nordwind

#фанфики #цитаты #юмор #психология и ее богатые возможности, или Напугай Снейпа

…После войны Снейп всей душой стремится навеки забыть дорогое английское магосообщество. Оно, со своей стороны, также всей душой рвется оказать помощь бедному профессору, так внезапно потерявшему память в результате ПТСР, — даже если для этого придется обратиться к маггловским психологам.
И кто же готов посодействовать в этом святом деле? Разумеется, всеобщий спаситель Гарри Поттер, который — как удачно-то вышло! — владеет бесценной информацией и с великодушием истинного гриффиндорца рад забыть былые недоразумения и протянуть руку своевременной помощи пострадавшему наставнику! В знак, так сказать, своей вечной признательности...
Нет, все-таки психологи — страшные люди, страшные…

Недавно выложенный фанфик от valley — Salut
(У кого «Сказки» не открываются, жмите сюда)

#книги #культура #философия #психология #цитаты #длиннопост

Михаил Эпштейн. Первопонятия. Ключи к культурному коду. Азбука-Аттикус, 2022.
В целом особых откровений нет, но красиво сформулировано.
В книгу входят следующие статьи: Безумие, Бессмертие, Будущее, Вера, Вечность, Вещь, Вина, Власть, Возможное, Возраст, Гений. Глубина, Грусть, Дом, Душа, Желание, Жизнь, Жуткое, Игра, Интеллигенция, Интересное, Книга, Легкость, Любовь, Малое, Молчание, Мудрость, Мышление, Народ, Настроение, Ничто, Новое, Обаяние, Обида, Оболочка, Образ, Письмо, Пошлость, Поэтическое, Пустота, Реальность, Ревность, Родина, Слово, Смерть, Событие, Совесть, Сознание, Судьба, Творчество, Тело, Тоска, Удивление, Ум, Умиление, Человек, Чистота, Чтение, Чувство, Чудо.

Ниже приводятся несколько статей, в сокращении: Безумие, Интересное, Обаяние, Пошлость, Совесть, Ум, Мудрость.

БЕЗУМИЕ
Если в безумии можно искать следы утраченного ума, то в уме чересчур властном и упорном («упертом») — потенциальные признаки безумия. С этой точки зрения у каждого философского ума есть своя возможность безумия. Платон сошел бы с ума иначе, чем Аристотель, Гегель — иначе, чем Кант…
Один из методов прочтения великих текстов — угадывание тех зачатков безумия, которые могли бы развиться за пределом этих текстов в собственную систему. Один из самых острых критиков начала ХХ века — Корней Чуковский — толковал творчество писателей-современников (Мережковского, Горького, Андреева, Сологуба и др.) именно как таких носителей идефикс. Мережковский «сдвинут» на антитезах, персонажи Андреева — мономаны, и т. д.
Безумие методичнее здравомыслия, постоянно готового на логические послабления и увертки. Сумасшедший знает наверняка и действует напролом. Та ошибка, которую мы часто допускаем, когда пишем «сумашествие», пропуская букву «с», по-своему закономерна: сумасшедший шествует со всей торжественной прямолинейностью, какая подобает этому виду движения, тогда как здравый ум петляет, топчется, ищет обходных путей.
Множество примеров можно найти в книге «Безумные грани таланта. Энциклопедия патографий».

ИНТЕРЕСНОЕ
Наименее интересны теории:
1) либо доказывающие самоочевидный тезис;
2) либо приводящие шаткие доказательства неочевидного тезиса;
3) либо, что хуже всего, неосновательные в доказательстве очевидных вещей.
Интересность — это соотношение, образуемое дробью, в числителе которой — достоверность доказательства, а в знаменателе — вероятность доказуемого. Чем менее вероятен тезис и чем более достоверен аргумент, тем интереснее идея.
Этот же критерий интересности можно распространить и на литературное произведение. Интересен такой ход событий, который воспринимается с одной стороны как неизбежный, с другой — как непредсказуемый. Логика и последовательность сочетаются с неожиданностью и парадоксальностью.
Вот почему известное изречение Вольтера — «все жанры хороши, кроме скучного» — применимо и к научным жанрам и методам. Скучность метода — это не только его неспособность увлечь исследователя и читателя, но и признак его научной слабости, малосодержательности, когда выводы исследования повторяют его посылки и не несут в себе ничего неожиданного.
«Интерес» происходит от лат. «inter esse», буквально — ’быть между, в промежутке‘. И в самом деле, интересно то, что находится в промежутке двух крайностей: порядком и свободой, достоверностью и невероятностью, логикой и чудом, системой и случаем.
Интересность — это свойство, которое скрепляет «очевидное» и «невероятное», не позволяя им оторваться друг от друга. Как только один момент начинает резко преобладать над другими (например, старательно доказывается очевидное или провозглашается и не доказывается невероятное), интерес утрачивается, переходя в скуку согласия или досаду недоверия.
Романтическое интересно, поскольку оно обнаруживает свою рациональную сторону, и наоборот. Эдгар По или Борхес — интереснeйшие писатели именно потому, что у них тайна поддается рационалистической расшифровке, но и сама расшифровка не упраздняет, а усиливает чувство какой-то еще более объемлющей тайны. Нас интересует не просто странность или безумие, но такое безумие, в котором есть своя система, и такая идея, в которой, при рациональном зерне, есть что-то безумное, выходящее за границы здравого смысла.

ОБАЯНИЕ
Обаяние — личная притягательность, способность вызывать симпатию и эмпатию.
Если для красоты можно установить объективные критерии — например, золотое сечение в математике и архитектуре или стандарты, которыми руководствуются на конкурсах красоты, — то для обаяния нет никаких стандартов.
«Обаяние» происходит от «обаивать» — ‘околдовывать словами’ (от «баяти» — ‘говорить’). Происхождение слов «очаровательный» и «обворожительный» тоже указывает на магическую силу воздействия. Разница между колдовством и обаянием только в том, как именно «заговаривают»: намеренно или непроизвольно.
Обаяние — это колдовство, в котором нет ничего насильственного и сверхъестественного, нет даже никакого умысла — ни злого, ни доброго. Это неосознанный гипноз, когда человек чарует окружающих без намерения — просто потому, что полон жизни, которая своей энергетикой невольно заражает других. Это беззащитность, которая обезоруживает, совокупность милых проявлений открытости, наивности, вызывающих желание помочь, поделиться своим теплом. Это слабость, преисполненная достоинства, внутренней силы, или внутренняя сила, которая не боится проявить свою слабость.
В отличие от красоты, обаяние присуще только одушевленным существам. Оно заметно уже в животных. Какая-нибудь шустрая дворняжка может превосходить обаянием красавца добермана-пинчера.
Красота в людях, если она не сопряжена с обаянием, может производить впечатление чего-то застылого. Правильность и совершенство привлекают в кристаллах и цветах, но могут отчуждать в человеческих лицах. Красота напряжена необходимостью «соответствовать», удостаиваться признания и похвал. Обаяние раскрепощает: ему никто ничего не должен, оно расточает себя, ничего не ожидая взамен.
Впрочем, некоторые «обаятели» сознательно пользуются своими чарами для овладения сердцами людей или их кошельком (тип Остапа Бендера).
Нужно отличать обаяние от харизмы — дара подчинять себе волю людей и вести их за собой; как правило, харизма служит инструментом подавления личности и овладения душой коллектива. Обаяние непосредственно и непроизвольно, а харизма — это волевое самоутверждение, свойственное лидерам тоталитарного типа. Если обаяние — это сила слабости, то харизма — это сила силы. И все-таки даже харизме трудно обойтись без обаяния.
Обаяние — и в этом его общность с красотой — по ту сторону добра и зла. Наташа Ростова совсем не добродетельна — в отличие, например, от Сони, которая послушна голосу морали, но не обаятельна («пустоцвет»). Обаяние лишено моральной окраски.
Печорин — малоприятная личность, но его душевная маета, воля к жизни, которая не угадывает своей цели, увлекается чем-то ненужным, сознает свою тщетность и тем не менее заново устремляется на поиск приключений, — именно она делает Печорина обаятельным.
Таким образом, у обаяния есть и своя темная сторона, отрицательный магнетизм.
В обаятельных людях часто поражает их никчемность, «лишность». Таковы герои фильмов «Жил певчий дрозд», «Полеты во сне и наяву», «Географ глобус пропил»... Такие деятельные бездельники бывают особенно обаятельны, хотя в конце концов их, как правило, съедает пустота и бесцельность.
От вражды, гнева, обиды, насилия нас часто удерживает простое, необъяснимое, внеморальное и внерелигиозное нечто, чему мы легче всего сдаемся в людях, при этом не чувствуя себя побежденными: их обаяние.
<Мне сразу вспомнился один персонаж Алтеи…>

