стук ее каблуков набатом бьет в голове Драко даже пять минут спустя.

У него есть только мать, и он оставляет ее в этом доме убийц, где никто не сможет ее защитить. У него нет друзей. Одна сумасшедшая влюбленная и два тупых телохранителя, не видящие свои члены из-за складок жира. У него даже нет девушки. Он не знает, что такое целоваться. И его дом — логово Пожирателей смерти. Ему некуда возвращаться.

— Меня послали спросить, жив ли ты еще.

— Я так понимаю, мое купе — место для паломничества? — зло интересуется он.

— Сорока на хвосте принесла, что у тебя плохой день.

Она садится почти напротив него, посередине сиденья и с любопытством смотрит в его бледное лицо. Из-под ее серого пальто выглядывает темно-синее платье. Она — младшая сестра Дафны, Астория. Драко едва ее знает, никогда не разговаривал с ней наедине и почти забыл, как ее зовут.

— У меня каждый день — плохой, — она Гринграсс, а, значит, — леди, и воспитание не позволяет Драко отправить ее вслед за Паркинсон. Кроме того, она чем-то напоминает ему мать, и это успокаивает. — В моем доме живут Пожиратели смерти.

— Ты должен быть рад, что выбрался из дома, верно? — Глаза у нее синее платья.

— Ты на пятом курсе? Или на шестом? — Верно, но в замке его ждет та же пустота.

— На пятом. — Астория улыбается, принимая его правила игры. — Но мне в декабре будет шестнадцать. Знаешь, я уверена, что когда закончится учебный год, мы все вернемся в дома без Пожирателей.

— С чего ты взяла? — Драко выпадает из серого мира.

— Я знаю Поттера. Мы все знаем Поттера, — Астория убирает прядь светло-русых волос за плечо. — Он не будет долго в бегах.

Драко скептически улыбается.

— У нас тут не сказка.

— Я знаю. Только мне хочется верить, что я не проведу всю жизнь среди убийц, насильников, трупов и тирании. — Она поднимается и поправляет пальто. — Я пойду к ребятам. Не буду тебе надоедать. По-моему, до приезда в школу ты точно не выбросишься из поезда.

Драко ловит себя на том, что улыбается. И сразу отворачивается к окну, дожидаясь, пока Астория осторожно закроет за собой стеклянную дверь купе. Может быть, она права? Но неужели Лорд проиграет Поттеру? Или есть что-то, судьба, которая не позволит ему выиграть? И что ему делать в любой из возможных реальностей? И откуда у Астории столько оптимизма?

Драко несколько минут смотрит на мелькающие за окном деревья, еще зеленые, еще увенчанные пышной кроной. Потом пытается во второй раз открыть «Пророк», но буквы снова разбегаются перед глазами, как стайка птиц. Тогда он выходит из купе и идет в головной вагон, где всегда едут преподаватели.

Снейп ожидаемо сидит один в купе и сосредоточенно мешает ложечкой крепкий кофе. Драко ненавязчиво стучит по стеклу. Снейп неторопливо поднимает глаза и кивает.

— Заходи, Драко.

Он располагается напротив бывшего декана, и на сердце сразу становится спокойнее, совсем как при разговоре с Асторией.

— У меня есть для вас угощение, — он достает из сумки бумажный пакет с печеньем, который успела ему втайне передать мать.

— Спасибо, Драко. — Снейп берет печенье и ломает его пополам. — Не хочешь кофе?

— Пожалуй, — с сомнением протягивает он.

Снейп щелкает пальцами, и в купе появляется домовой эльф. Один из тех, что работают в Хогвартсе.

— Еще кофе и сливки, — сурово произносит декан, не глядя на эльфа.

— Сию минуту, сэр.

Спустя несколько минут на столе возникают кофейник и сливки в красивом серебряном кувшинчике.

Драко помешивает кофе ложечкой и думает, чтобы лучше бы ему выпить снотворное. И уснуть на полгода. Уснуть, пока все не станет как прежде. Он невольно вспоминает свою первую поездку в Хогвартс. Мерлин, как он был счастлив и горд. Как он петушился перед Поттером. Мой отец то, моя мать это…Чертов идиот. Неужели нужно обязательно было вляпаться в черную метку, как в осеннюю грязь!

Он не хотел злить Поттера тогда. Разве он мог понять в одиннадцать лет, что Поттер всю жизнь прожил с магглами и понятия не имеет про чистоту крови? Парой лет позже Драко уже понял, что просто отпугнул его тогда. Уизли, с его нищетой и деревенскими замашками оказался Поттеру куда ближе. Но уже ничего нельзя было вернуть. Гордость и обида все еще разъедали Драко и на третьем, и на четвертом курсе. А на пятом он свернул на плохую дорожку. И вот тогда-то все и началось. Он вляпался.

— И снова эта мрачность, — Северус вглядывается в его лицо своими черными глазами. — Что тебя беспокоит?

— Все подряд, — отзывается Драко и делает глоток. Кофе обжигающей и бодрящей волной летит куда-то внутрь его организма. — Я не хочу учиться под руководством Кэрроу. И я хочу иметь возможность отправлять матери письма.

Северус невозмутимо отправляет половинку печенья в рот. Ему редко удается вот так спокойно выпить кофе, и сейчас он наслаждается каждой минутой.

— Боюсь, с этим будут проблемы. Кэрроу намерены закрыть совятню и всячески мешать студентам контактировать с внешним миром. По понятным причинам.

— Но Хогсмид не будет запрещен?

— Нет. Но все выходные там будут дежурить Пожиратели. На случай, если Поттер решит добраться в замок через деревню.

— Вы будете преподавать? — Драко залпом допивает кофе и наливает вторую чашку. Если бы только можно было вечно ехать в этом теплом поезде, пить кофе с Северусом и никогда не приезжать никуда…Смотреть, как за окном сменяются времена года, поздравлять друг друга с Рождеством, а потом — с Пасхой и все еще мчаться куда-то вперед.

— Нет, — и черные глаза блестят грустью. — У меня слишком много других дел. Ты уже решил, по каким предметам будешь сдавать ЖАБА?

Драко отрицательно качает головой. Какой смысл поступать куда-либо, если миром станет править Лорд? Все профессии будут одинаковы: умей убивать магглов.

— Но зельеварение там точно будет, — говорит он, чтобы немного порадовать Северуса. — Я уже купил расширенный курс.

Снейп как-то криво улыбается и отпивает кофе.

— Как вы думаете, профессор, — Драко смотрит в его болезненно-желтое лицо. — Поттер скоро объявится?

Снейп с едва уловимым звуком ставит чашку обратно на блюдце.

— Поттер у нас существо непредсказуемое. Он может явиться завтра, может в декабре, а может и вообще к лету. Все зависит от того, чем он сейчас занят.

— И чем же?

— Это знает только он сам и мисс Грэйнджер. — В голосе Снейпа звучит раздражение.

Они оба смотрят в окно, на еще разноцветные поля и сверкающие на солнце реки. И в душе у обоих наступает осень.

 

 

Джинни

 

Откуда-то слева раздается едва слышный шелест и недовольное уханье. Джинни вжимается в режущую спину стену и выглядывает в узкое окно. По темному двору замка крадется туман, бесшумно обволакивая гниющие листья, ставшую ржавой траву и красноватый гравий.

У Джинни круглое лицо в обрамлении густых рыжих волос, щедро посыпанное веснушками на щеках и носу. Почти незаметными сейчас, осенью, но всегда готовыми отозваться первому весеннему солнцу. Джинни их любит — потому что любил Гарри. И в светло-карих глазах месяцами стынет смелость и дерзость. Плотно сжатые бледные губы кричат: «Я далеко, но я всегда рядом». Сейчас, этой осенью девяносто седьмого.

— Рискуешь шкурой, рыжая. Ради чего?

Резко обернувшись — так, что волосы безжалостно ударяют по щеке, она невозмутимо отзывается:

— Ради того, что тебе не дано понять.

Жидкие прядки волос и болезненная бледность — она узнала бы это лицо из тысячи. Малфой как-то вяло ухмыляется, и Джинни понимает: не донесет. Понимает по наитию, по чутью, хотя ей кажется, что понимать они уже все давно перестали. Всем, кто живет под одной крышей с Пожирателями, приходится горько. Даже на лице Малфоя чернеют круги. Под глазами. А щеки словно прилипают к черепу, и бледные губы делают их обоих родственниками. Всех в этом замке, переставшем быть домом.

— А если я донесу на тебя? Твой отец уже давно перестал быть любимчиком Лорда.

— Донесешь, значит, сама была здесь, — Малфой сосредоточенно привязывает письмо к лапе совы. Джинни чертыхается, мельком заметив, что бумага письма по краям оборвана: денег нет на новую, что ли?..

— Подробно расписал, над кем бы нужно поиздеваться? Думаешь, им интересны твои жалкие слюни?

Малфой медленно поворачивается к ней, и в серых глазах мелькает усталость. Джинни видит эту усталость каждый день, во всех глазах — карих, серых, голубых — и знает, что точно такая же отражается и в зеленых. Только ту, зеленую, она разглядеть не может.

— Письмо матери. Если она…

Джинни не слушает: у Малфоя письмо для матери, а у нее — сухие, ломкие сведения для Ордена. Несколько секунд она пытается понять, кто из них Малфой. Потом вспоминает.

— Если она что?

Малфой смотрит равнодушно. Равнодушие сейчас — редкость. Джинни не видит его даже в глазах Кэрроу. В глазах — карих, серых, голубых, даже аспидно-черных — всегда есть чувства. Хотя бы ненависть. И вдруг — равнодушие.

— Если она его прочитает.

Джинни прикрывает рот ладонью и тихо смеется. Какой жалкий, какой поразительно не малфоевский тон. Как будто его мать не умеет… Смех застывает в крике. Малфой меняется в лице, и в глаза, в зрачки, выплескиваясь наружу, рвется ярость.

— Ей не дают их читать! — крик замирает под коричневыми балками совятни. В светло-серых глазах замирает боль. Несколько секунд они смотрят друг на друга — два подростка, замершие на месте преступления. Высокий болезненно-бледный еще не мужчина с опущенными плечами и стройная, прямая как струна, девушка-подросток. Он замерзает, а она — горит. Два силуэта в темной совятне, среди перьев, помета и блестящих совиных глаз.

Они испуганно смотрят друг на друга: уже бессмысленно доносить. Джинни отчаянно хочется, чтобы их нашел старый Филч, и в ту же минуту болью отзываются глубокие царапины на руках и шее. Она слишком отчаянна в своих ночных вылазках. Если ее наказывают, она молча терпит боль и унижение, она упивается ими, потому что все это — ради Гарри. Она настолько упорна в своем чувстве нужности, что забывает о себе. Джинни еще подросток, она еще уверена, что любовь сворачивает горы, что любовь — это навсегда. Она еще не пережила разочарований. Она по-прежнему считает, что Гарри — предел ее мечтаний, по-прежнему не знает, что люди не меняются. И не меняясь, изменяют себе.

Ее взмокшая ладонь оказывается в холодной и липкой ладони Малфоя. Они связаны этой липкостью, и Джинни с отвращением морщится — на бегу.

— Торопишься им навстречу? — она пытается язвить, но в боку колет: братья так и не научили ее правильно дышать на бегу.

— Заткнись, — он резко сворачивает куда-то влево и прижимается к стене, выпуская ее ладонь. Вытирает руку о подол мантии. Потом снова, словно спохватившись, хватает Джинни за локоть и тащит за собой. Драконье проклятье! Джинни вспоминает, что последнее время маменькин сынок не в себе. Он вечно бледный и худой, с этим его вечно отсутствующим взглядом перед собой, как будто он мысленно пересчитывает отцовское состояние по монете. Черные круги под глазами перестали всех удивлять, ведь Малфой уже давно для всех — призрак человека, и как у него еще тень сохранилась, непонятно. Сейчас они — две тени, скользящие по стенам школы.

— Я сейчас задохнусь, — шепотом сообщает Джинни, потому что боль в боку невыносима. — Подожди.

Малфой снова сворачивает куда-то, разворачивает девушку лицом к себе и впечатывает в стену. Сам он, похоже, не лучший бегун, судя по прерывистому дыханию и каплям пота на лбу. Джинни вынимает из кармана платок и машинально протягивает ему. Ей почему-то не нравятся мамины платки с этим дурацким «У», вышитом с краю.

Малфой отрицательно качает головой, тяжело дыша.

— Ты папенькин сынок или маменькин? — тихо интересуется она, потому что грубость в неуклюжей ситуации — самая подходящая вещь. Она вообще плохо умеет быть вежливой и ласковой, не говоря уже о женственности — ведь она одна среди мальчиков.

— Вали в свою башню, рыжая. Здесь недалеко. — Малфой не смотрит на нее. В глазах у него опять проступает эта боль, которую она видела в совятне. Неужели он действительно скучает по матери?

— На черта эта комедия?

— Устал жить среди крови и не хочу видеть, как тебя пытают, потому что мне они ничего не сделают… наверное, — ему страшно, это сразу чувствуется. Малфою. Страшно. То, что он трус, знают все, но ведь сейчас время его триумфа. Он среди своих, среди своих друзей Пожирателей… — Вали отсюда, поняла?

— Они еще не ушли.

Малфой прислушивается, осторожно выглядывая из-за угла. Вокруг ночь и темнота, откуда он знает, что ей недалеко до башни?

— Ушли.

— Ты же ненавидишь Гарри, — Джинни выдыхает звучащее так редко имя. — А я его люблю.

— Нет никакой любви, — зло и ядовито отчеканивает Малфой. Еще чуть-чуть, и он зашипит как Нагайна. — Нет. Никакой. Любви. Глаза раскрой, рыжая.

— Джинни.

— Хоть Персефона, — ему плевать, это понятно. Но кидаться такими фразами он не имеет права. Ведь она каждый день живет только мыслью о Гарри. О том, что она любит его, что он вернется, прижмет ее к себе, и больше не придется быть одной. Выживать одной. И теперь — любви нет?

— Ты же любишь мать.

— А что мне остается? — Малфой проводит рукой по лицу. — И это совсем другое, рыжая.

— У тебя же есть филин, — Джинни никак не может отстать от него, и это ее раздражает. — Какого черта ты делал в совятне?

Малфой выглядывает в галерею и снова прислушивается.

— Письма, которые приносит филин, читает только отец.

— А зачем ты мне это рассказываешь?

— А какого черта ты спрашиваешь?

Они зло смотрят друг на друга, но во взгляде Малфоя появляется что-то новое: как будто он хочет, чтобы она спрашивала.

— Я что, так тебя интересую? — Джинни пытается шутить. Волосы опять лезут в глаза, и она раздраженно сдувает их, но они слишком тяжелые.

— Пошла ты, — он опускает голову на сложенные руки. — Меньше тебя меня только грязь на улице интересует.

Джинни раздраженно передергивает плечами. Она устала и невыносимо хочет спать. И так же невыносимо хочет проснуться дома. Задание Ордена провалено, вместо этого она сидит в темной галерее и разговаривает с Малфоем.

— А где твоя рыба-прилипала?

— Кто?

— Паркинсон.

Малфой слегка приподнимает голову и смотрит на нее исподлобья: взгляд у него немного ненормальный и странный, но такой взгляд сейчас почти у каждого. А потом едва заметно бесцветно улыбается.

— У тебя филин есть, — выдыхает вдруг Джинни. Ей неприятна сама мысль о просьбе, и она не замечает, как Малфой впивается взглядом в ее покрасневшие губы.

— Ну и что? — апатично спрашивает он.

А то, что она сегодня слышала разговор Кэрроу с Мальсибером. Они ищут Гарри на границе с Шотландией. Орден должен об этом знать, и пусть Гарри убирается оттуда, если кто-то кроме Рона и Гермионы вообще знает, где он.

Джинни бросает быстрый и незаметный взгляд на слизеринца. Стоит ли унижаться?

Ради доказательства своей нужности она готова на многое, но Малфой — за пределами дозволенного. Малфой не шевелится, его руки безвольно свисают с согнутых колен. Джинни вдруг ясно понимает: ему не хватает самого близкого существа: матери. Джинни никогда с матерью близка не была, не нуждалась в разговорах, всегда пряталась от них, как чертенок по углам, но она понимает. Потому что — женщина. И уже хочет попросить — и замирает, приоткрыв губы. Малфой продолжает с безразличием смотреть перед собой и ничего, кроме равнодушия, в его глазах Джинни не находит. Беспокойно шевельнувшись, она пододвигается к нему и трогает за кончики пальцев. Малфой вздрагивает.

— До утра сидеть будем? — Джинни злится; она любит свою дерзость, но сегодня — не ее день. Дерзости же не хватает, чтобы попросить. Ведь он обязательно попросит что-нибудь взамен. Гермиона никогда бы не заключила сделку с Малфоем. Или заключила бы, только на выгодных условиях. Джинни слишком хорошо понимает, что она не вправе ставить какие-то условия вообще, не то что выгодные.

В серых глазах Джинни видит только сотни обид, оскорблений и насмешек, и все это стоит между ними как стена, которую невозможно разбить. Многое в жизни с первого взгляда кажется невозможным, пока не сделаешь шаг. Между возможностью и самим шагом лежит желание этот шаг сделать.

Малфой медленно поднимается на ноги, держась за стену.

— Вроде тихо, — шепчет он, прислушиваясь.

— Тебе же плевать, — Джинни сердито фыркает, — тебе они ничего не сделают.

— Меня от крови тошнит, — шепотом отвечает он, не глядя на нее. Джинни насмешливо улыбается. Подумаешь, кровь. — Быстрее, они ушли.

Ее рука снова оказывается в его холодной взмокшей ладони. Они проходят незаметно мимо библиотеки и ванны старост, но Джинни напрочь забывает об Алекто.

В руке Гарри всегда была уверенность, а потная ладонь Малфоя держит ее так, словно дает шанс вырваться. Дает возможность выбирать. У Малфоя красивый профиль, резко очерченный, но волосы в беспорядке. Джинни невольно проводит рукой по рыжим прядям и вздыхает: давно пора взять ножницы и обрезать волосы по плечи. У нее давно возникло это желание — безумное, навязчивое желание — обрезать.

— Импедимента!

Потная ладонь Малфоя исчезает, и Джинни в полном одиночестве с размаху падает на жесткий пол. Одна, одна — а братья улетели… С рыжими ничего не меняется: раньше сжигали, а теперь убивают. Смешно, но она ведь действительно ведьма.

Алекто возвышается над ней как гнилое дерево, за ее плечом белеет голова Малфоя.

— Поймал в библиотеке, — ухмыляется он.

— Я не могу заниматься без книг! — Джинни выплевывает прядь волос изо рта. — Ясно?

Ясно одно: Алекто на это глубоко плевать. Книги она последний раз держала в руках лет двадцать назад. И то, наверное, комиксы про Темного Лорда.

— Нарушение комендантского часа. Тебе известно, как мы наказываем нарушителей, Уизли.

Отчаянно хочется выхватить палочку и просто всадить ей в глаз. В левый или правый? В сознании возникает миссис Уизли с укоризненным выражением лица — она всегда расстраивалась, когда Джинни вела себя словно была бы Фредом. Или Джорджем.

— Нет! Пожалуйста, не надо!

Малфой медленно пятится к стене, на его побелевшем лице проступают капли пота. Он закрывает лицо ладонями и трясется мелкой дрожью.

— Не надо! Я не могу больше видеть кровь! — На мгновение он отнимает руки от лица, глаза у него невыразительные и совершенно безумные. — Хватит! Я…я пожалуюсь Снейпу!

Алекто презрительно усмехается и сплевывает прямо на его лакированные ботинки.

— Молокосос чертов, — она переводит взгляд на Джинни. — Девчонка тебя храбрее. Слюни подотри. А ты, мерзавка, не радуйся. Завтра разберемся с наказанием.

Джинни яростно сжимает зубы. Однажды они встретятся в бою. Однажды. Она еще не знает, что в бою на ее пути встанет совершенно другая женщина.

Подождав, пока Пожирательница скроется за поворотом, Джинни поворачивается к Малфою. Он уже не закрывается, просто стоит у стены, вытянувшись, как швейцар у Букингемского дворца, опираясь затылком о камень.

— Вали отсюда, — прерывисто шипит Малфой, опережая ее вопрос.

— Ты все это серьезно?

Он приоткрывает глаза и с нескрываемой болью и ненавистью смотрит на нее. Только ненависть — не для нее. Для кого-то другого.

Джинни делает шаг. Маленький, незаметный шаг. Потому, что хочет его сделать.

— Почему ты просто не уйдешь? Я знаю, что в вашем поместье — штаб-квартира. И наверняка там каждый вечер перед супом пытают людей. Уйди.

Малфой тихо смеется. Джинни впервые видит, что люди вообще умеют так отчаянно смеяться.

— Уйти? — Малфой бьется затылком о камень. — Уйти? Куда? В лес? Это только твой Поттер может свалить куда ему вздумается, наплевав на других. Я не могу. Потому что мои родители еще живы. И хватит смотреть на меня, рыжая.

— У меня имя есть, — шипит она в ответ. Потом вдруг смягчается. — Спасибо, вообще-то.

У меня еще прошлые раны не зажили.

Она машинально сует Малфою под нос свои едва затянувшиеся царапины, зияющие на бледной коже. Весной на ней снова поползут веснушки. И на носу. И на щеках.

От вида царапин Малфой зеленеет и резко отворачивается. Джинни поспешно прячет руки за спиной. В самом деле, она ведь только папе показывает свои раны. И никогда — маме.

И сама не знает, почему.

 

….Симус нервно взъерошивает волосы и устало выдыхает. Под карими глазами у него синяки, на щеке — глубокая царапина. Такая есть у всех, кто открыто выступает против Снейпа и не скрывает ненависти к Кэрроу. У Джинни царапин штук десять, и не все успевают зажить до появления новых.

— Из-за этого придурка у нас оборвалась вся связь с Орденом! — вздернутый нос Симуса задирается еще выше.

Они втроем сидят в гостиной Гриффиндора, на ковре у камина, стараясь не привлекать к себе внимания остальных учеников.

— Может, стоит попробовать еще раз? — Невилл зевает. После тяжелого дня даже воротник рубашки забивается одним концом под черный джемпер.

— Исключено, — отрезает Симус, и его нос чуть-чуть опускается. — Завтра же Алекто выставит в совятню кого-нибудь дежурить. Или перебьет всех сов.

Джинни хмыкает и сует в рот подсохший бутерброд с сыром. Запивать нечем, но она переживет. Лучше ничего, чем ненавистный тыквенный сок.

— Скорее второе. Никто не захочет дежурить в совятне даже под Империо. Там же дерьмом воняет. Может быть, попробуем отправить сову через Хогсмид?

Невилл с Симусом переглядываются. Черт, до чего же отличные мысли приходят в голову этой рыжей девчонке!

— Попробуем в первую же вылазку. Для этого придется всю неделю быть паинькой. Сумеешь, Джинни?

Она хмурится и облизывает сухие розовые губы. Описывать все подробности в письме не стоит, мать может испугаться и забрать ее из замка. Ждать в неизвестности, в теплом сумраке кухни в Норе Джинни не может. Поэтому детали придется опустить. Например, матери не обязательно знать, что каждую неделю Кэрроу оставляют на ее теле новые царапины и синяки.

Для этого нужно рассказать больше о том, как ведут себя Кэрроу и Снейп. МакГонагалл не может отправлять важные сообщения, потому что ее проверяют. Каждый день, по несколько раз.

— Пойдем в субботу, — Симус проводит заскорузлой подушечкой пальца по самодельному календарю. — Три дня будем паиньками.

Невилл пригибает голову поближе к столу:

— Паиньки не приносят пользы Ордену.

— Тогда я не буду паинькой. В Хогсмид пойдете вы с Джинни.

На его рыжеватых волосах отблесками меди играет огонь. В свете догорающих свечей камин остается единственным источником света. Уже почти два часа ночи, и в гостиной остаются только те, кто не успевают справиться с делами днем: старосты и заговорщики.

— Ему наплевать на нас, да? — Джинни ловит на себе взгляд Дина и торопливо отворачивается. Она еще помнит вкус его поцелуев, хотя забыла улыбку. И внезапно — она не ожидает сама — перед глазами встает образ бледного лица Малфоя и светло-серые глаза.

— Нет. — Симус сосредоточенно что-то чертит на пергаменте. — У него мать тяжело больна, он просто боится примыкать к Ордену… И вообще хочет бежать.

— Бежать? — Невилл громко фыркает, надеясь, что Дин слышит. — У меня бабушка болеет, но я не собираюсь никуда бежать или сидеть в углу.

— Твоя бабушка уделает самого Лорда, ты уж извини, — Симус широко улыбается и кладет пергамент в середину стола. — Смотрите, вот здесь вход в деревню, помните? А здесь Сладкое королевство. Вам нужно сюда: к мадам к Розмерте. Она отправит письмо.

— Она работает на Орден? — Джинни сомневается, что схема сработает. Все, что на первый взгляд кажется простым, оказывается непомерно тяжелым почти мгновенно…Казалось, стоило просто проявить свои чувства в ответ на порыв Гарри — и они будут вместе. Но осталась только горечь. Как от настойки полыни.

Симус устало трет глаза.

— Да. Но Джинни, она может оказаться под Империусом. Или Конфундусом. Сперва придется ее проверить.

— Конфундус исключается. Она не сможет нормально двигаться и носить напитки.

— Тогда Империо, — твердо заявляет Симус. — Не беги к ней сразу. Понаблюдай. Возможно, она уже полностью под властью Кэрроу.

Джинни глубоко выдыхает. Понаблюдай! Легко сказать, но как это исполнить? В Хогсмиде полно Пожирателей помимо Кэрроу. Вот если бы у нее была мантия-невидимка…

 

 

Драко

 

В едкой тишине слизеринской спальни Драко ожесточенно вытирает ладонь о намоченный платок. Он трет ее по меньшей мере минут двадцать, до скрежета сжав зубы. Он брал за руку Уизли! Что на него нашло? Неужели он действительно так боится крови, как ему кажется?

Наконец Драко кидает платок куда-то вперед, в темноту, и ложится на мягкую кровать.

«Я здесь ради того, что тебе никогда не понять!» Он видит даже ее искривленные губы, бросающие эти слова.

Драко переворачивается на бок под мерное сопение Крэбба. Как он может понимать то, чему его никогда не учили? Никто не говорил «Ты поступаешь подло, Драко». Родители — далеко, и присылаемые сладости только подогревали в нем желание поиздеваться над Поттером. Снейп поощрял его успехи, но не пытался хоть раз указать на недостатки. Однокурсники льстили ему, потому что он богат. А те, кто богат сам, смотрели на него как на равного и сами вели себя как он. Так в чем его вина?

«Ты маменькин сынок или папенькин?» Маменькин, конечно. Отец почти никогда им не занимался. И поэтому он так хотел стать похожим на него. Просто чтобы отец обратил на него внимание, увидел в нем мужчину, а не говорил обычные поучительные слова вроде «будь достоин Малфоев» или «веди себя как Малфой, сын».

Драко поднимается, накидывает мантию и спускается в гостиную. Настенные часы, с золотым циферблатом и зелеными стрелками гулко бьют два часа ночи. В гостиной — никого, за исключением согнутой над столом фигуры, сидящей спиной к Драко.

— Завтра вставать к первой паре у МакГонагалл, — бросает он, думая, что точно встретит там Уизли с ее бешеными глазами.

Астория кивает, не переставая писать заклинание на желтом пергаментном листе.

— Именно поэтому я не могу лечь, — отзывается она и с трудом удерживает зевок. Ведь зевать — неприлично. Тем более — перед Малфоем.

— Проблемы? — Он спрашивает из вежливости, потому что на самом деле ему наплевать. Он спрашивает, чтобы убить время. Если бы только время было физическим существом…

— В прошлый раз у меня не получилось трансфигурировать сову в чайник, — Астория придирчиво смотрит в испачканный чернилами пергамент. — МакГонагалл сказала, что у меня неверная формула. А где ошибка — не понимаю, хоть убей.

— Убивать — это не ко мне, — Драко апатично берет в руку ее работу. — В пятой строчке снизу. Porte. А у тебя рort.

Астория приподнимает брови. Лицо у нее овальное, слегка заостренное, и глаза — большие, черничные, на пол-лица.

— Не знала, что ты любишь трансфигурацию. Особенно после…хорька.

— Не вижу связи.

— Спасибо за помощь, — она прячет пергамент в сумку. — Спокойной ночи.

— Астория, — он окликает ее, когда она уже берется за перила лестницы, ведущей вниз, в женскую спальню. — А если Поттер все-таки проиграет?

Она поворачивается и почему-то улыбается.

— Если Поттер проиграет, Лорд все равно падет. Вопрос времени. Я не люблю магглов, но я люблю их историю. И поверь мне, ни одна тирания не продержалась долго. Что он будет делать? Убьет всех магглов и магглорожденных в Англии? А потом примется за мир? У магглов тоже есть оружие.

Драко в прищур рассматривает ее уверенное лицо и на мгновение забывает о сверкающих глазах Уизли.

— Ты не боишься, что на тебя донесут? Лорду.

— Кто? — Осведомляется она с той же улыбкой. — Ты? Ведь больше я ни с кем не разговариваю на такие темы. А ты не донесешь.

В его голове калейдоскопом проносятся моменты, когда он доносил на Поттера. Филчу, Снейпу, Амбридж…Его губы кривятся. Но она права: он не донесет теперь, он выдохся. Если бы у него были силы расхохотаться, он бы смеялся на весь замок. Но сейчас все, на что он способен — это кривить губы. Еще можно сходить в туалет к Миртл, поплакаться в ее невидимую жилетку. Но, кажется, что и на это у него не осталось сил.

В тлеющем камине ему мерещатся рыжие волосы Уизли и ее глаза, словно угли прожигающие его насквозь.

Раньше его не интересовали девушки: сначала ему нравилось развлекаться с Крэббом и Гойлом, похищая пирожки с кухни или охотясь за Поттером, потом его затянула идея стать Пожирателем смерти. Выделиться. Доказать Поттеру. Доказать Поттеру что? Драко не знает.

Но горящие как угли глаза Уизли и ее искаженные губы вдруг что-то изменили. Он словно очнулся, выпал из долгого сна.

Драко подпирает голову прохладной ладонью. Ему хочется выбежать на воздух, сделать глубокий вдох, исчезнуть в темноте ночи и рассматривать сверкающие, холодные звезды. Но в подземелье нет окон, а выбраться из гостиной не хватит сил.

Драко не знает, что там, высоко, темно-синее небо плачет дождем. Он продолжает сидеть в кресле, подпирая голову ладонью и ненавидя — всех и себя.

 

 

Джинни

 

Осень, едкая и горькая, безжалостно разъедает еще желтые листья на промокшей земле. Конец сентября выдался как никогда холодным и промозглым. Дорога в деревню, по которой они так любили гулять с Гарри, раскисла и хлюпала под ногами. Гарри…Джинни плотнее заматывает шарф и поеживается. Она все-таки обижена на него. Тот поцелуй -прощание или надежда? Чертов Рон! Вечно он вмешивается…Его не касается, с кем она встречается и кого любит. Помнится, он был сильно против Дина. И Майкла. Ему бы понравилось, если бы она осталась старой девой.

— Смотри, там Долохов, — Невилл мягко толкает ее локтем. Джинни смотрит. Только не на Долохова. Красные щеки Невилла кажутся нахально живыми на фоне грустящей природы. Его темно-каштановые волосы слиплись от моросящего дождя и, сбившись на бок, вместе с длинными скулами придавали ему вид попугая. Поющего цветного попугая в стране теней. Интересно, Малфой так же видит ее?

— Зайдем сначала в Сладкое королевство, — и Джинни упрямо сворачивает направо. — Может, и Долохов уберется подальше от Розмерты.

Невилл пожимает плечами. Сладкое он не любит со времен канареечных помадок Фреда и Джорджа, но спорить с Джинни бесполезно. Она упрямая, временами просто упертая, и переубедить ее в чем-либо невозможно. Да и потом: завтра их отправляют в Запретный лес в качестве наказания. Джинни — за ночную вылазку, его — просто так.

— Купить тебе сливочное пиво? — негромко спрашивает он, оценивая очередь. Женщину нельзя победить, но ее можно задобрить. — Или, может быть, кофе с карамелью?

— Кофе с карамелью и пару пряников-чертиков, тех, что перечные, — Джинни улыбкой благодарит его за заботу и быстро садится на незанятый столик у окна. Ей нравится сочетание мягкого, нежного и сладкого кофе и обжигающих перцем чертиков. Наверное, она и сама такая же — рыжий утенок с дьявольской начинкой. Утенок, украдкой превратившийся в лебедя.

Ореховые глаза пытливо обегают соседние столики и очередь, тянущуюся от двери, и возвращаются к столикам. Через два стола от нее взгляд Джинни натыкается на Малфоя в компании рыбы-прилипалы. Джинни хмыкает, но глаза не отводит. Почему они не пошли к Паддифут? Там ведь дороже, и можно побыть наедине. У Малфоя кончились деньги, или он просто не хочет лицезреть круглощекую Паркинсон?

Джинни наклоняет голову, пытаясь рассмотреть, что они едят. Малфой уныло мешает ложечкой кофе или шоколад в высокой белой чашке с неприлично ярким блюдцем. Паркинсон уплетает пирожное со сливками — такое любит Гермиона — и что-то беззаботно щебечет. Дура, думает Джинни и довольно откидывается на спинку стула. С парнями надо уметь вовремя затыкаться. Первый признак — они смотрят по сторонам. Второй — они вообще никуда не смотрят. Только на свои ноги. Вот тогда лучше вообще оставить их в покое.

Малфой вдруг приподнимает голову и встречается с ней взглядом. По глазам видно: рыба-прилипала его не раздражает. Ему не надоело. Он не хочет уйти. Ему — никак. Джинни почему-то ежится, хотя в кафе тепло, почти жарко и душно. Никак. Так не бывает! Никак может чувствовать себя только вареная морковка, которую забыли в кастрюле.

И Джинни совершает свою первую ошибку: она улыбается ему. Просто так. И сразу — так налетает штормовой ветер — серые глаза оживают. И ложечка перестает крутиться в чашке.

— Прости, очередь просто жуть, — широкая спина Невилла скалой заслоняет собой ожившего Малфоя. — Твой кофе и чертики. Я урвал последние три.

Запах карамели и апельсина! Карамель и апельсины, когда за окном плачет дождь! Джинни поспешно берет чашку в руки и, обжигаясь, жадно вдыхает спасительный аромат. Невилл оглядывается по сторонам и придвигает стул ближе к Джинни, возвращая ей вид столика с рыбой-прилипалой и вновь окаменевшим Малфоем.

— Зайдешь к Розмерте — спроси ее о чем-нибудь, что может дать понять, под Империо она или нет. Я буду у дверей. Письмо у тебя?

Джинни кивает и откусывает у чертика голову. Перец приятно обжигает рот и, смешиваясь с карамелью, оставляет необычное послевкусие. Гарри когда-то купил ей целую дюжину чертиков. Как же это было чудесно! Куда лучше бесполезных цветов, которые все равно умирают.

Чья-то фигура за соседним столиком резко поднимается.

— Драко, ты куда? — Паркинсон обрывает свое щебетание.

— После твоего трепа хочется выпить, — мрачно бросает он, задвигая за собой стул. — Если Снейп спросит, я в «Метлах».

— Драко! — зеленоватые глаза Пэнси провожают его с отчаянием, пальцы впиваются в белую ручку чашки.

Джинни отрывает последнюю ногу чертика и с удовольствием запихивает в рот. Как же хочется есть! Из-за подготовки к Хогсмиду она пропустила обед и теперь жалела, что не съела предложенные Полумной бутерброды с тунцом. Утенок превращается в прожорливого лебедя.

— Это наш шанс, — глаза Невилла округляются от нервов. — Пока Малфой отвлечет все внимание на себя, ты…

— Пойдем, — согласно бросает Джинни, нежно заворачивает чертика в салфетку с рыжими цветами и сует в карман. Ей хочется узнать, почему Малфой вдруг так неожиданно ушел. Слушал-слушал рыбный треп и — ушел?

Они быстро проскальзывают мимо Долохова, с его постоянно удивленным выражением на вытянутом лице, и замирают у дверей паба.

— У тебя двадцать минут, — глаза Невилла лихорадочно горят. — Наблюдаешь за Розмертой, отдаешь письмо и пьешь пиво. Чтобы не выглядело подозрительно.

— У меня нет часов, — напоминает Джинни и нервно облизывает потрескавшиеся губы. — Я могу выйти раньше или наоборот задержаться. Так что не паникуй сразу, ладно?

В пабе темно, только кое-где на столиках зажжены свечи. В отличие от Сладкого Королевства, народу здесь почти нет: несколько студентов за одним большим столом, в самом дальнем конце паба, Флитвик с мадам Стебль, с жаром обсуждающие свойства дьявольских силков, и одинокая фигура Малфоя. Джинни подходит к барной стойке и глазами ищет мадам Розмерту, чувствуя, как сильно колотится сердце и заодно с ним трепещет спрятанное в левый карман письмо.

Мадам Розмерта выныривает откуда-то снизу, из-под стойки, и пытливо оглядывает Джинни с головы до ног.

— Чем могу помочь, Уизли? Сливочное пиво, медовуха? Тебе уже есть шестнадцать?

Джинни кивает, в свою очередь не отрывая глаз от хозяйки паба. Понять, что человек находится под влиянием Империо, не так просто, особенно, если сталкиваешься с этим впервые. Ведь она не подруга Розмерты, чтобы понять: действует она в своей привычной манере или нет? Придется рискнуть.

— Мадам Розмерта…

— Эй, где мой ром? — холодный голос Малфоя ударяет в спину. — Розмерта!

— Погоди минутку, — зеленые глаза хитро смотрят на Джинни. — Обслужу мальчишку и вернусь.

Джинни снова кивает и прикладывает руку к карману, пытаясь унять бьющееся сердце. Вроде на очень счастливую женщину Розмерта не похожа…Потом слово «ром» ударяет ей в голову так резко, что она хватается за стойку. Ром? Какого черта Малфой хлещет ром посреди дня?

— Так чем могу помочь, Уизли? — Розмерта вытирает руки о передник. — Ну?

— Мне надо передать письмо. Ордену. — Джинни мгновенным, сто раз обдуманным движением вытаскивает пергамент из кармана. — Пожалуйста.

Мадам Розмерта украдкой оглядывает паб и, схватив письмо, засовывает в карман передника.

— Сливочное пиво будешь? За мой счет, — добродушно предлагает она и сразу вытаскивает высокий стакан.

— Спасибо, не откажусь, — Джинни улыбается, но потрескавшиеся губы дрожат. — Мне уже шестнадцать.

Она берет прохладный, чуть запотевший бокал и внезапно для самой себя садится за столик Малфоя. Если бы письмо передавал Невилл, он не смог бы его передать из-за Малфоя. Но Джинни почему-то уверена: Малфой не сдаст.

— Вечером пара у Снейпа, — обыденным голосом произносит она, словно они всегда встречаются в «Трех Метлах». — Заявишься пьяным?

Малфой поднимает голову и сощуривается. Серые глаза мутные, как стекло, заляпанное отпечатками пальцев.

— Думаешь, Розмерта будет тебя вечно прикрывать? — ядовито интересуется он.

Джинни дергает плечом и делает долгий глоток. После сладкого кофе пиво кажется почему-то очень приторным. Она сует руку в карман пальто и вытаскивает остатки чертика.

— Будешь?

Малфой с минуту пристально смотрит на растерзанный пряник на столе и алебастрово бледнеет. Потом судорожно сглатывает и произносит:

— Нет.

— Ты чего? — искренне удивляется Джинни и быстро запихивает чертика в рот. Малфоя передергивает. Его так же передергивало той ночью в галерее, когда он говорил про кровь.

— Напомнило остатки трупов на обеденном столе, — глухо произносит он и залпом выпивает ром.

Любой другой на ее месте ушел бы. Любой другой взрослый. Взрослые не умеют прощать, мечтать и верить, что человек может оказаться совсем другим. Взрослые ставят клеймо — навсегда. Но Джинни — подросток. Она еще хочет понять, верит в перемены и в то, что люди глубоко внутри оказываются совсем не теми чудовищами, каких пытаются сотворить из себя.

— Хочешь, я…— голос ее пресекается. — Хочешь, я попрошу Розмерту отправить письмо и твоей матери?

Малфой ошалело смотрит на нее, как недавно смотрел на истерзанного чертика. В светло-серых глазах изумление и недоверие, и, секунду спустя — ярость.

— Иди к черту! Мне не нужна твоя жалость. Ненавижу эту вашу поттеровскую жалость!

Все веснушки на ее лице бледнеют.

— Сам пошел к черту! Идиот!

Она отталкивает недопитое пиво и так резко поднимается из-за стола, что грохот деревянного стула отдается во всех уголках паба. Флитвик с мадам Стебль на минуту замирают, с интересом наблюдая за ними, потом возвращаются к прерванной беседе.

Джинни, задыхаясь от гнева, с размаху врезается в насквозь промокшего от разошедшегося дождя Невилла. На улице приятно пахнет мокрой листвой и дождем.

— Передала. Пойдем домой, — она хватает его за мокрый рукав и тянет за собой по раскисшей грязи обратно в Хогвартс.

Дождь, грязь, мокрые рукава, пахнущие сыростью волосы, завтрашнее наказание, пропущенный обед — все это ненавистно, все это насквозь пропитано ненавистью. Но из сердца этой ненависти вдруг рождается бутон надежды.

Джинни

В Запретном лесу сыро, жутко и по-осеннему туманно. Мокрые, упрямые ветки цепляются за плечи и голову каждые два метра. Джинни кажется, что ее волосы уже превратились в гнездо, в огненно-рыжее гнездо. Хоть феникса сажай.

— Ты знаешь, как она выглядит? — Невилл тихо сопит за спиной. Конечно, кого еще можно отправить за компанию в огромный лес, где водятся ядовитые твари, бешеные кентавры и малыши вроде Грохха? Только Долгопупса.

— Я что, Гермиона? — устало огрызается она. — Примерно. Желто-коричневая травка с тремя лепестками.

Интересно, если они вернутся без дурман-травы, их сразу отправят обратно или хотя бы дадут поесть?

— Как думаешь, сколько мы здесь уже? — вид у Невилла расстроенный.

— Часа три. Может быть, четыре. Есть разница? — Джинни садится на гнилую корягу и проводит ладонью по лицу.

— Сидеть просто так слишком рискованно. Давай все-таки натрем руки и лицо травой, чтобы не привлекать пауков? Еще можно приложить папоротник…

— И стать похожей на дерево? Спасибо. Развлекайся сам, если хочешь.

Невилл садится рядом. Лицо у него почему-то грязное, волосы насквозь промокли. Он дует на замерзшие пальцы и поводит плечами. Тишина леса, такая же тяжелая и пропитанная туманом и дождем, обволакивает словно одеяло. Хочется есть. Последние недели домовики готовят одну картошку с овощами и пережаренное мясо. И Гермиона еще предлагала вступить в Г.А.В.Н.Э! Джинни тихо фыркает и утыкается носом в рукав свитера. Он еще пахнет чем-то сладким, домашним — маминой выпечкой… Те времена, солнечные и светлые, ушли навсегда. Остался только этот лес, промозглый, сырой и темный. И эта осень, почему-то въедающаяся в сердце большим бурым пятном. Горькая, рябиново-красная и полная одиночества. Джинни кажется, что она застыла на какой-то грани — не быть Джинни Уизли. Потому что Джинни Уизли никогда не бывает одна.

— У них сейчас суп, — Невилл огорченно вздыхает, читая ее мысли. — И второе.

— Заткнись.

— Я есть хочу.

— Ты не Гойл. — Джинни обводит медленным взглядом деревья вокруг себя. Черные, мокрые и больные. — Похоже, мы заблудились.

— Нам бы Гермиону.

Джинни зло поворачивается к нему. Лицо у Невилла розоватое и вытянутое, как лампочка, и при этом довольно симпатичное. Для Лаванды Браун сойдет.

— Нам бы компас.

Почему все восхищаются Гермионой? Она отличная подруга. И Джинни ее любит, хотя в подругах она никогда сильно не нуждалась. Гермиона зануда. И в ней искры нет. Она никогда не поймет, что значит летать на новой метле с сумасшедшей скоростью и задыхаться от ветра. Гермиона — человек рассудка. Человек-план и человек-учебник. Джинни — человек действия, и в любую минуту готова на самый безумный и необдуманный поступок. Это ее свобода.

— Зачем ты вообще попалась? — Невилл чихает и натягивает капюшон на лицо. — Как будто не помнишь, кто патрулирует галереи по средам.

Джинни растирает подошвой грязно-бурые кленовые листья. Они уже перестали подражать ее волосам. Волосы — те растут и рыжеют, им плевать на наступающую зиму, скудную пищу и гибнущие нервы.

— В следующий раз сам полезешь отправлять письмо, — отвечает она неохотно и натягивает шарф до носа. — И это все из-за Малфоя.

— Темнеет, — Невилл придвигается поближе к ней. — Может, пора выбираться? Все равно им не нужна эта трава.

Что-то не так. Никто лучше Невилла в травах не разбирается, а он сидит с отрешенным лицом и робко пытается ее обнять. Утешить? Джинни отодвигается на край коряги и подозрительно смотрит на него.

— Только не говори мне, что видел эту идиотскую траву тысячу раз и молчал.

Долгопупс вскакивает с коряги так, что Джинни чуть не сваливается на сырую землю.

— Они будут использовать ее для зелья! Чтобы снова убивать и пытать!

— Предлагаешь сесть здесь и замерзнуть к чертовой матери? — Джинни ненавидит тупость и взрывается по пустякам. — Не мы, так другие принесут им все, что угодно. У героизма должен быть рассудок. Замерзнув тут, мы Гарри ничем не поможем. Я помню, что сама люблю лезть в самую гущу, но я не планирую совершать хладнокровное самоубийство.

Невилл пожимает плечами. Лицо у него становится совсем красным от холода. Цвет его глаз Джинни не помнит, да и вспоминать слишком промозгло. Туман становится гуще и протягивает к ней свои призрачные пальцы.

— То есть ты видел эту дурацкую траву?

— Да. Где— то в самом начале. Я думал, мы попытаемся сбежать.

Джинни обхватывает руками голову и раскачивается из стороны в сторону. И опять приходит это навязчивое желание обрезать волосы.

— Я пытаюсь быть взрослой, черт возьми.

— Передадим новость через мозгошмыгов? — Невилл кашляет в кулак. — Ну, чтобы нас искали. Помнишь, Полумна говорила…Что?

Джинни смеется в намокший от влаги зеленый шарф. Ей нравится зеленый, пусть это и слизеринский цвет. Нравится по другой, совершенно личной причине.

— Я не верю в мозгошмыгов, кизляков и прочую ерунду. И ты не веришь. Не валяй дурака.

Невилл поднимается на ноги, кашляет и судорожно вглядывается в туман.

— Нас ночью сожрут пауки. Или убьют кентавры. Или волки. Кто угодно. Без магии мы никто. Наверное, удобно быть магом и магглом одновреме…

За спиной Джинни громко, предупреждающе трескает ветка, разламываясь пополам. Джинни вскакивает на ноги и по привычке прикрывает собой Невилла. Если это паук — им конец. Кэрроу специально отобрали их палочки, надеясь, что они никогда не выберутся из леса.

— По-прежнему любите грязнокровок? Сейчас это опасно.

Лицо Малфоя серое, мокрые волосы прилипают ко лбу. Левая рука в крови, на щеке — огромная царапина, только глаза все еще насмешливы.

— Какого черта ты здесь делаешь? — Невилл не отрывает взгляда от палочки, крепко зажатой в руке Малфоя.

— Нашел твою жабу, решил отнести, — скалится в ответ Драко. — Вас нет чертовых пять часов. Поэтому Кэрроу отдали мне палочку и отправили за вами. Меня вроде как тоже застукали в галерее в комендантский час.

Джинни с Невиллом переглядываются: вряд ли это какая-то ловушка. Царапины на щеке — явный подарок паука, и если его рука побывала в жвалах, то Малфою недолго осталось.

— Хагрид говорил, что слюна отравлена. — Джинни кивает на рану. — Тебе надо срочно к Помфри, иначе ты умрешь часа через два.

Малфой опирается плечом о дерево и насмешливо улыбается. Он вечно о что-нибудь опирается, как будто у него нет сил держать себя прямо. Как будто у него вообще нет сил.

— Тебе не надо быть взрослой, рыжая.

— Сумасшедший дом! — Невилл принимается расхаживать взад-вперед по поляне, засунув руки в глубокие карманы фиолетовой куртки. — Мы в Запретном лесу без палочек, ищем дурман-траву для Пожирателей, и нас является спасать этот ублюдок, которого по дороге чуть не сожрали пауки, поэтому я должен искать ему другую траву, чтобы он не помер по пути в замок, полный Пожирателей.

— Такая трава есть? — осведомляется Малфой, незаинтересованно смотря на Долгопупса, как будто хотел услышать обратное. — Надо же. Терпеть не могу травологию. И мандрагоры.

— Ему яд в голову ударил, — Невилл тычет пальцем в Малфоя.

Драко прикрывает глаза и улыбается.

— Тебе плевать, что ты умрешь? — Джинни пристально смотрит на слизеринца. У него тоже зеленый шарф — оттенка зрелой травы в августовский день.

— А если и так — то что, рыжая?

— У меня имя есть.

— Ну да, что-то там из Хроник короля Артура, — Малфой зевает. — У тебя ведь отца Артур зовут?

— Я помню, где видел паучье противоядие, — Невилл перестает расхаживать по пожухлой траве. — Ты хоть примерно знаешь, где выход?

Малфой сползает вниз, облокачиваясь о грязную кору. Лицо у него становится совсем зеленым, бледно — зеленым, как еще нераспустившаяся почка. Джинни быстро опускается рядом с ним и заглядывает в глаза — такие же бледные. Интересно, он помнит ее невольную улыбку в теплой дремоте кофейни? И правда ли эти серые глаза ожили тогда от ее взгляда, или ей только померещилось?

— В той стороне, — он машет рукой на юго-восток от них. — Только тебя там сожрут.

Невилл почему-то презрительно ухмыляется, совсем как Малфой, и быстро исчезает среди голых деревьев.

Малфой берет Джинни за руку и вздрагивает.

— Теплая. — Его бьет озноб.

Джинни мягко проводит рукой по его лбу.

— Я же не труп.

Их обязательно кто-нибудь найдет. Плевать на них, гриффиндорцев, но ведь Малфой чего-то стоит. Она садится поближе к нему, подпирая плечом плечо. Внезапно становится теплее, но еще более одиноко. Очень хочется чуда, чтобы их пришли и спасли, забрали в замок, посадили к камину и дали чашку горячего чая… Он так живо представляется в ее воображении, что она слышит мягкий аромат мяты. Мятный чай — вот что она может пить чашками. Джинни сует руку в карман, пытаясь понять, что так упирается в бок, и вытаскивает мандарин. Помятый, маленький морковно-рыжий шарик выглядит неестественно жизнерадостно среди серого неба, грязно-коричневой земли и черных деревьев.

Они молча, долго, ревниво смотрят на мандарин. Они не могут быть такими же. Они слишком устали.

Потом Малфой медленно произносит:

— Убери. Ненавижу цитрусовые.

А может, он просто яркость ненавидит. У него ведь нет шести огненных братьев. Джинни вонзается ногтями в рыжую кожуру, крохотные брызги сока летят ей в глаза. И в прелом воздухе сразу чувствуется запах Рождества.

Джинни проглатывает последнюю дольку и только потом понимает, что ничего не предложила Малфою. И сразу, резко, больно — вспоминается последний разговор в пабе Розмерты. Она и так предложила ему больше, чем могла.

— Как думаешь, рыжая, этот идиот вернется?

— Надеюсь. — Джинни смотрит на палочку, зажатую в руке с вздувшимися венами. — Ты что, заклинаний не знаешь? Хагрид же…

— Он напал внезапно, — Малфой прикрывает глаза и морщится. — Из засады. Видимо, не жрал долго, вот и озверел.

— Раньше нас пауки не жрали.

— Не припомню, чтобы раньше мы часто гуляли в Запретном лесу, — Малфой беспокойно ерзает и закусывает нижнюю губу. — Черт, жжет.

Джинни осторожно берет его левую руку и бессовестно рассматривает. Странно, но ей не противно касаться Малфоя: раненый человек всегда вызывает в ней жалость и сострадание. Интересно, если бы на его месте сейчас сидела Беллатриса, ей бы тоже стало ее жаль?

— Наверняка сейчас радостно убивает людей.

— Кто?

— Твоя тетушка, — Джинни почему-то подсознательно боится эту дьявольскую женщину с растрепанными черными волосами. Боится до жути и до исступления. Если Беллатриса когда-нибудь встретится ей на пути, она даже не сможет поднять палочку. Хотя все, что нужно сделать — это как раз-таки поднять палочку. Победить страх. Шагнуть.

— Каждый человек, — Малфой запрокидывает голову и прикрывает глаза, — должен уметь хоть что-нибудь делать идеально. Хоть чем-то отличаться от остального стада. Моя тетушка — идеальная убийца.

Джинни всегда воспринимает все на свой счет.

— Во мне ничего идеального нет, — расстроенно заключает она, перебрав в голове все свои качества.

Малфой довольно фыркает. Он ожидал реакцию, но Уизли не надо становиться идеальной. Идеальные люди скучны, как вся его семья. Отчасти поэтому Драко решил стать ловцом: в квиддиче, в полете, в свободе можно было не ограничивать себя правилами. Поэтому он так вызывающе ведет себя с Поттером: Поттер с радостью даст сдачи. Драко начинает нравиться опасность, потому что весь его идеализм не нравится отцу. Драко не помнит, когда его последний раз хвалили дома за все его манеры и изящество.

Уизли вылезает из кокона размышлений и вздрагивает. Одно из деревьев выступает из чащи мокрых, полугнилых стволов и идет прямо на них.

— Бирнамский лес движется на замок, милорд! — насмешливо шипит Малфой.

Джинни поднимается на ноги и оценивает ситуацию: если Малфой тоже это видит, значит, она не сошла с ума. Она скорее сошла с ума в тот день, когда отпустила Гарри одного, когда лежала на аккуратно заправленной постели, свернувшись и стиснув зубы.

— Я знаю, куда идти, — дерево говорит голосом Невилла. — Там недалеко есть просвет между деревьями.

Джинни облегченно выдыхает и надеется, что выдохнула всю боль от того утра прощания. Невилл все— таки умеет соображать. Она обходит его по кругу и морщит нос.

— Ну ты и воняешь.

— Зато живой, — голос у Невилла внезапно жизнерадостный. — Помоги мне затолкать это в его рот.

Джинни только сейчас замечает, что Малфой потерял сознание. Когда люди теряют сознание, они бледнеют, но Малфой и так слишком бледен, чтобы заметить перемену. Ну разве что грубить он перестает.

Заталкивая похожую на клевер траву в рот Малфоя, Джинни удивляется его тонким губам. Интересно, целовал ли кто-то эти губы? Тонкие, надменные, совсем бесцветные. Не то чтобы ее губы были огромными и пунцовыми, жирными от масла, как у Булстроуд… Джинни проводит языком по нижней губе. Чуть пухлая. С трещинкой посередине.

Мутный взгляд Малфоя застает ее врасплох. Она еще не успела прикрыться маской гордости и превосходства, и ее ореховые глаза, не скрывая обнаженные мысли, встречаются с пустым серым взглядом. «Я такой же, как ты, разве ты не видишь? Только хуже. Я везде изгой, Уизли».

Джинни категорически отказывается принимать эту мысль и резко вскакивает на ноги, чтобы помочь Невиллу поднять Малфоя.

— Через пару сотен шагов мы точно выйдем на опушку, — Невилл имеет полное право гордиться собой. Хоть раз в жизни он совершил что-то действительно мужское.

— А дурман-трава? — Джинни все же надеется поесть, а не провисеть в цепях в подземелье еще несколько часов.

— Нахрен им ваша трава не нужна, — от усталости и боли воспитание Малфоя испаряется. — Они просто издевались. Ну и воняет от тебя, Долгопупс.

Но его голос говорит другое. Он говорит: «Я ненавижу тебя, Долгопупс, но ты спас мне жизнь». Джинни задумчиво разглядывает все еще перекошенное от боли лицо Малфоя. Некрасивое, сероватое лицо с тонкими губами, обычно бесцветно-розовыми, а сейчас почти красными, со следами от зубов. Малфою больно? Джинни хмурится. Малфою больно — и он молчит? Кажется, раньше он падал в обморок от царапины и визжал при виде крыс.

— На мне и так Паркинсон дыры протирает. С ней понятно. Тебе чего?

— Рыба-прилипала, — Джинни уверена, что понимает, на кого похожа Паркинсон с ее слюнявыми губами, вечно тянущимися в сторону Малфоя. — Которая влюбилась в тебя по уши.

Малфой ухмыляется так колоритно, так по-малфоевски, что она почти физически ощущает эту его ухмылку.

— Жаль, что никто, кроме Паркинсон, в меня не влюблялся.

Джинни зло передергивает плечами и ускоряет шаг. Еще слабый от яда Малфой остается за спиной. Но разговаривать с Невиллом тоже не хочется, и Джинни зависает посередине, не зная, к кому пристать. Почему всегда приходится выбирать? И почему всегда так сложно сделать выбор?

Листья мягко прогибают спины, когда она разворачивается к Малфою. Он идет с трудом, тяжело дыша ртом, обмотанным шарфом.

— Тебя ведь никто не посылал за нами, да?

Малфой налетает на невидимую стену. В светло-серых глазах отражаются черные тени мокрых деревьев. Джинни надеется, что он ответит до того, как их окликнет Невилл.

— Посылал, — Малфой вскидывает голову, как норовистая лошадь. — Спроси у Снейпа.

— И ты просто так взял и согласился, да? — Джинни наступает на него, опасно щурясь.

Малфой тяжело выдыхает, потом усталым движением пальцем спускает шарф с губ на шею. Норов исчезает так же внезапно, как и зажегся. Лошадь — заезжена.

— Как думаешь, Розмерта согласится отправить письмо от меня? — тихо интересуется он, смотря прямо в ее ореховые глаза. — Или после того, что я сделал, она откажет?

Джинни с интересом разглядывает Малфоя. Потом отводит взгляд — она выглядит не лучше, со спутанными волосами, кругами под глазами, да еще и желудок недовольно урчит…

— И что ты сделал?

— Наложил на нее Империо.

— Она знает?

— Разумеется.

Джинни отводит взгляд: конечно, Розмерта ему откажет. Ведь это из-за нее погиб Дамблдор, из-за нее в школу попали Пожиратели смерти.

— Она откажет, Малфой. Ты не понимаешь…

Он резко хватает ее за руку, его прикосновение — снова неожиданно теплое и осторожное, несмотря на всю резкость.

— Ты горишь, Уизли, — вдруг произносит он быстро и тихо, но ее эти слова оглушают. — Ты не представляешь, как ярко ты горишь среди этой серости, умершей листвы и дождя, бесцветных лиц, унижения и смерти. Ты — как маяк.

Джинни теряется от этой внезапной перемены и лишь облизывает сухие губы.

— Маяк — для кого?

— Для тех…кто больше ни во что не верит. — Он отпускает ее руку, кашляет и снова пытается натянуть шарф на губы.

— Ты так красиво мне зубы заговариваешь? — Джинни никогда не слышала таких изящных комплиментов и совершенно обескуражена. — Чтобы я помогла тебе с Розмертой?

Его бесцветные губы вздрагивают, и в серых глазах вдруг мелькает жесткость.

— Пошла ты, — он с трудом ускоряет шаг, пытаясь обогнать ее. — Пошла ты к черту.

— Эй, вы двое! — низкий голос Невилла раздается откуда-то справа. — Мы почти вышли, вы где застряли?

Джинни с минуту смотрит на свои закоченевшие, красные пальцы, потом решительно догоняет Малфоя.

— Погоди, Малфой, стой! — Она хватает его за плечо, в рот влетает холодный воздух, сбивая дыхание. — Я не хотела тебя обижать…

— Пошла к черту, — угрюмо отрезает он, дергая плечом. — Не смей меня касаться, предательница крови.

— Слышишь, ты, — Джинни перегораживает ему дорогу. — Какого черта ты творишь? Все годы ты только ненавидишь меня, Гарри и всех, кто не лижет тебе задницу. Ты вступаешь в дружину Амбридж, тычешь в меня своей палочкой, хватаешь за волосы, грозишься убить, в прошлом году приводишь в школу Пожирателей — и вдруг все меняется! Ты ходишь как смерть, равнодушный ко всему, ну просто живой труп, отделываешься от Паркинсон — и вдруг начинаешь нести несусветную чушь про какой-то маяк! Что тебе надо? Между прочим, это твой отец подкинул мне дневник Реддла!

Щеки Малфоя розовеют.

— Как будто я не помню, — шипит он. — И я не собираюсь тебе ничего объяснять, чертова Уизли! Я отлично знаю, что твой братец не болен, а шляется с Поттером по лесам…

— Так давай! Давай! Донеси на мою семью! — Джинни сжимает ладони в кулаки. — Ты же умеешь это лучше всего! Хорек!

В глазах Малфоя разгорается неведомый ей огонь.

— Дура, — цедит он сквозь зубы. — Дай пройти.

Жжется, жжется внутри горечь, ярость и непонимание. Так жжет ладони сорванная крапива.

— Если ты хочешь, чтобы я передала Розмерте твое письмо, попроси меня.

— Обойдешься.

— Попроси.

С минуту они смотрят друг на друга, девушка-осень и юноша-зима. И яркий огонь осенних костров побеждает колючий снег.

— Передай мое письмо Розмерте, — тихо и как-то покорно произносит Малфой. — Передашь? Мои письма не доходят до матери. Их забирает отец. Считает, что я не должен ей писать. Что это сентиментально.

Она не знает, что от прежнего Малфоя, с его надменными глазами и походкой не осталось ничего. Тот Малфой растворился в Исчезательном шкафу, словно кубик сахара в обжигающем кофе, тот Малфой растоптан Сивым в ночь убийства Дамблдора, уничтожен своей собственной трусостью. Он больше ни на чьей стороне. Ему всего лишь семнадцать, и ему хочется увидеть мать. Он устал. Но он никогда ей этого не скажет. Он все еще слишком горд. И в его голосе слышится намек на приказ.

Малфой слабо и бесцветно улыбается.

Джинни не успевает удивиться кривой улыбке бесцветных губ. Впереди, за редкими деревьями бросается в глаза аспидная мантия Снейпа и его болезненно-бледное лицо.

— Вы! — она бросается вперед и останавливается только в шаге от палочки, зажатой в узловатых пальцах Снейпа. — Мерзавец!

— Кто отправил сюда Малфоя? — Снейпу глубоко плевать на всех, кто на стороне Поттера.

— Кэрроу?

Алекто довольно скалится в ответ. Джинни даже не пытается представить, что Алекто когда-то могла нравиться хоть кому-нибудь. Страшная, широкоплечая, с вечно застывшей гримасой злобы на красноватом лице — ей быть только убийцей.

— Мальчишка может быть наказан только мной или самим Лордом. — Лицо Снейпа в профиль еще более отвратительно. — Понятно? Забавляйтесь другими. Студентов полный замок.

— Я вас ненавижу. Я ненавижу вас всем сердцем, — плюется словами Джинни, как дракон плюется огнем. Она горит сама — от ярости и боли, от тоски и жажды увидеть любимое лицо, любимые глаза, увидеть доброту и нежность посреди умирающего замка и гниющих деревьев. — Нравится, когда вас ненавидят? О, как бы я хотела увидеть, как вы медленно и мучительно умираете, как вы…

Она замолкает и гордо приподнимает голову, встречая холодный взгляд Снейпа. В аспидных глазах только пустота и отрешенность, но ей кажется, что он сорвется, что он скинет маску, что в нем тоже есть эмоции.

Снейп только поджимает губы.

— Малфой, отправляйтесь в гостиную факультета, переоденьтесь и… что это такое?

Снейп делает быстрый шаг и властно поднимает подбородок Малфоя, заметив плохо затянувшийся шрам.

— Пауки, — таким голосом Невилл обычно сообщает, что на завтрак снова овсяика и галеты.

Лицо Снейпа остается бесстрастным. Даже если Невиллу удастся хотя бы однажды сдать зельеварение на «превосходно», ничто не изменится в этом спокойном лице.

— Отправляйся к Помфри.

— Смысла нет, — Невилл растирает ногой ржавый лист клена. — Если раньше не сдох, то теперь точно не сдохнет.

Лицо Снейпа остается бесстрастным.

Но Джинни кажется, что на этом бесстрастном лице на мгновение дрогнули губы.

Джинни

В классе зельеварения полумрак, освещаемый только скудными свечами и горящими кое-где на стенах факелами. Пахнет сыростью и влажной землей — обычный запах подземелья. На сегодня зелья — последнее занятие, и многие торопятся скорее закончить приготовление, чтобы сдать результат Слизнорту и сбежать на ужин. И еще один день умрет. А за ним придет новый.

Котел уютно булькает фиолетовым зельем, словно оно пришлось ему по душе. Растертый аконит пахнет так едко, что некоторые студенты стараются не дышать, растирая его клубни в мелкое пюре. Сегодня они зачем-то варят зелье пробуждения, хотя логичнее было бы сварить зелье забвения или счастья. Джинни с удовольствием выпьет такое зелье. Иногда ей так хочется сдаться. Перестать следить за Кэрроу, перестать проводить ночи за придумыванием новых планов, хотя ничего нового в них быть не может. Вареные овощи никогда не станут снова свежими.

— Мне кажется, или твое зелье ярче? — Невилл с подозрением всматривается в содержимое своего котелка.

Джинни молчит, усердно помешивая зелье, как и положено, по часовой стрелке. Раздражать Слизнорта почему-то не хочется. Она несколько раз украдкой изучает его лицо. Краденые взгляды — самые опасные. Ничего особенного нет в этом старике с моржовыми усами и абсолютно лысой и гладкой, словно поверхность снитча, головой. Снейп был куда интереснее.

— Сколько клыков ты использовал? — Дин отрывается от своего котла и делает глубокий вдох над зельем Невилла.

— Пять, — Невилл уже предчувствует свою ошибку.

— А нужно шесть, — Симус ловким броском добавляет змеиный клык в сероватое зелье однокурсника.

Гермиона обязательно бы сказала, что так делать нельзя: целиковый зуб только испортит зелье, его необходимо было тщательно растереть…мДжинни хмыкает и осторожно достает из сумки зеркальце, негодующе смотрит на веснушки, словно ромашками рассыпанные по ее лицу, и переводит взгляд на Малфоя. Малфой в зеркале — это ненастоящий, искаженный Малфой, с непропорционально большой головой и сжатым телом. И все равно сейчас он кажется немного симпатичнее, чем в ту встречу в совятне. В зеркальце не удается разглядеть выражение его лица, и Джинни с досадой фокусируется на веснушках. Они все еще жизнерадостны, хотя давно не видели солнца.

Джинни бросает в котел аконит и два лепестка крапивы. Какой этот Малфой странный! Попросил ее отнести письмо и до сих пор его не передал. Две недели прошло…

— Как успехи? — Слизнорт отрывается от бумаг и неторопливо обводит класс круглыми глазами.

Джинни вдруг понимает: Малфой просто не знает, что делать! Он не умеет ни просить, ни делать первых шагов. Он как пустой котел из чистого золота: у него нет применения, он просто существует.

Быстрым взмахом палочки она меняет местами свой котел с недовольно пыхтящим котлом Невилла, чье содержимое норовит вылезти через край и затопить весь стол.

— Сэр! — ее рука взлетает вверх. — У меня не получилось зелье. Можно остаться после занятия и попытаться сварить его во второй раз? Я только что поняла, что положила пять клыков вместо шести.

Невилл с Симусом обмениваются недоуменными взглядами. Откуда-то слева слышится едкий смех Паркинсон, и Джинни едва сдерживает торжествующую улыбку.

— Мне приятно ваше рвение, Уизли, — Слизнорт подходит к ее котлу и осторожно вдыхает запах. — Но у вас, кажется, ужин? Думаю, Алекто не понравится ваше опоздание.

Джинни нарочито небрежно пожимает плечами. Она отлично знает, насколько Слизнорт любит поесть. Каждый день он уплетает двойную порцию всего, что есть на слизеринских столах, а еды там немало. Толстый прожорливый морж.

— Я быстро, сэр.

Слизнорт согласно кивает, дожидается, пока все сдадут пузырьки с получившимся зельем, и оставляет Джинни наедине с дымящимся котлом и жгучими листьями крапивы. Кроша змеиный зуб, Джинни думает, что Гарри наверняка бы одобрил ее поступок. Помоги просящему. И потом, она никогда не испытывала ненависти к Малфою. Он был просто неприятным типом, который любил сделать гадость за спиной и издевательски смеяться над неудачами Гарри. Джинни всегда была спокойна тогда, когда Гарри терял терпение. Нет одинаковых людей, как нет одинаковых снежинок. И если человек, заблудившись, просит помощи — бесчестно ему отказывать. Будь это сам Дьявол.

Джинни откладывает ступку в сторону и опирается руками о парту. Последнее время ей кажется, что ее любовь потускнела и помутнела. Она почти забыла вкус губ Гарри. Забыла запах его волос. И каждую ночь она упорно спрашивала себя: а действительно ли это любовь? Или просто сбывшаяся детская мечта?

Драко

Уизли идет напролом с такой силой, что ему становится страшно. Драко никогда не был храбрым, а теперь ему кажется, что Уизли просто раздробит все его внутренности. Что, если просто оставить все как есть? Еще есть время вернуть все на свои места. Он найдет способ связаться с матерью. Можно сходить к Северусу…

Вилка вонзается в пахнущую пряностями курицу. Никогда! Он больше не хочет никому показывать свою слабость. И Уизли почему-то в счет не идет. Драко быстро оглядывает слизеринский стол: Астория сидит рядом с Дафной над уже осиротевшей тарелкой и что-то оживленно объясняет. Да, даже ей он не стал бы открываться, хотя в поезде ему на мгновение показалось, что она может его понять. Не может. Для этого она слишком жизнерадостна.

— Зачем ты с Забини связалась? — интересуется он у Паркинсон.

Она быстро откладывает вилку с нацепленным на кончики кусочком мяса и шепотом объясняет:

— Он мне нравится.

— Я бы на твоем месте выбрал Нотта. На его матери, во всяком случае, нет проклятья Черной вдовы.

Пэнси невозмутимо сует вилку в рот.

— Может, она их специально убивает. Мужчины иногда просто утомляют.

Драко приподнимает брови. Как там ее назвала Уизли: рыба-прилипала?

— Последуешь ее примеру?

— Ты успел проверить работы, которые я отдала тебе утром? — Пэнси отодвигает тарелку и вытирает жирные губы зеленой салфеткой.

— Черт, — Драко давно проверил неуклюжие сочинения первокурсников, но ему незачем в этом признаваться. — Пойду. Развлекайся.

Трудно было бы придумать лучшее прикрытие, чем проверка работ, которую он ненавидит. Все пергаменты в кляксах и исправлениях, еще и пахнут каждый по-своему. Чужих запахов Драко не признает.

Она стоит к нему вполоборота, опираясь руками о парту. Волосы мягкой огненной волной лежат на плечах, и нос, покрытый веснушками, забавно вздернут вверх. Ее плечи опущены, и маленькая грудь выдается вперед, надежно скрытая белой блузкой. В голове Драко почему-то бешено шумит, и ему приходится на мгновение прислониться к косяку пахнущей гнилостью двери.

— Почему так долго? — в глазах у нее упрек.

Драко лениво отрывается от косяка. Они разговаривали два раза за всю жизнь, а она уже начинает его упрекать.

— Пришлось для виду поужинать.

Уизли упрямо встряхивает головой. Волна огня едва не захлестывает его по самое горло.

— Я не про сейчас. Две недели прошло, Малфой.

Он медленно делает несколько шагов вперед и садится в кресло Слизнорта. Попробуй сделать то же самое, Уизли! В журнале напротив его фамилии стоят одни маленькие угловатые «П». И Драко расплывается в самодовольной улыбке, на мгновение забывая обо всем на свете.

Уизли расценивает это по-другому. Она почему-то хватает сумку, сгребает свитки и перо внутрь и яростными шагами направляется к двери. Драко едва успевает заслонить собой неширокий проем.

— Сваливаешь?

Джинни топает ногой и морщит свой вздернутый нос.

— Тебе от меня ничего не нужно! Какой смысл торчать в этой сырости? И вообще, какого черта я должна тебе помогать?

— Ну, ты вроде показываешь, что дело Поттера живет. Он-то бы точно меня не бросил. Как и весь ваш милосердный Орден.

В ее глазах, полных огня, читается нескрываемое желание ударить посильнее. Она никуда не уйдет. Он выиграл.

— То есть тебе настолько плохо, что ты просишь меня о помощи?

Или проиграл?

— Ты сама предложила помощь, — Драко силится улыбнуться, но выходит кривовато. И во рту почему-то застывает привкус пряной курицы. Страшно хочется пить.

— Давай письмо и проваливай.

Они молча смотрят друг на друга несколько секунд. Сколько раз еще они будут так смотреть друг на друга? Словно испытывая. Словно проверяя. Словно не понимая, как оказались друг напротив друга.

Наконец он вынимает из сумки письмо, которое всю неделю носил с собой, не представляя, как передаст его Уизли. Она первая нашла выход. Она — сильнее его. Это страшно. И это странным образом придает уверенности.

— Как ты собираешься пройти мимо Алекто? — Драко следит, как ее пальцы с короткими ногтями спешно прячут письмо во внутренний карман мантии.

— Так и собираюсь, — мрачно отвечает она, на секунду прикладывая ладонь к груди, указывая на спрятанный пергамент.

Драко зло выдыхает. Его письмо — внутри ее мантии! Шикарно. Лучше не бывает. Он даже не знает, чем пахнет эта Уизли. Но ему почему-то до одури хочется узнать.

В левой руке у нее что-то зажато. Что-то, от чего она постоянно морщится. Перехватив его взгляд, она быстро разжимает ладонь, и на коже, покрытой маленькими волдырями, оказывается лист крапивы. Мадам Стебль горячо любит это растение и поддерживает в нем жизнь круглый год, ведь оно входит в рецепт многих зелий.

Не отдавая себе отчета, Драко делает шаг вперед и забирает помятый лист.

Он все еще жжется. До последнего.

Джинни

Осень улыбается: желтые, красные и багровые листья трепещут под нежным ветром, солнце ласково касается лица, играет бликами на волосах и сушит чернильную грязь Хогсмидской дороги.

В левом кармане, как всегда у сердца, лежит письмо. Письмо для Малфоя. Ей пришлось прождать целых два часа, чтобы наконец забрать небольшой кусок пергамента у мадам Розмерты. Разворачивать она не смеет.

Джинни сбавляет шаги, задумчиво смотрит вверх, на поредевшие кроны деревьев. Как так получилось, что она несет письмо для Малфоя над сердцем? И почему письмо от Ордена до сих пор не пришло?

Джинни пинает ногой шуршащее золото и медь. Ответов на ее вопросы все равно не услышать. Просто так получилось, что та ночь в совятне свела ее с Малфоем, в ту минуту, когда он окончательно сломался. Так ломаются часы — несколько минут они еще идут, а потом — дзинь! — замирают. В Малфое есть что-то безумное, что-то иступленное, что-то жжет его изнутри. Как жжет ее. И Джинни почему-то знает: он такой только для нее. Никто никогда не видел его настоящим — тем Малфоем, которым он стал после убийства Дамблдора. Она стала невольной свидетельницей другой стороны, настоящей стороны Малфоя — и не знает, что делать с этой тайной. Но если Малфой оказался настолько другим, почему же и другие не могут оказаться такими же…другими? Может настать минута, когда враг станет ближе, чем друг. Они на войне, а на войне случаются разные вещи: от удивительных до безумных.

Она уже несколько раз спрашивала себя: что скажет Гарри, если узнает о Малфое? Разозлится или поддержит? Вряд ли он ненавидит Малфоя. Презирает — может быть. Он ненавидит только Беллатрису и еще Петтигрю. Даже Волан-де-Морта он не ненавидит, скорее, жалеет, потому что тот — сирота. Может быть, Гарри видит в нем того, кем он мог бы стать, если бы не Дамблдор, друзья и факультет. В каждом из нас, глубоко внутри, в потайном кармане сердца есть дьявол. Дьявол, жгущий изнутри сердца. Дьявол, указывающий на неправильный путь. Дьявол, извращающий наши желания.

Откуда-то слева вдруг возникает Дин, и на губах у него чернеют пятнышки от шоколада. Одного взгляда на его взволнованное лицо хватает, чтобы понять: разговор будет неприятным.

— Сможешь мне помочь? — Дин — человек, сразу шагающий в пропасть.

— Смотря с чем, — с опаской отвечает Джинни и поправляет шарф.

— Парвати хорошая девушка, и я не против совсем… В общем, ты бы согласилась помогать мне с делами старосты? — Дин преграждает ей дорогу. От него все еще пахнет шоколадом из Сладкого королевства. — Заполнять бланки, следить за успеваемостью, и всякое такое?