ПОШЛОСТЬ
Пошлость — это прокламация некоей сверхистины, это глубокомыслие, глубокочувствие, глубокодушие на мелких местах. По словам В. Набокова — «не только явная, неприкрытая бездарность, но главным образом ложная, поддельная значительность, поддельная красота, поддельный ум, поддельная привлекательность».
Пошлость — это претензия на «сверх». Это эстетство, морализм, сентиментальность, мессианство. Это «лебедь горделиво изгибает свою изящную шею» или «клянемся свергнуть гнет кровавого деспотизма».
Самый характерный типографский знак пошлости — восклицательный. Кстати, нигде в мире не употрeбляют столько восклицательных знаков, как в России. В английском языке он почти полностью вышел из употрeбления (да и появился впервые на пишущих машинках лишь в 1970-е годы). В британском английском «!» используется в основном как знак иронии и сарказма, чтобы избытком пафоса подчеркнуть прямо противоположный смысл.
Есть два схожих типа деградации личности: пошлость и занудство.
В обоих есть инерция повтора, стертости, безвкусия и безмыслия. Но пошляк повторяет чужое (общее, известное), а зануда — свое (зацикливается на любимой мысли). Пошляк утверждает с пафосом прозрения, что Волга впадает в Каспийское море, а зануда объясняет, что Каспийское море вовсе не море, а озеро, поскольку окружено со всех сторон сушей. Зануда высшего ранга поправляет обоих: в Каспийское озеро впадает не Волга, а Кама, притоком которой является Волга (и гидрографически он совершенно прав: в месте слияния Камы и Волги первая мощнее второй).
Пошляк с энтузиазмом повторяет за другими, как если бы это было свое, а зануда скучно твердит свое, как если бы это было интересно другим. Пошляк стремится к красоте, а зануда — к истине. На вопрос: «как дела?» пошляк отвечает бравым: «лучше всех!» или рифмованным: «как сажа бела», а зануда начинает подробно рассказывать о своих делах. Пошляку важен эффект, а зануде — деталь. Пошляк претенциозен и самодоволен, зануда тщателен и назидателен.
Романтизм вырождается в пошлость, а реализм — в занудство. Гоголь, подводя итог романтизму, открыл «пошлость пошлого человека», а Чехов, подводя итог реализму, — занудство занудного. Его самые характерные герои, вроде Ионыча или Беликова из «Человека в футляре», не столько пошляки, сколько зануды. Пошлость вызывает ухмылку, иронию, сарказм; занудство — скуку, тоску и меланхолию. Пошлость склоняется к преувеличению, гиперболе, а занудство — к детализации, литоте, перечислению. Пошлость — восклицательный знак, тире или многоточие; занудство — запятая, двоеточие, точка с запятой.
<И тут я с опаской приглядываюсь к своему пунктуационному репертуару…>

СОВЕСТЬ
Аристотель считал добродетель серединой между двумя порочными крайностями. «…Избыток и недостаток присущи порочности, а обладание серединой — добродетели».
Казалось бы, верная путеводная нить: не будь трусом — и не будь безрассудным смельчаком; а то, что посредине между этими крайностями, — как раз и есть зрелое, рассудительное мужество.
Однако тот же Аристотель отмечал, что между двумя крайностями может быть несколько середин. Одна середина больше отстоит от одного края, а другая — от другого. Если излишек боязни — это трусость, а недостаток боязни — безрассудство, то между ними размещаются и две середины, две добродетели: мужество, которое дальше отстоит от трусости, и благоразумие, которое дальше от безрассудства.
Так что диапазон «правильного поступка» не фокусируется в одной центральной точке, а описывается большим ценностным промежутком между мужеством и благоразумием. Точно так же между двумя пороками — скупостью и расточительством — размещаются две добродетели: щедрость, которая дальше от скупости, и бережливость, которая дальше от расточительности.
Обобщая, можно указать на два полюса любых добродетелей: самоотдачу и самосохранение. Мужество, щедрость, жертвенность — действовать во имя других, отказываясь от себя. Благоразумие, осторожность, бережливость — сохранять, выращивать и приумножать себя. Иначе и нечем жертвовать, нечего отдавать другим. Какая стратегия окажется морально выигрышной, невозможно заранее предсказать: это зона полнейшего риска. Можно отдать себя, не успев себя еще взрастить, — отдать почти задаром. И можно всю жизнь взращивать, укреплять, лелеять себя — и так и не дожить до акта отдачи.
Наконец, есть две «сверхдобродетели», которые регулируют отношение между прочими: мудрость и совесть.
Мудрость взвешивает и соотносит ценности самоотдачи и самосохранения в каждый момент времени, подсказывая способ наибольшей ценностной самореализации. Она подталкивает к мужеству в моменты малодушия и нашептывает советы благоразумия в моменты героического безрассудства.
Совесть также регулирует отношения между добродетелями. Но в отличие от мудрости, которая радуется на путях к целому, совесть болит и мучится оттого, что не в силах достичь идеального равновесия.
Совесть — это орган страдания, который здоров, когда болит. Место совести в системе нравственных ценностей можно сравнить с местом сомнения в системе познавательных ценностей.
Есть два противоположных и хорошо понятных человеческих типа: бессовестный циник и совестливый идеалист.
Но эти понятия: идеализм и совесть, цинизм и бессовестность — далеко не синонимы. Есть гораздо более интересные, промежуточные типы: совестливый циник и бессовестный идеалист.
Совестливый циник знает жизнь без прикрас — как смесь похоти, жадности, жестокости — и принимает правила игры. Но при этом надеется когда-нибудь подняться до раскаяния или просветления:
Совестливый циник знает цену не только всему, но и своему знанию этой цены. И у него есть пределы, которых он не переступит, будь то мать или «святое ремесло». Чем глубже он погружается на дно, тем сильнее что-то его оттуда выталкивает.
Бессовестные идеалисты — те, кто свято верует в высшие принципы и под них все безжалостно подминает: и себя, и других. Отвлеченный и надменный в своей чистоте Идеал отчасти или даже вполне заменяет им совесть.
Собственно, две эти фигуры — совестливый циник и бессовестный идеалист — и составляют главный контраст и коллизию в Евангелии. Конечно, там есть и просто бессовестные циники, вроде Иуды, и совестливые идеалисты — прежде всего тот, кого Иуда предал.
Но тонкая морально-психологическая интрига евангельского сюжета разворачивается между мытарями и фарисеями: закоренелыми грешниками, которые порой вздыхают и бьют себя в грудь, и закоренелыми праведниками, которые знают, как надо, и делают то, что надо, не мучаясь угрызениями совести, потому что совесть им заменяют вера, закон, догмат, «человек для субботы».
Великая вера может сдвигать горы, но не должна этим заниматься — иначе ее успешно заменил бы бульдозер. Поэтому смысл притчи о горé — не в том, чтобы двигать гору, а в том, чтобы пробуждать совесть, осознавать постоянную нехватку своей веры.

УМ
Ум — способность мыслить, обобщать, выводить закономерности из множества фактов, хорошо понимать людей и извлекать пользу и смысл из взаимодействия с ними, разграничивать главное и второстепенное, находить оптимальные стратегии жизненного поведения, правильно соотносить близкие и дальние цели и наличные средства их воплощения.
Ум — это обаяние смысла в человеческой речи и поведении. Он может восприниматься на взгляд, чисто физиогномически. Особенно показательно совместное выражение глаз и губ, когда человек начинает говорить. Ум — правильный и вместе с тем подвижный баланс вхождения / исхождения. Глупое лицо похоже либо на фонтан, непрерывно что-то из себя извергающий, либо на вату, которая пропитывается чужой влагой и быстро разбухает. Умное же лицо — это «подвижная губка», которая вбирает и изливает, все время что-то перерабатывает в себе.
Ум есть умение соразмерять: 1) силу убеждений и утверждений; 2) значимость и уместность предмета; 3) кругозор и вовлеченность собеседника. Человек, который вкладывает гулливеров труд в общение с лилипутами или обсуждение лилипутьих тем, вряд ли так уж умен.
Умный человек знает, где проходит граница ума вообще и своего в частности, и старается ее не переступать — даже под угрозой быть недооцененным. Умнее отделаться пустыми словами, чем пускаться в препирательства о том, что не достойно обсуждения. Мандельштам на просьбу начинающих авторов отозваться об их скромных дарованиях обычно отвечал: «Это вам присуще». И был в большинстве случаев прав, поскольку ничего, кроме «себе-присущности», большинству пишущих не присуще: в этом оправдание как их писательских проб, так и сжатости их оценки у мастеров.
Признак дурака вовсе не в том, что он неискусно пляшет или неискренне плачет, а в том, что он плачет на свадьбе и пляшет на похоронах, и чем больше блеска и сноровки он вкладывает в свои действия, тем менее ума они обнаруживают. Умствование потому само по себе не умно, что обнаруживает избыток ума на предмете, вовсе его не достойном — или достойном иного отношения: эмоционального, эстетического, морального, религиозного, а не интеллектуального. Кстати, так уж судил русский язык, что «умниками» называет только представителей сильного пола, склонного к умствованиям, а даром настоящего ума наделяет «умниц» — хотя слово это и общего рода, но по окончанию больше идет к женскому. Женщины потому часто оказываются умнее, что придают уму меньше значения.
У одного и того же предмета может быть несколько уровней, или граней, значимости и, соответственно, разных способов умного обращения с ним. Глупость возникает тогда, когда эти уровни смешиваются: например, когда робкий опыт начинающего автора бранно или хвалебно оценивается по меркам классики, в контексте мировой литературы. Столь же неумными бывают моралистические подходы к вещам эстетическим или, напротив, эстетские — к вещам моральным. Вот почему Пушкин, страдая от благонравных и морально взыскательных глупцов, настаивал, что «поэзия выше нравственности — или совсем другое дело». И вместе с тем заклинал свою Музу «не оспоривать глупца». При этом он же утверждал, что «поэзия, прости господи, должна быть глуповата». Это была вполне умная защита «глуповатой» поэзии от натиска умников, которые желали бы превратить ее в рупор прогрессивных идей или склад книжной премудрости.
Эрудиты не всегда бывают умными людьми, поскольку они знают почти все, а значит, им трудно отличить важное от неважного. Понимание этих различий резко уменьшило бы степень их эрудиции и освободило бы ум от множества второстепенных фактов для самостоятельной работы над понятиями и идеями. Не стоит обольщаться надеждой, что у полиглота, умеющего говорить о погоде на сотне языков, или у футбольного фаната, держащего в уме результаты всех игр на мировых и национальных первенствах, — ума палаты. Ум — это соразмерность знания предмета и его значения: глупо знать много о незначительных вещах и стыдно знать мало о значительных. Кроме того, многознайка редко размышляет, потому что считает себя всезнающим, а мысль обычно рождается из удивления и нехватки знания, как способ его творческого возмещения.
Но и многодумный человек не всегда умен, поскольку склонен придавать чрезмерное значение целенаправленной и сознательной мысли, а лучшие мысли часто «случаются» врасплох, почти бессознательно.
Бывает, что человек умен только в одном или немногом. Есть люди с умными руками (мастера), или с умными ушами (музыканты), или с умными глазами (художники) — и такие люди во многом другом не обнаруживают особого ума.
Эта неравномерность легла в основу теории множественного интеллекта, предложенной Г. Гарднером в 1983 году. Он выделил 9 типов интеллекта: вербальный, логико-математический, телесно-кинестетический, визуально-пространственный, музыкальный, межличностный (понимание других), внутриличностный (понимание себя), натуралистический (понимание природы), экзистенциальный (понимание общих целей и смыслов жизни).
Однако у Гарднера речь идет не столько об уме как таковом, сколько об интеллектуальных наклонностях и способностях, которые применимы в разных профессиональных областях. Понятие ума не сводится к проявлениям интеллекта в разных специальностях. Блестяще одаренный музыкант или математик в целом может быть глуп, а человек, лишенный каких бы то ни было специальных способностей, чрезвычайно умен.
Ум — не какое-то фиксированное свойство, как отметка роста на дверном косяке. Это скорее интервал, амплитуда колeбаний, у которой есть верхний и нижний пределы. У каждого человека есть верхняя и нижняя границы ума (которые в свою очередь подвижны). Скажем, в Ташкенте зимой может быть холоднее, чем в Якутске летом, но никак не скажешь, что Якутск более теплый город, чем Ташкент. Так и умный человек может повести себя глупее, чем глупый ведет себя в благоприятной для своего ума ситуации. Важно учитывать всю амплитуду колeбаний «от» и «до». И при этом особое внимание обращать на нижний предел. То есть мера ума определяется не тем, сколь умную вещь человек способен сказать, а тем, до какой глупости он не способен докатиться.
Умными или глупыми могут быть не только личности, но и стратегии, тактики, методы. Например, судить о произведении по тому, что в нем не сказано (не выражено, не изображено), — признак методологической глупости, поскольку выдает неспособность критика вступить в диалог с самим произведением и его автором. Пушкин по поводу «Горя от ума» замечает, что «драматического писателя должно судить по законам, им над собой признанным», то есть не прилагать к нему неких общих законов, а извлекать «метод» из единичности самого произведения и индивидуальности писателя.
Пример такой методологической глухоты у далеко не глупого критика: Белинский обвинял повесть Гоголя «Портрет» в недостатке современного взгляда на действительность и провозглашал, что для исправления этого недостатка лучше было бы писателю обойтись вообще без портрета.
Умный подход избегает жесткого методологизма, а живо реагирует именно на то, что отличает одного автора или произведение от других. Основатели методологий, вроде Гегеля и Маркса, Ницше и Фрейда, Фуко и Деррида, бывают весьма умны и дразнят своих последователей зигзагами своей вполне живой мысли. Но по закону возрастающей последовательности и стандартизации любая методология постепенно превращается в рассадник эпохальной глупости. Тогда Пушкин как «выразитель» чего-то классового оказывается неотличим от Лермонтова, а Шекспир как «носитель» мужского шовинизма — от Гёте…
Обаяние умного человека заключается в способности устанавливать связи далеких вещей и проводить различия между близкими, чтобы каждая вещь получала меру своей единственности — и своего единства с другими. Как писала мадам де Сталь —
Поэтому ум помертвевший, нашедший «рецепт» или «метод», тут же превращается в глупость, пусть даже благоглупость, которая, весело отплясав на свадьбе, не может удержать пляшущих ног и с размаху врезается в похоронную процессию с добрым пожеланием: «Носить вам — не переносить!»
Живой ум не прекращает процесса мышления и не подменяет его актом обретения полной истины или великого прозрения, якобы посланного свыше. Живоумие важнее для судеб разума, чем глубокомыслие, среди плодов которого и доморощенная эсхатология, углядывающая конец света за каждым углом, и конспирология, подозревающая повсюду всемирный заговор.

МУДРОСТЬ
У мудрости и ума имеется общая противоположность: глупость. Это непонимание меры, несоблюдение границ между вещами, подмена одного другим.
Но мудрость следует отличать от ума. Это особый склад ума, понимающего свои собственные границы и место ума в мире, его ограниченность. То, что выглядит безумием для ума, может быть оправдано мудростью.
Ум может быть математическим или политическим, ограничиваясь одной сферой или специальностью (шахматы, театр, новые технологии и т. д.), тогда как мудрость относится сразу ко всему объему человеческого: это высший ум как основа главного умения — умения жить. Мудрость — это ум ума, способность умно им распоряжаться.
Мудрость позволяет человеку возвышаться над дробностью и отдавать приоритет живому существованию над абстракциями и химерами ума.
Суетность — основной противник мудрости, как глупость — противник ума. Если глупость есть неразличение вещей, непонимание их меры, то суетность есть зависимость воли от тех вещей, которые ум признает несущественными. Суетность — это когда минуте уделяется забота дня, дню — забота года, жизни — забота вечности. Умный человек может быть суетным, и подчас именно ум вовлекает его в наибольшую суету, поскольку он критикует ничтожные вещи, недостойные даже критики, и поправляет дела, от которых лучше вообще отказаться.

#книги #цитаты #длиннопост
К.В.Душенко. История знаменитых цитат. Азбука, 2018.
О том, какие удивительные метаморфозы со временем происходят в массовом сознании с представлением об авторстве тех или иных крылатых выражений. Всего в книге приводятся 233 истории; 10 из них пересказаны ниже, в сокращении.

АНГЕЛЫ НА КОНЧИКЕ ИГЛЫ
Порою даже в ученых трудах пишут о том, что это была одна из тем схоластических дискуссий: сколько ангелов может одновременно уместиться (или: танцевать) на кончике иглы?
Что же было на самом деле?
Пародийный роман XVIII века «Записки Мартинуса Скриблеруса» высмеивал среди прочего псевдоученые диспуты схоластов. Здесь имелся список вопросов, взятых из «Суммы теологии» Фомы Аквинского. И в 1823 г. И.Дизраэли, автор книги «Литературные курьезы», упоминая этот роман, помянул и «танцующих ангелов».
Но этих странных ангелов не было ни в «Записках…», ни в «Сумме теологии».
Фома Аквинский ставил вопрос иначе: «Могут ли несколько ангелов находиться в одном и том же месте одновременно?» И отвечал: «Нет. В одном месте может находиться только один ангел».
(Очень любопытен его ответ на вопрос о том, могут ли ангелы перемещаться из одной точки в другую, не проходя через среднюю точку между ними. Пространственное движение ангелов, по мнению Фомы, может быть как непрерывным, так и дискретным. Эта мысль нашла понимание у физиков XX века как предвосхищение парадоксов теории элементарных частиц.)
А вот «ангелы на кончике иглы» родились самостоятельно — из игры слов английского языка. Обличая католическое богословие, протестанты воспользовались каламбурным сближением выражений «needles point» («кончик иглы») и «needless point» («бесполезный вопрос»).
В 1619 году в Лондоне вышло «Комментированное изложение Первого послания к Фессалоникийцам» англиканского священника У.Слейтера. Здесь высмеивались темы схоластических дискуссий:
В 1651 году Э.Уиллан в проповеди «О христианском милосердии» подхватил:
В оригинале сплошная игра слов: «…How many Angels might stand upon a needles point at once? It was but a needlesse point to stand upon. Let not us stand upon such needlesse points…»
В полемическом трактате У.Чиллингуорта «Религия протестантов — верный путь к спасению» (1638) уже прямо утверждалось, будто католические богословы спорили о том, «может ли миллион ангелов поместиться на кончике иглы».
Танцующие ангелы упоминаются чуть позже — в трудах философов-неоплатоников Кембриджской школы. Неоплатоники, в отличие от Фомы Аквинского и от своего современника Декарта, полагали, что духовная субстанция имеет пространственную протяженность. Они не считали вопрос об ангелах на кончике иглы бессмысленным — они утверждали лишь, что он неверно поставлен.
А в XIX веке фраза об ангелах на кончике иглы уже стала ходячим речением, и в достоверность диспутов на эту тему уверовал каждый мыслящий человек.
Вот так, слово за слово…

БУДЬ ГОТОВ!
В книжке-малышке под названием «Будь готов!» (1924) Н.К.Крупская так объясняла детям происхождение лозунга:
Надежда Константиновна лукавила. В 1922 году она написала брошюру «РКСМ и бойскаутизм» и отлично знала, что пионерский девиз, вместе с отзывом, заимствован у русских скаутов («юных разведчиков»).
Отсюда же создатели пионерского движения взяли почти все атрибуты и организационные принципы, приспособив их к своим целям. Например, зеленый скаутский галстук стал красным, а три лепестка лилии скаутского значка — тремя языками костра.
Девиз «Будь готов!», как и скаутское движение, носит интернациональный характер. Он был выбран британским офицером Р.Баден-Пауэллом:
Долг скаута — помогать другим, например: «Будь готов к несчастным случаям», т. е. к оказанию помощи пострадавшим.
А этот девиз, в свою очередь, восходит к английскому переводу Евангелия от Матфея (24:44), где сказано «be ye <…> ready» — «вы будьте готовы». В синодальном переводе: «Потому и вы будьте готовы, ибо в который час не думаете, приидет Сын Человеческий».
Не позднее XVII века в Англии появился латинский девиз «Semper paratus» — «Всегда готов». Он восходит к тому же месту Евангелия от Матфея в латинском переводе: «vos estote parati» — «вы будьте готовы».