Джинни несколько мгновений смотрит на шоколадные пятнышки на его губах. Пятнышки ее раздражают, но она молчит.

— Прости, — наконец произносит она и тут же выдыхает. — Я не смогу. Ненавижу бумажки, да и на самом деле причина ведь не в Парвати, да?

— Нет. — Дин даже не краснеет. — Ты мне нравишься, Джинни. Я хотел спросить…ты все еще с Гарри?

Джинни быстро сглатывает, словно этот вопрос задал не Дин, а она сама. Отвечать нужно сейчас. Не завтра, не когда-нибудь, как она всегда просила себя саму — сейчас.

— Тебе не кажется, что Невиллу нравится Полумна? Только вчера видела их…

— Джинни.

— Нет. — Голос у нее садится. — Нет, я не с Гарри. Мы расстались в конце весны.

Шоколадные пятнышки на его губах растягиваются. Дин улыбается так широко, словно сейчас разорвется от счастья.

— Я…Будешь со мной встречаться? — быстро произносит он. Джинни вспоминает, как он просил ее об этом больше года назад, и тогда она согласилась. Отчасти, чтобы позлить Рона. Отчасти потому, что Дин ей действительно нравился. Тогда.

— Нет. — Джинни выдавливает улыбку. — Извини, Дин. Но сейчас моя голова забита идеями о том, как бы получше насолить Кэрроу.

Она не ждет его ответа, просто обходит его и уверенным шагом идет к замку. Осень продолжает улыбаться разноцветными листьями, и темно-голубое небо шлет приветливые лучи, последние…Еще несколько дней — и октябрь приблизится к середине, а там — ноябрь, и зима.

Джинни останавливается и запрокидывает голову, наблюдая за клином журавлей. Вот бы и ей стать птицей и улететь высоко, раствориться в небесной синеве. Ее крылья уже выросли, и неуклюжесть осталась позади.

— Выворачивай карманы, — изо рта Алекто воняет гнилью. — Живее!

Джинни покорно показывает, что с собой у нее ничего нет, кроме палочки и нескольких перечных чертиков, купленных в Королевстве для отвода глаз. И тайный карман остается незамеченным.

В Большом зале небольшая толкотня: на десерт сегодня приготовили фрукты со сливками. Слизеринцы уже сидят за столом, где располневшая Булстроуд уплетает вторую или третью порцию и жирнеет на глазах. Джинни приглаживает растрепавшиеся от быстрой ходьбы волосы и ищет глазами Малфоя.

Он сидит ближе к двери, с правой стороны стола, и задумчиво мешает ложечкой в креманке. Под глазами — извечные, невыводимые круги, и бесцветные губы кажутся безжизненными.

Чувствуя ее взгляд, он осторожно поднимает глаза. Джинни едва заметно, но отчетливо кивает и, как бы невзначай, проводит рукой по груди, над письмом.

— Успешно? — шепот Симуса неприятно ударяет ей в ухо. Она переводит взгляд на однокурсника и не замечает, как светлеет лицо Малфоя.

Джинни отрицательно качает головой.

— У входа дежурил Мальсибер, пришлось ждать целый час, и я зашла в Королевство. — Джинни протягивает ему плитку шоколада. — Совы от Ордена так и нет.

Радость на веснушчатом лице Симуса сменяется тревогой.

— Или ее убили, или Орден не собирается нам ничего сообщать.

Джинни со странным раздражением берет ложечку и подвигает к себе десерт. Что ж, Орден может и не отвечать на письмо, тем более, что отправлять информацию в Хогвартс небезопасно. Так что вполне вероятно, что они играют в одни ворота.

— Мы в полной изоляции, Симус, — заявляет она, рассматривая фрукты под плотным слоем сливок, словно под снегом.

Симус давится десертом и переводит на нее возмущенный взгляд.

— Тогда нам придется строить Орден здесь, — до ее уха долетают брызги его слюны вперемешку со сливками. — Как насчет возрождения Отряда Дамблдора? Мы с Невиллом думаем об этом весь день.

— Спятили? — Джинни отодвигает креманку и смотрит на него сердито. — Это опять лезть в Выручай-комнату? И где мы возьмем галеоны?

Симус довольно улыбается, и в глазах у него пляшут бесенята. В эту минуту он напоминает хитрого лиса.

— У нас нашлась куча фальшивых галеонов!

— И кто будет нас учить? Мне кажется, или Гарри немного занят?

— Брось сарказм, — Симус снова наклоняется ближе к ней. Никто из них не замечает пристальный взгляд Малфоя и то, как замирает в его руках ложечка. — Мы ведь помним заклинания. Начнем с Патронуса, а дальше — как пойдет.

Джинни заинтересованно думает, как выглядит патронус Малфоя. Змея? Филин? Да он наверняка не умеет его выпускать, ведь для этого нужно вспомнить самый счастливый момент своей жизни или представить его в будущем. Кажется, счастливых моментов у Малфоя в запасе не найдется и не предвидится.

— Наверное, вы правы, — Джинни обреченно вздыхает. — Только ведь Снейп уже вчера написал объявление о запрете создания групп больше, чем три человека. И как быть с Кэрроу?

— Да никак. Кэрроу в основном досаждают ночью и на занятиях, но вечером они сами — любители потянуть коньяк в гостиной Слизерина. Ты хоть раз натыкалась на них в семь вечера? В восемь? У нас есть пара часов, и мы ими воспользуемся.

Джинни пожимает плечами.

— Не считая тебя, меня, Полумны и Невилла, в Отряде осталось девять человек.

— Это хорошо, — Симус уверен в том, что делает. — Нас мало, а значит, толпа людей не станет исчезать одновременно неизвестно где. И хорошо, что все мы с разных факультетов. Проведем несколько встреч, а потом наберем новых членов.

И в ее карман украдкой падают несколько фальшивых галеонов.

— Твоя задача на ближайшие дни — передать галеоны Аббот и Корнеру. Корнер передаст Голдстейну, Боунс и Буту. Думаю, Захария Смит не поведется на Орден во второй раз.

— Еще бы, — при упоминании Корнера Джинни закатывает глаза. — Ладно, я постараюсь связаться со всеми после трансфигурации. — А почему нельзя попросить Полумну передать галеоны Корнеру и всем остальным?

— Ты же знаешь Луну, — Невилл выглядывает из-за спины Симуса. — Она обязательно приплетет к этому кизляков или еще кого. Ты выглядишь убедительный, ну и Гарри, конечно…

— Гарри — что? — ее щеки мгновенно вспыхивают, и внутри жжет, словно она проглотила стебель крапивы. — Хватит играть на моей связи с Гарри! Мы расстались, ясно тебе?

Джинни резко поднимается из-за стола и размашистым шагом направляется к гостиной. Гарри! Гарри! Гарри! Какого черта они все тыкают ей этим именем? Гарри плевать на нее. Для него она — на последнем месте. На первом у него любовь ко всему миру, война с Волан-де-Мортом, Рон с Гермионой, которые понимают его куда лучше, чем она, его умершие родители и Сириус, потом Хогвартс и Дамблдор, потом Снейп, а уж потом — где -то там, в конце списка — Джинни Уизли! Утенок, который так и не научился летать. Так ему казалось. Только черта с два! Она выросла. И ей надоело быть где-то позади. Вон, для Малфоя она наверняка номер один в мыслях, и пусть это звучит странно. Пылая от гнева, Джинни на ходу врезается в высокую фигуру Корнера.

— Привет! — на выдохе произносит она, смотря снизу вверх на его круглый подбородок. — Сможешь уделить мне несколько минут вечером в библиотеке? Часов в десять.

Пухлые губы Корнера расползаются в улыбке.

— Разумеется, Джинни.

— Идиот, — бормочет она, продолжая размашистым шагом идти к гостиной.

Полная Дама едва успевает пропустить ее, как в гостиной раздается страшный треск и вместе с осколками в комнату врывается окровавленная сова. Отчаянно размахивая крылом, она делает круг по комнате и падает у ног насмерть перепуганной Парвати.

— Это мне, — быстро реагирует Джинни, наклоняясь к птице и вытаскивая крохотный свиток.

Если птица ранена, значит, за ней охотились. Нужно сейчас же прочесть записку и сжечь ее. Дрожащие пальцы несколько секунд не могут развернуть пергамент. В записке почти ничего нет: краткое упоминание, что дела Ордена неплохи, они продолжают сражаться. Отец все еще ходит на работу, значит, Министерство еще держится. Гарри, Рон и Гермиона — у Джинни все холодеет внутри — живы и все еще скрываются в старом доме Сириуса.

За портретом слышится возня, и Джинни тут же кидает письмо в огонь. Вся гостиная, как один человек, не сводит с нее глаз. Сова дергает крылом в последний раз и затихает. Лаванда, всхлипывая, поднимает ее на руки.

— Гриффиндор! — хищный голос Амикуса разрезает воздух. — Чья сова залетела в гостиную? Отпираться бессмысленно, я ее преследовал и ранил.

Лаванда продолжает всхлипывать, гладя птицу по уже неживым крыльям. На пальцах остается кровь.

— Чья сова? — рявкает Амикус и достает палочку. — Считаю до трех и…

— Эта сова ничья, сэр, — Дин заслоняет собой Лаванду. — Она просто влетела к нам в окно. Все наши совы убиты вашей сестрой.

Амикус делает к нему шаг, и его лицо, и так некрасивое, становится страшным.

— Ты кажется грязнокровка, не так ли? — Он тычет палочкой в грудь Дина. — Не побоялся явиться, да? А теперь еще и выделываешься? Чья сова?

— Ничья. — Дин смотрит на него в упор. — Наши совы мертвы.

— Заткнись! — Амикус с силой ударяет его по лицу. Дин отлетает на пол и врезается в кресло, на губах у него выступает кровь. — Дай сюда!

Он вырывает птицу из рук Лаванды и ищет записку. Но записка давно превратилась в пепел, а пепел невозможно собрать или призвать даже с помощью Манящих чар.

— Чертово отродье! — Амикус с размаху запускает птицей в камин. Несколько угольев выскакивают наружу и прожигают ковер. — Еще раз замечу подобное, тебе не поздоровится, грязнокровка!

Выходя из двери, он сталкивается с Невиллом.

— Проблемы? — осведомляется тот, оглядывая Пожирателя с ног до головы. — Вы забыли пароль, сэр?

— Слизняк, — Амикус брызжет слюной и зловещим облаком исчезает в галерее.

В гостиной отвратительно, до тошноты пахнет паленым мясом и смертью. Джинни взмахом палочки возвращает разбитое стекло обратно в окно и приседает у камина. Из-за нее у Розмерты могут быть неприятности, ведь у нее осталась только одна сова. Странно… почему сова с письмом Малфоя вернулась к Розмерте, а эта — прямо в гостиную?

Невилл приседает рядом с ней и вопросительно приподнимает брови.

— Что было в письме?

— Ребята живы, — Джинни говорит громко, ведь слушает вся гостиная. — Министерство еще работает, Орден держится.

— Ты передала Корнеру галеон? — Невилл понижает голос.

— Нет, — Джинни смотрит на обугленную тушку и сгоревшие крылья. — Договорились встретиться вечером в библиотеке. Осталось найти Боунс.

— Отлично! — Невилл улыбается, хотя в глазах у него тревога. — Я сейчас буду с нашими говорить.

Джинни поднимается в спальню и устало садится на кровать. Погода за окном портится, с юга ползут тяжелые серые тучи — предвестники моросящего дождя. До встречи с Корнером остается час. Вздыхая, она достает из сумки учебник трансфигурации и лениво пролистывает до нужного параграфа. Но буквы кружатся перед глазами, водят хоровод, сливаясь в бессмысленные слова, сводя с ума.

И вдруг ее озаряет.

Если Сириус, Ремус и отец Гарри смогли стать анимагами, почему у нее не получится? Зачем мечтать стать лебедем, если можно научиться принимать анимагическую форму лебедя? И летать куда вздумается.

Джинни выдыхает, вспоминая слова МакГонагалл о том, насколько сложно стать анимагом, и каких усилий и умений это требует. Но кто не рискует — трусит.

Беллатриса

Она ложится на кровать и раскидывает руки в стороны. Волосы черным веером ложатся на подушку. Нестерпимо сладко и дурманяще пахнет олеандром. Его темно-фиолетовые цветы цветным пятном мелькают перед глазами.

— Хватит, — резко произносит она, поднимая руку в воздух.

— Ты что-то сказала? — Рудольфус отзывается не сразу, и голос у него снова хмельной.

— Хватит пить. — Беллатриса встает с кровати, подходит к мужу и зло вырывает у него бокал с вином. — Что за гадость ты хлещешь?

— Вино из запасов твоего отца. — Рудольфус невозмутимо откидывается на спинку кресла. — Чего ты опять злишься?

Беллатриса распахивает створку окна и выплескивает вино на улицу, под моросящий дождь.

— Я не злюсь. Я не переношу пьяных, и ты это отлично знаешь. От тебя воняет как от свиньи.

Рудольфус запрокидывает голову и громко смеется. Беллатриса делает стремительный шаг и с силой ударяет его по впалой щеке. В ответ он хватает ее за запястье и с каким-то извращенным удовольствием сжимает.

Ее губы кривятся, но не издают ни звука. Она давно научилась не поддаваться боли. Азкабан — хороший учитель.

— Знаю, почему ты злишься. Из-за меня, да?

— Из-за тебя? — Беллатриса внезапно вырывает руку и смеется. — Мне на тебя плевать. Хочешь торчать здесь все дни взаперти — торчи. Только потом не удивляйся, что тебя разорвет на куски змея. Я злюсь из-за мальчишки.

Рудольфус демонстративно зевает.

— Опять этот ваш Поттер? Меня уже тошнит от его имени.

— Я про Драко. — она садится на край кровати и постукивает указательным пальцем по тонким губам. — Он — последний Блэк, который может иметь детей.

— Не надо было отправлять Сириуса на тот свет.

— Сомневаюсь, что Сириус может иметь детей после Азкабана. Ставлю все свои галеоны, что к моменту нашей дуэли член у него давно отсох. — Беллатриса бесстыже улыбается, и эта улыбка почему-то прожигает Рудольфуса насквозь, как охапка крапивы. — А с Драко еще не все потеряно. Но Цисси вырастила из него девчонку! Разве что розовые бантики не привязала, черт бы ее побрал.

Рудольфус поднимается с кресла и берет с каминной полки раскрытый толстый том с пожелтевшими страницами. Некоторое время он молчит, смотря мимо книги. Потом тихо произносит:

— Каждая женщина воспитывает детей, как умеет. Ты не умеешь вообще, потому что у тебя их нет. Так что нечего кричать про розовые бантики.

Беллатриса отвечает ему свирепым взглядом, но губы ее остаются сомкнутыми.

— Мальчик напуган. — Рудольфус слюнявит палец и перелистывает страницу. — Он неженка, его легко сломать, легко подмять под себя. Вот только внутри него есть что-то от Блэка, разве ты не чувствуешь? Думаю, чувствуешь. Поэтому ты так беспокоишься. Хочешь сделать его похожим на себя. Только не получится.

— Это еще почему? — возмущается Беллатриса и протягивает руку к цветам.

— Потому что он наполовину Блэк. Он будет делать то, что хочет сам. Даже если ради этого придется умереть.

— Какая чушь! — Беллатриса выдергивает цветок из вазы, отрывая от его сородичей, и выходит в коридор. Ей не нравится разговаривать с мужем, потому что он вечно говорит одну правду, и это ее раздражает.

На террасе, увитой пожухшим плющом, промозгло и холодно. Беллатриса зажимает цветок в руках, безжалостно круша нежные лепестки. Ей не жаль Сириуса. Она убила бы его и во второй раз. Но он был Блэком, а значит — одной крови с ней. Беллатриса вспоминает его вечно смеющиеся серые глаза и черные волосы, такие же черные, как у нее. Она отчетливо помнит цвет его глаз просто потому, что Сириус приходит в ее темные сны и почему-то всегда смеется. И в этих снах она спрашивает его: зачем ты пришел? Но никогда не получает ответа.

Изящные пальцы по очереди отрывают все фиолетовые лепестки и бросают на грязный пол террасы. С Драко что-то происходит, но ей некогда разбираться в его душе. Раньше он смотрел в ее рот и восхищался каждым движением. Их уроки окклюменции были превосходны. Надо отдать мальчику должное: он быстро учится. Беллатриса бросает остатки цветка на пол и растирает острым каблуком. Как вернуть его доверие? И какого черта с ним произошло, что он стал ее ненавидеть?

Она возвращается в спальню, задумчиво наматывая жесткую кудрявую прядь волос на палец. Рудольфус снова потягивает вино из высокого бокала. Беллатриса сдается и наливает вина себе.

— Хочу чем-нибудь порадовать господина, — вполголоса произносит она. — Пока не найдется этот чертов Поттер.

— Ты и так каждый вечер его радуешь, — Рудольфус ухмыляется. — Кстати, а Нагайна за вами наблюдает? Или вы запираете ее в шкафу?

— Пасть закрой, идиот. — Беллатриса опрокидывает в бездонную глотку содержимое бокала и швыряет его о стену. — Спать хочу. И, пожалуй, навещу Драко в школе. Заодно посмотрю, с кем он там водится.

— Какая ты все-таки сука, — Рудольфус жадно смотрит на ее пальцы, торопливо расстегивающие платье. — Я уж подумал, что тебе не плевать на племянника. А ты снова переживаешь только за кровь.

— Я неравнодушна к чистой крови. — Она подбрасывает платье ногой. — И тебе советую вспомнить то, за что мы так упорно сражались. Честное слово, иногда мне кажется, что тебя в Азкабане подменили.

В теплой темноте ночи все кажется не таким, как при обличающем свете дня. Черты лица кажутся мягче, а чувства — глубже и обостреннее. Рудольфус приподнимается на локте и со смесью удовольствия и отвращения рассматривает лицо Беллатрисы. Она не отводит взгляд. И даже в темноте видит шрамы, изуродовавшие его тело.

— Ты спасла меня тогда, — он перехватывает ее взгляд. — Ты хотела убить Нимфадору, но остановилась спасти меня. Я не забуду.

— Ты истекал кровью. — Беллатриса кладет ладонь на один из грубых шрамов. Она еще помнит резкий запах его крови, красной, как розы Нарциссы в оранжерее. Она еще помнит, как бешеная жажда убить предательницу крови билось в висках. Но желание сохранить жизнь перетянуло канат. — А эту мерзавку я еще найду. Один вид ее волос вызывает у меня рвотный позыв.

— Даже не могу вспомнить, чем ты меня околдовала, — произносит Рудольфус тихо и пытается коснуться кривыми пальцами ее щеки. — Ты продолжаешь околдовывать, и я продолжаю тебя хотеть. Неужели я был так противен тебе все эти годы?

— Дело не в тебе, — в темноте ее голос звучит объемно, словно эхо органа. — Дело во мне. Я любила только господина. С той самой минуты, как увидела его. Ты смотришь на что-то и понимаешь: это твое навсегда. Как цветок олеандра. Как гроза. Как его взгляд.

— Он чудовище, Белла. Неужели ты не видишь? — Рудольфус осторожно касается ее обнаженного плеча. — Я разделяю все твои взгляды. Кроме одного.

— Интересно, — ее глаза хищно блестят в темноте. — Хотя на самом деле мне плевать.

— Тебе не кажется унизительным сражаться против подростков? Тебе сорок семь. Мне сорок восемь. И мы гоняемся за мальчишкой, которому полгода назад исполнилось семнадцать.

Беллатрисе хочется от души плюнуть в его лицо. Но она сдерживается. Ей слишком приятно лежать под теплым одеялом на мягкой кровати, и лишать себя этого удовольствия она не собирается. Она знает: ей осталось недолго жить. Азкабан подарил ей звериное чутье, и оно никогда ее не подводило. И чутье говорит, что она не доживет до следующей осени.

— Этот мальчишка стоит на пути господина. Этот мальчишка дружит с грязнокровками. Он олицетворяет все то, чего так боялись чистокровные волшебники, — отвечает она и поворачивается к нему спиной. — Если мы сдадимся, чистота крови потеряет ценность, а это все, что у нас осталось. Нельзя жить без традиций. Нельзя затоптать историю.

Рудольфус молчит, но она знает, что он хотел сказать. Что она так и не родила миру нового чистокровного волшебника. Ни одного. Он просто не знает, что она пыталась. И оба раза ее тело отвергало тот зародыш чистой крови, который мог бы стать ее гордостью. В ее теле, в ее душе, в ее жилах слишком много ненависти. Ненависть не терпит никого, кроме себя.

Джинни

В библиотеке уже почти никого нет, за исключением нескольких когтевранцев и младшекурсников с Гриффиндора. Привычно пахнет старыми книгами и пылью. Мадам Пинс не видно, наверное, она пьет чай за ширмой позади комнаты. Корнер сидит в самом углу, и в руках у него толстый том по какой-то дисциплине. Джинни уверенными шагами подходит к полке с книгами по трансфигурации, быстро кладет «Анимагические превращения» в сумку и поворачивается к Корнеру.

При виде Джинни глаза у него блестят.

— Соскучилась?

Джинни собирает волосы в пучок и улыбается. Веснушки, как ромашки на поляне лица, весело подпрыгивают.

— Не обольщайся, — шепотом произносит она. — Есть дело.

Корнер закладывает пальцем книгу и заинтересованно смотрит на нее.

— Кого нужно убить?

Джинни смеется в сложенную ладонь. Все равно приятно, когда ради тебя парень готов на все.

— Никого. Не желаешь вступить в ОД?

Майкл медленно кладет книгу на стол, и Джинни наконец-то рассматривает название: «Зельеварение. Седьмой курс».

— Когда начинаем? — глухо спрашивает он. — Ты притащила мне галеон, верно?

— Угадал, — она осторожно, под столом передает ему монету, стараясь не касаться пальцев. — На нем появится дата первой встречи. Думаю, уже в конце этой недели все получится.

— Кто руководитель?

— Невилл, это его идея. И еще немножко Полумна с Симусом, — Джинни поднимается и перекидывает сумку через плечо. Но сильная рука Майкла вдруг железом обхватывает ее запястье.

— А я думал, ты решила со мной встречаться, — он то ли улыбается, то ли кривится. И в карих глазах — разочарованность.

Джинни мягко высвобождается.

— Прости, Майкл, но ты страшный зануда, — ее белоснежная улыбка откровенна. — Я с тобой не могу и десяти минут провести. Не обижайся, ладно?

Она не дожидается ответа, просто поворачивается к нему спиной и уходит. Так проще — уходить и никогда не возвращаться. Проще, чем говорить бесполезные слова. Проще, чем сожалеть, когда не сожалеешь.

До одиннадцати она бесцельно бродит по галереям верхних этажей, разглядывая портреты. Люди на них жили так давно и так давно умерли, что даже не знают, насколько они мертвы. Может быть, заказать себе портрет? Иногда Джинни путает, спит она или все вокруг — действительно происходит. Часто хочется проснуться в другом времени.

Когда в одиннадцать звон колокола оповещает начало комендантского часа, она прячется за статуей Минервы, кладет сумку на пол и садится сверху. Снизу вверх лицо статуи кажется уродливым, холодным и далеким. Значит, Гарри живет в доме Сириуса…И до сих пор не подал ей никакого знака…Почему?

— Чертова МакГонагалл, — Малфой возникает справа из-за статуи и смотрит на Джинни сверху. — Я опоздал?

Джинни с безразличием поводит плечом, но где-то в глубине души она рада его видеть. Они оба одиноки. Одиноки и окружены людьми.

Малфой снимает сумку и садится рядом. Лицо у него усталое, но глаза блестят. В отличие от жеваной одежды Майкла и всех остальных мальчишек, рубашка Малфоя белоснежна, разглажена и красиво оттенена черным с зеленой полосой джемпером. Зеленый — цвет жизни.

— Знаю, почему на твоем лице вселенская печаль, — заявляет он. — Амикус собирается устроить облаву на тех, кто присылает сов в гостиную Гриффиндора.

Джинни громко фыркает, потом испуганно прикрывает рот ладонью. Ей кажется, что за статуей мелькает чья-то тонкая фигура.

— Удачи, — шепотом произносит она. — До Ордена он не доберется.

Малфой апатично вытягивает вперед худые ноги. Ботинки у него блестят лаком.

— Зато доберется до Розмерты, если мы еще раз так рискнем.

Мы. Мы — это обжигает. Джинни осторожно вынимает из кармана пергамент и протягивает ему. Пальцы у нее слегка дрожат. Малфой берет письмо аккуратно, не меняясь в лице, но губы у него вздрагивают.

— Ты что, его не вскрывала? — он смотрит на нее как на сумасшедшую.

— Какого черта мне это надо? — зло отвечает она, смотря в упор в его удивленные глаза.

— Вдруг там…

— Заткнись и читай, — тихо рявкает она и отворачивается. Ей самой пришло письмо не от мамы. От Ордена. Даже письмо не пахло мамой. Оно пахло Фредом. Или Джорджем.

Малфой разворачивает пергамент и быстро пробегает письмо глазами. Так человек, умирающий от жажды, касается колодца.

— И? — Джинни с любопытством заглядывает в пергамент.

Малфой сворачивает письмо и, достав палочку, поджигает. Изящные буквы, выписанные маленькой рукой с тонкими пальцами, сгорают в огне осторожности. Жжется. Как крапива.

— Просит больше не писать, не подвергать себя опасности. Остальное тебя не касается, Уизли.

Она равнодушно пожимает плечами.

— Живем как в клетках, — замечает она, снова рассматривая лицо статуи. — Каждого интересует только своя территория.

— Я подумал, что должен тебе за сделку, — Малфой приподнимается и достает из кармана какой-то сверток. — Не люблю быть в долгу. Хотя, конечно, это его плохо окупает.

Джинни со странным чувством отчаяния и любопытства разворачивает коричневую бумагу. Она любит оборачивать такой бумагой подарки на Рождество…Внутри свертка лежат три перечных чертика.

— Ты запомнил, что я их люблю? — осипшим голосом интересуется она.

Малфой зачем-то проводит рукой по волосам. От Уизли пахнет ирисами — он знает, потому что это любимые цветы его матери наравне с лилиями и нарциссами.

— Ну, я хотел купить больше, — небрежно замечает он, и в голосе проскальзывает нотка удовольствия. — Но какой-то идиот прямо передо мной забрал штук двадцать.

— Наверное, Голдстейн, — Джинни разламывает чертика пополам. — Будешь?

Малфой несколько секунд переводит взгляд с ее лица на пряник. Потом кивает и берет чертика изящными пальцами. У Джинни таких пальцев нет.

— Спасибо, — говорит она с набитым ртом, нарушая все манеры на свете. — Это единственное, что еще меня радует.

Несколько минут они сидят в тишине, поедая сладкое, как дети, залезшие в потайное место буфета и обнаружившие пакет конфет.

— Скажи честно, ты ведь в Лес притащился из-за письма, да?

— Отвяжись, Уизли. — Малфой вытирает рот платком. — Меня Кэрроу послали.

— Врешь, — Джинни улыбается.

Его взгляд скользит по ее скулам, задерживается на волосах, касается пуговиц рубашки на груди и снова взлетает к веснушкам.

— Распусти волосы. Тебе так больше идет.

И она распускает, мягко потянув резинку вниз. Рыжие волосы водопадом обрушиваются вниз, на спину. Они снова несколько минут сидят тихо, едва касаясь плечами друг друга.

— Знаешь, иногда хочется встретить на улице незнакомца и рассказать ему все, что думаешь и чувствуешь. — Джинни смотрит перед собой. — А потом он уйдет, и ты уйдешь, и может быть, вы больше никогда не встретитесь, но тебе станет немного легче.

— И что бы ты ему сказала? — Малфой смотрит на ее лицо. Словно хочет быть этим самым незнакомцем.

— Что мне одиноко. Что иногда меня страшит то, что я ничего не боюсь. Что я запуталась в чувстве, которое считала таким осязаемым, словно его можно было потрогать. Что я вдруг увидела человека, которого никогда не замечала. А ты?

— Я бы сказал ему: убирайся ко всем чертям. — Малфой усмехается, но увидев ее лицо, быстро произносит: — Я бы сказал, что боюсь засыпать, потому что мне кажется, что я могу не проснуться. Что у меня нет никакой надежды. Вернее, не было. И что мне помог человек, которого я презирал, и теперь я не знаю, что с этим делать. Ненавижу влезать в долги.

— Кажется, ты вернул долг, — Джинни указывает на крошки от чертиков.

Малфой не отвечает, смотря на ее профиль. И Джинни почему-то пунцово краснеет.

— Что это? — он вдруг замечает название книги, коварно выглядывающей из сумки. — «Анимагические превращения»? Этого нет в программе.

— Тебя не касается, — она смотрит прямо в его глаза.

— Слушай, Уизли, это плохая игра. Чтобы стать анимагом, потребуется не меньше десяти лет каждодневных тренировок. У тебя нет на это времени.

Джинни зло поджимает губы. Словно она не знает, что он прав! Только она все равно будет пытаться. Все преподаватели говорят, что у нее большой магический потенциал. Так почему бы не рискнуть? Что она теряет?

— И в кого ты собираешься превращаться?

— В птицу. В лебедя.

— Ты не можешь выбирать форму! — Малфой в это мгновение становится поразительно похожим на Гермиону. — Форма выбирает тебя. Возможно, ты жираф. Или лягушка.

Джинни мысленно качает головой: она сможет. Иногда отчаяние творит чудеса.

— Ты меня слушаешь?

— Малфой, — она не смотрит на него и не собирается отвечать на его вопросы. — У тебя нет ощущения, что ты один в этом огромном замке?

— Почти, — ухмыляется он. — Только у меня еще кошмары есть, навещают каждую ночь.

— И что ты делаешь в этих кошмарах? — Джинни поворачивается к нему. Вот бы и ей хоть что-нибудь снилось! Но каждую ночь она видит только черную, обволакивающую пустоту. И слышит чей-то дьявольский хохот.

— Обычно убиваю людей или не убиваю, или убивают мою семью, — голос у него ледяной.

— Когда кончится война, это пройдет.

— Война кончится только тогда, когда твой Поттер вылезет на свет и попытается убить Лорда. Все наслышаны о пророчестве. У меня дома только о нем и говорят. — Малфоя передергивает. — Люди должны любить свой дом, а я ненавижу.

— Гарри не мой, — машинально замечает Джинни. И эта мысль крапивой жжет ее изнутри.

— Поворот, — саркастично отмечает Малфой, поднимаясь на ноги, но что-то в его лице неуловимо меняется. — Ладно, спасибо за письмо, Уизли. И не забудь выкинуть из своей бестолковой головы эту идею про трансфигурацию.

— Ты куда? — она смотрит на него снизу вверх, как на статую. И ее вопрос пугает ее саму — словно она имеет право задавать ему вопросы.

— Не твое дело, — Малфой поворачивается к ней спиной и почему-то хватается рукой за предплечье. — Знаешь, где мы все, Уизли? В королевстве кривых зеркал. Мне кажется, я снова и снова проживаю эту жизнь, но не могу разбить зеркало.

 

 

 

Невилл сосредоточенно шагает вдоль стены, шумно вдыхая воздух носом. Открывать Выручай-комнату непросто: нужно это захотеть, совсем как с Круцио. Комната открывается только через пятнадцать минут непрерывных усилий. Невилл вытирает пот, росой выступивший на его широком лбу, и осторожно заходит в комнату.

Она совсем небольшая, в дальнем углу стоит шкаф с книгами и стол, но остальное пространство свободно как раз для занятий заклинаниями. Стулья у противоположной стены покрыты густой пылью.

В партнеры Джинни достается Корнер, с его раздражающе падающей на глаза челкой. Джинни беспомощно оглядывается на Симуса, но тот уже ободряюще улыбается Ханне Аббот.

— Огорчилась? — Корнер достает из кармана палочку и протирает ее полой пиджака.

— Ты зануда, — она закатывает глаза, но тоже вынимает палочку. Джинни возбуждена, ее пальцы слегка дрожат: они наконец-то делают что-то полезное, что-то втайне от Кэрроу! Как же ей этого не хватало. Риск — самое приятное чувство. Ей хочется рисковать, гореть, бросаться в самое сердце чего-либо, для нее это — жизнь. Она сможет превращаться в птицу. И птицей будет обязательно лебедь. Тогда Гарри сразу ее узнает.

— Сегодня мы будем практиковать Щитовые чары, я думаю, многие уже о них забыли, — Невилл прошелся вдоль пар. — Какие еще Защитные чары вы помните?

— Протего, — вскинулся Дин.

— Инкарцеро, — тихо пищит Аббот.

— Остолбеней, — произносит Корнер. Джинни громко фыркает.

— Экспеллиармус, — вспоминает Симус и улыбается.

— Экспекто патронум, — громко произносит Джинни, думая о своем серебристом коне. Конь. Почему конь? Странный патронус для девушки.

— Петрификус тоталус, — добавляет Невилл, и весь отряд добродушно смеется. — Так, Экспеллиармус и Экспекто патронум мы будем практиковать в следующий раз. Сегодня ограничимся Протего, Инкарцеро и Остолбеней. По очереди: один нападает, другой — отражает. Готовы?

Отряд синхронно кивает, словно тренированные пловцы, и каждая пара отходит в удобное место.

— Ты будешь нападать? — интересуется Корнер, снова поправляя челку.

Джинни вопросительно приподнимает брови.

— Ты же всегда боевая, — объясняет он и встает в позицию. — Давай! Я жду.

Она пожимает плечами и вцепляется в палочку. Говорят, она сильная волшебница, но слова остаются словами, ведь практики у нее почти нет…

— Остолбеней! — четко произносит она, и из палочки вырывается красный луч, словно поток крови.

Корнер не успевает отреагировать и с грохотом отлетает к стене.

— Спятила? — интересуется он, потирая ушибленный локоть.

— Сам просил, — она пожимает плечами. Ей почему-то не жаль Корнера. Интересно, если бы перед ней стоял Малфой? Выбрала бы она другое заклинание?

— Давай еще раз, — Корнер поднимается на ноги и стряхивает с пиджака пыль. — Черт тебя подери, Джинни.

Она снова забирает волосы в высокий хвост, обнажая не слишком привлекательные уши и тонкую шею, и поднимает палочку.

— Остолбеней!

— Протего! — Корнер пошатывается, но остается на ногах.

— Импедимента!

— Протего! — Майкл едва удерживается на ногах, в его карих глазах пятнами проступает бешенство. — Сдурела?

- Инкарцеро!

Майкл падает на пол, связанный веревками. Он с яростью молотит ногами по полу, пытаясь произнести что-нибудь членораздельное, но при этом приличное. Джинни подходит к нему и тычет палочкой в щеку. Остальной отряд, бросив тренировку, безмолвно смотрит в ее красное лицо.

— Слушайте, — звонко произносит она, — тренировать одно заклинание и отражать его другим — здорово. Но у нас нет на это времени. Кэрроу не станут ждать, пока вы примените Протего и ударите в них чем-нибудь еще. Они будут бросать в вас заклинания, пока вы не выдохнетесь, и тогда они вас убьют. Мы должны уметь не только использовать Щитовые чары для защиты, мы должны использовать их и для сохранения времени на то, чтобы отправить в Кэрроу обратно что-нибудь получше Импедименты.

Невилл согласно кивает.

— Учимся защищаться и сразу бросать ответное заклинание. Учимся быстрой реакции. Верно, Джинни?

— Это единственное, что может спасти нам жизнь, — заявляет она и быстрым взмахом палочки развязывает Майкла.

Он поднимается на ноги, уже не пытаясь отряхнуть пиджак, и смотрит на нее со смесью бешенства и восхищения. Джинни хочется съязвить насчет Чжоу и ее мастерства, но она молчит. В конечном счете, Корнер не виноват, что влюбился в Чанг. Еще возомнит, что она ревнует.

Джинни все время кажется, что вот сейчас выйдет Гарри, поможет советом или просто подбодрит, как он всегда делал на встречах Отряда. Но Гарри нет рядом. И еще долго не будет. А может, никогда. Она вдруг вспоминает, как взяла его за руку тогда, в Норе, после того, как он потерял Буклю и умер Грозный глаз. То прикосновение не имело ничего общим с прикосновением Малфоя.

Тренировка длится до тех пор, пока настенные часы, возникшие по мысленной просьбе Невилла, не бьют восемь гулких ударов. Тогда они все, вытирая пот с красных лиц, убирают палочки в карманы и поодиночке покидают Выручай-комнату. Последними уходят Джинни и Симус. Дверь позади них съеживается и исчезает, словно ее никогда и не было.

— Здорово ты предложила, — замечает Симус и засовывает руки в карманы. — У нас действительно нет времени на простые тренировки.

Джинни кивает, думая о том, что все равно они остаются в изоляции. Она больше не пойдет к Розмерте, слишком велика вероятность подставить ее.

— Как насчет вербовки новых членов Отряда? — произносит она тихо, оглядываясь по сторонам. Кто гарантирует, что люди на портретах не донесут на них?

— Опасно, но того стоит, — отвечает Симус, и уголки его губ дергаются. — Попробуем сегодня ночью?

Джинни отрицательно качает головой.

— Я собираюсь сделать это эффектно, а для этого нужна подготовка. Кроме того, сегодня дежурит Алекто, и нарываться на нее мне не хочется.

Джинни слегка лукавит: книга по превращениям лежит в ее сумке, и любопытство жжет, словно лист крапивы. Ей не до вербовки бесполезных подростков, которые мало чем помогут Гарри и ей самой.

— Согласен, — Симус устало зевает. — Тогда нам подойдет пятница.

— Тогда пятница, — быстро соглашается Джинни и делает вид, что тоже устала.

Раздеваясь перед большим зеркалом, она думает о словах Малфоя и своих собственных. Получается, они оба не ожидали помощи друг от друга. Ведь Малфой спас ее тогда в совятне. Если бы не он — ее наказали бы куда более жестоко, чем прогулка в Лес за дурман-травой, которая оказалась никому не нужна. С чего он такой откровенный? Неужели в нем действительно что-то надломилось, и из трещины льется отчаяние? И встретятся ли они еще раз?

Джинни хочется ответить «да» за себя, но она не может ответить за Малфоя. И почему-то чувствует, что он не будет против.

Она рассматривает в зеркале свою обнаженную фигуру. И краснеет. Бесстыдно так рассматривать себя, словно пытаешься оценить, сколько бы за тебя дали на маггловском невольничьем рынке. Гарри рассказывал, что у магглов давным-давно было полно таких рынков.

Джинни касается небольшой упругой груди, проводит рукой по подтянутому от тренировок по квиддичу животу и касается бедер. Ей кажется, что они какие-то совсем узкие, но ничего поделать она не может.

Накинув фланелевую ночную рубашку, которая бы обязательно стала объектом дурацких шуток Рона, Джинни залезает под одеяло и пытается уснуть, но книга, маняще торчащая из сумки, не дает ей закрыть глаза.

Джинни закрывается одеялом с головой и тихо произносит, стараясь не разбудить спящую рядом Демельзу:

— Люмос!

Анимаг — человек, умеющий превращаться в животное не по принуждению, а по собственному желанию, и это главное отличие анимага от оборотня. Человек может превратиться только в то животное, которое соответствует его натуре, а не в любое, какое захочет. Основное заклинание анимагии — Транфиго Хуманито. Но будьте внимательны: данное заклинание является невербальным.

Джинни закладывает книгу пальцем. Мысли не бегут, а лениво бредут внутри головы, тоже устав после тяжелого дня. Интересно, а какое животное — ее? Что, если оно совпадает с патронусом? Джинни представляет себя в виде лошади и тихо смеется. Нет. Быть лошадью глупо и неудобно. Ей нужно стать птицей. Чтобы улетать куда вздумается. Ей нужна свобода.

Драко

Чертова Уизли! Вечно у нее в голове одна ерунда. Чертова Беллатриса! Драко садится за письменный стол и с тошнотворным комком в горле придвигает стопку пергаментов. Рано утром Слизнорт назначил встречу старост, а рейтинг успеваемости студентов до сих пор не готов.

Ему везде мерещатся то горящие отчаянием ореховые глаза Уизли, то дьявольское лицо Беллатрисы. Его окружают сумасшедшие женщины и рыба-прилипала. Драко вдыхает запах пергамента и с отвращением морщится. Пахнет потом.

Грэйнджер понятно, что нельзя самой, в одиночку, освоить трансфигурацию в животное. Тем более — в птицу.

Драко откидывается на жесткую спинку стула и закрывает глаза. В подземелье нет окон, но он знает, что за окном небо моросит дождем, а над озером ползет густой туман. Драко мысленно видит выцветшую траву на поле для квиддича — внутри его разрастается такая же, жухлая и безжизненная трава безразличия. Ему наплевать, что Беллатриса хочет заставить его убивать. Он лучше убьет себя сам. Ему наплевать, что в доме, который перестал быть домом, трупы за обеденным столом, а кровь — привычный соус к десерту. Он — сам по себе.

Зачем он купил для Уизли чертиков? Драко открывает глаза и отрешенно смотрит в покрытую зеленым полотном стену. Потом так же отрешенно начинает чертить таблицу для рейтинга успеваемости. Часть работ он успеет проверить, а остальные оценки поставит наугад. Он уже примерно знает, какой студент может получить «выше ожидаемого» по травологии и «слабо» по древним рунам. Драко любит руны, как любит историю магии и нумерологию. Среди его нелюбимых предметов — прорицания и уход за магическими существами.

Драко собирается стать дипломатом, и ему глубоко плевать, принесет ли его профессия какую-то пользу или нет. Ему просто хочется быть причисленным к элите, а еще заниматься тем, что ему нравится. Черт его знает, что ему захочется через десять или двадцать лет. Профессия дипломата принесет один явно весомый плюс: деньги.

Свернув ведомость в трубочку, Драко устало ставит перо в чернильницу и проводит рукой по волосам. Беллатриса и Уизли никогда не узнают, насколько похожи. Одна — воплощенное желание нести смерть и разрушение, другая — воплощение отчаянного желания все изменить, желания жить, даже когда позади горят мосты и рушатся стены. Вот только сила внутри них одинакова. Какая-то дьявольская сила.

Драко шепотом матерится. Чертова Уизли! Она постоянно в его голове, и он ничего не может с этим поделать. С той ночи в совятне он не перестает думать о ней. Почему? У нее ужасно круглое лицо с не менее ужасными жизнерадостными веснушками, и вся она какая-то угловатая, нескладная, вечно дерзкая и заносчивая…Она не такая, как все. Она похожа на утенка. В этом все дело.

Драко берет новенький учебник «Трансфигурация сегодня», купленный на деньги родителей, и идет в общую гостиную. Перед глазами вдруг проявляется изящный почерк матери: «Ты должен простить отца».

Никогда.

Мать пишет еще, что из-за того ужаса, что бурлит в их доме, им лучше не переписываться, что сейчас нужно быть сильным и забыть все свои слабости.

Драко садится не на свое привычное место — низкое кресло у камина, обтянутое зеленым бархатом, а на диван напротив Трейси Девис, пытаясь забыть о матери и обращаясь к своей пугающей тяге в Уизли. Может, ему просто нравятся не такие, как все?

Трейси занята чтением какого-то журнала в розовой обложке, одновременно ровняя ногти длинной черной пилочкой. Драко почему-то мысленно отмечает, что Уизли такой ерундой не занимается: ногти у нее короткие и квадратные, неровно обрезанные по краям.

— Малфой? — Трейси приподнимает выщипанные брови и с интересом смотрит на однокурсника. — Тебе чего?

— Смотрел на тебя и понял, что в жизни не видел никого настолько уродливого, — он поднимается с дивана. — Ты бы лучше лицо себе подравняла.

Ему некогда выслушивать гадости в ответ. Вывод один: его не привлекают не такие, как все. Можно было бы еще посмотреть на Булстроуд, но при одной мысли о ее жирном подбородке, усеянном огромными прыщами, Драко мутит.

Уизли — рыжая. Может, ему нравятся рыжие? Драко прислоняется к дверному косяку и пытается вспомнить еще хоть одну рыжую девушку в Хогвартсе. Замерзший изнутри, он не понимает, почему вдруг ему хочется видеть Уизли снова и снова. Уизли-осень. Ему нужно лето. Ему страшно. И он не знает, как с собой справиться. И страшнее всего то, что для него Уизли все чаще кажется тем самым лебедем, в которого она так жаждет превратиться.

Когда тебе семнадцать, и всю свою жизнь ты провел в попытке превзойти врага и стать копией своего отца, невозможно поверить, что в жизни есть что-то для тебя. Много лет Драко не был собой. Он был своим отцом. И вдруг очнулся — не сейчас, не сразу. Он очнулся той ночью на башне, наведя палочку на усталое лицо Дамблдора. И с тех пор каждый день реальность вокруг него становится все более живой. Он становится собой. Он просыпается. Только вот сил проснуться у него нет.

Дверь в кабинет Северуса привычно заперта. Драко громко стучит четыре раза и терпеливо ждет ответа. Он видит свое отражение в зеркальной стене напротив двери: худой подросток с темными кругами под глазами и серо-белой кожей. И в глазах — поселившееся отчаяние. Разве такой может кому-то нравиться? Когда-то Драко был уверен, что все девушки мечтают с ним встречаться, и слюни рыбы-прилипалы только подтверждали его мысли. Но раньше в отражении он видел породистое лицо своего отца. Не себя.

— А, Драко, — Северус указывает рукой на кресло возле большого стола из черного дерева. — Ты мне нужен. Кажется, днем тебя навещала Беллатриса?

Драко молча опускается в кресло и кладет ногу на ногу.

— Да. Еще раз предлагала шпионить за вами.

— И ты?

— Послал ее ко всем чертям. Мерзкая сука.

Северус несколько мгновений ворошит поленья в потухающем камине, потом поворачивается к Драко.

— Ты не боишься Беллатрису?

Драко до ужаса боится вида крови и трупов, свисающих с потолка, а еще — звука довольного чавканья Нагайны. Он настолько устал от насилия и смертей, что когда ему угрожают, он ожесточается и выставляет напоказ все свои иголки, словно дикобраз. Он словно впадает в бессильную ярость от накатывающего отчаяния, и это странным образом придает ему сил.

— Я вроде как известный трус и шут за столом Лорда, — шипит Драко. — Худшее, что может со мной случиться — это смерть. Слушайте, сэр, я хочу спросить: вы когда-нибудь сталкивались с анимагическими превращениями?

Снейп внезапно как-то по-мальчишески ухмыляется, словно вспоминает приятную историю из прошлого. Только вот Драко не знает, что его история приятной не была.

— Однажды я писал по ним курсовую.

— Насколько сложно научиться превращаться в животное самому?

— Самому? — аспидные глаза пронзают Драко. — Практически невозможно. Даже у сильного мага превращение может получиться несовершенным. Были случали, когда… Зачем это тебе?

— Собираюсь написать подробную работу по этой теме, — Драко почти не врет: ему еще предстоит выбрать тему для курсовой по трансфигурации. — Остальные слишком скучные.

— Подробный процесс превращения и полезный материал можно найти в книге «Анимагические превращения» в библиотеке. Не уверен, правда, что мадам Пинс будет рада. Это граничит с темной магией.

— Мадам Пинс может начинать привыкать, — небрежно говорит Драко. — Скоро темная магия будет везде. Это ведь то, чего мы все хотим, верно?

Снейп медленно поднимает голову, отрываясь от разглядывания нового выпуска «Пророка». И Драко почему-то кажется, что Северуса явно не радует мысль о победе Лорда.

— Я не знаю, чего хочешь ты, Драко. В любом случае, сейчас ты должен отправиться домой. Удачно, что ты пришел сам, я уже хотел искать тебя.

Наигранное спокойствие слетает с бледного лица, как муха от взмаха мухобойкой.

— Зачем?

— Я не знаю. Это приказ Лорда. Дотронешься до этой пепельницы на столе — окажешься в поместье.

Драко протягивает руку к пепельнице — и сразу же ощущает рывок, голова идет кругом, реальность кружится в сумасшедшем вихре, и к горлу подступает тошнота. Заодно с реальностью в голове кружится одна и та же мысль: зачем он им нужен? Что они хотят?

Перед глазами вдруг появляется дубовая дверь, ведущая в старый кабинет его деда. Сейчас здесь заседает Лорд, когда хочет обсудить какие-то вопросы с небольшим количеством Пожирателей.

Драко плохо помнит деда, но хорошо помнит его запах: терпкий, тяжелый, полный мускуса и цитрусовых. Еще он помнит, что третья половица от двери неприятно и тягуче скрипит. Но он назло, с наслаждением изо всей силы наступает на эту половицу. У Драко два деда, как и у всякого человека, вот только больше всех он любит Сигнуса, отца его матери. В детстве он этого не понимал, но сейчас знал четко: Блэки ему больше по душе. Блэки — они непредсказуемые. Они могут быть ураганом в одно мгновение и покорными — в другое. Они могут рвать и метать, а через несколько минут любезно предлагать тебе чай. И Драко почему-то верит, что там, в глубине души, он все-таки больше Блэк.

Сигнус умер, когда Драко было двенадцать, и все немногое, что Драко помнит о нем, это запах, сигары в большой резной шкатулке, скрипящую половицу и широкую дедовскую улыбку: тот человек верил в него. Абракасу же было на внука ровным счетом наплевать.

Сидящие за небольшим овальным столом мгновенно оборачиваются: вся его семья, включая Лестрейнджей, Яксли и Долохов.

— А, Драко, наконец. — Лорд указывает ему на место рядом с Люциусом. — Ты едва не опоздал.

— Простите, мой Лорд. Я не знал, что потребуюсь здесь. Я очень увлекся заданием по трансфигурации. — Драко плохо понимает, что говорит, но отсутствие висящих мертвых тел, крови и шипения Нагайны слегка ободряют его.

Люциус бледнеет и в ужасе уставляется на сына. Лицо Беллатрисы прорезывает довольная улыбка. Что ее так радует?

Но Темный Лорд любит учиться. Это, пожалуй, единственное хорошее в нем — вечная тяга к знаниям. И Драко это отлично знает.

— Нравится трансфигурация?

Драко сдержанно кивает, стараясь не паниковать.

— А что еще тебе нравится?

— Заклинания, зелья, история магии и древние руны.

Безносый человек довольно откидывается на спинку стула. Видно, что он сам не прочь бы еще раз отучиться в Хогвартсе. И Драко почему-то кажется, что он, как и Поттер, считает только Хогвартс своим настоящим домом.

— Но никаких прорицаний, верно?

— Нет, сэр. Абсолютно бесполезны.

Безносый человек улыбается и вдруг мгновенно становится серьезным.

— Есть ли какие-то сведения о Поттере, Яксли?

— Никаких, мой Лорд. Несколько наших людей видели Поттера в совершенно разных местах, но ясно одно: на площади Гриммо он больше не появится. Похоже, он все время перемещается по стране, отследить его трудно. С ним Грэйнджер.

Безносый человек зло раздувает ноздри, и всем кажется, что Яксли пришел конец.

— Грэйнджер! Ты говоришь так, словно с ним сам Дамблдор. Вы не можете обойти какую-то грязнокровку!

Яксли торопливо прячет глаза и чуть приседает, готовясь к наказанию. Но Том Реддл уже поворачивается к Долохову.

— Ты выполнил то, что я просил?

Долохов вжимает голову в плечи.

— Нет, мой Лорд. Орден Феникса все еще слишком силен. Они не перемещаются поодиночке, и всегда дают жесткий отпор. С вашего позволения, Лорд, добавлю, что за то время, пока мы исчезли со сцены, в мире все стало вверх дном.

— Что это значит? — Безносый и безбровый человек пытается нахмуриться. Люциус бледнеет еще сильнее. Нарцисса незаметно и заботливо кладет руку ему на плечо.

— В волшебном мире поощряются грязнокровки вроде Грэйнджер. Цвет кожи тоже перестал быть чем-то вызывающим. И даже больше, — Долохов понижает голос. — часто грязнокровки и те, у кого цвет кожи чем-то отличается от привычного, получают больше преимуществ. Это называется толерантность, мой Лорд.

— В Хогвартсе так же, Драко? — осведомляется безносый.

Драко быстро сглатывает и косится на мать. Но Нарцисса призрачна и неподвижна — как обычно. Ему снова становится страшно. И только Беллатриса смотрит на него ободряюще.

— В Хогвартсе считают, что Слизерин ведет нечестную игру. Считают, что раз вы вернулись…Кэрроу и старосты снимают баллы с других факультетов просто так.

— Интересна только честная игра. — Том Реддл откидывается на резную спинку кресла. — Ты донесешь до Кэрроу и Северуса, щенок, что я требую честную игру. Кроме того: я хочу устроить в Хогвартсе Рождественский бал. Такой, какой устраивали еще до Дамблдора. Я хочу, Драко, чтобы ты рассказывал обо всем, что услышишь о Поттере в замке. Я давал тебе задание однажды, и мы все помним, что ты его провалил. Провалишь второе — я избавлюсь от всех Малфоев разом. Ясно? Нагайна!

Змея, шипя и плюясь, появляется в широких дверях кабинета. Драко инстинктивно сглатывает и вжимает голову в плечи. Он только сейчас замечает в углу связанного мужчину с седыми волосами и пухлыми щеками, покрытыми щетиной. Очередной маггл.

Пытаясь не слышать отчаянных криков жертвы, Драко в упор смотрит на мать. Почему она едва взглянула на него? Неужели страх сильнее его желания увидеть его? Голубые и словно водяные глаза матери устремлены на терзаемую жертву. На одно короткое мгновение Драко хочется вскочить, обнять ее и заслонить от кровавой казни. Но мгновение проходит, и он снова не понимает, почему она едва взглянула на него.

Насытившаяся Нагайна сворачивается клубком на окровавленном полу, и только тогда безносый человек жестом позволяет собравшимся уйти из кабинета, который помнил гораздо лучшие времена.

— Портал в комнате Беллатрисы, — мать касается его руки тонкими пальцами и пытается улыбнуться. Драко мысленно представляет себя на ее месте: убийства, крики, допросы — каждый день.

— Мама, ты меня любишь?

— Драко, сейчас… здесь…

— А когда? И почему ты не хочешь, чтобы я тебе писал? Я хочу знать, что с тобой все хорошо.

У нее трясутся губы. Она хочет что-то сказать, но не может. И Драко мгновенно становится стыдно. Нельзя выпрашивать любовь. Можно заставлять людей убивать, врать, красть. Но нельзя заставить их любить тебя.

— Когда мы увидимся?

— Я не знаю, — шепотом отвечает она и вдруг добавляет едва слышно: — Драко, что с тобой? Ты очень изменился…

— Нарцисса! Почему я должен тебя ждать? — голос отца доносится откуда-то сбоку. — Драко должен передать пожелания господина Северусу. Не смей его задерживать.

Шагая по узкой галерее в комнату Беллатрисы, Драко сжимает руки в кулаки. Что значит «изменился»? Неужели у него на лице написано, что он связался с Уизли? И когда он теперь увидит мать? Отпустят ли его домой на зимние каникулы, и если отпустят — как выжить в этой тюрьме и не сойти с ума? И какие новости он может принести Лорду? Выспрашивать их у Уизли, даже если они еще раз встретятся, он не будет. Ни за что. Лучше умереть, чем снова стать предателем себя.

В комнате Беллатрисы за широким письменным столом, сгорбившись, сидит человек. Левая рука у него перевязана, и на лице зияет глубокий шрам. В глазах — пустота.

— Вы кто? — Драко быстро осматривает комнату, пытаясь найти портал.

— Рудольфус. Я, кажется, еще не умер, чтобы племянник забывал, как меня зовут.

Рудольфус? Драко всегда считал его странным, отстраненным ото всех. Он вечно находился в двух мирах: настоящем и его собственном. И, кажется, в своем собственном он застревал гораздо чаще.

— Что с вашей рукой? — Драко глубоко наплевать на чужие руки.

— Гоняюсь за Поттером. — Рудольф морщится. — Иначе меня убьют.

Драко перестает искать портал и переводит взгляд на дядю. Иначе его убьют? Только поэтому?

— Вам не нравится идея убить Поттера?

— Мне никогда не нравилась идея убивать детей. — Рудольф откидывается на спинку кресла и кивком указывает на графин вина, стоящий на маленьком столике с изогнутыми ножками. — Нальешь?

Драко пожимает плечами, но все-таки наливает вино в узкий бокал со следами пальцев. Где-то там, в замке, Уизли сейчас сидит на трансфигурации. При мысли о ней у Драко почему-то екает сердце. И до ужаса хочется увидеть ее яростные веснушки.

— Твоя тетка настоящая сука, — сообщает Рудольф, почти залпом выпивая вино.

Драко пожимает плечами. Это не новость. Это все знают.

— Что обещали мне ее родители? Наследство. Родство с такой фамилией, как Блэк. Достойное продолжение рода. К слову, я собирался жениться на девушке из Мальсиберов.

— Вы ее любили?

— Кого? — выцветшие глаза Рудольфуса широко распахиваются.

— Ту девушку из Мальсиберов.

— Я не помню… Азкабан стер все воспоминания. — Рудольфус несколько мгновений молчит, смотря на пустой бокал. — Но она хотела семью, хотела детей. Мы как-то целовались в саду, пока наши родители обсуждали условия брака. Она говорила, что хочет уехать из страны. Жить спокойной жизнью. Мне это показалось странным…А потом мне предложили жениться на Беллатрисе.

— И зачем вы согласились? — Драко в упор смотрит на незажившую царапину на сероватом лице. У Уизли полно таких царапин.

— Ты не видел ее в молодости. Она была чертовски красива и чертовски харизматична. В нее словно дьявол вселился…Она разделяла мои идеи. Но она скрыла, что не собирается иметь детей. Ей это было не нужно. Всю жизнь она любит этого урода. К счастью, он похоже, бесплоден, иначе у них уже была бы орава детей.

— Безносых, — зачем-то добавляет Драко и пытается представить, как этот изношенный жизнью человек когда-то мог целоваться с кем-то в саду.

Рудольфус громко смеется, запрокинув голову назад. Зубы у него желтые, покрытые каким-то коричневым налетом.

— После меня ничего не останется, Драко, — тихо добавляет он, отсмеявшись. — Не повторяй моих ошибок. Не женись на имени. Делай то, что хочешь ты. Ты наполовину Блэк, а это много значит.

Драко пожимает плечами и наконец замечает на каминной полке портал.

— Еще увидимся, — бросает ему вслед Рудольф, с трудом поднимаясь с кресла, чтобы налить себе еще вина.

Последнее, что успевает увидеть Драко — широкая спина дяди, заслоняющая собой тусклый свет окна. И вспоминает, что завтра — первый матч по квиддичу с Гриффиндором. А значит, он снова увидит Уизли. Он не знает, почему так хочет увидеть ее. И у него нет сил бороться со своими желаниями. Он просто шагает вперед.

Джинни

Джинни просыпается уже злой. Сегодня матч со слизеринцами, а значит, Гриффиндору не победить, поймай она снитч хоть двадцать раз. Остается быть злой и постараться невзначай врезать хоть паре слизеринцев метлой по лицу. Или по яйцам. Джинни довольно ухмыляется, скидывает одеяло и первым делом выглядывает в окно. Дождь. Мелкий, моросящий дождь, словно кто-то просеивает небесную воду сквозь сито. Матчу быть.

Если бы она только умела летать без метлы! Если бы только она обрела крылья… Ее жалкие попытки превратиться в птицу снова оставили на руках царапины и странный белый пушок.

Джинни невольно вспоминает бледное лицо Малфоя, покрытое зеленой пеленой приближающейся смерти. Странно, но ведь ему было плевать, умрет он или нет. Он не цеплялся за жизнь. Почему? Джинни всегда хотела знать, почему. Почему Земля несется каждую ночь с такой стремительностью, в темноте, что звезды едва успевают перебегать с места на место? Почему все люди разные? Почему Гарри не обращает на нее внимание? Ей нужно все знать изнутри. Не научно, как Гермионе, а интуитивно, изнутри. Малфою не хочется жить. Это понятно с той самой ночи в совятне. Почему?

Джинни собирает волосы в хвост и медленно перетягивает резинкой. Вот если бы их отрезать… Но ножниц нет. Джинни фыркает. Снейп тоже словно бы изменился. Изнутри. Ерунда. Как она может это почувствовать? Его взгляд… она не могла ошибиться: он пристально смотрел не в ее глаза, он смотрел на ее волосы. На ее плечи.

Завязывая шнурки, она пытается вспомнить, что именно было в аспидном взгляде. Но не может. Трудно вспомнить взгляд, который тебе ненавистен. Хотя чаще всего запоминается именно ненавистное…

— Где витаешь? — Симус трогает ее за руку. — Эй, ты так снитч пропустишь.

— Какая разница? — Джинни смотрит на его веснушчатое лицо.

— Большая, — Симус злится. — Ты не для себя играешь. Для Хогвартса.

Джинни быстро наклоняется к нему, обдавая слабым запахом ирисов.

— Нужно что-то придумать, Симус, мы две недели не отправляли писем для Ордена. И еще…

— Что?

— Ничего. — Джинни решает оставить Снейпа себе. — Но с Орденом нужно срочно что-то придумать. Если они не будут получать информацию…

Симус складывает руки на груди. Видно, что ему не хочется думать об Ордене до матча. Мальчишки всегда остаются мальчишками. И это обнадеживает.

— Тебе не кажется, что МакГонагалл и Флитвик и так сообщают обо всем?

— Не кажется, — Джинни быстро оглядывает гостиную. — Я слышала, как вчера Алекто сказала брату, что пересчитывает каждую сову и проверяет все документы деканов.

— И что мы сделаем? — Симус начинает раздражаться. — Трансфигурируем себе сову из подушки?

Джинни пожимает плечами. Почему бы и нет?

— Я вечером снова устрою вылазку. — Ее коралловые губы вытягиваются в ухмылку. — Давно я не делала им гадостей.

В моросящей пелене дождя стадион почти не виден. Видны только гриффиндорские эмблемы на спинах игроков и одинокие, яростные бладжеры. Джинни делает круг над воротами, показывая Томасу раскрытую ладонь: снитча все еще нет. Неудивительно, если он не захочет лететь в эту октябрьскую пелену.

Дин понимающе кивает: на воротах ему приходится нелегко: слизеринцы быстрее и мощнее только потому, что лучше едят и больше спят. У них вообще куда больше привилегий.

Джинни отчаянно сжимает рукоять метлы. Как посмел Дамблдор умереть? Как он посмел бросить их всех? Она все чаще мысленно ненавидит его.

За плечом слизеринского защитника что-то блестит. Бладжеры не блестят. Квоффлы — тоже. Джинни рвется вперед, морщась от неприятного дождя. Хоть Малфой и не лучший ловец, но все же потенциал в нем есть…

Он чуть не врезается в нее, и уходит вниз за несколько секунд до столкновения.

— Привет, — вырывается у нее.

Малфой зависает на месте и поднимает на нее светло-серые глаза. Они уже не безжизненны, как тогда в лесу. Не равнодушны, как тогда, на встрече за статуей. Он смотрит на нее как оловянный солдатик, вытащенный из коробки на свет, смотрел на красавицу-танцовщицу. Далекую и недосягаемую. И в ее глазах — желание стать ближе.

И вдруг он кивает в ответ. Едва заметно. Но отчетливо.

Джинни сильнее вцепляется в рукоятку. Что происходит? Может, спросить у него, нравится ли ему сегодняшняя погода?

И она тут же улыбается своей идиотской шутке.

Малфой продолжает смотреть на нее снизу, не меняя выражения лица. Его волосы густо покрыты изморосью. Интересно, чем покрыто изнутри его сердце?

Снитч вновь золотой птицей мелькает на другом конце поля, почти у самых слизеринских ворот. Джинни облизывает и без того мокрые губы: соваться в слизеринскую сторону поля опасно. Но проигрывать Малфою… И она решительно рвет метлу к зелено-серебристым эмблемам.

Первый бладжер пролетает слева. Толпа внизу ревет. Джинни сразу понимает: бладжер прилетел не случайно. Значит, прилетит еще один. Нужно схватить мяч, пока ее мозги еще остаются внутри головы. Кто там загонщик у слизеринцев? В серой пелене ни черта не видно. Джинни чертыхается и резко сворачивает вправо, потом рывками летит то вниз, то вверх, стараясь не упустить снитч из виду. Табло показывает сто-двадцать в пользу Гриффиндора. Слизеринцы что-то громко кричат с трибун. Джинни оборачивается и понимает: счет сравнялся. Все зависит только от нее. И в это мгновение ей остро не хватает Фреда и Джорджа: они умели управлять бладжерами лучше всех.

Волосы мокрыми прядями обнимают лицо. И снитч трепещет крыльями почти на расстоянии вытянутой руки.

— Джинни, давай! — во все разинутое горло кричит Дин, прикрывая ворота.

И когда она уже протягивает ладонь, справа из серости выныривает Малфой.

— Уйди с дороги! — Джинни кричит, срывая голос, пытаясь справиться с хлещущим в рот ветром.

Малфой не уходит. Он вдруг разворачивается всем корпусом, с размаху врезается в нее спиной и как-то странно обмякает. От неожиданности Джинни едва не теряет равновесие, цепляется руками за метлу и сглатывает. Так близко!... На ее глазах Малфой вдруг заваливается на бок и мешком падает с метлы вниз, в серую пелену. Мешком с эмблемой. В трех метрах от его метлы нервно подергивается в воздухе бладжер.

Она понимает все мгновенно: Малфой не пытался ее сбить. Не пытался схватить снитч. Он пытался ее… защитить. И принял удар на себя. Со стадиона никто этого не поймет, для толпы все будет выглядеть как случайность. Но они вдвоем будут знать.

Джинни медленно вытирает капли измороси на лице. Зачем? К чему ему это? Что вдруг изменилось с их безумной встречи в совятне?

Внизу, по скользкой траве стадиона бежит далекая маленькая фигурка. Рыба-прилипала, думает Джинни. Торопится присосаться. Что она такого видит в Малфое, что бежит к нему, рискуя свалиться в тягучую грязь?

Перед входом в раздевалку ее обступают со всех сторон. Одни сплошные лица с раскрытыми ртами. Джинни почти не слышит, что они торопливо говорят. Невилл радостно машет руками.

— Ему так досталось! — Парвати почему-то очень счастлива, что Малфою досталось. — Его на носилках утащили! Неделю, наверное, ходить не будет!

— Ублюдок!— согласно кивает ее сестра. На ее лице выступают те же эмоции. Видимо, эмоции у близнецов рождаются одинаковыми вместе с самими телами.

— Расходимся! — мадам Хуч проталкивается к Джинни. — Молодец, Уизли, ты была почти у цели.

Почти у цели. Почти с Гарри. Почти жива.

Джинни равнодушно стаскивает с себя насквозь мокрую форму. Говорить почему-то не хочется. Язык прилип к небу и не хочет отлипать.

— Еще один матч впустую, — Дин с размаху садится рядом с ней в Большом зале и придвигает себе тарелку. — А ведь еще секунда…

— И снитч бы засчитали в пользу Слизерина, — Джинни машет рукой, жадными глотками поглощая чай. Она вспоминает ту жажду поймать, что горела в глазах Малфоя. И неожиданно для себя понимает: она отдала бы ему снитч.

— Не выдумывай, — Дин взъерошивает волосы. — Вон, на той неделе же засчитали победу Когтеврана. Я слышал, Снейп кричал на Кэрроу, что Волан-де-Морт требует честной игры.

— Требует чего? — у Невилла мясо срывается с вилки и со шлепком падает обратно в тарелку.

Джинни пожимает плечами. Сегодня он требует честной игры, завтра убьет половину, спрятавшись за деревьями в Запретном лесу. Темным душам нельзя доверять.

— Малфой… меня заслонил, получается, — говорит она Дину, прямо смотря в его овальное лицо. — Если бы не он, это я бы сейчас лежала у Помфри с переломанными ребрами или что он там сломал.

Дин тянется за пирогом. Он устал, вымок не меньше Джинни и думать ни о чем, кроме еды, ему не хочется.

— Ну, иди, поклонись ему, — говорит он, усердно жуя, чем жутко напоминает Рона. Рон никогда не умеет думать на голодный желудок. — А вообще, весело получилось: слизеринец пострадал от своего же. Я видел, как Гойл запустил тот бладжер. Изо всех сил.

А сил у него как у кабана из Запретного леса.

— Нет зверя сильнее, чем взрывопотам, — замечает Полумна, улыбаясь. — Так папа говорит.

— Твой папа слишком открыто выступает против Пожирателей, — отзывается Невилл. — Я бы на твоем месте осадил его.

Джинни молча отодвигает тарелку, встает из-за стола и уходит. Меньше всего хочется слышать всякую ерунду, когда на душе неспокойно. Она ведь знает, что Малфой не случайно подвернулся под этот чертов бладжер. Он знал.

По дороге в башню ей встречается заплаканная Паркинсон. За талию ее обнимает волосатая рука Забини.

Джинни фыркает. Какой смысл реветь? Какой смысл навязываться парню, которого ты не интересуешь? Уж она-то знает. Только у нее ума хватало не навязываться Гарри. Какого черта он вообще обратил на нее внимание в прошлом году, Мерлин разберет. Она так этого хотела, что не успела понять за все короткие дни, нравится ей быть с ним или нет. Она любила образ слишком долго. Столкновение с реальностью далось ей с трудом. Гарри был таким, каким она бы хотела, чтобы он был — и все же другим.

Когда в гостиной смолкают голоса, а в галереях уже объявлен комендантский час, она выбирается из башни под тихое ворчание Полной Дамы. Джинни нравится ночной Хогвартс. Здесь можно немного побыть собой. Здесь слышны только разговоры людей на портретах и беспокойное сопение сэра Кэдогана. Замок тоже устает от людей, и Джинни чувствует это, прикасаясь к прохладным стенам.

Поворачивая к галерее второго этажа, она вдруг останавливается. Кто-то рядом. Кто-то ненавистный и холодный, как стены. Джинни осторожно заглядывает в галерею. У дальней стены стоит Снейп. Она не видит его лица, но понимает: это не тот Снейп, которого она знает. Он тоже — наедине с замком. Он как один из камней этого замка. И черные, сальные волосы надежно скрывают выражение его лица. Он долго стоит неподвижно, опустив руки, как ворон, застывший в преддверии бури. Потом вдруг вздрагивает и размашистым шагом исчезает в противоположном крыле.

Малфой спит беспокойно, как может спать человек со сломанными ребрами. Его бескровные губы что-то шепчут, лоб — намок от пота. Джинни медленно подходит к его кровати. На низком столике — стакан с остатками зеленоватой микстуры, чашка чая и маленькие карамельки в яркой упаковке. Уютно горит ночная лампа.

— Я не хочу… не трогайте… не смейте!

— Эй, — Джинни наклоняется к нему и касается ладонью плеча. — Эй, прекращай бредить.

Малфой вздрагивает и приоткрывает глаза. Ресницы у него короткие и блеклые. Несколько мгновений он пристально рассматривает девушку.

— Чего тебе?

Джинни невозмутимо садится напротив него на краешек кровати.

— Спасибо, — говорит она прямо, открыто и совершенно искренне. И тут же пунцово краснеет. Сама не знает, почему. — Что подставился под бладжер.

Малфой пытается приподняться на локте, шепотом матерится и ложится обратно.

— Я не подставлялся. Тебе показалось, — произносит он морщась. — Я хотел выиграть матч.

— Разумеется, — Джинни скептически улыбается. — А уж как к тебе побежала рыба-прилипала…Что такого она в тебе нашла?

При упоминании Паркинсон Малфой снова досадливо морщится.

— А что ты нашла в Поттере?

Джинни смотрит на него оторопело и впервые в жизни не знает, что ответить. Действительно, что? Кто он, Гарри? Чем он увлекается? Почему ее так тянуло к нему — и теперь перестало тянуть, только она все еще боится себе в этом признаться? Гарри оказался слишком похож на нее саму. Рон и Гермиона — они разные, и поэтому так много могут дать друг другу. Похожесть отталкивает.

— Хочешь, я принесу чай? — неуверенно спрашивает она.

Малфой колеблется. Но возвращаться в кошмары не хочется никому.

— Хочу.

Джинни помнит, что где-то в палате у Помфри спрятан чуланчик со всем необходимым. После нескольких минут она находит его и, поспешно достав себе чашку и еще воды, заклинанием заставляет чай вскипеть.

Малфой с трудом садится на кровати и натягивает одеяло на плечи. Но Джинни все равно успевает заметить его худощавый голый торс. Ей нравятся худощавые парни.

— Где мадам Помфри?

— Лечит кого-то из Пожирателей в соседней палате. Кэрроу заставили. — Малфой обхватывает чашку ладонями. — Очередная стычка с Орденом.

Некоторое время они сидят молча, не глядя друг на друга и отчаянно пытаясь придумать, что сказать, хотя сил говорить почти нет.

— Я вчера был дома, — внезапно вырывается у Малфоя.

Джинни ерзает на кровати. Малфой делится чем-то ужасно личным, и она не понимает, как ей на это реагировать.

— Ты увиделся с мамой. Это ведь хорошо, да?

Малфой тупо смотрит на бешеные чаинки, взбаламученные заклинанием кипения.

— Да. Заодно на моих глазах убили и съели человека. Я даже не знаю, кто это был. Наверное, маггл. А мать я особо не интересую, как оказалось.

Джинни не знает, как ему помочь, и торопится перевести тему.

— Ты… ты сегодня очень смело поступил.

— Так поступил бы любой ваш гриффиндорец.

— Да, — Джинни опирается локтем о столик. — Но ты не гриффиндорец.

Малфой улыбается уголком рта. Потом жадно пьет чай, упиваясь каждым глотком.

— От этого зелья ужасно хочется пить, — устало признается он и словно жалеет, что поделился чем-то сокровенным. — И чертовы ребра болят. Уизли…Я не ждал, что ты придешь.

— У меня имя есть. — Она бесцеремонно берет со столика карамельку. — Слушай, как так вышло, что ты вдруг стал нормальным человеком?

Малфой аккуратно ставит пустую чашку на столик и смотрит на Джинни с неприязнью. Но за этой неприязнью кроется еще что-то, что она не может разглядеть.

— Тебя не касается.

Джинни пожимает плечами. Глупо задавать такие личные вопросы незнакомому человеку. Он или соврет, или отправит куда подальше.

— Тебе спать не пора? — интересуется Малфой, кривя губы и сползая обратно на кровать.

— Хочешь от меня избавиться?

— Нет, — отвечает он после некоторого молчания. — Я все равно спать не буду от этой дерьмовой боли. Но тебе пора уходить. Неужели тебе не хочется быстрей свалить? Поблагодарила — и сваливай.

Джинни сглатывает. Да что с ним такое? Он же был рад ее видеть!

Малфой морщится и закрывает глаза, сжимая губы так, что они превращаются в две белые полоски. Джинни осторожно кладет руку ему на лоб. Горячий и влажный.

Малфой не открывает глаз.

Джинни убирает руку и выдыхает.

— Спокойной ночи, — тихо произносит она. — Еще раз спасибо, что подставился под бладжер. Ты такой идиот. Как будто я не понимаю, что ты сделал это специально.

— В следующий раз и не подумаю, — сквозь зубы произносит он, не открывая глаз. — Пусть тебя в лепешку расплющит, чертова Уизли.

— А ты придешь меня навестить? — Джинни едва заметно улыбается. Она понимает, что Малфой такой только сейчас — наедине, с температурой и сломанными ребрами. Завтра он снова будет оскорблять ее. Завтра — не сегодня.

— Обойдешься, — зло отвечает он и накрывается одеялом с головой.

 

 

Драко

Когда она уходит, Драко еще некоторое время лежит под одеялом, ужасаясь темноте и горячему воздуху. Понимая, что Уизли ушла, понимая, что всю ночь ему придется терпеть ноющую боль и одиночество, Драко стискивает зубы.

Она ему нужна. Уизли ему нужна. И он ничего не может с этим поделать. Рядом с нею невыносимо хочется жить.

Горячо. Душно. Больно. Нестерпимо.

Нестерпимо хочется, чтобы она вернулась и снова положила прохладную маленькую руку на его пылающий лоб.

Он ее прогнал. Потому что должен был. Нужно остановить этот огненный поток, который захватил его и несет, но разве лед может сопротивляться огню? Лед тает.

Он заставляет себя скинуть одеяло и пытается сесть на кровати. Зелье действует чертовски медленно, и от режущей боли в ребрах у Драко плывет перед глазами. Он и сам не знает, зачем подвернулся под бладжер. Знает только одно: что-то заставило его рвануться вперед, задыхаясь, и принять в себя боль, которая предназначалась не для него. Он нарушил ход вещей, нарушил неосознанно, и теперь ему страшно. Впервые — не за себя. Впервые — за другого. Другую.

Драко вдруг вспоминает изможденное лицо Рудольфа. И вдруг видит в этих призрачных глазах — отражение его собственных. Рудольфус — это человек-отражение. Через несколько лет он станет таким же Рудольфусом. Потерявшимся. Нелюбящим. Забытым. Посторонним. Да, если Рудольф и остается еще кем-то, то только посторонним. Он со стороны наблюдает за кукольным представлением и тихо усмехается. И Драко сейчас делает совершенно то же самое. И если он не остановится, он превратится в Рудольфуса.