ВСЕ МЫ ВЫШЛИ ИЗ ГОГОЛЕВСКОЙ ШИНЕЛИ
Это замечание, которое периодически цитируется в литературной критике, приводят чаще всего со ссылкой на Достоевского.
Однако в достоверных высказываниях Достоевского нет ничего похожего. А в своей Пушкинской речи (1880) он, по сути, выводит современную ему русскую литературу из Пушкина.
Впервые фраза про гоголевскую шинель появилась в серии статей французского критика Эжена Вогюэ «Современные русские писатели», позднее вошедших в его книгу «Русский роман» (1886). В первом русском переводе книги Вогюэ (1887) она передана путем косвенной речи:
Но уже в 1891 году в биографии Достоевского, написанной Е.А.Соловьевым, появляется канонический текст: «Все мы вышли из гоголевской “Шинели”», — причем здесь фраза безоговорочно приписана Достоевскому.
Писавшие об авторстве изречения не задумывались о его форме. Между тем до перевода книги Вогюэ оборот «Мы вышли из…» не встречался по-русски в значении: «Мы вышли из школы (или: принадлежим к школе, направлению) такого-то».
Зато именно этот оборот мы находим в классическом произведении французской литературы — причем в форме, весьма близкой к формуле Вогюэ. В романе Флобера «Госпожа Бовари» (1856) читаем:
Имелся в виду хирургический фартук знаменитого анатома и хирурга М.-Ф.Биша. Переводчикам «Госпожи Бовари» оборот «sortie du tablier de Bichat» представлялся настолько необычным, что «фартук» они просто выбрасывали (в классическом советском переводе — «Ларивьер принадлежал к хирургической школе великого Биша»).
С высокой степенью вероятности формула «выйти из (некоего предмета одежды)» в значении «принадлежать к школе такого-то» была создана Флобером и 20 лет спустя использована Вогюэ применительно к Гоголю. Вполне возможно, что кто-то из русских писателей говорил ему нечто подобное, однако словесное оформление этой мысли в любом случае родилось на французском языке.
В 1970-е годы в эмиграционной публицистике появился оборот «выйти из сталинской шинели». А с конца 1980-х он стал осваиваться российской печатью.
Впрочем, «шинель», «пальто» и т. д. в этой формуле давно уже не обязательны — теперь «выйти» можно из чего угодно. Например, в интервью художника Г.Хабарова: «Все мы вышли из квадрата Малевича».

В РОССИИ ДВЕ БЕДЫ: ДУРАКИ И ДОРОГИ
Эта вездесущая фраза сопровождает нас, кажется, уже очень давно.
Между тем самое раннее цитирование ее относится к 15 декабря 1989 года, когда на II съезде народных депутатов СССР депутат В.П.Филиппов заметил:
Версия об авторстве Гоголя наиболее популярна, хотя изречение приписывалось и другим: Салтыкову-Щедрину, Карамзину, Петру Вяземскому. А в журнале «Россия XXI» (2010, № 2) утверждалось:
Фразу «Расстояния — бич России» Николай I действительно произнес в беседе с французом де Кюстином в июле 1839 года, но о дураках и дорогах государь дипломатично умолчал.
Жалобы на дороги обычны у наших классиков — достаточно вспомнить «Евгения Онегина»:
Сетования по поводу дураков тоже не были редкостью. Самая известная цитата, где в одной строке встречаются «Россия» и «дураки», принадлежит Некрасову:
Как видим, мухи и котлеты дороги в русской литературе были отдельно, а дураки — отдельно.
Ближе всего к искомой формуле подошли Ильф и Петров: «Ударим автопробегом по бездорожью и разгильдяйству!» — но они в качестве предполагаемых авторов не называются из-за всеобщего убеждения в древности этой сентенции.
Однако автор у этой фразы есть. И мы хорошо его знаем.
Это… Михаил Задорнов. В конце 1980-х годов, в разгар перестройки, он с успехом читал с эстрады сатирический монолог «Страна героев» (в печати он появился в 1989 году). Согласно Задорнову,
Ничего подобного Гоголь, разумеется, не писал: ссылка на классика должна была послужить охранной грамотой подцензурному советскому сатирику и придать его мысли бо́льшую авторитетность. Эта цель была блестяще достигнута: версия об авторстве Гоголя стала основной.
Из задорновской цитаты вскоре исчезло необязательное слово «есть», а «дороги и дураки» были вытеснены ритмически более точным «дураки и дороги». Повальное распространение этой формулы стало возможным как раз благодаря ее замечательному фонетическому оформлению: она врезается в память мгновенно.
Фраза Задорнова породила множество других. Вот некоторые из них:
В 2006 году журнал «Профиль» процитировал замечание воронежского градоначальника Александра Ковалева <как по мне, то довольно хамское>:
В День дурака 1 апреля 2012 года в городах России прошли акции «Дороги без дураков», имевшие целью ударить по разгильдяйству дорожных служб.
А годом раньше группа «Ундервуд» сочинила песню «Дураки и дороги», из которой видно, что ундервудовцы тоже считали авторство Гоголя несомненным.

ЖЕЛЕЗНАЯ ЛЕДИ
5 февраля 1975 года в лондонской «Дейли миррор» появилась статья о М.Тэтчер, которая тогда возглавляла консервативную оппозицию. Статья называлась «Железная дева», что звучало не слишком-то лестно: так именовали старинное орудие пыток. (Отсюда взято также название «металлической» группы «The Iron Maiden».) Однако широкого распространения это прозвище не получило.
Год спустя, 19 января 1976 года, Тэтчер выступила на одном из собраний консерваторов с речью «Пробудись, Англия!», где призывала к неустанному укреплению НАТО.
24 января «Красная звезда» ответила на это статьей капитана Юрия Гаврилова «Железная дама стращает…». «Железной дамой», утверждал капитан, именуют Тэтчер в ее собственной стране.
На другой день в лондонской «Санди таймс» «Железную даму» перевели как «The Iron Lady», и это прозвище утвердилось немедленно.
Тэтчер оно не понравилось. Но потом она подумала, подумала… и для своей избирательной кампании 1979 года выбрала слоган: «Британии нужна Железная леди». И преуспела.
Капитан Гаврилов вышел в отставку в звании подполковника. В 2006 году к нему приезжали британские журналисты, изучавшие историю оборота «Железная леди». Беседа прошла в теплой, дружественной обстановке.

ЖИВЫЕ ПОЗАВИДУЮТ МЕРТВЫМ
Кто это сказал? В ходу три основные версии:
1. Одноногий Джон Сильвер в «Острове сокровищ».
2. Апостол Иоанн в Апокалипсисе.
3. Никита Хрущев во время Кубинского кризиса.
<Живописная компания подобралась.>
Все три версии верны — и все три неверны.
Открыв «Остров сокровищ» (1883) в переводе Н.Чуковского, читаем слова Джона Сильвера:
Последняя фраза запомнилась по советским экранизациям романа, а было их целых четыре.
Однако у Стивенсона нет ни слова «живые», ни слова «позавидуют». В оригинале сказано: «Them that die’ll be the lucky ones» («Тем, кто умрет, еще повезет»). Эта фраза включается в англоязычные словари цитат.
Зато у русских писателей…
Еще в 1803 году в повести Карамзина «Марфа-Посадница» Марфа предупреждает новгородцев перед битвой с московским войском: «Если возвратитесь побежденные, тогда живые позавидуют мертвым!»
Позже, в «Истории государства Российского» (IV, 1), Карамзин напишет о нашествии Батыя: «Живые завидовали тогда спокойствию мертвых».
В Библии этих слов нет, хотя есть нечто очень близкое:
Однако ближайшим источником этого выражения в России был, по-видимому, перевод одной из позднейших версий греческого «Слова о скончании мира и о Антихристе» (гл. 27):
Наконец, «Иудейская война» Иосифа Флавия — излюбленное чтение в Древней Руси. При описании жесткостей, которые творила в осажденном городе фанатичная группировка зелотов, говорилось: «живыи блажаху умроших» — «живые восхваляли [участь] мертвых» (кн. IV, гл. 6). А в раннем английском переводе (1767) — «это заставляло живых завидовать мертвым».
На Западе же это изречение стало по-настоящему популярным с появлением водородной бомбы. В 1960 году вышел в свет трактат американского футуролога Г.Кана «О термоядерной войне». Его 2-я глава называлась: «Будут ли выжившие завидовать мертвым?» Вопрос этот рассматривался обстоятельно, с таблицами и диаграммами, а ответ давался, в общем-то, отрицательный: окончательной катастрофы не произойдет, процент погибших от прямых и отдаленных последствий войны будет гораздо меньше, чем думают. Кан, вероятно, хотел дать отпор «пораженческим» настроениям в западных обществах («Лучше быть красным, чем мертвым»).
Гораздо дальше шел председатель Мао. На съезде китайской компартии в мае 1958 года он выразил готовность пожертвовать двумя третями человечества, чтобы оставшиеся жили при коммунизме.
Кубинский кризис, поставивший мир на грань ядерной войны, случился осенью 1962 года. А 19 июля 1963 года Хрущев, уже окончательно рассорившийся с Мао, заявил:
Хрущев не запугивал американцев, а возражал китайцам. Это заявление было встречено на Западе с пониманием. После убийства Джона Кеннеди его вдова Жаклин писала Хрущеву: «Он не раз цитировал в своих речах Ваши слова: “В будущей войне оставшиеся в живых будут завидовать мертвым”».
На Западе этот оборот еще и теперь нередко считают цитатой из Никиты Сергеевича.
У нас же решительно преобладает мнение об авторстве одноногого Сильвера.

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПРОСТИТУТКА
В 2004 году ведущий программы «Намедни» Л.Парфенов заметил: «Известно, что В.И.Ленин называл Троцкого политической проституткой».
Позднее это попало даже в викторины: «кто и кого назвал…» и т. д.
О «проститутках» Ильич действительно говорил часто и с удовольствием: «проститутки освобожденства», «проститутки капитализма», «проститутки буржуазного либерализма»… Однако «политической проститутки» мы у него не найдем.
Зато в выпуске «Правды» от 2 января 1918 года, после покушения на Ленина в Петрограде, заявлялось:
О Троцком, разумеется, речь пока не шла. «Политической проституткой» он был назван гораздо позже: в журнале «Под знаменем марксизма», 1934, № 3:
В народ (анекдоты о Ленине) это выражение пошло еще позже, после выхода на экран фильма «Ленин в Октябре» (1937). Здесь Ленин, прочитав «предательскую» статью Каменева и Зиновьева накануне октябрьского выступления большевиков, тычет пальцем в газету:
А свое происхождение «политическая проститутка» ведет… с Запада. У немецких социал-демократов был в ходу смягченный вариант — «Mädchen für alle», первоначально — «прислуга за всё» (исполняющая все работы по дому); потом стало обыгрываться буквальное значение этого оборота: «девушка на все услуги».
Англичане были менее стеснительны: у них выражение «политические проститутки» («political prostitutes») стало обычным на рубеже XVIII–XIX вв. Несколько десятилетий спустя оно проникло в стены британского парламента, а один из памфлетистов назвал «политической проституткой» лорда Пальмерстона — великого, что ни говори, государственного мужа.
Так что Троцкий оказался не в такой уж плохой компании.

РАЗВЕСИСТАЯ КЛЮКВА
В «Толковом словаре русского языка» под редакцией Д.Н.Ушакова (1934) сообщается, что она пошла от описания России, в котором «поверхностный автор-француз пишет, что сидел под тенью величественной клюквы».
В справочнике Н.С. и М.Г.Ашукиных «Крылатые слова» (1955) выражение «à l’ombre d’une klukva» — «смесь французского с нижегородским» — отсылает к статье М.Каткова, влиятельного публициста эпохи Александра II и Александра III. В передовице редактируемых им «Московских ведомостей» от 16 ноября 1871 года цитировалась статья о Москве, опубликованная в парижском еженедельнике «L’Illustration». Там «самым древним из религиозных памятников, построенных в ограде Кремля» был назван незавершенный к тому времени долгострой — храм Христа Спасителя, никакого отношения к Кремлю не имеющий. Ярый русский патриот Катков не упустил случая подколоть французов:
Место безымянного туриста вскоре занял Дюма-отец. побывавший в России в 1858–1859 гг. У Салтыкова-Щедрина в «Помпадурах и помпадуршах» (1873) упоминается приехавший из Франции «le prince de la Klioukwa» («князь де ля Клюква́) — пародия на путевые заметки А.Дюма «Из Парижа в Астрахань» (1858).
А в 1879 году А.П.Лопухин, будущий профессор Петербургской духовной академии, жестоко раскритиковал книгу британского журналиста Г.Марри «Россия сегодня», сравнив ее с «Впечатлениями о путешествии в Россию» того же Дюма (1860), где будто бы утверждалось, что «русские поселяне в жаркие летние дни любят прохлаждаться в тени вековых деревьев клюквы» (in the shade of a secular klukva tree).
Но не только развесистую клюкву приписали Дюма-отцу. В книге барона Б.А.Фитингоф-Шеля «Мировые знаменитости. Из воспоминаний» (1899) читаем:
Этой легенде была суждена долгая жизнь. В № 1 почтенного журнала «Наука и жизнь» за 1971 год утверждалось:
В истинности этого фантастического утверждения еще и сегодня убеждены многие наши соотечественники.

РОСКОШЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ОБЩЕНИЯ
К концу 1960-х годов выражение вошло в пословицу. Но откуда оно взялось, оставалось загадкой для подавляющего большинства цитирующих.
Книга Сент-Экзюпери «Terre des hommes» (1939) впервые вышла по-русски в 1957 году, под заглавием «Земля людей», в переводе Г.Велле. В главе «Товарищи»:
В 1964 году появился перевод Норы Галь — «Планета людей»:
Здесь слышится отзвук «Тараса Бульбы»: «Нет уз святее товарищества!»
Во французском оригинале: «…il n’y a qu’un luxe véritable et c’est celui des relations humaines» — «есть лишь одна настоящая роскошь, и это роскошь отношений между людьми».
Годом раньше, в 1963 году, в серии ЖЗЛ вышла книга М.Мижо «Сент-Экзюпери» в переводе Г.Велле. Книга открывалась эпиграфом:
Первый перевод Велле и перевод Норы Галь, пожалуй, точнее передают мысль автора: «связи» («узы») и «общение» — не одно и то же. Однако в русской речи прижился второй перевод Велле, где использован оборот «настоящая роскошь».
Между тем во Франции эта цитата не слишком известна, не включается в словари и приводится обычно лишь в связи с жизнью и творчеством автора «Земли людей».

ЧЕЛОВЕК РОЖДЕН ДЛЯ СЧАСТЬЯ, КАК ПТИЦА ДЛЯ ПОЛЕТА
Мнение об авторстве Горького было широко распространено в советское время — вероятно, по ассоциации с «Человек — это звучит гордо».
На самом деле эта сентенция взята из рассказа В.Г.Короленко «Парадокс» (1894), причем приведена не полностью — и является перефразировкой более раннего источника.
Главный персонаж «Парадокса» — «феномен», безрукий от рождения калека, который зарабатывает на жизнь, демонстрируя свои поразительные способности перед случайной публикой. В частности, он научился писать ногой — и именно так выводит на листке бумаги этот афоризм.
Отец рассказчика со смехом замечает:
И под конец с горечью прибавляет, обращаясь к мальчику (рассказчику):
«Парадокс» — едва ли не самое сумрачное произведение Короленко. Незадолго до написания рассказа умерла в младенчестве его дочь Леля.
В латинском тексте Библии сказано: «Homo ad laborem nascitur et avis ad volatum». Это можно перевести двояко: «Человек рождается для страдания, а птица для полета» — или же: «Человек рождается для (тяжкого) труда, а птица для полета». Однако в Книге Иова речь идет как раз о страдании — не случайно этому стиху предшествует: «Так, не из праха выходит горе, и не из земли вырастает беда».
В синодальном переводе нет ни «птицы», ни «полета». Там сказано: «…Человек рождается на страдание, как искры — чтобы устремляться вверх». Гораздо ближе к латинскому тексту церковнославянский перевод: «…Человек рождается на труд, птенцы же суповы [т. е. коршуна] высоко парят». «Искры» и «птицы» — различные толкования многозначного древнееврейского оригинала.

#даты #литература #поэзия #цитаты #длиннопост
150 лет со дня рождения Валерия Брюсова
Есть в Москве Брюсов переулок.
Как известно, назван он в честь графа Якова Вилимовича Брюса, одного из «птенцов гнезда Петрова» — генерал-фельдмаршала, дипломата, инженера и ученого, чей предок происходил из древнего шотландского рода и переселился в Россию в середине XVII века, после утраты Шотландией независимости. В народе Яков Вилимович имел репутацию чернокнижника («колдун на Сухаревой башне»).
У Брюса, само собой, были крепостные крестьяне — «Брюсовы».
Одному из носителей этой фамилии в 1850-х годах удалось мелочной торговлей собрать достаточно деньжонок и выкупиться на волю.
Кузьма Брюсов до конца своих дней был полуграмотен. Его сын Яков (родившийся тоже крепостным, но «доросший» до купеческого звания) — уже человек довольно образованный, поклонник Некрасова и Чернышевского, убежденный демократ и дарвинист. А сын Якова — Валерий Брюсов — окончил историко-филологический факультет Московского университета и стал выдающимся эрудитом.
Брюсов прожил всего 50 лет — но любой словарь выдаст примерно такую его характеристику: «поэт, прозаик, драматург, переводчик, журналист, редактор, литературовед, литературный критик и историк; теоретик и один из основоположников русского символизма».
В юности он сказал: «Я хочу жить так, чтобы в истории всеобщей литературы обо мне было две строчки. И они будут!» Энергичный, деятельный характер этого человека сочетался с амбициозностью и страстной жаждой знания:
Характерное выражение — «научный оккультизм». Чисто брюсовская черта: даже в спиритизме (который был тогда в моде) его притягивало внешнее сходство с экспериментальной наукой. Недаром любимым предметом Брюсова в юности была математика.
В библиотеке Брюсова насчитывалось около 5000 томов. Из них:
• 200 томов энциклопедических и прочих словарей и грамматик
• 241 том — античный отдел
• 224 — Пушкин и литература о нем
• 330 — прочие русские классики и литературоведение в целом
• 1135 — писатели эпохи символизма
• 676 — французская литература
• 129 — английская
• 93 — немецкая
• 66 — итальянская
• 80 — армянская
• 220 — искусство
• 143 — философия
• 43 — история религии
• 64 — математика
• 47 — естествознание
• 233 — альманахи, русские и зарубежные
• 1018 — журналы
В одной из своих статей Брюсов сделал тонкое замечание о пушкинском Сальери: он не завистник — от Моцарта Сальери отличает иной склад художественного дарования, которое исходит не от наитий, а от выстроенного алгоритма («поверить алгеброй гармонию»). Статья называлась «Пушкин и Баратынский» — они, по мнению Брюсова, были характернейшими представителями этих двух типов. И себя он тоже относил к «сальерианцам».
Такой необычный для поэта рационалистический и одновременно экстенсивный склад мышления не мог не дать довольно любопытных результатов. Здесь пролегает черта, отделяющая Брюсова от Блока, «старших» символистов» от «младших».
Младшие шли вглубь.
Старшие — и Брюсов прежде всего — раскидывались вширь.
Поэтический мир его в большей степени внешний, чем внутренний. Это своего рода музей с галереей экспонатов: пейзажи, портреты, памятники искусства, исторические события, верования, идеи, «мгновения»… Брюсов жаден — он не желает оставить что-либо непознанным и невоспетым:
Хотел того Брюсов или нет, последняя строчка выглядит как признание внутреннего холода: под покровом кипучей активности, внешне бурных эмоций — трезвый взгляд регистратора и аналитика.
Стремление к всеохватности отражается даже в названиях поэтических сборников и циклов Брюсова, где в тех или иных формах вылезает множественное число — плюс отсутствие ложной скромности: Juvenilia (Юношеское), Chefs d’oeuvre (Шедевры), Me eum esse (Это я), Tertia vigilia (Третья стража), Urbi et Orbi (Миру и Городу — формула Папы!), Stephanos (Венок), Все напевы, Зеркало теней, Семь цветов радуги, Девятая камена, Последние мечты, В такие дни, Миг, Дали, Меа (Спеши)…
Брюсов мечтал запечатлеть в циклах «Сны человечества» все формы культурного сознания и все типы мышления. Даже сборник его работ о русских поэтах был озаглавлен так, чтобы объять всё и вся: «Далекие и близкие».