Прижимая руку к ребрам, он медленно встает и подходит к окну. Луна то появляется, то снова прячется под быстро летящими облаками. Из треснутой оконной рамы едва заметно веет прохладой, и Драко поеживается от озноба.

Что, если Лорда нельзя убить, но можно остановить? И не сейчас, а тогда? Драко моментально забывает о боли и опирается ладонями о подоконник. Мысли мечутся в голове. И ему кажется, что он — гений. Что, если остановить Лорда не в настоящем, а в прошлом? Можно выбрать любую минуту его жизни, и тогда вся кровь и ненависть настоящего перестанет существовать.

Только выбирать момент нужно осторожно, иначе можно слишком сильно изменить временную линию. Ясно одно: Поттер уже должен родиться и поступить в Хогвартс. Насколько Драко помнит, Поттер сталкивался с Лордом каждый год. Эта информация была секретна для всех, кроме бывших Пожирателей смерти.

Драко в волнении ходит вдоль окна. Остается только выбрать год обучения, день и время. Откуда взять точную информацию? Поттер черт знает где, Дамблдор мертв.

Драко понимает сразу: одному не справиться. Ему нужна помощь. И он почему-то знает: Уизли не будет долго раздумывать. Только как решиться ей сказать об этом? Это опасно. Они могут застрять в прошлом, могут погибнуть. Они. Драко сглатывает. А что, если получится?

— Не помешаю?

Он оборачивается как человек, застигнутый на месте преступления. Словно его мысли выжжены на стенах.

У нее пронзительные черничные глаза и русые волосы, но Драко наплевать: его сердце жжет девушка с рыжими волосами.

— Меня сегодня оставят в покое? — недовольно тянет он в своей привычной манере.

Астория садится на постель и с тревогой смотрит на него.

— Болит?

— Жить буду. Чего тебе?

— Меня Пэнси послала. Велела передать, что завтра собрание старост, но ты можешь не приходить. — В глазах у нее уже сон.

— Еще чего, — Драко начинает злиться. — Мне есть, что сказать. Второкурсники толпой прогуливают травологию. А третьекурсники не ходят на прорицания. И вообще, как ты сюда попала? Уже два часа как комендантский час.

Астория проводит рукой по лицу, пытаясь скрыть зевок. И почему только они с Малфоем вечно разговаривают только по ночам?

— Сказала Мальсиберу правду. Он пропустил без вопросов.

— Ты что, Белоснежка, перед которой расступаются деревья и усмиряются волки? — Драко садится напротив нее и пристально разглядывает ее усталое лицо. Но когда в твоем сердце другая — нет никакого смысла смотреть ни на кого. Все равно не увидишь. Все равно спутаешь Белоснежку с Русалочкой. И даже когда она превратится в пену морскую, ты не заметишь.

Астория поднимается на ноги и убирает волосы с плеч на спину.

— Спокойной ночи. Я побегу спать, завтра с утра проверочная у Трелони. Не высплюсь — не увижу ничего в этих проклятых чаинках.

Драко остается бездвижно сидеть на кровати. Заживающие ребра словно жгут его изнутри, но он не чувствует боли: в его голове кружится вихрь безумных мыслей. А что, если вернуться в прошлое и помешать отцу жениться? Тогда он исчезнет, а вместе с ним исчезнет все та грязь, которой он забрызгал других и себя. Но потом он вспоминает глаза Уизли. Если он никогда не родится, кто вытащит ее из совятни? Найдет в Запретном лесу? Кто… будет думать о ней больше, чем Поттер? Драко кажется, что только он может изменить мир вокруг себя. И отчаяние, водоворотом захлестнувшее его душе, по капле превращается в надежду.

 

 

Беллатриса

 

— Ты видела это, Белла? — Лорд показывает ей обложку нового выпуска «Придиры», где красуется его изображение с перечеркнутым лицом.

— Я могу доставить вам этого презренного Лавгуда, — Беллатриса дрожит от предвкушения расправы. — Как смеет он так издеваться над вами, господин!

— Подождем немного. — Лорд кладет журнал на стеклянный столик. — Этот Лавгуд вполне способен привлечь к себе Поттера. Поставьте кого-нибудь сторожить его дом.

— Разумеется, господин. — Беллатриса склоняет голову, и волосы черными змейками скрывают лицо. — Что-нибудь еще?

— Отдыхай, Белла. Ты и так подарила мне очередную приятную ночь.

Беллатриса сдерживает безумную улыбку. О, она старалась. Как и всегда. Она выходит из спальни, чувствуя на губах привкус его жестоких поцелуев и помня прикосновение холодных пальцев к соскам. Ей приходится долго разжигать его пыл, ведь он думает только о Поттере и о том, как найти этого мальчишку. Но Беллатриса настойчива. И никогда не отступает. И выигрывает.

Она возвращается в свою спальню. Пахнет виски и свечами. В камине уныло тлеет последнее полено. Тепло. На кожуре, оставшейся от яблока, лениво ползает последняя осенняя муха.

Беллатриса шумно выдыхает, не думая, что может разбудить спящего мужа и подходит к окну, за которым — октябрь. И прикрывает глаза.

Девочка лет двенадцати с копной черных волос со всех ног бежит по саду, яростно пробирается сквозь кусты роз и, не обращая внимание на царапины, кричит:

— Так нечестно!

Две девочки, стоящие спиной к ней, разом оборачиваются. У одной — светлые волнистые волосы до лопаток и голубые глаза. У другой — блестящие каштановые волосы и темные, влажные глаза. Сестры. Нарцисса и Андромеда. И теплый августовский полдень.

Беллатриса останавливается в нескольких шагах от них, сбивчиво дыша. Она знает, что сестры стараются избегать ее общества, но не знает, почему. Потому что она старше? Андромеда только в сентябре первый раз поедет в Хогвартс, а Нарциссе ждать еще два года, и она вечно им завидует.

— Что у вас там? — Беллатриса закладывает руки за спину. В школе у нее много друзей, и в основном это мальчишки. Беллатрисе это нравится: с мальчишками проще, и они пахнут дуэлями, вылазками и желанием рисковать. Чем пахнут девчонки, Беллатриса не знает. И уверена, что не хочет знать.

— Что у вас там? — повторяет она нетерпеливо и разворачивает Андромеду к себе за плечи. У сестры правильная, мягкая красота, полная нежности, проступающая розовизной на щеках.

Андромеда с опаской разжимает руки: старшая сестра жестока, и красота ее какая-то извращенная, дьявольская, опасная. Ее все боятся. Даже взрослые.

Беллатриса смотрит на желторотого птенца малиновки и облизывает губы. Как будто хочет съесть.

— У него крыло сломано, — говорит она медленно.

— Мы его выходим! — Нарцисса трогает ее за руку. — Ой, у тебя кровь. Смотри! Кровь.

Беллатриса неохотно отводит взгляд от птенца. Она ненавидит птиц. Правое предплечье покрыто едва кровоточащими царапинами — дар шипов. Ей плевать. Она презирает боль.

— Забудь. — Ее черные глаза впиваются в птенца. — Отдайте мне! Ему все равно не жить. Я убью его быстро, обещаю.

Голубые озера глаз Нарциссы выходят из берегов и слезами текут по лицу.

— Я не хочу, чтобы ты его убивала!

— Значит, ты на стороне Дромеды? — Нарцисса сразу перестает плакать и настораживается. — А ты знаешь, что она сказала про магглов на прошлой неделе? Что они «милые». «Милые»!

Нарцисса испуганно смотрит на Андромеду и быстро моргает. Беллатриса усмехается про себя: эта девчонка будет только на ее стороне. На стороне сильных. Слабых ей не потянуть, слишком нежна и зависима.

— И что? — Андромеда смотрит на нее вызывающе. — Возьму и выйду замуж за маггла, хотя бы тебе назло!

Беллатриса зло толкает ее в живот, и сестра падает на землю. Птенец жалобно пищит в ее руках. Беллатриса вырывает его из нежного плена и с удовольствием сворачивает шею. Она любит животных, например, собак или лошадей. А птиц — ненавидит. Ведь они могут улететь.

— Ты ненормальная! — Андромеда поднимается на ноги и стряхивает землю с платья. — Пойдем отсюда, Цисси.

— С ней пойдешь или со мной? — Беллатриса черной башней возвышается над младшей сестрой. И уже заранее знает ответ.

— Я не знаю, — Нарцисса снова морщит нос, готовясь заплакать. — Наверное, с тобой.

Андромеда молча уходит домой, оставляя на жирной черной земле позади себя дохлого птенчика. Она вернется потом, чтобы похоронить его, но Беллатриса об этом никогда не узнает.

— Ты обещала показать еще раз, покажи, — Нарцисса тянет ее за платье.

Беллатриса достает из кармана колдографию со смятыми краями и сует сестре под нос.

— Это Эйвери, это Мальсибер. А это — братья Лестрейндж.

— Какие страшные, — Нарцисса подробно рассматривает каждого из них, потом возвращает колдографию. — Давай во что-нибудь поиграем?

— Я не могу играть. — Беллатриса берет ее за руку и быстрым шагом направляется к дому, остановившись лишь возле цветущего куста олеандра. — Скоро приедет тетя Вальбурга, я хочу с ней поговорить. Она единственная, кто меня по-настоящему понимает.

…Черные ветви деревьев венами прорезывают серое небо. Павлины одиноко ходят по пустому и голому саду, поджимая ноги и теряя перья. Беллатриса накидывает на плечи палантин, расшитый золотыми нитями — подарок на свадьбу и опирается руками о подоконник. Она почти отчетливо видит там, внизу, трех призраков девочек, которые давно выросли.

У нее осталась только одна сестра, и Беллатрисе жаль, что это Нарцисса. От Андромеды было бы куда больше толка.

Три сестры живы, а родители — мертвы. Даже кузены — мертвы. И тетя Вальбурга, которая с такой яростью поощряла любовь Беллы к чистой крови — мертва. На мгновение в окне еще одним призраком возникает серое лицо Сириуса. И исчезает.

Беллатриса выходит из спальни и поднимается вверх по лестнице с резными перилами. Перила ей противны, как противны павлины, картины и Люциус, превративший ее сестру в марионетку. Но у нее остается Драко. Беллатрисе назло Люциусу хочется сделать из него Блэка, не Малфоя. Но она сама еще не понимает, какая сторона победит.

— Как настроение, дорогая? — тетя Вальбурга улыбается ей с портрета. Беллатриса — та, кем Вальбурга так и не смогла стать.

— Собираюсь наведаться в Хогвартс, — рядом с теткой Беллатрисе всегда двенадцать. И это единственное, от чего она не может избавиться.

— Ты любила школу, я помню. — Вальбурга лукаво улыбается. — Столько поклонников, столько внимания. Такие блестящие успехи на СОВ и ЖАБА… И вдруг такой странный выбор.

Беллатриса поворачивается к портрету спиной. Вальбурга только одного не смогла понять: ее любви к господину. Настоящей любви. Ради нее Беллатриса убивала и пытала, приняла Метку как благословение и отправилась в Азкабан. И свою любовь к тьме она познала очень рано.

Но Темный Лорд не желал иметь жену или детей. Он был свободен и хотел остаться наедине с собой навсегда. Он не имел права растрачивать себя на что-то низкое. Он отдавал всего себя магии и борьбе за чистую кровь.

Тогда Беллатриса выбрала его — Рудольфуса, мужчину, ничем не похожего на свою любовь. Мужчину, которого она никогда не уважала. Мужчину, который просто считается ее мужем: потому что так надо. Есть люди, которые находят свою завершенность в другом. Беллатриса изначально была цельная, словно стеклянная сфера с миром внутри. Она никогда не замечала, что он ни к чему не стремится. Она не замечала и не знает до сих пор, что он любит. Она всегда была центром самой себя — и самой жирной точкой в окружности господина.

Впервые она встретила Лорда, когда ей исполнилось пятнадцать. И с тех пор тот мужчина с темными волосами и темными глазами всегда был с ней. И теперь, когда для всех он — безносый урод без волос, с бледной кожей и красными зрачками, для нее он остается прежним. Так женщины видят любимых мужчин, вернувшихся с войны искалеченными и изувеченными.

Беллатриса спускается в сад. Тишина — звенящая. И только павлины Люциуса с несчастным видом месят октябрьскую грязь. Беллатриса стремительно трансгрессирует в Хогсмид. Ей нравится перемещаться в холодном воздухе октября.

Деревушка мирно спит, и даже в кафе и пабах уже не горит свет. Острые каблуки сапог жалами вонзаются в рыхлую почву, наполненную дождевой влагой. Грязь темно-серыми брызгами оседает на юбке, но Беллатриса не обращает внимания, с наслаждением вдыхая тягучий осенний воздух. Капли грязи — как грязнокровки: всегда легко смахнуть.

Она поднимается по ступеням замка, улыбаясь. Хогвартс — дом. Второй дом. Здесь ее учили сражаться и выживать. Здесь она встретила тех, кто до сих пор сражается рядом за чистую кровь. И только одно она ненавидела всей душой: зеленый цвет факультета. Зеленый — цвет жизни.

Снейп сидит за преподавательским столом и с непривычным для него энтузиазмом поедает запеченное мясо. Беллатриса останавливается напротив него и откидывает тяжелые волосы за спину. Она не отказалась бы от ужина. Она часто забывает поесть.

— Где Драко? — спрашивает она нетерпеливо, не замечая презрительных взглядов МакГонагалл и Флитвика. — Хочу с ним поговорить.

Снейп неторопливо кладет вилку на блюдо и промокает губы салфеткой. Паук, думает Беллатриса. Сожрал муху и доволен.

— Не думаю, что он захочет с тобой говорить, — его голос глухой и низкий. — Он случайно подставился под бладжер и второй день у мадам Помфри, выздоравливает.

Ядовитый взгляд для Снейпа — лучший дар. Преподнеся его, Беллатриса молча идет к больничному крылу, на ходу разглядывая портреты. Она никогда не была у Помфри. И не помнит, как она выглядит.

Белая дверь ведет в слепяще-белую палату с белыми занавесками и белыми шкафами. Беллатрисе кажется, что внутри — зима. Единственная кровать посреди этой зимы, пахнущей полынью и мятой, занята Драко. На тумбочке возле него стоят две чашки. Две.

Беллатриса берет одну из них в руки и осторожно нюхает. Эвкалипт. Миндаль. Белладонна.

— Кто здесь был? — спрашивает она недоверчиво и садится напротив него.

Драко с трудом разлепляет глаза. И сразу выпускает все свои шипы, спящие вместе с ним.

— Что?

— Кто здесь был? — Беллатриса указывает на вторую чашку.

— Паркинсон, — произносит он быстро и убедительно. Беллатриса верит. Она не знает, что Пэнси для Драко — как ответ «яблоко» для всех, кого спрашивают о любимом фрукте. Он и сам не знает, насколько глубоко Паркинсон въелась в его кожу.

— Как ты себя чувствуешь? — и ей хочется издевательски расхохотаться в лицо самой себе.

Драко разделяет ее настроение. Он приподнимается на локте и проводит рукой по лицу.

— Какая вам разница? — недоверчиво интересуется он. — Что вам от меня нужно? Я не буду шпионить за Северусом. Сколько раз еще я должен это повторить?

Беллатриса кладет ногу на ногу, одним движением палочки смахивая засохшую грязь с юбки.

— Помнишь, как я учила тебя легилименции?

Верный шаг. Драко едва заметно кивает. Но она ему неприятна, и он даже не пытается это скрыть. Неприятна своему племяннику — это режет ее первый раз. Еще недавно она радовалась, когда он называл ее омерзительной.

— Помнишь, я всегда была на твоей стороне? Когда ты хотел получить Метку, а твоя мать отговаривала тебя?

Неверный шаг. Драко снова выпускает свои шипы и смотрит на нее бешеными глазами. Кажется, ему хочется кричать, но он молчит. Молчит — и хочет убить ее взглядом.

— Тебе не нравится быть Пожирателем смерти, — тихо произносит Беллатриса, разом понимая его настроение. — Ты был бы рад избавиться от Метки.

Драко молчит, продолжая убивать ее взглядом. Ему хочется, чтобы она ушла и оставила его в покое.

— Да, — произносит он пересохшими губами.

— Мне кажется, ты больше не восхищаешься своим отцом? — Беллатриса пытается зайти с другой стороны. Чертовы подростки, как с ними сложно! Совсем как с Рудольфусом.

Драко резко садится на кровати. Под глазами у него черные круги, ребра угадываются под тонким слоем кожи. Белки глаз прорезаны кровавой сетью боли и недосыпа.

— Я его ненавижу. Но вас я ненавижу сильнее.

— Я хочу только, чтобы ты вспомнил: ты Блэк, Драко. И кроме тебя никто не сможет восстановить великолепие нашего имени. Вспомни. Будь достоин. Встань и подними палочку. Имя Блэков не должно забыться. Я не должна забыться.

Драко смотрит на нее презрительно, слегка запрокинув голову.

— Ты совсем не Малфой.

— О, я абсолютный Малфой, — дрожащим голосом отвечает он, и на алебастровых щеках проступают красные пятна. У него начинается болезненная истерика, и Беллатриса быстро поднимается на ноги. — Я трусливый, сопливый, маменькин Малфой. Потому что моя мать — Малфой. В ней нет этого вашего блэковского безумия.

Беллатриса разочарованно выдыхает. Ей кажется странным, что свое имя заботит ее больше, чем поиски Поттера. Но она ничего не оставит после себя. Ни детей. Ни памяти. Если бы осталось ее имя…Ей нравится племянник. Он чем-то напоминает ей Сириуса, только гораздо умнее. Если бы Нарцисса сделала из него мужчину! Но Нарцисса всегда была плюшевой. Ненастоящей.

— Еще увидимся, — Беллатриса пытается улыбнуться, но губы не слушаются. Слишком привыкли к ухмылке.

В глазах племянника отчетливо светится надежда, что этого никогда не случится. Беллатриса закрывает за собой дверь и размашистым шагом идет по галерее, мыслями возвращаясь к делам. Нужно поговорить с Кэрроу.

— Эй! — она окликает Алекто, поднимающуюся по лестнице. От Алекто воняет потом. — Какие новости?

Алекто останавливается и замирает, мигая маленькими глазками. Они ненавидят друг друга, но Беллатриса сильнее. И ей нравится ощущать свое превосходство.

— Никаких, — выплевывает Алекто. — Все?

— Кто отвечает за безопасность на матчах? — Беллатриса невзначай трогает кончик палочки. — Почему Драко лежит в больничном крыле?

— Плевать я хотела на твоего Драко! — Алекто кривит губы. — Лорд сам говорил, что мальчишка наказан! Я имею право делать все, что хочу! И ты, глиста черная, не смеешь мне указывать!

Глиста. Ну да. По сравнению с жирной тушей.

— Я доберусь до тебя, сука, — цедит Беллатриса. — Исполосую каждый сантиметр твоего тела. Сниму с тебя кожу. Только дай мне повод.

— Вали к Лорду, он тебя заждался! Твой удел — лизать его член, — Алекто вынимает палочку из кармана и угрожающе направляет на Беллатрису.

Она смеется. Смеется оглушительно, с надрывом. И проходит мимо разъяренной туши как королева мимо стада свиней.

Но по дороге в Хогсмид на душе, которой нет, становится тяжело. И Беллатрисе почему-то не хочется возвращаться в дом сестры. Ей хочется убивать. Хочется бежать так быстро, что волосы развевает ветер, и убивать без разбора. А потом забыться спокойным сном. Ей хочется иметь свой дом и сыновей в масках Пожирателей смерти. И чтобы их отцом был сам господин.

Но господин ее не любит. Он относится к ней как к преданному единомышленнику, иногда — как к вещи, нужной и незаменимой. И год за годом Беллатриса пытается доказать ему свою любовь. Чтобы… что? Ответа она не знает. И не хочет знать. Иногда ей кажется, что она несется куда-то без оглядки, по инерции, в неистовом забытьи. Ей кажется, что вся ее жизнь — огненная вспышка в ночи.

Джинни

Мальсибер громко сплевывает на пол и ухмыляется. С его ростом и широкими плечами в темноте он похож на медведя.

Джинни мгновенно становится одним целым с каменной стеной и прислушивается. Только бы никто не помешал!

— Лорду нравится Белла. Ничего ты с этим не поделаешь.

Алекто меряет грузными шагами квадратную площадку башни. Под ее ногами пол словно проседает. Если бы она шла по траве, то оставляла бы после себя выжженную землю.

— Эта аристократичная мразь все время выступает против Снейпа.

— И? — Мальсиберу явно плевать.

— Снейп — лучший агент, какой у нас есть, и всегда им был, — туша Алекто замирает на месте. Бычья туша. — Белла якобы что-то в нем видит. Что-то, что кажется ей предательством.

— У нее неплохой нюх, — равнодушно бросает Мальсибер. — Теперь к делу. Следы Поттера снова оборвались. Лорд не смог достать мальчишку.

Алекто равнодушно зевает. Так, как она, зевает только самка гиппопотама, обнажая гнилые зубы.

— Будем продолжать давить на маглов здесь, — решает она. — Рано или поздно Поттер явится. А пока что пойдем в гостиную к старому доброму огненному виски. Что-то я сегодня устала. Не хочу сидеть одна.

Как только они исчезают в темноте, Джинни с Симусом поднимаются с корточек и довольно улыбаются. Невилл был прав: в пятницу никто не станет патрулировать коридоры, ведь впереди выходные, и студенты с самого утра пойдут в Хогсмид. Этот вечер — первый шанс привлечь новых членов в Отряд.

Джинни быстро достает из сумки банку кровавой красной краски и большую кисть и с наслаждением выводит на стене:

ОТРЯД ДАМБЛДОРА: МОБИЛИЗАЦИЯ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

С таким же наслаждением, наверное, она выводила послания Реддла о Тайной комнате. А кто подсунул ей чертов дневник? Малфой… Краска стекает с букв вниз, кровью ползет по стене. Симус отходит назад и довольно рассматривает надпись.

— Предчувствую новичков.

— Как бы среди них не оказалось сторонников Кэрроу или слизеринцев…

— Это невозможно, — Симус качает головой, все еще смотря на буквы. — Им некому рассказать. Когтевранцы и пуффендуйцы расскажут своим. Слизерину сейчас на все наплевать, они купаются в своем приоритете.

Джинни решительно пририсовывает справа от надписи большой снитч. Крылья — крылья умирающей надежды.

По коридору проносится холодный октябрьский сквозняк, заставляя пламя факелов беспомощно трепыхаться. Джинни вдруг вспоминает темные глаза Реддла и его манящую улыбку. Он умеет быть обаятельным. А может быть, тот призрак Реддла, тот юноша Реддл еще умел быть человеком. Джинни с отвращением вспоминает, что он ей нравился. Он дурманил разум, как запах олеандра, который она терпеть не может. Тогда ее спас Гарри. Сейчас ее некому спасать.

— Я сегодня подслушал разговор Снейпа с Долоховым, совершенно случайно, — Симус опирается на стену, продолжая разглядывать надпись. — Оказывается, Гарри проник в Министерство магии в начале сентября.

— Зачем?

— Вот и Снейп поинтересовался, зачем.

— И? — Джинни проводит кистью по пальцу.

— Оказалось, они стащили у Амбридж какой-то медальон, из-за чего Лорд взбесился.

Джинни задумчиво прячет банку с краской и окровавленную кисть в сумку.

— Мы никогда не узнаем, зачем Гарри все это, да?

Симус отталкивается от стены и осторожно обнимает ее за плечи.

— Джинни, ты же знаешь…

— Что все это делается ради нашей безопасности! — она вырывается. Краска расплескивается и кровью окрашивает внутренности сумки. — Драконье проклятие! Я не хочу быть в безопасности. Я хочу быть рядом с тем, кто…

— Кого любишь?

Джинни резко качает головой. Волосы нагло лезут в рот.

— Я не знаю уже давно, кого я люблю. И кого ненавижу. Меня в среду Малфой от бладжера заслонил.

Симус пожимает плечами. Как человеку крайне простому, ему трудно разбираться в философии других людей, особенно Малфоя, который только портил кровь всему факультету столько лет. Почему он заслонил собой Джинни? Да банши его знает. Симусу до этого дела нет.

— Держи, — Джинни сует ему в руки сумку с растекшейся краской. — Я пойду на стадион. Я сейчас с ума сойду, если не окажусь где-нибудь на высоте над Запретным лесом.

И, сорвавшись с места, белый лебедь машет, машет, машет крыльями, пытаясь оторваться от земли.

* * *

В раздевалке непривычно тихо и прохладно, хотя запах пота уже навсегда проник в стены и чувствуется даже сейчас, когда весь пот давно отстиран с рубашек и вымыт с тел. Джинни открывает свой шкафчик, и, не переодеваясь в форму, достает метлу. Ей бы хотелось иметь новый Нимбус, но ее семья никогда не сможет это позволить. Разве что попросить Гарри об этом, потом, когда кончится война… Только вот будут ли они вместе, когда кончится война? И еще когда она кончится… Придется радоваться Чистомету, и еще спасибо, что не самой первой модели.

Джинни не глядя бросает пиджак на скамью и выходит из раздевалки. Мама бы заставила поднять его и аккуратно сложить, но ей никогда не нравилось заниматься домашним хозяйством. Никакой радости тут нет, когда у тебя шестеро братьев. Только позавтракали, помыли посуду — и уже обед. И так до бесконечности. Нет уж, она не собирается рожать семерых, чтобы потом запереться в кухне. Ей нужна хоть какая-то свобода.

На улице холодно, но небо уже перестало плакать дождем, и на нем величаво выступили яркие звезды. Джинни ежится от ночной прохлады, но все равно смело взбирается на метлу. Как хорошо, что хотя бы на раздевалки не наложили вопящие чары. Темно так, что границы стадиона почти не видны, и угольно-черная стена леса только угадывается вдали, выдавая себя лишь прелым запахом хвои.

Ей не нужен свет, чтобы оказаться там, где она хочет: над черными верхушками сосен. Она знает каждую часть стадиона и даже лес с высоты. Джинни замирает над темными, тихо шумящими внизу деревьями, и уже не пытается смахнуть нагло лезущие в темноту слезы. Гарри рискует каждый день своей жизнью, прорываясь в Министерство, скрываясь от Пожирателей. И все это — там, с Роном и Гермионой. Что остается ей? Устраивать стычки с Кэрроу. Пожалуй, Отряд — единственная полезная вещь, которую они затеяли в стенах замка.

Гарри… Она пытается вспомнить вкус его губ и не может. Здесь, в темноте, сырости и одиночестве невозможно вдохнуть жизнь в такие воспоминания. Она не помнит тепло его объятий. Все это было так давно, в прошлой жизни. Она помнит только его сияющие глаза — в тот момент, когда он бежал ей навстречу в гостиной Гриффиндора. И она знала, что он ее поцелует. Просто знала — и все.

Она не хотела отпускать его одного, она была готова сбежать вместе с ним, но патронус Кингсли на свадьбе так быстро разрушил все, что она просто окаменела. Ее платье, свечи, гости — все это стало вдруг фальшивым, все оказалось пиром во время чумы. Но Гарри уже исчез, а она оказалась в крепких объятиях Крама, который намеревался защитить ее от любых опасностей.

Была ли она влюблена в Гарри? Пожалуй, да. Любила ли она его? Нет. Любовь для нее казалась слишком сильным, безумным чувством. Она не могла вспыхнуть так быстро. Все ее прежнее обожание Гарри так и осталось обожанием.

Сейчас Гарри ее просто раздражал. Он не только бросил ее, хотя на самом деле не бросал, и все это прекрасно знали, он еще и не предложил ей рискнуть. Необязательно посвящать ее в затеи похищения медальонов, но можно было позволить ей быть рядом. Она умеет сражаться, и Гарри это отлично знает.

Джинни чувствует колебание воздуха и резко поворачивается. Ничего не видно, только лес черным морем расстилается под ней, и уютным огнем горят высокие башни и башенки замка.

— Люмос! — свет палочки озаряет несколько метров перед ней и высвечивает чью-то фигуру.

Кэрроу? Симус? Она сильнее стискивает палочку.

— Решила меня ослепить? — он останавливается рядом, недовольно щурясь.

— Ты какого черта здесь делаешь? — она с разочарованием опускает палочку.

— А что, ты поле зарезервировала? — Малфой как-то странно ухмыляется. — Если здесь занято, ты скажи, я с радостью улечу.

Джинни почему-то с облегчением смеется.

— Тебе разве уже можно вставать? Тебя Помфри выписала? — интересуется она, внимательно разглядывая его лицо, если только можно что-то разглядеть в полутьме.

— По официальной версии я сейчас в палате, сплю от сонного зелья, — Малфой резким взмахом головы поправляет волосы. — Решил проветриться. На высоте лучше всего думается. И дышится.

— Какой у тебя патронус? — она вспоминает, что так терзает ее любопытство.

Довольное лицо Малфоя словно сменяется маской боли. Черные круги под глазами придают ему мертвенный вид.

— Я не знаю, — хрипло произносит он. — Понимаешь, у меня трудности со счастливыми воспоминаниями. У тебя?

— Конь, — ей в голову приходит безумная идея. — Все почему-то смеются.

Малфой качает головой, и видно, что он впечатлен. Конь — не лебедь. Конь — внутренняя свобода. Конь — символ света. Конь — олицетворение бесстрашия.

Они некоторое время смотрят друг друга. Джинни замерзла так, что ее соски скоро разрежут тонкую ткань рубашки и прорвут джемпер. Она краснеет и благодарит темноту за невидимость. Изо рта, как из трубы паровоза, вырывается пар.

— Малфой, у меня есть идея…

Он вдруг стаскивает с себя пиджак и, подавшись вперед, накидывает ей на плечи.

— Теперь давай свою идею, — властно заявляет он, но на мгновение морщится от боли.

— Я научу тебя, как вызывать патронуса.

Малфой сначала скептически приподнимает бровь, пытается что-то сказать, потом отводит глаза вниз.

Они медленно опускаются на стадион. Ноги с плеском встают в осеннюю грязь, оставляющую брызги на одежде. Холодно и сыро. Наверху нестерпимо ярко горят звезды.

— Тебе не надо ничего вспоминать, — Джинни прячет красные руки под пиджак, пытаясь согреться. — Просто представляй. Как все хорошо. Ты не первый человек без счастливых воспоминаний. У Гарри их тоже не было. Он просто представлял.

Малфой издает непонятный звук, похожий на хмыканье и вынимает из кармана палочку.

— Просто представить? — в голосе неуверенность и страх.

— Да. Воображай что угодно. Только самое счастливое.

Из палочки Малфоя вырывается слабое серебряное облачко. Джинни разочарованно выдыхает. Потом решительно произносит:

— Еще раз.

Малфой снова хмыкает, на этот раз уже по-другому. Несколько секунд он стоит неподвижно, закрыв глаза, потом поднимает палочку:

— Экспекто патронум!

Они оба безмолвно смотрят на скачущую возле Малфоя серебристую куницу. Джинни — с изумлением. Ведь всегда шутили, что патронус Малфоя — хорек. Малфой — с гордостью и с явным чувством любви к себе. Словно он стал тем прежним мальчишкой в магазине мадам Малкин, который так заинтересовался Поттером.

— Это светлая магия, Уизли, — произносит он, когда горностай растворяется в темноте. — Я думал, что способен только на темную.

— Куницы пожирают змей, — лукаво произносит она, но Малфой не отвечает.

Она делает шаг к нему, пытаясь согреть руку горячим дыханием.

— Мы часто не знаем, на что способны, пока не попробуем.

Малфой недоверчиво пожимает плечами.

— Слушай, я понимаю, почему ты так относишься к Гарри. Ты хотел стать ему другом, но это место занял Рон. Гарри тебя оттолкнул. Ему было проще с Роном. Проще быть главным. Я сходила с ума по нему много лет и отчасти тебя понимаю.

— Ни черта ты не понимаешь, Уизли.

— У меня имя есть.

— Знаешь, что самое странное, Уизли? — он не поворачивается к ней и говорит откуда-то из темноты. — Когда мы вот так сталкиваемся, я забываю, что мы в Хогвартсе, что сейчас война и что ты предательница крови. Я не могу это объяснить.

— Ты сейчас на мгновение стал тем мальчишкой, которым я тебя всегда видела — гадким, хитрым, но таким живым и радостным.

Плечи Малфоя опускаются.

— Между мной и тем мальчишкой — пропасть в несколько трупов и в сотню кошмарных ночей. Иногда мне кажется, что я стал собственной тенью, которая оторвалась от меня и обрела жизнь, а тот, настоящий Драко, умер.

Джинни неожиданно для себя закрывает лицо руками и тихо плачет навзрыд. Просто потому, что устала, потому, что война, потому, что вдруг понимает: она не любит Гарри. Что-то переворачивается внутри нее, словно часы вешают вверх ногами.

Малфой, обернувшись, разом меняется в лице. Женские слезы вводят его в состояние ужаса. Он стоит рядом, пытаясь сказать что-то, но губы не слушаются. Он хочет обнять ее, но не смеет. Он хочет поцеловать ее — но заставляет себя не двигаться. Джинни это чувствует. Она бы позволила ему.

— Хватит реветь, — наконец выдыхает он. — Мне пора обратно, а то Помфри решит проверить, крепкий ли у меня сон.

Джинни кивает, вытирает слезы рукавом и берет метлу под мышку. Ее губы почти онемели от холода.

— Это что? — Малфой вдруг останавливается и тычет изящным пальцем в рукоятку.

— Моя метла. Чистомет седьмой, — Джинни ненавидит его в это мгновение.

— Где ты нашла эту рухлядь? — Малфой пребывает в неподдельном ужасе. — Это же самоубийство. Хочешь оставить автограф мозгами?

Джинни стискивает зубы до скрипа, с трудом вытаскивая ноги из осенней грязи.

— У меня нет денег на метлу, идиот! Моя семья едва наскребает денег на учебники и новые мантии.

— Плохо быть тобой, — изрекает он и снова поворачивается к ней спиной. — Какую бы ты метлу выбрала сама?

Джинни снова скрипит зубами: она всегда играла в эту идиотскую игру, когда шла мимо кондитерских. Какое бы пирожное она купила, будь у нее деньги? Какое бы платье выбрала? Чертов Малфой с его горами золота.

— Молнию, конечно. И не потому, что она у Гарри.

— Открою страшную тайну: такая модель у многих богатых людей, Уизли, — отзывается Малфой и слегка приподнимает свою метлу. — У меня последний Нимбус, и, кстати, он ничем не хуже вашей Молнии.

— А еще я хочу миндальное пирожное.

Малфой даже не останавливается, невозмутимо хлюпая по грязи в новых лакированных ботинках.

— Это на всякий случай, если ты спросишь, о чем еще я мечтаю, — едко произносит она, с трудом удерживаясь от желания ударить его рукояткой по голове.

Они подходят к раздевалкам и останавливаются на крыльце. Пар еще сильнее валит из посиневшего рта.

— Мне плевать, о чем ты мечтаешь, — Малфой достает из кармана губку и протирает обувь. — До следующей внезапной встречи, Уизли. — Ей кажется, что он каждую секунду пытается сказать ей что-то сумасшедше важное, но кричат только глаза. Губы — неподвижны.

Она почему-то кивает, протягивает ему пиджак, согретый ею изнутри.

— А это что? — Малфой резко хватает ее за руку и, поднеся ее себе чуть ли не под нос, подозрительно рассматривает. — Белый пушок, Уизли. Белый пушок.

Она зло, с силой выдергивает запястье.

— Не твое дело! Я хочу иметь крылья. И никто меня не остановит. Никто!

— Сколько экспрессии, — Малфой морщится. — Покажи, как ты это делаешь.

— Делаю что? — Джинни теряется. Теряется от его слов, от его взгляда, от ощущения его рядом, здесь. — Нет, ни за что.

Он продолжает смотреть на нее, не двигаясь. Только воздух облачком пара вырывается из его губ. Джинни сдается, достает палочку и быстро произносит:

— Трансфиго Хуманито!

Ничего не происходит. Из палочки в холодную грязь сыплются разноцветные искры.

— Трансфиго Хуманито! — с отчаянием повторяет Джинни, и ее рука покрывается золотистым светом. Он мерцает несколько секунд, потом испаряется, оставляя на ее ладони белесый пушок.

Малфой снова берет ее руку и проводит кончиком пальца по коже. Джинни вздрагивает всем телом, и это не ускользает от его светло-серых глаз.

— Значит, все-таки лебедь? — слегка хрипло произносит он, словно ему трудно дышать. Словно он хочет сделать что-то, о чем они оба будут жалеть. Его лицо — слишком близко. Как и его бескровные губы.

Джинни мягко высвобождается и на всякий случай делает шаг назад.

— Как думаешь, у меня получится? — шепотом спрашивает она, смотря на него без опаски. — Или однажды этот пух останется навсегда?

— Хрен его знает, Уизли. — Малфой раздумывает. — Возможно, у тебя получится. Только… только не тренируйся без меня, ладно?

— Еще чего! — Джинни вспыхивает и обнимает себя за плечи, только сейчас замечая, как холодно. — Ты что, думаешь, мы тут будем вечно сталкиваться?

И тут же жалеет о сказанном. Ей хочется сказать, что она хочет с ним сталкиваться, что рядом с ним она чувствует себя живой, что… Малфой разворачивается и исчезает в темноте раздевалки, где-то из глубины доносится звук закрывающейся двери.

Джинни остается одна на крыльце. На небе по-прежнему нестерпимо сияют звезды. Сияют холодным, ледяным светом. Звезды никогда не приносят тепла. За что их любят?

В галерее ей не удается еще раз насладиться триумфом при виде своей вызывающей надписи: кроваво-красные буквы внимательно разглядывает Снейп, со спины так похожий на ворона. Вот только крыльев нет.

— Нравится? — интересуется она, вставая рядом с ним и смотря на его бледный профиль.

— Вы затеяли опасную игру, Уизли, — Снейп смотрит на нее вполоборота. — Уверен, весь Хогвартс помнит, кто в последний раз писал кровью на стене о Тайной комнате. Это дойдет до Кэрроу.

— Я вас не боюсь. Совершенно, — признается она, разглядывая его лицо.

В его глазах что-то меняется, и Джинни снова чувствует его взгляд на своих волосах.

— Только не вздумайте впутывать в это Малфоя, — произносит он наконец. — Ему и так хватило впечатлений на всю жизнь. Не нужно отрицать, что вы с ним общаетесь. Я умею складывать два и два.

Джинни почему-то пунцово краснеет.

— И потом, кажется, вы влюблены в Поттера?

Она гордо вскидывает голову. Что он знает о любви!

— Удивительно. — Снейп снова разглядывает надпись. — И почему только рыжих извечно тянет к Поттерам?

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

— Вам и не нужно понимать. Марш спать, Уизли.

Джинни делает шаг в сторону и вдруг замирает. В галерее пахнет сыростью и свежей краской.

— Малфой говорит, вы его друг.

Снейп приподнимает бровь, не поворачиваясь к ней.

— Неужели?

— Это значит, что вы не тот, кем кажетесь.

Снейп разворачивается к ней всем корпусом и почему-то напрягается. Хотя черные глаза остаются равнодушными.

— Вы совершаете отвратительные поступки, но я не чувствую к вам отвращения, — Джинни облизывает губы, поражаясь собственной дерзости. — Вы ненавистны многим людям, но не вызываете во мне настоящей ненависти. Вы убили директора потому, что не смог убить Малфой. Вы его прикрыли. Значит, вы все еще не конченый человек. Вы не Кэрроу.

Снейп закладывает руки за спину. Черные волосы сальными сталактитами обрамляют щеки.

— Какое интересное резюме, — холодно произносит он.

— Почему вы все время смотрите на мои волосы? — настойчиво спрашивает она, вглядываясь в его лицо.

И на мгновение застает его врасплох, успев заметить в глазах боль, но уже в следующую секунду от него снова разит холодом.

— Отправляйтесь спать, Уизли, — Снейп быстро поворачивается к ней спиной. — Положим, я вас не видел. И не смейте говорить Малфою, что я знаю о вашей встрече.

Джинни упрямо сжимает губы. Сегодня или завтра, но она все равно узнает, почему Снейпа так интересуют ее волосы. И почему-то ей кажется, что без женщины здесь не обошлось.

Джинни

 

 

Джинни иногда хочется, чтобы ее не трогали. Не приходили со своими вопросами о Гарри, советами и лживыми утешениями. Хочется запереться где-нибудь одной и никого не впускать. Но это чувство такое щемяще — странное, горькое, как будто вместе с этим ей хочется тепла, заботы и ласки… Только вокруг — камень.

Занятия по трансфигурации Джинни нарочно пропускает. От вида уверенной в себе МакГонагалл лучше не становится. МакГонагалл-то некого терять. Придется продолжать разбираться с превращением в одиночку. Последние попытки закончились отсутствием пуха и кровоточащей ладонью, которую Джинни усердно прячет в насильно натянутом рукаве блузки.

Вместо трансфигурации Джинни плетется в туалет плаксы Миртл. Только здесь возможно остаться наедине с собой. Наша жизнь состоит не из сражений, а из мелочей, рутины и бесконечных сюрпризов взросления. Джинни кидает сумку на влажный пол и садится на широкий подоконник. За окном мерно капает, ударяясь о каменные плиты внизу, проливной дождь. Серые, полные безысходности дни тянутся монотонной чередой.

Живот скручивает так, что дыхание прерывается. Женщиной быть тяжело, а иногда невыносимо тяжело. Джинни подгибает колени к животу и обхватывает их руками. Становится немного легче. Если о боли не думать, она уйдет — во всяком случае, физическая всегда уходит.

Странно вспоминать, что в среду ночью она была в больничном крыле у Малфоя. Он еще не появляется в Большом зале, но иногда приходит на зельеварение по разрешению мадам Помфри. Наверное, Паркинсон таскает ему еду прямо в слизеринскую гостиную.

Джинни не жалко Малфоя. Он вызывает у нее другое чувство, гораздо более опасное: интерес. Люди не меняются, Гермиона всегда это твердила с завидным упорством. Значит, Малфой всегда был таким — не свиньей. Только этого никто не видел и не видит, кроме Паркинсон. Поразмыслив, Джинни приходит к выводу, что Гарри ничем не лучше Малфоя. Сколько драк случилось по его инициативе? Конечно, задирать легко. Особенно когда за твоей спиной — три факультета и молчаливо поддерживающий преподавательский состав заодно с директором. Никто не превращал Гарри в хорька. Унижение перенести сложно. А Сектумсемпра?

Джинни сильнее прижимает колени к животу. Реальность растворяется перед глазами, утопая в тусклом освещении заброшенного туалета. Хочется укрыться одеялом, погрузиться в дремоту и мечтать… Но через два часа — занятия у Алекто. Маггловедение. Или, скорее, магглопрезрение. Магглоненавидение. Пособие по уничтожению. И только попробуй не явиться.

Она почти засыпает под звуки капающего крана, когда в туалете слышатся шаги. Неуверенные, легкие, мучительные шаги человека. Так идет человек, когда хочет упасть и больше не подниматься.

Джинни поднимает голову.

Напротив нее стоит Малфой. Руки и грудь у него в крови. И в серых глазах — серебряное безумие. Пальцы его дрожат. Заметив Джинни, он делает шаг назад и быстро запирается в кабинке.

— Малфой! — она мигом забывает про свой живот. Чужая кровь не так страшна. — Открой! Что случилось? Кто тебя ранил?

Стенки кабинок слишком высоки, чтобы увидеть его лицо. Она видит только его худые щиколотки и черные, лакированные, ядовито блестящие туфли.

— Тебе не кажется, что это женский туалет? — осведомляется Джинни, прислонившись боком к двери.

— Ему это не кажется с прошлой осени, — Миртл грациозно выпархивает из капающего крана и усаживается на раковину. — А сколько раз он тут ревел…

— Заткнись, чертова дура!

Джинни едва успевает отстраниться, как он с ненавистью распахивает дверцу. Пальцы все еще дрожат. Как листья на деревьях за мутным окном. Миртл с всхлипом бросается в раковину, и где-то внизу, в трубе, слышится ее плач.

Малфой, шатаясь, садится на подоконник. И закрывает лицо руками, размазывая кровь по щекам.

— Ты ранен? — Джинни садится рядом, но старается оставить между ними хотя бы несколько сантиметров.

— Это не моя кровь. — Слова разобрать трудно. — Это кровь Людвига.

Джинни лихорадочно пытается вспомнить хоть одного слизеринца с таким именем. Людвиг?

— Это мой филин. Был.

Белые крылья, отчаянно взлетающие вверх и вниз, в темноте, тоже были.

— Кто его убил? — Вопрос с заранее угадываемым ответом.

— Алекто, — Малфой не отнимает рук от лица, слова звучат глухо. — Людвиг прилетел с запиской. От мамы. Она прочла письмо. И смеялась… Потом взяла нож, вытащила Людвига из клетки… и перерезала горло. Она ненавидит меня с той ночи, когда я не смог убить Дамблдора.

Джинни живо представляет себе корчащегося в агонии филина и машинально проводит пальцем по щеке. Малфой поднимает голову и вдруг резко наклоняется к ней. Джинни задерживает дыхание. Ей почему-то мучительно не хочется вдыхать его запах. Их с Малфоем и так много связывает. Чужой запах — это слишком личное. Малфой осторожно проводит окровавленным пальцем по царапине. И на ее коже остается отпечаток убийства, отчаяния и любви — к существу, которого больше нет.

Джинни судорожно вдыхает. Аромат апельсинов с карамелью. Такие раньше продавались в Хогсмиде, на одной полке со сливочными помадками. По пять сиклей килограмм.

— Больно? — осведомляется Малфой, опуская руку. У всех свои счеты с Алекто.

Джинни отрицательно качает головой.

— Чертова боль, — он отворачивается и невольно прикасается рукой к правом боку.

И она вдруг понимает, словно находит нужный кусочек пазла: Малфой ни на чьей стороне. Он зачем-то посередине, или хочет быть посередине, или ему вообще плевать на обе стороны. В войне невозможно оставаться нейтральным, иначе тебя убьют. Либо одна сторона, либо другая, и больше за то, что ты сумел быть нейтральным.

Джинни снова дотрагивается до царапины, чувствуя горящую внутри ненависть к Пожирателям. Если ненавидишь — не можешь быть равнодушным. Как будто Малфою некого ненавидеть…

— Ты ведь не только из-за птицы расстроен? — осторожно спрашивает она. Малфой начинает удивлять, но Джинни не любит сюрпризы. Много людей их попросту терпеть не может.

— Людвиг был моим другом.

— Из-за матери, да? — она бывает навязчива.

— Я каждый день просыпаюсь с мыслью, что сегодня ее могут убить.

— А засыпаешь с какой?

— Это не твое дело, Уизли.

— У меня имя есть.

Джинни хмурит брови. Да, она не умеет утешать. Только сейчас не время страдать. Если он хочет увидеть мать живой, придется занять какую-то сторону. Замок — нейтральная земля. Но вечно жить в замке он не сможет.

Чем слабее оказывается человек рядом, тем сильнее она чувствует себя. Слабость другого придает ей сил.

— Умойся, — сердито произносит она. — Через час маггловедение.

— Я не пойду, — бросает Малфой и отворачивается. Потом покорно плетется к раковине и долго плещет ледяную воду на лицо. — И ты не пойдешь.

Джинни смотрит на капли воды, стекающие ему за ворот рубашки.

— Это почему?

— Когда я зашел, ты лежала на подоконнике с мученическим выражением лица.

Ее щеки вспыхивают таким огнем, что обжигают ее изнутри.

— Это не твое дело, Малфой.

Губы его не могут справиться с эмоциями: растягиваются то ли в улыбку, то ли в усмешку. Он снова садится рядом с ней и проводит рукой по лицу, стирая оставшиеся капли. Джинни исподтишка разглядывает его профиль: не то чтобы красивый, но что-то есть. Отталкивающее или притягивающее — она и сама не понимает. Бывает, безумно нравится то, что кажется отталкивающим. Это как оливки: сначала — гадость, а потом не оторваться.

Малфой продолжает рассеянно смотреть куда-то сквозь стены. Лоб у него большеват, и это не спасает даже спадающая белесая челка. Зато скулы очерчены очень аристократично, и бледность кожи подчеркивают блестящие серо-серебристые глаза. Губы — не тонкие, как кажется с первого взгляда, с едва заметной припухлостью, прячут ряд на удивление ровных белых зубов.

— И чего ты улыбаешься?

— Оливки, — рассеянно отвечает Джинни.

— Что ты несешь?

— Слушай, Малфой, нельзя быть на ничейной стороне, идиот ты.

— Ты всю жизнь такими рваными предложениями говоришь, рыжая? — интересуется он приглушенным голосом. — Осознаешь, что это ненормально? Это тебя Поттер такой сделал? Ты раньше абсолютно по-другому разговаривала.

Как будто раньше они разговаривали часами!

— У меня имя есть. — И ей отчаянно хочется, чтобы Малфой называл ее по имени. — Я нормально разговариваю. Просто тяжело думать. Тяжело скрывать эмоции, приходится все запирать. Проще жить от рывка до рывка.

Малфой молчит и смотрит на свои руки: пальцы у него длинные, белые и ровные. Наверное, умеет играть на рояле. Как его мать.

Она мгновенно понимает, что не принадлежит этому миру — миру, где Малфой играет на рояле в большой зале, а за окном цветут вызывающе яркие ирисы и белая сирень.

— Я пойду, — она поднимается, стараясь не касаться ноющего изнутри живота. Она не достанется принцу. Она останется в своей пещере, рядом с зарослями цветущей крапивы, или обернется лебедем. Черным.

И в ее лице и в глазах так ярко отражаются ее мысли, что Малфой вдруг все понимает.

— Ты куда?

— На пару. — В ореховых глазах дрожит отчаяние. Ей нужно сделать выбор. Сейчас. Или завтра. Но не потом. И ей становится страшно. — Я не принадлежу твоему миру, Малфой.

— А я не принадлежу твоему, — глухо отзывается он. — Но люди всегда могут создать свой собственный мир, не похожий ни на чей чужой.

— Мне жаль твою птицу, — Джинни не знает, что еще сказать. Она хочет остаться с ним, но осознание своего уже осознанного выбора пугает, и она пытается сбежать. Вернуть все на свои прежние места. Спрятаться. Но Малфой не отпускает.

— Ты все еще горишь, Уизли.

— Я пойду на пару, — она поворачивается к нему спиной. Он с ума сошел? — Не хочется провоцировать Кэрроу. Идешь?

— У меня дела. Я приду ближе к концу.

Волосы снова сильно бьют по щекам. Что ему нужно? Почему он то отталкивает ее, то снова делает шаг навстречу? Пропасть между ними не сужается. Ей хочется понять, что он чувствует к ней, но спросить открыто не хватает дерзости. И потом: он не захочет отвечать.

— Мы сталкиваемся случайно, Малфой. — Она смотрит на него вполоборота. — Что, если эти столкновения прекратятся? Будешь рад?

Он устал, но прекрасно знает ответ, это видно по выражению глаз и темным кругам под ними. На белоснежной рубашке медленно засыхает кровь птицы. Джинни кажется, что запах крови окутывает ее с ног до головы.

Малфой качает головой и поворачивается к ней спиной.

— Я понимаю, — говорит он, наконец, и каждое слово словно выдергивает из нее душу. — Я ничего не знаю про Поттера и поэтому для тебя совершенно бесполезен.

Воздух холодной волной сжимает ей горло. Давно она не задыхалась от гнева.

— Слышишь, ты! Мне от тебя ничего не надо, понятно? Ничего!

Кроме одного: чтобы он оставался рядом. И обнял ее. Ей до ужаса хочется попасть в его объятия, как в расставленные силки.

— Точно? — уточняет Малфой, оборачиваясь к ней. Голос у него настороженный. С примесью из ниоткуда взявшейся надежды.

— У тебя ни черта нет! — зло выплевывает Джинни. — Что тебе нужно? Ты что, подкатываешь ко мне?

Малфой меняется в лице. Подростки не всегда умеют быстро найти правильные слова, и взрослые не умеют. Это редкий дар.

— Подкатываю? — он пробует слово на вкус и морщится. — Какая гадость! Еще скажи, я специально убил Людвига, чтобы прийти в женский туалет идиотского привидения в надежде застать тут тебя!

Джинни обхватывает плечи руками. Даже веснушки у нее краснеют и словно прыгают по лицу.

— Я запуталась! — говорит она, делает шаг навстречу и тут же задерживает дыхание. Ей не хочется чувствовать его аромат. — Сначала ты трусливый мальчишка, вечно прячущийся за спиной двух туш и авторитетом отца. Ты не умеешь сочувствовать. Тебе важна твоя личная выгода. И вдруг — раз! — как камень срывается с обрыва — ты внезапно другой… Какого черта ты постоянно разный? Что с тобой происходит? И сколько у тебя лиц?

Лицо Малфоя из бледного становится алебастровым.

— Люди иногда разочаровываются в прошлом, Уизли.

Джинни сжимает губы. И снова он ускользает от вопроса!

— Ты мне не нравишься, — говорит она нарочно зло, чтобы задеть его. Чтобы он возмутился, сказал что-нибудь в ответ.

— Не нравлюсь? — переспрашивает он озадаченно, словно надеялся на обратное.

— Мне жаль твою птицу и вообще спасибо, что заслонил собой от бладжера, — она говорит не то, что хочет. — Но держись от меня подальше, пока не захочешь объяснить, какого Мерлина с тобой происходит. Если я делаю выбор, я хочу быть уверена, что делаю его не зря.

Малфой оказывается за спиной, в своей окровавленной рубашке, с алебастровым лицом и пустыми глазами. Какого черта он лезет, когда сам не отвечает ни на один вопрос?

…Гриффиндорцев мало, поэтому шестой и седьмой курс занимаются вместе. Джинни это только на руку: Симус и Невилл всегда рядом. Правый ряд парт всегда занимают слизеринцы: приходят последними и первыми уходят, чтобы раньше попасть на обед. И всегда их стравливают на общих парах. Таким, как Гойл или Крэбб, это нравится.

Маггловедение всегда ведет Алекто. Она ведет достаточно много предметов наравне со своим братцем. Они берут только те занятия, которые им интересны. Каждый раз Джинни с сожалением вспоминает учебу, когда директором еще был Дамблдор. Как она любила ходить на занятия, не меньше Гермионы! И тут же при воспоминании о Дамблдоре ее губы кривятся. Он ей никогда не нравился. Морочил всем голову, вот и все. Ничем не лучше Снейпа.

Алекто всегда опаздывает на пару и появляется на пороге с заранее ядовитой улыбкой. Еще ни одно занятие по маггловедению не разочаровало ее. Она успешно практиковала все то, что требовал от нее Лорд.

— Сегодня мы обсудим еще одну сторону жизни магглов. Какую, Гойл?

Туша промычала что-то невразумительное и затихла.

— Правильно, Гойл. Мы обсудим их бесполезность, — Алекто намеренно подчеркнула это слово. Она еще не забыла надпись на стене, и на ее лице явно видна жажда мести. Она отравляет ее изнутри. — Кто может сказать, почему они бесполезны?

— Потому что в рядах Темного Лорда могут быть лишь чистокровные волшебники? — пищит Паркинсон и оглядывается в поисках Малфоя. Для одобрения. Только Малфоя нет.

— Верно, Паркинсон. Иногда можно сделать исключение для полукровок. В редких случаях. — Алекто окинула взглядом класс. — Я знаю, какое происхождение у каждого из вас. Для этого мне не нужны документы. Я вижу по глазам. Я вижу каждого и каждую грязнокровку.

Джинни отклоняет голову и зло усмехается. Уж кого, а грязнокровок среди них нет. Те, кто был, не решились вернуться в школу. Остался только Дин.

— Грязнокровки бесполезны потому, что Лорд не сможет построить с их помощью новый магический мир. Будущее магии — чистая кровь.

Джинни улыбается. Ясно, что Алекто их всех провоцирует. Но молчать — значит бездействовать.

— Будущее магии — это Гермиона Грэйнджер. И она маглорожденная. Поверьте, мозгов у нее больше, чем у вас и вашего братца, — спокойно замечает Симус.

Алекто поднимается с кресла и сощуривает крысьи глаза. Она ждала этого. Гриффиндорцы всегда прут напролом. И ей это даже нравится.

— До сих пор мы использовали разные не очень приятные заклинание, — хихикает она. — Но сегодня мы будем практиковать Круциатус.

— Наконец-то! — Булстроуд поворачивает свою сияющую лошадиную морду к гриффиндорцам. — Я хочу начать, можно?

Алекто указывает ей на свободное пространство у доски. И медленно обводит взглядом оставшийся класс. Гриффиндорцы отвечают ей яростными взглядами. Пахнет ненавистью.

Глядя, как на колени перед Милисентой падает Симус, Джинни впервые спрашивает себя: зачем она здесь? Зачем все они здесь? Да, они поехали в Хогвартс по принуждению. Но разве это было обязательно? Почти у всех родители открыто или тайно сражаются против Волан-де-Морта, даже если по-прежнему ходят на работу, как ее отец. Если бы ее родители знали обо всем ужасе, что происходит здесь — отпустили бы они ее? Никогда.

— Уизли!

Она вздрагивает, выпадая из своего мира. Симус, шатаясь, садится обратно за парту.

— К доске! — рявкает Алекто. — Сейчас же!

Джинни четкими шагами выходит на середину класса. Семь. Семь шагов.

— Твой брат все еще болен? — с подозрением интересуется Алекто, неприятно улыбаясь.

— Лишай долго лечится, — равнодушным голосом отзывается Джинни. Ну, и кто будет пробовать на ней это чертово заклятие?

Из-за дальней парты грузно поднимается еще одна туша.

— Всегда хотел потрогать эту киску, — его шаги, словно шаги мамонта, отдаются эхом.

Джинни машинально тянется к палочке, потом опускает руку. Если она станет защищаться, Алекто больше не вернет ей палочку никогда. А это — верная смерть. Теперь, когда Олливандер больше не может ничего изготовлять…

— Круцио!

Перед глазами все плывет в тумане боли. Класс кружится вокруг нее каруселью. Но она все еще стоит на ногах, словно налитых свинцом. Кусая губы до крови — она стоит. Может, Крэбб еще не умеет толком… Живот вдруг скручивает так, что она громко стонет и опускается на пол. Но где-то глубоко внутри ей смешно: женское начало победило Круциатус. Когда каждый месяц испытываешь такую боль, даже непростительное заклятие кажется не таким страшным. В дымке боли белым пятном проскальзывает лицо Малфоя. Он стоит где-то между дверью и партами, не решаясь сесть. Пришел, он все-таки пришел… Странно, но…

Боль вдруг кончилась — Крэбб садится обратно за парту, довольный собой, и оживленно рассказывает о своем успехе соседу, чьего лица Джинни не видит. Наверное, это Гойл. Она видит только серое от ужаса лицо Малфоя и его глаза, которые кричат… О чем — она не понимает. К горлу вдруг подступает тошнота.

Держась одной рукой за стену, Джинни доходит до двери, распахивает ее настежь. Хватается за косяк, почему-то весь ободранный настолько, что несколько заноз впиваются в ее ладонь и пальцы — и не сдерживается. Жалкое содержимое ее желудка едким потоком вырывается наружу, прорывая все попытки сдержаться. На глаза наворачиваются слезы, ей хочется ласки, материнского утешения, запаха дома, домашней еды… Только октябрь, а она уже так устала! От нее так мерзко воняет, вот он — рвотный запах безысходности. Джинни прислоняется к стене и сползает на пол рядом с отвратительной лужицей.

— Малфой! Отнесите предательницу крови к Помфри! Она нам еще пригодится.

Малфой? Он все еще здесь? Она так опозорилась перед ним… Наговорила ему гадостей… Испугалась своего желания быть с ним…Оттолкнула… Чьи-то неожиданно сильные руки бережно поднимают ее наверх — куда? К солнцу, которого так давно не было?..

Следующие несколько минут проходят в тишине, а потом кто-то над ее ухом стучит в дверь.

— Мадам Помфри, осмотрите Уизли. Потеряла сознание после Круциатуса.

Потеряла сознание, как же! Джинни пытается что-то сказать и открыть глаза, но не может. Те же сильные руки несут ее дальше, в самый водоворот запахов больничного крыла, в ту самую зиму, и опускают на кровать.

— Накройте одеялом, — голос Помфри сохранил прежнюю властность. — Да, вот так. Можете идти.

Джинни пытается помотать головой, попросить, чтобы он не уходил. Она знает, что просить нельзя, но все-таки пытается разлепить пахнущие рвотой губы. Но, убаюканная тайной песней одеяла, сулящего покой и отдых, немедленно засыпает. Ей снится темнота и чей-то дьявольский хохот.

Мягкий, теплый свет лампы пробивается сквозь ресницы. Где-то между ребрами щемит так, что Джинни тяжело вздыхает и открывает глаза. Выспаться всегда приятно, особенно после Круциатуса… Напротив нее, на кровати с откинутым одеялом сидит Малфой и, не замечая, что она проснулась, что-то деловито пишет на большом пергаментном листе, поминутно сверяясь с учебником.

— Привет, — шепчет Джинни, словно чего-то боясь. Чего? Что он исчезнет?

Малфой вздрагивает, и на пергаменте растекается уродливая клякса, похожая на паука с семью ножками.

— Что пишешь?

— Доклад по второй гоблинской войне.

Джинни морщится, вспоминая, как на втором курсе носилась по классу профессора Бинса, чтобы хоть как-то развеяться. История магии давалась ей с большим трудом, и экзамен она сдала только с помощью Гермионы.

— Кому-то еще нужна история магии?

— Мне нужна, — Малфой пытается сдуть кляксу, но чернильный паук только больше расползается по желтоватому пергаменту. — Я на международную дипломатию поступаю. Чтобы свалить из этой чертовой страны.

Джинни садится на постели и, натянув одеяло до подбородка, прислоняется спиной к стене.

— А как же твоя мама?

Малфой пожимает плечами, и в глазах пробегает металлический блеск. Без надежды.

— Ей плевать на меня. На, выпей, — он протягивает ей чашку со знакомым напитком. — Тебе Помфри оставила. Остыло, правда.

Джинни покорно берет пахнущий лимоном напиток: живот еще болезненно отзывается отголосками ушедшей боли. Как объяснить ему, что его мать просто не может прийти к нему? Неужели он не понимает сам?

— Какого черта ты здесь делаешь? — интересуется она, глотая остывший чай.

Малфой поднимает на нее глаза: в них — ответ, столь очевидный, столь ясный, что он может молчать.

— Плачу по долгам.

Как можно лгать, когда у тебя есть глаза?

Джинни криво улыбается.

— И только?

Малфой сворачивает пергамент в трубочку и засовывает в сумку.

— Я… Если бы я пришел раньше…

Джинни резко ставит чашку на стол и выпрямляется. Волосы ее спутанной копной ложатся на плечи.

— Ты не можешь меня защитить, Малфой.

Он поднимает на нее глаза: в них — ярость и боль одновременно, и вместе с ними — осознание. Жестокое осознание ее правоты.

— Я и не собирался тебя защищать! — шипит он, словно змея.

Как можно лгать, когда у тебя есть глаза?

Джинни пристально смотрит на него: Малфой упал в ее жизнь, как та клякса на пергамент. Никогда ее не смыть. Пергамент нельзя отмыть, жизнь нельзя переписать заново. В мягком свете лицо Малфоя кажется красивее, чем обычно. Узкое, с явно очерченными скулами и светлыми глазами, оно кажется призрачным. Аристократичное лицо, без единой веснушки. Веснушкам появляться запрещено.

— Снейп может запретить использование непростительных заклятий на учениках, — произносит Джинни, вдруг вспоминая отрывками низкий голос директора.

— Не может, — Малфой хмурится. — Кэрроу здесь не только для порядка. Они развлекаются. Если запретить им издевательства, они вернутся в особняк и будут убивать всех подряд. Всех тех, кого допрашивают.

Все волоски на ее теле встают дыбом.

— А разве их не убивают?

Малфой алебастрово бледнеет.

— Не всех… Магглов — да. Полукровок — бросают в подземелье. Некоторых кормят, некоторые умирают от голода, ран или крыс.

Джинни молчит. Ее ореховые глаза намертво прикованы к Малфою.

— Я не к этому стремился, Уизли. — Он качает головой, смотря куда-то под ноги. — Я просто хотел быть лучшим. Идиотская мечта. Я хотел быть знаменитым. Кто из нас не мечтает об этом в детстве? Я не хотел убивать и пытать людей. Я ведь не смог убить Дамблдора. И у меня одно лицо.

— И Пожирателем ты не хотел становиться? — с интересом спрашивает она.

— Хотел, — голос его становится тише. — До тех пор, когда я им стал. С этой минуты я только страдал. Я почти сошел с ума. А потом встретил тебя… ты горишь, Уизли. Я — замерзаю.

— Слушай, я тебе соврала там, у Миртл, — вдруг севшим голосом произносит она. Чтобы дать надежду? Или это правда? — Ты мне нравишься.

Он поднимает на нее глаза: у человека-зимы они серые, ледяные, но в них сияет что-то, что она не может толком разглядеть. Он весь вдруг вздрагивает, потом обхватывает голову руками.

— Черт. Меня ждет Паркинсон, — он нервно смотрит на часы.

— В два часа ночи? — Джинни не хочется оставаться одной. Особенно в больничном крыле.

Малфой быстро поднимается на ноги. Руки у него почему-то трясутся. И глаза какие-то неживые. Словно ему вдруг стало плохо, но он не хочет в этом признаваться.

— Мы всегда поздно проверяем работы, больше некогда.

Джинни улыбается.

— А что вы делаете допоздна?

— Пишем распорядки… — он осекается, рассмотрев выражение ее лица. — Прекрати смеяться! Твой Томас с Патил тем же занимаются. Только ты ни о чем не знаешь.

Все ее веснушки с досадой дергаются. Это правда — то, что говорит человек с глазами цвета зимней вьюги. Ее оберегают на каждом шагу. Потому что — Гарри. И не потому, что — девочка. Малфой ее оберегать не собирается. Он будет ее защищать, хотя это невозможно. Она еще не понимает различия, но ей уже нравится само чувство.

Может быть, так и должно быть? Может быть, Гарри и должен был уйти — чтобы она вдруг встретила Малфоя? Мы думаем, что сами творим свою судьбу. Это так. Только, творя ее, мы еще не знаем, что это и есть наша судьба.

— Ты скучаешь по нему? По Людвигу? — Джинни пытается его задержать.

— Да. Он был моим другом. Наверное. — Малфой отводит взгляд. — И он был со мной всегда, с самого детства.

— Когда у Гарри убили Буклю, он долго не мог ее забыть, — Джинни почему-то вспоминает тот залитый солнцем день, когда она подарила Гарри поцелуй.

— Его птицу убили? — Малфой тоже не торопится уходить. На его рубашке до сих пор — запекшаяся кровь. Он ходил так весь день, словно не желая смывать с себя скорбь.

— Да. Летом. — Джинни замолкает на мгновение и смотрит на него снизу вверх. И снова видит в его глазах желание сказать ей что-то. — Ты помнишь, что сегодня за галереями следит Долохов?

Малфой кивает. Видно, что уходить он не хочет, но объяснить самому себе почему — не может. Не можешь объяснить — уходи.

— Поэтому можно разгуливать хоть до первого звонка. Долохов любит спать на дежурстве.

Джинни скрещивает пальцы, сосредоточенно смотрит на брызги чернил на прикроватной тумбочке, потом тихо, но отчаянно четко произносит:

— Ты хороший человек, Драко.

* * *

В день одного из последних матчей перед зимним перерывом Джинни просыпается с трудом. Опять придется играть со Слизерином, потому что всю команду Когтеврана отстранили от игры из-за того, что Корнер наорал на Снейпа. Сегодня вечером должна состояться вторая встреча ОД, и там наверняка будут новенькие, она уже ловила на себе многообещающие взгляды. Джинни почему-то не хочется идти на встречу, не хочется учить заклинаниям, ей не хочется делать ничего бесполезного. Ей не хочется делать ничего такого, что бы делал Гарри, находясь в замке.

Алекто заставила Невилла оттирать призыв о мобилизации тряпкой, напомнив Джинни вечера, когда Гарри оттирал пыль и грязь вручную в кабинете Снейпа. Надпись оттерлась не до конца, и кусочки отдельных букв зловеще проглядываются на стене. Джинни это почему-то не нравится.

Перед матчем в Большом зале за всеми столами, кроме слизеринского, царит оживление. На прошлой неделе Когтевран привычно выиграл у равнодушного к квиддичу Пуффендуя и теперь подсчитывал очки. Что, если вдруг выиграет Гриффиндор? Никому не нравится соревноваться со Слизерином с осознанием, что Кубок все равно получит факультет Темного Лорда. Отчасти это неправда, потому что Кэрроу не хватает развлечений, и им нравится смотреть настоящие матчи. Но в итоге они всегда могут найти причину для вручения Кубка Слизерину.

— Ты чего не ешь? — Дин заботливо пододвигает ей булочки с маком и кофейник.

— Спать хочу.

— Плохо, — Дин бросает взгляд на Малфоя. — На нас опять таращится эта слизеринская сучка…

— Дин!

— Что? Пей давай, — он наливает ей кофе. — Тебе необходимо выпить горячего, иначе ты превратишься в ледышку.

Джинни залпом выпивает обжигающий кофе и заталкивает в рот приторно-сладкую булочку. Уж лучше овсянка. Жаль, что сегодня последний матч перед таким долгим перерывом. Зима ведь еще не наступила, но в ноябре часто будет идти снег, поэтому Кэрроу решили перенести оставшиеся матчи на весну. Им холодно сидеть на холодных скамьях и сжимать холодными руками холодные бинокли. Просто смешно…

Открыв привычным, размашистым и слегка небрежным движением дверцы шкафчика в раздевалке, Джинни замирает, только сердце продолжает биться. Оно всегда бьется, хотя давно устало. Вместо ее старенького Чистомета в шкафчике блестит отполированная Молния.

— А говоришь, Гарри о нас не вспоминает, — Дин восхищенно выглядывает из-за ее плеча. — По-моему, шикарное напоминание о себе.

Джинни хмурится, пытаясь справиться с волной бешенства, захлестнувшей волну радости. Какой, к черту, Гарри! Гарри давно забыл о ее существовании. Это Драко купил ей метлу. Ясно как день.

Когда она выходит на поле, у нее слегка дрожат пальцы. Почему Гарри никогда не интересовался ее мечтами? Она затягивает волосы резинкой и уверенно садится на метлу, нервно улыбаясь.

Без перчаток холодно, и колючий ветерок, какой обычно дует в первые дни ноября, пытается пробраться под куртку. Джинни усердно дышит на замерзшие пальцы. Огненно-рыжая девушка посреди серого стадиона, окутанного туманом.

Дамблдор никогда не разрешал играть в такую погоду. Запросто можно упустить снитч, а количество травм повышается, но Кэрроу на это плевать. Они сидят где-то на трибуне, на лучших местах, закутанные в толстые шерстяные мантии.

Мадам Хуч пронзительно свистит, и Джинни медленно набирает высоту, плавно поднимаясь вверх из грязи в серость неба.

Первые минуты она предпочитает держаться ближе к своей части поля и искать снитч пассивно. Дин энергично машет ей со стороны ворот, указывая на приближающихся слизеринцев. Джинни пожимает плечами и отлетает к середине поля, наблюдая, как ловко Джимми отбивает бладжер обратно в Гойла. Краем глаза Джинни замечает золотой блеск и словно бы слышит трепыхание крошечных крыльев.

Она взлетает над верхушками сосен и оглядывается, ища снитч слезящимися от холодного ветра глазами. Темно-зеленое море внизу успокаивает, и странным образом хочется спать.

Пытаясь встряхнуться, Джинни направляет метлу вниз, вдыхая сосновый аромат, когда замечает снитч в нескольких метрах впереди.

— Давай, Уизли, у тебя есть все преимущества поймать мяч.

Она наталкивается на невидимую стену и разворачивается. Снитч исчезает в тумане. Лицо Малфоя выражает столько эмоций одновременно, с превалирующим самодовольством, что в первую секунду она теряется. Потом резко подлетает к нему так близко, что видит всю черноту кругов под его глазами.

— Какого черта, Драко? Зачем ты это сделал?

— И ты снова называешь меня по имени, — непонятно, нравится это ему или раздражает.

Джинни вспыхивает обжигающим румянцем.

— Ты не ответил на мой вопрос.

Драко задумчиво смотрит куда-то поверх ее плеча.

— Ты помогла мне с письмом. Ты рисковала, Уизли, гораздо больше, чем осознаешь. Я хотел…

— Вернуть долг?

— …выразить благодарность.

Джинни недоверчиво смотрит в его бледное лицо. Благодарность? Какая к черту благодарность? Что с ним творится?

— Она же уйму денег стоит, — произносит она замерзшими губами.

Драко пожимает плечами, но ему явно приятно ее смущение. И он сам не умеет на него реагировать.

— Придется все-таки ловить снитч, Уизли. Мы не можем вот так просто вернуться на стадион.

Повинуясь секундному порыву, горячему и обжигающему, Джинни подается вперед и кладет ледяную ладонь поверх его ладони. Она не знает, что хочет сказать. Она молчит.

Драко осторожно приподнимает свободной рукой ее лицо за подбородок и вглядывается в ореховые глаза. Джинни больше не вспыхивает. Она твердо и смело отвечает ему взглядом на взгляд. Она хочет, наконец, понять: нравится он ей или отталкивает.

— Сколько раз тебе говорили, насколько ты красива? — осведомляется он почему-то шепотом.

— Тысячи. — Таким же шепотом отвечает она и вдруг бледнеет. — Драко, тебе не кажется, что здесь как-то неестественно холодно?

Он отпускает ее лицо на свободу и быстро оглядывается, но туман, ставший почти молочным, мешает разглядеть что-то дальше двух метров. И из этого молочного тумана медленно выплывают несколько бесформенных фигур и обступают их со всех сторон.

— Дементоры, — цедит Драко сквозь зубы. — Мы что, пересекли черту?

Совершенно точно пересекли. Только другую черту.

— Не дальше чем обычно, — Джинни дует на замерзшие пальцы. — Палочка с собой?

— Всегда с собой, — Драко спокойно достает палочку из кармана. — Что им надо? Что мы нарушили? Откуда они вообще взялись?

Джинни оценивающе смотрит на сужающих круг дементоров. Поговорить с ними нельзя, спросить — тоже. Шутить — опасно.

— Я боюсь, это не игра, — Джинни нервно пытается вспомнить, в какой карман сунула палочку, и не осталась ли она в раздевалке. Так и есть. Забыла. — Что ты застыл? Кого я учила патронусу?

Рука Драко с зажатой палочкой дрожит.

— Я не могу, — теперь и голос его дрожит, как разбитое стекло в сумке.

— Малфой, я забыла палочку в раздевалке, так что прекращай сомневаться…

— Мы можем улететь!

— Не можем! Мы в кольце, — Джинни указывает на дементоров за его спиной.

— Я не могу…

Джинни чертыхается, потом резко притягивает его к себе за шарф и решительно целует прямо в посиневшие губы.

— Теперь хватит приятных воспоминаний?

Драко на мгновение напрочь забывает о дементорах.

— Это из-за метлы? — он смотрит в упор в ее распахнутые от страха глаза.

— Какая, к черту, метла? — Джинни кулаком бьет его по плечу. — Они уже близко!

Дементор, приближаясь, медленно снимает капюшон, и у Джинни все внутри леденеет. Из мыслей уходит все хорошее, что когда-либо происходило с ней. И Гарри уходит. Она остается одна с бьющимся сердцем, без надежды. Еще несколько секунд, минута — и все будет кончено. Глупо умереть вот так, на высоте над лесом, играя в квиддич.

У Драко ничего не выходит. Из дрожащей палочки вырывается только серебристое облачко и одно за другим проплывает мимо дементора.

— Ну же! — кричит Джинни, срывая голос, закрывая глаза рукой.

— Экспекто патронум! — он даже не целится и зажмуривает глаза. На мгновение становится тихо, а потом из палочки вырывается серебряная куница и с остервенением врезается в дементоров.

Теплеет. Бесформенные фигуры так же медленно исчезают в тумане, как появились несколько минут назад.

Джинни тяжело выдыхает и проводит рукой по лицу.

— Прости, Малфой, но, похоже, они приходили за тобой.

— Да ну? — огрызается он, убирая палочку обратно в карман. Потом смотрит на свои белые дрожащие пальцы. — Надо ловить снитч. Иначе подумают, что мы здесь чем-то другим занимаемся.

Ее щеки розовеют.

— Не противно? — спрашивает он тихо, и в светло-серых глазах мелькает огонек.

— Что? — она прекрасно знает, о чем он.

— Целовать меня?

— Смотри, снитч! — Джинни лебедем бросается вниз, ускоряется и одним ловким движением ловит блестящий мяч, но сразу выпускает. Драко неподвижно наблюдает за ней с высоты. Он не улыбается. Потом срывается и мгновение спустя нагоняет ее в холодном воздухе. Они летят бок о бок, протягивая руки к снитчу.