И вышло так, что человеку с подобным складом мышления довелось стать провозвестником и лидером русского символизма — причем вовсе не по причине почившего на нем благословения музы или тому подобных таинственных феноменов, а вследствие целенаправленного решения.
Преклоняясь перед Пушкиным, Брюсов тем не менее считал, что новая эпоха нуждается в новом языке: «Что если бы я вздумал на гомеровском языке писать трактат по спектральному анализу?»
В 20 лет он записал в своем дневнике:
Сказано — сделано. Через год вышел первый сборник его стихов. Затем — лет десять насмешек и возмущения критиков. И только потом пришло признание.
Парадокс заключался в том, что пророком и вождем символистов стал поэт, по своей натуре и характеру дарования меньше всего склонный к символизму.
О чем речь, можно увидеть на примере одного из самых известных брюсовских стихотворений:
Стихотворение названо «Творчество». Сколько глубокомысленных интерпретаций на его основе было построено, какие проникновения в глубочайшие творческие тайны виделись критикам за этими строчками!
А из противоположного лагеря неслись обвинения в отсутствии здравого смысла. Владимир Соловьев ехидничал:
Между тем основа у стихотворения самая тривиально-биографическая. Поэт задремал вечером у печки. Загадочное слово «латания» означает пальму (в данном случае комнатную), а эмалевая стена — это печные изразцы, в которых отражаются пальмовые листья-лопасти: их тени похожи на «фиолетовые руки». Месяц тоже отражается на изразцах в виде «лазоревой луны» — вот оно, возмутившее Соловьева удвоение небесного светила.
Короче, никаких символических шарад Брюсов тут не стремился загадывать: он просто образно описал состояние полусна-полуяви, пробуждающее художественное воображение. (Другое дело, что поэтический текст сам по себе является структурой смыслопорождающей…)
В плане критических придирок особенно прославилось брюсовское одностишие: «О, закрой свои бледные ноги!» Критик язвительно замечал, что хотя бы это стихотворение имеет несомненный и ясный смысл:
Нападки Соловьева, однако, привлекли к начинающему поэту внимание публики. И понеслось…
Но хотя сам Брюсов был символистом весьма сомнительным, теорию символизма он разработал, попутно разгромив оппонентов. Сторонников доктрины «гражданственности» в искусстве (Некрасов и К°) он сравнил с мальчиком Томом из «Принца и нищего», который колол орехи государственной печатью Англии. «Чистое искусство» (Фет и К°), по мнению Брюсова, предлагает любоваться блеском этой печати; а филология и вовсе подменяет вопрос о предназначении искусства вопросом о генезисе и составе, как если бы ту же печать разложили в алхимическом тигеле.
Подлинный смысл искусства, по заявлению Брюсова, — в интуитивном откровении тайн бытия.
Между тем этому требованию, по сути, отвечало только творчество «младших символистов» во главе с Блоком, которые — еще один парадокс! — вдохновлялись прежде всего философией и поэзией того самого Соловьева, что так жестоко раскритиковал Брюсова.
А вот в лирике Брюсова, как и его сподвижника Бальмонта, никаких особенных «тайн бытия» не наблюдается: символ стал для них только средством словесного искусства. Стихи Брюсова пластичны и скульптурны. Он любит меру, число, чертеж; он интеллектуален и даже рассудочен. По оценке А.Белого, при всей своей тематической пестроте Брюсов неизменен: он лишь проводит свое творчество сквозь строй все новых и новых технических завоеваний. «Он только отделывал свой материал, и этот материал — всегда мрамор».
Знавшим Брюсова людям неизменно приходило на ум сравнение с магом. Стройный, гибкий, как хлыст, брюнет в черном сюртуке, со скрещенными на груди руками (типичная его поза), скульптурной лепки лицо, насупленные брови и гипнотические черные глаза…
Однако «черный маг», увлекавшийся изучением оккультизма, потомок крепостных «колдуна с Сухаревой башни», сам ни во что иррациональное не верил. В одной из своих заметок он так высказался по этому поводу:
Интересно, что неспособность к религиозно-мистическим переживаниям сочеталась у Брюсова с нелюбовью к музыке (хотя он свободно читал ноты и умел играть на фортепиано). В этом отношении Брюсов являлся полной противоположностью Александра Блока, в чьих глазах мир был исполнен тайных значений и сакральных смыслов, а музыка становилась способом их постижения. Они двое представляли собой своего рода ИНЬ и ЯН русской поэзии.

Лирические герои Брюсова многочисленны и многолики — и это тоже отличает его от Блока (да и от большинства лириков). Но почти всегда это Сильная Личность. В этот же ряд попадает и романтически-отстраненный Поэт — «юноша бледный со взором горящим». Но чаще всего брюсовские гимны Сверхличности вдохновляются легендами.
Вот — скифы, вот — халдейский пастух, познавший ход небесных светил; вот в пустыне иероглифы, гласящие о победах Рамзеса; вот Александр Великий, называющий себя сыном бога Аммона; вот Клеопатра и Антоний, Старый Викинг, Дон-Жуан, Мария Стюарт, Наполеон, Данте в Венеции… Оживают герои мифов: Деметра, Орфей и Эвридика, Медея, Тезей и Ариадна, Ахиллес у алтаря, Орфей и аргонавты… Не только сюжет, но само торжественное звучание чеканного стиха создает образы, похожие на медальные профили (недоброжелатели сравнивали брюсовские стихи с паноптикумом восковых фигур):
Склонность поэта к перевоплощению распространялась не только на героев истории. У него есть стихотворения, написанные «от лица» очень неожиданных персонажей:
«Я — мотылек ночной…»
«Я — мумия, мертвая мумия…»
«Мы — электрические светы» (именно так, во множественном числе!)
«Зимние дымы» («Хорошо нам, вольным дымам…») — и т. д.
Эта страсть к метаморфозам предопределила и увлечение переводами. По обилию блестящих переводов Брюсова можно поставить рядом только с Жуковским. Особенно ему удавались переводы с французского, прежде всего — Эмиль Верхарн.
Поэта зачаровывает дыхание истории, доносящееся из темной пропасти веков:
Для брюсовских супергероев органичны экзотичные декорации: египетские пирамиды, леса криптомерий, безумные баядерки, идолы острова Пасхи…
Другая тема Брюсова созвучна Бодлеру и Верхарну: мрачная поэзия современного города, его суета, резкие контрасты, электрический свет и кружение ночных теней.
От этой «Прохожей» Брюсова тянутся нити к блоковской «Незнакомке». Еще до Блока открыл он и тему «страшного мира». Брюсов — певец цивилизации — любил порядок, меру и строй, но был околдован хаосом, разрушением и гибелью. Ощущение близкой опасности вызывало к жизни образы, похожие на смутные, тревожные сны:
Поэма «Конь блед» с эпиграфом из Апокалипсиса ведет к пугающей мысли: для современного человечества, завороженного дьявольским наваждением города, нет ни смерти, ни воскресения. Сама ритмика стихотворения производит впечатление грузной механической силы:
Если сюда ворвется сам всадник-Смерть, водоворот приостановится лишь на мгновенье: потом нахлынут новые толпы… Безумному кружению призраков суждена дурная бесконечность.