— Это твой мяч! — кричит Драко, пытаясь перекричать ветер. — Не дури, Уизли!

— Я хочу, чтобы его поймал ты! — волосы снова лезут в рот. — Давай! Хотя бы раз!

— Нет, — резко отвечает он. — Это нечестно.

И резко уходит в сторону. Джинни покорно протягивает руку, и холодный мяч ложится в ладонь.

Гриффиндор выигрывает двадцать очков у Слизерина и снова становится ведущей командой в соревнованиях. Измотанный Дин, отбивший почти все мячи слизеринской команды, довольно хлопает Джинни по плечу.

— Стоило Гарри подарить тебе Молнию, и мы снова впереди! — сияет он, напрочь забывая о судьях.

Джинни сглатывает и покорно кивает, хотя на душе у нее мантикоры скребут. Зачем Малфой понадобился дементорам? И что будет дальше, ведь они не смогли его убить? Она машинально кивает всем болельщикам, рассеянно отвечает «да» или «нет» и быстро уходит в раздевалку.

Переодевшись в теплую школьную форму, Джинни долгое время просто сидит на жесткой скамье, натянув рукава джемпера на замерзшие пальцы. Осудит Гарри то, что она приняла подарок от Драко? Она сама не замечает, что Малфой уже превратился для нее в Драко. Она еще не знает, насколько сильно нужна ему.

Джинни устало потирает виски. Нужно заставить себя подняться и пойти на трансфигурацию. Без домашнего задания. Может быть, МакГонагалл пустит ее и так? Все-таки благодаря снитчу в ее руке Гриффиндор выиграл матч. В очередной раз.

Из соседней раздевалки доносится страшный крик, полный боли, потом шум. Крик повторяется через несколько мгновений, на минуту смолкает и повторяется с новой силой. И снова падает тишина.

Джинни выжидает минуту, потом выхватывает палочку и опрометью бросается вон из раздевалки. Откуда кричали? Кажется, из слизеринской комнаты… Она влетает в раздевалку и замирает на пороге.

На полу, у дальней стены полусидит, полулежит Малфой, прислонившись спиной к камню. Лицо у него все в крови, которую он размазывает белыми пальцами.

— Драко! — Джинни падает на колени рядом с ним. — Что с тобой? Кто это был?

— Кровь… я боюсь крови… — он в ужасе смотрит на красно-белые пальцы. — Меня тошнит от крови…

— Кто это сделал? — Джинни вытаскивает из кармана платок с неуклюжей «У» и быстро вытирает его лицо. Драко закрывает глаза, все еще держа руки перед собой. Его неимоверно трясет. Лицо у него бескровное, губы искусаны до крови, нос кажется сломанным и продолжает извергать потоки крови, и в полузакрытых глазах — полное, светло-серое безумие.

— Я трус, я не смог ответить ей…

— Кому? — Джинни берет его за плечи, с усилием поворачивает к себе.

— Я трус, Уизли… Уйди. Мне плохо при виде крови…Они пытают маму…

— Никто никого не пытает! — Джинни хмурится. — С твоей мамой все хорошо.

Драко отрицательно качает головой так интенсивно, что у Джинни все кружится перед глазами.

— Она сказала. Она отомстит за себя. Она будет пытать меня… Я ненавижу кровь, я не виноват, Уизли…

— Кто она?

— Кэрроу…

— Сиди тут, я разберусь, — Джинни сует ему платок в руки и вылетает из комнаты с такой скоростью, словно под ней Молния.

Она расталкивает всех у входа в замок и взлетает по лестнице, только на середине пролета хватаясь за сердце. Оно готово выпрыгнуть из груди и, кажется, очень возмущено беспечностью своей хозяйкой.

— Ты куда? — Симус пытается преградить ей путь у класса трансфигурации.

— С дороги! — рявкает Джинни с такой яростью, что Симус торопливо отступает.

Горгулья медленно поворачивает к ней страшную голову и ждет пароля. Пароль Джинни не знает. Да и вряд ли это «Лимонные дольки».

— Диффиндо! Диффиндо! Редкуто! — выпаливает она, и на третий раз статуя по камням ссыпается прямо к ее ногам. В стене открывается небольшая дверь, ведущая в кабинет директора.

Снейп сосредоточенно заполняет большие желтоватые бланки, огромной стопкой лежащие на его столе. Его привычно сальные волосы низко свисают, стремясь коснуться бумаги.

— Что за шум? Кэрроу, вы? — произносит он, не поднимая головы.

— Я, — Джинни размашистым, бешеным шагом подходит к его столу и с неконтролируемой яростью ударяет кулаком по отполированной поверхности.

Снейп спокойно поднимает на нее черные глаза.

— Уизли! — секунду он непонимающе смотрит в ее раскрасневшееся лицо с бушующими веснушками. — Что вы здесь делаете? Как вы сюда попали? Вон отсюда сию же минуту!

Джинни с яростью снова ударяет маленьким кулачком по гладкой древесине.

— Какого черта вы позволяете Кэрроу издеваться над Малфоем? Так вы его защищаете?

Снейп уже распахивает свой некрасивый рот, чтобы отправить ее подальше в ад, но вдруг произносит:

— Говорите ясней, Уизли.

— Пока вы тут сидите со своими бумагами, — Джинни кончиками пальцем приподнимает один из пергаментов и бросает обратно в стопку, — Кэрроу избивает Малфоя в слизеринской раздевалке.

Снейп аккуратно ставит перо в чернильницу и быстро поднимается с кресла.

— Что натворил Малфой?

Джинни вдруг остывает и складывает на груди руки.

— Не знаю, — раздраженно произносит она. — Он что-то невнятное про мать бормочет. Прекратите смотреть на мои волосы!.. Во время матча на Малфоя напал дементор…

Снейп сверлит ее недоверчивым взглядом.

— Врете! Малфой не умеет использовать заклинание вызова Патронуса. Каким образом он остался жив? Или вы его преследуете?

— Преследую? — Джинни от возмущения ловит ртом воздух. — Я преследую только снитчи. И свои собственные цели.

— Вон отсюда, Уизли! — Снейп нетерпеливым жестом указывает ей на дверь. — Больше вы здесь не нужны. Марш на занятие.

Отказавшись объяснять, куда она так торопилась, всю пару Джинни рассеянно смотрит в черную темноту парты, пропуская мимо ушей все слова МакГонагалл. Теперь, когда нахлынувшая ярость уступила место усталости, она понимает, что наделала. Она ворвалась в кабинет директора и накричала на Снейпа. Она разнесла охранную статую на куски. Ради Малфоя. Малфой — оливки.

И сопротивляться — бессмысленно. И бессмысленно бороться. Она сделала свой выбор, когда поцеловала Малфоя на немыслимой высоте над Запретным лесом. И пусть она сделала это ради того, чтобы спасти его жизнь. Это не считается.

Джинни до боли сжимает незаживающую ладонь и криво улыбается. И вспоминает, что ее белый платок с неуклюжей рыжей «У» остался в руках Малфоя. Значит, он найдет повод снова встретиться с ней наедине?

Беллатриса

 

Кончики пальцев у Рудольфуса всегда холодные, и ее это раздражает. Беллатриса небрежным движением скидывает его руку с плеча.

— Хочешь выпить? — спрашивает он хрипло. — Я у Люциуса чудесное виски стащил.

Беллатриса смотрит на него пристально. Она устала и хочет просто уснуть.

— Не надоело?

— Это ты меня довела, — Рудольфус садится на кровати. Луч полной луны высвечивает кудрявые черные волосы на его груди. Несколько капель виски падает на кровать. Рудольфус залпом осушает бокал и ложится обратно.

Запах виски, смешанный с запахом постели, будоражит Беллатрису. От окна, от вазы с цветами нежно веет цветущим олеандром.

— Когда ты последний раз приходила ко мне в спальню? — спрашивает он, и она не смеет отвернуться. На мгновение от него пахнет мужчиной, тем мужчиной, кем он когда-то был. До Азкабана. До скользящих мимо дементоров, до насмехающегося Сириуса в снах, до ненависти Драко.

— Давно. И потом, у тебя все равно были другие женщины.

— Не было никаких женщин, Белла. — Его лицо с глубоким шрамом на левой щеке некрасиво в лунном свете. — Ты придумала их, чтобы спать спокойно.

Она отрицательно качает головой.

— Ты любил ту девчонку из Мальсиберов.

— Это была другая любовь. А потом в мою жизнь ворвалась ты, как смерч врывается в комнату и выворачивает все наизнанку. Ты настоящая ведьма. А я как сорока. Выбрал то, что ярче блестит.

Беллатриса пожимает плечами. Она все еще помнит их первую встречу. Они с родителями тогда приехали к Лестрейнджам на выходные. Ее мать была другом того странного высокого и худого мужчины без жены. Говорили, что он убил жену за то, что она не хотела следовать приказам Темного Лорда.

У него было двое сыновей. Рабастан не понравился ей с первого взгляда: его глаза смотрели слишком властно и надменно, и, кажется, он считал себя выше брака. Он так никогда и не женился.

Беллатрисе отчаянно необходимо было выйти замуж. Уйти из родительского дома. Стать независимой. Метка, что жгла ее руку, оставалась тайной для всех, и в первую очередь для отца.

Рудольфус, увидев ее в дверях, так и не отводил бесстыдного взгляда. Он был хорош собой: высокий, как отец, с широкими плечами и крепкими руками с короткими пальцами. Его темно-русые волосы сбились набок и придавали вид испуганного воробья, заметившего коршуна.

— Я могу показать сад, — проговорил он, и его глаза блестели. Рабастан насмешливо кашлянул.

— Только если в нем нет роз, — Беллатриса не улыбалась. Она вполне осознавала свою извращенную, дьявольскую красоту и то влияние, какое она оказывала на окружающих.

В саду не было роз. В нем вообще не было ничего. Сад был пуст. Только на дорожках еще лежал старый красноватый гравий и кое-где из-под травы пробивались маргаритки.

Они останавились у дуба, расколотого молнией.

— Я хочу выйти замуж. — Ее глаза смотрели пристально, изучая его лицо. — Мне нужен партнер. Возможно, друг. Ничего большего я не прошу и не желаю. Мне кажется, вы могли бы стать моим другом.

Рудольфус смотрел на нее как смотрят на недосягаемую звезду. Потом вспомнил.

— Отец хотел, чтобы я женился на Миранде Мальсибер. И потом, сначала женится старший сын, таков порядок.

— Мне плевать на порядок. И плевать на Миранду. Вы мне нравитесь, — ее черные волосы развеваются на ветру. — Разорвите обязательства.

И он разорвал. Он делал для нее все, что она хотела.

И остался ни с чем.

И понял это только после Азкабана.

Сейчас, в сумраке, пахнущем виски, смятой постелью и олеандром, его глаза смотрели на нее как в ту встречу. Только блеск был украден Азкабаном.

— Ты любишь его, а он не знает, что такое любовь. И если бы понял, что ты любишь — убил бы. Он ненавидит любовь, — говорит Рудольфус, смотря на ее обнаженные плечи. Все еще такие круглые. Манящие. Сводящие с ума.

Беллатриса подается вперед и целует в губы с привкусом виски. Вкусно. И она целует еще раз. Ей хочется опьянеть, хочется впасть в безумный дурман и забыть обо всем. Забыть, что ее не любят.

Рудольфус жарко отвечает на поцелуи. Он давно голоден, и не скрывает своего голода. И когда его рука уже решительно мнет ее грудь, из гостиной доносится разъяренный вопль и громкий звук удара.

Беллатриса вскакивает с кровати и, завернувшись в палантин с золотыми нитями, босая выбегает из комнаты, на ходу хватая палочку со стола.

На окровавленном полу гостиной плашмя лежит Амикус. Руки его дрожат. Лорд кружит возле него, как огромная летучая мышь. Беллатриса этого не видит. Она видит стройного мужчину с каштановыми волосами.

— Получай, сука, — шипит она сжавшейся в углу Алекто. И не слышит, что та шипит в ответ.

— Он принес дурные вести, Белла, — Лорд направляет палочку на Амикуса, и тот начинает кататься по полу от боли. — Он сказал, что мы опять упустили Поттера. Кроме того, несколько грязнокровок, которые могут знать, где он прячется, сбежали.

Взмах палочки — и мучения Амикуса прекращаются.

— Убирайся! В следующий раз наказание будет не таким мягким.

Алекто с невиданной заботой подставляет брату плечо, и они оба медленно покидают комнату, почтительно поклонившись господину.

— Не понимаю, Белла. — Лорд садится в кресло у камина. Нагайна обвивает его ноги и кладет голову на колени. Беллатриса ей завидует.

— Не понимаете чего, господин?

— Почему Поттер прячется от меня? — Лорд рассеянно поглаживает скользкое тело змеи. От его движений по коже Беллатрисы бегут мурашки. — Я думал, он похож на меня. Думал, он придет сразу после смерти Дамблдора. Явится ко мне, пылая ненавистью и праведным гневом.

Беллатриса опускается на колени рядом с ним и кладет руку поверх его едва теплой ладони. Уютно горит камин.

— Вы сами говорили, что друзья — его слабое место. Как у его отца. Так почему бы не надавить на его друзей?

— Подождем. — Лорд кладет ладонь на ее жесткие волосы. — Какие новости от Драко? Помнится, я давал ему задание шпионить за Гриффиндором.

Беллатриса вспоминает искореженное ненавистью лицо племянника. И его отвращение к Метке.

— Драко говорит, что гриффиндорцы и когтевранцы создали Отряд Дамблдора.

Эту информацию она получила от Снейпа, но кому какое дело до правды?

Лорд тихо смеется. По-змеиному. Если змеи умеют смеяться — это их смех.

— Замечательно. Возможно, Поттер однажды захочет к ним присоединиться. Ведь он — главный символ.

В гостиной пахнет сосновыми поленьями и свежей кровью. На длинном столе остывает недоеденный ужин. Беллатриса поднимается с колен, и, подойдя к столу, берет с тарелки кусочек мяса. Пальцы покрываются горчицей.

— Ты босая, — Лорд оборачивается, изучая хищным взглядом ее фигуру в длинной белой рубашке. — И едва одета. Ты спала?

— Нет, господин.

— Сядь, поешь.

Она жадно набрасывается на еду. И откуда у нее этот вечный голод? Вечная жажда. Словно она каждую минуту куда-то мчится, и сама не замечает этого.

— Ты единственная, кому я действительно доверяю. — Лорд задумчиво смотрит на горящие поленья.

— А как же Снейп?

— Северус, безусловно, мой преданный слуга. Но он любил. Я не могу забыть его взгляд, когда он умолял меня не убивать Лили Поттер. Не могу доверять человеку, который способен испытывать любовь к женщине или мужчине. Любить можно только вещи. И дело, которому следуешь. Иная любовь — слабость и унижение.

Беллатриса смотрит на него расширенными глазами. Он не видит ее взгляда. Не видит, как дрожат ее пальцы, измазанные горчицей.

— Сыграй со мной, — Лорд взмахивает палочкой, и напротив него появляется столик с расставленными шахматами. — Я играю за черных. Ты — за белых. Меня это ужасно забавляет. Беллатриса Лестрейндж — Белая королева.

И он снова по-змеиному смеется.

Белая королева с короной черных как смоль волос садится напротив него, накинув на плечи шерстяной плед цвета зеленой травы, и уверенно делает первый ход. Она не знает, что там, в далеком шотландском замке, дочь короля с копной рыжих волос и любовью к крапиве украла сердце ее племянника.

* * *

Когда она возвращается в спальню, Рудольфус уже спит, подложив подушку под мышку. Запах виски в комнате перебивает запах цветов. И сегодня ей это нравится. Беллатриса бросает палантин на кресло и забирается в кровать. Тепло.

Она выиграла в шахматы, но на душе, в существование которой она не верит, погано. Если Лорд ненавидит любовь, значит, он никогда не поймет всех ее чувств к нему. Не поймет, почему ей было больно, когда он заставил ее выбрать мужа. Он был ее божеством — и тем, кого она всегда хотела. По-плотски. Жадно. Без остановки. И чтобы он рывками входил в ее горячее тело. На весу. До крика.

Беллатриса заворачивается в одеяло, но стоит ей закрыть глаза, как она видит тех, кого недавно убила. Обычно ей плевать. Обычно она даже рада еще раз вспомнить тех, кто так сильно кричал перед смертью. Но сегодня ей хочется провалиться в сон. И сон не приходит.

Она нетерпеливо проводит пальцами по лицу мужа, касается его горячей кожи. Рудольфус вздыхает и поворачивается на спину. Ее бледная рука пробирается вниз, обхватывает спящий член, хищно сжимает. Пальцы гладят нежную кожу, скользят вверх и вниз. Рудольфус блаженно выдыхает и вдруг открывает глаза.

— Какого хера ты делаешь? — ей нравится хрипотца в его голосе. Она появилась после того, как он пытался сорваться с цепи в Азкабане, и железный ошейник впивался в его горло.

— Не нравится? — надменно интересуется она. — Могу перестать.

— Зачем, — он облизывает губы. — Продолжай, ради Мерлина. Ради кого угодно. А я могу в этом поучаствовать?

— Идиот, — беззлобно скалится она. — Иди сюда. Мне нужна хорошая встряска. Или я сейчас убью первого встречного.

— Обычно за первых встречных выходят замуж, — рычит Рудольфус, резко поворачиваясь и прижимая ее к постели. Еще сильнее пахнет виски. — Кажется, ты так и сделала?

Беллатриса не отвечает. Желание захлестывает ее, она — как человек, шедший по пустыне без воды несколько дней и вдруг увидевший колодец. Она не может напиться. Она двигается яростно, не сдерживая криков, впиваясь ногтями в потную спину Рудольфуса. Он дышит тяжело, нависая над ней, не отрывая обезумевших и неожиданно счастливых глаз от ее лица. Счастье — лишнее и опасное слово в окружающем их доме. Здесь нельзя быть счастливым.

Но Рудольфусу плевать.

Он с наслаждением изливается в нее, и приглушенный стон в то же мгновение изливается в темноту, срываясь с губ.

Ее волосы черными волнами покрывают красную ткань подушки. Ее сбивчивое дыхание — лучшая награда. Ее лихорадочно блестящие глаза — победа.

Рудольфус растягивается рядом с ней и властно прижимает к себе ее разгоряченное тело.

— Понравилось?

Беллатриса вдруг вырывается из его объятий, как дикая кошка вырывается из рук человека, пытающегося ее укротить. Укрощение — для других.

— Пошел к черту! — кричит она, не жалея голоса. — Пошел ты к черту!

Она хватает палочку со стола и быстрым шагом выходит из спальни. Ее трясет, как пожелтевший лист на осине. Ей было хорошо — и она не может этого себе простить. Какого дьявола?

Шаги гулко раздаются в подземелье. Поместье спит — не спят только узники. Ночью они вечно придумывают, как сбежать.

— Ты! — Беллатриса тычет палочкой в связанного маггла, скорчившегося на полу. Его спутанные волосы закрывают половину лица. — Ты! Что ты знаешь о Гарри Поттере?

— Ничего, госпожа, пожалуйста…

Это именно то, чего она так жаждала услышать. Видя выражение ее лица, остальные узники пытаются спрятать взгляд, закрыть глаза. Но их руки связаны.

— Круцио!

Пахнет кровью, человеческими испражнениями и страхом. И смертью.

Она успокаивается, когда человек затихает на полу, перестав мучительно дергать руками. Это приносит ей больше наслаждения, чем оргазм.

Драко

 

 

Первое, что бросается в глаза — портреты. Десятки портретов. И большой, украшенный скульптурами с гербами всех факультетов камин. Потом в поле зрения попадает точеная фигура Снейпа, который стоит вполоборота к нему, опираясь спиной о большой книжный шкаф.

— Держись подальше от Уизли, Драко.

Он пытается оправдаться, но оправдываться глупо и трусливо. И слова не идут на язык. Им тяжело взбираться, как человеку тяжело карабкаться на ледяную гору.

— Уизли опасна для тебя. Она ворвалась в мой кабинет так, словно в нее вселилась Беллатриса. Понятно, почему она нравится Поттеру. Непонятно, чем ее общество привлекает тебя.

— Меня не привлекает ее общество.

— Ну да, извини, — Северус отталкивается от шкафа и вынимает из кармана окровавленный платок с неуклюжим «У». — Оставишь на память?

— Отдай! — Драко пытается приподняться, но в глазах незамедлительно появляются разноцветные пятна. — Какого дьявола Алекто дважды пыталась меня убить? И почему не убила?

Северус наводит палочку на платок и, пробормотав заклинание, очищает платок от крови.

— Ты слишком громко кричал, — невозмутимо заявляет он, бросая платок на бледные руки Драко. — Ей не нужны свидетели или улики. Беллатрису она пока что боится сильнее, чем хочет убивать.

Драко снова пытается сесть на кожаном диване. Перед глазами плывет.

— Моей тетке на меня плевать. Она недавно приходила ко мне. Чтобы напомнить, что я Блэк. Но ей важна моя кровь и ее имя, а не я.

— Сомневаюсь. Она, разумеется, настоящая сука, но кровные узы для нее немало значат. Лорд остался недоволен неудачной попыткой Амикуса поймать сообщников Поттера, поэтому он заставил твоего отца наказать Амикуса. Так что Алекто решила попросту отыграться на тебе.

— Северус, это когда-нибудь закончится? Я устал. Я боюсь каждого шороха, мне снятся кошмары про реки крови, я не хочу ни за кого сражаться.

Снейп медленно садится в большое кожаное кресло и задумчиво смотрит на огонь, пляшущий в камине. Драко кажется, что только с ним Снейп — настоящий. Живой. Не ворон, каким его привыкли видеть другие.

— Нельзя быть на нейтральной стороне, Драко. Так скорее умрешь.

— Вот и Уизли так сказала.

Снейп на мгновение закрывает глаза, и маленькие морщинки вокруг его глаз разглаживаются. Драко вдруг понимает, как ему одиноко в этом кабинете, полном мертвых людей, каждую минуту глядящих из позолоченных рам. Мысль о том, что портрет Дамблдора — здесь, здесь! — колоколом ударяет в сердце.

— Любишь ты осложнять себе жизнь, — наконец произносит Северус, не открывая глаз. — Какого Мерлина ты связался с Уизли? Она же предательница крови. Она — все на этом свете, что ты так презираешь.

— Приоритеты меняются.

— Ты завел опасную игру, Драко. — Северус приоткрывает глаза. Они черны, как ночь без звезд. — Уизли, нейтральная сторона. Сейчас не время для этого. Может, обратишь внимание на Паркинсон? Она ужом вьется возле тебя.

— Она чудовище.

Северус то ли усмехается, то ли улыбается — не разобрать. Есть два Северуса: тот, что сидит сейчас перед ним, и тот, который убивает и пытает ради Лорда. Драко предпочитает забывать о существовании последнего.

— Ты не знаешь, что происходит у Ордена Феникса?

Драко резко садится. Маленькие разноцветные пятна кружатся перед глазами, застилая ряд портретов.

— Мы не разговариваем об этом, — резко выдыхает он. — И если ты хочешь, чтобы я…

— Я ничего не хочу, — Северус проводит рукой по лицу. Драко вдруг понимает, что Снейп еще не достаточно стар, чтобы проводить свою жизнь вот так. Почему он один? Да, он ненавидит многих. Да, он язвителен и иногда даже противен. Но даже у Беллатрисы есть муж… Тот странный человек, которому все равно.

— Я хочу домой, — Драко с трудом поднимается на ноги и рассматривает рыжее «У» на платке, зажатом в его руке. — Могу я увидеться с матерью?

— Нет. — Северус продолжает думать о чем-то, понятном только ему одному. — Лорд упустил Поттера в очередной раз, не стоит попадаться под горячую руку. Тебе лучше? Можешь вернуться в гостиную.

— Я хотел спросить… — голос у него едва заметно дрожит, но не обрывается. — Маховики времени еще существуют? МакГонагалл задала небольшой реферат на эту тему.

— Маховики проходят на третьем курсе.

— Она решила повторить несколько самых сложных тем перед сдачей ЖАБА, — Драко врет настолько естественно, что почти верит себе сам. — Я думал, все маховики пропали после битвы в отделе Тайн.

— Думаю, тебе следует спросить об этом саму МакГонагалл, — Снейп тяжело вздыхает и вытягивает руки вдоль ручек кресла. — Скорее всего, маховики все еще существуют. Только добраться до них сейчас тяжелее, чем раньше.

Драко поворачивается к нему спиной и поправляет съехавший на бок галстук. Существуют!

— Я и не собираюсь до них добираться. Просто хотел уточнить, стоит ли писать «утеряно навсегда». Спасибо, Северус. Я спрошу у профессора. Почему ты всегда один?

Снейп не отвечает, и Драко приходится уйти ни с чем. Он просто не знает, что Северус не одинок — у него есть его воспоминания.

Джинни

 

 

Она с размаху падает на пол и ударяется локтем. Локти у нее острые, с выступающей косточкой, которая так и норовит удариться обо что-нибудь. Боль пронзает руку и ударяет в голову. Новички — с Гриффиндора и Когтеврана — смотрят на нее снисходительно. Джинни даже не знает их имен. И знать не желает.

— Что с тобой? — Корнер садится напротив нее на корточки. — Ты опять не с нами.

— Я здесь, — протестующе произносит она и сжимает палочку. — Давай еще раз?

Корнер протягивает ей руку, но Джинни поднимается сама, держась за стену. В Выручай-комнате тепло и уютно. И эта теплота мешает ей сосредоточиться на заклинаниях, гонит мысли в голову, как ветер гонит сухие листья.

Ей не хочется больше тренироваться. Она может делать что угодно: досаждать Кэрроу, дразнить Снейпа, таскать еду с кухни, рисовать на стенах, но быть членом ОД она больше не может. Ее выбор сделан, и он сделан не в пользу Гарри. Никто этого не знает, но осознание своих поступков не позволяет ей с чистой совестью быть частью Отряда. Не позволяет, и все.

— Сконцентрируйся! — кричит Майкл, поднимая палочку. От него пахнет потом, и от пота же блестит его лицо.

— Не могу, — Джинни раздраженно запихивает палочку обратно в карман и уходит вглубь комнаты. — Давайте без меня!

Она садится на потертый вельветовый диван в тонах Гриффиндора и устало откидывается на спинку. Так бы сидеть вечно. И спать. Проснуться — а за окном весна. И война кончилась.

— Что случилось? — Демельза садится рядом и кладет палочку на столик перед собой. — Выжата, как лимон?

Джинни не отвечает. Она не выжата, нет. Она общипана, как курица перед отправкой в суп. Ладонь едва зажила, а новые попытки трансфигурироваться в птицу оставили на плече белый пушок. Он не проходит уже второй день, и Джинни всерьез думает, что он останется навечно.

— Ты меня слышишь?

Демельза хорошая. Она всегда рядом в нужную минуту: и на поле, и на уроках, и на встречах Отряда. Не то что Гарри.

— Прости, ничего не соображаю, а с зельеварением так и не разобралась, — Джинни усердно трет глаза, пытаясь не заснуть на мягком диване, который пахнет домом.

— Мы заканчиваем тренировку, уже десять, — уставший Невилл неосознанным движением приглаживает волосы. — Идешь, Джинни?

Она отрицательно качает головой, и это качание трудно остановить. Голова мотается из стороны в сторону, как елочная игрушка.

— Жду тебя в гостиной, — Демельза поднимается на ноги. — Мы как раз собирались вместе доучить зелья, помнишь?

— Помню, — машинально отвечает Джинни, уставившись куда-то в стену.

Когда все уходят, она обхватывает голову руками и лихорадочно пытается придумать, как сказать им, что она больше не придет. Она говорила, что ОД — лучшее, что можно придумать сейчас. И ошиблась. Для нее встречи Отряда были худшим кошмаром. Видеть все эти лица, вспоминать Гарри, вспоминать те дни, которые уже не вернуть…

Из-за двери раздается шум и нарастает с каждым мгновением. Кто-то кричит, но что и кто — не разобрать. Джинни зло выдыхает и неохотно поднимается с дивана. Интересно, как там Драко? И что он сейчас делает? И когда они увидятся снова?

В дверном проеме она видит спины друзей, образующие полукруг. И чью-то окровавленную рубашку, белым снегом мелькающую сквозь ряды.

— Шпионишь, крыса? Даже палочку на тебя поднимать противно! — Симус делает шаг вперед, слышится звук удара, и кто-то падает на пол, не издавая даже стона.

— Что здесь происходит? — Джинни расталкивает толпу и оказывается напротив Драко, лежащего на полу с разбитой губой и синяком на щеке. Вот и увиделись.

При виде ее он медленно поднимается на ноги и стирает кровь рукавом.

— Он шпионил за нами! — повторяет Невилл и морщится. — Я увидел его рожу за статуей. Уже торопился донести Кэрроу, да, слизняк?

И он тоже протягивает кулак к Драко, но на его пути решительно встает Джинни. Она не думает о последствиях. Никогда.

— Какого черта вы делаете? — с бешено горящими глазами интересуется она.

Отряд таращится на нее в ответ, словно оглох.

— В смысле? — выдавливает Корнер, надеясь, что он ослышался.

— Мне не нужна твоя защита, Уизли! — шипит Драко, переводя больной взгляд с нее на Корнера.

— Заткнись! — огрызается она. — Вы вдесятером напали на одного человека! Это нечестно! И Гарри бы так никогда не поступил!

Гриффиндорцы и когтевранцы переглядываются. У кого-то на лицо проступает стыд. У большинства — досада.

— Хватит махать именем Гарри! — Полумна впервые трезвеет и сердито смотрит на Джинни. — Он здесь не при чем.

— Отлично! — Джинни повышает голос и встает рядом с Драко. — Давайте, забейте меня заодно с ним. Ну же!

Отряд продолжает таращиться на нее, как на дракона, сорвавшегося с цепи. В воздухе пахнет пылью и кровью.

— А ты! — Джинни поворачивается к Драко. — Какого черта ты не даешь сдачи?

Он смотрит на нее оторопело. Потом криво улыбается кровавыми губами.

— Я?

Отряд дружно смеется, наблюдая за его лицом.

— Ничего смешного! — кричит Джинни и сжимает руки в кулаки. — Знаете что, я больше не буду ходить на встречи. А то еще превращусь в диких зверей вроде вас. Вы не знаете, что Малфой прикрыл меня от бладжера…

— Не надо, Уизли…

Она машет на него рукой, словно крылом.

— И я спасла его от Алекто. Мы квиты. Ты ведь это пришел сказать?

Драко вскидывает голову, как норовистая лошадь, но предпочитает молчать. Конечно, он пришел за другим. Они оба это знают.

— Какая разница, Джинни, — Невилл делает шаг к ней и пытается взять за руку. — Забыла, что это Малфой впустил в школу Пожирателей? Что он вечно завидовал Гарри? А теперь он знает про Отряд и кто в нем состоит…

— Отлично! Давайте убьем его, да? — Джинни не обращает на него внимания и проходит мимо толпы и тычет в каждого своим маленьким пальчиком. — Может, это будешь ты, Корнер? Или ты, Падма? Или ты, Дин? Ну же, что вы стоите? Раз — и нет человека!

— Ты, по-моему, перегрелась или замерзла, — осторожно произносит Симус, смотря на нее с ужасом. — Отойдешь — поговорим. Пошли, ребята. А ты, крыса, снова улизнул. Но однажды я тебя найду.

— Вдруг я решусь дать сдачи? — Драко приподнимает брови, и сердце Джинни с уханьем падает вниз. — Что делать будешь, Финниган?

— Может, это? — Симус выхватывает палочку. — Остолбеней!

Но Драко оказывается быстрее и мгновенно выставляет Щитовые чары. Кто-то из толпы неосознанно и одобрительно кивает.

— Забываешь, что у меня по заклинаниям и защите «превосходно», — Драко выпускает себя на волю под колючий взгляд Джинни. — А у тебя всегда «выше ожидаемого».

Заклинания мелькают быстро, как вспышки молнии, но достать Малфоя не получается. Невилл зло кусает губы, глядя на Драко. Они ни разу не видели его в сражении, и Джинни не видела. Но теперь ей кажется, что они с Гарри равны. И ей это нравится. Больше шансов выжить. Больше шансов… на что?

Симус летит вниз, на пол. Брюки порваны на коленях, а лицо покрыто ядовитой смесью боли и ярости.

— Чертов Пожиратель смерти! — плюет он в лицо Драко. — Долго тренировался на магглах? Пойду к Помфри. Ты идешь, Джинни?

И все взгляды обращаются к ней. Даже взгляд светло-серых глаз. Джинни в отчаянии закусывает губу. Она на мгновение становится Малфоем и не хочет быть ни на чьей стороне. Ей не хочется предавать Гарри еще больше, чем она уже это сделала. И ей не хочется предавать человека, который помог ей в самый черный час.

— Я узнаю, что он от меня хотел, и догоню, ладно? — осторожно спрашивает она, осознанно вступая в водоворот.

— Конечно, Джинни, — Демельза опережает уже открывшего рот Невилла. — Уверена, это ненадолго. Пойдемте, ребята. Полумна, прекрати искать мозгошмыгов по стенам. Никого там нет.

В галерее становится тихо, только иногда с нижних этажей доносится звук разговоров и громких шагов.

— Я неплох, да? — Глаза Драко светятся самодовольством. — Не хуже Поттера, да?

— Почему ты сразу не ответил ударом на удар? — недовольно интересуется она, подходя ближе к нему и рассматривая рассеченную губу.

Драко отводит взгляд и сразу теряется. В самом себе.

— Подумал, что тебя это разозлит. Что я нападаю на твоих друзей.

Джинни устало проводит рукой по лицу. Ей хочется прикоснуться к этим плечам, к этому лицу, полному одновременно радости и недовольства. Но она все еще не смеет.

— Время, когда ты прятался за отца или Гойла и не умел отвечать яростью на ярость, давно прошло. Если тебя ударили — ударь в ответ изо всей силы. Только так сейчас можно выжить. Как бы жестоко это ни звучало.

— Иногда ты меня пугаешь, — признается он, не сводя глаз с ее лица.

— Иногда я сама себя пугаю, — отзывается она. И на всякий случай делает шаг назад. Она боится того, что может случиться между ними. Здесь, в полутемной галерее. Она боится своих желаний. Боится только рядом с ним. Рядом с Гарри она никогда не боялась. — Что ты хотел, Драко?

— Увидеть тебя, — говорит он прямо, вздрагивая от звука своего имени, и по глазам видно, что хотел соврать. Шаг — ей навстречу. Джинни поднимает руку и проводит дрожащими пальцами по его щеке.

— Я хотел вернуть платок, — говорит он тихо.

— Потом вернешь, — шепотом говорит она. — Тогда мы увидимся еще раз.

— Мы не можем увидеться просто так?

— Я… не знаю, — эта мысль птицей бьется в ее висках. И отчаянно хочется ответить «да». Но сказать «да» — уступить своим желаниям. Шагнуть в бездну. Ногти больно вонзаются в раненую кожу ладони, и губы не удерживают вскрик.

На середине ладони выступает кровь. Джинни смотрит на нее с неприязнью. Лицо Драко слегка зеленеет, и она знает, почему. Его тошнит от запаха крови. Вот если бы внутри людей была вода, окрашенная красной гуашью…

И тут Драко ошибается. Он наклоняется к ней слишком явно. И в его глазах слишком явно читается желание поцеловать. И Джинни отступает. Его завораживающая решительность гильотиной падает между ними.

— Увидимся… когда-нибудь еще, — скороговоркой произносит она и исчезает в темноте галереи, убегая от себя, убегая от его губ, убегая от своего выбора.

Джинни

 

Уже ноябрь, а Малфой молчит. Ноябрьская молчаливость ранит сильнее колкого снега и завистливого ветра, у которого нет дома. Он врывается в приоткрытые окна, забирается под одежду, пытается вырвать волосы.

Малфой молчит и с каждым днем становится все серее. И видеть его лицо в редких встречах по дороге в Хогсмид Джинни еще более неприятно, чем видеть красные щеки рыбы-прилипалы. Какого черта нужно было связываться с Малфоем? Какого черта он молчит после всего, что случилось? Ей кажется, что его глаза пытаются что-то сказать ей, но не могут. У них нет рта. Но они пытаются жить собственной жизнью и словно молча кричат. Но что? Что он так боится ей рассказать? Она врывалась ради него к Снейпу. Она… Она не может больше врать себе: ей хочется оказаться рядом с Драко. И она твердо знает: если они встретятся еще раз, все изменится. Безвозвратно.

Гарри бы понравилось, что она пытается увидеть другого Малфоя. Гарри умеет жалеть. Искренне. В себе Джинни искренности не чувствует, и это ее пугает еще больше, чем неумение жалеть. Она может поделиться со всеми своими страхами, но хотела бы рассказать их только Малфою, потому что только он поймет. Или ей кажется, что только он.

Джинни переводит взгляд на слизеринский стол и сглатывает.

Драко. Она назвала его по имени, и все вдруг вокруг странно обрело очертания. Она разглядела глаза, губы, скулы, идеально причесанные светлые и наверняка ломкие волосы… Все вдруг стало явным. Настоящим. Осязаемым. И она сама — ощутила себя живущей. Не существующей.

Драко в своей привычной, ленивой манере ковыряет вилкой рисовый пудинг. Таких щедрот гриффиндорский стол не получает, обходясь сухими фруктами и надоевшим тыквенным соком. Каждый обещает себе, что как только выберется из школы, не выпьет ни капли этого чертового сока до конца жизни. Некоторые еще не знают, что конец — близок.

Джинни зачарованно продолжает смотреть на Малфоя, не отдавая себе отчет, что смотрит так уже несколько дней, с того вечера в раздевалке. Почему он помог ей? Почему она помогла ему? Зачем? Что он такое на самом деле? Что она такое? Почему она рисковала всем ради него? И почему все их поступки кажутся такими бесполезными?

Малфой резко встает со скамьи, оставляя вилку в разворошенном пудинге, и через минуту останавливается напротив гриффиндорского стола. Залитый тыквенным соком, усыпанный крошками лев на красно-желтой скатерти выглядит жалко. Опираясь обеими ладонями о край стола, Драко наклоняется к Джинни.

Он пахнет недоеденным пудингом и апельсинами в карамели. И желанием. И одновременно страхом.

Джинни теряется в запахах и просто смотрит на него, сдерживая рвущуюся на губы улыбку. Разве можно сейчас улыбаться?

— Не прекратишь пялиться на меня, рыжая, я тебе глаза вырву.

У Джинни внутри все опускается — не от осуществления его намерений, а от его внезапной ненависти. Или он просто злится на самого себя? Что не может перестать о ней думать. От этой мысли она слабо улыбается. Черт.

— Повтори, что ты сказал. — Симус уже тянет палочку из кармана. Да-да, все они поклялись защищать девушку Гарри. От Малфоя в том числе. И все они еще не знают, что девушка Гарри не уверена, любит ли она Гарри вообще. И любила ли когда-нибудь.

Джинни морщится. Она отлично умеет защищаться в одиночку, мужчины ей для этого не нужны. Врезать Малфою она может не хуже Гермионы.

— У меня имя есть, — зло выпаливает она в серое лицо. — Хочешь разобраться? Настоящие волшебники дерутся на дуэлях. Кажется, твои слова из поросших мхом времен?

Взгляд светло-серых глаз становится презрительным. Поддельно-презрительно. И снова пахнет карамелью.

— Женщин это не касается, — Джинни просто ненавидит этот ленивый тон. — С вами другой разговор.

Она насмешливо приподнимает брови. Ей хочется понять, зачем он ведет эту двойную игру. Еще неделю назад он вел себя иначе. Потому что они были наедине?

— Я повторяю, — запальчиво произносит она и невольно пунцово краснеет, — все может решить дуэль. Ты и я. Ночью.

Невилл рядом что-то протестующе бурчит. Джинни пропускает его слова мимо ушей и раздраженно приподнимает плечо. Она будет делать то, что захочет, и ей не нужна ничья опека.

— Ну? — настойчиво интересуется она, глядя на Драко вызывающе.

Светло-серые глаза чуть теплеют. Черт подери, да она вовсе не просит его о встрече!

— Исключено, рыжая. — Драко отчего-то страшно оставаться с ней наедине. — Да и не верю я, что ты рискнешь прийти без свиты в двадцать пять поклонников вашей парочки.

— Пошел к черту.

Светло-серые глаза становятся ледяными. Но этот холод — ненастоящий. Как и все то, что он пытается нарисовать невидимой кистью на своем лице. Наконец, Малфой выпрямляется, излюбленным презрительным взглядом мысленно превращает Джинни в горсть пепла и уходит из Большого зала. В разворошенном пудинге остается лежать измазанная в шоколаде вилка.

Джинни яростно ударяет кулаком по столу, разливая сок в горку холодного пюре. Она всегда складывает еду в горку, когда не хочет доедать. Так не стыдно.

Чертовы мужчины. Никогда не могут сказать прямо: давай встретимся. Ясно же, как день, что он ищет с ней встречи, но не может себе в этом признаться. Ходит и злится на весь белый свет. Невероятно сложно признать, что ты неравнодушен к предательнице крови. Еще и покупал ей перечных чертиков и спасал от Кэрроу. И вдыхал запах ее волос. И был рядом столько раз.

— Так и вижу, какой уродиной ты станешь без глаз, — тихо хихикает проходящая мимо рыба-прилипала.

Джинни секунду смотрит на вызывающе приоткрытые губы Паркинсон, на ее короткие, жесткие черные волосы, на ее большую грудь, словно рвущуюся вперед самой Паркинсон, на желтоватый цвет лица с размазанными сверху персиковыми румянами. Потом хладнокровно цедит слова сквозь зубы:

— Уж явно красивее твоей мерзкой натуры. Будь у тебя семья богаче, не пришлось бы раздвигать ноги перед Забини, правда?

Паркинсон становится бледнее волос Малфоя. Руки у нее дрожат так немилосердно, что Джинни должна сразу умереть от угрызений совести. Но Джинни плевать. Она — из огненных женщин, которые долго терпят, но больно жгутся, пожирая все в огне своего гнева.

Парвати с Лавандой переглядываются, и Джинни понимает, что из-за Малфоя становится не только резкой, но и жестокой.

Джинни — подросток, и в эту минуту ей кажется, что все друзья ее ненавидят, что Гарри предпочитает скитаться черт знает где, что родителям наплевать, что она в замке, полном Пожирателей смерти. Джинни — подросток, и она забывает, что сама делает каждый шаг. Каждый шаг — ее выбор.

Впечатывая шаги в холодные плиты замка, Джинни хочет оказаться в тысяче миль от этого проклятого места. От места, где она столько лет пыталась не любить Гарри и проиграла себе. Где была так счастлива. Где снова так одинока. Где человек, который хочет быть с ней, боится признаться в этом самому себе, так же, как и она боится признаться, что от чувства к Гарри, казавшегося таким глубоким, осталось только отчаяние. Привкус полыни. И календарь с Гарпиями.

— Стоять.

Волосатая рука Забини черной змеей преграждает ей путь. Глаза его, обычно добродушно-завидущие, смотрят серьезно и немного опасно.

— Что надо? — к драке Джинни готова всегда. Привычка детства. Даже если в ход придется пускать кулаки и колени. Особенно колени. У мужчин есть свои уязвимые места.

— Извинись перед Пэнси и можешь жить дальше.

— Еще чего. — Джинни вызывающе вскидывает голову. Она дочь Молли Уизли. И никто не посмеет заставлять ее извиняться перед рыбой-прилипалой. — Так что давай сразу угрозы. Что-нибудь вроде «я засуну свою черную палочку в тебя по самые яйца» не пройдет. Кишка тонка со мной справиться.

Вторая волосатая рука зажимает ее в ловушке между Забини и стеной. Джинни сжимает кулаки. Карие глаза ее горят таким огнем, что Забини морщится.

— А как насчет просто хорошенько врезать тебе по личику и навсегда оставить уродиной?

Он не шутит, и они оба это знают. Разве рыба-прилипала может остаться неотмщенной?

Джинни делает рывок вперед, но Забини внезапно оказывается быстрее и с размаху ударяет ее по щеке. Кровь горячей и противной струйкой течет по губе.

— Проблемы? — из-за спины Забини возникает Драко со стопкой книг в руках.

— Мимо вали, слизняк. — Забини не отрывает глаз от Джинни. Она никогда не сдастся. Никогда. И он, зная это, ждет ответный удар.

Грохот падающих книг заставляет Джинни сжать кулаки сильнее. Не хватало еще, чтобы Драко за нее заступался. Не сейчас. Не здесь.

— Только трусы сражаются с женщинами. — В глазах Малфоя пляшут недобрые огоньки. Джинни почти забывает, что у нее разбито лицо. Такое выражение лица Малфоя пропустить невозможно. Обычно оно или хмурится, или блистает превосходством.

— Воняй своим дешевым пафосом в другом месте. — Забини плевать на однокурсника. Сдалась ему эта Паркинсон. Она же страшная.

— Скажи, что я неправа. — Джинни складывает руки на груди, выжидая, пока Забини отвлечется хотя бы на мгновение. С реакцией у нее все в порядке: по снитчу за матч.

От Забини пахнет дорогим одеколоном, дорогой одеждой и хорошей едой. Он-то на чьей стороне? Наверняка на своей собственной. Только его собственная сторона совсем не такая, как у Драко. Сытая. И безмятежная. Странно, что его денежки еще не прибрал Волан-де-Морт. А если не прибрал, значит, Забини не так прост.

— Скажи, кто дал тебе право ее судить? — он повышает голос. Умный вопрос. — Кто дал тебе право, рыжая девка, которая строит из себя крутого парня? Ты что, особенная? Или скажешь, что под кофтой у тебя нет сисек?

— А кто дал ей право судить меня? — срывается на крик Джинни. — Кто дал ей право шесть лет подряд издеваться над моей семьей? Что, не защитишь — не получишь ближайший месяц?

Драко успевает вклиниться между ними раньше, чем Забини превратит лицо Джинни в кровавое месиво.

— Отпусти, — Джинни шипит и дергает ногами, пытаясь освободиться от бледных, но сильных рук, обхвативших ее талию. — Я ему врежу так, что…

Рука Забини мелькает в дюйме от ее лица. Драко, бессвязно матерясь, оттаскивает ее в сторону и с силой отталкивает. Джинни с размаху врезается в стену и оседает на пол.

— Убирайся к чертовой матери, — палочка Малфоя не дрожит, направленная на широкую грудь Забини. — Или я позову директора.

Забини презрительно смотрит на него несколько секунд, его ноздри раздуваются, большие губы подрагивают.

— Чтоб ты своим дерьмом подавился, слизняк, — он смачно плюет Малфою под ноги, и, развернувшись, уходит большими африканскими шагами.

Джинни не видит, с каким изумлением Малфой смотрит на свою все еще протянутую вперед палочку. Зажатую в руке. Потом убирает палочку в карман мантии и медленно вытирает лицо холодными ладонями.

— Пошли.

Джинни отрицательно качает головой, смахивая тыльной стороной ладони бегущую из носа кровь. Ужасный запах, она его терпеть не может. Малфой зло морщится, берет ее за обе руки, пачкаясь в крови, и резко поднимает.

— Пошли, я сказал.

Туалет плаксы Миртл оказывается в нескольких шагах. Миртл не показывается; видимо, продолжает распускать сплетни про Кровавого Барона и Серую даму. Кажется, они то ли влюбились друг в друга, то ли поцеловались. Джинни сердито встряхивает головой. Как могут привидения целоваться?

Малфой вталкивает ее в туалет и заклинанием запирает дверь. Конечно, ведь так много желающих прийти в этот протухший, полный соплей туалет….

И она вдруг понимает: та встреча, которой она так боялась, произошла. И назад пути нет. Сейчас случится что-то, что изменит ее жизнь навсегда.

И она хотела этого.

— Когда ты прекратишь ввязываться в неприятности?

— Чего? — Джинни распахивает глаза и таращится на Драко. — Чего?

— Хватит повторять за Поттером и играть в мальчишку, ты девушка, черт тебя подери! Красивая девушка, так останься ей, хватит ввязываться в проблемы, которые не можешь решить! — Он зол не на шутку. И опять эти его огоньки в глазах. Как блики солнца в холодной воде.— Думаешь, мне доставляет удовольствие вытаскивать тебя из всех передряг?

Джинни стискивает кулаки еще яростнее, чем в драке с Забини. Кажется, это она вытащила его из той истории у Выручай-комнаты.

— Ты!.. Ты!... — От его наглости у нее перехватывает дыхание. — Тебе кто вообще разрешил меня вытаскивать из передряг? Это мои передряги, понятно тебе? Никто не просил тебя вмешиваться, ни тогда, на башне, ни сейчас!

— Серьезно? — Драко апатично приподнимает бровь. — И где бы ты сейчас была, рыжая?

— У меня имя есть! — Джинни кричит с такой силой, что замок, кажется, вздрагивает. И Драко вместе с ним.

Она налетает на него с кулаками, пихает всем телом, молотит по груди, слезы брызжут из зажмуренных ореховых глаз.

— Ненормальная! — он безуспешно пытается поймать ее руки, отступая к стене. На мокром полу отражается ее мечущаяся фигурка. Словно дикий лебедь бьет крыльями, вырываясь из западни.

— А кто меня такой сделал? — Джинни на мгновение замирает и вытаскивает изо рта рыжую прядь. — Не ты? Не эта чертова война, где каждый день я жду? Не этот чертов замок, где постоянно мучают невинных людей? Ну?

И почему-то ее безумие дает ему силу. И словно видя себя со стороны, он вдруг кладет руки на ее дергающиеся плечи.

— Джинни. Хватит.

Становится так тихо, что капли воды из протекающего крана режут слух.

— Ты сильнее меня.

— Что ты сказал, какая я?

— Ты справишься.

— Какая я? — она замирает в его объятиях. — Ну?

— Красивая, черт тебя подери. Ты горишь изнутри. — Малфой опирается спиной о стену и закрывает глаза, как человек, который только что получил самое желанное. — Какого черта ты полезла к Снейпу? И какого черта ты потом не пришла? Из-за этого мне пришлось рисковать всем у Выручай-комнаты.

Джинни отстраняется от него, шатаясь, доходит до разбитой раковины и умывает лицо ледяной водой.

Перед ней висит зеркало, но Джинни страшно взглянуть на себя. Безумие все, что происходит с ними. Давно безумие. Или колдовство. Определенно колдовство.

— Я не могла к тебе прийти, — тихо произносит она. — У твоих дверей все время караулила Паркинсон.

Малфой приоткрывает глаза и внимательно вглядывается в ее веснушчатое лицо.

— Забини больше не полезет.

— Считаешь, я не должна была идти к Снейпу?

— Никто еще ради меня так не врывался в кабинет директора, особенно если он Пожиратель смерти, — Драко совершенно искренне улыбается. — Снейп сказал, что ты собиралась крушить все подряд.

— Врет, — Джинни отворачивается. Перепады его настроения сводят с ума. Ей не хочется уходить.

— Держи, — Драко возвращает ей носовой платок с неуклюжим рыжим «У».

— И почему Алекто так поступила с тобой? — Она осторожно вытирает грубой тканью все еще кровоточащий нос, не глядя на Драко. Пахнет сыростью, кровью и колдовством, что так отчаянно связывает их.

— Лорд наказал Амикуса за какую-то оплошность, и она решила отыграться на мне, — устало произносит он, не отрывая глаз от Джинни. — Ты знала?

— Знала что? — Джинни смотрит на кровавые пятна, расплывающиеся на ткани.

— Что та встреча в совятне так перевернет всю эту чертову жизнь?

Джинни отрицательно качает головой, потом вспоминает о носе и замирает. Конечно, тогда она не могла представить, что судьба будет каждый раз сталкивать ее с Малфоем. Это странно, безумно и… почему-то правильно. Сколькие из нас принимают решения безумные на первый взгляд, но правильность которых мы чувствуем лишь где-то глубоко внутри. Это поступок благоразумного человека. Когда благоразумный человек ранен, он не говорит врачу: «Залечите мне рану», а говорит, напротив: «Углубьте и расширьте рану, чтобы можно было вынуть осколок и спасти меня». Джинни не хочет спасаться. Она не хочет избавляться от Драко в своем сердце. И не знает, почему.

— Я не жалею, — произносит она и спокойно смотрит в его блестящие глаза.

— Я тоже, — он делает шаг ей навстречу, но Джинни вдруг протягивает вперед мокрую ладонь в запрещающем жесте.

— Мне пора, — тихо произносит она, извиняясь. Ей хочется сбежать, остаться наедине, перестать смотреть в эти светло-серые глаза.

— Мы еще увидимся? — осторожно спрашивает он, и на бледном лице выступает маска отчаяния и надежды.

Джинни хмурится, и веснушки на ее лице сжимаются.

— Встретимся здесь же, в пятницу, в одиннадцать вечера.

Белый лебедь бьется в силках. Но не хочет выбираться из них. Он хочет достаться охотнику. Или принцу.

— Я могу опоздать, — на его лице появляется привычное ленивое выражение. Только глаза предательски блестят. — Дождись. Дождешься? Уизли… нет. Черт! Я должен тебе сказать. Я не хотел тебя втягивать, потом передумывал сотни тысяч раз, но я…

Джинни смотрит в эти нестерпимо блестящие глаза, на эти светлые волосы, на бесцветные губы.

— Я хочу изменить прошлое. Я хочу убить Лорда. — Он вдруг начинает говорить быстро, уставившись в пол. — Я не могу сделать это один. Мне нужна твоя помощь, Уизли… Джинни. Но это настолько опасно, что я не могу тебя просить. Только если ты сама…

— Я согласна, — выпаливает она, не раздумывая. И вдруг бледнеет. — Ты поэтому… поэтому попросил встретиться в пятницу? Только поэтому?

— Нет. — Он быстро переводит взгляд на ее лицо. — Клянусь, не поэтому.

Она неуверенно кивает, вдруг делает шаг к нему навстречу, замирает и выбегает из комнаты.

Малфой медленно сползает по стене на влажный пол и закрывает глаза. Белый лебедь — в его руках. Колдовство.

Джинни

 

Она лежит на кровати с широко распахнутыми глазами, закинув руки за голову. Рядом мерно сопит Парвати, и Джинни ей немножко завидует. Парвати не нужно объяснять самой себе, почему она согласилась встретиться с Малфоем и еще вляпалась в план изменить прошлое.

Она переворачивается на бок и подкладывает затекшую руку под ухо. Этот план провален с самого начала. Откуда взять маховик? Разве они не были уничтожены в той битве в Отделе Тайн, куда она помчалась без оглядки, лишь бы быть с Гарри? И даже если они попадут в прошлое — что, если все пойдет не так и их убьют? И… если их план удастся, они никогда больше не встретятся. Даже ночью. Джинни неприятно об этом думать.

Она вспоминает бледное лицо Драко и его странно блестящие глаза. Клянусь, не поэтому. Значит, она ему нравится? Как все запутанно…

Интересно, что делает сейчас Гарри?

Она не знает, что Гарри сейчас скрывается в палатке с Роном и Гермионой на вересковой пустоши, трясясь от пронизывающего ветра и на всякий случай натягивая поверх двух свитеров третий. Она не знает, что он думает о ней, хотя старается не думать. И не может.

Она засыпает, и в тяжелом, глубоком сне ей видится высокий юноша с золотой короной на голове, каких обычно рисуют на старинных гравюрах. Только вот глаза его — зеленые или серые? Не разглядеть. Он стоит к ней спиной.

Юноша исчезает в темноте, и посреди мрака раздается дьявольский хохот.

Колдовство.

…Утром она просыпается внезапно, как от толчка, и быстро одевается. Первое занятие — у МакГонагалл, поэтому придется поторопиться. Зевая, Джинни натягивает блузку, с трудом завязывает ботинки и закидывает на плечо тяжелую сумку. И улыбается.

— Сегодня какой-то праздник? — Демельза намазывает яблочный джем на кусок подгоревшего тоста.

Джинни вопросительно приподнимает брови, энергично запихивая в рот четвертинку яблока.

— Ты какая-то счастливая сегодня.

— Просто выспалась. — Она украдкой бросает взгляд на слизеринский стол. Драко невозмутимо поглощает овсянку, изящно помещая ложку то в жерло рта, то в горячую жижу каши.

Демельза недоверчиво дергает плечом, но отстает. Она не любит трансфигурацию, поэтому утро у нее недоброе. Сидящий рядом Невилл откровенно дремлет над застывшей кашей как попугай над полной миской пшена. Джинни приходится ткнуть его в бок несколько раз, чтобы разбудить.

— Когда следующая встреча Отряда?

— В субботу вечером. Ты придешь?

Джинни вдыхает яблочный аромат джема.

— Может быть. Наверное. Или нет. Я не решила, — рвано отвечает она и отворачивается от Невилла.

В субботу. Слава Мерлину, не в пятницу. Признаваться тяжело, но их с Драко план важнее встреч Отряда. Потому что если все получится, встречи Отряда будут не нужны.

Их с Драко план.

Звучит ужасно.

И на вкус — горечь.

На трансфигурации Драко садится не сзади, а рядом с ней, через проход. Между ними — расстояние вытянутой руки, и по спине Джинни бегут мурашки, словно тысяча многоножек.

Они не смотрят друг на друга. И это тяжело — не смотреть.

МакГонагалл кладет тяжелую папку с пергаментами на стол и открывает журнал. Посещаемость ее занятий такая же высокая, как и занятий Кэрроу. Попробуй, прогуляй.

Боковым зрением Джинни видит, как Драко поднимает руку. Она мгновенно понимает, что он хочет спросить. И мурашки-многоножки ускоряют бег.

— Я слушаю, мистер Малфой.

Драко ей неприятен, и Джинни видит это сразу в характерной, макгонагалловской складке в уголке рта.

— Я бы хотел узнать: все ли маховики времени были уничтожены в Отделе Тайн? Я пишу курсовую работу по истории магии, но в учебнике об этом еще ничего не написано. И профессор Бинс ничего не знает.

— К сожалению, да. — Сухие губы отвечают сухо.

— Получается, вернуться в прошлое теперь невозможно? — голос у него такой ровный, что Джинни становится страшно.

— С помощью маховика — нет. Но возможно, если использовать заклинание времени, — МакГонагалл окидывает класс взглядом, сверяясь с журналом. — А где мистер Крэбб?

— Вы не могли бы рассказать подробнее, профессор? — Драко облизывает губы, и от его привычного мрачно-ленивого вида не остается и следа.

— Заклинание нужно прочитать над довольно сложным по составу зельем и бросить последний ингредиент. Подойдете после пары, я объясню детально, Малфой.

Джинни сглатывает: такое зелье и такое заклинание не могут быть простыми. Сварить оборотное — то стоит больших усилий и терпения, которого у нее и так мало. А уж что будет в числе ингредиентов зелья времени — и представить нелегко. И где они будут его варить? В туалете у Миртл? Совсем как Гарри…

Гарри. Гарри. Гарри. Везде — Гарри. И это сводит ее с ума.

— Открой страницу двенадцать, — Невилл мягко трогает ее за острое плечо. — Ты где витаешь?

Джинни пытается вчитаться в задание учебника, машинально катая палочку между ладонями, но буквы плывут перед глазами. Чтобы трансфигурировать перо в устрицу, произнесите…Интересно, как МакГонагалл стала анимагом? И можно ли теперь, когда пушок прошел, а кожа на руке зажила, пробовать снова стать лебедем? Все ее ночные тренировки в гостиной, когда все спят, закончились очередными ранами. Зато на плечах на несколько секунд появились настоящие перья.

— Уизли, вы будете работать?

— Извините, профессор.

После пары она собирается настолько медленно, что все черепахи этого мира давно уползли в закат. Когда декан начинает перечислять необходимые ингредиенты, она специально роняет перо.

— Утренняя роса, три капли крови добровольца, кровь саламандры, три плода смоквы, пучок златоглазок, настойка полыни, настойка крапивы, яд акромантула и прядь волос кельпи. Перед тем, как добавить волосы кельпи, нужно прочесть заклинание. Я вам его напишу.

Она не видит его лица, но чувствует (чувствует!), как обрушиваются вниз его плечи. Волосы кельпи! Кровь саламандры! Яд акромантула! Где они все это возьмут? Обжигающие слезы разочарования мгновенно наворачиваются на глаза. С другой стороны — а что она хотела? Чтобы зелье времени было легким, вроде рябинового настоя?

— Благодарю, профессор. Что таращишься, рыжая? — он проходит мимо нее с таким видом, словно только что выиграл матч по квиддичу.

Провожая Драко взглядом, Джинни ловит себя на мысли, что он красив, только она этого никогда не замечала.

Колдовство.

Драко

 

— У вас скоро какая-то контрольная по зельям? — ее овальное лицо выныривает из темноты, синие глаза смотрят насмешливо и в то же время приветливо.

Драко небрежно отодвигает рукой кучу старых фолиантов, которые он брал без разбора, только бы в них говорилось о нужных ему ингредиентах.

— А, Белоснежка. — Он так же небрежно смотрит в ее лицо и на нежные руки с изящными пальцами. И вечно путает белоснежек и русалочек. Странно, но Уизли не вызывает в нем нежности. Шторм, злость, бешенство, отчаяние, взрыв — да. Но только не нежность.

Астория чуть слышно смеется и садится рядом с ним.

— Что, места закончились? — осведомляется он, вытаскивая тяжелую книгу из середины стопки.

— Я просто хотела сказать, — она понижает голос и на мгновение прикрывает глаза. Потом решительно их распахивает, как распахивают окна весной. — Я знаю о вас с Уизли.

— Что?

— Еще тогда, в октябре. Я видела вас в галерее за статуей. Я никому не скажу, Драко.

Его глаза темнеют, как летнее небо перед грозой. Какое ей дело, с кем он встречается?

— Это все, что тебе нужно?

Ее коралловые губы вздрагивают.

— Пожалуй, все. Только одно: она тебя сожжет, Драко. Сожжет и не заметит. Она настоящий огонь. Она настоящая саламандра.

Он сощуривает глаза до узких щелочек Волан-де-Морта. И знает: Гринграсс права, черт ее подери.

— Она — лебедь.

Астория мягко улыбается, но в глазах у нее застыл лед. Черничный лед.

— С неопалимыми крыльями, ну конечно. Разумеется, это не мое дело, Драко.

— Не твое. Знаешь, как добыть яд акромантула?

— Знаю.

Он приподнимает брови и придвигает чернильницу ближе к пергаменту.

— Поймать акромантула и взять у него яд. — И она тихо смеется.

— Смешно, Гринграсс! — Драко ядовито улыбается и поворачивается к ней боком.

Она аккуратно приподнимает пергамент и нахмуривается.

— Зелье времени. Ты собираешься варить зелье времени? Драко, что вы затеяли с Уизли?

— Ничего, — огрызается он, не поднимая на нее глаз. — Откуда ты вообще взялась? Не пора заняться своими делами?

— Я здесь шестой год учусь, Малфой, просто ты не замечал. — Астория выхватывает пергамент с ингредиентами и пробегает его глазами. — Волосы кельпи? Кровь саламандры? Можно уколоть Уизли и отрезать у нее пару прядей… Шучу! Послушай, Драко, вы погибнете еще до того, как соберете ингредиенты. Кельпи и саламандры очень опасны, я молчу про акромантулов. Ты только поэтому с ней встречаешься? Из-за зелья?

— Не твое дело.

— Ясно. Не только поэтому. — Он не видит, как быстро она отводит взгляд. — Догадался, что такое «кровь добровольца»?

— Нет.

— Я слышала об этом на какой-то лекции. Это только теория, Драко,но… Добровольцем должен выступить человек, которые любит тебя и готов пожертвовать собой ради твоего успеха. К добровольцам не относятся родители, друзья и те, кто варит зелье.

— Я надеюсь, что это только теория, Гринграсс. Меня никто не любит, кроме матери.

— Паркинсон?

— Я думаю, она больше любит мои деньги. Но попробовать стоит. Других вариантов нет.

Астория быстро поднимается из-за стола и вешает на плечо тяжелую сумку.

— Что, разносишь корм лесным зверюшкам? Мальсиберу там или Эйвери?

— Да ну тебя, — и ее худая фигурка исчезает среди леса стеллажей. Драко медленно придвигает к себе стопку книг, пытаясь понять, откуда стоит начать. Волосы кельпи достать не так сложно, если накинуть ей на голову уздечку и наложить заклинание подчинения. Да, но где найти уздечку? На акромантула придется охотиться в Запретном лесу и, наверное, не стоит пока что говорить об этом Уизли…

Драко закрывает лицо руками. Женщины! От них голова у него идет кругом. Если Гринграсс знала о них целый месяц, почему говорит об этом прямо сейчас? Любит ли его Паркинсон по-настоящему, или ей нравится его счет в Гринготтсе? И Уизли…

Он не успевает решить, кто она — лебедь или саламандра, потому что запястье прожигает невозможная боль. Убивает, убивает — Волан-де-Морт снова убивает. Пытает, изощренно, долго, мучительно… Драко отчаянно трясет головой и пытается мысленно вырвать из головы крики, угрозы, и чей-то страшный дьявольский хохот. Следующий крик сбрасывает его на пол.

— Что ты знаешь о Поттере? Где он находится? С кем?

Почему он слышит эти голоса? Метка всегда жжет, но никто не слышал голоса жертв.

Безуспешно зажимая уши руками, Драко не знает, что он — истинный владелец Бузинной палочки. Он, хвастливый подросток, вечно стремящийся быть впереди Поттера. Он не догадывается, что палочка взывает к нему, прося освободить ее из темницы и взять в свои руки. Свет или тьма — выбор владельца. Бузинная палочка — это сила. И Драко так мало знает о самом себе, что даже не подозревает, какой внутренней силой он наделен.

Шатаясь, он поднимается на ноги и бредет к кабинету Северуса, не видя ничего от боли, застилающей глаза. Встречающиеся по дороге люди кажутся ему призраками с искаженными ртами и вздыбленными волосами.

В кабинете Северуса пусто, и только на каминной полке ослепительным синим светом полыхает портал. Конечно, Северус не мог остаться в замке, если Лорд призывает к себе.

Не раздумывая, Драко прикасается к порталу. Резкий рывок — он облизывает сухие губы — и почти падает на знакомый дубовый паркет. Он не должен быть здесь. Крики в голове и крики из гостиной сливаются в единую круговерть.

— Какого черта он здесь делает? — Эйвери тычет в его сторону заскорузлым пальцем.

Все оборачиваются посмотреть на него, но Драко только в упор смотрит на окровавленное тело, лежащее в углу комнаты.

— Я слышал голоса пыток, каждое слово, — тихо произносит он, продолжая рассматривать закатившиеся глаза жертвы и огромные кровоподтеки.

— Повтори еще раз, — Лорд делает шаг ему навстречу, но со своего места мгновенно вырастает Северус.

— Ему приснилось, господин. Он недавно упал с метлы на матче и с тех пор видит какие-то кошмары.

Краем глаз Драко видит, как бледнеет мать. Ему ее не жалко. Пусть упивается своим несчастьем, ей ведь наплевать на него! Рудольфуса среди этих людей нет. Его уже убили или он все же отстоял свое право наплевать на Лорда? Беллатриса смотрит на него с нескрываемым интересом и каплей восхищения. Какого черта ей надо?

— Нам некогда возиться с мальчишками, Северус. Импедимента! — заклинание сбивает Драко с ног и откидывает к дальней стене. Нарцисса тихо вскрикивает, но не двигается с места. Люциус упорно смотрит на полированную поверхность стола, покрытую тонкой паутиной крови. Дверь в гостиную захлопывается.

Драко не помнит, как оказывается в комнате у Рудольфуса и Беллатрисы. Черно-красные занавески, кроваво-красное покрывало на кровати и такого же цвета балдахин над кроватью — вопреки всем ожиданиям зеленого. Беллатриса не любит цвет жизни. Она любит чистый цвет крови.

— Что на этот раз, парень? — речь у Рудольфуса странным образом не изящна. — Вид, как будто с того света вернулся.

— Я слышу голоса жертв, когда Лорд их пытает. И его голос я тоже слышу.

— И ты не придумал ничего лучше, как заявиться сюда и сообщить ему об этом? — Рудольфус наливает себе виски. — Жить надоело?

— Эти голоса меня ослепили и вывернули наизнанку, — Драко проводит рукой по лицу.

— Может быть, выпьешь?

— Нет. Я не хочу становиться вами. И подыхать в старой пыльной комнате с нелюбимой женой, в вечном страхе, что меня убьют.

Дядя невозмутимо опрокидывает стакан в бездонное горло.

— Насчет последнего: я никого не боюсь, включая твою безумную тетку. Будь она проклята.

— Если бы у вас была возможность вернуться в прошлое и все изменить, вы бы изменили?

— Это все романтические бредни. Ты не можешь вернуться сам в себя, а без этого изменения бессмысленны. Кроме того, маховики времени разбиты. Вернуться в прошлое можно только с помощью зелья времени, но варить его сложно, собирать ингредиенты — абсолютное самоубийство, и потом, нужна кровь добровольца. Мало кто захочет жертвовать собой ради тебя, сейчас все крепко держатся за свои шкуры. Отчаянные времена.

Голоса в голове затихают. Значит, жертва не выдержала и умерла, кем бы она ни была. Драко сжимает руку в кулак.

— Значит, это правда. Про добровольца.

Рудольфус отодвигает бутылку и с интересом смотрит на племянника.

— Ты варишь зелье?

— Еще нет.

— Собираешься изменить прошлое? Свое или чужое?

— Собираюсь избавить мир от Волан-де-Морта. — Драко не боится говорить правду. Человек в лохмотьях внушает доверие. Кажется, сегодня он выглядит несколько лучше, в прошлый раз. Что изменилось?

Рудольфус поднимается на ноги и выглядывает в окно. Лицо у него становится непривычно серьезным.

— Избавить мир от Лорда может только Поттер, если ты слышал о пророчестве. Ты лишь замедлишь его возвращение и, конечно, сможешь предупредить других. Даже если ты соберешь все ингредиенты, что само по себе под силу только некоторым из Ордена Феникса и паре-тройке Пожирателей, тебе понадобится кровь добровольца. Изменив прошлое, ты изменишь судьбы многих людей. Тот, кто должен был умереть, останется жив. Ты исказишь историю. И все пойдет кувырком.

— Я все равно попытаюсь это сделать. — Драко сжимает кулак сильнее, и его белые костяшки пальцев напоминают пики гор.

— В какое время ты собираешься вернуться?

— Я еще не решил, — Драко действительно не знает. — Возможно, в тот момент, когда Поттер попался в портал Кубка в лабиринте. Когда Лорд еще не призвал Пожирателей и был лишь наедине с Петтигрю. Заодно этот бедняга Седрик, может быть, останется жив.

— Это идеальный момент, — признается Рудольфус после некоторого молчания. — Лезть в прошлое раньше слишком опасно. А в этом моменте у тебя будут только два свидетеля: Седрик и Поттер, если Седрика не успеют убить. Ты убьешь Петтигрю и Волан-де-Морта. Остаются две проблемы: Волан-де-Морт все равно сможет возродиться. И придется что-то объяснять Поттеру и этому Седрику.

Драко проводит рукой по волосам. Это самая сложная часть, даже сложнее, чем поиск ингредиентов. Ведь тот, другой Драко, который еще тешит себя надеждами стать Пожирателем смерти и служить Лорду, сидит там, на трибуне, и поддерживает Седрика.

— Можно сказать как есть, — наконец выдыхает он. — Сказать, что я из будущего, где Дамблдор мертв, Северус — директор школы, а я решил стать паинькой и убить то, чего так желал. Поттер поймет. Можно оглушить Петтигрю с Лордом, а потом дать Поттеру их убить.

Рудольфус поворачивается к окну спиной и отрицательно качает головой.

— Плохая идея. Ты забываешь, что на запястье у Петтигрю Метка. Он может успеть вызвать Пожирателей, а мы явимся быстро. Пока Поттер будет слушать и соображать, вы упустите время. Тем более что даже если он тебе поверит, то это случится не через две минуты, и не через десять. У тебя два выхода. Убить Поттера и Седрика, и тогда Волан -де-Морт не сможет возродиться никогда. Или оставить обоих в живых, убив Лорда и слугу. Но тогда это лишь временная мера.

Лицо Драко становится алебастрово-белым. Убить Поттера? Джинни никогда на это не пойдет. Убивать мальчика, который выжил? Лорд и Петтигрю — мрази. Но убить двух невиновных человек он не сможет. Особенно Поттера.

— Волан-де-Морт все равно сможет возродиться, — хрипло отвечает он, разглядывая свои пальцы. — У него много врагов. Он может взять плоть любого.

— Неужели? — Рудольфус морщится. — Тогда какого дьявола он выстраивал эту чертову схему, чтобы заполучить Поттера на Турнире? Нет, Драко, только Поттер может его возродить. И только Поттер может его убить. Но у тебя кишка тонка его прикончить, да?

— В отличие от вас с моей теткой! — Драко почти выплевывает ему это в лицо. — Скольких людей вы убили просто так, ради забавы?

— Как эмоционально! — Рудольфус снова придвигает к себе стакан. — Ты забыл про змею. Ты не успеешь убить ее и Петтигрю одновременно. Ты будешь один?

— Со мной будет девушка.

Рудольфус закатывает глаза и опрокидывает в себя новую порцию виски. Оно у него, наверное, уже течет в жилах вместо крови. Фенриру бы не понравилось.

— Не советую. Девушки имеют обыкновение падать в обморок и громко визжать в самые неподходящие моменты.

— Она не из тех, кто падает в обморок. Она как… Беллатриса, только на стороне ангелов. Если они существуют.

— Занятно, — усмехается Рудольфус. — Беллатриса на стороне ангелов. Кажется, вступаешь на мою дорожку?

Драко хочет съязвить, но голову снова пронзают нечеловеческие крики. Волан-де-Морт занимается новой жертвой.

Беллатриса

 

Она наблюдает за ним, улыбаясь. Все-таки он Блэк, хоть и отрицает это всеми своими лепестками. Он пришел сюда без раздумий, потому что не мог не прийти.

Беллатриса нервно переплетает пальцы. Безрассудный мальчишка! Нельзя вот так заявлять Лорду, что слышишь голоса жертв.

Интересно, откуда у него эта связь с пленниками? Особенно с теми, кого пытают? Беллатриса переводит взгляд на сестру. О, как же она ненавидит ее в это мгновение! Если бы Драко был ее сыном, она бы вышла вслед за ним, и плевать на чужие приказы. Драко — ее кровь. А она сидит и рассматривает обручальное кольцо. Свое Беллатриса давно потеряла и не жалеет.

— Мерлиново отродье! — Лорд задыхается от ярости, понимая, что маггл никогда не слышал про Поттера. — Кто притащил этого червяка?

— Я, господин, — Люциус смотрит на него с ужасом. — Я прошу прощения…

— Круцио!

Лорду плевать на извинения, а прощать он не умеет.

Губы Нарциссы кривятся, и одинокая слеза улиткой ползет по щеке. Нарцисса вообще напоминает улитку, живущую в себе и для себя. Она словно ждет, когда же придет ее время, но ее время не наступает. И розовые кусты в саду превращаются в хворост, а она глубже и глубже прячется в свою раковину. Чтобы твое время наступило — сделай шаг. Нарцисса же каменным изваянием сидит на стуле.

Беллатриса быстро поднимается на ноги.

— Господин, вы устали. Может быть, желаете вина?

На злом лице Лорда проступает ярость. Он редко злится на Беллатрису, но сейчас его раздражает все.

— Северус, убирайся отсюда! — Он указывает пальцем на дверь. — Надеюсь, в следующий раз у тебя будут более ценные сведения! Беллатриса, приведи сюда того полукровку, что посмел дать нам отпор на прошлой неделе…

— Сейчас, господин, — она кланяется и быстро выходит вслед за Снейпом. — Стой!

Снейп опускает руку, не успев коснуться портала — маленьких наручных часов, явно взятых у маггла.

— Ты знал, что Драко слышит голоса? — интересуется она прямо, заглядывая в его глаза. В них ничего нет. Ни одной мысли. Мысли надежно спрятаны за черной пеленой.

— Нет, — Снейп отвечает ей таким же прямолинейным взглядом. — Но я с этим разберусь.

Беллатриса поворачивается на каблуках так быстро, что жесткие волосы ударяют по лицу. Разберется, черта с два! Она в ярости сжимает руки в кулаки, жалея, что не может оставить вмятину на желтоватом лице Снейпа. Разберется! Он ничего не будет делать. А даже если и сделает — Драко ничего ему не расскажет. Драко — сын улитки. И он тоже прячется в своей раковине.

— Ты! — она указывает пальцем с длинным ногтем на сидящего у стены узника. — Протяни руки, я сниму кандалы. И только посмей дернуться!

Узник смотрит на нее исподлобья, и Беллатриса вспоминает, что лично вырвала его язык. Что он может сказать? И она с силой толкает его обратно. Ей нужен кто-то, кто будет истошно кричать.

— Ты! — она тычет пальцем в женщину с короткой стрижкой и кровоподтеками на щеке. — Подними руки!..