Брюсов стал, возможно, величайшим экспериментатором в области техники русского стиха, использовавшим все возможные формы ритмики и открывшим новые («надобно так уметь писать, чтобы ваши стихи гипнотизировали читателя...»).
И тот же импульс к универсальности — в жанрах. Перед читателем, как на параде, проходят элегии, буколики, оды, песни, баллады, думы, послания, картины, эпос, сонеты, терцины, секстины, октавы, рондо, газеллы, триолеты, дифирамбы, акростихи, романтические поэмы, антологии…
Как известно, стихотворные размеры в целом делятся на двухсложные и трехсложные. Хотя стопы большей «мерности» тоже существуют, о них обычно не вспоминают. Просто потому, что даже в русском языке трудно найти столько длинных слов, чтобы обеспечить такие размеры.
Брюсову — не трудно!
Например, пеон — четырехсложный размер. В зависимости от того, на какой слог падает ударение, он бывает четырех типов, которые называются просто по номеру ударного слога. В стихотворении «Фонарики» использован «пеон-второй». Вот несколько строк:
Пеон-третий:
Вообще-то многосложные размеры для нашей поэзии достаточно органичны, но устойчиво связаны с фольклорной традицией — из-за малого числа ударений строчки приобретают характерную распевность. Например, пентон — и вовсе пятисложный размер: ударение стабильно приходится на третий слог из пяти. У А.К.Толстого:
Еще один значимый момент — клаузула (ритмическое окончание). Это число слогов за последним ударным гласным в строчке. Бывают клаузулы мужские (ударение на последний слог в строчке) — например, рифмы «любовь / кровь». Клаузулы женские (на предпоследний) — «время / племя». Дактилические (на третий от конца) — «народное / свободное». И даже гипердактилические (на четвертый): «рябиновые / рубиновые».
Для Брюсова не проблема забраться и подальше. Вот начало стихотворения, где ударение приходится на пятый от конца слог:
Брюсов издал целую книгу — «Опыты по метрике и ритмике, по эвфонии и созвучиям, по строфике и формам». Например, стихотворение, где наблюдается последовательное, через каждые 2 строчки, уменьшение клаузулы — от 6-сложной к нулевой — начинается строчками:
Другая разновидность игры с метром — разностопность. Пример строфы, где первая строчка — это 3-стопный анапест, вторая — 4-стопный, третья — 5-стопный, 4-я — опять 4-стопный:
А тут через строчку чередуются разные размеры: дактиль и амфибрахий. В стиховедении этот редко встречающийся фокус называется «трехсложник с вариациями анакруз»:
Нередко Брюсов использует эффект цезуры: в середине строки возникает пауза за счет пропуска одного слога. Ниже — строфа из стихотворения, написанного ямбом, где в каждой строчке аж по 3 цезуры (отмечены значком /):
Так же активно работает Брюсов и с фонетикой стиха: аллитерации, ассонансы (повторяющиеся согласные и гласные) — все виды созвучий, которые создают дополнительную гипнотическую напевность. В данном случае это повторы А, Ю и ТА:
Ритмические изыски сочетаются с фонетическими:
В этом стихотворении использован пеон-третий; двойная цезура сочетается с тройной внутренней рифмой: -ИЛА / -ИДА / -РА; а строфы (из трех строчек) укорачиваются в конце.
Технические навыки Брюсов усовершенствовал до степени невероятной. Поэт В.Шершеневич вспоминал, что как-то послал ему акростих, в подражание латинскому поэту Авсонию, где можно было прочесть «Валерию Брюсову» по диагоналям и «от автора» — по вертикали. Адресат немедленно ответил стихотворением, в котором по двум диагоналям можно было прочесть «Подражать Авсонию уже мастерство», а по вертикалям — «Вадиму Шершеневичу от Валерия Брюсова».
Почему он растрачивал столько сил на подобные ученические опыты? В «Сонете к форме» Брюсов изложил свое кредо: безупречная форма — единственный способ существования для произведения искусства:
И сама индивидуальность поэта, по утверждению Брюсова, выражается не в чувствах и мыслях, представленных в его стихах, а в приемах творчества, в любимых образах, метафорах, размерах и рифмах. Не случайно Блок в дарственной надписи на своем сборнике назвал Брюсова «законодателем и кормщиком русского стиха».

Еще одна часть наследия Брюсова — проза. Здесь вовсю развернулась его страсть к необычному — археология, экзотика и фантастика.
Рассказ «Республика Южного Креста» — антиутопия, написанная еще до замятинского «Мы». Звездный город на Южном полюсе отделен от внешнего мира громадной крышей, всегда освещенной электричеством. В этом разумном муравейнике возникает вдруг эпидемия — мания противоречия. Люди начинают делать противоположное тому, что они хотят. Картины гибели, озверения, массового безумия — традиции Жюля Верна и Уэллса сочетаются здесь с Эдгаром По.
Брюсов стремился пересадить на отечественную почву приемы иностранной беллетристики: на него сыпались упреки в дурном вкусе, болезненном декадентском эротизме в духе Лиль-Адана и Бодлера (сборник рассказов «Земная ось»)… Его влекла идея взаимопроникновения иллюзии и действительности, порождающая фантастические метаморфозы во внутреннем мире человека:
Отличительная особенность брюсовской прозы — сочетание рассудочности и иррациональности, логики и абсурда, местами смутно напоминающее будущие «культурологические детективы» Умберто Эко.
Роман «Огненный Ангел был встречен критикой с холодным недоумением: ни под один из существовавших в русской литературе жанров он не подходил. Для исторического романа он был слишком фантастичным, для психологического — слишком неправдоподобным. Содержание романа автор исхитрился втиснуть в «полное название», стилизованное под старинную манеру синопсисов:
По затейливости роман напоминает одновременно «Эликсиры сатаны» Гофмана и «Саламбо» Флобера. Запутанный авантюрный сюжет, приключения и мистика соединяются в нем с педантической «научностью» и многочисленными примечаниями: Брюсов не впустую хвалился, что сведущ в оккультных науках. Они служат созданию глубины и вносят ноту иронического остранения.
Пересказ «Огненного ангела» может создать иллюзию (но только иллюзию!), будто это роман «вальтерскоттовского» типа.
Кельн, XVI век. Главный герой Рупрехт, гуманист и воин, возвращается из Америки, где провел пять лет. На дороге, в одинокой гостинице, он знакомится с красавицей Ренатой. Когда Рената была ребенком, к ней явился огненный ангел Мадиэль и обещал вернуться снова в человеческом образе. И через несколько лет появился белокурый граф Генрих фон Оттергейм, который увез Ренату в свой замок. Но вскоре Генрих исчез, а Ренату стали терзать злые духи.
Рупрехт становится спутником Ренаты в поисках графа Генриха; со временем девушка проникается к Генриху жгучей ненавистью и требует от Рупрехта, чтобы он за нее отомстил. Под ее влиянием герой начинает заниматься магией (тут и сцены полета на шабаш, и вызов дьявола, и книги по демонологии). Затем в сюжет врываются Агриппа Неттесгеймский, а также доктор Фауст и Мефистофель…
Роман подсвечен неслабыми психологическими амбициями. В натуре Ренаты воспаленное воображение, мистицизм, вырастающий из сознания греховности и жажды искупления, бесплодное стремление к святости и неутолимая потребность в любви превращены в патологические симптомы. На этом примере иллюстрируется феномен истерии средневековых ведьм.
Вдобавок этот закрученный сюжет наложен на реальный «любовный треугольник» из биографии автора, где роль Рупрехта досталась самому Брюсову, а Ренатой и графом Генрихом стали поэтесса Нина Петровская и писатель-символист Андрей Белый. (Любовные истории, как правило трагические, тянулись за Брюсовым всю его недлинную жизнь, будто в нем действительно было что-то «роковое».)
За «Огненным ангелом» последовал роман из римской жизни — «Алтарь Победы», впрочем, тоже не имевший успеха. Традиционно поэты тяготели к греческой культуре в противовес «великодержавным» варварам-римлянам, а вот Брюсова живо интересовали именно римляне. Он сам признавался, что существуют миры, для него внутренне закрытые, — прежде всего мир Библии; что ему близка Ассирия, но не Египет, а Греция интересна «лишь постольку, поскольку она отразилась в Риме».
Хотя Брюсова и влекла психология людей «рубежа», поэт М.Волошин в своих воспоминаниях отмечал, что ему был чужд изысканный эстетизм и утонченный вкус культур изнеженных и слабеющих: «В этом отношении никто дальше, чем он, не стоит от идеи декаданса»…

Это наблюдение подтвердилось. Добившись всеобщего признания как лидер русского символизма, Брюсов без сожаления оставил эту роль, объявив, что периоды «порывов» и «революций» в сфере творчества — только база для обновления классического академизма. Ему было скучно стоять на месте — даже на месте вождя бунтарей: Брюсов рвался вперед, жадно хватаясь за все новое.
Так, например, в 1916 году он увлекся армянской культурой, за полгода выучил язык и проглотил огромное количество книг по теме, читал лекции в Тифлисе, Баку, Эривани… Результатом стал выход антологии «Поэзия Армении с древнейших времен до наших дней», составленной из переводов крупнейших русских поэтов, которых Брюсов привлек к работе (в том числе, разумеется, и переводов самого Брюсова), под его же редакцией. «Поэзия Армении…» и до сего дня считается эталоном жанра и переиздается в неизменном составе.
Не удивительно, что Брюсов с его жаждой постоянного обновления жизни оказался среди тех немногих, кто после революции сразу признал советскую власть. Также не удивительно, что его поступок объясняли с самых разных точек зрения, в диапазоне от «понял и принял» до «продался». Неуязвимой для сомнений остается только причина, указанная самим поэтом: «Что бы нас ни ожидало в будущем, мы должны пронести свет нашей национальной культуры сквозь эти бури…».