В "Дырявом Котле" шумно, но вокруг — одни темные фигуры. Раньше здесь встречались не только волшебники, но и гоблины, и торговцы разным магическим товаром. Теперь торговля разрешена только в Лютном переулке, чтобы Поттер невзначай не обзавелся каким-нибудь темным амулетом. Или чем-нибудь похуже.

— Вишневое пиво и бокал красного вина, — Скитер краем глаза следит за барменом и быстро произносит: — Нет, не этого! Лучшего, из ваших погребов! Я заплачу.

Беллатриса усмехается и убирает руки со стола, освобождая место для бокала холодного пива. Вишневое — ее любимое с юности. Куда лучше любого виски. Вино она терпеть не может. Вино — изящная прихоть изнеженной Нарциссы.

— Все манерничаешь, — говорит она, оглядывая Риту небрежным взглядом.

Скитер расправляет кружевной воротник и одергивает белоснежную рубашку. Она словно белый аист среди темных фигур.

— Нужно уметь красиво жить в любые времена, — воркует Скитер, и Беллатриса понимает, что она хотела сказать «в темные времена», но вовремя спохватилась. — Какая-то ты бледная, милочка. И не говори мне про аристократизм. Ты попросту мало бываешь на свежем воздухе.

Беллатриса пожимает плечами. Ей некогда разгуливать. Ее дело — искать. Она — ищейка.

— Как поживает Рудольфус? — Скитер оглядывается на бармена, нетерпеливо постукивая красными ногтями по столу.

Беллатриса шумно отпивает принесенное пиво. Шипучее и холодное наслаждение.

— Ой, только не говори, что вы с ним сблизились, — Скитер закатывает глаза и жеманно поджимает губы. — Наверное, после Азкабана? Мы с тобой давно не виделись.

Точно. Давно. Целую вечность. Беллатриса делает еще глоток и с интересом смотрит на Риту. Они вместе учились, и, несмотря на всю свою разность, странным образом любили поговорить обо всем.

— Я чего-то хочу, — произносит Беллатриса наконец. — Сама не знаю, чего. Только и думаю, где может прятаться этот чертов мальчишка.

— С Поттером хлопот не оберешься, — Рита зло морщится. — Только представь: поймали меня в банку и держали черт знает сколько времени!

Беллатриса смеется, обнажая ровный ряд желтоватых зубов.

— А где кольцо? — вдруг спрашивает она, указывая на бесстыдно голый безымянный палец Скитер.

— А, это. — Рита рассматривает левую руку. — Да так, разошлись. Мы никогда особо не ладили, ты знаешь.

— Что, Бруствер не разделяет твои взгляды на Дамблдора?

Рита смеется и вертит в пальцах бокал темно-красного вина, похожего на кровь.

— Орал так, что стекла треснули. Или я, или моя работа. А я без работы не могу. Это моя жизнь. Ты и я — мы всегда выполняли свою работу безупречно. Ты и я — мы любим устраивать людям встряску.

— Вот почему ты всегда мне нравилась, несмотря на всю эту… мишуру, — Беллатриса бесцеремонно указывает пальцем на крокодиловую сумочку и ярко-красный жилет в цвет ногтей. — Жаль, ты не на моей стороне.

— Ты же знаешь, от вашего Лорда у меня мурашки по коже, — Скитер передергивает плечами. От нее пахнет тошнотворно сладкими духами. Видимо, только так она и подслащивает свою жизнь. — Я и так вижу его каждый раз, когда натыкаюсь на боггарта.

Беллатриса усмехается. Странным образом им обеим снова есть, о чем поговорить.

— Где ты сейчас живешь?

— Здесь, в комнате наверху. Как оказалось, "Дырявый Котел" сдает жилье.

— У тебя нет денег?

Скитер поправляет очки. Кое-где стразы выпали, и теперь вместо них зияют крохотные дырочки. Рита похожа на начищенный до блеска, но старенький котелок для зелий.

— Я получила неплохой гонорар за Дамблдора, но это было в июле. «Пророк» давно не предлагает написать статью, они стряпают их сами и довольно неуклюже. Перебиваюсь потихоньку.

— Я пришлю тебе денег, — заявляет Беллатриса. — И даже не спорь.

— Ты читала мою книгу? — Рита торопится сменить тему. Она терпеть не может брать деньги просто так. Она до страсти любит их зарабатывать.

— Мельком. — Беллатриса осушает бокал. Шипучее пиво приятно щекочет язык. Как давно она не бывала нигде, кроме осточертевшего поместья! — Прости, но я не верю в этот бред про любовную связь Дамблдора и Поттера.

Скитер заливисто смеется. Щеки у нее розовеют от вина и радости.

— Я сама в это не верю, дорогая. Но нужно же дать повод воображению обывателей, да?

Беллатриса снова пожимает плечами. Какое ей дело до обывателей? Она никогда не жаждала их развлечь. Скорее, раздавить.

— Ты все еще практикуешь анимагию?

Скитер оглядывается по сторонам и шепотом произносит:

— Да. Это главная причина, почему твои милые черные дружки еще меня не сцапали. Слушай, ты какая-то мутная. Как стакан, который плохо помыли.

— Бармен! Огневиски! — Беллатриса поднимает руку, сдавшись. — Пожалуй, ты права. Живу за мутным стеклом, все размылось к чертям. В поместье творится черт знает что. Все стараются угодить господину, но никто не знает, где искать мальчишку. Половина Пожирателей — тупоголовые идиоты. Везде трупы и ярость. А дело не движется. Ненавижу стоять на месте!

И она зло топает ногой по деревянным половицам.

— Да, ты всегда не умела ждать больше, чем секунду, — Рита улыбается. — Помню, как Слизнорт пытался заставить тебя выпить зелье терпения. Ты разнесла его кабинет, а он восхищался твоим темпераментом. По-моему, он был в тебя влюблен.

— Напиши об этом книгу, — скалится Беллатриса. — Между прочим, он сейчас снова в Хогвартсе. Ведет зельеварение у Драко.

— Драко, — Рита прикрывает глаза и улыбается. — Какой милый молодой человек! Сколькими сплетнями он меня снабдил! Как он поживает?

— Отрицает, — Беллатриса вспоминает бледное лицо племянника. — Отрицает всех и себя.

— Пройдет, — Скитер машет рукой. — Я в его годы тоже себя отрицала. А потом поняла, в чем мое призвание. Не всем это дается. Кто-то вечно ищет себя.

Беллатриса опрокидывает в себя стопку огненного виски. Алкоголь будоражит кровь и ударяет в голову. Вот почему она старается держать его подальше.

— Я хочу подобраться к Снейпу, — хрипло произносит она. — Может быть, ты доберешься до Хогвартса и послушаешь, чем он там занимается? Заодно присмотришь за Драко. Хочу узнать, что у него творится.

Скитер смотрит на нее с сомнением. Вокруг глаз у нее проступают тонкие морщинки. И глаза блестят тускло. Возраст берет свое. Однажды они все станут прахом. Пригоршнями праха.

— Пожалуй. Мне все равно нечего делать. И потом, Снейп — темная лошадка, кто знает, вдруг он окажется святошей, а не летучей мышью, за которую себя выдает?

— Святошей? Снейп? — Беллатриса слизывает ползущую по стакану каплю виски.

— Безответная любовь, привязанность к Поттеру, которую он скрывает, — Рита мечтательно закрывает глаза. — Ты не представляешь, что прячут в себе люди.

— Ничего там нет внутри. Только кровь, кишки и дерьмо, — пронзительно заявляет Беллатриса, придвигая к себе вторую стопку.

— Милочка, тебе нужна помощь, — Рита смотрит на нее сочувственно. — Так ты в зверюгу превратишься.

— Мне пора. — Беллатриса залпом осушает стопку и смотрит на часы над барной стойкой. — Пришлю денег. Увидимся, Рита. Может быть. И не забудь про Снейпа, ладно?

Она выходит на улицу и с наслаждением подставляет лицо холодному дождю. "Дырявый Котел" с поддельно блестящей Ритой остается за спиной.

Джинни

 

В замке так холодно, что не спасают ни теплые жилетки, ни свитера, связанные заботливыми руками матери. И все места у камина заняты с утра. Завтра урок у Трелони, и Джинни собирается всерьез погадать на чаинках. Кто знает, может быть, они не врут? А в субботу можно будет снова прогуляться в Хогсмид и выпить горячего шоколада с ванильным сиропом и апельсиновой цедрой.

Джинни улыбается, не только радуясь горячей воде, согревающей тело, но и предстоящей вылазке. В замке она задыхается.

— Там у этого… метка жжет. — Миртл медленно выползает из крана, заставляя Джинни резко прикрыть грудь рукой. И вдруг вспоминает, что еще никто из мужчин не видел ее обнаженной. Никто. — И опять в моем туалете!

Джинни спешно закрывает воду и тянется за полотенцем, больше не смущаясь Миртл. Глупо стесняться привидения.

— Полчаса уже на полу извивается. У гигантского спрута даже не так хорошо получается, — Миртл то ли хихикает, то ли плачет. Не разберешь.

Джинни судорожно пытается надеть весь ворох одежды одновременно. До чертового туалета еще бежать минут десять, не говоря о том, чтобы делать при этом равнодушное лицо…

В самом начале галереи на третьем этаже Джинни с размаху влетает в Паркинсон и ее подружек. Их четверо, они слизеринцы, и Кэрроу на их стороне. И самое главное: они — женщины. Самые жестокие и мстительные существа. Мужчинам до них далеко.

— Послушай, Паркинсон, — успевает выпалить Джинни, видя, как волосатая рука Булстроуд собирается в кулак, — там Слизнорт требует к себе всех старост.

Учись быть женщиной: лукавой, немножко изворотливой, немного уступающей. Хватит идти напролом, Джинни Уизли. Ты ведь этого хочешь, Драко?

Паркинсон недоверчиво щурит зелено-карие глаза. Упустить месть ради Слизнорта? Месть, которая была бы сейчас так сладка в присутствии подруг… Или выбрать Слизнорта? Он обещал разрешить выходить в Хогсмид лучшим студентам в любое время на неделе. Паркинсон прикусывает губу, потом зло и решительно заявляет:

— Черт с ней. Пошли.

Булстроуд разочарованно выдыхает и грузно топает вслед за подругой.

Иногда добро может опустить на дно, а зло — помочь выплыть. Нет черного. Нет белого.

Малфой уже не извивается на полу. Он сидит неподвижно, прислонившись затылком к мокрому кафелю, сжав зубы. Левая рука его безжизненна.

Джинни мягко опускается рядом и проводит кончиками пальцев по его лицу. Малфой только сильнее сжимает зубы, не открывая глаз. На его сером лице проступают синие жилки.

— Холодно, — шипит он сквозь зубы. — Почему в гостиной так холодно?

Джинни стаскивает с себя пиджак и накрывает Малфоя: ей жарко. От того, что она здесь, от того, что она бежала к этому человеку со всех ног, от того, что она бежала так только к одному человеку: Гарри.

— Больно, — Малфой прижимает левую руку к груди. — Я ничего не знаю, ничего не знаю…

Проклятый безносый урод, когда ты уже… Нет, господин, я ничего не…

Малфой судорожно кашляет, хватаясь за горло. Как часто он проводит вечера на ледяном полу в этом чертовом туалете?

— Драко, — Джинни берет в ладони его лицо. — Драко, его здесь нет. Это я.

— Я тебя не знаю, — губы у него пересохли. — Вали отсюда.

— Знаешь, — возражает она нервно и едва ласково. — Это я, рыжая. Уизли.

Бледная рука с вздувшимися венами слепо ищет ее, находит лицо и осторожно скользит по нему пальцами. Потом зарывается во влажные после душа волосы.

— Цвет нельзя потрогать, — шепчет он.

— Можно, — Джинни подвигается к нему ближе. — Ты же проводишь рукой по зеленой траве, обрываешь белые лепестки маргаритки, плетешь венок из желтых одуванчиков, чувствуешь бархатистость красной розы…

Малфой молча нюхает пальцы, по-прежнему не открывая глаза.

— Крапива. Из всех растений на свете ты пахнешь крапивой. И немножко ирисом.

Джинни пожимает плечами. Подумаешь, пахнет крапивой. Не рубашки же плетет.

— Я помню этот запах, потому что в детстве мы ходили мимо дома одной нищей семьи, — Драко не упустит случая показать, насколько он выше остальных. — Так вот, из их кухни вечно воняло супом из крапивы.

— Наверное, это была наша семья. — Язвит она в ответ.

— Вы что, в Уилтшире живете?

— Куда нам. — Джинни с трудом встает на затекшие ноги, вспоминая суп из детства. Суп не вспоминается. — А ты что, одно мясо с трюфелями видел?

Малфой напряженно молчит. Ясное дело, видел.

— Давай, не ври. — Джинни морщится и разминает ногу. — Телятина, шоколад, и никакого тыквенного сока?

— Люблю тыквенный сок.

— Свезло.

Малфой ерзает на месте, но все еще не открывает глаза. Левая рука снова безжизненно свисает из-под накинутого пиджака.

Джинни стискивает пальцы. Она нужна этому человеку, нужна. Пусть он никогда в этом не признается, пусть он скорее умрет в этом чертовом туалете... Нужна ему. Вот почему он не открывает глаз: глаза выдают. Но… Гарри она нужна не меньше, разве нет? Но у Гарри есть друзья. Рон и Гермиона, и целый факультет. У Малфоя никого нет.

— Ненавижу отца, — Малфой не открывает глаза, он просто глупо улыбается. — Смешно, да?

— За что? — Он сумасшедший, все они сумасшедшие!

Малфой поднимает вверх левую руку, обнажая запястье. Аспидно-черная метка зловеще скалится в темноту.

Джинни наклоняется рассмотреть рисунок, но Малфой резко и зло отдергивает руку. Не удержавшись, Джинни падает на жесткий пол, больно ударяя колени. И только теперь, когда ей тоже больно, Малфой приоткрывает глаза.

— Что с тобой? — тихо спрашивает она.

Он вдруг резко наклоняется к ней, сминая пиджак, и больно стискивает плечо, как будто ей и так боли не хватает. Его глаза оказываются близко, вместе со всем его отчаянием, и Джинни невольно вдыхает его запах. Пахнет апельсинами с карамелью. Неожиданный аромат отчаяния.

Гарри так хотел ее поцеловать, но не мог. Малфой мог — но не поцеловал. И от этого Джинни вдруг становится тепло. От нахлынувшей нежности.

— Ты сейчас горишь для меня. — Малфой отворачивается. — Но однажды ты сгоришь.

— Я перестану быть тебе нужна? — Джинни прислоняется щекой к его плечу.

Драко дрожит. Проклятый, проклятый холод зимы, заставляющих их прижиматься друг другу, хотя в их гостиных ярко пылает камин.

Ее губы так близко, его дыхание так прерывисто — и тишина, мягко толкающая их все ближе, запрокидывающая голову с рыжей копной волос… И внезапно теплые губы в ледяной тишине — на ее губах, молящие, нежные, почти дурманящие… И бьется, бьется диким лебедем ее душа.

Поцелуй — как ответ, поцелуй — как вопрос, поцелуй — как прощение.

— У тебя мандарин есть? — шепотом спрашивает Драко.

— Тебе зачем?

Он осторожно трогает трещинку на ее губе.

— Я раньше ненавидел тебя, цитрусовые и осень. Если теперь я… Может быть, мне и мандарин понравится?

Джинни лезет рукой в карман, не отрывая глаз от лица Драко. Все еще серое, оно словно светится изнутри, и в глазах мелькает не только боль, но надежда. И не только зеленый ее цвет.

Джинни лихорадочно чистит мандарин: ей вдруг хочется, что этот холодный незнакомый человек, чьи губы такие теплые, перестал жить в зиме. Ведь мандарины растут не только в декабре.

Она протягивает ему половинку рукой, липкой от сока. Драко осторожно берет, морщась, несколько секунд пристально рассматривает, словно врага. Потом решительно запихивает в рот. Джинни звонко смеется, наблюдая за каскадом эмоций на его лице. И когда ей уже кажется, что человек так и застрянет в зиме, Драко выдает:

— Больше нет?

— Я в следующий раз еще принесу, — произносит она, усаживаясь рядом с ним на сумку.

— В следующий раз? — настороженно и с надеждой переспрашивает он.

Она смотрит на него несколько долгих мгновений, наполненных серостью и тишиной.

— Кажется, мы решили изменить прошлое? И еще… Я хочу это сказать. Может быть, это неправильно, мне плевать. Но я — скажу. Знаешь, так падают камни со скалы. Безвозвратно… Ты мне нравишься, Драко. Я не знаю, что это за чувство. Я не знаю, что будет завтра. Я только знаю, что ты мне нравишься. И я не собираюсь от этого отказываться.

— А как же Поттер? — тихо интересуется он, уткнувшись взглядом в пол.

Джинни с откровенным безразличием пожимает плечами.

— Я всю свою жизнь пыталась его заполучить. Смотрела на него как на божество какое-то. Но сейчас я понимаю, что это… ненастоящее. Настоящее — это здесь и сейчас.

Драко оглядывает обшарпанный туалет придирчивым взглядом. Ему неприятны слова о том, что она встречалась с Гарри, и он хочет об этом забыть.

— Если мы собираемся тут встречаться, придется привести это место в порядок. Я попробую трансфигурировать мебель из подушки.

— Я принесу свечи и пирожки, стащу с обеда, — Джинни расправляет плечи, и за спиной на мгновение мелькают белые крылья. — Постой, ты настолько хорошо разбираешься в трансфигурации?

Его самодовольная улыбка проступает на лице.

— И в зельях.

— А что мы будем делать со всеми этими чертовыми ингредиентами?

— Мне нравится, когда ты ругаешься.

— Заткнись. Я серьезно.

И снова — ноябрьская обреченность в серых глазах.

— Придется разбираться самим, Уизли. Ты понимаешь, что такое кровь добровольца? И где его искать? Есть еще одна проблема: мне нужно проверять домашние работы и курировать младшекурсников. Я не могу свалить все на Паркинсон.

— Это какое-то колдовство, да? — Джинни обхватывает руками колени. — Сначала нас сталкивают друг с другом, а потом вдруг всплывает Паркинсон и проверка работ.

— Насчет Паркинсон. — В глазах Драко то ли серьезность, то ли насмешка. — Старайся ненавидеть меня более естественно. Она сразу учует подвох.

— Это почему?

— Потому что я ей действительно нужен.

Джинни приподнимает плечи. Как будто ей он не нужен! Что за ерунда?

— Стоило бы ей добиться тебя, и ее интерес сразу бы пропал. Это как у меня с Гарри.

— Не замечал, чтобы у тебя пропадал к нему интерес, — голос Драко звучит напряженно.

— Неужели? Какого черта я тогда здесь сижу? — огрызается Джинни. — И знаешь, не так просто естественно тебя ненавидеть. Я в театральный кружок не ходила. Глаза выдадут любого. Глаза не умеют лгать.

— Значит, Паркинсон не должна видеть твоих глаз, — мрачно произносит Драко, не глядя на нее. — И еще… я ничего не знаю про Поттера или Пожирателей.

Джинни вспыхивает и поднимается на ноги. Из крана медленно капает вода. Капля за каплей. И где-то внизу под замком медленно рождается море.

— Пошел ты… Думаешь, я с тобой связалась ради информации? — И ее глаза чуть не брызжут гневом.

Драко хватает ее за руку. Из-под белоснежного рукава зловеще выглядывает кусок Метки.

— Я не то имел в виду, — быстро произносит он, хотя они оба понимают, что он имел в виду. — Не уходи.

Она сразу обмякает. Сопротивляться — бесполезно.

— Ты ведь сам хотел уйти?

— Да. Но я не хочу.

— Знаешь, что я чувствую, Драко?

Он поднимается на ноги, не выпуская из руки ее руку.

— Мы никогда не сможем быть вместе.

Он нахмуренно смотрит на нее несколько секунд.

— А так уж ли это необходимо — быть вместе до гроба? Ты нужна мне, Уизли. И это все, что я хочу сейчас знать.

Джинни качает головой.

— Мы рискуем всем ради этих встреч, Драко. Мы не можем рисковать друг другом ради ерунды.

— Уверен, что надоем тебе через полгода, — натянуто улыбается он, но в глазах улыбки нет. — Я не умею разговаривать. И вообще я ничего не умею.

— Ты умеешь кучу вещей! — возражает она. — Хотя бы трансфигурировать предметы…

Драко приподнимает манжет, чтобы взглянуть на часы. Джинни сглатывает: золотые. С инициалами внутри. Ее семья на такие за всю жизнь бы не накопила.

— Мне пора, — он выдыхает и привычным ленивым движением головы поправляет упавшие на лоб волосы. Совсем светлые. И глаза — светлые, как небо перед рассветом. — У нас есть какие-то пары вместе?

— Половина расписания. Думала, ты их ненавидишь.

Его губы искривляются в насмешке. И Джинни отчаянно хочется бежать, потому что не менее отчаянно она снова хочет поцеловать эти насмешливые губы.

— Не испытываю наслаждения при виде тупой рожи Долгопупса или Финнигана.

— Где мы найдем ингредиенты? Яд акромантула? Кровь саламандры?

Только когда он выпускает ее руку из своей, она понимает, что они держались за руки.

— После работы в Горбин и Бэнксе у меня остались связи с бывшими клиентами, — Драко придирчиво рассматривает себя в зеркале. Словно не он полчаса назад извивался на полу, как спрут. — Кровь саламандры можно купить, но сделка будет сложной. Неизвестно, что они попросят взамен. Растения можно украсть у Помфри или купить в Хогсмиде. Остается понять, кто такой доброволец и как получить яд паука. Про добровольца я слышал пару идиотских историй, но отказываюсь верить в эту чушь.

— Ты совсем забыл про кельпи.

— А ты не сойдешь за кельпи?

Джинни пунцово краснеет.

— Я не живу в озере.

— Это был… вроде как… своего рода… комплимент, Уизли. — Как же сложно называть ее по имени! — С кельпи будет сложно, пожалуй, сложнее, чем с пауком.

Его бледные губы так близко, что у нее кружится голова. Она не понимает, не хочет понимать, откуда в ней выросло и растет это безумное желание прикасаться к нему, целовать его, вдыхать его запах. И ей кажется — оно было в ней с той самой встречи в совятне, только она не разрешала себе верить этому желанию.

И снова — его губы на ее губах, но уже осознанно, желанно. Он пахнет апельсинами с карамелью, он — странное, еще незнакомое существо, он — здесь, рядом, он привлекает ее к себе, его дыхание касается ее щеки, рта, подбородка…

Колдовство. Он, она, этот вечер, его запах. Колдовство.

— Ты не моя, Уизли, — говорит он перед тем, как уйти.

Драко

 

Северус стоит лицом к камину, и со спины он невероятно похож на ворона. Только с его губ вместо карканья слетают слова.

— Почему ты один? — Драко пьет невероятно вкусный чай с ромашкой, а в окна свирепо бьет дождь. И от этого горящий камин становится только уютнее. От чая в воздух поднимается струйка ароматного пара.

— Жизнь иногда несправедлива.

— Но ведь у тебя были женщины?

— Хочешь спросить, спал ли я с женщиной? — Северус на мгновение оборачивается. — Да. Любил ли я? Очень давно. И потом, я вполне доволен своим одиночеством. Один взгляд на Молли Уизли мне это доказывает.

Драко усмехается и берет из керамической вазочки с неуклюже изображенной змеей лимонное пирожное. Теперь он любит цитрусовые. И в глубине души, куда редко проникает свет, он начинает верить в другую любовь. Не к цитрусовым.

— И как ее звали? Ту, что ты давно любил.

— Кандида Руфус.

Драко оглушительно кашляет, пытаясь не подавиться пирожным. Кандида Руфус? Кандида? Это вроде как основательница Когтеврана, только с ужасной маггловской фамилией.

— Ничего смешного, — в голосе у Северуса на мгновение сквозит неподдельная горечь. — Как давно ты слышишь голоса жертв?

Драко с удовольствием вдыхает приятный, кисловатый запах лимона. Когда-нибудь у него будет целый сад, полный деревьев с апельсинами и лимонами. И клумбы с ирисами. А на заднем дворе будет буйно цвести крапива.

А в зале, залитой солнцем, будет танцевать Уизли, и ее огненные волосы вспышками пламени будут развеваться в тишине.

А он будет смотреть на нее, прислонившись к двери. И улыбаться. И быть счастливым. И все его раны покроются новой кожей, а не временными заплатками. Сейчас он весь покрыт заплатками.

Только это никогда не сбудется. Никогда.

— С тех пор, как умер Дамблдор. Правда, сначала они были почти не слышны. Просто болела голова, как всегда при вызове Метки. А вчера я чуть с ума не сошел.

— Вчера ты чуть не попался под горячую руку Лорда, — Северус подбрасывает в камин несколько поленьев и садится рядом с Драко. Впервые за долгое время в его глазах черная мягкость, а не застывший лед. — Я знаю, что ты обижен на мать. Ты только забываешь, что ее и твоего отца практически не выпускают из дома. Неверное движение — и они умрут.

Драко раздраженно дергает плечом. Ему все еще семнадцать, и он считает, что родители всегда хотят видеть своих детей.

— Ты можешь написать мне разрешение, чтобы я смог съездить в Лондон на каникулах? — небрежно интересуется он. — Хочу заглянуть в Косой переулок.

Северус тянется за пирожным. Драко знает, что сладкое — его единственная слабость. Вдобавок к крепкому, черному как бездна, кофе. И отвратительно горькому.

— Я подумаю. Как твоя работа по маховикам времени?

— МакГонагалл сказала, что они уничтожены. И продиктовала мне взамен зелье времени.

Северус молча откусывает уголок пирожного. Руки у него красивые, чего не скажешь о его лице. Оно не уродливо, просто своеобразно и привычно угрюмо.

— Что бы ты изменил, если бы отправился в прошлое?

— Слово, — не раздумывая, отвечает Северус, разглядывая начинку. — Слово, выкрикнутое в запале. Слово, которое перечеркнуло слишком многое.

— Что за слово?

— Тебе пора на занятие. Я подумаю, что можно сделать насчет твоих голосов. Не понимаю, как ты можешь быть связан с Лордом и этими жертвами.

Драко залпом допивает еще теплый чай и поднимается со стула. Ему не хочется уходить, но через десять минут начнется история магии, и стоит занять место поближе к Уизли.

— Спасибо за угощение, Северус. И подумай про Косой переулок, хорошо?

У Большой лестницы он чуть не сталкивается с Паркинсон. Он все еще думает о залитой солнцем зале и зарослях крапивы. Он невольно встречается с Пэнси взглядом — впервые за последние два года — и замечает, как она мгновенно смущается.

— Блейз заболел с утра, — сообщает она странно веселым голосом. Что, и Забини уже осточертел? — Можно я сяду рядом с тобой?

Драко по привычке собирается отослать ее далеко в Запретный лес собирать мох, но тут вспоминает, что она может быть тем самым добровольцем.

— Разумеется, — улыбается он сквозь стиснутые зубы, едва не скалясь, как волк. Только как взять у нее кровь? Можно случайно порезать ее руку на зельеварении, но ведь это будет недобровольно… К черту. Он получит ее кровь, а там — решит, как выпросить у нее помощь.

Пэнси вышагивает рядом с важностью павлина. От нее пахнет дешевыми цветочными духами: фиалкой или лавандой. Юбки у нее всегда короче, чем у других, и верхние пуговицы рубашки вульгарно расстегнуты.

— Тебе идет новая прическа, — замечает он лениво, мельком взглянув на ее шатеновое каре.

Пэнси едва не плачет от счастья. Драко сдерживает усмешку: еще бы! Сколько лет ему было наплевать не то что на ее прическу, а на все, что с ней связано. Он садится за парту и чихает. Мерзкая лаванда, он всегда ее ненавидел. Как и все дешевое. А Паркинсон насквозь пропахла дешевизной.

И тут же его лицо покрывается ядовито-красными пятнами стыда. Ведь Уизли носит такую же дешевую одежду. И использует старые учебники. У нее нет ничего нового.

А он непонятно с чего решил, что имеет право ненавидеть бедность.

— Что с тобой? — Пэнси наблюдает за ним с удивлением и одновременно с интересом.

— Ничего. Слушай, Пэнси, — Драко лениво откидывается на спинку стула. — Ты не могла бы мне помочь?

— Все, что угодно, — она улыбается, обнажая ряд ровных, мелких, как у акулы, зубов. Хотя какая из нее акула. Так, рыба — зубатка. Рыба — прилипала.

— Я факультативно занимаюсь со Снейпом, чтобы получить лучшие баллы на ЖАБА. Для одного зелья мне нужно три капли крови человека, которому будет не жаль их пожертвовать.

Пэнси сияет, как начищенный перед праздником серебряный поднос. В ее каре-зеленых глазах отражается желание сделать для него все, что он попросит.

— Всего-то три капли? С радостью, Драко! Хоть прямо сейчас!

Он быстро выпрямляется на стуле.

— Серьезно? — из внутреннего кармана появляется маленький складной ножик. Старый подарок от деда, и поэтому — бесценный. — Давай руку.

Интересно, если он уколет ее — она уснет на несколько веков?

Драко усмехается и берет протянутую руку за запястье. Кожа у Пэнси прохладная и приятная на ощупь. Но ему плевать.

С некоторым наслаждением укалывая Пэнси, он краем глаза замечает бешеный взгляд Уизли. Он заранее знает, что она скажет: Пэнси не считается, Пэнси тебя не любит…

Джинни

 

— Да, но чем дьявол не шутит, — отзывается Малфой, хищным движением срывая зрелый мандарин.

В теплицах мадам Стебль тепло, сумрачно и влажно. Они — в тропиках, чуть дальше растут пальмы и агава. Здесь никогда не бывает зимы. Здесь всегда немножко трудно дышать.

Джинни садится на низкую скамью, поросшую ядовитым плющом, и несколько мгновений неотрывно смотрит на поблескивающие металлом садовые ножницы.

— Иногда хочется взять и отрезать волосы. Под корень, под шею. И чтобы не узнать себя.

— Думать забудь, — Драко по одной отрывает дольки мандарина и протягивает ей. — Женщина без волос отвратительна.

Джинни тихонечко смеется. И ей кажется, что она все на свете делает тихонечко. Тихонечко живет, тихонечко любит и дышит.

— Поэтому тебе не нравится рыба-прилипала? — она берет из его липких пальцев липкую дольку. В сумраке не видна ее ядовитая яркость.

— Возможно, — его глаза возбужденно блестят. — Я не люблю, когда мне навязываются. Помнишь, в какую сторону идти до смоквы?

Джинни достает из кармана скомканный листочек пергамента и подносит к нему палочку, слабо освещающую уголок огромной теплицы. Джинни не хочется двигаться. Ей нравится запах влажной земли. Ей наконец-то тепло, и она не хочет лишаться этого тепла. Не хочет возвращаться в осень. В одиночество. В пещеру.

— Кажется, туда, — она указывает рукой в сторону северо-востока, где в темноте чернеет еще одна податливая дверь.

Его липкие губы вдруг оказываются рядом и осторожно прижимаются к ее губам, словно спрашивая: можно, можно? Да, да, тысячу раз да, отвечает она без слов, вкладывая весь порыв в поцелуй. Хрупкость — их любви, дрожание — их тел, соприкосновение — их душ.

— Джинни…

Она не отвечает, закрывая его рот поцелуем. Сейчас, в теплой, душной теплице ничего не имеет значения. Есть только сейчас. Не потом. И лебедь внутри нее расправляет крылья. Она сначала робко, потом смелее касается ладонями светлых волос, обнимает за шею, вдыхает его запах. Его руки скользят вниз, ложатся на ее плечи, талию, ласкают спину.

— Так странно думать не только о себе, — произносит он, отстраняясь. — Раньше мне было плевать, что чувствуют другие.

Джинни снова тихонечко смеется.

— Я решил, в какой момент прошлого мы отправимся, — вдруг говорит он, отворачиваясь. Словно боится, что проснется. — Тебе может не понравиться, но выбора нет. Мы попадем на кладбище, в мае девяносто пятого.

В темноте не заметно, как она бледнеет.

— В мае?... Но ведь это тогда, когда Гарри и Седрик выиграли Турнир и… Получается, мы столкнемся с Гарри?

— Если только Лорд с Петтигрю не прибудут туда намного заранее.

Джинни нервно обрывает листья плюща. Май девяносто пятого! Словно другая жизнь. Другая Джинни.

— Он не должен видеть меня с тобой.

— Разумеется, — его слова едва прорываются сквозь зубы. — Мы будем в мантиях, масках и изменим голоса. Твое дело — отвлекать змею, пока я убью Петтигрю и Лорда. Идем?

Джинни пожимает плечами и неохотно поднимается со скамьи. Ей не хочется уходить из тепла.

Они несколько минут идут в тишине, прерываемой только шелестом растений. Джинни искоса смотрит на Драко: он выше Гарри, и ей это нравится. Нравится, что для того, чтобы поцеловать его, нужно привстать на носочки. Нежно. Нежность — это то, что она никогда не испытывала с Гарри.

— Получается, мы должны рассказать Гарри о пророчестве. Иначе все бессмысленно. Ведь если мы на время уберем Лорда, не будет ни его возрождения, ни Битвы в Отделе Тайн, ни объединения Ордена Феникса. Сириус останется жив. А Гарри не будет готов к удару.

— Я беру это на себя. Он не должен знать, что ты со мной.

— А может быть, наоборот? — Джинни останавливается и хватает его за руку. — Я ведь знаю, Драко, что ты совсем другой… Сейчас. В этом году. И… Если бы Гарри узнал… Если бы все узнали…

Он зло вырывается из капкана нежных рук.

— Ни за что. Чтобы меня жалел Поттер? Может быть, меня еще и Грэйнджер пожалеет?

— Дело не в жалости, Драко.

— Я на своей стороне, Джинни. На своей. И зачем тебе это? Объяснить, какого черта ты вдруг со мной?

— Осторожно! — она снова хватает его за руку. — Дьявольские силки.

Драко задерживает ее руку в своей. Его ладонь еще липкая от мандарина, как и его губы.

— Я с тобой… — Джинни вдруг повторяет его слова. — Получается, я теперь твоя девушка?

Драко кивает, разглядывая ее лицо. В глазах у него затаенная горечь. От того, что она станет это отрицать. Но она не станет.

И Джинни слабо улыбается. Шагать — так широко. Шагать — так в бездну.

— Зачем охранять смокву? — Драко выпускает ее руку, морщась от раздражения, и осторожно подносит палочку к дьявольским силкам. Они не выносят света и огня, словно дьявол. Может, поэтому у них такое название?

Они бережно срезают смокву, и Драко прячет красновато-оранжевые плоды в сумку. Им остается раздобыть полынь, крапиву и златоглазки. И капли утренней росы.

Все оставшиеся растения в тропиках не растут. Приходится идти в теплицу, где не так тепло и влажно, но все же приятнее, чем в ледяных галереях замка. И это только ноябрь. Когда наступит декабрь — они нацепят по два свитера сразу и предпочтут оставаться в нагретых каминами гостиных.

Джинни решительно наклоняется над клумбой. Отчаянное, резкое движение руки — и она выдирает три больших побега крапивы. Губы у нее искривляются, но не пропускают ни звука боли.

— Меня окружают маггловские сказки, — Драко зажимает в руке пучок жизнерадостных златоглазок, сорванных по дороге. — Одна ходит ночью за крапивой, слава Мерлину, что не на кладбище, другая самая настоящая Белоснежка. Скоро я наткнусь на спящую непробудным сном или проводящую все дни на кухне на побегушках у эльфов.

— Откуда ты-то знаешь маггловские сказки? — Джинни с каменным лицом кидает ему крапиву в сумку, поверх смоквы. Следом отправляются златоглазки.

— Слуги нашептали, — презрительно отзывается он, но перед глазами всплывает один из вечеров в кабинете деда, звук горящих поленьев и тихий старческий голос, читающий ему все сказки подряд. Драко любил сказки. Пока они не разрушили его жизнь.

— А я никогда их не читала, — Джинни с отвращением и любопытством рассматривает волдыри на ладонях. Жжется. Как в ее душе. — Только слышала об одной, о которой Гарри рассказывал. Про Эльзу и ее одиннадцать братьев. У него-то в детстве были только маггловские книги. Драко… Я подумала — внезапно — что мы играем слишком опасно. Помнишь, если использовать маховик для возвращения на несколько часов назад, на день или два, это ничего не изменит. Но мы вернемся на три года назад. Что, если…

Драко кривит губы, вытаскивает из кармана платок и вытирает запачканные землей руки.

— А что, если мы застряли в этой чертовой школе навечно? Если ничего не изменится? Никогда? Лорд будет пытать магглов. Ты будешь страдать от ран и издевательств. Моих родителей убьют. А потом и меня. А когда Поттер вылезет из леса, не останется никого, кто мог бы ему помочь. Потому что людей в вашем Ордене недостаточно. Остановить Лорда и предостеречь Поттера — наш единственный шанс вернуть миру покой.

— Хочешь сказать, вернуть себе покой.

Ей хочется быть менее жестокой, но действительность упала в нее семенами и теперь прорастает с невероятной силой.

— Для меня обратной дороги нет. Мосты сожжены, стены разрушены, на моем предплечье — Метка, — Драко касается метки поверх рубашки. — Я просто считаю, что все это вокруг — моя вина и моего отца. Он подкинул тебе дневник. Он был верен Лорду. Я впустил в школу Пожирателей. Я пытался убить Дамблдора, чуть не убил Белл и Розмерту. Я…

— Совершал ошибки, — Джинни складывает руки на груди. — Ты никого не убил. И я хочу быть с тобой. Сейчас. Я хочу быть тебе нужна. Потому что ты нужен мне.

Она внезапно, в порыве, обнимает его руками-крыльями и утыкается носом в его грудь.

— Ты такой невыносимо отвратительный, ты пахнешь засахаренными апельсинами и покупаешь мне перечных чертиков.

Он замирает, и ей слышно, как бьется его сердце. Тихо. Вдох-выдох. Вдох-выдох. И на мгновение ей становится тепло и спокойно.

Мгновение проходит. Драко приподнимает ее лицо за подбородок и осторожно целует. Потом шепчет:

— Почти рассвело. Где бы нам собрать утреннюю росу и полынь? Не вижу ее здесь. И как мы потом вернемся в гостиные?

Джинни разжимает руки. Ей бы хотелось, чтобы он сказал: «Ты моя». Но он не скажет. Для него она — путеводная звезда, маяк надежды. Она нужна ему. А про любовь он ничего не знает.

— Я останусь и соберу росу, — решает она вдруг. — Полынь ты увидишь почти у выхода, по правую сторону, там, где травы степей.

В его глазах — огоньки сомнения.

— Останешься? А как же Стебль?

Джинни нервно заправляет прядь волос за ухо.

— Если что, я смогу убедить мадам Стебль, что просто не могла не посмотреть на ее зимние орхидеи.

.— Тебе они нравится? — Драко ненавидит орхидеи и олеандр. Беллатриса пахнет олеандром, и он старается забыть этот сладкий запах. И не может.

— Нет. Рядом с ними я жуткая уродина. Я люблю ирисы. Они так сладко пахнут, и одновременно резко. Я люблю сладкое, потому что у нас дома его никогда нет.

Драко смотрит на нее с непониманием человека, у которого всегда было все, и даже больше.

— Пару недель назад моя тетка приходила ко мне, когда я лежал у Помфри. Она хочет, чтобы я забыл о Малфоях и вспомнил о Блэках. Мне кажется, рядом с тобой я больше Блэк?

Джинни несколько мгновений смотрит на него задумчиво. Неужели ему действительно интересно, что она думает? И зачем это Беллатрисе? Беллатриса опасна, как гадюка. Нельзя на нее наступать.

— Я плохо знаю Блэков. Думаю, рядом со мной ты — это просто ты.

Драко улыбается уголком рта. Потом что-то вспоминает, и в его глазах танцуют икорки смеха.

— Ни за что не поверишь, как звали возлюбленную Северуса.

Джинни насмешливо фыркает.

— Ни за что не поверю, что у него вообще была возлюбленная. Кому захочется трогать эти сальные патлы…

— Кандида Руфус. — Драко кажется справедливым поделиться своим открытием о Снейпе. — Кандида. Руфус. Словно ей сразу под пятьдесят.

Джинни самодовольно и торжествующе улыбается. Джинни Уизли — лучший друг Невилла Долгопупса, бредящего травологией с первого курса.

— Он тебе соврал, Драко. Это название цветка. Рыжая лилия, если говорить на нормальном английском, а не на латыни.

— И черт с ним! Увидимся у Миртл, — Драко ненавидит выставлять себя посмешищем. — Постарайся не попасться никому на глаза. И еще…

Он бессовестно, жадно и отчаянно крадет у нее поцелуй. Вдох-выдох. Вдох-выдох. И вокруг них — дрожащая тишина.

Джинни крадется вдоль стены, как кошка, которая улизнула из приоткрытого окна и теперь хочет вернуться. Впереди, в темном туннеле галереи, мерцает чья-то отвратительно знакомая фигура, и Джинни инстинктивно прижимается к прохладному камню. Рядом с потухшим факелом она вдруг нащупывает небольшой выступ, опирается на него ладонью и едва не выпадает на открытую площадку. В галерею врывается ветер, полный дождя, и ноябрьская серость.

У самого края площадки статуей стоит облаченная в черный плащ черная фигура. С неба сыпется мелкий ноябрьский дождь.

Она плотнее закутывается в мантию, дрожа от холода, и уже собирается вернуться в галерею, как фигура поворачивается. И в профиль она видит чуть горбатый нос Снейпа и его сжатые губы. Он стоит как истукан, как огромный промокший ворон. Ворон.

Какого черта он тут делает? Один. В проклятый дождь. В предрассветный час, когда еще можно нежиться в своей одинокой постели. Когда в камине приветливо горит огонь.

И тут, как и сотни людей в мгновение прозрения, Джинни сразу все понимает. Все, все. Рыжая лилия — это не обман и не насмешка. Рыжая лилия — это настоящий, осязаемый, реальный человек, которого давно нет на свете. Рыжая лилия — это Лили Поттер. Драко не мог этого понять, потому что он вряд ли помнит имена родителей Гарри. Для него они — Поттеры с презрительным придыханием на букву «П».

В проеме вырастает дьявольская фигура Беллатрисы Лестрейндж, и Джинни вжимается в небольшое углубление в скале, молясь всем существующим богам, чтобы ее не заметили.

— Какие новости, Снейп?

Ворон вздрагивает как от удара и неспешно расправляет крылья. Джинни почему-то вспоминает, что в той сказке про Эльзу тоже был ворон. Он помогал Эльзе. Он ее спас.

— Никаких, Беллатриса. В школе Поттер не объявлялся.

— Чертов мальчишка, скрывается в лесах или где-то еще. Вполне возможно, что на площади Гриммо, как ты и предполагал, — Беллатриса кривит тонкие губы. В каждом ее движении, в каждом жесте видна порода. — Я здесь не ради Поттера. Я хочу поговорить о Драко. Ты обещал разобраться, почему он слышит голоса.

Снейп стоит вполоборота к ней, вполоборота к краю пропасти. Сквозь решето неба сыпет дождь, и тусклый рассвет с трудом пробивается сквозь тяжелые тучи. Зубцы замка зловеще возвышаются над головами.

— Откуда такой интерес? Не помню, чтобы ты его любила. Обучала легилименции — да. Но интерес?

— Он моя кровь. Он наполовину Блэк. — Непонятно, приятна Беллатрисе эта мысль или нет.

Джинни с отвращением разглядывает ее лицо. Его можно было бы назвать красивым, если бы оно не обезображивалось внутренней одержимостью. Одержимостью смерти.

— Видно, эта его половина погружена в глубокий сон. — Снейпу нравится ее задирать. — Что ты хочешь от меня? Еще один Непреложный обет? Мне иногда кажется, что я единственный, кто заботится о Драко. Единственный, кто его любит. Если слово «любовь» можно ко мне применять.

Беллатриса подносит руку к горлу и поправляет застежку плаща.

— Просто держи его подальше от Малфой-Мэнора. Нарцисса на него плохо влияет. И эта его выходка… Зачем он явился к Лорду?

Снейп смотрит прямо ей в глаза. Как ворон.

— Почему бы тебе самой не спросить его об этом?

— Он меня ненавидит. — Беллатриса снова трогает свое горло.

Джинни не может отвести от нее завороженных глаз. Заворожена. Почему?

— Это приятно. — Снейп закладывает руки за спину.

— Чем дальше Драко от дома, тем в большей безопасности он находится. Не думай, что я переживаю за щенка. Просто он — последняя надежда на продолжение рода. Я думаю, Люциус и Нарцисса не переживут зиму.

Снейп кивает. Он и сам так думает. Малфои бесполезны для Лорда. Бесполезные люди долго не живут.

— Чертов мальчишка, — Беллатриса словно говорит сама с собой. — Как пробиться в его душу? Что он скрывает?

Снейп неприятно и холодно улыбается.

— Кажется, ты и все, что происходит в его доме, ему осточертело. И я это понимаю. Это осточертело даже тебе, Белла, а ты в несколько раз сильнее его.

— А тебя? — требовательно спрашивает она. — Я сильнее тебя?

Снейп снова неприятно улыбается. Потом выдыхает густое облачко пара.

— Алекто напала на Драко в раздевалке, — выдает он, подумав. — После того, как Лорд наказал Амикуса.

Тонкие ноздри Беллатрисы раздуваются, словно у молодой норовистой лошади. И в этом они похожи с Драко. В нем тоже есть норов.

Беллатриса вынимает из кармана палочку, и в воздухе растекается запах смерти. Кто-то посмел задеть ее кровь! Кровь Блэков. Этого она простить не может. С лицом разъяренной королевы она исчезает в галерее, не взглянув на Снейпа.

Джинни вспоминает, что нужно дышать. Она продрогла и замерзла до последней косточки, но упрямо сжимает губы. Ей нужно улизнуть, пока он не…

— Вылезайте из вашего жалкого укрытия, Уизли.

— Я все про вас знаю. Драко, конечно, ничего не понял, но все же было опрометчиво сообщать ему такую информацию. — Джинни складывает на груди руки. Голова кружится от собственной дерзости.

— Выражайтесь точнее, Уизли. — Снейп устало поджимает губы. Ему на нее очевидно наплевать. — Вам не пора спать?

— Вот почему вы постоянно смотрите на мои волосы. Они рыжие.

— Я еще не ослеп, Уизли.

— Рыжая лилия. Это ведь никакая не Кандида Руфус. Это Лили Поттер, не так ли? — Джинни делает шаг вперед, заглядывая в его глаза. — У нее были рыжие волосы. И вы любили ее.

Снейп разворачивается к ней спиной, пряча лицо. Он внезапно взъерошен. Он хватается руками за острые выступы скалы, и его тело выгибается дугой. На какое-то мгновение Джинни кажется, что он сейчас бросится в пропасть.

— Я мог бы сделать с вами несколько ужасных вещей, Уизли. — Он не поворачивается, привычный ледяной голос предательски дрожит и теплеет. На мгновение. И вновь становится ледяным. — Сбросить в пропасть. Убить здесь, на утесе под дождем. Отнять всю память. Пытать до помутнения рассудка, которого у вас и так ничтожно мало. Однако я приказываю вам убираться отсюда куда-нибудь подальше и постараться не попадаться мне на глаза.

— Почему же? — Джинни кричит так громко, что в горло залетает ветер. — Что во мне такого, что вы отпускаете меня так просто каждый раз? Что же вы молчите?

— Драко. — Снейп все еще стоит к ней спиной. — Не хочу причинять ему боль. Убирайтесь, Уизли. А эта ваша информация, которая кажется ценной, никому не нужна. И вас не касается.

Джинни хочет спросить, знал ли об этом Дамблдор, но не решается. У Снейпа в это мгновение слишком жуткое лицо, словно он давно умер, но его забыли похоронить. Резко развернувшись, Джинни сует руки в карманы и с наслаждением возвращается в кажущуюся теплой галерею. Потом оглядывается. Нужно запомнить это место. Вдруг пригодится. Добравшись до башни, она выдыхает. И вдруг понимает, что все встало на свои места: что-то в глазах Снейпа не давало ей покоя. Теперь она знает, что. Теперь она думает, что понимает, за что же он так ненавидит Гарри. Мерлин! Как же это очевидно! Лили предпочла Джеймса. Не поэтому ли Снейп стал Пожирателем смерти? Не от отчаяния ли? А теперь — неужели он настолько ненавидит Гарри, что выдаст его Волан-де-Морту? Ведь это не только сын Джеймса. Это сын Лили… И у него ее глаза.

До занятий остается не больше двух часов, и, пробравшись в спальню, Джинни без сил валится на кровать и падает в тяжелый сон. Она — одна на скалистом утесе в облаке черных ворон. А внизу — море крапивы.

Беллатриса

 

Беллатриса опирается локтем о каминную полку и поводит костлявым бедром. Все остальное тело у нее тоже костлявое, но это не исправить. Бледность и худоба — первые друзья аристократов. В другой руке она зажимает бокал виски, от которого ее глаза блестят ярче обычного.

— Какого дьявола ты не знал, что девчонка давно встречается с Поттером?

Драко спокойно ставит чашку с мятным чаем на белоснежное блюдце. Руки у него не трясутся, как на допросах у Лорда. И лицо — отрешенное.

Беллатриса чует подвох, но не может понять, что не так. Драко оказывается слишком способным легилиментом, и ей это не нравится. О чем он думает?

— Я что, должен лезть в его постель?

Его тонкие губы кривятся, как нитки в вышивке Нарциссы, и Беллатриса со звоном ставит бокал на камин, неприязненно морщась. Как всякая аристократка, она не переносит пошлостей, что не мешает ей убивать и пытать людей. Вырывать языки. Или выкалывать глаза.

Как удачно она встретила ту девчонку с короткими шоколадными волосами и цепкими глазами. Цепкие глаза. Это именно то, что не хватает Драко.

— Ты следил за ним, — спокойно произносит она. — Неужели ты не видел? Паркинсон сказала, что они встречались месяца два.

Драко резко дергает плечом. Она понимает: ему неприятно находиться рядом с ней. Это не страх. Это жгучее, вызывающее отрицание.

— Мне кажется, ты ей нравишься? — Беллатриса ни черта не понимает в отношениях, ей нужно понять, что нравится Драко, а что нет. Может быть, тогда они смогут поговорить?

— Ненавижу Пэнси, — вдруг отвечает он сквозь зубы. — Мерзкая сучка, которая вечно таскается за мной, как собака, высунув язык. Хочется дать ей пинка.

Беллатриса довольно хмыкает. Есть в нем что-то от Сириуса, только спрятано так далеко в раковине, что не видно. Но когда-нибудь он покажет себя. Уже начинает показывать. Еще месяц, два — и Нарцисса его не узнает.

Беллатриса снова берет прохладный бокал в руку и оглядывается на Снейпа, но тот стоит к ней спиной, показывая всем видом, что ему неприятен ни допрос, ни ее присутствие в кабинете.

— Может быть, кто-то спросит меня о моих отношениях с Гарри?

И тогда она поворачивается к девчонке. У нее прямые рыжие волосы и усыпанное веснушками круглое лицо. Беллатриса хищно раздувает ноздри. Она презирает Уизли, но в яростном взгляде девчонки она наталкивается точно на такое же презрение. Внутри нее — дьяволенок. Беллатриса знает это наверняка, потому что внутри нее самой сидит точно такой же.

Беллатриса любит запах страха, но Уизли не боится. Пока что.

— Где Поттер? — спрашивает она вкрадчиво. — Ты должна знать.

Уизли как-то странно хмыкает и улыбается, но улыбка отравлена.

— Мы с Гарри давно не разговаривали. Он скрывается где-то, и ни вы, ни я не знаем, где.

— А как же твой брат?

— Мой брат болен, — огрызается Уизли, смотря ей в глаза. Беллатриса знает, что она не врет. Но все равно достает палочку. Что, если она сможет принести господину свежую информацию! Застывший дом снова начнет вращаться, и она вместе с ним.

— Думаю, через пару минут ты скажешь совсем другое.

Краем глаза она замечает, как бледнеет Драко. Интересно. Ему жалко девчонку или он настолько боится пыток?

— Я не позволю пытать студентов в моем кабинете, — Снейп резко перестает изображать равнодушие и впивается аспидным взглядом в ее лицо. — Это там, у Малфоев пытай сколько твоей черной душе влезет, пока не утонешь в крови.

Беллатриса запрокидывает голову и смеется. Снейп не знает пары вещей: на ее плече сидит Рита, которая останется здесь незамеченной. И еще одно…

— Я знаю об этой твоей якобы любви или как там ее, — морщится она. Любовь. Даже слово-то тошнотворное. Да, она любит господина — но это другое. — Подозреваю, что девчонка напоминает тебе ту, грязнокровную шлюху, которая в итоге легла под Поттера?

— Заткнись, — в его глазах дрожит ненависть. О, эти редкие эмоции на его лице! Как она наслаждается ими! — Уизли! Что вы знаете о местонахождении Поттера?

— Ничего, — с вызовом отвечает Уизли и откидывается на спинку стула. Кажется, она уже готова умереть. В карих глазах — обреченность. Но не такая, какую Беллатриса видит в глазах узников.

Беллатриса делает шаг ей навстречу и наклоняется над ухом.

— Говори.

— Идите к черту, — шепотом отвечает Уизли и поднимает на нее свои бесстрашные глаза.

Беллатриса выпрямляется, улыбаясь. Девчонка ей нравится, хотя семейку Уизли она презирает всей душой, которой нет. Пожалуй, она единственная в рыжей семье, кто не является Уизли до мозга костей.

— Северус, дай мне сыворотку правды, — шипит Беллатриса, и ее волосы топорщатся как змеи. — Или я швырну девчонку под ноги Лорду, и тогда лучшее, что с ней случится — быстрая смерть.

Уизли бледнеет и вцепляется пальцами в край стола. Драко не смотрит на нее, он вообще не смотрит ни на кого, уставившись взглядом в пол. Только на скулах у него ходят желваки. Какого черта он нервничает?

Снейп угощает ее испепеляющим взглядом и неторопливо подходит к стеклянному шкафчику. Медленным движением достает с полки бутылочку.

— Дай сюда твою чашку, — Беллатриса пододвигает чашку Драко с остывшим чаем и быстро отмеривает пять капель зелья. — Пей!

— Я вас не боюсь, — отчеканивает Уизли, взяв чашку в ладони. — Можете делать со мной все. Я вас не боюсь. Но я вас ненавижу.

Беллатриса почему-то вздрагивает и отступает на шаг. Она как огромный черный шар темноты, который отступает от яркого луча света, прорвавшегося в комнату.

— Где Гарри Поттер? — спрашивает она, снова встав напротив Джинни.

— Скрывается в лесах.

— Один?

— Нет.

— Что он там делает?

— Ищет способ убить Темного Лорда. И как только найдет — он вернется и убьет его. — Ореховые глаза торжествующе сверкают.

Беллатриса не выдерживает и с размаху ударяет ее по щеке. Драко вздрагивает и встает из-за стола. Джинни отвечает ей уничтожающим взглядом. Беллатриса ударяет снова, в этот раз сильнее.

По нежной коже Уизли стекает слабая струйка крови. Чистой крови.

— Кто ему помогает? — Беллатриса повышает голос. Она не особенно любит пытать подростков, но выбирать не приходится.

— Орден Феникса. — Уизли слизывает кровь кончиком языка. И Беллатрисе вдруг хочется повторить. Вкусить ее кровь.

— Твой отец состоит в Ордене?

— Нет.

Драко сдавленно кашляет, и Беллатриса знает, почему: Артур Уизли не может не быть членом Ордена. Уизли выпила сыворотку правды и все равно врет? Колдовство какое-то. Этого просто не может быть. Беллатриса сужает глаза.

— Как часто у вас жил Поттер?

— Каждое лето.

— Кто скрывается вместе с ним?

— Гермиона Грэйнджер.

Беллатриса смотрит на веснушчатое лицо очень пристально. Грэйнджер — та меркая грязнокровка, которая посмела швырнуть в нее проклятие в Отделе тайн. Она еще заплатит. Однажды.

— А твой брат? Он болен?

— Да.

— Что ты знаешь о делах Ордена?

— Ничего.

Врет. Врет, и это видно. Только как она может врать?

— Ты любишь Поттера?

— Нет, — в ее глазах такая уверенность, что Беллатриса не переспрашивает. Такое «нет» невозможно подвергнуть сомнению.

Она обходит стол вокруг и кладет свою изящную маленькую руку на плечо Уизли. Девчонка ничего не знает, а пытать на глазах у Драко Беллатриса не решается. И удивляется самой себе. На мутном стакане — трещинка.

— Ты мне нравишься, Уизли, — открыто заявляет она, слабо улыбаясь. — Не хочешь ли ты встать на сторону Темного Лорда? Ты получишь все, о чем только попросишь. Взамен на верность. Мне кажется, ты на нее способна.

Уизли с отвращением сбрасывает ее руку с плеча и вдруг поднимается на ноги. Беллатриса замечает, как дергается рука Драко. Словно ему хочется вытащить палочку, но он не смеет. Да что с ним творится?

— Получить все! — Уизли насмешливо и презрительно смотрит ей в глаза. Беллатриса делает шаг назад и смотрит на нее заинтересованно. — И стать такой, как вы? Лучше умереть. Мужчины убивают. Мужчины пытают и охотятся. У них это в крови. Они веками убивали друг друга и будут убивать. Вы — женщина. И вы в сотню раз омерзительней всех мужчин. Вы, которая не смогла дать жизнь, убиваете. Вы просто извращенная, сумасшедшая мерзавка. И я надеюсь, что когда-нибудь я встречусь с вами в бою и разорву в клочья ваше утонченное лицо.

Беллатриса усилием воли сдерживает желание еще раз ударить ее наотмашь, чтобы выбить пару зубов и оставить на щеках черные синяки.

— Пожалуй, я принимаю условия, — Беллатриса любит поиграть с жертвой, как сытая кошка с пойманной мышью. — Надеюсь, до той поры ты не умрешь от чужой руки. Кажется, Кэрроу не слишком к вам снисходительны. Видела этого… Долгопупса. Весь избит. Наверное, не сдается, как и его родители?

Уизли ненавидит ее. И Уизли, как и Беллатриса за несколько секунд до этого, с трудом сдерживает желание ударить.

— Марш отсюда на занятия! — рявкает Снейп. — И ты, Драко. Насколько я помню, у вас сейчас история магии?

— Почему ты не сказал, что с тобой сделала Алекто? — Беллатриса кладет руки ему на плечи, когда Уизли с грохотом захлопывает за собой тяжелую дверь. — Я могу…

— Мне не нужна ваша помощь! — Драко вырывается и отступает. Его губы трясутся, а в глазах застыл лед. — Мне ничья помощь не нужна! Не собираюсь опять становиться посмешищем, прячась за вашей худой спиной! Оставьте меня в покое. Лучше скажите, что с моими родителями?

Беллатриса впервые отводит взгляд. Его родители не переживут зиму. Она не может сказать ему это. Она пришла сюда по другому поводу, но сейчас понимает: она снова пришла из-за Драко. А вчерашней ночью она снова отдалась Рудольфусу, потому что не в силах больше стоять на месте. Если Поттер не объявится скоро — она начнет зверствовать, лишь бы двигаться. Лишь бы не становиться сломанными часами.

— Люциус наказан за очередные промахи. Твоей матери запрещено покидать комнату.

Драко молча подходит к бутылке виски, наливает в мутный стакан и залпом осушает. Беллатриса и Снейп смотрят на него, нахмурившись.

— А твой муж? — Драко морщится и вытирает рот ладонью.

Беллатриса удивленно поднимает на него глаза. Она сама слегка пьяна от виски и ночной усталости. Она как олицетворение чумы, хотя и не знает этого.

— Рудольфус? Еще жив. Хотя кувшинами хлещет все, что может стащить у твоего отца и курит сигары.

— Из-за тебя. — Драко наливает себе второй бокал. И снова его осушает. Снейп даже не пытается его остановить, и Беллатрису это злит. — Он тебя ненавидит. Ты его высосала. Ничего не дала взамен. Даже змеи так не поступают.

Беллатриса пытается сказать, что это не его дело, но слова тонут в попытке. Не желают рождаться.

Она молча уходит из кабинета, оставляя племянника наедине со Снейпом. Они оба не подозревают, что в комнате остается ее подарок — Рита.

Беллатриса запрокидывает голову и громко смеется. Смех у нее дьявольский.

 

Драко

 

Пытаясь прийти в себя после виски и слов Уизли, Драко медленно шагает к классу истории магии. Она сказала «нет». Сказала, что не любит Поттера. Драко уверен, что сыворотки правды в ее чашке не было. И все-таки…

Каждый шаг набатом бьет в висках. Он встает рядом с однокурсниками и заглядывает в сумку, проверяя, на месте ли чернила и перо. В стороне от него Паркинсон что-то щебечет о завивке ресниц девушке с двойным подбородком. Драко с трудом вспоминает, что ее фамилия Булстроуд.

Мелькает рыжая копна волос, вспышка белого света ослепляет, и Паркинсон неуклюже и некрасиво отлетает к стене и падает на пол.

— Шлюха проклятая, — Джинни тычет ей палочкой чуть ли не в грудь. Ореховые глаза горят безумием. — Шлюха! Мерзкая, ничтожная… Импедимента!

Паркинсон еще раз швыряет об стену, слезы градом льются из ее глаз. И это слезы ненависти и боли.

Слизеринцы вытаскивают палочки и выпаливают ответные заклинания. Щеку Джинни прорезывает глубокая царапина. Следующее заклинание сбивает ее с ног, но упав, он бросает проклятие, которое заставляет Булстроуд выплеснуть на окружающих свой завтрак.

И тут за спиной Джинни вырастает смешанная толпа гриффиндорцев, когтевранцев и пуффендуйцев. Как один человек, они синхронно вынимают палочки.

— Рискни, — сквозь зубы предупреждает Корнер Гойла, выступая вперед и осторожно поднимая Джинни на ноги. Драко почему-то хочется его ударить. Это он должен ее защищать. От бессилия он топает ногой, но никто не обращает на него внимания. — Рискни, урод жирный, и я вышибу твои мозги.

Паркинсон поднимается на ноги и с неприкрытой злобой смотрит на Джинни.

— Я найду тебя, сучка рыжая, когда ты этого не ждешь. Клянусь.

— Я всегда готова врезать тебе еще. Вот этой самой рукой. — Джинни сжимает ладонь в кулак. — А в магии я в тысячу раз тебя лучше, Паркинсон. И ты это прекрасно знаешь. Удивлена, что я не умерла этим утром, да? После того, как я разделаюсь с Беллатрисой, я разделаюсь с тобой.

Слизеринцы гогочут. Все, кроме Драко и Паркинсон.

— Она напала на меня! — Пэнси вдруг меняется в лице, истерически визжит и театрально прижимает руки к груди. — Алекто, помоги!

Коровья туша Кэрроу медленно подплывает к Паркинсон и хмурит брови. Гриффиндорцы разом ощетиниваются, но понимают, что этот бой им не выиграть.

— Инкарцеро!

Драко сжимает пальцы в кулак, смотря, как веревки овивают худенькое тело Джинни, зло впиваются в руки и ноги, и сквозь белую рубашку проступает кровь. Джинни упрямо молчит. Ей невыносимо больно, веревки сдавливают ей ребра, душат ее, режут тело, но она позволяет себе только тихий стон. Она скорее умрет, чем даст Паркинсон повод для торжества. Мерлин, как она глупа! Драко от отчаяния едва не кусает губы. Эта дерзость ее погубит. Какого черта она выделывается? Мало ей Круциатусов на парах по маггловедению?

Алекто опускает палочку только тогда, когда Джинни, обмякнув, мешком с соломой падает на каменный пол.

— Не сметь подходить! — визгливо заявляет коровья туша, направляя палочку на бледного Невилла. — Не сметь подходить! Пусть лежит, пока я не разрешу ей встать!

Драко снова от бессилия топает ногой. И снова никто его не замечает.

— Что происходит? — Северус бесцеремонно расталкивает гриффиндорцев и едва не наступает на Джинни. — Что вы опять тут устроили, Кэрроу? Я просил: без жестокости.

— Я делаю, что хочу, Снейп. — Кэрроу брызжет слюной. — И ты мне не указ. Хочу — убью. Хочу — покалечу.

Северус бросает взгляд на обмякшее тело Джинни.

— Лорд ясно дал понять: наказывать, но не жестоко. Или вы хотите извести всех чистокровок? Нужно отнести студентку в больничное крыло.

— Малфой! — Алекто снова брызжет слюной и тычет пальцем в Драко. — Пусть Малфой ее несет!

Драко пожимает плечами, стараясь не выдать своей радости, и осторожно поднимает Джинни на руки. Она совсем легкая, как подстреленная птица. Как убитый лебедь.

— В мой кабинет. — Северус говорит это незаметно, притворно наклоняясь над Уизли.

— И если вы опоздаете на минуту на лекцию Бинса, я отправлю вас чистить совятню! — Алекто меряет Драко ненавидящим взглядом. Он знает, что она жаждет расправиться с ним. Не сегодня, сука. Не сегодня.

И проходя мимо толпы поклонников Золотого мальчика, Драко нарочно толкает плечом Майкла Корнера.

Джинни

 

Ей снится стая черных ворон, сбивающая ее с ног, шквальный ветер, рвущий волосы, и чья-то стройная фигура в золотом свете. Потом фигура исчезает, и на ее месте вырастает застывшая статуя женщины. Статуя, смеющаяся дьявольским смехом.

Комната оказывается залитой теплым зеленовато-желтым светом лампы с черным абажуром. Джинни понимает, что лежит на мягкой кушетке, укрытая уютным одеялом. В комнате пахнет книгами и чем-то пряным.

Где-то в стороне кто-то стучит ложкой по стеклу. По бокалу или вазе. Не разобрать. Она приподнимается на локте и видит под собой окровавленную обивку кушетки.

— Лежать, — приказывает голос позади нее.

Она покорно ложится обратно, тяжело выдыхая. Двигаться больно. Щека горит так, что перед глазами плывет. Лебедь подстрелен.

— Не успокоитесь, пока не погибнете?

— Мы все погибнем в этой чертовой войне.

— Пессимистично. — Голос приближается, но ей больно поворачиваться. — Но вполне реалистично. Особенно с вашим умением попадать в неприятности.

В плывущей реальности возникает худое лицо Снейпа в обрамлении смоляных волос.

— Почему вы помогаете мне? — очевидный вопрос.

— У мадам Помфри закончился бадьян. Без него ваши раны будут заживать неделями.

— Ложь. — Она едва не теряет сознание снова. — Ложь.

Снейп некоторое время молчит, размешивая зелье в высокой пузатой колбе. И слова вырываются наружу стаей птиц.

— Видите ли, Уизли, мое проклятье, а ваша удача в том, что вы слишком похожи на Лили Эванс.

Джинни закрывает глаза, пытаясь остановить головокружение. Эванс. Не Поттер.

— Вы ее до сих пор любите. — Утверждение, не вопрос. — И поэтому так ненавидите Гарри. И поэтому выбрали Темного Лорда.

Снейп молчит. Он не собирается ничего говорить. Она и так слишком много знает.

— Всегда удивлялась, что Лили выбрала Джеймса. — Джинни с усилием приоткрывает глаза. — По всем рассказам он представляется мне таким идиотом. Как Корнер.

И впервые за долгие годы упорного труда губы Снейпа искривляются в некое подобие улыбки.

— Пейте. Это снимет боль на время. — Он выливает содержимое колбы в бокал и ставит на потрескавшийся от времени столик. Комнату заполняет запах полыни и мяты.

— В том бокале не было сыворотки правды, да?

— Тратить сыворотку на вас? Рисковать, что Беллатриса узнает о вас с Драко? Подчиняться ее приказам? Увольте.

Джинни слабо и благодарно улыбается, осознавая, что ей не страшно. Этот худой человек с осунувшимся лицом убивает людей там, за стенами замка. Но здесь он другой. Он такой же, как Драко. Джинни с трудом берет бокал и жадно глотает горькое зелье.

— Который час?

— Уже вечер. Вы долгое время были без сознания.

— Где Драко?

Губы Снейпа снова кривятся.

— Алекто обещала наказать его, если он опоздает на историю магии. Он опоздал. Не хочет, чтобы вы видели его… таким.

Джинни с внезапной силой почти швыряет бокал на стол. И сразу обмякает.

— Ненавижу Кэрроу.

— Я смотрю, вы много ненавидите.

— Как будто вы — нет.

Снейп откидывается на спинку кресла, обитого темно-зеленой кожей. Он ненавидит двух человек: Темного Лорда и себя. Остальные для него не существуют.

— Хотите есть? — тихо спрашивает он, рассматривая свои пальцы.

— Немножко, — зелье придает сил и боль уходит. Джинни садится на кушетке, натягивая одеяло почти до подбородка. — Там сегодня… суп рыбный… Я его люблю.

Они смотрят друг на друга несколько долгих минут. Потом Снейп отворачивается, скрывая лихорадочный блеск черных глаз.

Ему только тридцать семь, думает Джинни, провожая его взглядом, всего тридцать семь. Он может еще влюбиться. Он еще может жениться. Растить детей.

Но он навсегда останется один. Черный ворон.

Снейп возвращается спустя полчаса, неся в руках большой поднос. Джинни отчего-то понимает: у него хорошее настроение, если это вообще возможно. Она ерзает на месте, пытаясь сказать что-то приветливое, но слова не идут.

— Вам лучше? — осведомляется он.

— Да.

— Берите тарелку. Ради исключения я тоже поужинаю здесь. Эльфы добавили еще пироги и пирожные. Я их люблю.

Джинни глотает обжигающий суп. Снейп что-то любит? Пироги и пирожные. Единственная сладость в его жизни. От жалости к нему у нее щемит сердце. Она напрочь забывает, что он хладнокровно убил Дамблдора. А когда вспоминает, не может удержать ядовитые слова.

— Никогда мне не нравился.

— Кто? — Снейп с удовольствием разглядывает пышный пирожок с капустой.

— Дамблдор.

Снейп кашляет так, что на его глазах выступают слезы.

— Любил только себя, — Джинни уже не остановиться. — Все время что-то хотел от Гарри. Все время его испытывал. Устраивал ему приключения на выживание. И ничего не давал взамен. Мне его не жаль. Он все время стоял у края пропасти, раскачиваясь под шквальным ветром. И, в конце концов, он в этой пропасти сгинул. Потому что нельзя так играть с жизнью.

— Надо же, — Снейп отодвигает тарелку с остатками вареной моркови и картошки. — Я был уверен, что вы в клубе почитателей Дамблдора.

— Вы многого обо мне не знаете.

— В одном я уверен: вы Драко не по зубам, — Снейп ставит на огонь большой железный чайник с пятнами ржавчины на пузатых боках. — Когда он это поймет, не держите его. Ему необходим кто-то менее вулканический.

Джинни пожимает плечами, торопливо доедая суп. Люди должны быть разными. Если бы Лили выбрала Северуса, она бы до сих пор была жива. Но высказать эту мысль вслух она не решается.

— Особенно странной кажется идея завещать меч Гриффиндора Поттеру, или только я так считаю? — Вдруг замечает Снейп, играя ложкой. — Меч принадлежит школе. А не нахальному мальчишке, который вечно любит влезать в передряги.

Джинни пропускает это замечание мимо ушей.

Ночью она не может уснуть. Раны болят и горят драконовым огнем, голова тяжелеет от усталости. Ей хочется прижаться к Драко, обнять его, уткнуться лицом в его грудь. Джинни тихо встает и медленно идет в спальню Снейпа.

— Профессор, вы спите?

Снейп спит. Он спит беспокойно, подложив одну руку под подушку, другую вытянув вдоль тела. Одеяло бесстыдно сползло, обнажая красивую спину и плечи.

Джинни сглатывает. Ей не стоит здесь оставаться, но она просто не может уйти. Ей одиноко, больно, страшно. Она садится на краешек кровати и поджимает под себя ноги. Голова идет кругом.

Так проходит пара часов, а может, больше, Джинни не следит за бегом времени. Она дремлет, закутавшись в плед, стараясь забыть о ноющем теле. Ей снится Нора, мама, ставящая на стол тарелки с тыквенным пирогом, отец, обнимающий маму за плечи. Ей снится украшенная гирляндами елка.

Но сон ее чуток. Она просыпается от неясного шума в гостиной и, завернувшись в плед, осторожно идет навстречу неяркому свету. Ее палочка где-то в диване, и бежать к ней поздно. А что, если это Кэрроу? Какого черта они здесь?

Она быстро возвращается к Снейпу и кладет руку на его плечо.

— Профессор, проснитесь, кто-то в вашем кабинете…

Снейп резко садится на кровати и откидывает волосы назад. И в глазах — никакого сна. Словно он и не спал. Словно он — стойкий оловянный солдатик, всегда готовый к бою. Джинни отворачивается, дав ему мгновение накинуть рубашку, и тихо шепчет:

— Может быть, это Кэрроу?

— Держитесь за мной, Уизли, — раздраженно отвечает он и, подняв палочку, решительно шагает в гостиную. — Стоило вам явиться сюда, сразу началась чертовщина. Остолбеней!

— Протего! — выкрикивает в ответ высокий женский голос. — Давно не виделись, Северус.

Джинни всматривается в лицо стоящей перед ней женщины, которая что-то быстро прячет в карман. И узнает. Она немного постарела, но все еще фальшиво блестит.

— Рита Скитер, — произносит она изумленно. — Что вы здесь делаете?

— А вы, милочка? — улыбается Рита в ответ. — Вы и Северус. Кажется, пахнет скандалом?

Снейп обессиленно рычит. Так рычит раненый зверь, загнанный в угол.

— Беллатриса! — выдыхает он наконец. — Это она послала тебе шпионить за мной. Тебя. Продажную блестящую пустышку. Как ты здесь оказалась?

— Она анимаг, — Джинни смотрит на Риту с неприязнью. И одновременно с интересом. Рита — подруга Беллатрисы? Разве это возможно? От пережитой боли и слабости у Джинни кружится голова. — Она незарегистрированный анимаг. Гермиона держала ее в банке почти год.

Снейп вымученно улыбается. И в глазах — обреченность.

— Прости, Рита. Ты узнала слишком многое…

— Для одной книги. Слишком много для одной книги! — восклицает Рита, поправляя прическу дрожащей рукой. Она боится Снейпа, но не хочет это показывать. — Драко Малфой влюблен в дочь Уизли. Северус Снейп, кажется, скорее на стороне Дамблдора, потому что не рискует делиться с Лестрейндж сывороткой правды. И, наконец, наша запутавшаяся в своих чувствах мисс Уизли. Кого же вы выберете? Малфоя, Поттера или Снейпа?

Джинни оторопело моргает. Снейпа? Снейп здесь при чем?

— Мне придется убить тебя, Рита. — Снейп поднимает палочку. — Я не могу позволить тебе уйти. Ты вылезла из своей норы в самое неподходящее время. Ты знала, чем рискуешь, проникнув в мой кабинет. И верни обратно то, что взяла со стола.

Рита дрожащими пальцами вынимает из кармана смятый листок бумаги.

— «С любовью, Лили», — издевательски произносит она. — Написанная любовь. На бумаге. Это письмо даже не предназначалось тебе! Неужели ты так безнадежен?

Снейп резко взмахивает палочкой. Скитер не успевает выставить защиту и врезается спиной в шкаф. Очки со стразами со звоном разбиваются. И красная сумочка сбивается на бок.

Снейп тихо подходит к ней, не раздумывая. Джинни успевает схватить его за поднятую руку. Тело отзывается мучительной болью.

— Не надо, профессор!

— Уизли, какого черта…

— Сотрите ей память, сотрите память, — как заведенная бормочет Джинни. — Не убивайте. Вы и так многих… убили. Останьтесь хоть немного… человеком.

Они смотрят друг другу в глаза. Девушка — подросток с бледными от потери крови губами, и мужчина с волосами цвета воронового крыла. Он первый отводит взгляд.

— Идите к черту, Уизли, — Снейп отталкивает ее. Не сильно. Но с примесью отчаяния. — Что вы вообще понимаете?

Рита быстро хватает палочку и вдруг исчезает. На полу остаются лежать осколки разбитых очков и мелкие выпавшие стразы.

— Драконово проклятье, Уизли! — Снейп дрожит от ярости. — Понимаете, что вы наделали?

Джинни задирает веснушчатый нос, борясь с желанием стонать от вернувшейся боли.

— Она не расскажет…

— Черта с два она не расскажет, — Снейп обходит стол вокруг и ударяет кулаком по столешнице. Мятая рубашка слегка приоткрыта, обнажая его неширокую грудь. — Надеюсь, я не доживу до книги о себе.

Джинни насмешливо фыркает. Мерлин великий, как много случилось за эти три месяца! Драко стал ей ближе, чем Гарри. Снейп спас ее от Кэрроу и Лестрейндж. Что дальше? Булстроуд окажется милой девочкой?

Гарри никогда ей не поверит. Не поверит, что это правда. В эту минуту он кажется таким же далеким, как мерцающие на небе звезды.

Снейп продолжает кружить вокруг стола, как пони в зоопарке. Привязан веревкой к шесту — и нет выбора. Джинни вспоминает, что Скитер прихватила с собой ту записку. Что в ней было? Чья любовь?

Джинни подходит к камину и берет в руки чайник, еще полный остывшей воды.

— Профессор, а вы знаете маггловские сказки?

Снейп останавливается и смотрит на нее исподлобья. Лицо его спокойно, как каменная скала, и только в глазах — шторм. Черный шторм.

— Слышал некоторые. От одного человека. Пару раз.

— А про диких лебедей?

— Никогда не слышал.

— Садитесь, я сделаю чай. Вы, наверное, не хотите спать? Может быть, тогда поговорим? Пожалуйста, сэр, — Джинни почти умоляюще смотрит на него. — Если я останусь одна, эта боль сведет меня с ума.

Снейп раздраженно пожимает плечами, но садится в низкое кресло у камина и придвигает к себе стол.

— Вы сможете защитить замок от возвращения Риты?

— Да, — он смотрит на языки пламени, слабо ворочающиеся в камине. — Здесь и так слишком много шпионов.

Джинни снимает чайник с огня и разливает чай по высоким чашкам с треснутыми блюдцами. И вдруг, не спрашивая разрешения, начинает рассказывать печальную историю Эльзы и ее одиннадцати братьев. Снейп молчит, не отрывая глаз от камина и изредка поднося чашку к искривленным в усмешке губам. Словно одновременно хочет, чтобы она и замолчала, и продолжала говорить.

И когда она заканчивает, он довольно усмехается:

— Тяжело жить в мире без магии.

— Профессор!

— Если бы девчонка использовала оборотное зелье, чтобы обмануть короля, потом применила несколько полезных заклинаний трансфигурации, все вышло бы гораздо быстрее. И зачем красться на кладбище, когда туда можно трансгрессировать? Кто вообще рассказал вам эту чепуху?

— Гарри.

— А, стало быть, вы у нас Эльза. А кто принц?

— Я не знаю. — Джинни пунцово краснеет и отворачивается.

— Прямо поразительно.

— Зато я знаю, кто вы, — Джинни улыбается. — Вы тот ворон, что дважды спасает Эльзу.

— Я ворон? — Снейп тихо смеется. Кажется, впервые смеется по-настоящему. Не каркая. — Вот только я не смогу спасать вас каждый раз, Уизли. Надеюсь, вы это понимаете. И если быть немного откровенным: мне больно на вас смотреть. Вы меня пытаете, сами того не подозревая. Давайте спать, уже почти четыре. А завтра утром я передам вас мадам Помфри. Надеюсь, она вернется к этому времени, и ей самой не понадобится помощь.

Джинни покорно поднимается на ноги, волоча за собой зеленый плед. Накрывшись одеялом поверх пледа, она сонно произносит:

— Вы хороший человек, профессор.

Он не отвечает.

Джинни проваливается в сон через мгновение, едва успев опустить голову на подушку.

Снейп долгое время сидит, словно врастая в кресло, глядя в потухающий камин. Ему не хочется двигаться. Ему не хочется ничего. Он — ворон в выжженной пустыне без оазисов. Только перед рассветом он забывается тяжелым сном, так и не сдвинувшись с места. Ему снится Лили в венке из одуванчиков, вся залитая ярким солнечным светом.

Мертво. Для него все — мертво.

…Джинни приоткрывает глаза, зная: он здесь. Он не мог не прийти, ведь она так его ждала. И снова эта пульсирующая мысль: еще только три месяца назад она сходила с ума, мечтая увидеть Гарри. А теперь Гарри отступил назад, растворился в дымке войны, она перестала чувствовать его. С каждый днем он отступает все дальше. И с каждый днем она все больше запутывается. Или это наваждение? Драко Малфой — наваждение. Драко Малфой — осколок льда, который она не хочет вынимать из своего сердца. Драко Малфой — племянник Снежной королевы.

— Привет, — он странно улыбается и привычным движением смахивает челку в сторону.

— Иди ко мне, — ровным голосом произносит она. — Слышишь?

Драко медленно откладывает в сторону стопку желтых пергаментов и так же медленно стаскивает с себя джемпер. Потом рубашку. Брюки.

Джинни отводит взгляд, не в силах держать в себе пылающий румянец. Он заливает щеки, как малиновое желе покрывает идеально творожную массу.

Драко ныряет к ней под одеяло, как в омут, и обнимает ее со спины. Джинни едва слышно дышит. Они так близки, как не были близки даже с Гарри. От Драко пахнет усталостью и совятней.

— Подумать только, я тайно встречаюсь с бывшей девушкой Поттера. Хуже было бы только в случае, если бы вместо тебя в совятне я встретил Грэйнджер, — тихо произносит он, шумно дыша ей в шею.

Джинни тихонечко смеется и поворачивается к нему. Треснувшие губы не удерживают тихий вскрик.

Щеку Драко прорезывает багровый синяк. Наказан из-за нее. Наказан с жестокостью, и даже сотня Беллатрис не может его защитить. Потому что он не хочет защиты. У Джинни щемит сердце от нежности. Рука крылом взлетает вверх и проводит по его волосам.

— Как же долго тебя не было.

— Всего день.

— Это очень долго.

Она тянется к нему, как цветок к весеннему солнцу, обвивает шею руками. Его горячее тело будоражит ее, соски, всегда реагировавшие только на ледяной ветер в раздевалке, вдруг твердеют.

— Сними рубашку, — шепотом просит он и как-то часто дышит. Гарри никогда так не дышал. Почему?

— Наглец.

— Какой смысл ждать? — Драко нетерпеливо облизывает губы. — Мы можем умереть в любую секунду. Сейчас. Завтра. Через неделю. Мы не принадлежим себе. Мы принадлежим времени, в котором живем. Мы живем этим мгновением, Джинни. Прошлого и будущего нет. Исчезли. Есть сейчас.

Она повинуется, стягивая рубашку.

— Ты когда-нибудь…

— Нет. — Это видно по странному блеску его глаз. Он впервые касается обнаженной девушки, бережно гладя ее бархатную кожу, с содроганием прикасаясь к израненным веревками рукам и спине.

В его жизни была тьма и кошмары, крики жертв и печальная улыбка матери, и вдруг в темноте возникла эта безумная девушка с сияющими ореховыми глазами. Драко знает, что они никогда не смогут быть вместе. Как бы сильно ему этого ни хотелось. Ради него ей придется отказаться от всего. От всех. Он не сможет жить с этим.

Ее ладонь ложится на его грудь. Спускается вниз.

Драко шумно выдыхает. Джинни малиново краснеет и улыбается.

— Послушай, насчет зелья… — от неопределимого желания ласкать ее комната кружится перед глазами. — У нас теперь есть все необходимые травяные ингредиенты. Не думал, что все окажется так легко.

— И один морской.

Драко вопросительно приподнимает брови.

— Кровь рыбы-прилипалы, забыл? — Она тихонечко смеется. Сердце продолжает щемить.

— Смешно, — он досадливо морщится. — Я выберусь в Косой переулок за саламандрой. Если у меня окажется нужная сумма. Остается поймать кельпи и добыть яд акромантула.

— Ты не сможешь их купить заодно с кровью саламандры?

— У меня нет столько денег. А если я пойду в Гринготтс, это вызовет слишком много вопросов. Придется рисковать.

— Я сделаю что-нибудь такое гадкое, что меня отправят в Запретный лес. — Страх подступает к самым губам, но она его сглатывает. Ради Драко. Ради Гарри. Ради братьев. — А на кельпи нужно охотиться только вместе. Иначе ее не поймать, она слишком опасна. И охоту нужно начинать тоже в Запретном лесу.

— Помолчи, — Драко прижимает ее к себе. Тишина вокруг них пленяющая. И его объятия сулят безмятежность хоть на несколько минут.

Джинни проваливается в сладкий плен и впервые за долгое время засыпает спокойным сном.

Джинни

 

Кажется странным завещать мальчишке меч Гриффиндора, не так ли?

Светлые волосы Полумны — яркое пятно в темном полумраке кабинета. Джинни лихорадочно стаскивает поблескивающий меч со стены и спрыгивает с кресла на пол. Портреты бывших директоров смотрят на нее укоризненно — и в то же время с одобрением. Она жадным взглядом ищет портрет Дамблдора, но его рама пуста. Чертов директор! Даже после смерти его вечно нет на месте! Плевать. Ей все равно нечего у него спрашивать.

Невилл прислушивается к тишине за дверью. Они так и не выяснили, куда вдруг исчез Снейп. И надолго ли. Целый вечер они просидели, скорчившись за углом, чтобы выждать удачный момент. Снейп вышел из кабинета за полчаса до комендантского часа, едва заметно кривя губы и зажимая левое запястье тонкими паучьими пальцами. Невилл с Полумной только переглядываются, но Джинни знает: Метка жжет. И значит, Драко снова извивается на мокром полу в заброшенном туалете. Или в гостиной. От этой мысли сердце Джинни жалобно трепыхается как воробей, и в груди вдруг режет боль.

— Ты не пришла на последнюю встречу Отряда, — Полумна переводит взгляд с меча на Джинни. — Почему?

Глаза у Полумны большие, словно блюдца от чашек из дорогого сервиза, и так же блестят. И соломенные волосы — словно отголосок солнца. Вся Полумна словно большой подсолнечник, никогда не опускающий золотые лепестки.

— Занималась трансфигурацией чашки в черепаху к следующей контрольной, — в голосе Джинни небрежность, и эта небрежность скрывает ложь. На самом деле она снова пыталась превратиться в лебедя, и когда ее левая рука стала самым настоящим белоснежным крылом — белее снега, из правой хлынула кровь. Ей пришлось незаметно пробираться в больничное крыло, накинув зимнюю мантию, и красть бутылку бадьяна. То, что при этом она до крови искусала губы, пытаясь не стонать от боли, Джинни забывает.

— Тихо. — Невилл оглядывается на девушек. Его голова в сумраке еще больше напоминает лампочку. Полумна замирает, сжимая палочку в руке. — Бежим. Сейчас.

Джинни зло сжимает губы. Что, если это не Снейп, что, если это Кэрроу? От волнения портреты кружатся перед глазами. Странно, но ей не страшно. Едкий страх отражается только в глазах Полумны и Невилла. Они не умеют и не хотят его скрывать. Они всего лишь подростки. И они не встречаются с Малфоем в грязном туалете.

Джинни поднимает меч обеими руками. Тяжелый. Подозрительно тяжелый. И рубины — горят безумным огнем. Подозрительно безумным. Джинни пристально осматривает меч, словно чувствуя: что-то не так. Как вообще можно вытащить его из Шляпы?

— Бежим, — Невилл выхватывает меч у нее из рук и толкает дверь ногой.

— Папа говорит, что если мозгошмыгов так много…

— Драконье проклятие! — Джинни в ярости замирает, заметив внизу лестницы высокую фигуру Снейпа и за его спиной, спиной ворона — Драко.

… — Значит, враг близко. — Полумна выпрямляется и поднимает палочку. Но все знают, что силы неравны. Джинни все равно медленно и бездумно повторяет ее движение, понимая, что Снейп справится с ними тремя одним легким заклинанием.

Но ворон не торопится вынимать палочку. Его аспидные глаза на мгновение прожигают Джинни и бросаются жечь Невилла. Словно Снейп не знает, кто здесь зачинщик. Словно не хочет знать.

— Вы намереваетесь вернуться к старым методам ведения войны, Долгопупс? — кажется, его голос тоже черный, как и его глаза.

— Старые методы были куда благороднее, — Невилл отчаянно сжимает рукоять меча. Он так давно ненавидит Снейпа, что эта ненависть въелась в него. И не выведешь.

— Не думаю, — Снейп холоден и насмешлив. И от него разит одиночеством, как разит холодом от открытого окна в морозный день. — Кроме того, драки на мечах — это столько крови… Вы были бы отвратительным фехтовальщиком, Долгопупс.

— Чего не скажешь о вас, да? — Джинни старательно скалится. После той ночи в его кабинете ей трудно изображать презрение. — Вы бы рубили благородных людей на куски мяса, а потом кормили своих приспешников человечиной.

Снейп приподнимает брови и делает шаг назад. Он или впечатлен ее игрой или разочарован — в сумраке не разобрать. Сумрак делает всех равными. И в сумраке можно поцеловать.

— Я кормлю тебя человечиной, Драко? — угрюмо интересуется Снейп, впиваясь глазами в лицо Джинни. Словно чего-то ждет. И сам не знает, чего.

— Он не ваш приспешник! — выплевывает она в ответ.

Невилл и Полумна смотрят на нее с удивлением. Еще бы, с какого времени она вдруг заступается за Малфоя?

— Заткнись, рыжая, — голос у Драко ледяной, но глаза предают его. И Джинни едва заметно вздрагивает, заметив это предательство.

Они не сказали друг другу, что чувствуют. И, наверное, никогда не скажут. Драко не верит в любовь, а она боится сказать. Ведь сказанное слово не вернешь. Это единственное, чего она по-настоящему боится. Сказать, что любит, а потом встретить Гарри и понять: Драко — наваждение. Драко — осколок. И хотя она знает, что ее чувства не лгут, она боится слов. Они ранят сильнее, чем самый острый нож.

— У меня имя есть, — эхом самой себя отзывается она.

Снейп поднимает палочку, и меч, вырвавшись из рук Невилла, со звоном падает на каменные плиты.

— Все трое — в Запретный лес, — решает он быстро, вытягивая бесцветные губы в одну линию. — Будете помогать Хагриду. Его огненные крабы опять сбежали.

Лицо Драко бледнеет. Его глаза встречают горящий вызовом и гордостью взгляд Джинни. Она знает, что Драко ни за что не позволил бы ей заходить в Запретный лес просто так. А теперь он не сможет оставить ее одну в замке.

Как оставил Гарри.

С нее хватит! Никто больше не посмеет обвязать ее розовой лентой прекрасного будущего и положить на полку до лучших времен. Она будет сражаться. Она добилась своего. Их отправляют в Запретный лес. А это значит, что они стали ближе к зелью еще на один шаг. А Джинни — на шаг к свободе.

— Их сожрут, профессор, — лениво замечает Драко, и в его светлых глазах — мольба. Так иногда беззвучно молят небо помочь, когда все надежды иссякли. — Пауки перестали бояться людей.

— Пусть жрут, — Снейп делает упор на слове «жрут» и надменно приподнимает голову. — У Уизли не один ребенок, а целых семь. Долгопупс всем опротивел, особенно мне. Мисс Лавгуд… Что ж, будем надеяться, ее спасут мозгошмыги.

— Мозгошмыги не умеют спасать, — Полумна вздыхает и разочарованно опускает палочку. — Они живут в мире без тревог и проблем.

— Тем лучше для них! — рявкает Снейп. — Марш. Вы остаетесь без ужина. Предоставляю вам шанс полакомиться каменными кексами Хагрида.

Проходя мимо Драко, Джинни незаметно касается горячими пальцами его руки.

Он снова вздрагивает, но не оборачивается.

Невилл пинает попавшуюся под ноги толстую ветку и поднимает воротник. Холодно и промозгло. С неба изредка падает то ли снежинка, то ли капля дождя. Наверное, небо тоже не может определиться, чем плакать. И Джинни это успокаивает.

— Что творится у вас с Малфоем? — Невилл смотрит на нее искоса, выпуская в воздух облачко пара.

Джинни насильно делает шаги, хотя ноги становятся ватными. Неужели это настолько заметно?

— О чем ты? — небрежно интересуется она, но голос дрожит и рябью бежит по воздуху. — Мы с Малфоем квиты.

Невилл неуверенно приподнимает плечи.

— Как-то вы яро защищаете друг друга, — выдает он. — Малфою не нравится, что ты идешь в Запретный лес. Тебе не нравится, когда мы не хотим, чтобы он доложил о нас Кэрроу. И вообще он странно на тебя смотрит.

— Прекрати, — нервно отвечает она, глядя под ноги. — Ничего у нас с Малфоем нет.

Невилл собирается возразить, но в эту минуту расплывчатая фигура Хагрида резкими движениями машет им рукой со ступенек хижины.

Джинни ускоряет шаг и почти бежит, чтобы только не заговаривать с Невиллом. Она знает, что он просто предполагает, но сейчас у нее слишком мало сил сопротивляться. За спиной маячат соломенные волосы Полумны.

…Хагрид молча и угрюмо взирает на троицу со своей полувеликанской высоты.

— Не выходить за пределы тропы. Вглубь леса не пойдем. Я не хочу получить три трупа.

— Пауки? — ехидно вопрошает Невилл, взглядом ища нужную траву.

— Пауки. — Хагрид оглядывается по сторонам. — Совсем обезумели. Вчера споткнулся об одного почти у своего порога.

Джинни зло складывает руки на груди и радуется, что надело пальто потеплее. В лесу пахнет сыростью и мерзлой землей. И одиночеством.

Она выбралась в Запретный лес, но она одна не справится. А Драко остался в замке. В натопленном кабинете Снейпа.

Джинни отчаянно надвигает капюшон мантии на лицо и переступает с ноги на ногу, пытаясь согреться. Сейчас она расцеловала бы любого, кто угостил бы ее чашкой горячего чая. Только в минуты отчаяния понимаешь, как просты самые главные вещи жизни.

— Клык с нами? — Полумна трет усталые глаза. — Я хочу лечь головой на его теплую шерсть и проспать до утра. Заодно можно не писать работу по прорицаниям.

— Проснешься в паучьем желудке, — Хагрид свистом подзывает собаку поближе к себе. Клык поджимает хвост и жалобно скулит. От его морды идет пар. Слюни ядовитыми каплями падают на мерзлую землю. — Держите палочки наготове. Пройдем метров тридцать. Пусть видят, что мы ушли. Потом переждем и вернемся в хижину. Я кексы сделал.

Холодные губы Джинни криво изгибаются. Каменные кексы Хагрида — кто сложит о них песню?

— Предлагаю не ждать, а сразу пойти к тебе, — произносит она, оглядываясь на неуютную темноту за спиной. — Всем плевать, куда мы пошли и зачем.

— Ты серьезно думаешь, что пауки на стороне Пожирателей смерти? — Невилл обхватывает плечи руками.

— Они на стороне тех, кто проливает кровь, — Полумна сосредоточенно смотрит под ноги, перешагивая через корни. — Папа говорил, что на свою сторону можно даже взрывопотама переманить.

Джинни с Невиллом сдержанно улыбаются. Огромный фонарь Хагрида словно звезда светит во мраке леса и скорее приманивает к себе тьму, чем рассеивает ее. Они успевают пройти около десяти метров, как сильный удар со спины сбивает Джинни с ног, и вокруг талии обвиваются щетинистые лапы. Перед глазами мелькает испуганное лицо Невилла, широкая спина Хагрида, солнечная копна волос Полумны — и лес кружится в безумном танце. Джинни успевает заметить, что пауки опрокидывают Невилла на землю, и из палочки Полумны вырывается яркий свет.

Поляна исчезает за причудливой сетью ветвей.

Ноги волочатся по земле, цепляясь за корни, и Джинни кажется, что они сейчас оторвутся. Паук торопливо перебирает ногами и странно сопит, щелкая жвалами.

Нечего и думать о палочке. Наверное, уже давно валяется между корней. Черт, отличная палочка была… Сейчас и новую-то не достанешь… Джинни зло завидует Рону. К нему мамочка прибежала и палочку принесла на тарелочке.

Ей нужен этот яд! Но без палочки она бессильна. А там, куда утащит ее паук, она бессильна совсем. И где-то в глубине души из семени вырастает росток равнодушия.

Паук внезапно останавливается и замирает. Кентавры? Разве они бывают в этой части леса? Или сбежавшие огненные крабы? Или…

— Хагрид! — вырывается у нее, и секунду спустя она вспоминает, кто вообще вывел этих пауков.

Глупо так умирать. От жвал паука. Не исполнив свой долг. Люди умирают на войне, сражаясь против осознанного зла, которого полно в мире, а она умрет в объятиях паука. И больше никогда не поговорит с… не увидит…

Она отчаянно бьет ногами и пытается раскачаться, чтобы вырваться. Паук недоуменно останавливается и начинает усиленно работать жвалами. Дура, дура, он же тебя сейчас в овоща превратит, чтобы не дергалась… Жвалы приближаются. И в них — нужный яд… Дура, дура, хоть бы нож с собой прихватила… Джинни, молотя ногами по всему, до чего может достать, пытается вырваться из волосатых объятий. Хагрида в эту секунду она просто ненавидит.

— Пригнись! — звонкий голос, не разгоняя мрак, режет барабанные перепонки.

И Джинни послушно пригибается, словно улитка, вжимаясь в никуда. Вспышка обжигает теплом и яростью. Паук заваливается на бок, увлекая ее за собой, и его волосатые ноги едва ослабляют хватку. Джинни почему-то кажется, что это конец. Что больше она не может. Жить, дышать, есть, учиться, любить. Конец. Влажный мрак леса непрогляден, и огни замка не видны сквозь деревья. Ветер слабо колышет спутанные пряди. Джинни закрывает глаза и плачет. От бессилия и усталости. Она больше не девчонка-сорванец. И у нее больше нет сил. На мгновение она не хочет варить никакое зелье. Не хочет спасать мир. Она хочет домой, под пахнущее ирисами одеяло. И чтобы на улице шел снег.

— Где ты, Уизли? — голос раздается откуда-то сверху, где, наверное, тепло и свободно. Хотя она знает, что там холодно. — Я не могу зажечь палочку.

Если бы здесь была Гермиона, она бы авторитетно заметила, что пауков привлекает не свет, а запах. Но Гермиона в эту секунду — за тысячу миль от Джинни.

— У меня имя есть, — выдыхает Джинни. Имя — защиты знак.

— Знаю я твое имя. Не шевелись. Релассио!

Паучьи лапы по кускам падают на холодную землю вместе с Джинни. Руки — в грязи, голова раскалывается и трудно дышать. С неба на нее сыпется что-то колючее и мокрое. Снег или дождь — не разобрать.

— Идти можешь? — белое лицо Драко выныривает из темноты.

— Нет. — Джинни хочет, чтобы ее оставили в покое. Чтобы она просто лежала. В тишине. И плевать, что от паука воняет. — Откуда ты взялся?

— Шел за вами с самого начала. Представляешь, я умею использовать дезиллюминационные чары. Так значит, у тебя с Малфоем ничего нет?

— Иди ты, — безвольно отвечает она, продолжая смотреть в черное небо, словно в глаза Снейпа.

Руки Драко подхватывают ее, поднимают, отрывая от земли, прижимают к себе. И чье-то сердце дикой птицей бьется под мягкой шерстью свитера — ее? Или его?

— Под ноги смотри. — Джинни сильнее прижимается к его теплой груди. — Куда мы идем?

— Черт его знает. — От него пахнет апельсинами с карамелью. — Куда-нибудь, где ты можешь полежать, а я смогу найти склянку для яда. Джинни, тебе надо к Помфри. У тебя все ноги в крови.

— Я никуда не хочу, — она отчаянно вцепляется в его свитер, очевидно в спешке надетый на рубашку. — Я не хочу никуда без тебя. А в замке, там… И Невилл с Полумной… Не оставляй меня. Драко, не оставляй меня.

— Тут, кажется, мох. — Драко осторожно пытается опустить Джинни на лесное одеяло. Ничего не соображая, она вцепляется в него только сильнее, бормоча слова и всхлипывая. Вылезшая из облаков луна ярко освещает их лица.

Джинни выдыхает, встряхивает волосами и медленно проводит ладонью по лицу, растирая слезы. Ей больше не страшно, и жажда жизни вдруг с яростной силой возвращается к ней. Ноги, словно налитые свинцом и поэтому как чужие, лежат словно отдельно от нее. Она поднимает руку и осторожно проводит пальцами по бледному, залитому лунным светом лицу Драко.

Он здесь. Он нашел ее. Он снова ее спас. От смерти — и от самой себя.

— Ты нужен мне.

— Другого я не прошу, — его губы оказываются близко.

Ее дыхание прерывается, и его запах, его близость, его тепло обрушиваются на нее внезапной волной нежности. Ее пальцы, сбитые в кровь, перебирают светлые волосы, замирают на шее. Он плохо целуется. И от этой мысли Джинни почему-то становится теплее. Потом по телу пробегает дрожь, и внезапной болью отзываются ноги.

Пар белой птицей вырывается из его рта.

— У нас нет шансов.

— Почему? — шепотом спрашивает она.

— Я не хочу заставлять тебя выбирать.

Джинни молча смотрит на испаряющееся облачко.

— Ты не заставляешь. Я сделала выбор.

Драко смотрит на нее с сомнением и одновременно с надеждой. И вдруг выпрямляется.

— Пригнись! — палочка взлетает над ее головой, и холодный, отчетливый голос Драко разрезает декабрьский воздух. — Остолбеней! Сектумсемпра!

Позади нее что-то большое словно скребет по земле, не в силах остановиться.

— Авада Кедавра!

Джинни вдыхает ядовитую волну воздуха, поднятую рухнувшим пауком.

— Ненавижу Хагрида, — вдруг выпаливает она. — Никогда не понимала всю эту гадость: огненные крабы, слизни, пауки… Любить надо людей. И жалеть надо людей. И заботиться надо о людях.

— Семьи-то у него нет, — Малфой опускается на корточки. Высокий воротник его свитера придает ему беззащитный вид. — И предмет он ведет идиотский.

Джинни пожимает плечами. Одиночество Хагрида могло ее убить. Она обхватывает плечи руками и переводит взгляд на Драко. Лицо у него уже не серое, а замерзшее, мертвенно-белое. И волосы — светлое пятно в темноте. Я выбрала свет, Гарри. Белый лебедь — не черный.

— Тебя примут в Орден, хочешь? И защитят. Тебя. И твою семью, — вдруг предлагает она.

— А как же Поттер?

Джинни осторожно трогает окровавленные колени. Как выбраться из этого мрака? Как выбраться из липкой паутины оправданий перед теми, кто тебе близок, за то, что твое сердце стало биться иначе? Биться другими вершинами?

— Я… его как будто никогда не существовало, понимаешь… Словно мне все это приснилось. Я не знаю, что я чувствую к нему. Он… стерся.

— Возьмешь золотую краску и восстановишь по контурам, — тонкие губы Драко зло выплевывают слова, превращая их в пар. Теперь к его вечной неприязни к Гарри прибавилась ревность. — И не пойду я в ваш Орден. Дамблдор тоже меня звал. И через минуту летел головой вниз с Астрономической башни. Как-то не внушает надежды.

— Есть только ты, я и этот черный лес вокруг. — Джинни устало прикрывает глаза и не слышит его слов. — И я даже не знаю, живы ли Невилл с Полумной.

Драко берет ее руки в свои и дует на замерзшие пальцы, грея их. От его дыхания по ее спине снова бегут мурашки.

— Ты сможешь охотиться на кельпи? — он поднимает на нее глаза, и Джинни сглатывает. Он красив. Эти серые глаза — красивы. И эти надменные губы.

— Не знаю. Но выбора у нас нет.

— У вас что-то было с Поттером? — слова застывают в холодном воздухе. И в глазах — ожидание. Этот вопрос наверняка мучил его по ночам, но раньше не хватало смелости спросить.

Джинни не отвечает, просто молча отрицательно качает головой. Зачем ему знать? Та весна, их с Гарри весна — стерлась, осталась в прошлой жизни.

Теперь она в пещере, окруженная морем крапивы, принцем, который боится становиться ее принцем, вороном и злой черноволосой ведьмой.

Темный, неприветливый лес обступает со всех сторон, из-за зарослей боярышника все время слышны шорохи и странные, скрипучие звуки. Может, у пауков есть свой язык?

— Ага, паучий, — Драко осторожно прижимает ее к себе, незаметно вдыхая запах ее спутанных волос. Она сказала это вслух?

— Мне не страшно, — отзывается Джинни. — Не страшно умирать. Раньше боялась, а теперь мне плевать. Я пытаюсь каждую минуту прожить полезно. Нужно. Для себя.

Ей хочется добавить: «Для тебя», но дерзости не хватает.

Малфой молчит, и она молчит вместе с ним, слушая его сбивчивое дыхание. Ноги перестают ныть, словно их нет совсем. Джинни пытается представить себя без ног и тут же сглатывает.

— Идем? У нас мало времени.

— Откуда ты знаешь, где водятся кельпи?

— Стащил одну книгу у мадам Пинс. И залил ее кофе. Боюсь, проще сказать, что я ее потерял. — Драко берет ее за руку, совсем как тогда, в совятне, и решительно идет вперед. Только теперь его ладонь не липкая. Они оба врут: им вдруг становится страшно так, что руки немилосердно трясутся. И губы трясутся им в такт. Они не охотятся. Охота идет на них самих. Дикая охота.

— Я так быстро не могу, — Джинни останавливается и вжимает голову в плечи. — Я совсем ног не чувствую.

— Мы не можем вернуться, это наш единственный шанс, — в его глазах блестит упрямство и безжалостность. В нем нет того, что ей так нравится в Гарри: податливости. Драко прямолинейный и жесткий, как сталь. В нем нет гибкости. — Скоро Рождество, а потом каникулы. Черт его знает, что случится за это время.

Джинни проводит свободной ладонью по ноге и тычет ему в нос окровавленными пальцами.

— Я отнесу тебя к Помфри.

— Не строй иллюзий. Придется идти туда самой.

— Нам осталось немного, — Драко кивает на небольшой просвет, пятном белеющий среди деревьев в сотне шагов от них. И вдруг застывает. — Не двигайся, справа два паука. — Авада Кедавра!

Джинни на мгновение прикрывает глаза.

Небольшое лесное озерцо тяжело пахнет тиной и одиночеством. Колючий снего-дождь распушает рыжие волосы, и Джинни натягивает капюшон. Боль возвращается в ноги с удвоенной силой, и позади нее тянется кровавая дорожка, такая манящая не только для пауков, но и для многих других милых созданий, выведенных Хагридом.

Драко приседает на корточки и вглядывается в жидкую грязь, покрывающую берега озерца. Тишина настолько пронзительна, что каждый звук кажется ударом колокола.

— Я дальше не пойду, — выдает Джинни, с шумом вдыхая воздух. — Подождем здесь.

— Ждать кельпи бессмысленно, — холодно отзывается Драко. — Я обойду озеро вокруг и вернусь.

— Не смей уходить! — Джинни закипает, как чайник на огне. — Я беззащитна! Слышишь?

Драко не слышит. Человек — зима любит ночной лес. Раньше ему было бы страшно, но сейчас страх отпускает, и ему приятно оказаться в тишине вдали от убийств и Кэрроу.

Джинни садится на поваленное дерево, с отвращением проводит пальцами по мокрой коре, потом поспешно вытирает их о мантию и обнимает колени руками. От холода и напряжения у нее стучат зубы. Не успела попасть в лапы паука, как уже ждет кельпи. Еще Люпин твердил, насколько они опасны. Кельпи, как и сирены, могут завораживать людей, а потом утаскивать с собой на дно. Или разрывать на куски, а потом съедать. Или…

— Ты красивая. Только пуганая.

Лебединые крылья взмахом взлетают вверх и опускаются.

— Гарри?

Темноволосый подросток медленно идет ей навстречу. Джинни сглатывает, лебедем в клетке бьется ее измученное сердце. Ей навстречу идет Гарри. И улыбается. Но улыбка — не его.

Все внутри нее переворачивается. И кровь пульсирует в висках с такой силой, что кружится голова.

— Гарри? — Ее голос дрожит и трескается, как лед. Она протягивает вперед руку.

Гарри продолжает улыбаться. И эта улыбка сбивает Джинни с толку. Какого черта он улыбается, если вокруг умирают люди? Какого черта он улыбается, если они расстались? Какого черта…

— Уизли, назад! Это не Поттер!

Гарри выбрасывает вперед странно длинную руку и хватает Джинни за локоть. Глаза у него светятся зеленым огнем. Рука у него оказывается липкой, скользкой и покрытой темно-серой слизью.

Джинни вскрикивает от отвращения и с силой ударяет кельпи по шее свободной рукой. Но дух не выпускает ее, вцепившись в локоть мертвой хваткой.

— Моя… — шипит он. — Моя…

— Она — моя, ясно тебе, чучело болотное? — Драко стоит в нескольких шагах от них, яростно направляя на кельпи палочку. Дух шипит и отворачивается от яркого света. — Мы тебя не тронем, если дашь прядь своих волос.

Кельпи громко хохочет, обдавая Джинни потоком вонючих слюней. Она на мгновение забывает обо всем, впиваясь взглядом в лицо Драко. «Моя»?

— Попробуй, достань, — шипит дух.

Джинни с отчаянной силой ударяет духа по ногам, и кельпи падает на спину, увлекая девушку за собой. Ноги взрываются болью, но Джинни отчаянно изворачивается и вцепляется кельпи в липкую шею. На мгновение ей кажется, что она душит Гарри. От ужаса у нее холодеют пальцы, и хватка ослабевает. Дух издает булькающие звуки и вдруг оборачивается зеленым ящером, а через мгновение — огромной лошадью. И Джинни мчится верхом прямиком к темному озеру, полному тины и удушливой смерти.

Драко кидает вслед заклинания, но промахивается. Джинни выпрямляется и с силой вырывает из гривы прядь зеленых волос. Кельпи встает на дыбы и прорезывает тишину бешеным ржанием.

— Отпусти меня! — Джинни кричит, захлебываясь от ветра. Драко остается позади. Неужели он всегда будет оставаться позади? Кельпи не отпускает. Ноги и руки словно врастают в шкуру бешеной лошади. — Отпусти, тварь!

Смертельная гладь воды приближается с каждой секундой, а бегущий с растрепанными волосами Драко — отдаляется.

Палочки у нее нет. Оружия — тоже. Кроме одного. Но если применить его на такой скорости, велика вероятность сломать себе шею. И все-таки это лучше, чем утонуть в дьявольском озере. Она быстро шепчет слова заклинания, и морду кельпи облепляют обезумевшие летучие мыши. Летучемышиный сглаз — это что-то вроде Экспеллиармуса Гарри.

Кельпи отчаянно ржет, мотает головой и брыкается. Джинни улучает момент, с криком отрывается от омерзительного духа и с размаху падает на землю, укутанную мхом. Полыхает зеленым, раздается громкий всплеск, шуршат мышиные крылья, и вдруг гильотиной падает тишина.

И снова ей не хочется открывать глаза. И снова под ней — холодная земля, а ноги перестали болеть от шока.

В левой руке у нее зажата густая прядь волос кельпи.

— Все равно к нему лезешь, да? — тон голоса Драко обжигает, как ледяной душ.

Она приоткрывает глаза. Сквозь ресницы его лицо кажется меньше, и губы — тонкие, изломанные линии.

— К кому? — Джинни со стоном садится и проводит рукой по лицу. К тыльной стороне ладони прилипла чешуйчатая зеленая кожа.

— К Поттеру. — Драко взбешен не на шутку, и это бешенство едва не выплескивается за края глаз. Пережитый ужас, ревность и раздражение захлестывают его с головой. — К Поттеру, мать его! Что ты там говорила про выбор?

— Пожалуйста, остынь. Мне нехорошо. И я пошла к нему не потому что…

— Потому что ты его до сих пор любишь! — Драко срывается на иступленный крик. — И врешь мне в лицо, что якобы я тебя интересую… Я просто партнер по делу, да? Отвлечение, пока Поттер не вернется! Что ты молчишь?

— У меня слова закончились, — Джинни устало прикрывает глаза.

— Отдай немедленно ингредиент! — Драко почти вырывает прядь из ее ладони и запихивает в потайной карман.

— Прекрати.

— Не смей указывать, что мне делать. — Драко пышет огнем, как самый настоящий дракон. Даже в глазах — пожар.

Джинни бы засмеялась, но сил у нее нет. Она продолжает лежать на холодном мху, пока безжалостные руки Драко не отрывают ее от земли. Он не смотрит на нее, прижимая к себе.

Хижина Хагрида, покрытая инеем, выглядывает из-за расступившихся деревьев.

— Если я оставлю тебя на пороге — ему понравится шутка?

Скользкие, холодные ступени, покрытые чьей-то кровью, омерзительны на ощупь. Джинни неохотно разжимает руки, сплетенные намертво, и пытается удержаться на ступеньке. Потом яростно стучит в дверь маленьким кулачком.

— Не уходи. — Он не может в самом деле оставить ее здесь одну! — Пожалуйста.

Его голос доносится издалека, холодный и безжалостный, как звезды.

— Я не могу остаться, Джинни. Я должен показать Кэрроу, что ужинаю. Иначе они будут рыскать. Я у Алекто на крючке. От нее прямо воняет ненавистью ко мне. Кстати, я нашел твою палочку. И напрочь о ней забыл.

— Вот это везение, — Джинни протягивает руку. А раньше вспомнить он не мог? — Спасибо. Без нее мне не жить.

— Не хочу уходить. — Он поворачивается к ней спиной. Пахнет отчаянием.

— Так не смей уходить! Слышишь? Если не хочешь… не смей… — она резко поднимается, пытаясь встать на ноги. От боли перед глазами плывут круги, но она упрямо делает шаг. Делать упрямые шаги — это так по-человечески. Бороться.

— Драко! — Джинни падает на едва покрытую снегом землю и с яростью стучит кулаком по замерзшей грязи. — Ты нужен мне, черт тебя подери!

Порыв ветра приносит его голос, кажущийся таким же бледным, как и он сам.

— Я нужен тебе сейчас, Уизли. Если бы я был нужен тебе всегда, я бы остался. Но ты же шагаешь к Поттеру.

Ублюдок, мерзавец, сволочь, себялюбивый мальчишка, чертов эгоист, ненавистный… Ненавистный! Джинни в ярости перебирает все ругательства, которые когда-либо слышала от братьев. В ярости пытается пробить мерзлую землю, превратить застывшее месиво в горячее — как солнце топит ледяную коросту ручья. Как любовь топит застывшее сердце. Она все еще молотит промерзлую землю, зная, что Драко уже вернулся в замок. И ледяные слезы прорезывают ее горящее лицо.

Беллатриса

 

Она со звоном кидает грязный нож и вилку на блюдо и откидывается на спинку стула, прямо смотря на сестру. Глаза у Нарциссы водянистые, как голубая акварельная краска. Слава Лорду, что Драко не унаследовал этот ужасный цвет. Нет ничего хуже банальности.

Нарцисса изящным движением ставит бокал на стол. Она бледнее Драко и скоро растает. Люциус еще держится, но его впалые и покрытые редкой щетиной щеки кричат о другом. И все-таки они оба еще живы.

— Что такое, Белла? — Нарцисса замечает выражение лица сестры. — Тебе что-то не нравится? Цыпленок невкусный?

Беллатриса топает ногой.

— К дьяволу цыпленка. Тебя совсем сын не интересует?

Нарцисса бледнеет еще сильнее, если это возможно. Люциус открывает рот, но ее рука в запрещающем жесте заставляет его молчать. Он поднимается, бросает грязную салфетку на кости и остатки мяса и выходит из гостиной.

Рудольфус неохотно поднимается вслед, прихватив с собой еще несколько куриных ножек и графин вина. Беллатриса провожает его презрительным взглядом.

— Разумеется, я интересуюсь Драко. Но я не могу с ним видеться, — губы Нарциссы дрожат, и Беллатриса на мгновение смягчается. — Ты знаешь, я не могу. Мы с Люциусом оба в немилости у Лорда. А Драко, кажется, его радует. Я не хочу… чтобы из-за нас его снова заставили убивать или вымещали на нем ярость.

— Неужели? — Беллатриса обсасывает тонкую косточку. — Скажем, в прошлом месяце он попал под бладжер и лежал у Помфри со сломанными ребрами, а пару недель назад ему досталось от Алекто. И достается каждый раз, когда он делает промашки.

Нарцисса задумчиво закусывает нижнюю губу.

— Раньше он всегда бежал к отцу и докладывал об обидчике, — мягко произносит она. — Если теперь он этого не делает, значит, намерен защищаться сам. И, знаешь, меня это радует.

Беллатриса кидает кость обратно на блюдо и тянется к винограду.

— Ты напоминаешь мне слизь, — сквозь зубы произносит она. — Прилипла к своему углу и сидишь.

— То есть, я больше пригожусь сыну мертвой? — Нарцисса зло приподнимает верхнюю губу. И это первая эмоция, которую Беллатриса видит на ее лице. — Ты судишь всех людей по себе. Тебе любой поступок может сойти с рук. А я иногда боюсь дышать.

Беллатриса с грохотом поднимается со стула и смотрит на сестру сверху вниз.

— Мне всю жизнь кажется, что тебя в младенчестве подменили, — произносит она, закидывая в рот крупные синие виноградины. — А потом я вспоминаю отца. Такой же был слизняк, как и ты.

Нарцисса отворачивается и молча тянется к недопитому бокалу. Беллатриса несколько секунд смотрит на ее светлые волосы, потом яростно вылетает из гостиной и стремительно проходит холодный коридор, ведущий в ее спальню.

Рудольфус лежит на кровати и жирными руками разрывает очередную куриную ножку. Графин вина уже ополовинен и стоит рядом с кроватью на круглом столике, покрытом отпечатками пальцев. Такие же отпечатки мы оставляем на других людях, не замечая этого.

— Зачем ты ее изводишь? — Рудольфус облизывает пальцы и ставит тарелку на пол. — Ей и так горько.

— Мне некогда с тобой препираться, — Беллатриса ищет меховую шаль. — Через час я встречаюсь с Ритой.

— С этой лживой творческой сукой? — Рудольфус насмешливо улыбается. — И куда вы пойдете?

— В «Дырявый Котел». И нечего таращиться, — Беллатриса накидывает шаль и смотрит на себя в зеркало. В ответ на нее смотрит худощавая женщина с сумасшедшими волосами. — Когда ты последний раз приглашал меня куда-нибудь?

Рудольфус сползает с кровати и обходит Беллатрису по кругу, разглядывая, как в их первую встречу.

— Ты никуда со мной не пойдешь.

— Не пойду, — торжествующе подтверждает она, кусая губы, чтобы придать им красноту. — Но ты мог бы потратиться на пару слов.

Он кладет руки ей на плечи и разворачивает к себе. Изо рта у него пахнет копченым мясом.

— Я тут гнию, как труп, — хрипло замечает он, не выпуская ее. — А ты несешь какую-то херню про слова. Я видел взгляд твоего Лорда сегодня вечером: он избавится от меня мгновенно, едва я дам ему повод. Я в этом дерьме из-за тебя. И, знаешь, что? Никуда ты не пойдешь, пока я не насажу тебя пару-тройку раз на свой скучающий член.

Беллатриса вяло сопротивляется. Ей самой нужно выпустить пар. Она зло дергает рубашку на его груди, и белоснежные пуговицы тихо падают на пол, прячась под столом.

Его жирные губы целуют ее одержимо, а язык проникает в рот и прикасается к ее змеиному языку. Беллатриса глухо стонет и тянет за собой на кровать. Но он грубо хватает ее за руки и толкает к столу.

— Не хочу видеть твое лицо сегодня, — довольно шипит он и прижимает ее грудью к прохладной древесине стола.

Беллатриса прикрывает глаза и позволяет себе не сдерживаться. Пусть их слышат — ей это нравится. Напоказ. Жить напоказ — так ей нравится. Прятаться за занавесками — прерогатива Нарциссы.

И она сама не замечает, что уже не в первый раз оказывается в неуклюжих объятиях Рудольфуса. Трещинка растет.

…Беллатриса сразу осушает стопку огневиски и придвигает к себе следующую. В «Дырявом Котле» тепло, но она сильнее закутывается в шаль и садится поближе к огню. Рита сидит напротив нее, вяло ковыряя вилкой в салате с курицей и блестя глазами. В ее очках стало еще меньше страз, а лак на ногтях облез и теперь лежал странными кровавыми полосками.

— Ты какая-то другая, — замечает Рита, поднимая глаза на подругу. — Что случилось?

Беллатриса зло дергает плечом. Во рту — сладкий и жгучий привкус огневиски.

— Я снова сплю с Рудольфусом и беспокоюсь о Драко, а Нарцисса продолжает сидеть в уголке с вышивкой. Даже не знаю, кто из нас его мать.

Рита задумчиво отправляет в рот зеленый лист салата. От нее по-прежнему за версту несет сладкими духами.

— Он изменился. Я не успела проследить за ним, но я в этом уверена. Стал скрытным. И осторожным. И, кажется, больше не в восторге от привязанности к нему Паркинсон.

Беллатриса устало проводит рукой по лицу, пытаясь снять усталость.

— Что ты разузнала о Снейпе?

Рита некоторое время молчит. Беллатриса понимает, что Скитер знает гораздо больше, чем сказала и скажет, но ее эта информация не касается, а, значит, и выпытывать ее она будет. Нечего забивать себе голову всяким хламом.

Рита кладет вилку на край треснутой тарелки и вынимает из сумочки смятый листок пергамента. Медленно подвигает его Беллатрисе.

— Я была права и собираюсь написать новую книгу. «Северус Снейп: сволочь или святой». Кажется, идеальное название. Отражает всю суть.

Беллатриса запрокидывает голову и смеется во всю глубину легких. Интересно, а про нее можно написать книгу? «Беллатриса Лестрейндж: отринутая или обезумевшая». Потом разворачивает пергамент.

Изящным почерком с удивительно правильной «о» и «л» с завитушками написано: «С любовью, Лили».

— Лили? — Беллатриса поднимает непонимающий взгляд на Риту.

— Лили Поттер, — спокойно выдает Скитер, заглатывая кусок мяса, как хищник заглатывает куски антилопы. — Ты ведь знаешь: юношеская любовь Снейпа.

При слове «любовь» Беллатриса морщится, но изнутри ее сердце колет боль. Что это за штука такая, что она разрушает жизни и калечит сердца? Ей начинается казаться, что ее чувства в господину невозможно назвать любовью, о которой с таким упорством твердят все вокруг.

— Не помню. Это что, мать Поттера? Кажется, ты нарвалась на сенсацию? — протягивает она задумчиво. Так вот о какой любви Снейпа говорил господин. Вот за что он его презирает. Теперь понятно.

— Я приложу фотографию этого пергамента, — и Рита уже протягивает обгрызенные ногти к бумаге, но Беллатриса быстро прячет пергамент в карман. — Зачем он тебе?

— Нужен, — она опрокидывает в себя вторую стопку огневиски. Она не будет хранить эту написанную любовь. И не позволит хранить Рите. Это — воровство. И она не принадлежит никому, кроме Снейпа. Беллатриса еще помнит его резкое «Заткнись», с болью брошенное ей в лицо в том кабинете. — Ты получила мои деньги? И где собираешься жить?

Рита отодвигает тарелку с остатками листьев салата.

— Получила. Спасибо, Белла. Без тебя мне сейчас пришлось бы туго. Поживу пока в комнате в Котле, а как только заполучу договор с издательством, переберусь куда-нибудь.

— Что-то интересное еще заметила? — интересуется Беллатриса, вертя пустую стопку в пальцах.

— Нет. — Рита отвечает равнодушно и поэтому наверняка врет.

Плевать. Рита обязательно сказала бы, если бы увидела что-то по-настоящему важное.

— Я подумала, может, Кингсли вернется, — Скитер поджимает губы, смотря сквозь вино на яркий огонь в камине. — Написала ему письмо. Он не ответил.

Беллатриса усмехается. Другого она и не ожидала. Самодостаточным женщинам нелегко приходится в жизни. И вдруг вспоминает горящие ненавистью глаза девчонки Уизли. Она тоже — самодостаточна. Или ей так только кажется?

Скитер вынимает тонкую сигарету и с удовольствием закуривает. Беллатриса шумно вдыхает запах дыма. Вокруг них — шум и ярость кипящей жизни. Но они обе долгое время молчат, отведя взгляд. Ради этого они и встречаются — молчать друг с другом.

Не наедине.

Драко

 

— Смотри. — Паркинсон садится рядом и бросает на стол длинный пергамент.

— И что это? — Драко не поднимает головы от учебника. В последние две недели его оценки по трансфигурации упали до «Выше ожидаемого». И он собирается вернуть все на свои места. Если это вообще возможно в его жизни.

— Рейтинг успеваемости. Еще немного, и нас обойдет Когтевран.

Драко не собирается верить ее словам и быстро просматривает рейтинговую таблицу.

— И что я могу сделать? — зло интересуется он. — Нарисовать всем «Превосходно»?

Пэнси раздраженно ерзает на стуле. От нее по-прежнему пахнет лавандой.

— Во-первых, начать с себя. У тебя целых пять «Отвратительно» по прорицаниям. Во-вторых, ты плохо следишь за младшими курсами. Я и так делаю слоновью часть нашей общей работы.

Драко раздраженно проводит рукой по волосам. Он плохо следит за младшими курсами? А что он должен делать? Бегать за ними по замку?

— Хорошо, я займусь работами утром.

— Утром у нас совет старост. И собрание у Слизнорта. — Пэнси мягко давит, стараясь не смотреть в его глаза.

— Отлично! — он вырывает стопку работ из ее рук и швыряет на стол. — Убирайся. Я все сделаю.

Когда-то давно Драко спал и видел, как станет старостой. Как отец. Теперь, когда по ночам ему снятся кошмары, теперь, когда он пытается искупить свои грехи, работа старосты только мешает. Но он скорее умрет, чем передаст ее другому. Мечту не отдают.

Получается, он не должен отдавать никому Уизли. Потому что Уизли тоже стала мечтой.

Он бросил ее тогда, у Хагрида, и понемногу чувство вины начинает пробовать его на вкус. Изнутри. Терзать по кусочку. Тогда ревность к Поттеру захлестнула его с головой, и он не смог совладать с собой. Он ушел. И поэтому уже третий день Уизли не смотрит на него и избегает взгляда, задрав вверх свой маленький нос, усыпанный веснушками. Приходит почти за минуту до занятия и садится на самую дальнюю парту.

И каждый раз Драко становится паршиво. От самого себя. Вчера вечером он три часа проторчал в туалете — с надеждой, что она придет. Но она не пришла. И ему пришлось выслушивать идиотские истории Миртл про жителей озера.

После пары зельеварения он нетерпеливо ждет, пока все уйдут, искоса поглядывая на Джинни. Она пытается справиться с зельем бессонницы, но оно никак не хочет менять цвет с синего на пурпурный.

— Мне кажется, вы что-то напутали, милочка, — вздыхает Слизнорт, положив руки на толстый живот. — Я даю вам пятнадцать минут на исправление. Остальные свободны. Нет, мисс Булстроуд, вам пятнадцать минут не помогут. А я хочу обедать.

Драко подходит к Джинни. На ее левую руку натянут рукав джемпера. Опять неисчезающий пух?

— Может, в твоем потрепанном учебнике паршивый рецепт? — ухмыляется он и тянется к ее книге.

Джинни смотрит на него исподлобья. И ее губы упрямо молчат. Словно сомкнулись навсегда.

Драко берет учебник с пожелтевшими страницами и незаметно вкладывает в них записку. Он не может без нее. В записке — впервые — извинение. Написанное, оно дается намного легче сказанного.

Уизли замечает его жест и продолжает молчать, но губы у нее вздрагивают.

Ближе к полуночи глаза слипаются от усталости, мелкой рябью бежит по пергаменту очередной почерк. Девичий или мальчишеский, Драко не знает. Он смотрит на имена в самом конце, чтобы занести результаты в общую таблицу.

Постепенно в гостиной остаются только несколько человек: кто-то играет в шахматы, не сумев отложить партию до утра, кто-то дописывает работу, кто-то перечитывает учебник перед завтрашней проверочной у Слизнорта.

Потом уходят спать и они.

Часы бьют сначала час ночи, потом издевательски оповещают, что за окном уже два часа. Драко остается совсем немного, когда запястье пронзает дикая боль и в голове раздаются знакомые обезумевшие крики.

Он сползает со стула на пол и закрывает голову руками. Только Лорду может прийти в голову мысль пытать людей в два часа ночи.

— Эй, Малфой, что с тобой? — кажется, это Забини. Или Гойл. Драко не может различить лица сквозь ослепляющую боль.

— Отвяжись! Все нормально. — Он с трудом отрывает руки от висков и выпрямляется. Точно, Забини. Вот уж чья африканская помощь ему не нужна.

Забини пожимает плечами и тяжелыми шагами уходит вниз, в спальню мальчиков. В гостиной не остается никого.

Драко несколько мгновений пытается справиться с болью, потом снова падает на колени на ковер. Надо попробовать дойти до Северуса…

— Я могу помочь?

Он поднимает голову, не отнимая рук от висков. Черничные глаза Астории внимательно изучают его мученическое лицо.

— Да, — почти рычит он, пытаясь справиться с болью.

— Чем? Что сделать?

— Метка жжет, — с трудом поясняет Драко, сильнее прижимая ладони к вискам, словно пытаясь не выпустить крики жертв наружу, в гостиную. — Иногда она просто жжет, иногда я слышу, как их пытают.

Ее лицо бледнеет.

— Говори, — Драко не то стонет, не то шипит. — Говори. Рассказывай что-нибудь. Иначе я… с ума сойду.

— Что рассказывать?

— Что угодно, черт тебя подери!

— Наша семья живет в Йорк… — губы у нее кривятся, словно она хочет сказать что-то другое, но потом сдерживается. — Наша семья живет в Йоркшире. Недалеко от руин замка Скарборо. В детстве я ужасно любила лазать по этим руинам. Целыми днями.

— Йоркшир… Это на севере? — Драко почти хрипит от боли. Внутри него кто-то кричит: «Не надо, пожалуйста, у меня маленький сын… Не надо! Я ничего не знаю!»

— Да. На севере, где скалятся в небо горы и цветет вереск. Он всегда там цвел, даже в те времена, когда замок осаждали храбрые воины Томаса Фейрфакса. И еще раньше, когда Ричард Третий останавливался там переночевать.

— В нашем графстве есть собор, — Драко вспоминает, как мать и отец возили его в экипаже посмотреть на величественный собор. — Весь белый, а внутри… колонны и витражи.

Женский голос внутри его головы продолжал надрываться, моля о пощаде.

— Я очень люблю смотреть на звезды, — Астория торопливо говорит первое, что приходит на ум. — Мое любимое созвездие — Кассиопея. Поэтому я так люблю август — оно сияет так ярко, что хочется смотреть на него всю ночь.

Драко на ощупь находит ее руку и сжимает так сильно, что Астория закусывает губу.

— У меня есть ручной горностай, он очень забавный, его зовут Лоренцо. Зимой у нас всегда холодно, и когда он забирается на колени, от него тепло. Как от кота. Лето засыпает нас малиной, и мы едим ее с утра до ночи, пока не надоест.

Крики внутри головы смешиваются с образом залитой солнцем малины. Полыхает зеленым, и Драко зажмуривает глаза.

Жертва мертва.

Боль стихает, как стихает порыв ветра.

— Слушай, Гринграсс, — Драко осоловело смотрит на нее, словно видит впервые, — ты можешь мне помочь?

— Я уже…

— Не так, — он прерывает ее властным взмахом руки с трясущимися пальцами. — Это опасно. Очень.

Черт подери, он все время предлагает девушкам одни опасности. И они каждый раз соглашаются.

— Что нужно делать?

— Поехать со мной на Рождественских каникулах в Малфой-мэнор и провести там пару дней.

Лицо Астории вытягивается. Она смотрит на него пристально, теребя пальцы, потом медленно произносит:

— Из-за зелья?

Драко поднимается на ноги и осторожно поднимает ее следом. Она кажется хрупкой как тот витраж в Солсбери, она совсем не такая, как слаженная и словно высеченная в белом мраморе Джинни.

— Мне нужна кровь саламандры. Но одного меня в Косой переулок не отпустят, моя семья в немилости, и Северус не захочет меня отпускать. А если я якобы пойду туда с девушкой, все будет выглядеть иначе.

Астория не раздумывает ни минуты. Она пойдет за ним куда угодно — это видно в ее глазах. Это видно в ее дрожащих ресницах.

— Я согласна.

— Согласна? — Драко недоверчиво приподнимает брови. — Придется сидеть за одним столом с Лордом и отражать убийственные взгляды моей милой тетушки.

— Я не боюсь ни Лорда, ни твою тетку, — Астория смотрит ему прямо в глаза. — Я леди Гринграсс, а, значит, делаю им некоторое одолжение, садясь за их стол.

Драко почему-то смеется, хотя руки у него все еще трясутся. Леди Гринграсс! Вот они, настоящие слизеринские замашки. От Уизли такого никогда не услышишь. И ему это нравится.

— Что случилось с тем человеком, которого пытали? — тихо спрашивает она.

— Мертв. Как и все остальные до него.

— И часто с тобой это происходит?

— Пару раз в неделю. — Драко садится за стол и придвигает к себе оставшиеся работы. — Но это когда-нибудь закончится.

Астория с сомнением смотрит на его алебастровое лицо. Он быстрее сойдет с ума, чем это закончится. Нельзя вот так умирать от криков внутри себя, а потом садиться за проверку работ. Но это не ее дело, и она не решается в него лезть.

— Когда буду нужна, дашь знать, хорошо?

— Да, — Драко отмечает что-то на пергаменте. Потом устало зевает и оглядывается на нее. В глазах — капля благодарности. — Спокойной ночи, Гринграсс.

Он засыпает прямо на пергаментах, дописав рейтинг наугад и пролив на ковер остаток чернил.

Ему снятся вересковые поля, зубцы полуразрушенного замка и чистый низкий гул колокола Солсберийского собора.

Драко

 

Он ждет нетерпеливо, и в этом всем он похож на Беллатрису. Она тоже не умеет ждать. Драко шепотом произносит «десять», в очередной раз обойдя кафе мадам Паддифут по кругу, когда замечает идущую ему навстречу Джинни.

Вчера пришла зима, и теперь Хогсмид, как и замок, укрыт пушистым одеялом снега, который не перестает падать с неба, укрывая все, на что ляжет. Так он укрывает пушистый шарф Джинни и ее волосы.

— Ты себялюбивый ревнивый идиот, — выдает она сердито. И тут же несмело улыбается потрескавшимися губами.

Драко выдыхает и берет ее за руку. Ругается — значит, простила. Ругается — значит, перекипела внутри, и пар уже невозможно сдержать.

— Из-за тебя встала в такую рань, — продолжает она не менее сердито, но позволяет увести себя в кафе. Часы показывают девять, и у них есть еще два часа, прежде чем другие студенты выйдут из замка. Все любят выспаться в воскресенье. — Зачем мы здесь?

Драко подталкивает ее к витрине, полной разноцветных сладостей.

— Ты, кажется, мечтала о миндальном пирожном. Тогда, на стадионе, посреди октябрьской грязи и темноты.

Джинни сразу смущается и недоверчиво смотрит в его довольное лицо.

— Это такой способ извиниться?

Драко отводит взгляд.

— Я вел себя паршиво. Поэтому, пожалуйста, выбери что-нибудь. Я хочу тебя угостить.

Она смущенно пожимает плечами. Смущенно — потому что он извиняется и говорит «пожалуйста». В ее голове Малфои так не делают, и это сбивает ее с толку. Она поднимает глаза на меню и внимательно изучает. Потом краснеет и тихо выдает:

— А можно мне какао с сиропом и взбитыми сливками? Оно ужасно дорого стоит, но ты все-таки провинился… и вот это пирожное.

Она тычет пальцем в большой кусок медового торта, щедро посыпанного миндалем, и тут же отворачивается, складывая руки на груди.

Драко украдкой улыбается, вынимая горсть потускневшей мелочи из глубокого кармана пальто. Десять сиклей, пять кнатов. Всего-то.

Уизли нарочно не смотрит на деньги и делает вид, что разглядывает до отвращения голубые розочки на ближайшем пирожном. Драко довольно усмехается и кивает ей на столик у окна.

— Садись. Я все принесу.

Джинни неуверенно пожимает плечами, но покорно идет к столику, на ходу разматывая вязаный шарф. Интересно, а Поттер ее никуда не водил? У него вроде денег завались. Или не успел?

Драко садится напротив нее и расставляет на столе чашки и пирожные на блюдцах с высокими краями. Мадам Паддифут забирает пустой поднос и ободряюще подмигивает ему. И тогда на мгновение Драко кажется, что наступила весна.

А потом он видит за окном снег, сладкой ватой падающий на землю и темно-синий свитер Уизли с треугольным горлом. И с трудом возвращается в зиму.

— Вкусно, — Джинни обхватывает кружку ладонями и кончиком языка слизывает с губ молочную пену. От этого ее движения Драко на секунду бросает в жар. Он откидывается на стуле и медленно помешивает ложечкой крепкий кофе. Потом втыкает ее в самое сердце шоколадного пирожного.

— Давай еще раз придем сюда? — Джинни рассматривает миндаль. — Здесь мы больше похожи на встречающуюся парочку, чем на полу в туалете Миртл.

Драко проводит рукой по волосам. И сглатывает.

— Ты все равно сейчас спросишь, почему я бросил тебя у Хагрида. Я… Что, если ты увидишь Поттера и поймешь, что ничего не чувствуешь ко мне?

Джинни поднимает на него глаза. И в них — понимание, нежность и одновременно злость.

— Что за чушь, Драко?

— Подумай, — он упрямо сжимает губы. — Где я в этой твоей сказке про диких лебедей?

— Это тебе решать, — вдруг отвечает она и запихивает в рот кусок пирожного. — Хватит кричать, что я — не твоя. Мы знаем, что чувствуем друг к другу. Просто молчим.

— И поэтому ты шагаешь навстречу Поттеру?

— Ты не понимаешь. Я твоя первая девушка…

— И последняя.

Джинни улыбается, спокойно отпивает какао и промокает губы светло-желтой салфеткой. В его груди екает сердце. От желания ее поцеловать. От желания сказать ей «моя».

— Меня нет в твоей сказке. Ты не замечала, что эти сказки очень жизненны? В твоей сказке меня нет. Потому что нет и в жизни.

Джинни смахивает с губ сладкие крошки.

— Но ведь ты есть. Ты же мне не снишься, Драко. Давай без трагедий.

Он вытягивает затекшие ноги и равнодушно пожимает плечами, но пальцы у него слегка дрожат, вспарывая ложечкой шоколадное тело пирожного. Джинни мягко улыбается и накрывает его ладонь своей.

— Говорят: если когда-нибудь мы не сможем быть вместе, просто сохрани меня в своем сердце. Сохранишь?

Драко отрицательно качает головой. Линия тонких губ искажается. Ему кажется, что все они — серебряные нити в паутине зимы.

— Мы люди, которых столкнула, врезала друг в друга война, смерти и страх. Совершенно особые люди с особыми отношениями и чувствами. Мы нужны друг другу только сейчас, только здесь. Мы не умеем существовать вне этого пространства. И никогда не сможем, как бы ни пытались. Иногда мне хочется умереть. И мне хотелось — до той встречи в совятне. Но сейчас… Я так хочу, я дико хочу жить. Я хочу, чтобы эта чертова война закончилась.

Ему хочется сказать «я так хочу, чтобы ты осталась навсегда со мной», и перед глазами возникает та танцующая Уизли в зале, залитой светом, но Джинни успевает вставить:

— И мы снова станем чужими?

— Да, — Драко перестает прятать взгляд и смотрит в ее лицо. Но его слова врут, а разве ты сам можешь лгать, когда у тебя есть глаза?

— Но ты ведь этого не хочешь, — Джинни отклоняется назад и обхватывает плечи в отрицании.

Драко пожимает плечами. Почему она не понимает? Как только война закончится, их тут же растащат по разным лагерям, еще трупы не успеют остыть. Лагерь победителей и лагерь побежденных.

Ее рыжие волосы в беспорядке рассыпались по плечам, веснушки причудливой россыпью улеглись на круглом лице. И ее глаза — светло-ореховые, смотрят открыто и пронзительно.

Драко торопливо возвращается к пирожному.

И в то же мгновение понимает, что любит ее. Он любит эту сумасшедшую Уизли со всей ее рыжей копной дерзости и безрассудства. И эта любовь его сожжет.

Любовь на войне — такое острое, такое ни на что не похожее чувство. Такое сильное, обжигающее, вспыхивающее сейчас, вдруг. Сильное. Чувство потребности тепла. Когда вокруг смерть, страстно хочется верить, что ты все еще остаешься человеком. Что ты все еще умеешь любить, говорить, прикасаться, чувствовать. Любовь на войне — самая чистая. Самая оголенная, потому что — не вечная. Каждая любовь пытается стать вечной, и в этом ее вечная мука. Но любовь на войне не бывает вечной. Умирает или Он, или Она. И в этом прелесть такой любви. Она остается пронзительной, она не стирается сплетнями, работой и грязными простынями.

Драко надеется, что он умрет. И тогда никому не придется ничем жертвовать. Ни собой, ни другими.

— У тебя есть мечта? — Джинни отодвигает блюдце с крошками и осторожно заглядывает в его лицо.

Драко отрицательно качает головой. На самом деле есть. Но он не скажет.

Джинни тяжело вздыхает и отстраняется. Просто какой-то человек-отрицание. Она насмешливо фыркает.

— Не ври. Не бывает людей без мечты.

— Не бывает женщины без мечты, ты это хотела сказать. Всякие там мужчины в латах на дряхлых лошадях.

— Я хочу выиграть матч. В «Гарпиях». Работать у них. Поймать снитч. — Ее глаза озаряются каким-то внутренним светом так, как не сияли даже при упоминании Поттера.

Драко доедает пирожное и тоже отодвигает блюдце подальше от себя. Никому не хочется жить рядом с крошками.

— Как думаешь, хреновый из меня ловец? — Драко задумчиво облизывает ложку в совершенно не светской манере. — Или у меня был шанс обойти тебя или Поттера?

— Не знаю, — честно произносит она. — Я не смотрела на тебя со стороны. Я или играла с тобой или не интересовалась твоей игрой. Но я думаю, что никто не безнадежен, если упорно добивается того, чего хочет.

— Как думаешь, работает это правило на людях? — Драко аккуратно кладет ложку рядом с собой. — Если я буду упорно трудиться над тем, чтобы ты меня полюбила — полюбишь?

Кровь разом приливает к ее щекам. Она вспыхивает вся с ног до головы — и, кажется, бросается в омут с головой. Любовь на войне — самая жертвенная. Любовь на войне — самая отчаянная.

И вдруг — Джинни с грохотом отодвигает стул, судорожно хватает куртку и шарф и опрометью выбегает из кафе. Драко чертыхается. Кто в нее вселился?

— Уизли! — кричит он, пытаясь перекричать поднявшийся ветер.

Ее маленькие следы на снегу бегут куда-то на окраину Хогсмида. Драко быстро идет следом, закрывая рот шарфом. Метель срывает на нем всю злость, больно ударяя снежинками по лицу. А кожа у Драко нежная. Как у девчонки.

Идти через наваленные метелью сугробы тяжело, снег забивается в ботинки, но Драко только ускоряет шаг. Потом почти бежит. Почти. Малфои не бегают.

— Джинни!

Она лежит в сугробе, раскинув руки, и напоминает морскую звезду. Снежинки вуалью украшают ее огненные волосы.

— Какого черта? — он садится рядом с ней в сугроб.

— Ты мне нужен, — одновременно горячо и сухо произносит она. Тоном, словно говорит: «Я тебя люблю». И они оба знают, что она подразумевает именно это. — И я не знаю, что с этим делать. Это не та Джинни Уизли, которую я знала. Я потерялась. И я не знаю, люблю я Гарри или ненавижу.

— Ты уж определись, — Драко отрешенно смотрит на падающий снег, пытаясь осознать ее слова. — А то еще получится, что тебе нужны оба. Это банально и пошло, Уизли.

— Оставь мою фамилию в покое! — раздраженно выпаливает она и тут же мягко добавляет: — Прости, Драко. Я иногда не понимаю, что со мной творится. Я одно знаю: ты мне нужен. Я осознала это на прошлой неделе, когда ты бросил меня окровавленную посреди грязи.

Джинни придвигается ближе к нему и кладет голову на его заснеженное плечо. Драко не отталкивает ее. Он хочет просидеть так вечно, в этом пушистом сугробе, утонуть под колючим снегом. И больше никогда не слышать крики пыток внутри своей головы.

— Скажи еще раз.

— Ты мне нужен, — шепотом произносит она и проводит рукой по его щеке.

— Звучит нелепо и словно не про меня. — Он отстраняется. — Тебе понравилось у Паддифут?

— Я сто раз там была, — Джинни широко улыбается. Снежинки на ее ресницах превращаются в росу. — С одним Дином раз десять.

Драко резким движением толкает ее в снег. Мысли в его голове кружатся быстрее, чем снежинки на ветру. Он до сих пор не верит в ее слова. Так не бывает.

— Я уеду на каникулах. И постараюсь пробраться в Косой переулок. Если у меня получится, тогда у нас будут все ингредиенты.

Он не собирается ей говорить, что отправится туда с Гринграсс. В чем он не сомневается, так это в ее яростной ревности. И в этом они безумно похожи.

— Я сомневаюсь насчет крови Паркинсон. — Джинни отряхивает куртку от снега. Щеки у нее разрумянились от мороза, и Драко хочется целовать ее бесконечно. Но на морозе только дураки целуются, и он сдерживается. — Но придется рискнуть. Когда ты уезжаешь?

— Сразу после Бала. Как бы я хотел пойти на этот бал с тобой, — он зачерпывает снег ладонями. — А пойду один. Как всегда.

— Одному нельзя, — Джинни вспоминает огромное черное полотно приказа, висящего в Большом зале. — Нужно прийти с кем-то, и обязательно в костюме и маске.

— Темный Лорд проявляет какую-то идиотскую сентиментальность. — Драко рисует на снегу непонятные самому себе узоры. — На черта ему бал?

— Я слышала от Кэрроу, что он дает его в честь своей матери.

— Темный Лорд любил свою мать? — скептицизм в голосе Драко способен убить любого.

— Я думаю, каждый из нас, кем бы он ни был, любит свою мать, — Джинни смахивает настырный снег с плеч. — И это единственное, что остается в нас человеческого, сколько бы зла мы ни причинили другим.

— Полная чушь, Джинни, — он привлекает ее к себе и обнимает за плечи. — Лорду плевать на свою мать. Ему просто нужно на несколько лживых мгновений сделаться сносным человеком, чтобы вынюхать новости о Поттере. Или надеяться, что Поттер сам явится на этот бал. Ему просто нужен повод прийти в Хогвартс.

Джинни тяжело выдыхает.

Драко вспоминает голубые глаза матери. И чувство обиды горечью проступает во рту.

Джинни

 

Последний раз она надевала длинное платье на свадьбу Билла и Флер, и теперь идет очень осторожно, чтобы не порвать подол своими непомерно нетерпеливыми шагами. Тот день, залитый августовским солнечным светом, кажется далеким, как свет звезд. Тот день, когда за ней рьяно ухаживал Крам, а Гарри не сводил с нее чужих глаз. Ведь он уже тогда не был собой.

Пути назад нет.

И слова, сказанные под падающим снегом, не вернуть.

Джинни идет на бал-маскарад Волан-де-Морта, который — явная ловушка для всех, кто поддерживает Гарри. Не узнав себя в зеркале, она шагает в длинном платье цвета ириса и украшенной жемчугом белоснежной маске. Все это сотворили домовые эльфы, которые трудились по ночам почти два месяца, чтобы обшить всех студентов, обязанных посетить бал.

Из-за бала Джинни пришлось отложить свои тайные занятия анимагией. Она не может прийти с руками, покрытыми белоснежным пухом. И это ее злит. Волан-де-Морт вечно портит ей жизнь. Отнимает у нее все. Для нее он — большая жирная личинка, пожирающая все вокруг себя.

Руки, затянутые в белые кружевные перчатки, дрожат. Ей непривычно идти в таком платье. Оно ей не принадлежит. Она ему не принадлежит. Куда охотнее она бы нацепила старенькое выцветшее платье до колен и убежала бы в поля, где свистит ветер. Но поля спят под одеялом снега, а платье, потерявшее краски, как кровь, забыто в Норе.

Пути назад нет.

Она не знает, что с ней. С той минуты, как она сказала Драко, что он нужен ей, все вокруг кажется ей другим. И хуже всего то, что она — наедине с этой нужностью, с этой проклятой любовью, сказать о которой напрямую ей не хватило дерзости. Ей не у кого спросить совета и некому рассказать. Может быть, так и нужно? Чтобы любовь выбросила тебя на пустынный берег и заставила решать? Говорят: любить — значит быть одиноким. И это так.

Драко прав: Волан-де-Морт не просто так затеял этот бал: люди в масках охотнее выскажут друг другу информацию, которая может стать ценной. И Гарри может рискнуть всем и явиться на бал.

Только он не явится. Джинни это отчетливо ощущает.

Перед дверьми Большого зала ее догоняет Симус. Он предложил пойти с ним — она согласилась, потому что ей все равно. Теперь — все равно.

Он одет в темно-синий пиджак и черные брюки, вот только бабочка галстук — красно-желтая. В цвета факультета.

— Потрясающе выглядишь, — он подставляет ее согнутую в локте руку. Позади них Невилл идет рука об руку с Ханной Аббот. Ему и Полумной здорово досталось от пауков в тот вечер, и спас их только Хагрид, которого пауки считают своим прародителем. На шее у Невилла до сих пор красуется плохо затянувшийся шрам — подарок от твари.

Джинни улыбается. Ее приглашал и Корнер, и Голдстейн, и незнакомый парень с пятого курса, но она выбрала Симуса.

Они входят в зал, и сердце Джинни на мгновение замирает: ее окружают люди в масках, в длинных платьях и смокингах, с потолка свисают сияющие гирлянды. Это — хоровод бабочек в самом сердце тьмы. Это — лебединая песнь. Это — последнее разноцветное затишье перед бурей.

Драко она узнает сразу, ведь только у него под лентами маски приглаженные светлые волосы, словно выбеленные солнцем. Он ожидаемо один. Ее сердце снова сжимается: в комок нежности и невозможности обнять. Он так одинок и так красив в этом темно-сером пиджаке и рубашке с высоким слегка раскрытым воротником. Ее захлестывает нежность одновременно с новым, странно-жгучим и томительным желанием, родившимся в сердце и упавшим в низ живота. Ей хочется касаться его волос, целовать его губы, вдыхать запах. Все то, чего ей не хотелось делать с Гарри. Ей просто хотелось быть рядом с ним, и все эти мелочи никогда не бередили ее душу. Джинни с тревогой понимает, что даже не помнит запах волос Гарри.

— Я рад приветствовать всех на балу, — ледяной, змеиный голос Темного Лорда разносится под сводами Большого зала. По правую руку от него стоит Беллатриса в кроваво-красном платье. Она дьявольски красива, и от нее веет чем-то глубинно-животным. Она — воплощение изящества. Она — искушение.

Беллатриса держит под руку невысокого мужчину в темно-зеленом фраке. Джинни догадывается, что это ее муж, про которого вскользь упоминал Драко. Кажется, его зовут Рудольфус? Лицо у него спокойное, а в глазах — отрешенность. И отречение. От всего.

— Я приказываю всем танцевать, — Темный Лорд хищно улыбается. — Те, кто не повинуется, будут наказаны. Те, кто расскажет мне новую информацию о Гарри Поттере, будут вознаграждены. То, что вы видите вокруг себя — новый мир. Таким он будет, пока я жив. Ты!

И его мертвенный палец указывает на Драко.

— Ты один. Был приказ, мой приказ — прийти с дамой. Ты посмел нарушить мой приказ. Сними маску!

Джинни так сильно сжимает локоть Симуса, что тот морщится от боли. Люди вокруг замирают и смотрят на худую фигуру Волан-де-Морта.

Драко медленно стаскивает маску. На лице у него — безразличие. Он снова не боится смерти.

— Чертов щенок! — Темный Лорд подходит к нему и палочкой приподнимает его голову за подбородок. — Как ты посмел ослушаться моего приказа? Почему ты пришел один? Может быть, познакомить с Нагайной тебя или твою мать? Я не позволил твоим родителям прийти сегодня. Люциус снова упустил Поттера и должен быть рад, что еще жив.

Губы Драко уже складываются в дерзкую усмешку, и Джинни сильнее вцепляется в руку Симуса. Только молчи, идиот, молчи…

— Он не один, милорд.

Все оборачиваются на звонкий голос, и разноцветная толпа бабочек расступается перед девушкой в черном платье, украшенном по вырезу россыпью страз. Пепельно-русые волосы крупными локонами лежат на узких плечах. В руках она несет бокалы со сливочным пивом.

Волан-де-Морт опускает палочку. Джинни перехватывает заинтересованный взгляд Беллатрисы и нервно переступает с ноги на ногу, как пантера, спрятавшаяся в высокой траве.

— Подержи, — девушка с русыми волосами отдает бокалы явно пораженному Драко и торопливо снимает маску. — Астория Гринграсс, милорд.

Волан-де-Морт довольно ухмыляется. Змея обвивается вокруг его тела и зло шипит Астории в лицо. Астория не двигается, только сильнее распрямляет плечи.

— Гринграсс. Давно не слышал эту фамилию. Рад, что этот щенок нашел себе достойную партию. У тебя ведь есть сестра?

— Да, милорд. — Дафна выходит из толпы и склоняет голову.

— Замечательно, — с хрипом произносит Волан-де-Морт и уходит навстречу Кэрроу. Нагайна, шипя, ползет следом.

Джинни с неприязнью смотрит, как Астория берет из рук Драко бокал и сразу отпивает половину. Откуда она вообще взялась, эта Гринграсс? И почему она так смотрит на Драко? Натянуто улыбаясь, Джинни увлекает Симуса поближе к паре, но их слова не расслышать в общем шуме голосов. На мгновение Джинни кажется, что все они — разноцветные совы в совятне, пойманные одной безжалостной рукой. Рукой Черного короля.

— Танцуете? — бархатный голос застает ее врасплох, когда она остается одна, нарочно отправив Симуса за лимонадом.

Джинни поднимает глаза на незнакомца. Он выше ее на голову, слегка сутулится, и глаза — глаза черные, как бездна. Она узнает их сразу. И тревожно улыбается, протягивая руку.

— Кажется, книга про вас еще не вышла, — шепотом произносит она, и в глазах пляшет дерзость.

Его губы болезненно искривляются. Джинни замечает резковатый запах его парфюма. Подумать только, какими разными могут быть люди. Какими разными могут быть души.

— Рано радоваться, Уизли. Поверьте мне на слово.

Джинни пожимает плечами и переводит взгляд на Драко, который танцует с Асторией и что-то тихо говорит ей на ухо.

— На вашем месте я не стал бы так откровенно таращиться на Малфоя. Хоть ваши волосы и убраны в косу, они по-прежнему рыжие, — его рот искривляется в скептической улыбке.

— И посмотрите на Гринграсс внимательнее. Это тот вариант, который я считаю менее вулканическим для Драко. Остерегайтесь.

Ладонь у него прохладная, но приятная, а другая лежит на ее талии. Они молча делают несколько кругов по залу.

— Вы когда-нибудь танцевали с Лили? — Джинни как всегда настырна и немного бестактна. Наверное, у нее это от Рона. Он вечно говорит что-нибудь невпопад.

Снейп останавливается и смотрит на свои ноги. И молчит. Он не собирается бередить призраков своей души, поэтому приглушенно интересуется:

— Что вы так долго делали в Запретном лесу?

— Меня утащил паук. По вашей милости. И чуть не сожрал.

— Я не управляю пауками.

— Но вы меня туда отправили.

— Я надеялся, что сожрут Долгопупса.

Джинни в голос смеется, хотя нужно плакать.

— У меня такое ощущение, что вы с Малфоем что-то задумали, — Снейп смотрит на нее пристально сквозь узкую прорезь маски. Многие люди именно так и смотрят на жизнь и на любовь — сквозь прорезь. — Вы меня практически не интересуете. Но Драко…

— Я вам все равно не скажу. — Джинни упрямо сжимает губы.

С заметной, но тщательно скрываемой неохотой он отпускает ее руку.

— Зачем ему вдруг понадобился Косой переулок?

— Откуда я знаю?

— Вы врете, Уизли. Я вижу это в ваших глазах. — Снейп начинает злиться. Он привык получать нужную информацию, и вязкое упрямство Джинни его раздражает. — Я понимаю, что у вас был отличный учитель по предмету «как влезть в худшую передрягу», но Драко…

— Сам решает, что ему делать, — слегка надменно отрезает Джинни и заправляет прядь волос за ухо. — Извините, сэр, меня ждут.

Снейп остается за спиной с раскинутыми в сторону руками, словно распятый на кресте.

Джинни не успевает дойти до Симуса и получить такой нужный глоток лимонада: чьи-то руки нежно и страстно ложатся ей на плечи.

— Прекрати ревновать, — голос Драко приятно щекочет ей ухо, заставляя вздрогнуть. Она не видит его лица, но чувствует интонацию. — Хотя мне это чертовски нравится, Уизли. Это значит — я хоть ненадолго, но появился в твоей сказке.

Джинни оборачивается к нему. Он снова в маске, но серые глаза смотрят на нее открыто, и в этих глазах бликами пляшут бесенята. Ее душа лебедем отзывается на этот взгляд.

— Я не умею делать комплименты, но, пожалуй, ты обворожительна, — он окидывает ее взглядом с ног до головы. — Я хочу тебя.

Он говорит это осторожно, но в то же время стремительно и страстно, и у нее подгибаются ноги. Они еще не касались темы близости и не знали сами, когда можно ее касаться. Она была сокровенной, и оба чувствовали себя неуклюже, стоило им сделать осторожный шаг в ее сторону. Столкнувшись друг с другом в совятне, они стремительно начали взрослеть, постепенно осознавая рождающиеся внутри желания.

— Прекрати! — Джинни хочется поцеловать его. И невозможность этого только заставляет ее желать поцелуя сильнее. — Нас увидят.

— Слушай внимательно. — Драко покорно опускает руки. — Как только я получу последний ингредиент, мы можем сварить зелье. Я только одного прошу: не уезжай домой. Черт его знает, что может произойти.

Джинни вытягивает руки вдоль туловища, как солдат на плацу.

— Ты боишься, что я встречу там Гарри?

— Хоть самого дьявола. Обещай, что не поедешь.

Разумеется, он боится именно этого, но ни за что не признается. Джинни начинает осознавать, насколько Драко сложен и непримирим, и отчасти в этом виновато его вечное одиночество. Он не умеет быть с кем-то. И учиться этому — словно заново учиться ходить. Джинни понимает, сколько ей придется уступать и скольким ей придется жертвовать, если она решится остаться с ним навсегда. Но разве она может его оставить? И разве с Гарри будет проще? Она вспоминает внимательный взгляд зеленых глаз. Гарри бывает ужасно упрям и скрытен. А иногда Джинни раздражает его постоянное стремление всем помогать, рискуя собой. Нельзя быть нужным для всех. Нельзя отдать каждому просящему кусок себя. И это то, что отталкивает ее от Гарри. Ей хочется, чтобы он был всем для нее — а не для других. А так получается, что Джинни Уизли всего лишь одна из многих, кому уделяет внимание Гарри Поттер.

— Я не видела свою семью несколько месяцев, Драко! — Джинни смотрит на него с отчаянием. — Ты не можешь так жестоко со мной поступать.

Он смотрит на нее обреченно. Словно заранее знал, что она скажет именно такие слова. И для него все гирлянды этого зала гаснут.

— Поэтому мы никогда не сможем быть вместе, Уизли. Ты никогда не выберешь меня. Ты всегда выберешь свою семью.

На ореховых глазах Джинни выступают слезы. Что за ерунда?

— Я знаю тебя лишь пару месяцев, — отчаянно, задыхаясь от этого отчаяния, произносит она. — Что я скажу маме? Отцу?

— Что тебя не отпустили Кэрроу. Передашь это через Финнигана или Долгопупса, — голос у него полон льда. И в глазах — застывшая безжалостность.

— Хорошо, я останусь, — дрожащим голосом произносит она и вздергивает голову вверх.

— Джинни, — безжалостность исчезает из его глаз, уступая мягкости и тревоге. — Джинни…

— Я останусь, — каменным голосом повторяет она. — А сейчас оставь меня в покое.

И, вырвавшись из плена его молящего взгляда, Джинни раненым лебедем бросается к Симусу.

Она понимает, что Драко прав. Она сама боится возвращаться в Нору. Она боится встретиться с Гарри. Она боится выдать свои чувства родным, потому что не готова их выдавать. Но у нее не хватает смелости в этом признаться.

Драко

 

Он смотрит на нее, как смотрят на человека, который всегда рядом, но ты никогда не успеваешь его рассмотреть. И вдруг замечаешь.

— Ты вроде как спасла меня, Белоснежка в траурном платье.

Астория улыбается. Так улыбаются те, кто еще сохранил в душе надежду.

— Уизли, наверное, прожигает меня своим бешеным взглядом, каким она обычно сжигает Паркинсон. Она позади тебя, в платье цвета ириса.

— Потанцуем? — Драко протягивает ей руку. Она красива, и ему не хочется это отрицать. Красива особенно сегодня, в этом черном платье, открывающим лишь носки бархатных туфель глубоко угольного цвета. У нее особая, слегка холодная, но изящная красота. Нежная. Нежность — то, что он никогда не испытывает к Уизли.

— Тебе осталось получить последний ингредиент?

— Да. И можно стирать эту историю и писать поверх нее новым жирным росчерком пера.

Астория поднимает на него глаза. Синие, цвета черники в жарком августовском лесу. Он никогда не видел раньше таких глаз.

— Кровь Паркинсон не сработает.

— Почему? — у Драко екает сердце. Он знал это с самого начала, просто хотел верить в обратное. Мы всегда хотим верить в лучшее, хотя давно знаем правду.

— Потому что твой доброволец — это я. — Астория слегка краснеет, потом резко бледнеет и как-то сутулится, словно цветок, сгибающийся от наглости ветра. — Я тот самый человек, который любит тебя не по-матерински и не по-дружески, но ничего не просит взамен.

Драко останавливается. Мир окрашивается другим цветом, но сердце продолжает биться ровно. И в висках не стучит. Просто теперь ему становится понятно, почему она всегда была где-то возле него. Тогда, в поезде, потом в библиотеке, и, наконец, ночью в гостиной.

— Как давно? — шепотом спрашивает он. Астория — не Пэнси, которая уже прошлась мимо него в темно-зеленом платье, оставив за собой шлейф лаванды. Асторию не хочется ранить, как не хочется ранить трепетную лань.

— С первого взгляда, — она измученно улыбается. — В Хогвартс-экспрессе. Ты здоровался с Дафной, и меня просто унесло в океан. Волной. Я — двойник Уизли. Без счастливого конца.

Они кружатся медленно, едва касаясь друг друга, два совершенно чужих, отчаявшихся человека.

Нежнее нежного — твое лицо, белее белого — твоя рука, и все твое — от неизбежного…

Потом она отстраняется и насильно улыбается.

— Моя кровь — в твоем кармане. Увидимся в Хогвартс — экспрессе. На самом деле я пришла сюда одна. Так же, как и ты.

— Ты скажешь родным, куда собираешься? — Драко изучает каждую линию ее лица. Он не знает, что ей сказать. Он как человек, который летит с высоты и не знает, за что ухватиться.

— Разумеется, нет. — Астория отбрасывает локоны с плеч на спину. — Когда они встретят меня на платформе, я скажу, что хочу провести пару дней у однокурсницы. Дафна занята своими ухажерами, ей точно не до меня. Моя первая ложь.

Дождавшись, пока она исчезнет в толпе, Драко судорожно засовывает руку в карман. На дне он нащупывает крохотную пробирку, в каких они обычно хранят редкие ингредиенты для зельеварения.

Ее кровь — очень редкий ингредиент.

Драко

 

В Косом переулке тихо падает снег. Людей на улицах практически нет, только изредка навстречу попадаются приспешники Лорда и спешащие по своим делам гоблины. Даже в «Дырявом Котле» почти никого нет.

Драко вспоминает свою первую поездку сюда. Он был вне себя от счастья, от надежд, от предвкушения. Куда это все исчезло? Куда вытекло, заполнив его темной пустотой?

Астория останавливается у витрины бывшего магазина мороженого Флориана Фортескью. Флориан исчез бесследно, словно боялся, что Темный Лорд может заинтересоваться его мороженым. Но Темному Лорду и так все время холодно.

— Может быть, зайдем в чайную Розы Ли? Там всегда подают такие изысканные пирожные. — Астория улыбается уголком губ. Она укутана в белую шубку и прячет руки в теплых вязаных варежках.

Драко пожимает плечами. У Джинни нет такой дорогой шубы и таких теплых варежек из норки, она все время в своей потрепанной куртке и нескольких свитерах, и ему неприятно об этом думать. Ему хочется подарить ей все, но она откажется. Ей нравится ее жизнь.

— Если хочешь, — говорит он равнодушно.

Они медленно идут вдоль разноцветных домиков, в которых перед сентябрем продаются тысячи нужных и бесполезных вещей. Например, чернила, меняющие цвет. Или ластик, сам прыгающий на слова, которые нужно стереть. Драко чувствует взгляд Астории, но не поворачивается к ней. Ему нечего ей сказать.

Он злится на нее за то, что она понравилась его родным. Даже Беллатрисе. По той причине, что Астория приятна в общении, хорошо воспитана, и, главное, потому, что ее фамилия — в списке «Священных двадцати восьми». Как и фамилия Уизли, с той лишь разницей, что Уизли — предатели крови.

Внутри чайной тепло и слегка влажно. Столики пусты, и только на барной стойке рядами стоят разноцветные кружки.

Астория снимает варежки и дует на замерзшие пальцы. В такой мороз шерсть не спасает, если только она не растет на тебе с самого рождения.

— Чем могу служить? — хозяйка кафе, приятная круглолицая женщина, фигурой напоминающая заварочный чайник, появляется мгновение спустя. — У нас сегодня очень вкусные пряники и мятные пирожные.

— Чайник чая и два пирожных, — Драко приглаживает намокшие от снега волосы. — У вас только мятные?

— Еще есть лимонное и шоколадное.

Он уже открывает рот, чтобы попросить лимонное, но вдруг говорит:

— Шоколадное, пожалуйста.

Цитрусовые — прерогатива Уизли. И Уизли сейчас далеко, в заснеженном замке, злится на весь мир. Он не посмеет взять лимонное пирожное.

— Каким образом ты добудешь эту саламандру? — Астория разливает ароматный чай по чашкам. Пахнет летним лугом и скошенной травой. А за окном падает снег.

— Ты останешься здесь. — Драко быстро оценивает обстановку на улице. — В том доме напротив есть тайный проход в Лютный переулок. Там меня ждут.

— Оставишь меня одну? — она едва заметно бледнеет. Конечно, ей не хочется оставаться одной. Особенно после того, что она видела в его доме.

— Предлагаешь взять тебя с собой в Лютный переулок? — Драко осторожно отпивает чай, смешно оттопыривая мизинец. — Я не имею право тобой рисковать. Я быстро вернусь.

Астория ничего не отвечает, только смотрит на него так пронзительно, что ему становится не по себе. Она любит его. И ничего не просит взамен. И все это — тонкие белые руки, нежные губы, длинные русые волосы, черничные глаза — все это может быть его. Только он болен не ею. Если бы даже захотел.

Судьба и любовь жестоки.

В Лютном переулке его поджидает человек в капюшоне. Со стороны он напоминает солдата с магловских картин: в длинном плаще и высоких сапогах. Драко смутно помнит его имя. Помнит только, что человек приходил в лавку Горбина за когтями мантикоры, и пару дней назад Горбин согласился свести их друг с другом только потому, что до сих пор восхищался способностью Драко починить Исчезательный шкаф.

— То, что ты просил, — человек без имени приподнимает край капюшона, показывая пораженное лишаем лицо. — Как поживает Рудольф? Все еще под каблуком этой ненормальной?

— Да. — Драко сейчас стошнит, и он сдерживается с трудом, как дамба с трудом сдерживает талые воды весной. — Вот деньги.

— Товар, — безымянный человек сует ему в руки небольшой мягкий мешочек. — Прощай, Малфой.

Бредя под холодными звездами снега обратно к чайной, Драко пытается понять, где его место в этой бездне жизни. И не может. Он не видит себя нигде. Он не знает, что нужно отдать и кому, чтобы остаться рядом с Уизли не только сейчас. Он — блуждающая комета среди больших планет, выбирающая место, где упасть. Ему только семнадцать, но душа у него пропитана полынной горечью.

У магазина шерстяных и меховых вещей он останавливается и решительно тянет дверь на себя. Внутри пахнет новыми тканями, и витрина пестрит разноцветными шарфами, варежками и шапками. Драко некоторое время разглядывает вещи, щурясь. Потом указывает на маленькие рыжеватые варежки.

— Сколько?

— Семь галлеонов.

Драко молча протягивает деньги. Наверное, на пять галлеонов семья Уизли живет неделю или две. И уж точно не покупает такой мех. Наплевать.

Астория ждет его покорно и в то же время дерзко, едва притронувшись к чаю.

Он смахивает снег с пальто и медленно, бездумно вешает его на деревянный крючок и садится на остывший стул. Больше всего на свете ему хочется уйти. Оказаться в замке, в грязном туалете Миртл. И чтобы Уизли была рядом.

— Прости, — цедит он сквозь зубы.

Астория понимает его мгновенно.

— Нельзя извиняться за неспособность кого-то любить.

— Ты очень мне помогла. — Драко берет ее за руку. — И очень понравилась моей матери. Спорим на что угодно, но она теперь будет твердить, что мне нужно на тебе жениться.

Драко беззастенчиво врет. Когда он пришел к матери и долго молчал, смотря в ее измученное, но полное любви лицо — и простил ее в ту же минуту, она сказала:

— На самом деле Астория не твоя девушка. На самом деле она тебе не нравится, так? Она очень мила и красива, но тебе нужно не это. Но все-таки ты влюблен. И боишься это показать.

У него не хватило сил сопротивляться. И не хватило дерзости спросить, как она догадалась.

— Никто не поймет.

Мать обняла ладонями его лицо и улыбнулась. От нее пахло лилиями. От нее пахло тем временем, когда его дом был действительно домом.

— Я давно изломанный цветок, который вытащили из вазы умирать на столе. Я приму любой твой выбор в надежде, что она хотя бы не магглорожденная. Иначе я не смогу осадить Люциуса, ты понимаешь.

Драко опустил глаза и отстранился, не зная, куда деваться от ее проницательного взгляда. К отцу он не пошел и не пойдет. Ему не хотелось его видеть. Ему было стыдно за его вид, за то, кем он стал. Он не вынес бы его взгляда.

— Она предательница крови. И она принадлежит Поттеру.

Нарцисса тяжело выдохнула и закрыла лицо руками.

— О, Драко, как же ты любишь выбирать сложные пути и отчаянные решения…

И теперь, когда он смотрит в эти черничные глаза и бессовестно врет, ему не стыдно. Он оправдан — перед самим собой.

Астория с неожиданной резкостью вырывает руку.

— Мы с ней обе любим вереск. И лилии. Хотела бы я сейчас оказаться в вересковой пустоши, под серыми, стремительными облаками, которые грозят обрушиться дождем. И бежать, бежать, так, чтобы ветер рвал волосы и залетал в рот. А потом — упасть на розово-сиреневый ковер и смотреть на полыхающий закат…

Драко с размаху ставит чашку на блюдце, желтоватый чай расплескивается на скатерть.

— Как ты можешь говорить, что любишь меня, если говорила со мной три раза в жизни? Ты придумала себе красивый костюм, запихнула туда меня и лелеешь этот образ.

— Чтобы любить, надо чувствовать, а не говорить, — Астория смотрит на падающий снег. — А вот костюм придумала себе как раз Уизли, которая весь год ходит с потерянным лицом, не понимая, почему ее бросил Поттер. Я сидела с тобой за одним столом. Я видела, как постепенно твое лицо становилось все бледнее. И вчера — вчера я видела забрызганный кровью стол. Я видела следы крови, ведущие в подземелье. Я просыпалась от криков мучеников. И я все равно осталась бы с тобой, даже если бы моя семья мне запретила.

— Но твоя семья не против.

— Еще как против, — Астория сметает крошки со стола в ладонь. — Почему мне пришлось врать? Потому что моя семья втихомолку смеется над вашим Лордом. Не может быть во главе чистокровных тот, кто сам полукровка.

Драко быстро оглядывается по сторонам.

— Думай, что говоришь! — он зло сверкает глазами, как грозовая туча сверкает молниями. — Здесь везде уши Лорда.

Астория пожимает плечами, поднимаясь и накидывая на плечи фиолетовый палантин. Она пахнет резкостью лилии и нежностью фиалки. Драко молча подает ей шубу и придерживает дверь. Недопитый чай остается стоять на столе вместо с недоеденными пирожными.

Они молча идут по заснеженной улице к «Дырявому Котлу». Драко не любит холод и каждые пару минут сердито поправляет шарф, пытаясь спрятаться от мороза.

На середине дороги Астория останавливается и отчетливо произносит:

— Меня нет в твоей истории, Драко. И никогда не будет.

Она еще не знает, что людям свойственно страшно ошибаться. Уизли сказала бы, что Астория — племянница архиепископа из сказки про диких лебедей, который отчаянно хочет подсунуть ее в жены принцу.

Но Уизли здесь нет.

Словно она существует только в его снах.

Джинни

 

Джинни лежит на одеяле с закрытыми глазами. Рядом, на полу, горит несколько свечей, но они едва ли освещают комнату. Когда он прикрывает за собой покосившуюся дверь, Джинни не реагирует. Не вздрагивает. Как будто знает: только он может прийти. Ради него одного она отказалась увидеть свою семью на Рождество. Праздник, который она любит больше других. Больше своего дня рождения. Каждую ночь ей снятся лица родителей, белыми пятнами выступающие из темноты. Они ждут ее на вокзале. Они кричат ее имя. Бесполезно.

Реки и слова не текут вспять.

Драко растягивается на одеяле рядом с ней, не снимая ботинок. Все равно одеяло короче, чем его ноги, и ботинки нелепо торчат с другого конца. И как всегда они блестят, словно золото на витринах маггловских магазинов.

Джинни не поворачивается и не говорит, слышно только ее дыхание, легкое и постоянное, словно вечный механизм вздымает ее грудь откуда-то изнутри. Живучий механизм. Нужно приложить немало усилий, чтобы сломать его навсегда.

Рыжие волосы, для чего-то тщательно расчесанные, спрятаны под спиной. На лице зияет огромный фиолетовый синяк, почти черный, и правую щеку прорезывает глубокая царапина. Губы — потрескавшиеся и почти бескровные. И веснушки — исчезли.

— Куда ты их спрятала?

— Кого? — Джинни не открывает глаз. Голос у нее сиплый, как простуженный. Она слишком много часов провела на том выступе замка, стоя под ледяным ветром и снегом и смотря вниз, на огни Хогсмида.

— Веснушки. Твои веснушки. — Драко поворачивается и проводит пальцем по ее сухим губам. Он по-прежнему пахнет апельсинами. Джинни вдыхает этот запах, жалея, что у нее нет хобота, как у слона. Тогда она бы смогла вобрать в себя весь этот сводящий с ума аромат. Захлебнуться.

— Спрятались, наверное. — Джинни рассматривает его сквозь ресницы. — Тебя не было так долго. Зачем?

Драко мотает головой. Она смешно болтается на его тонкой шее, словно ветер треплет цветок одуванчика.

— Не хочу говорить о доме.

Джинни поворачивается к нему боком. Белая блузка ее забрызгана кровью, галстука нет. Губы едва заметно дрожат — от нервов или от холода. Драко снимает пиджак и заворачивает ее, обнимая за плечи. Ей надо к Помфри, ей надо хотя бы обратно в башню.

— Какого черта ты здесь делаешь? — зло интересуется он.

— Тебя жду. Тебя все нет. Но ведь ты можешь появиться каждую минуту.

Драко нечего возразить, потому что она права.

— Зачем ты все время куда-то лезешь? — шепотом спрашивает он.

— О, Драко. — Джинни вдруг подается ему навстречу и обнимает за шею. — Ты никогда не поймешь, да?

Он даже не может ей ответить. Ее запах, такой резкий, такой дурманящий и такой успокаивающий, манит к себе. Не отдавая себе отчета, Драко проводит рукой по ее груди, закрытой блузкой. Джинни тянется навстречу его прикосновениям, словно изголодавшись по нежности.

Его тонкие пальцы, дрожа, расстегивают круглые пуговицы, намертво застревающие в петлях.

— Джинни, — выдыхает он шепотом.

— Заткнись, — отвечает она мягко. — Я хочу.

Драко сжимает губы.

— Прекрати, — он отстраняется. — Я не могу…

Джинни смотрит на него с болью и непониманием. Словно она уже решилась — а он ее подвел. И тут же замечает блики вины в серых глазах.

— Ты не один был в Косом переулке, да? Ведь Снейп не собирался тебя отпускать…

— Я был там с Асторией. Она оставалась в поместье… на три дня.

Ее сердце больно сжимает чья-то холодная рука. Астория? Он танцевал с ней на балу две недели назад — и уже называет по имени? И рука вдруг разжимается. У нее нет права его ревновать. Нет права делиться страхами. Она сама боится сказать ему «люблю», боится отдаться, боится увидеть Гарри.

Вместо этого Джинни приподнимается на локте и касается пальцами его губ. Драко неохотно, виновато отстраняется и открывает сумку. Говорить слова ему неприятно, и он весь морщится под их тяжестью:

— Было жестоко просить тебя остаться в замке. Я понимаю. Я знаю, что ты не любишь подарки и сюрпризы. И это не искупит мое поведение. Но, может быть, ты их примешь? Твои же дырявые.

И в ее недоверчиво протянутые ладони пухом ложатся две мягкие рыжие варежки. И на ее лице проступает метель чувств: злость, радость и смущение. На мгновение Джинни отворачивается, зажимая подарок в руках. И тогда Драко осторожно спрашивает:

— Совсем не нравится?

— Спасибо, — выдает Джинни, поднимая на него смущенные глаза, и голос ее дрожит, как листья на ветру. — Спасибо. Это глупо и безрассудно… Но они прекрасны.

Джинни прижимает варежки к щекам. И улыбается. И эта улыбка топит лед — везде. Даже лед в его сердце, которое с каждым днем становится все теплее. Не растает только тот осколок в ее сердце, имя которому — любовь.

— И все же, что творится у тебя дома?

Лицо Драко тускнеет.

— Когда твой дом перестает быть твоим, это всегда дерьмово. Когда там живет Темный Лорд — дерьмово вдвойне. Я знаю, ты злишься, — говорит он быстро, смотря в ее потемневшие глаза. — Злишься из-за Астории. Злишься, что я не отпустил тебя домой. Я не…

Джинни снова обвивает руками его шею. Он вернулся — и теперь снова принадлежит ей.

— Перестань! Смотри, у меня получается. Начало получаться… Трансфиго Хуманито!

И ее руки вдруг покрываются золотистым светом, а потом — превращаются в крылья. И она машет ими, улыбаясь. И ее шею и плечи покрывает ровный белый пух. Драко смотрит на нее оцепенело, словно увидев чудо. Не дыша. Так охотник смотрит на оленя, грациозно приподнявшего голову.

— Мне плевать, что будет потом. Сейчас я здесь. Сейчас я — с тобой. И сейчас я… люблю тебя.

Его глаза — цвета неба перед рассветом — становятся большими и словно занимают все лицо. Джинни задыхается от своих нечаянных и невозвратимых слов. Все вокруг нее — эти недели без него, в пустом и холодном замке, одинокие вечера у камина, сны, полные пропастей и дьявольского хохота — все обступает ее слишком тесно, мешая дышать. И эта духота выдавливает из нее признание.

Драко осторожно прикасается к ее обнаженной коже. Они оба с затаенным дыханием смотрят, как его тонкие пальцы обводят коричневые соски, твердые от холода, гладят мягкие округлости грудей.

Джинни вдруг перехватывает его руку и прижимает к своей пылающей щеке. Драко наклоняется к ней и, зарываясь пальцами в ее волосах, целует. Потом молча накидывает пиджак на ее хрупкие плечи.

— Я слышал про Поттера.

Ее пальцы замирают на последней пуговице — но только на мгновение.

— Что слышал? — тихо интересуется она.

— Что он несколько раз уходил от преследования. И что его чуть не убили в Годриковой впадине. Ему повезло, что с ним была Грейнджер. Так что теперь Лорд просто в ярости. Даже Беллатриса старается не показываться ему на глаза.

— Гермиона? — Джинни поднимается на ноги и смотрит прямо в лицо Драко. — А где носит Рона?

— Я не знаю.

— Поешь, — Джинни придвигает ему ополовиненную банку с жизнерадостно рыжим абрикосовым джемом и треснутую тарелку с пирожными.

Драко аккуратно откусывает от пахнущей корицей булочки, но на губах его маняще остается абрикосовый джем.

Джинни подается вперед и слизывает джем с его губ. Она сама не понимает, что делает, и не хочет понимать. Не хочет оглядываться назад.

Щеки Драко непривычно розовеют. В глазах его отчаянно бьется желание, но он справляется с собой. Он вынимает из сумки котелок, бутыль воды и создает искусственный огонь.

— Когда закипит вода, мы по очереди положим туда ингредиенты. Начнем с травяных, потом — основные. Вариться оно будет примерно неделю. И тогда еще до окончания каникул мы покрасим белым поверх черного.

— Ты нашел текст заклинания? — Джинни завороженно смотрит на огонек.

— Это было несложно. — Драко разворачивает заляпанный шоколадом пергамент. — Это заклинание используется во многих ритуалах, вообще не связанных со временем.

Джинни кидает в кипящую воду слегка увядшие листья крапивы, почти не жгущие ладонь, потом нарезает плоды смоквы, пачкая в красном соке кончики пальцев. Утренняя роса безупречно чистой слезой исчезает в воде, и зелье становится голубым.

Драко добавляет в кипящую голубизну кровь саламандры и яд паука, а затем — волосы кельпи.

— Думала, она утащит меня под воду, — Джинни провожает зеленую прядь неприязненным взглядом. Потом вспоминает, как Драко злился на ее шаг навстречу не-Гарри и замолкает.

Драко размешивает зелье длинной деревянной ложкой и, убедившись, что оно стало нужного пурпурного цвета, поворачивается к Джинни. И в глазах — боль.

— Когда мы все изменим, мы больше не сможем встретиться в этом чертовом туалете. Мы вообще никогда больше не заговорим друг с другом.

— Я знаю.

— Я никогда больше не скажу тебе, что ты горишь. И что я — замерзаю.

— Я знаю.

— И больше никогда ты не скажешь, что я похож на оливки.

Ее глаза дрожат и губы подрагивают, как у загнанной лани. Она подается вперед лебедем, пантерой, отчаявшейся от любви женщиной — и падает ему в объятия.

— Это все будет, Драко. И мы станем другими. И мы забудем друг друга. Но для нас есть только сейчас, правда? — Она заглядывает в его глаза, ищет согласие, обхватывает ладонями его лицо. Ищет поддержку своей вернувшейся из изгнания храбрости. — Правда?

— Да, да, — он сдается и, опрокинув ее на матрас, неистово целует. В нем просыпается что-то мужское и что-то звериное, что живет в нас испокон времен и что мы не в силах обуздать.

Джинни проваливается в томительную бездну, не спрашивая разрешений, не прося прощения, не думая о том, что придется смотреть в зеленые до безумия глаза Гарри. Она падает в эту бездну без оглядки и бесстыдно, как прыгают в пропасть люди без надежды. Она задыхается от невозможности оторваться, от невозможности открыть глаза. От невозможности оттолкнуть.

Ей не страшно.

Их тела, прильнув друг к другу, отбрасывают странные тени на каменный пол. Их движения неуклюжи и неумелы, их слова — шепот ветра, их поцелуи — украдены друг у друга. Они боятся смотреть друг другу в глаза. Джинни прикрывает глаза, ничего не видя — только чувствуя. Его запах, шорох матраса и капающей воды в треснутую раковину и стук собственного сердца.

А потом — Драко оказывается внутри нее, и она тихо вскрикивает от боли и на мгновение распахивает глаза, чтобы увидеть его обезумевший взгляд. И снова закрывает.

Все, что он делает с ней, едва зная, что нужно делать — все для нее ново. Она слышит и чувствует, как ее тело живет своей, неведомой до этой минуты жизнью, и ей нравится, что ее тело имеет свою волю. Не всегда можно управлять собой. И не всегда хочется. Ей больно, но она не смеет его остановить. Не смеет сказать. Она не хочет, чтобы он отрывался от нее.

Драко ласкает ее неумело, и его губы целуют все торопливей и все жадней, и через несколько вечных мгновений он глухо стонет и в изнеможении опускается рядом с ней на матрас цвета мяты.

Джинни не понимает, что чувствует. Несколько мгновений она лежит в своем мире, еще мгновение назад полном ощущений и запахов, а теперь вдруг ставшим пустым и тихим. Взглянув одурманенным взглядом на свое обнаженное тело, она замечает пятно крови на внутренней стороне бедра.

И разом, как порыв ветра, ее захлестывает осознание. И спрятанное чувство вины. Только стыда нет. Стыд она потеряла давно, столкнувшись с Малфоем в темной вонючей совятне.

Схватив рубашку трясущимися руками, она быстро накидывает ее на себя, не застегивая пуговиц.

Еще мгновение назад они были единым целым и вдруг распались, словно осколки скалы.

— Скажи что-нибудь, — просит она тихо и смотрит на его нагое тело.

Драко молчит и пристально наблюдает за выражением ее лица.

— Нравится? — и в его голосе одновременно осторожность и такое знакомое малфоевское самолюбование.

Джинни краснеет так, словно оказалась в горячей ванне с обжигающим паром. Потом быстро скользит взглядом от его влажных от пота плеч, груди, живота и — вниз, к… И быстро отводит взгляд. Потом улыбается. Мужчины так смешно устроены.

— Похоже, нам здесь нужно одеяло или плед, — Драко плохо соображает, устало проводя рукой по волосам.

Но Джинни настолько убеждает это «нам», что она прижимается к его груди и обхватывает рукой за шею.

— Обещай мне только одно, — он смотрит на пляшущее пламя свечей. И в его голосе — внезапный холод.

— Что? — она приподнимает голову и смотрит на него сверху вниз. Он осторожно касается пальцами ее царапины.

— Ты никогда об этом не пожалеешь.

Она слабо улыбается.

— Никогда. Я никогда не пожалею, Драко.

Оставшуюся часть вечера они молча сидят у котелка, помешивая воду и добавляя нужные ингредиенты. И, нечаянно касаясь друг друга рукавами, вздрагивают. Джинни не может унять бешеное биение сердца.

И когда Драко первым уходит из заброшенной комнаты, оставляя ее одну, ей кажется, что он идет против течения, по пояс в ледяной воде.

Человек, который не хочет оставаться ее принцем.

 

Драко

 

— Ты слышишь меня? — Макмиллан дергает его за плечо.

Драко не слышит. Он все еще видит перед собой обнаженное тело Джинни, залитое приглушенным светом горящих свечей. Он все еще помнит, насколько оно горячо.

— Что? — наконец трезвеет он и непонимающе смотрит на Макмиллана.

— Ты пил? — Эрни разглядывает его без всякого беспокойства. Кто будет заботиться о Малфоях? Смешно.

— Ага, — бормочет Драко и переводит взгляд на пуффендуйца. — Что нужно?

— Рейтинг успеваемости второкурсников и общий рейтинг по вашему факультету, — Эрни нетерпеливо закатывает глаза. — Ты ведь его принес?

Драко поразительно не-своими руками вынимает из папки расчерченный пергамент и зло сует Макмиллану под нос. Или это все-таки его руки? Его пальцы?

— А где общий рейтинг?

— У Паркинсон. Только она не смогла прийти.

— Замечательно! — Макмиллан надувает губы. — И что мы скажем МакГонагалл?

— Что общий рейтинг у Паркинсон.

— Ты свихнулся, Малфой, — Макмиллан возвращается за свою парту и удрученно смотрит на разложенные по темам документы.

Драко не спорит, просто кладет голову на скрещенные на парте руки и закрывает глаза. Он снова видит маленькие груди Джинни с твердыми коричневыми сосками, снова слышит запах ее тела, аромат ириса, смешанный со сладковатым запахом пота.

Вчера вечером он стал мужчиной. Вчера вечером он превратил девушку в женщину.

И от осознания этого, от осознания, что какая-то часть души Джинни все же принадлежит ему, у него слегка кружится голова. И он хочет еще. Еще Уизли. И еще. Утонуть в ней, сгореть. И никогда больше не видеть ни Лорда, ни Паркинсон, ни надоедливого Макмиллана, ни рейтинги успеваемости.

Когда она потянулась к нему, как цветок, раскрывая лепестки, он потерял голову. Он не хотел, чтобы это произошло. Он жаждал этого, но заставлял себя сдерживать жажду. Потому что от этого так трудно будет отказаться. Отказаться — от Джинни. Просто быть рядом с ней, прикасаться, целовать — это совсем не то, что обладать ей, а потом отдать в теплые руки Поттера. А теперь у него нет выбора. Драко пытается вспомнить ее лицо, когда оказался внутри нее. Ее глаза были закрыты, и губы искривились. Что она почувствовала? Ей было больно, он понял это чутьем. Но как долго? Драко вдруг вспоминает кровь на ее бедре. Он тогда испугался, но промолчал. Он хотел спросить ее, но в то волшебное мгновение их соприкосновения его мысли спутались, а после… Он не решился. Зачем тогда она шагала навстречу не-Поттеру, если потом сама захотела близости? И насколько нужно отчаяться, чтобы решиться на близость с человеком, которого еще недавно презирал?

Драко загибает пальцы, считая месяцы с их первого столкновения. Получается четыре. За четыре месяца они прошли по каменистой дороге во тьме к своему собственному свету. Но все-таки, тот ее поступок в лесу… Что он значит? Драко запутывается в чувствах Джинни и тяжело выдыхает. Женщины продолжают оставаться для него загадкой с невозможностью найти ответ.

И Драко не хочет, до ужаса, до безумия, до беззвучного крика не хочет возвращаться в прошлое. Он не хочет ничего менять, потому что потом — потом Джинни исчезнет. Исчезнет навсегда, со всеми своими бледными веснушками и рыжими волосами, отливающими медью. Исчезнет из его истории, в которую он почти поверил. В которой почти стал тем принцем, что похитил ее из пещеры с крапивой.

Как опьяненный, он бредет в кабинет Северуса, чтобы ненадолго спрятаться ото всех. Хотя больше всего сейчас ему хочется увидеть Джинни. У них осталась только неделя, а потом — бездна немоты.

— Я хочу выпить, — Драко не спрашивает, он берет графин с виски и наливает в бокал в форме тюльпана.

Северус молча отодвигает шахматы и смотрит на него так, как никогда не смотрел отец: почти заботливо и совершенно по-отечески.

— Вкусно? — наконец осведомляется он. И в черном голосе — беспокойство.

— Дымно. То ли горько, то ли сладко, совсем как моя жизнь. — Драко со звоном ставит бокал на стол. Виски мгновенно ударяет в голову, и еще сильнее ударяет желание немедленно увидеть Уизли.

Северус рукой показывает на место рядом с собой. Драко покорно садится.

— Сыграешь?

Драко осоловело смотрит на шахматную партию. Северус так любит играть в одиночестве, что скоро раздвоится.

— Черным конец. Белые ходят и выигрывают, — произносит он задумчиво, изучив партию. — Не буду за белых.

— Хочешь проиграть черными?

— А я вообще в играх не участвую. Я их создаю. — Драко откидывается на жесткую спинку стула и прикрывает глаза. Через час у них уход за магическими существами, но в голове у него звенит так, словно Хагрид повесил на всех зверей колокольчики.

Северус сжимает в руках чашку горячего чая. И не обжигается.

— Ты меня пугаешь. Это все из-за Уизли?

— Да. И нет.

— Не хочешь говорить — не говори. Только не надо загадок. Я их быстро разгадываю.

Драко с трудом выпрямляется на стуле.

— У тебя так было, что ты до безумия любишь женщину, но почему-то твердо знаешь: вы не можете быть вместе? Эта твоя Кандида Руфус? Почему она не выбрала тебя?

Черные глаза Северуса тускло блестят в дневном свете. Ему неприятно об этом говорить, но он выдавливает:

— Это я ее не выбрал.

Драко понимающе кивает, хотя ничего не понимает. Северус все равно не расскажет, а разгадывать загадки у Драко получается хуже, чем трансфигурировать подушку в матрас.

— Я пойду. Спасибо за виски. — Он вешает тяжелую сумку на плечо и поправляет галстук. — Увидимся за ужином.

Северус не отвечает и склоняется над шахматами.

Драко идет по галерее, и все кажется ему другим. Все — в других красках. Он — другой. Не тот подросток, полный безнадежности и пустоты, приехавший сюда в сентябре. Он изменит все. Он сотрет прошлое. И сейчас он не один. Сейчас он с Уизли.

Еще целую неделю.

Хагрид, запорошенный снегом, гигантской статуей возвышается над студентами. На улице холодно, и студенты поглядывают на часы каждые пять минут: всем хочется вернуться в теплые гостиные.

Джинни стоит в стороне, рядом с Невиллом, и смотрит на свои руки в рыжих варежках. Драко невольно улыбается, украдкой наблюдая за ней.

— И что мы сегодня будем делать? — он пытается перекричать ветер, но проигрывает. Джинни оборачивается к нему, и в ее глазах — потерянность. — Эй! Хагрид!

Хагрид спускается по ступеням хижины и приоткрывает дверь в небольшой деревянный загончик.

— Сегодня вам придется распределить соплохвостов по парам и создать для каждой отдельный загон. Им пришло время спариваться. Будьте осторожны, они плюются.

Гриффиндорцы переглядываются, слизеринцы на всякий случай делают шаг назад.

— Что вы стоите? У вас есть полчаса! — Хагрид похлопывает Клыка по голове. — Приступайте. Я пока чайку попью.

Как Драко и предполагает, Джинни первой суется в этот загончик из ада. Слизеринцы демонстративно складывают руки на груди и не двигаются с места. Вслед за Джинни в загон заходит Финниган, а потом Браун и Патил. Долгопупс подозрительно рассматривает тварей с расстояния десяти шагов.

Драко шагает в загон, как осужденный шагает на эшафот.

— Не ходи! — кричит ему вслед Паркинсон, кутаясь в теплую мантию, отороченную серым пушистым мехом. Наверняка щедрый африканский подарок.

— Отвали, — равнодушно бросает он и, войдя в загончик, встает поближе к Уизли.

— И как мы поймем, кто из них самец, а кто — самка? — Джинни растерянно и негодующе смотрит на дюжину соплохвостов, уже настороженно поднявших бледные хвосты.

— Думал, ты уже научилась, как различать мужчину и женщину, Уизли.

Джинни, не взглянув на него, краснеет так сильно, что может поспорить с летним томатом за титул «самый яркий». Какой для нее мир теперь?

Драко довольно усмехается и поучительно заявляет:

— Все очень просто: у кого присоски на животе, тот — самка. У кого жало — тот самец. Логично, правда?

— С этой твоей логикой, Малфой, предлагаю тебе полезть и посмотреть, кто у нас кто, — отзывается Финниган, с отвращением смотря на соплохвостов.

Джинни встает коленями на снег и с минуту рассматривает бледные брюшки.

— Кажется, вот там слева — две девочки, — неуверенно говорит она, не поднимаясь.

Соплохвосты угрожающе поднимают хвосты.

Драко опускается на корточки рядом с Джинни и делает вид, что разглядывает соплохвостов.

— Увидимся сегодня?

— Сегодня вечером проверочная у Вектор, — он едва слышит ее торопливый шепот. — Мы же договаривались на четверг.

Четверг. Это же целых три дня! Драко мысленно стонет.

— А я не ради зелья.

— Чертов извращенец, — Джинни робко улыбается, но улыбка тут же угасает. — Мне еще больно…

— Больно? Из-за меня? Я был неосторожен? — Драко продолжает делать вид, что наблюдает за животными. Все равно Финнигану наплевать, а Патил и Браун щебечут о своем, как малиновки перед закатом.

— Нет, — так же поспешно отвечает Джинни, и он видит в ее глазах желание прикоснуться к нему. — Просто этого не избежать. Мы все взрослеем через боль. Увидимся в четверг. Вот тот — мальчик! — громко говорит она, указывая на крупного самца.

В это мгновение Драко осознает всю тяжесть отношений мужчины и женщины и еще больше запутывается. Он готов провести с ней на этом матрасе неделю напролет, а ей «больно». Но ведь больно ей только сейчас, в начале? А потом? Он разочарованно выдыхает и проводит рукой по лицу.

Соплохвост вдруг прижимается к земле, трещит панцирем и выплескивает в Джинни залп огня. Она успевает отскочить, но огонь прожигает мантию на предплечье и кожа под ним идет пузырями. Она вскрикивает от боли и, развернувшись, убегает в замок, к мадам Помфри. Паркинсон провожает ее довольным взглядом, и Драко едва сдерживается, чтобы не ударить ее и не побежать следом за Уизли.

— И что будем делать? — Браун делает шаг назад и прячется за Финнигана.

— Ничего. — Драко вытаскивает палочку. — Авада Кедавра!

Он методично и хладнокровно убивает всех соплохвостов по очереди, потом разворачивается и уходит в замок под недоуменные взгляды однокурсников и гриффиндорцев.

А что терять? Через неделю они изменят мир. Можно делать, что угодно. Можно говорить, что угодно. Только не умирать.

С каким-то ощущением неизбежности, пустоты и вместе с тем наполненности Драко бредет по пушистому снегу.

 

Беллатриса

 

Она разъяренным зверем шагает по комнате, пиная все, что попадается под ноги. Рудольфус молча наблюдает за ней, потягивая вино из высокого бокала. А за окном, в темноте, ей мерещится призрачное лицо Сириуса.

И это лицо бесстыдно смеется над своей убийцей.

— У меня от твоего мельтешения голова трещит, — признает Рудольфус лениво. — Ты все равно не сможешь ничего изменить.

Беллатриса останавливается и яростно топает ногой так, что хрустальные цветы на люстре жалобно звенят, моля о пощаде.

— Чертова грязнокровка! Как только она успела вытащить мальчишку оттуда?

— Ровно так же, как успела вытащить двух мальчишек и прихватить с собой Яксли, — спокойно отвечает Рудольфус и опрокидывает в себя бокал.

Последнее время он пьет меньше и только вино, но Беллатрисе все равно плевать. Она злится, потому что господин перестал уделять ей столько внимания, сколько дарил раньше. И это ее пугает. Что, если ее положение станет похожим на положение Нарциссы? Похожим на диван, на котором давно не сидят. Или на лишнюю вилку, случайно принесенную дворецким.

Беллатриса чувствует легкое жжение Метки и торопливо выходит из комнаты. Может быть, господин хочет сообщить что-то важное?

Спустившись с лестницы в холл, она замечает Драко. Он стряхивает надоедливый снег с воротника черного пальто. И он не один. Рядом с ним — девушка. Беллатриса с бесстыдством, с каким над ней смеялся мертвый кузен, подходит к ней и останавливается напротив.

— Добрый вечер, — холодно произносит она. — Драко, ты нас представишь?

Он вздрагивает, как осиновый лист, и в серых глазах, как от взмаха палочки, зажигается неприязнь. Он никогда не пытается ее скрыть.

— Астория Гринграсс, — девушка протягивает руку. — Я помню вас. Беллатриса Лестрейндж?

Беллатриса в замешательстве пожимает белую холеную руку, которая только что пряталась в теплые меховые варежки. Гринграсс? А, та надменная девица с бала. Взглянув на них, Беллатриса нутром угадывает: между ними ничего нет. Драко по-прежнему в своей раковине, и один дьявол знает, зачем он притащил эту девчонку в полное кровищи и дерьма поместье.

На пороге гостиной Беллатриса сталкивается со Снейпом.

— Лорд не в духе, — предупреждает он, уже поворачиваясь к ней спиной.

— Ты, — она останавливается, вспомнив. — Подожди.

Снейп нетерпеливо оборачивается, на его желтоватом лице — такая же неприязнь, как и в светлых глазах Драко. Только зрелая. Осознанная.

— Твое. Держи. Не храню у себя чужую любовь, — обрывисто произносит она. — Дай руку.

Снейп вытягивает руку вперед с опаской, словно в клетку хищника. И сгибает ладонь лодочкой.

Беллатриса быстро кладет туда смятый в комок кусок пергамента, стараясь не касаться его кожи. И сразу поворачивается к нему спиной.

Раньше бы ей было плевать на такое. Плевать на Снейпа. А сейчас она не может ни оставить эту написанную любовь себе, ни выкинуть, ни сжечь.

Она просто возвращает ее владельцу.

Лорд сидит у камина, поглаживая голову Нагайны. Беллатриса останавливается около него и нетерпеливо переступает с ноги на ногу. Ей хочется мчаться, а она стоит на месте.

— Как думаешь, что он ищет?

Беллатриса впервые чувствует неуверенность. Ответ «я не знаю» Лорда вряд ли порадует. Она осторожно произносит, раскачиваясь с пяток на носки:

— Возможно, ищет артефакт, чтобы выступить против вас.

— Нет, — Лорд качает головой и поднимает на нее глаза. Беллатриса впервые замечает, что они — красные. — Садись, Белла. Не люблю, когда стоят за спиной.

Она усаживается в низкое кресло и смотрит на его бледное, искаженное недовольством лицо.

— Я слышал голоса в холле, — произносит он с долей любопытства. — Что, Треверс вернулся?

— Нет, милорд. Драко приехал на каникулы.

Лорд улыбается неровным рядом желтых зубов.

— Смелый мальчик. Кажется, это он еще так недавно дрожал от каждого моего слова?

Беллатриса кивает, нервно растирая длинные пальцы.

— Я хочу, чтобы ты наведалась к своей сестре, — Лорд задумчиво тянется к красному яблоку. — К той, что посмела выйти замуж за грязнокровку. Возможно, они что-то знают про Поттера.

— В Годриковой впадине похоронены его родители, — Беллатриса смелеет и постукивает пальцами по ручке кресла. Ворваться в беззащитный дом Андромеды? С радостью. Наконец-то у нее есть дело! — Может быть, он просто навещал их?

— Сомневаюсь, — лениво протягивает Лорд, разглядывая яблоко. Нагайна приподнимает голову, потом снова опускает. — Он что-то ищет, но я не понимаю, что.

— Я могу взять с собой Рудольфуса, господин? — Беллатриса поднимается с кресла и почтительно кланяется.

Лорд равнодушно кивает. Он уже давно забыл, кто такой Рудольфус. Он уже давно не впускает Беллатрису в свою спальню.

Поднимаясь вверх по лестнице и уже проходя по коридору к спальне, она на мгновение останавливается напротив комнаты Драко. Он размеренными движениями вынимает вещи из небольшого чемодана, погруженный в свои мысли, как погруженный под лед. И не замечает, как Астория, опираясь спиной о подоконник, смотрит на него, не отрываясь. В ее взгляде — обреченная любовь.

Беллатриса морщится. Да, безусловно, Гринграссы — в списке «Священных двадцати восьми». Но эта девушка — копия Нарциссы, только в ней гораздо больше смелости. Но все остальное, что отражается в темно-синих глазах — из мира грез, который так презирает Беллатриса. И который так чужд Драко. И именно поэтому он никогда ее не выберет.

Еще одна бесполезно переживаемая любовь.

Взявшись за ручку двери, Беллатриса быстро перебирает в голове всех, кто отравлен этой любовью. Астория, Северус, Рита, Нарцисса, Рудольфус — отравлены и уязвимы. О себе Беллатриса ничего сказать не может, как не может понять ядовитый олеандр, насколько он изначально ядовит.

Беллатриса знает одно: любовь — опасна, а, значит, в ее жизни этому чувству нет места. И то, что она так яростно чувствовала к Лорду, уже не кажется ей таким яростным. Стоило замедлить бег — и оно угасает.

Когда бежишь — всегда задыхаешься.

Когда стоишь на месте — кислорода чересчур.

 

Джинни

 

В туалете сыро и тепло, и от этой уютной атмосферы хочется спать. В ожидании Драко она доедает жалкие рыжие остатки абрикосового джема и затвердевшие булочки, напоминающие кексы Хагрида. Ей хочется увидеть Драко и одновременно не хочется, чтобы он приходил. Ведь тогда все изменится — и они изменятся. И больше не прикоснутся друг к другу. Тот их вечер в четверг, которого Драко так ждал до блеска в глазах — прошел в молчании. Это был их последний вечер наедине. И Джинни не смогла снова ему отдаться. Быть с ним, чувствовать его рядом — а потом отдалиться. Для нее — слишком тяжело.

На потрескавшейся раковине сидит Миртл, вальяжно раскинув призрачные ноги. Тихо капает вода из сломанного крана.

— А я знаю, что вы варите, — Миртл невозмутимо указывает на кипящий котел с бордовым зельем.

— Серьезно? — Миртл порядком надоела, и Джинни старается пропускать мимо ушей ее вечные жалобы и попытки поговорить.

— Это зелье времени, — Миртл торжествует. — Я видела, как его варил профессор Диппет.

— Зачем? — Джинни на секунду перестает вгрызаться в булочку.

Миртл довольно улыбается: наконец-то на нее обратили внимание!

— Он любил возвращаться во времена, когда был молодым. У него была вполне симпатичная любовница. С темными волосами, кудрявыми, как у негритянки, а кожа белая-белая…

— Ты сейчас Беллатрису Лестрейндж описываешь, — Джинни раздраженно закатывает глаза. — Сомневаюсь, что профессор Диппет крутил с ней роман.

Джинни вспоминает звериный блеск темных глаз Беллатрисы и вздрагивает. Дьявольская женщина, которая обещала драться с ней в битве, которая теперь никогда не произойдет. Ведь в том мире Беллатриса останется в Азкабане.

Миртл обиженно спрыгивает с раковины.

— Хочешь булочку? — Джинни жестока и осознает это.

Миртл всхлипывает и бросается головой вниз в раковину. Тяжело быть привидением, над которым все подсмеиваются.

Драко опаздывает, и когда он, наконец, приходит, Джинни дремлет, растянувшись на матрасе и подложив руку под голову. Ничего не говоря, он садится рядом с ней, наклоняется и целует. Всю щеку его прорезывает глубокая царапина, еще покрытая свежей коричнево-красной корочкой. Так Алекто отплатила ему за смерть соплохвостов.

— Как твоя рука? — спрашивает он, и от него пахнет рисовым пудингом. Он стал близок ей, словно она сорвала звезду с неба и повесила на грудь.

— Почти не болит, — Джинни благодарно улыбается. — Ты взял заклинание?

— Да. — Драко явно что-то тревожит, но он упрямо молчит.

Но Джинни замечает. Она начинает чувствовать его настроение, как когда-то чувствовала Гарри. Теперь Гарри отрезан. Оторван.

— Что?

— А если мы… Если судьба нас свела не потому, что мы должны изменить время. А чтобы быть вместе. — Драко сглатывает, потому что эта мысль звучит очень глупо. Но он все равно ее озвучивает. Потому что не может молчать. Им и так осталось сказать друг другу слишком мало слов. Словно в песочные часы засыпали не песок, а слова, и теперь они падают вниз, иссякая с каждой минутой.

Веснушки Джинни тускнеют. Они и так почти исчезли от снежной злобы и холодного ветра и держатся только на щеках.

— Может и так, — ее ореховые глаза полны серьезности. — Только ни ты, ни я не отступим назад. Ты сам это знаешь. У нас есть шанс спасти мир и жизни. Мы не можем жертвовать всеми ради себя.

Он смотрит на нее с сомнением. Джинни знает, что он думает: надо жить для себя. Сначала для себя — потом для других, иначе на всех не хватит. Но она все еще находится под влиянием Гарри и поэтому не может вести себя настолько эгоистично. Хотя Драко называл бы это разумным эгоизмом — и был бы прав.

— На самом деле, мы не только спасаем этот идиотский мир, — тихо произносит он, отводя взгляд. — Мы бежим от себя. От неизбежности расставания в этой реальности. От страха не выбраться вдвоем из этих странных чувств.

Джинни молчит, упрямо сжимает губы. Почему он так уверен, что она боится остаться с ним?

Драко медленно разворачивает мятый пергамент. Пальцы у него немилосердно трясутся.

— Прежде, чем я прочитаю заклинание, нужно одеться, — вспоминает он вдруг. — Я принес плащи и маски. Только это маски Пожирателей смерти.

Джинни молча смотрит на него несколько мгновений, потом так же молча берет протянутую белую маску. И надевает. Долго пытается завязать толстые черные ленты на затылке. Потом медленно натягивает плащ.

— В какое точно время мы попадем? — ее голос и облик расходятся друг с другом. Они с Драко смотрят друг на друга и видят не себя — а Пожирателей смерти.

— Примерно за пару часов до появления Поттера и Диггори, — Драко вынимает из кармана колбочку с кровью Астории. Потом осторожно, прерывисто и хрипло читает:

Оmnis immundus spiritus omnis satanica potestas, omnis incursio infernalis adversarii, omnis legio, omnis congregatio et secta diabolica.

Ergo draco maledicte et omnis legio diabolica adjuramus te. cessa decipere humanas creaturas, eisque aeternae Perditionis venenum propinare.

Vade, inventor et magister omnis fallaciae, hostis humanae salutis. Humiliare sub potenti manu dei, contremisce et effuge, invocato a nobis sancto et terribili nomine, quem inferi tremunt. Ab insidiis diaboli, libera nos.

 

Зелье становится багрово — красным, потом бешено пенится и бурлит, потом на мгновение становится черным, и Джинни отчетливо видит капли крови, падающие в этот водоворот тьмы. Туалет Миртл вращается вокруг них с яростной силой, и вдруг выплевывает их из себя. Мелькает небо, лес, горы, потом становится темно — и они падают, словно из тучи, на мягкий лесной мох.

За расступающимися деревьями светлеет, и где-то совсем рядом, чуть в стороне, на холме стоит деревенька. Перед ними, в ста шагах или даже меньше, вырастают из земли могильные плиты.

Они в Литтл-Хэмптоне, в самый разгар финального поединка на Турнире Трех волшебников.

Джинни быстро поднимается на ноги и оглядывается по сторонам. Ни души. Приятно пахнет лесом и летом, до которого в ее зиме еще жить и жить. Драко встает рядом с ней и сразу вынимает из кармана палочку. Она не видит его лица под маской, но знает, что ему тоже страшно. Страх, который она перестала чувствовать в замке, возвращается с удвоенной силой и пронизывает ее с головы до ног ударом молнии.

Они идут по кладбищу, торопливо рассматривая имена на могилах. Некоторые плиты совсем старые и треснутые, некоторые — покрыты мхом. Эти люди умерли давно, задолго до обеих мировых войн. Они жили в мире изящных манер и шуршащих платьев. Наконец Джинни находит ее: треснутая могильная плита с именем отца Волан-де — Морта.

Кивнув друг другу, они прячутся в десяти шагах от могилы, сжав палочки в руках и быстро изменив себе голос. Их единственная надежда — внезапность.

— А здесь уже лето, — тихо шепчет Драко не-своим голосом, с шумом втягивая теплый летний воздух.

Джинни прижимается к нему, не говоря ни слова. Иногда бывает время, когда слова пусты. И молитвы пусты. Есть только бьющиеся сердца. И горячие губы.

— До момента, когда Поттер попадет на кладбище, остается десять минут. — Драко шепотом матерится, смотря на часы. — Где Лорд?

И словно в ответ на его слова на другом конце кладбища появляется невысокая фигура, несущая в руках сверток, а за спиной — большой, набитый чем-то тяжелым мешок.

— Петтигрю, — шепчет Джинни. — Это в самом деле Петтигрю, Драко.

— Я знаю.

И сразу же, вместе с его грузными шагами, они слышат смертельное шуршание Нагайны. По спине Джинни пробегает целая армия мурашек. Как ей отвлечь змею? Или убить ее?

— Когда я скажу: «Бежим!», мы бежим, — он нервно хватает ее за руку. И его ладонь снова липкая. Словно липкость — неизменный атрибут их внезапных встреч и нелепых прощаний.

Они не успевают ничего сделать, как раздается сильный хлопок, и из портала на кладбищенскую мертвую и сухую землю выпадают Гарри и Седрик.

Сердце Джинни с размаху падает куда-то вниз.

Гарри.

Он еще совсем мальчишка здесь, с этими взъерошенными волосами, в грязной мантии и заляпанных очках.

И Джинни чувствует, как мгновенно напрягается Драко. Он — серебряная струна на гитаре, натянутая так сильно, что может порваться в любую секунду.

— Где мы? — Седрик поднимается на ноги и помогает подняться Гарри.

— Я не знаю.

Голос. Голос Гарри. У Джинны кружится голова — от безумия и от того предательства, что она совершила. Она — падшая. Падший лебедь.

— Убей лишнего, — шипит не менее знакомый голос, и когда Петтигрю поднимает палочку, Драко неуклюже взлетает на ноги и с бешенством кричит:

— Не сметь!

Со стороны он выглядит так смешно со своей злостью, что Джинни улыбается под маской.

От испуга Петтигрю роняет палочку на землю. Он действительно выглядит как самая настоящая крыса, и Джинни невольно задумывается: какие стороны души отражает ее анимагическая форма?

— Хвост, кто здесь? Покажи мне! — Темный Лорд-младенец чем-то напуган. — Покажи! Нагайна, ко мне! Убей всех, кроме Поттера!

Змея серым изваянием вырастает перед окаменевшей Джинни и покачивает огромным хвостом. С ее белых зубов капает яд.

— Авада Кедавра! — Драко делает несколько шагов вперед и направляет палочку на Петтигрю. Тот замертво валится на землю. — Авада Кедавра!

Он не знает, что в это мгновение Джинни отчаянно петляет между могил, пытаясь оторваться от преследования змеи.

— Инкарцеро! Импедимента! — Но змею не берет ни одно заклинание. Она упорно продолжает ползти следом, и с ее длинных клыков по-прежнему капает яд. — Сектумсемпра!

На спине Нагайны появляются кровоточащие царапины, но она продолжает упорно ползти.

— Она неуязвима! — выкрикивает Джинни и понимает, что выдыхается, понимает, что еще одного круга она не выдержит. — Авада Кедавра!

Змея уклоняется от заклинания и хищно бросается на обессиленную Джинни. Джинни падает лицом вниз, рассекая маской губу, цепляется за траву и даже не сдерживает рвущиеся наружу слезы. Нагайна одним движением вцепляется ей в ногу, разрывая плоть.

— Уйди с дороги, тварь! — Седрик вырастает где-то рядом. — Круцио!

Заклинание отлетает от змеи, но она вдруг выпускает Джинни из пасти и, замерев, несколько секунд изучает белое лицо Диггори, приглушенно шипя. Потом торопливо уползает в лес.

— Какого черта здесь происходит? — Гарри направляет палочку на Драко. Привычная и до боли знакомая сцена. Но Джинни ее не видит. Она сидит на земле и молча смотрит, как из рваной раны течет кровь. — И кого вы убили?

— Темного Лорда, — Драко старается говорить спокойно, но голос дрожит. Не-его голос. — Слушай, Поттер…

— Откуда вы знаете, кто я, и кто вы?

— Кто ты — понятно по твоему шраму, — в голосе Драко звучит раздражение. — Кто мы — не имеет значения. Важно, чтобы ты нам поверил. Мы из будущего. Мы вернулись на три года назад, чтобы помешать Темному Лорду взять твою кровь и возродиться.

— Это был Волан-де-Морт? — с сомнением переспрашивает Седрик. — Он похож на младенца. А это кто?

— Петтигрю.

— Петтигрю? — с отвращением повторяет Гарри и вглядывается в мертвое лицо. — Петтигрю — предатель…

— У меня нет времени объяснять подробно. Слушай, Поттер, откуда мы пришли — там темнота. Ты скрываешься в лесах с Грэйнджер и Уизли, Дамблдор мертв, а Снейп — директор замка. Чтобы возродиться, Темному Лорду нужна твоя кровь. Только твоя кровь. Постарайся не допустить этого, хотя он будет пытаться добраться до тебя всеми возможными способами. Не верь никому. И знай, что Грозный Глаз на самом деле — Барти-Крауч младший.

Гарри смотрит на Драко глазами человека, попавшего в сумасшедший дом.

— Зачем Волан-де-Морту моя кровь?

— Чтобы возродиться. Только твоя кровь. Ничья больше. Есть пророчество, о котором, возможно, ты и не узнаешь, поскольку мы изменили историю: «Ни один не может жить, пока жив другой», — от напряжения Драко почти сипит. — Или Лорд убьет тебя, или ты его. Другого выхода нет.

— А ты Пожиратель смерти, верно? Ты не называешь его Волан-де-Мортом. Ты говоришь «Темный Лорд». — Гарри с подозрением делает шаг назад. — Откуда мне знать, что это не ловушка?

— Если ты не идиот, Поттер, то поймешь, — Драко с трудом сдерживает эмоции. — Нам пора возвращаться. Ты запомнил? Не доверять никому. Не позволять Темному лорду использовать твою кровь.

— Легко сказать, — Гарри снимает с носа заляпанные очки и протирает их не менее грязным краем футболки. — Волан-де-Морт непредсказуем. Если я снова попаду в портал?

— Значит, держи палочку поближе к телу.

— Пора возвращаться, их уже ищут, — Джинни преодолевает напавшую немоту. — И я истеку кровью…

Седрик с ужасом смотрит на ее искалеченную ногу.

— Мы увидимся в будущем, Поттер, но ты меня не узнаешь, — Драко пятится назад спиной. Он не хочет оставаться беззащитным. Хотя всегда внутренне уязвим. — Ты никогда не хотел.

Драко вытаскивает из кармана бутылочку с зельем, добавляет в нее кровь Астории и поднимает Джинни на руки, заливая себя ее кровью. И быстро, едва не запинаясь, произносит заклинание.

Кладбище, Поттер с Диггори, мертвые тела Петтигрю и Волан-де-Морта кружатся в безумном хороводе глаз, грязи и могил, а потом временная петля выплевывает их обратно в будущее.

Будущее, которое они создали сами.

Пещера с недошитыми рубашками из крапивы остается позади. И тонкий веревочный мост к ней сожжен.

Джинни оказывается во дворце. В плену золотой клетки, в руках Золотого мальчика. И не смеет сказать ни слова.

Джинни

 

Пахнет сыростью и кровью. И этот запах душит ее, подступая к горлу, и от яда, проникшего в кровь, кружится голова. Джинни — на бесконечной карусели, которая никогда не остановится. Остается только одно — спрыгнуть.

— Прости меня, — Драко осторожно кладет ее на расстеленную мантию. В будущем в туалете Миртл никакого матраса нет. Словно и не было. — Я не знал, что она неуязвима, черт ее подери.

— Седрик ее напугал, — Джинни с силой отрывает от мантии кусок и перевязывает ногу выше страшной рваной раны, но кровь не останавливается. — Странно, правда?

Драко пожимает плечами. Потом осторожно закатывает рукав рубашки и шумно выдыхает.

— Джинни… У меня нет Метки. Она исчезла.

Она поднимает взгляд: его девственное предплечье расплывается перед глазами.

— Это значит, что я не стал Пожирателем. Это значит, что все получилось. Дамблдор, мой дядя и Диггори живы. И мой филин тоже.

— Ведь это здорово, да?

Драко наклоняется к ее ране и быстро что-то шепчет. И кровь перестает течь. Но яд все еще действует. Она — отравлена. Навсегда.

— Нет, — он садится на корточки рядом с ней и касается пальцем ее губ. — Я хочу, чтобы ты знала: если бы не та встреча в совятне, я бы сошел с ума. Только после встречи с тобой я перестал кричать во сне и вздрагивать от каждого шороха.

Глаза Джинни наполняются слезами безысходности. Встреча в совятне — словно столетие назад. В другой реальности.

— Что мы будем делать?

— Ненавидеть друг друга, рыжая.

— Я не могу тебя ненавидеть.

— Придется, — зло говорит он, но в светло-серых глазах — тепло. — В самый отчаянный момент просто пришли мне сову. Но нам лучше забыть друг друга. Так будет легче для всех.

— Почему все меня бросают? — Джинни не сдерживается и с размаху ударяет кулаком в стену, сдирая кожу на костяшках. Снова пахнет кровью, снова тело обжигает боль. И только она способна заглушить ту, внутри нее. Ей всего шестнадцать и она всего лишь женщина. — Это жестоко. Это больно. Это бесчеловечно.

Драко отрешенно смотрит на дорожки слез, бегущие по ее лицу.

— Все, что случилось с нами, случилось на войне. Теперь — не война. Теперь — будущее. Мы оба знали, что в этом будущем мы не можем быть вместе. Мгновение безумия прошлого. Ты — Уизли. Я — Малфой. Не бегай за мной. Дай мне шанс тебя забыть. Осталось немного. Уже январь, а в мае у меня ЖАБА. Здесь ты на шестом курсе, и твои занятия не пересекаются с моими.

Горячие, жгучие слезы застилают ее глаза. Задыхаясь от рыданий, Джинни нежно проводит рукой по его щеке. Последний раз касается пальцами тонких губ. Вдыхает аромат апельсинов с карамелью. Выдыхает. Драко неохотно отстраняется.

— Что придумаешь про свою рану?

— Что-нибудь совру, Малфой, — она всасывает влажный и словно наполненный кровью воздух и застывает.

Его собственная фамилия ударяет по нему безжалостным бичом. Он отшатывается и поднимается на ноги.

— Прощай, Уизли.

— А помнишь, как ты смеялся во «Флориш и Блоттс», что Гарри завел себе подружку? — Джинни не хочет его отпускать и ранит только сильнее.

Драко застывает, совсем как она мгновением раньше, но не оборачивается. В воздухе звенит тишина. Секунды осенними листьями падают на грязный пол. Потом Драко медленными, до отвращения четкими шагами выходит из туалета и аккуратно закрывает за собой дверь.

Между ними падает немота.

Джинни ждет несколько минут, показавшихся вечностью, потом с трудом поднимается и, хромая, идет к мадам Помфри. Хорошо, что сегодня — предпоследний день каникул и почти никто не вернулся в школу, а Хогвартс-экспресс прибывает только через пару часов.

— Останется шрам, — сурово предупреждает мадам Помфри, обильно поливая рану бадьяном и обматывая бинтом. Она даже не спрашивает, откуда эта рана взялась. И не знает, что внутри — яд. Джинни отравлена и не хочет выздоравливать.

Прихрамывая и держась рукой за стену, Джинни идет в Большой зал. Он торжественен и чист, как будто здесь никогда не проводился бал в честь Волан-де-Морта, как будто она никогда не танцевала здесь со Снейпом. Словно никогда не видела здесь Драко в темно-сером костюме со счастливой улыбкой на лице.

Джинни вспоминает вкус его губ и быстро мотает головой, пытаясь не думать о нем. Это дается ей с таким трудом, что ее едва не выворачивает.

Огромная рождественская ель с пушистыми ветвями высится у окна и переливается множеством огней.

Посидев в Большом зале вместе с небольшой горсткой студентов, оставшихся на каникулы, Джинни хромает в гостиную Гриффиндора.

— С сегодняшнего вечера — новый пароль, — Толстая Дама устало зевает. — Зеленые стручки.

— Ужасный пароль, — признается Джинни, с трудом разомкнув губы, и заходит в гостиную. Украшенная омелой и сосновыми ветвями, наполненная умиротворяющим запахом хвои, гостиная кажется раем. Особенно после того, как прошел ад.

— Привет! — Парвати приветливо машет ей рукой. — Как потренировалась? Гарри говорил, что ты делаешь успехи в квиддиче.

Джинни садится на низкую кушетку и сглатывает при имени «Гарри». Принадлежит ли она этому чистому и невинному миру?

— Да, — покорно соглашается она. — Правда, если честно, сегодня неудачный день.

Она приподнимает забинтованную ногу. В глазах все еще слегка расплывается от яда.

— Упала и ударилась, еще и разбила висок. Мадам Помфри говорит, что, возможно, у меня небольшая потеря памяти. Не могу вспомнить, что я делала последнюю неделю.

— Серьезно? — Парвати насмешливо улыбается. — Да ничего ты не делала. Отпустила Гарри к Сириусу на Рождество, а сама вернулась тренироваться на поле. И как твои родители и Гермиона ни уговаривали тебя остаться, ты не сдалась.

Джинни кивает, запоминая. Так, Гарри проводит каникулы у Сириуса, а раз Парвати об этом говорит, значит, Сириуса оправдали. Что ж, неплохое начало. Наверное?

— Привет! — в гостиную вваливается толпа гриффиндорцев во главе с Симусом, который без всякой неловкости нежно целует Парвати в губы. Джинни расширяет глаза, на мгновение забывая о своих несчастьях. — Скучала? Джинни, привет!

Она сухо кивает, жадно всматриваясь в толпу лиц. Дин, Лаванда, Невилл — и в самом конце — Рон и Гермиона.

Джинни с трудом подавляет крик, увидев взъерошенные от снега и ветра огненные волосы брата. Рон. Как давно она не видела его.

— Привет, — Гермиона счастливо улыбается и протягивает к ней руки. Джинни покорно ее обнимает, вдыхая морозный аромат густых каштановых волос.

— Что случилось? — Рон с ужасом смотрит на забинтованную ногу Джинну. — Ты где так навернулась?

— На поле. Неудачно спрыгнула с метлы. Еще и головой ударилась. Мадам Помфри говорит, что возможны провалы в памяти. — Джинни не помнит, где научилась так ловко врать.

— Ужас, — Гермиона лезет в карман и вытаскивает две помятые шоколадные лягушки. — Быстро ешь, они помогают. Во всяком случае, Гарри всегда помогали…

Джинни перестает слушать, потому что чувствует чей-то пристальный взгляд. Все звуки и запахи исчезают, и гостиная наполняется дрожащей тишиной. Для нее одной.

Он все такой же красивый, с теми же черными, как ночь, волосами. С теми же губами, что робко целовали ее у озера прошлой весной. Она пытается унять колотящееся сердце и отрешенно думает, что теперь не придется привставать на цыпочки, чтобы поцеловать. Поцеловать не те губы.

Гарри непонимающе приподнимает брови.

И тогда Джинни с усилием отрывает налитые даже не свинцом, а словно высеченные из мрамора ноги от пола и делает шаг ему навстречу.

Все, что она знала, все, что было родное ей, вся тьма, что была вокруг нее, и весь свет, что держал ее в объятьях — растворяется в дымке прошлого. Все заслоняет фигура мужчины с сияющими зелеными глазами.

Драко

 

Как человек, попавший в водоворот ледяной воды, с отчаянием старается выплыть, так Драко идет в гостиную Слизерина, силой заставив себя закрыть за собой дверь туалета Миртл. Закрыть для себя того, кто остается за этой дверью.

Он знает, о чем кричали там, в теплом влажном сумраке, ореховые глаза Уизли. «Останься, не уходи. Будь со мной».

Драко уходит потому, что все еще наполовину застрял в своей раковине, сплетенной из страхов, недоверия и эгоизма. Что, если он позволит себе поверить Джинни, останется с ней, раскроет ей все закоулки своей души — а она поймет, что любит Поттера? Драко с таким невыносимым трудом собирал себя по кускам и оттаивал сердце в огне ее губ, что не может снова разбиться. Он снова делает шаг назад — в мучительное, но спокойное одиночество. Он не хочет страдать больше, чем уже страдает. И в этом — его невыносимый эгоизм, и какая-то часть его понимает это. Он не дал Джинни выбора. Он сделал его за нее, оставив на краю золотой бездны.

Что, если Джинни останется с ним — а потом уйдет? Что, если его собственная семья не захочет больше его видеть? Драко вспоминает полные полынной печали глаза матери и сглатывает.

Он устал от полумер. Он боится страданий. И снова втягивает голову в плечи.

А еще он хочет дать Уизли время разобраться в своих чувствах. Дьявол знает, что происходит сейчас в ее голове, в той реальности, где нет войны, где вокруг — голубое небо, и Дамблдор расхаживает в своем кабинете.

Драко останавливается: сладкая, безумно сладкая мысль захватывает его врасплох. Что, если Уизли выберет его? Что, если она придет и скажет: «Я хочу быть с тобой». Что он будет делать? Рискнет ли своим трусливым и страдальческим спокойствием или прыгнет в эту бездну?

Драко не знает, хотя все частички его души кричат, взывая: «Да! Да! Да!» Но он не слышит. Он не хочет причинять себе боль — и снова совершает ошибку.

И что такое эта любовь, в которую он до сих пор не верит? На что она похожа? Какая на вкус? И готов ли он ради нее поверить? Готов ли ради нее пустить внутрь надежду? Считает ли себя достойным ее? Теперь не война, и любовь изменится — сможет ли он остаться верен ей?

Слишком много вопросов. И звенящая пустота в ответ.

Драко останавливается перед главной лестницей, раздумывая. Больше всего ему хочется ворваться в Большой зал, куда сейчас обязательно отправится Уизли, — взять ее за руку и увести за собой. Неважно, куда. И издевательски усмехнуться Поттеру. Увести девушку Поттера — это было бы верхом их странного соперничества, длящегося уже почти семь лет.

И Драко сворачивает направо к гостиным, оставляя Большой зал за спиной. Как недавно оставил за спиной ту дверь.

В гостиной тепло и сумрачно, только кое-где на стенах горят факелы. Драко зажигает оставшиеся, садится перед камином и протягивает к огню замерзшие руки. Замерзшие изнутри. Потому что вечная мерзлота — это все, что он сейчас чувствует. Он не знает, что ему делать, чтобы не сойти с ума.

Зато теперь можно увидеть мать в любую минуту. Теперь можно в любую минуту послать Людвига с письмом к ней. Теперь Беллатриса и Рудольфус снова заперты в Азкабане, как Яксли, Долохов и многие другие Пожиратели смерти.

Когда слизеринцы возвращаются с ужина, он натянуто, точь-в-точь как Джинни, и неприветливо здоровается со всеми.

И, увидев Асторию, вместе с сестрой заходящую в гостиную, он вдруг понимает, что не хочет оставаться один. Если нельзя быть счастливым самому, можно сделать счастливым другого. Драко не знает, что счастья без любви не бывает. Он не верит в любовь и не верит в то, что может быть счастлив. Он хочет причинить себе меньше боли, но этим только причиняет больше другим. И в его душе маленькой лазейкой светится крошечный золотой шрам, который разорвется, стоит только Уизли сказать «Я остаюсь с тобой». Но он все еще не решил, что делать, если это случится. Он застрял посередине раковины и не двигается с места.

— Привет, — говорит он холодно, останавливаясь перед Асторией. — Есть минута?

И Драко обреченно смотрит в ее черничные глаза. Ему кажется, что ему не семнадцать, а все сто, и что он очень устал жить.

— Слушаю, — она складывает руки на груди, непонимающе смотря в его словно замерзшее изнутри лицо.

— Будешь со мной встречаться?

— Малфой, у тебя девушка есть, — Астория смотрит на него раздраженно и устало.

— А разве есть? — он ошарашенно смотрит на нее в ответ. В этой реальности у него есть девушка? И кто это может быть?

— Драко, ты пьян? — Астория делает шаг в сторону. Ее волосы пепельными волнами лежат на плечах. — Слушай, завтра контрольная у Диггори, мне нужно все повторить…

И в Драко просыпается тот самый безжалостный эгоизм, который так старательно выгорал под огнем Уизли.

— С кем бы я там ни встречался, я хочу, чтобы ты была моей девушкой. Согласна?

Астория смотрит на него нахмуренно, потом слабо улыбается. И сдается.

— Откуда ты знаешь, что нравишься мне?

Драко отвечает ей равнодушным и пустым взглядом.

— Просто знаю и все. Отлично, завтра встретимся за завтраком.

Драко поворачивается к ней спиной и тяжелыми шагами спускается в спальню, на ходу рассматривая расписание. Астория остается стоять в гостиной, застыв. И улыбка сползает с ее лица.

Ему снится холодный темный подвал в Малфой-мэноре, полоумная Лавгуд, Олливандер и Поттер с Уизли. Большую часть сна он видит ее веснушки, губы и глаза, которые кружатся перед глазами, сливаясь в единое целое. А потом все застилает пустота, и из черноты доносится ледяной смех Темного Лорда.

Драко просыпается в поту. Потом садится на кровати и улыбается. Все эти ужасы — подвалы и пытки, Метка и окровавленный стол — все это осталось там, в другой жизни. За завесой.

Он медленно поворачивается на другой бок, накрывается теплым одеялом и засыпает. Остается научиться жить без теплых губ Уизли. Ад остался позади, теперь стоит привыкнуть существовать в Чистилище.

И это — жизнь без Уизли — кажется ему сложнее, чем перестать видеть кошмары. Сложнее, чем простить отца.

Астория ждет его в гостиной, и ее галстук почему-то сбит набок. Волосы убраны в высокую прическу, обнажая шею. Драко замечает, что она красива, но ее красота не касается его души. Она красива как любая мраморная статуя в саду.

Заметив его, она нервно поднимается с дивана и криво улыбается. Драко равнодушно улыбается в ответ. Ему плевать.

Они с Асторией не успевают дойти до Большого зала, как к нему подлетает всклокоченная и не до конца проснувшаяся Дэвис и с размаху влепляет ему пощечину.

— Думаешь, можно сначала водить меня за нос, а потом взять и бросить?

Драко натянуто смеется, глядя в ее красное блестящее лицо. Он встречался с Дэвис? Как это вообще могло случиться? Может, в этой реальности он сумасшедший?

— Я — Малфой, хочу — встречаюсь, хочу — нет.

Дэвис топает от злости ногой, взмахом руки поправляет кудрявые светлые волосы, потом поворачивается на каблуках и убегает. Она напоминает мышь-полевку, испугавшуюся кота.

— Что с тобой такое? — Астория заглядывает в его глаза. И отчетливо видит там всю его боль. — Тебе нехорошо?

— Мне отвратительно, — выдыхает он и берет ее за руку. — Но если ты будешь со мной, мне будет лучше. Только ни о чем не спрашивай, идет?

— Идет, — ее коралловые губы расползаются в растерянной улыбке.

Он использует ее, смутно осознавая всю неправильность своих слов и действий. Все потому, что он трус. И от этого на его душе становится паршиво.

Усевшись на скамью, Драко с комком в горле смотрит на уставленный привычными блюдами стол. Если он съест хоть кусок — его стошнит. Если не съест — упадет в обморок, потому что со вчерашнего обеда ничего не ел.

Он старательно запихивает в себя вторую, третью ложку жидкой и нестерпимо горячей овсянки — и поднимает глаза. Уизли жжет его своим потухшим взглядом и вымученной улыбкой. Она — залитый водой костер, который упорно дымится. Она сидит справа от Поттера и вяло ковыряется в яичнице.

Порознь. Врозь. Словно и не было тех вечеров в туалете Миртл. Словно Драко никогда не целовал ее обнаженное тело.

Он сглатывает, не отводя взгляда. В ее глазах отражаются все его чувства. А потом Уизли вопросительно приподнимает плечо, и он резко опускает голову и продолжает запихивать в себя четвертую ложку овсянки.

И под столом, другой, свободной рукой, он до боли сжимает нежную ладонь Астории. Он уже причиняет ей боль. И ее губы кривятся, но не произносят ни слова.

И тут Драко вспоминает. Так молния пронзает живое дерево, стоящее на горе.

— Кто ведет Защиту от Темных искусств?

— Профессор Диггори.

— Седрик Диггори?

— Драко, что с тобой? Ты ведь был в восторге от его занятий…

Он кивает, делая вид, что понимает, о чем она говорит. Диггори ведет этот проклятый предмет? Получается, Седрик вернулся в Хогвартс, чтобы преподавать. И сейчас ему двадцать лет. И он ходит, дышит, разговаривает и учит. А не лежит разложившимся трупом в земле. И значит, та боль, что разрывает Драко и Уизли, не напрасна.

Он быстро проверяет расписание: лекции у Диггори начинаются завтра, с утра. Драко пойдет. Хотя Защита от Темных искусств — не самый любимый его предмет.

 

Джинни

 

Она дожидается, пока Демельза уйдет из спальни, и, хватаясь за горло, бежит в ванну. Ее рвет долго, пронзая болью желудок и грудь. В глазах плывет, и от сладкого запаха рвоты кружится голова.

Присев на холодный край ванны, Джинни с ожесточением полощет рот, набрав воды в дрожащие ладони. Ей не становится лучше, и яд с каждым часом только сильнее отравляет ее изнутри.

Обхватив покрытые мурашками плечи, она надевает свитер поверх блузки, наспех накидывает мантию и спускается в гостиную, успев схватить лежащую на полу сумку. Потом черепашьим шагом плетется в Большой зал. Завтраки, обеды и ужины для нее — сладкая пытка. Потому что за противоположным столом сидит Драко. Он старается сесть к ней спиной, но это ничего не меняет. Ей все равно сладостно-больно. И каждый раз она задумывается, почему он не захотел быть с ней вместе и сейчас. Наверняка по самым идиотским на свете убеждениям, которые, в конце концов, сведут его с ума в могилу одиночества.

Чего он так боится? Себя или ее?

Джинни плюхается на свободное место рядом с Невиллом и тянется к овсянке. За преподавательским столом Дамблдор с удовольствием уплетает пончики. Джинни насмешливо фыркает.

— Ты бледная, — замечает Гарри, всматриваясь в ее лицо. — Что случилось?

— Ничего, — Джинни дергает плечом и заставляет себя открыть рот навстречу ложке, полной ненавистной каши. Потом случайно встречается взглядом с Драко. И вспыхивает.

— Вы это видели? — Рон тычет пальцем в расписание. — Зачем нам дополнительные Руны? Какой идиот на них пойдет?

Гермиона сдержанно кашляет и убирает назад прядь каштановых волос.

— Как староста школы, Рон, я решила, что Древние Руны пригодятся многим, кто будет заниматься Защитой от Темных искусств…

Рон с Гарри смотрят на нее так свирепо, что Джинни давится кашей, и на глазах у нее выступают слезы. И лебедь внутри нее взмахивает крыльями и тут же их складывает. Почему Малфой осколком Снежной Королевы застрял в ее сердце — и не растопить? Не вытащить? Почему все не может быть по-прежнему?

Кожа на руке вдруг покрывается волдырями и лопается, к ужасу сидящей рядом Гермионы. И сразу же к горлу ядовитой волной подступает тошнота.

— Я сейчас, — Джинни снова хватается за горло и стремительно вылезает из-за стола.

— Я с тобой, — Гарри бросает ложку, обдавая Невилла водопадом молочных брызг, и подхватывает ее сумку. — Джинни!

Она бежит через галерею к первому женскому туалету. И, распахнув дверцу кабинки, едва успевает нагнуться над унитазом.

Гарри ждет ее у двери, повесив на плечо ее тяжелую, забитую учебниками сумку. Его волосы так привычно взъерошены, что Джинни хочется рыдать. Ей вдруг становится стыдно, и она окутана этим стыдом с головы до ног.

— Что случилось? — он заботливо наклоняется к ней, обдавая запахом тыквенного пирога, который только что ел вместе с противной кашей.

Все чувства разом захлестывают ее с головой: вина, стыд и раскаяние, нежелание быть рядом с ним и одновременно желание быть с ним, раздражение и та боль, что она чувствует к Драко… Уязвимость.

— О, Гарри, — она тянется к нему и сразу отстраняется. — Я, кажется, отравилась.

Он поправляет съехавшие на нос очки.

— Давай сходим к Помфри?

Джинни резко выставляет вперед руки, словно лебедь гневно машет крыльями.

— Я не хочу!

Гарри успокаивающе обнимает ее за плечи.

— Хорошо, но если это повторится, обещай, что сходишь, ладно?

От него продолжает пахнуть тыквенным пирогом и прошлыми чувствами, и Джинни слабо улыбается.

— Обещаю.

Только она никуда не пойдет. Как объяснить Помфри, что ее укусила кобра? Здесь, в сердце Шотландии? Только если прочитать про противоядие и выкрасть его. Портреты плывут перед глазами, и Джинни крепко вцепляется в руку Гарри.

— Отведешь меня к теплицам? У нас сейчас травология, — тихо произносит она, глядя под ноги.

Он молча высвобождается и обнимает ее за плечи. Джинни забывает, как дышать: его объятия теплые, как майская ночь, и уютные. Но что-то в них неправильно. И она не знает, что. И, проходя мимо холла, она сталкивается с выходящим из Большого зала Драко. Он идет рядом с Асторией, и Джинни сразу все понимает. И замок кружится перед ее глазами, как хоровод черных лебедей.

— Смотри, куда прешь, Поттер! Нечего пялиться, рыжая! — вызывающе произносит он, но голос надломлен. И Джинни это слышит. И его серые глаза, впиваясь в ее лицо, кричат о другом. Нельзя так лгать, когда у тебя есть глаза.

Они проходят мимо друг друга, и Джинни незаметно касается рукой его руки. И словно ощущает, как сильно он вздрагивает, не оборачиваясь.

— Как считаешь, я неправ? — Гарри спускается с крыльца и поправляет сумку. Снег белыми звездами ложится на его черные волосы.

Джинни отчаянно пытается вспомнить, о чем он спрашивает. И так же отчаянно пытается понять, как можно за четыре месяца полюбить другого человека до боли в сердце. Потом она вспоминает. Реальность здесь существует для нее странными рывками.

— Сириус против, чтобы ты становился мракоборцем, — Джинни задумчиво тыкает носком ботинка в снег. — А ты сам почему этого хочешь?

— Мои родители…

— Твоих родителей давно нет, — она безжалостно его перебивает. — Да, они гордились бы тобой, но разве это тебе нужно? Выдуманная гордость? Чего ты на самом деле хочешь?

Гарри смотрит на нее ошарашенно, и спустя мгновение его губы сжимаются в узкую красноватую полоску.

— Если бы твои родители умерли…

Она негодующе поднимает руку вверх. Как крыло. Мертвые родители — любимый комплекс Гарри. И Джинни действительно хочет ему помочь.

— Слушай, если ты станешь мракоборцем, ты всю жизнь будешь таскать на себе бремя этой ночи в Годриковой впадине… Может быть, ты станешь ловцом? Я уверена, Паддлмир Юнайтед с радостью возьмут тебя к себе…

— Я хочу помогать людям, а не ловить мячик, — Гарри закусил удила, как норовистая лошадь. — Ты забываешь, что Волан-де-Морт до сих пор где-то там, в ожидании, что я совершу очередную глупость.

— Нельзя всем помочь.

— Почему-то все вокруг свято уверены, что знают, чем я должен заняться. Дамблдор, Сириус, Гермиона, ты… Может, я выберу сам? Ладно, увидимся за обедом, — Гарри разворачивается к ней спиной и быстро шагает обратно к замку, оставив Джинни около входа в теплицу.

— Эй! Подожди, — она робко окликает его, боясь оставаться одна, но ее слова сносит ветер. — Гарри!

Он оборачивается и неохотно идет обратно к ней, наступая на снежное покрывало черными ботинками.

— Я по тебе безумно скучала, — признается она, дрожа, и касается его рукой, спрятанной в варежку. Рыжую варежку — подарок Драко. И боль, едва утихнув, возвращается с прежней силой.

Гарри взъерошивает волосы. И Джинни отчаянно хочется по совету Драко достать из сумки банку золотой краски и провести по контурам его тела. Вспомнить.

— Мы же всего дня три не виделись.

— Я знаю, я...

Гарри не дает ей договорить. Ее лицо вдруг оказывается в его теплых ладонях, и губы вдруг соприкасаются с его губами. Джинни вздрагивает, но не отстраняется. И не отвечает на поцелуй. Она замирает, пытаясь понять, что чувствует.

Ей приятны его губы, и волна тепла мурашками пробегает от шеи вниз, к животу. И все те дни, проведенные с ним весной, вдруг возвращаются.

Драко Малфой — наваждение? Попытка заполнить ту пустоту, что оставил после себя Гарри?

И тут к горлу склизким комком подступает тошнота.

— Тебе нужно к Помфри, — Гарри смотрит на нее обеспокоенно, но совсем не так, как посмотрел бы Драко. Драко просто взял бы ее за руку и повел за собой. Гарри вечно сомневается, а не причинит ли другим воображаемую боль и неудобство, и тем самым заставляет сомневаться этих других. В нем сочетаются странное желание спрятаться ото всех и одновременно спасти мир.

— Попозже к ней зайду, — бормочет Джинни, заматывая шарф потуже и с трудом сдерживая рвоту.

Гарри стряхивает снег с плеч. В его глазах — то же странное выражение, что было в глазах Драко. Когда глаза кричат — а губы застыли. И от предчувствия неизбежной беды у нее колет сердце.

— Увидимся на обеде, — говорит он и медленно уходит к замку. Джинни замечает, как на крыльце его толкает плечом Драко.

Она стонет, пытаясь устоять на ногах от головокружения. И только танцующее перед глазами лицо Драко заставляет ее прийти в себя.

— Ты не сказала Помфри про яд, да? — зло интересуется он, словно имеет на это полное право. Интересуется таким голосом, словно они три года женаты.

И упавшая между ними немота на мгновение исчезает. Джинни слабо улыбается, несмотря на всю безнадежность.

— Как ты думаешь, я ей скажу? — быстро произносит она, смотря на приближающегося Гарри поверх его плеча. — Помогите, меня укусила гигантская кобра Волан-де-Морта?

Драко кривит губы, смотря на нее одновременно с бешенством и болью. То, как он заботится о ней, нравится ей гораздо больше всех полных нежности слов Гарри.

Джинни снова слабо улыбается.

— Ты сказал, что мы никогда больше не заговорим друг с другом.

— Не ожидал, что ты будешь творить дьявол знает что, — шипит Драко, и в это мгновение палочка Гарри утыкается ему в шею.

— Вали отсюда, Малфой, — сквозь зубы произносит он. — Пришел поиздеваться?

Драко молча разворачивается, не обращая внимания на палочку, и с размаху, без предупреждения, ударяет кулаком Гарри в нос. От неожиданности Гарри отступает назад. Из разбитого носа слабой струйкой течет кровь.

— Придурок, — бросает Драко зло и идет вперед, к теплицам, подставляя Гарри свою спину. Потому что знает: Золотой мальчик никогда не совершает подлостей. Иначе краска потускнеет.

— Малфой свихнулся, — Гарри непонимающе и зло вытирает кровь ладонью. — Что ему надо?

— Да так, как обычно, — Джинни провожает взглядом высокую фигуру Драко. — Больно?

Гарри отрицательно мотает головой. У него она крепко сидит на шее, как шляпка у гриба-боровика. И от этого мотания Джинни не сдерживается. Согнув пополам, рвота выворачивает всю ее изнутри, оставляя только душу. Снег, теплицы и вороньи волосы Гарри кружатся в полном боли вихре и исчезают.

Джинни проваливается в бездну черноты.

 

Драко

 

Реальность другая, но первая мысль неизменна, и останется неизменной в каждом из тысяч миров, в каждой реальности. Первая мысль — об Уизли. Он заставляет себя называет ее по фамилии. Это притупляет боль. Слегка.

Драко понимает, почему она не хочет идти к Помфри. Что, если придется рассказывать, откуда в ее крови взялся яд кобры?

Но от этого яда она умрет.

Чертов Поттер! Почему он не может просто взять ее за руку и притащить в больничное крыло?

Драко поправляет подушку ударом кулака и садится на кровати, касаясь босыми ногами жестких ворсинок ковра. Потом неохотно поднимается и берет со стула рубашку. Сегодня — первое для него занятие с Диггори. Драко относится к этому с сомнением и странным предубеждением.

Застегивая ремень на брюках, Драко вспоминает, что в этой реальности нет Слизнорта. Вообще нет. Он специально искал его имя в общем справочнике преподавателей и учеников Хогвартса. Он нашел одного Слизнорта — обычного маггла, занимающегося продажей животных.

— Эй, ты готов? — в спальню заглядывает Забини. И вместе с ним заглядывает его дурацкая африканская ухмылка. — Опоздаем.

Драко дергает плечом. Похоже, в этой реальности у них с Забини дружественные отношения, и ему это не нравится. Он не хочет ни с кем сближаться. Он привык быть один.

— Отвали, — недовольно произносит он, вешая тяжелую сумку на плечо.

— Ты, как всегда, очень приветлив, — Забини хмыкает. — Как думаешь, стоит мне мутить с Булстроуд?

Драко забывает обо всем и недоверчиво смотрит в темнокожее лицо. Как будто вылепленное из шоколада.

— Она же корова, — совершенно беззастенчиво и абсолютно бестактно замечает он. — Уж лучше Паркинсон или Дэвис…

Забини смеется, запрокинув голову вверх. Зубы у него крупные, как у лошади.

— Развлекаться с Дэвис после тебя? Увольте. Ты наверняка заморочил ей голову своими розовыми соплями. Пожалуй, Пэнси пойдет. А насчет Булстроуд… Иногда эти селедки надоедают, хочется и пышечку потрогать.

Драко приподнимает брови. Он в этом не разбирается и не планирует разбираться. И сразу, резко, порывом перед глазами мелькает обнаженное тело Уизли.

— Что думаешь о Диггори? — небрежно интересуется Драко, поднимаясь вслед за Забини в гостиную. Астория, не поднимаясь с дивана, поднимает руку в знак приветствия. И Драко с силой растягивает губы в улыбку. Он заставляет себя радоваться. Так заставляешь себя принять таблетку, зная, как она горька и как полезна.

— Диггори — дружок Поттера, что я могу о нем думать? — Забини широко зевает. От него пахнет каким-то сладким одеколоном и уверенностью в себе.

Драко задумчиво пропускает Асторию вперед и медленно идет вслед за ней на завтрак. Поттер сидит с распухшим носом в окружении до тошноты правильной Грэйнджер и конопатого идиота Уизли.

Джинни среди них нет. Значит, она все-таки в больничном крыле. И эта мысль пригвождает его на месте.

— Идешь? — Астория касается его руки.

Драко молча садится за стол и придвигает поближе тарелку с фруктами, которые эльфы выращивают в оранжерее мадам Стебль. Он нарезает грейпфрут, забрызгивая красноватым соком окружающих, и кладет мякоть в рот, морщась. Его жизнь — не грейпфрут, а клюква в сахаре. Кажется, будто оболочка сладкая. Но внутри — кислота.

Разложив на парте пергамент и чернила, Драко решает взглянуть на Диггори. В нем есть какая-то утонченность: лежащие волнами короткие каштановые волосы и серые, темные глаза. И эти странно изогнутые тонкие губы.

Забини прослеживает его взгляд.

— Ну да, по нему все девчонки сохнут, если ты об этом, — раздраженно говорит он. — Что они в нем нашли, да?

Драко пожимает плечами, обмакивая перо в чернильницу. Диггори уже что-то говорит про вампиров, поглядывая на сидящего за первой партой Поттера.

— Только вот Диггори встречается с Чанг уже столько лет, что пора бы на ней жениться.

— Чанг? Так она вроде с Поттером встречалась?

— Ты головой ударился? — Забини ребром ладони разглаживает мятый пергамент. — Поттер уже года два как встречается с малявкой Уизли.

Драко болезненно сглатывает. Два года? А если у них уже что-то было? И будет? Он представляет ее в объятиях Поттера и, не сдержавшись, яростно ударяет кулаком по столу.

— Вы хотели что-то сказать, Малфой? — Диггори неприятно улыбается. — Если вы слышали, мы только что закончили разговаривать о вампирах. Теперь поговорим об инферналах. Может быть, вы поделитесь с нами своими познаниями, Малфой?

Драко лениво встает из-за парты, не обращая внимания на смех среди гриффиндорцев. Рука Грэйнджер, которая вычитала про инферналов еще в пеленках, торчит среди голов, как маяк.

— Инферналы подчиняются определенному хозяину, например, Волан-де-Морту. Кожа у них светлая, и боятся они только огня. Зомби изначально не подчиняются никому и отвратительно пахнут.

Драко встречается глазами с Диггори, слыша сдавленный смешок Забини. Рука Грэйнджер опускается, словно уходя под воду.

— Десять баллов Слизерину за правильный ответ, — тихо произносит Диггори, опираясь рукой о парту. — И минус тридцать за наглость упоминать это имя на моих занятиях.

Краем глаза Драко видит, как возмущенно ерзает на стуле Паркинсон. Плевать. Пусть снимают сколько угодно баллов. Пока Поттер в школе, Дамблдор найдет тысячу причин отдать первенство Гриффиндору.

Диггори делает еще один шаг ему навстречу, и Драко на мгновение обдает волна холода и ненависти и так же быстро исчезает. И в это мгновение Поттер, вздрогнув, касается рукой шрама. Грэйнджер и рыжий идиот сразу понимающе переглядываются и изображают на лице переживание.

— Собираетесь выбрать мой предмет для ЖАБА? — неприязненно интересуется Диггори, продолжая смотреть на Драко.

— Да, сэр.

— Тогда советую быть вежливее и осторожнее, Малфой. Садитесь. Класс, открывайте страницу сто пятьдесят. Параграф пять: «Защита от инферналов». Кто мне скажет, как обезопасить себя от этих существ?

Рука-маяк Грэйнджер снова медленно поднимается из невидимой воды. Драко небрежно замечает, наплевав на правила:

— Инферналы обычно давят числом, сэр. На них действует что-нибудь мощное, например, Адское пламя. Обычным «Вспыхни» их не победить. Как и прочей ерундой типа «Экспеллиармуса», который любит Поттер. «Петрификус тоталус» тоже входит в список плохих идей.

— Откуда ты все это знаешь? — Грэйнджер раздраженно поворачивает к нему свое бледное лицо с явными признаками магглорожденности. — Эта тема описана только в расширенном курсе…

— Минус десять баллов Слизерину! — Диггори поднимается с кресла. — Мистер Малфой, еще одно слово — и я выставлю вас вон.

Драко молча пожимает плечами. В другое время, в другой реальности он просто взял и ушел бы с занятия. Но что-то в серых глазах Диггори ему не нравится, и он хочет выяснить, что именно.

Джинни

 

Она чувствует: в комнате кто-то есть. И, не успев остановить саму себя, тихим, надломленным голосом произносит:

— Драко?..

То ли вопрос, то ли надежда.

— Интересно, — отвечает ей слегка хриплый голос.

— Гарри?..

— Вдвойне интересно, — к хриплости добавляется насмешка.

Джинни трет воспаленные глаза рукой и тут же натягивает одеяло до подбородка.

— Профессор!

Снейп сидит на кровати напротив нее, и на коленях у него лежит неизменный учебник зельеварения. Джинни нервно вспоминает, что в этой реальности Снейп так и остался на своей привычной должности.

— Смотрю, вы времени зря не теряете, — его бледные губы растягиваются в ухмылку. — Ужасный выбор, не так ли? Поттер или Малфой?

Джинни пунцово краснеет, но не отводит взгляд. И вдруг понимает, зачем он здесь. Он здесь потому, что комната больше не кружится перед глазами, и к горлу не подступает вязкая тошнота.

— Видите ли, какое дело, Уизли… Мадам Помфри пришла ко мне за антидотом от яда кобры. Причем, достаточно редкой кобры. Как человек, достающий ценную информацию для директора, я знаю наверняка, кому принадлежит змея, укусившая вас. Если только, конечно, вы не залезли в террариум в Лондонском зоопарке.

Джинни несколько минут смотрит на него, беспомощно моргая. И ее ресницы взлетают вверх и вниз, как лебединые крылья. Она не хочет бросать анимагию, но боится, что больше она ей не пригодится.

— Я не умру? — тихо спрашивает она, часто дыша.

— Нет, к сожалению, учитывая вашу глупость. Но вам придется провести здесь несколько дней. А слабость и головокружения останутся с вами на две недели. Так что вы натворили, Уизли?

— Профессор, вы мне все равно не поверите. И я… давайте считать, что я залезла в террариум.

Снейп неприятно щурит черные глаза.

— Тогда мне придется использовать сыворотку правды. Или еще что-нибудь, более мощное. И гораздо более болезненное.

Джинни выдыхает с такой силой, словно вдохнула в себя тонну кислорода. Он не поверит. Он упрячет ее в Мунго. Или…

— Весь этот мир — искаженная реальность настоящего. Я изменила его с помощью зелья времени. Там, в другой реальности, директор давно мертв, благодаря вам, и вы — глава Хогвартса заодно с Кэрроу. Волан-де-Морт возродился и освободил из Азкабана всех Пожирателей смерти, а Гарри в бегах.

В черных глазах Снейпа — разочарование. И нарастающая злость.

— Черт с вами, Уизли, не хотите по-хорошему…

— Я говорю правду! — Джинни с отчаянием повышает голос. — Клянусь! Вы защитили меня в той реальности… Я даже знаю, кого вы любите.

— Неужели?

— Лили Поттер. И у вас есть кусочек ее письма.

Тишина пахнет свежими бинтами и мятным чаем, который давно остыл, но поставлен на краешек ее тумбочки чьей-то заботливой рукой. Мягкий сумрак обволакивает, вызывая желание уснуть. Ей снился Гарри.

— И в какой момент прошлого вы возвращались?

— Во время Турнира Трех Волшебников.

Снейп смотрит на нее с подозрением и одновременно с удивлением. Словно видит впервые. Читая вопросы в его глазах, Джинни скрещивает руки на груди.

— Я ничего не расскажу, профессор. Гарри знает, что должен делать, остальное ни меня, ни вас не касается. Я уверена, что Гарри справится. Он всегда вылезает из всех передряг.

Снейп молча поднимается с кровати и нависает над ней худой черной тучей.

— Если мы все окажемся в бездне, Уизли, это будет полностью ваша вина.

Когда он уходит, оставляя за собой шлейф кофейного запаха и одиночества, Джинни обессиленно падает обратно на подушку. Зачем она выдала ему правду? Что, если он расскажет Дамблдору? И что значил тот немой крик в зеленых глазах Гарри?

Джинни берет с тумбочки остывший чай и делает несколько маленьких глотков. Рот наполняется привкусом горечи. Поставив чашку обратно, она ложится на живот, пытаясь уснуть. И не помнить ни о чем. И мечтать, что она проснется в другом мире, и на соседней кровати будет сидеть Драко, поглощающий скучную «Историю магии». И на пергаменте будут расползаться остроконечные кляксы.

— Ты спишь или нет?

Она с трудом разлепляет глаза, понимая, что незаметно уснула. Напротив нее сидит Рон, держа в руках чашку с остатками чая.

— Остыло, — тянет Джинни. И в висках колоколами бьет радость при виде брата.

Рон машет рукой.

— В горле пересохло, — бормочет он и одним жадным глотком опрокидывает в себя чай. — Ты как?

Джинни переворачивается на спину и несколько секунд смотрит на белоснежный потолок. Ей хорошо. Не хочется вставать. Не хочется двигаться. Раньше она все делала потихонечку, а теперь — обездвижена немотой. Лавиной немоты.

— Лучше, — она пытается улыбнуться. Не получается. — Ты чего не спишь?

— Мне кажется, Гермиона меня бросит, — Рон не умеет скрывать и выдает все сразу, залпом. Как не умеет пить чай маленькими глотками. — На черта я ей сдался?

Джинни медленно поворачивает к нему голову. Голову — не тело. Измученное тело остается лежать в прежнем положении.

— Что за чушь?

— Я вчера слышал, как они с Гарри запоем обсуждали свою мечту про работу в Министерстве, про хорошие должности и возможности. А я слушал их и понимал, что мне все это не нужно. Мне это не по душе.

— А что тебе по душе?

— Фред и Джордж звали меня работать в магазин… И я согласился, — Рон громко ставит чашку на тумбочку. — Только никому не сказал. Мне и ЖАБА-то сдавать нет смысла.

Джинни смотрит на него молча. Соглашаясь. Да, Рон такой, ну и что? Нельзя всем работать в Министерстве. Она уж точно там не окажется.

— В общем, Гермиона вчера с таким жаром говорила Гарри про стремления и амбиции, про открывающиеся горизонты, а он ее поддерживал… Думаю, она во мне разочаруется и уйдет к тому, у кого этих амбиций целый шкаф. Может, мне стоит поговорить с ней сейчас, чтобы потом не было ужасно больно?

— Рон, ты эгоист, — с улыбкой произносит Джинни, но ее улыбка сползает с осознанием, почему Драко решил все разорвать. Драко — точно такой же эгоист. Драко боится, что она бросит его ради Гарри, и не хочет страдать еще больше. Джинни стискивает зубы. А ее он спросил?

— Знаешь, тут трудно быть эгоистом, все-таки дыра в сердце останется у меня, — резонно замечает Рон и достает из карманов горсть карамелек. — Хочешь? Я с ужина стащил.

Джинни дрожащими от слабости пальцами берет конфету в ярко-зеленой обертке. И до безумия хочет, чтобы Драко пришел к ней. Пришел. К ней.

— Поговори с Гермионой, — медленно произносит она. — Думаю, она поймет. Нет ничего плохого в том, что ты хочешь остаться самим собой.

Рон неуверенно пожимает плечами. Его рыжие волосы взъерошены, и в голубых глазах — тревога. Он тяжело выдыхает и поднимается на ноги.

— Пойду, нужно повторить что-то там для контрольной Вектор, — тоскливым голосом произносит он. — Спасибо, сестренка. Думаю, я последую твоему совету. Хорошо, что ты у меня есть. Не представляю, если бы я пришел с этой бедой к маме или Фреду с Джорджем.

— Или к Перси, — произносит Джинни тихо, и они оба смеются. Она — Элиза с шестью братьями.

Она не успевает спросить, как дела у Билла и Флер, потому что дверь в комнату приоткрывается, и в образовавшейся щели появляется голова Гарри.

— Пришел тебя проведать, — радостно произносит он. — Рон, там тебя Гермиона ищет, чтобы узнать, как хорошо ты запомнил главу по невербальной магии.

Рон тихо стонет и быстро выскальзывает из комнаты, как угорь. Гарри с Джинни обмениваются понимающими улыбками. И снова ее улыбка сползает при осознании того, что Гарри улыбается ей в ответ. Как в другие времена. Словно Драко никогда и не было.

— Можно тебя поцеловать? — тихо спрашивает он, опускаясь рядом с ней на корточки. Джинни покорно кивает. Вечно он спрашивает. Нет бы взять — и поцеловать. Без разрешений.

И снова — его теплые губы на ее неподвижных губах. Она не в силах ответить на поцелуй. Она все еще пытается понять, что чувствует. Говорят: невозможно любить двоих, ведь если бы ты любила одного, другой никогда бы не появился. Но эти слова не помогают. Может быть, ей кажется, что она любит Драко. Или кажется, что она любила Гарри. Мысли путаются, и сразу же лицо Гарри начинает кружиться перед глазами.

— Извини, мне нехорошо, — она отстраняется.

Гарри садится на пол и опирается локтем о кровать.

— Привет, — зачем-то говорит он тихо, улыбаясь.

— Привет, — отвечает она, и сердце бьется так болезненно, что она невольно закусывает губу.

В больничном крыле тихо. Джинни не привыкла к такой поглощающей тишине. Ей не хватает унылого звука капающей воды в туалете Миртл. И колыхания пламени свечей на полу.

— Ты такая красивая, — замечает Гарри, наблюдая за ней. — Каждый день поражаюсь, как только мне удалось тебя заполучить.

Джинни слабо кивает, не зная, что ответить. И на глаза наворачиваются слезы бессилия. Она на мгновение отворачивается, чтобы незаметно смахнуть их. Вещи вернулись на свои места. Гарри говорит ей комплименты. Гарри рядом с ней. И тогда она вспоминает тот его взгляд у теплиц.

— Ты все-таки собираешься стать мракоборцем? Рон рассказал.

Гарри ерзает на полу, обхватывая колени руками.

— Наверное. Это плохо? Ты бы не хотела, чтобы я становился мракоборцем?

— Я хочу, чтобы ты стал тем, кем хочешь стать. Только это опасно. Учитывая, что Волан-де-Морт еще где-то там, ты сам говорил.

Гарри приоткрывает рот, собираясь что-то сказать, потом передумывает и только вздыхает.

— Давай поговорим, когда ты поправишься. Отметим это гигантским кофе и пирожными в «Сладком Королевстве», идет?

— Идет, — покорно соглашается Джинни, потом зачем-то вытаскивает из-под теплого одеяла горячую руку и осторожно касается его волос. Гарри улыбается в ответ. И от этой счастливой улыбки ей хочется выть. Если бы не Драко, она никогда не взглянула бы ни на кого, кроме Гарри. Но Драко перевернул всю ее, разбередил душу и сердце. И вещи не встают на свои места. Они зависают в воздухе.

Драко

 

Три недели прошло с тех пор, как он закрыл за собой дверь туалета Миртл, оставив Уизли на окровавленном полу с рваной раной на бледной ноге. Он наблюдает за ней со стороны, наблюдает, как они с Поттером проводят вместе свободное время. Целую неделю она пролежала у Помфри, и теперь все еще бледная. Драко видит обреченность в ее ореховых глазах и знает, что он — причина этой обреченности. И ждет, сам не зная, чего. И все еще боится причинить себе боль. Поэтому старается убедить себя, что может жить без нее.

Проверяя корявую работу первокурсницы, Драко вспоминает, что договорился сходить с Асторией в Хогсмид. Она предлагала каждые выходные, но согласился он только вчера. Сам не зная, зачем. Все равно не вырвешь с корнем из сердца того, о ком думаешь, просыпаясь и засыпая.

Драко помечает лишний абзац красными чернилами и отодвигает пергамент на край стола. Рядом, на низком диване, обитом зеленым сукном, мирно сопит Блейз. Драко начинает привыкать к их странной дружбе, и ему это не нравится. До ужаса не нравится. Заводить друзей — опасно.

Настенные часы со змеей вместо кукушки бьют десять. Драко неохотно закрывает чернильницу и поднимается с кресла, растирая онемевшую ногу. Наматывая колючий шарф на тонкую шею, он вспоминает то снежное утро в Хогсмиде, когда Уизли призналась ему в любви. Да, она не сказала тех слов. Она просто сказала «ты мне нужен». Но он понял.

В холле навстречу ему осторожными шагами идет Северус с большой стопкой бумаг. Драко узнает в них вчерашние контрольные по зельеварению, которые они часто пишут на факультативном курсе подготовки к ЖАБА. Драко и Северус оба любят этот факультатив за то, что туда ходят только нацеленные на высший балл студенты. Ложкой дегтя в этом факультативе является Поттер.

— Погода так себе, — замечает Северус. — Ты тепло оделся?

Драко впервые за эти проклятые три недели улыбается. Мерлин, как же повезло, что даже в этой реальности у них с деканом хорошие отношения.

— Да. Спасибо. Тебе купить что-нибудь?

— На твое усмотрение, Драко, — Северус кивает и проходит мимо него к лестнице, ведущей в подземелье.

Астория ждет его у крыльца, рассматривая свободное небо над головой. На ней темно-серая с голубоватым отливом шубка и такого же цвета варежки. И она пахнет лилиями.

— Мне так нравятся лекции Диггори, — Драко протягивает Астории согнутую в локте руку. Он заговаривает об учебе, чтобы сказать хоть что-то.

— А я избегаю его из раза в раз, — Астория смотрит в молочно-серое небо, надеясь, что пойдет снег и укроет мерзлую землю. Она любит зиму. Драко зиму ненавидит. Теперь — вдвойне. — Он кажется мне наигранным. Словно снаружи — белое, а внутри — черное. И эти его глаза… как будто прожигают всю тебя изнутри.

Драко пожимает плечами. Он старается упиваться мыслью, что Седрик жив — и этого достаточно. Этим он пытается оправдать свою трусость и страх рискнуть всем.

Они проходят мимо кишащего студентами «Сладкого королевства», затем — паба Розмерты и, наконец, толкают дверь кафе мадам Паддифут. Астория что-то говорит про горячий чай в холодное утро, но слова проплывают мимо него, словно корабли мимо барахтающегося в воде утопающего.

За столиком у окна сидит Уизли и натянуто улыбается Поттеру. Ее рыжие волосы волной огня лежат на поникших плечах.

Она на мгновение встречается с ним взглядом и вздрагивает всем телом, он отчетливо видит это. И в эту проклятую или благословленную секунду Драко понимает, что не только хочет поцеловать ее. Он хочет ее. Так сильно, что рад просторной зимней мантии. Астория у него таких желаний не вызывает. Но секунда проходит, и Уизли отворачивается и нацепляет золотую маску радости.

— Ведь счастье это и есть горячий чай в морозный день, правда? — Астория развязывает темно-зеленый шарф, снимает мантию и садится в мягкое кресло.

— Правда, — честно отвечает он и в эту секунду действительно верит ей.

Они заказывают чай с шиповником, шоколадные пирожные и большой кусок пирога с мясом. Драко старается поддерживать разговор, но выходит совершенно дерьмово, и он знает это. Большей частью он покорно слушает, как Астория с сестрой проводят лето в поместье и какие созвездия можно увидеть на руинах замка в Йоркшире. Драко любит звезды.

— Когда будем возвращаться, я покажу тебе Кассиопею, — Астория изящным движением ставит чашку с беззаботно красными маками на широкое блюдце. Он вспоминает, как они пили здесь кофе с Уизли. В точно таких же чашках. — Драко, перестань.

От неожиданности он закашливается. И Уизли на мгновение поднимает на него глаза. Поттер тоже оборачивается и делает раздраженное лицо. Драко слышит, как он говорит, даже не понижая голоса:

— Пойду, разберусь, какого черта он меня ударил…

— Гарри, не надо, — ее голос натянут, как струна. — Пожалуйста, давай без драк, хотя бы сегодня…

Драко, на всякий случай, нащупывает рукой палочку во внутреннем кармане пиджака и вопросительно смотрит на Асторию.

— Что?

— Не надо притворяться, что все замечательно, — быстро произносит она своими тонкими розовыми губами, спокойно смотря в его бледное лицо. — Я знаю, что у тебя что-то случилось. Что-то, что окрашивает твое лицо в серый цвет, а сердце превращает в кровавую рану. И я знаю, что ты никогда не скажешь, что. Но это не важно. Раз я с тобой — значит, нужна тебе. Значит, могу тебе помочь. Правда?

Драко не отвечает, только кладет свою ладонь поверх ее маленькой ладони и крепко сжимает. И радуется, что не видит выражение лица Уизли.

— Знаешь, один умный человек сказал: «Разум всегда должен быть трезв и холоден, а сердце — сердце должно быть в крови, для него это привычно». Я сама стараюсь так жить.

Драко выпускает ее руку из своей, слегка повышая голос, чтобы Уизли услышала. Сам не зная, зачем.

— А другой умный человек заметил: время лечит. Чушь драконья. Время не лечит. Оно только притупляет и иссушает. Превращает в гниль все внутри тебя.

Они некоторое время молчат, доедая пирожные, кажущиеся Драко совершенно безвкусными, и допивают чай, больше похожий на воду. Потом Драко поднимается и идет к витрине с пирожными. Остановившись перед сладким разноцветным многообразием, он размышляет, что можно принести Северусу. И выбирает на свой вкус: медовые и трюфельные пирожные. Они стоят дорого, но ему хочется порадовать декана. И, расплатившись, осторожно убирает картонную коробку в сумку.

Они медленно бредут обратно к Хогвартсу, с трудом передвигая ноги в сугробах. Метель не утихает и каждую секунду швыряет в лицо новые полки ледяных солдат.

— Видишь те три большие звезды? — Астория останавливается и указывает рукой в голубой варежке на вечернее небо. — И вон те четыре? Это Кассиопея.

Драко не видит. Не хочет видеть.

— Красиво? — спрашивает она, улыбаясь слегка печально.

— Ты красивая, — вдруг говорит он, привлекая ее к себе. Ее черничные глаза смотрят на него смело и с каким-то внутренним вызовом. Он наклоняется к ней. Ее холодные губы отвечают, а руки взлетают вверх и обнимают его за шею поверх колючего шарфа.

В ее поцелуе нет ничего безумного и огненного, только податливость и нежность. И Драко это нравится. Если бы он никогда не знал Уизли, он был бы счастлив с Асторией. Он даже не знал, что она всегда была рядом — и есть. Уизли нужно так много, Астории нужен только он.

Но он не может вырвать свое сердце и вставить другое. Раньше оно было у него холодное, как в сказке про угольщика Мунка, но Джинни растопила его, заставила биться. Сердце — одно, сердце — в крови, в горячей, в кипящей — как Уизли.

И в его сердце нет места нежности. И он знает: как только она прорвется туда — нежность к Уизли — как вода из дамбы, когда возьмется из ниоткуда, он не сможет ей противостоять.

— Я хочу, чтобы ты съездила со мной к моим родителям, — Драко кладет руки на ее заснеженные плечи. — Они зачем-то хотят меня видеть. А я ненавижу зимние поезда. В них ужасно одиноко.

Астория не умеет отказывать, если он просит.

И когда они поднимаются по ступеням замка, за спиной расстилается снежная гладь, освещаемая яркой луной. И далеко на небе, через сотни одиноких лет, созвездие Кассиопеи шлет им свой звездный свет.

Джинни

 

У Гарри мягкий овал лица и изумрудные глаза. Они сидят вдвоем у мадам Паддифут за уютным столиком у окна. Хогсмид — под властью метели и ее солдат-снежинок, забирающихся под мантии и куртки, лезущих в сапоги и залетающих в горячий рот, словно в жерло вулкана.

— Помнишь, как в тот раз ты поймала снитч за несколько минут после начала матча? — Гарри ставит на блюдце чашку с горячим шоколадом. — Мадам Хуч была в восторге.

— Это она тебе так сказала. — Джинни широко улыбается, стряхивая с кончиков пальцев крошки от печенья. — А мне сурово заметила: неплохо, но придется еще работать и работать.

Гарри машет рукой. Губы у него измазаны в шоколаде, но не манят.

— Это она всегда так говорит. Ты умница, Джинни.

Она переводит взгляд на падающий снег. Еще четыре месяца назад она была готова отдать что угодно, чтобы сидеть вот так, напротив Гарри и пить горячее какао. И потом, выпав из жаркого кафе на мороз, чувствовать его теплые губы на губах.

Сейчас она хотела только одного: увидеть Драко, прикоснуться к Драко, целовать Драко. Неважно, что, главное — с Драко. Но в этой реальности счастливы все, кроме их двоих. Кроме нее и мужчины с глазами цвета зимних сумерек.

— Знаешь, а я по-прежнему хочу играть за «Гарпий» и вести колонку в спортивном журнале. Может быть. — Джинни с некоторой досадой пожимает плечами. — Слушай, Гарри… А что ты любишь?

И ей сразу вспоминается та ночь в палате у Помфри и тот резкий тон голоса, каким Драко спросил ее, чем же так хорош Поттер.

Гарри теряется, как человек, бежавший со всех ног и вдруг влетевший в тупик. Он некоторое время поглаживает ручку чашки, пытаясь сам себе ответить на заданный вопрос, потом произносит:

— Я люблю квиддич, люблю проводить время с Сириусом, особенно зимой. Люблю Заклинания и Защиту от Темных искусств. Люблю разгадывать с Роном дурацкие кроссворды из «Придиры». Люблю пироги с почками. Хочу стать мракоборцем. Не люблю дождь, потому что он вечно заливает мне очки. И самое главное: я люблю тебя.

У Джинни щемит сердце. А что она ждала? Что он будет каким-то особенным? Он самый обычный мальчишка, который, вырастая, любит после работы полежать на диване со сливочным пивом. Потом раскидать садовых гномов, посадить лук и огурцы и играть с детьми в квиддич. У нее — такая семья. И у них с Гарри будет такая же… Будет?

Дверной колокольчик звонко приветствует нового посетителя, и Джинни невольно поднимает глаза и сталкивается взглядом с Драко. Он похож на замерзшего человека, которого только что достали из-подо льда. Он похож на сына зимы, который так не любит весну. Три недели — только три недели, три вечных недели прошло с тех пор, как она, ругаясь, пришла к Помфри с окровавленной ногой. А теперь они — чужие, под лавиной немоты.

Он — не один. Джинни не сразу замечает, что под руку он ведет Асторию, но ей почему-то наплевать. Она знает — это ложь. Она чувствует — это безысходность. Вот только она еще не понимает, что на скудной почве безысходности иногда вырастают цветы. Вереск.

Глаза у Драко холодные и неживые, но губы шевелятся, что-то говоря, и шея двигается, кивком указывает на нужный столик. В другой стороне от Джинни и Гарри. Вся ее буря чувств — подбежать, поцеловать, обнять — в едва дрожащих пальцах.

— А если бы тебе пришлось скрываться от Волан-де-Морта, ты бы взял меня с собой? — Джинни впивается в печенье.

Гарри отрицательно качает головой. Он никогда не раздумывает, ни в этой реальности, ни в другой.

— Это слишком опасно, Джинни. Ты прекрасно понимаешь, что ты — моя болевая точка. Надави и…

— То есть, если Волан-де-Морт надавит на Рона и Гермиону, тебе будет легче? — скептически интересуется она.

— Нет, — Гарри сбит с толку и сразу же взъерошивает волосы. — Но ты…

— Буду мешаться под ногами?

— К чему этот разговор? — Гарри хмурится и водит рукой по волосам. — Я тебя люблю. Но я не привык втаскивать тебя в истории. Рон и Гермиона влезли в мои переделки слишком давно, чтобы из них вылезать. У тебя еще есть выбор. Давай оставим этот разговор, ладно? Такой день хороший. Поговорим об этом… потом. Я обещаю, что поговорим.

Джинни раздраженно пожимает плечами и одним глотком осушает остывшее какао.

— Если ты наелась, можем прогуляться, — Гарри улыбается так добродушно и нежно, что у нее екает сердце. Какая же она дура! Падшая. Падшая женщина, только он этого еще не знает. Всю жизнь мечтала, до одури, что будет девушкой Поттера. А теперь — отрезало. Словно кто-то взял большой испанский тесак и разрубил все нити. Да, рядом с Гарри ей легко. Да, рядом с Гарри она чувствует себя счастливой. Но осколок в ее сердце не вымывается кровью. Застрял.

— Тебе нравятся занятия у Диггори? — спрашивает она нарочито спокойно, когда они идут в обнимку по заснеженной дороге.

— Я обожаю его лекции! — Гарри даже закашливается от попавших в рот снежинок. — Только знаешь… Вчера после его пары у меня болел шрам.

Джинни останавливается. В морозном воздухе пахнет дымом, вьющимся из труб домов Хогсмида.

— И давно это?

— Нет. Пару раз за последний месяц. — Гарри начинает оправдываться, и это у него как всегда плохо получается. — Наверное, из-за того, что у Диггори мы обсуждали Первую магическую войну.

— Наверное, — эхом отзывается Джинни, но слабо верит своему эхо. Лебедь внутри нее, спрятавший голову под крылья, вдруг расправляет шею. А потом она замечает выражение его лица. — Гарри, я никуда не пойду, пока ты не скажешь, что с тобой.

Он берет ее за руку и решительно ведет за собой. Они заходят за «Сладкое Королевство» и оглядываются по сторонам.

— Я чувствую его, Джинни.

— Кого? — спрашивает она, заранее зная ответ. Снежинки падают ей на ресницы.

— Волан-де-Морта, — Гарри наклоняется ближе к ней. — Похоже, я каким-то образом связан с ним, понимаешь? Я связан. И это мешает мне жить. Каждый день я жду, что он появится передо мной и сломает, уничтожит то, что мне дорого. Убьет тех, кто мне дорог. Я стараюсь не думать о нем, но это… тяжело. Он все время в моей голове.

Джинни оцепенело выдыхает. Тот Гарри, в настоящей реальности, должен чувствовать почти то же самое, только там он ничего ей не говорил.

— А еще у меня бывают… видения, — Гарри потирает шрам. — Словно я вижу его глазами.

— И что ты видел последний раз? — в ее голосе мягкость и чувство вины.

— Книги… Много книг… По зельеварению, — Гарри отводит взгляд. — Я не хотел говорить Гермионе, потому что она сразу потащит меня к Снейпу или Дамблдору. Я устал от вечных указаний, что мне следует делать. А Рон пожал плечами. Он и сам не знает, что делать. Не хочу становиться марионеткой, но одному мне не справиться, хотя с Реддлом мы всегда один на один, и это превращает меня в ужасно одинокого человека.

Джинни забывает обо всем на свете и обхватывает холодными ладонями его лицо.

— Я с тобой, слышишь? Я всегда с тобой.

А потом она понимает, что только что сказала. И давно прошедшая слабость тошнотой подступает к горлу.

— Правда? — шепотом спрашивает он, улыбаясь. — Мне показалось, что после каникул ты немного меня сторонишься. Джинни, если ты не захочешь быть со мной, я пойму. Быть рядом с человеком, который может умереть в любой день, который может видеть глазами Волан-де-Морта, непросто. Любить — тем более.

Одинокие слезы медленно ползут по ее щекам. Слезы ненависти к себе, прошедшей, но еще трепыхающейся в животе любви к Гарри, слезы непонимания.

— Правда, — она разлепляет сомкнутые холодом губы. — Доверься мне, пожалуйста.

Гарри снова оглядывается по сторонам и быстро произносит.

— Я хочу стать мракоборцем не только потому, что хочу сражаться с Темной магией. Я хочу найти Темную магию. Я устал прятаться, Джинни. Я хочу найти Волан-де-Морта и убить его. Или умереть.

Джинни в ужасе делает шаг назад, зло смахивая слезы с лица.

— Ты не готов к этому…

— Я никогда не смогу быть полностью готовым к этому, Джинни. Я не хочу жениться, не хочу заводить детей, не хочу жить дальше, зная, что в любой момент моя семья может меня потерять. Я рос без родителей и, поверь мне, не хочу, чтобы мои дети тоже узнали, каково это.

Джинни смотрит на него обреченно и видит точно такую же обреченность в его зеленых глазах. А в тех, серых — безнадежность.

И ради чего все это? Ради лучшего будущего. А получается ли оно, если здесь Гарри, наоборот, только больше мучается?

— Поможешь мне?

Джинни радостно расправляет крылья. Гарри просит ее помощи!

— Обещаю, что не буду втягивать тебя в сражения или опасности. Просто помоги мне разобраться в видениях. Помоги понять, где можно его найти. Я не хочу, чтобы об этом узнал Дамблдор, надоела его бесполезная опека. Он думает, что я не готов, но разве можно к этому подготовиться?

Джинни снова делает шаг назад, дрожа. Снег продолжает падать на ресницы, превращаясь в дождь.

— Гарри, ты просишь меня помочь тебе найти человека, который может тебя убить.

— Я знаю.

Она смотрит на него распахнутыми, блестящими, полными слез глазами. Потом закрывает лицо руками, спрятанными в варежки Драко. Помощь Гарри — своего рода искупление. Только за что? За то, что в ее сердце зародилась любовь?

И, не давая себе пощады, Джинни решительно кивает. Она справится. У нее нет выбора.

И когда Гарри осторожно и нежно целует ее, она снова удивляется, какие теплые у него губы.

…Седрик странным образом притягивает ее к себе и в то же время отталкивает. На его занятиях всегда много студентов, и, кажется, про прорицания все забыли окончательно. Рассматривая профиль улыбающегося Диггори, она пытается вспомнить, кто же вызывал в ней столь противоречивые чувства. Но не может.

— Мисс Уизли, — он окликает ее. — Повторите, пожалуйста, дату начала третьей гоблинской войны.

— Ммм… — Джинни ало краснеет и утыкается взглядом в черное дерево парты. — Тысяча пятьсот восемьдесят восьмой?

— Пятьдесят третий. — Диггори недовольно хмурится. — Повторите способы защиты от нападения гоблина, которые я только что перечислил.

Джинни нервно смотрит на девственно чистый лист пергамента с жирной кляксой поверх него, похожей на осьминога.

— Я не помню, профессор.

— Вы все время витаете в облаках на моих занятиях. Останьтесь после лекции.

— Да, сэр.

Когда все уходят на обед, она лениво бросает вещи в сумку и подходит к профессору. Он никогда не узнает, что это они с Драко спасли его три года назад. И никогда не узнает, что должен был умереть. Диггори демонстративно неторопливо проставляет оценки на длинном куске пергамента.

Джинни привыкла ждать. Вся ее жизнь — это ожидание чего-то. Раньше — встречи с Гарри. Теперь — завтраков, обедов и ужинов, потому что там они обмениваются с Драко взглядами. Когда все запрещено, когда все разрушено, когда ты не принадлежишь себе — как ты можешь лгать, когда у тебя есть глаза?

— Очень странная картина, Уизли, — Диггори проводит пером над ее оценками. — По письменным работам и домашним заданиям у вас только «Превосходно». А стоит мне спросить вас что-то на занятии — вы говорите полную чепуху. Вы списываете?

— Списываю? — кровь приливает к ее щекам. — Я никогда не списываю!

Диггори смотрит на нее снизу вверх. Что-то в глубине его темно-серых глаз заставляет Джинни поежиться. Но что — она не понимает.

— Что вас интересует в жизни, Уизли?

— Квиддич, — Джинни выпаливает первое, что приходит в голову.

— Квиддич — это чудесно. Но у вас скоро ЖАБА, не думайте, полтора года пролетят мгновенно, и вам пора задуматься о карьере. Неужели со всеми вашими способностями вы выберете спорт? — Седрик приветливо улыбается, но приветливость наиграна. Джинни ему не нравится, и она это чувствует, потому что сейчас все ее чувства обострены до крайности. — Вы мне симпатичны, Уизли, и я поспрашивал о вашей успеваемости у Минервы. Помню, как вы играли против Чжоу. Помню, как я сам играл против Чжоу, она чертовски ловка! А теперь я на ней женат. Все-таки у нее получилось меня обыграть.

— Что вы хотите этим сказать, сэр?

— Что у вас огромный потенциал, скажем, в Защите от Темных искусств. Но нет никакой склонности к опрометчивым поступкам, верно? — Она не замечает, как пристрастно он следит за ее лицом. — Не хотите ли вы подробнее изучать Темные искусства?

Это у нее нет склонности к опрометчивости? Еще как есть. Иначе откуда она бы появилась в этой реальности?

— Нет. Понимаю, вы хотите отговорить меня от увлечения квиддичем, но у каждого свое призвание, — Джинни убирает прядь волос за ухо. Давно пора отрезать эти чертовы волосы! — Я пойду на обед, хорошо? Спасибо, что хотите мне помочь.

До самого Большого зала ее не покидает ощущение, что она когда-то встречала Диггори, только словно во сне. И словно это — не его голос. И глаза — не его.

— Передай вон тот пирог, пожалуйста, — Рон тычет пальцем в стоящий рядом с Джинни огромный кусок пирога с лососем. Она садится рядом с Гарри и подвигает брату тарелку. Секундное свидание взглядами с Драко только что закончилось.

— Лопнешь, — Гермиона толкает его в бок локтем. — Сколько можно есть?

— Я все еще вспоминаю Рождешство, — Рон засовывает пирог на четверть в свой ненасытный рот. — Мама вешно говорила: не ешь то, не трогай это…

— Побегу на нумерологию, — Гермиона смотрит на часы и хватает сумку. — Почему никто из вас на нее не ходит?

— Потому что мы боимся сломать мозг, — выдает Гарри общую мысль и с не меньшим, чем Рон, удовольствием отрезает себе приличный кусок пирога.

Джинни кусок в горло не лезет. И не лезет уже все эти три недели, три вечные, три проклятые недели. И она видит, как за слизеринским столом другой, но точно такой же кусок никак не хочет падать в рот Драко. Изо дня в день.

Это пройдет, говорит она себе и решительно сжимает вилку в руке. Это пройдет, говорит она себе, нанизывая на острые зубья вилки жареную свинину. Я больше так не могу, говорит все ее существо, опуская руку с вилкой на блюдо.

И там, за слизеринским столом, Драко в точности копирует ее движения.

— Когда у нас следующий матч?

— Через неделю, с Когтевраном. А через понедельник — со Слизерином.

Джинни решительно откусывает мясо и медленно жует. Квиддич и высота — вот, что позволит ей снова увидеться с Драко. В этой реальности в квиддич играют даже зимой, и ей это нравится. Куда лучше, чем играть в ноябре или октябре, когда небо просеивает дождь, и туман обволакивает деревья.

— Ты не против, если я сыграю против Слизерина?

Гарри не возражает, уплетая пирог, у него впереди еще много матчей. Он настолько великодушен, что Джинни от злости на себя едва не давится остатком мяса. Их с Гарри связывает еще большее, чем связывало раньше, и ей никуда не убежать.

Драко

 

Стуча ботинками по полу, чтобы сбить липкий снег, Драко быстро заходит в холодную приемную, где сидит одетый в несколько меховых мантий привратник. Драко достает свернутое в несколько раз разрешение, подписанное Дамблдором, и протягивает служащему. В Азкабане так холодно, что Драко не может остановить пробирающую до костей дрожь. Дамблдор с сомнением отнесся к его желанию навестить Лестрейнджей, но все-таки подписал разрешение, просверливая насквозь своими голубыми глазами.

Правая рука у Дамблдора — черная и распухшая, словно давно загнила, но Драко не обратил на это внимание тогда, в кабинете. А сейчас образ этой почти мертвой руки не дает ему покоя. И, убирая пергамент в холодный карман, Драко размышляет, была ли в той, другой, исчезнувшей реальности у директора такая же рука перед смертью? Когда он летел головой вниз с Астрономической башни — не все ли равно ему было, когда умирать?

Его легкие шаги падающими каменными глыбами отзываются в ледяной галерее.

Он еще раз показывает разрешение, но уже надзирателю и покорно садится на указанный жесткий стул. Разумеется, придется подождать. И Драко покорно ждет, рассматривая помещение с низким потолком и узким окном, сквозь которое в молочном тумане различимы фигуры дементоров.

Потом он вспоминает поблекшее лицо Уизли за обедом. Что-то случилось, от чего она так поблекла. Драко хочет и одновременно не хочет узнавать, что. Он не замечает, сколько времени протекает мимо, когда за ним приходит надзиратель.

Перед камерой со странным номером 7:18МФ Драко останавливается, морщась от брезгливости, и тихо зовет:

— Рудольфус!

Никто не отвечает. На полу в камере едва видны следы крови, обломки костей и остатки крысы.

Драко с трудом сдерживает рвотный позыв.

— Рудольфус! — говорит он чуть громче. Узники в соседних камерах тревожно гремят цепями.

— Что нужно? — вместо дяди за толстыми решетками появляется изможденное лицо Беллатрисы. Ее всегда блестящие волосы спутаны в один большой колтун, лицо замазано грязью, и зубы скалятся так, словно она раненая пантера. — Драко? Это действительно ты?

— Я хочу увидеть дядю, — с неожиданной для себя жалостью отвечает он.

Ее глаза блестят по-прежнему. Звериным блеском.

— Только он сломлен.

Ему разрешают войти в камеру и прикрывают дверь. Все равно пленникам не вырваться, и на руках у них — тяжелые цепи. Драко вспоминает, что в его мире Беллатриса и несколько пожирателей уже года два как сбежали из тюрьмы. Но здесь они по-прежнему сидят в заточении. Надолго ли?

— Я только хотел спросить, — Драко присаживается на корточки рядом с дядей. — Стоит ли все счастье мира того, что ты сам все равно по уши в отчаянии?

Рудольфус с криком хватает протянутый сэндвич с мясом и с довольным уханьем, как сыч, пожирает его до последней крошки. Такое же угощение Драко протягивает Беллатрисе.

— Жизнь одна, и жить нужно для себя, — Рудольфус прислоняется затылком к стене. — Чего ты хочешь?

— Быть счастливым.

— Тогда не слушай свое тщеславие. И свою гордость. Они сгубили многих. В том числе и меня. И самое главное: борись со своими демонами. Я здесь только потому, что слишком боюсь всего. Боюсь отчаянных шагов и перемен. Боюсь эту дьявольскую женщину.

— Скоро ты будешь счастлив, — Беллатриса наклоняется к нему и обдает запахом грязной одежды и давно не мытого тела. — Скоро Темный Лорд возродится, и мы все! — все! — будем вознаграждены. Мы все будем счастливы.

— Разумеется, — Драко скептически кладет ногу на ногу, стараясь не дышать полной грудью. — Вам будет, кого убивать. Я хочу понять: если я убегаю из одной реальности в другую, но в каждой из них я одинаково несчастен — что это значит?

— Что бежать — нельзя. Где бы ты ни был — судьба тебя найдет. Как бы ты ни пытался ее изменить или обмануть. Посмотри на меня. В каком мире я бы ни оказался, я в конечном итоге окажусь здесь.

Драко долго смотрит на измученного Азкабаном и голодом дядю, потом отводит взгляд, не пытаясь скрыть бегущую по щеке слезу. Ему бы хотелось изменить жизнь этого человека. Но он не может исправить уже совершенные ошибки. Он даже свои не в силах исправить.

Драко уходит из тюрьмы с тяжелым сердцем, обдумывая услышанное и понимая: дядю не спасти ни в какой из реальностей. Он все равно умрет. Он заплатит за все свои ошибки и грехи. Расплата ждет каждого, если не успеваешь исправить то, что натворил.

Его расплата — немота. И одиночество. И попытка заменить человека другим, хорошим, но нелюбимым.

Вернувшись в замок, Драко решительно вычеркивает себя из списка играющих в матче против Гриффиндора. Он знает, что если встретится с Джинни наедине — проиграет.

Джинни

 

Вспоминая о последнем уроке у Хагрида в другом мире, полном боли и отчаяния, Джинни с опаской идет на занятие по уходу за магическими существами. В этом мире, где все живы, она начинается всего бояться. В этом мире нет никакой уверенности, и вещи продолжают висеть в воздухе.

Демельза идет рядом с ней, дуя на замерзшие пальцы.

— Где твои варежки?

— В гостиной забыла, — Демельза хитро улыбается. Ее лицо сейчас напоминает лисью мордочку. — Может, Хагрид отпустит меня за ними, так половина пары и пройдет. С ума сойти, сколько мы уже изучаем этих огненных крабов. Как будто других животных нет.

— Скажи спасибо, что не приходится делать парочки из соплохвостов, — Джинни натянуто улыбается в ответ.

— Да уж, — Демельза заматывает шею шарфом. — Хорошо, что их всех истребили еще в прошлом году. Скорее бы вернуться в башню к теплому камину…

Джинни застывает на мгновение, потом догоняет Демельзу. Что за проклятье! Сириус жив, Седрик жив, соплохвосты мертвы… И только она воет ночью в подушку, стараясь выбросить из головы Малфоя. И не представляет, как сможет помочь Гарри. Или это действительно — искупление? И разве может называться искуплением помощь человеку в поиске своей смерти?

— Сегодня мы будем продолжать изучать огненных крабов, — Хагрид горой возвышается над ними. — Говорят, если выпустить краба на волю, он поползет в восточном направлении. Сейчас мы проверим эту теорию.

— Но восточное направление — это Запретный лес, — с сомнением замечает Полумна, поглядывая на темные стволы деревьев, которые, словно зубья расчески, режут воздух. Стальная убежденность Хагрида в неповторимости и чудесности всех тварей подряд не щадит никого, и студенты медленно бредут за ползущими в совершенно разные направления крабами.

Шагая за тварью, Джинни замечает на белоснежном снежном покрове кричащие алые капли крови. Забыв обо всем, она идет по каплям, отчетливо чувствуя едкий запах крови.

— Ты куда? — Демельза окликает ее откуда-то из-за дерева.

— Иди сюда! — Джинни машет ей рукой. — Смотри.

Демельза садится на корточки и подозрительно рассматривает откровенно кровавые капли на девственном снегу. Потом поднимает голубые глаза на подругу.

— Идем?

Хижина Хагрида исчезает за густо растущими елями. Где-то высоко, хрипло, с надрывом кричат вороны, кружась над колючими верхушками. Джинни поеживается и обхватывает плечи руками. И тогда внезапно Демельза, нервно сжимающая палочку в руке, отчаянно вскрикивает и указывает на бесформенную кучу, лежащую около старой сосны. Спотыкаясь о ветки, они бегут к этой кровавой куче. Не раздумывая.

Еще до того, как произнести это вслух, Джинни садится рядом с телом, залитым кровью, и по изувеченному лицу узнает бывшую соперницу: в квиддиче и в любви.

— Чжоу, — она беспомощно оглядывается на Демельзу, которая продолжает в ужасе зажимать рот ладонью, сдерживая тошноту. — Какого черта здесь случилось?

Демельза в растерянности приподнимает плечи и обходит дерево по кругу. Следов нет. Ничьих.

— Может быть… кентавры? Или пауки? — Она решается выдавить свое предположение. И снова зажимает рот дрожащей ладонью.

— Нет, — Джинни на мгновение перестает дышать и быстро приподнимает намокшую от крови синюю куртку Чжоу. — Паук не стал бы ее здесь оставлять, а кентавры не нападают на людей. И у нее резаные раны.

Как будто ее пытали Инкарцеро или Сектумсемпрой. Второе исключено, ведь это заклинание знает только Снейп. Даже в самом страшном кошмаре Джинни не может себе представить, что Снейп будет убивать студентов, к тому же с такой жестокостью.

— Пойдем, — Джинни проворно поднимается на ноги и берет оцепеневшую от липкого страха Демельзу за руку. — Надо скорее рассказать Хагриду и Дамблдору.

Дамблдор по-прежнему не вызывает у нее симпатии, но пока он в замке, пока он рядом — они в безопасности. Во всяком случае, так было до сегодняшнего дня.

Чжоу не должна была умереть! Неужели равновесие все-таки существует? Если Седрик жив, то Чжоу должна быть мертва?

— Я даже боюсь идти завтра на лекции Диггори, — Гермиона первая нарушает молчание за столом. Никто из студентов не обедает, и даже слизеринцы тоскливо сидят, не притронувшись к еде. Еще бы, думает Джинни. Боятся за свои зеленые шкуры. — Я не представляю, что он сейчас чувствует.

— Не думаю, что Седрик вообще придет на свои занятия, — тихо произносит Гарри и искоса смотрит на Джинни. Она знает, о чем говорят его глаза. И она думает точно так же. Если студент погибает на территории Хогвартса, то виной всему — Темная магия. Других ответов нет. Джинни знает, что Дамблдор думает то же самое, но он не говорит об этом в своей прощальной речи к Чжоу.

На похоронах Джинни вспоминает ее застывшее, серое лицо и губы, приоткрытые в умершем крике, и прикрывает глаза. Ее больше не тошнит. На нее накатывает подчиняющий чувства страх и новое чувство неизбежности. Рядом с ней навзрыд плачет Гермиона, поминутно сморкаясь в тоненький платочек Рона с неуклюжим рыжим «У».

Джинни не плачет. Слезы у нее кончились давно, после того обещания, данного Гарри. Они высохли внутри нее, и их отсутствие делает ее крайне безжалостной и равнодушной.

Вечером Джинни задумчиво расковыривает тыквенный пирог, а после ужина решительно идет в совятню и отправляет Драко записку. Им необходимо встретиться. Даже если он не хочет. От мысли, что она сможет увидеть его лицо и, может, даже прикоснется к нему, у нее кружится голова.

Драко

 

Он медленно расстегивает неподатливые пуговицы рубашки и аккуратно вешает ее на плечики взмахом палочки. Ему хочется просто швырнуть вещи одним большим комком на кресло и забыть. Но он не позволяет себе.

— К тебе сова, — Забини тычет пальцем в рыже-коричневую сову, недовольно ухающую на каминной полке. Драко настолько погружен в свои мысли, как в озеро, что никогда бы ее не заметил.

Он быстро разворачивает записку тонкими пальцами, предполагая, что она прилетела из поместья. Но в глаза бросается мелкий косой почерк и слова, заставляющие его сердце бешено гнать кровь, словно оно — колесо гигантской водяной мельницы. И реальность на мгновение становится ярче.

Забини с интересом наблюдает за выражением его лица. Потом лениво замечает:

— Жаль Чанг, да?

— Да, — Драко наспех пишет ответ и прикрепляет к когтистой лапке птицы. — Никак не пойму, кому понадобилось ее убивать?

Забини прячет шоколадное лицо за широким разворотом вечернего выпуска «Ежедневного пророка».

— Наверное, кто-то хочет насолить Диггори, — выдает он медленно. — Столько вещей в жизни может случиться, что, как подумаешь — не хочется утром вылезать из-под одеяла.

— Своего или одеяла Паркинсон? — скептически уточняет Драко, понимая, что почти привык к Блейзу и ничего не может с этим поделать. Время и происшествия смывают его, унося в безжалостный водоворот.

Забини насмешливо хмыкает. Они оба знают ответ.

Не снимая ботинок, Драко берет учебник трансфигурации и ложится поверх покрывала на кровать. Но строчки расплываются, и буквы прыгают перед глазами, играя друг с другом в догонялки. Вместо них Драко видит слова, написанные мелким почерком. И веснушчатое лицо Уизли. Она просит его о встрече, но он не пойдет. Ни за что. Именно поэтому он до сих пор не снял ботинки.

Он не может поддаться ее глупой просьбе. Это — ловушка чувств, и он обязательно попадется. И все-таки…

Драко с силой захлопывает учебник, неохотно натягивает рубашку на горящие от предвкушения плечи и спускается в гостиную. Уже поздно, и на диванах перед камином сидят только старшекурсники. Астории среди них нет.

Драко выдыхает. Он не чувствует к ней ничего, кроме благодарности и теплоты, и для него это — айсберг. Большего он выдавить не может.

Джинни уже ждет его, сидя на треснутом подоконнике. Привычно капает вода из старого крана в расколотую раковину, и кажется, что никто не заходил к Миртл уже сотню лет. Ее волосы причесаны и убраны с плеч на спину. Драко немедленно хочется зарыться в них пальцами и вдохнуть аромат ирисов. И крапивы. Что, если все-таки он — ее принц, нашедший ее в пещере?

Она поднимается к нему навстречу на негнущихся ногах и слабо улыбается. Драко не улыбается в ответ. Не позволяет себе улыбаться. Как не позволяет десятки других вещей.

— Уизли, мы же договорились, что не будем видеться.

— У меня имя есть, — немедленно выдыхает она своими чертовыми губами, которые так хочется поцеловать.

Они стоят друг напротив друга в теплом сумраке, застыв.

— Что ты хочешь? — Драко хочется закрыть глаза, чтобы не видеть ее лицо. Любимое лицо. Он любит ее так жгуче и так нестерпимо отчаянно.

Джинни делает шаг навстречу, но Драко безжалостно вытягивает вперед руку, словно скалу.

— Чжоу умерла, — она покорно отступает, но коралловые губы предательски дрожат. — У Гарри болел шрам. Часто болит…

Ясно. Она хочет, чтобы он помог ей выяснить, кто совершил это убийство. Он не поддастся. У него нет на это права.

— У Поттера вечно что-то болит, — Драко с трудом сдерживается, прерывая ее. Он — в шаге от рыжей бездны. — Его шрам болит год, два, десять. Это не значит, что Темный Лорд восстанет завтра. Мы предупредили Поттера, мы оба знаем, что рано или поздно ему все равно придется встретиться с Лордом. Только к этому времени я уже буду женат, а ты родишь пятого ребенка.

— Смешно! — Джинни разом вспыхивает, как самая настоящая саламандра. — А как же Чжоу? Два дня прошло, а тебе все равно?

— Чжоу полезла в Запретный лес. Ты сама видела, что там водится.

Но упрямая Уизли зло мотает головой из стороны в сторону. Драко боится, как бы та не оторвалась.

— Ее кто-то туда притащил. Я видела ее раны. Это не паук, не соплохвост, не кельпи и даже не мантикора. Это раны от заклинания, Драко. Что-то вроде Сектумсемпры.

— Ты уверена? — Драко на мгновение вспоминает черную, словно обугленную руку директора и слова Беллатрисы.

— Абсолютно, — и он отчетливо видит, как в ее глазах рождается надежда. Надежда, что они снова будут строить теории в разбитом туалете Миртл в той, другой реальности. Или в этой.

— Что ты предлагаешь? — Драко выдавливает из себя весь холод, который смог найти в глубине начинающего замерзать сердца. — Это не наше дело, Уизли. Поттер здесь, твой брат, даже Грэйнджер здесь, я уже молчу о Дамблдоре. Целый мозговой трест. Пусть разбираются. С меня хватит. Планирую сдать ЖАБА и никогда не увидеть эти проклятые стены.

На ее глазах выступают слезы ярости.

— А как же я? Солги мне, Драко, солги, что не думаешь обо мне каждое утро и каждую ночь.

Он на всякий случай отступает на лишний шаг от бездны. И складывает руки за спиной, чтобы удержаться от прикосновений. Слишком много искушений.

— Мы должны научиться жить друг без друга, — глухо произносит он, не веря самому себе. Не понимая, зачем это говорит. Ведь все так просто. — Ты не принадлежишь моему миру, а я не принадлежу твоему.

— Мы можем создать собственный мир, — Джинни упрямо сжимает губы. — Солги мне опять, солги, что Гринграсс делает тебя счастливым.

— Вполне. Она умна, интересна, проницательна, и от ее прикосновений не остается волдырей. Уизли, пойми, — Драко хладнокровно выдает обесценившиеся слова. — У меня только родители, которым в целом плевать, что будет со мной. Кроме матери, конечно. У тебя за спиной — ненормальная любящая семья, шесть братьев, с которыми я не жажду драться на дуэлях, Поттер, смотрящий на тебя как на божество и целый Гриффиндор. Может, они и примут твой выбор лет через двадцать, но все эти годы ты будешь отвергнута и презираема. Я этого не стою, Уизли. Нас врезала друг в друга война, теперь пора вырезать меня из сердца. А насчет Поттера не переживай: он справится.

— Он не справится без меня, — ее губы дрожат еще сильнее, и в глазах — отчаяние и обреченность.

— Что это значит?

— Он хочет, чтобы я помогла ему найти Волан-де-Морта. Он устал ждать, Драко, у него…

Драко кажется, что внутри него взорвался вулкан ярости. Чертов Поттер!

— Думать забудь! — кричит он, задыхаясь — от ее слов, от своего отчаяния, от своего бессилия. От своей любви. — Думать забудь! Ты хоть понимаешь, насколько это опасно? Как он смеет просить тебя?

— Не смей мне запрещать! — кричит она в ответ, зло сжимая кулаки. И в ореховых глазах дрожат слезы. — Ты не имеешь никакого права запрещать мне что-либо! Ты отказался от меня, потому что боишься быть уязвимым! Все эти слова про мою семью — чушь собачья! Просто ты чертов трус, Драко!

Он резко поворачивается к ней спиной и заставляет себя идти. Если не уйти сейчас — он окажется в бездне. Да. Сделай шаг. Еще один. Не смей оборачиваться. Если обернешься — пропадешь в ее любви. Еще один шаг. Да. Вернись в гостиную. Задержи дыхание. Не оборачивайся.

И он идет прочь от нее, не осмеливаясь дышать. Потому что в воздухе пахнет ирисом. Свинцовые ноги повинуются с трудом, и в голове шумит кровь, предавшая сердце и заполнившая его целиком, едва не замутив рассудок.

Джинни остается за спиной, так и замерев в своей нелепой позе со сжатыми в кулаки ладонями.

Между ним и Уизли снова падает звенящая немота.