Он сделал все, что смог, — за оставшиеся ему несколько лет. Заведовал отделом научных библиотек Наркомпроса, Московской Книжной палатой, организовал и возглавил Литературный отдел при Наркомпросе, а затем — Высший литературно-художественный институт, который в обиходе называли «Брюсовским»: на его базе позднее был создан современный Литературный институт им. Горького. Огромные силы Брюсов вложил в чтение лекций, в труды по пушкинистике и по технике стиха, издательскую и редакторскую работу...
И, конечно, он продолжал писать стихи, где все явственнее проступала «научная» тема: «электроплуг, электротраллер — чудовища грядущих дней», мир атомов и электронов, мечты о космических полетах… Наука нового века была близка Брюсову пафосом завоеваний, демонстрацией бесконечного богатства мира.
Он сгорел быстро — в 50 лет. И оставил после себя очень много. Добрая четверть наследия Брюсова не издана еще и сегодня, кое-что опубликовано спустя десятки лет после его смерти. (Так случилось, например, с трагедией «Диктатор», написанной в 1921 году, — она была отклонена как идеологически ложная: «в социалистическом государстве не может быть почвы для появления диктатора». Пьеса вышла в свет только с началом перестройки.)
Крупнейший русский стиховед, М.Л.Гаспаров, писал о Брюсове:
Героем собственных стихов — и известного врубелевского портрета — предстает Брюсов в строках своего пожизненного друга и соперника Андрея Белого:

#писательство #длиннопост #цитаты
В 2006-2007 гг. В.В.Камша давала онлайн-интервью. Было много вопросов, в том числе совсем частные; но некоторые из них имели отношение к проблемам коммуникации писателя и аудитории.
В этой области у автора опыт богатый (целый форум имеется), так что я выписала ее ответы: там они тонут в общем потоке. Возможно, кому-то пригодится — хотя бы для сравнения со своей собственной позицией по затронутым темам.
(Камша часто оперирует понятием «библиотека Мёнина». Если кому не попадалось — это отсылка к «Лабиринтам Ехо» Макса Фрая. Имеются в виду книги, которые никогда не были написаны, — иными словами, провал коммуникации: гляжу в книгу автор написал одно, а читатель видит что-то совершенно другое…)

Про задачи литературы
Вопрос читателя:
Как считаете, чему учат Ваши книги и учат ли чему-либо вообще?
Ответ:
Считать, что твои книги УЧАТ (если ты не автор учебника арифметики или ботаники), может либо гений и пророк, либо убежденный в своем величии и праве указовывать полугурок. Обычный же автор рассказывает людям историю. Иногда просто так, иногда с намеком, и все. Думать, делать выводы, принимать в конфликте чью-то сторону или закрыть том и навеки забыть прочитанное — дело читателя.
Человека можно научить тригонометрии, правописанию, даже азам рисунка и хорошим манерам, но научить быть человеком, а не свиньей, ИМХО, могут только родители (реже — учитель). В детстве. Или же сам человек в любом возрасте, если захочет.
Книга может дать толчок к работе над собой, но спать или не спать на гвоздях — решать не Чернышевскому и не Рахметову, а читателю. А от утверждений «книга учит тому-то и тому-то» и «автор хотел показать типичный образ типичного…» я подвывала еще в школе. И жалела классиков (даже нелюбимых), о якобы намерениях которых говорили классические же критики, учебники и учителя.
Теперь, оказавшись в пишущей шкурке и регулярно узнавая из третьих рук, что я... мммм... имела в виду, я окончательно уверилась: книги — отдельно, а происходящие в некоторых головах процессы — отдельно.

Про работу с «чужим текстом»
Я считаю продолжение чужих произведений и развитие чужих миров (если автор не оставил прямого запрета) совершенно нормальным. Произведение «по мотивам» может оказаться не слабее и даже сильнее исходника, но оно должно быть самоценным, логичным и НЕЛЖИВЫМ. Мне поперек горла не сам факт написания фанфика, не факт замены одних событий другими, а ООС. Я знаю, многие считают себя вправе эти самые ООС писать и при этом еще пенять автору за «неправильных героев», но мне будет неприятна Татьяна, отравившая мужа, чтобы и княгиней остаться, и Онегина получить, Холмс, вступивший в долю со Стэплтоном, карьерист Павел Корчагин, трусливый Портос, бездарный Мастер, нимфоманка Ассоль.

Перевод способен книгу как угробить, так и вознести. Я готова отвечать за свои собственные художества, но за переводчиков и автопереводчиков — увольте. Недавно мне дали ссылку на самочинный перевод на украинский. Этот язык я знаю, так что смогла оценить. Произошла в восторг, особенно при виде «ера Серпня». Это который изначально эр Август (кто не в курсе, «серпень» по-украински и есть «август». Месяц).

Про «матчасть»
Вопрос читателя:
Насколько, по-вашему, фэнтези и фантастика должны отражать реалии — как истории, так и современности?
Ответ:
Начнем с того, что никто никому ничего не должен. «Если елки стали красные, значит, автору видней» (©), а если читатель красных ёлков не хочет, он не станет про них читать. Или будет, но будет при этом фыркать и писать разгромные отзывы с цитированием учебника ботаники на предмет хлорофилла и голосеменных. Или терпеть, если помимо цвета елок его занимает то, что под сенью данных елок происходит.
Спрос с авторов, пишущих научную фантастику, альтернативную историю, квазиисторию (термин не ах, но другой в голову не приходит) и антиутопии иной, чем с авторов космоопер, классической фэнтези, притч и сказок.
В сказке достаточно сообщить, что «царицу в тот же час в бочку с сыном посадили, засмолили, покатили и пустили в Окиян — так велел-де царь Салтан». Никаких вопросов. В антиутопии, описывающей СУПЕРРАЦИОНАЛЬНОЕ общество с ограниченными ресурсами, выкидывание заведомо ненужных членов этого общества на мертвую планету в капсулах, каковые капсулы, как и энергоносители, представляют очевидную ценность, режет глаз вплоть до полного «не верю!»
В космоопере читатель спокойно воспринимает сверхсветовые скорости, переходы в подпространство, превращение опилок в золото в полевых условиях и мгновенное овладение любым языком. Звук в вакууме не распространяется, ну и что? Лукас от этого хуже не стал.
Увы, что позволено Лукасу, не позволено Жюлю Верну. В научной фантастике любой монстр должен быть обоснован. Как перумовская Туча. Начиная играть на заведомо реалистическом поле, приходится следить за мелочами, которые у выбравших иные условия игры коллег «не считаются».
При этом я далека от того, чтобы стенать на предмет точного соответствия числа мундирных пуговиц или корабельных заклепок земным аналогам. Если авторы не только исторических романов из земной истории, но и вроде бы документальных работ с матчастью обращаются весьма вольно, фантастам и вовсе можно. Подход, при котором отягощенный теми или иными познаниями критик волевым решением приравнивает условия планеты Шелезяки к условиям Курской магнитной аномалии и начинает разоблачать несоответствие шелезячных реалий курским, откровенно глуп. А вот определенная корректность, на мой взгляд, необходима. Если в книге персонажи, выпив кофе, немедленно засыпают, надо либо пояснить, что на данную расу кофеин действует иначе, чем на людей, либо сообщить, что этот кофе назван так в шутку, либо переименовать напиток.

О «бетинге» и «гамминге»
Лично я без бета-тестинга и консультантов свою работу считала бы халтурой.
Тех, с кем я работаю, проще всего разделить на консультантов по специальным вопросам, «свежий глаз» и непосредственно бет.
«Свежий глаз» — он и есть «свежий глаз». Видит то, что человек, единожды написавший, четырежды переписавший и сорок раз прочитавший, прохлопает.
С консультантами понятно. Если не хочешь «стремительных домкратов», надо работать над матчастью, но никакой Яндекс и никакие справочники не превратят дилетанта в медика, моряка, пожарного, конника, фехтовальщика, альпиниста, сталевара. Кроме того, есть подробности, о которых в справочниках и мемуарах не прочтешь, потому что для авторов они несущественны или же очевидны (будет вам Денис Давыдов объяснять, как он раскуривает трубку, или Рокоссовский — подробно расписывать походное меню!), а художественный текст без них голый. Есть еще художественная литература, но тут существует опасность потащить дальше чужой домкрат, который от этого не становится менее стремительным. И остаются профессионалы, у которых можно не только узнать, какова, к примеру, вероятность извержения, но и какими цветами отливает пар в долине гейзеров — и что чувствуешь, оказавшись там впервые.
Написанный по мотивам источников (а источники надо читать самому) и расспросов текст должен быть проверен и уточнен. Историком. Лошадником. Фехтовальщиком. Врачом. Музыкантом. Зоологом.
Теперь непосредственно бета-тестеры.
Объективно оценить свой текст не просто трудно, но очень трудно, субъективная же оценка меняется — что вчера кажется удачным, сегодня воспринимается как провал. И наоборот. И вот тут чужое мнение очень помогает, но не всякое и уж точно не сюсюкающее.
Во-первых, тестер должен читать то, что пишет автор, а не экземпляр, взятый в библиотеке Мёнина. Во-вторых, тестер должен быть честен, жесток и уметь спорить. В-третьих, тестер должен обладать с автором сходным литературным вкусом и жизненными взглядами. Тогда мнение этого человека можно с достаточной степенью вероятности приравнять к мнению, которое имел бы о книге сам автор, если бы он ее не написал.
ИМХО, сейчас слишком часто путают дружбу с взаимным облизыванием, но кукушко-петушиный симбиоз (как и отношения «барин — дворня») дружбой не являются никоим образом. В лучшем случае приятельством: приятное сказал, приятное услышал. Дружба подразумевает честность и, если нужно, режет, не дожидаясь перитонита.
Нет, тестер не должен придираться ради придирок, но если ему что-то не нравится, должен сказать (как и о том, что нравится). Автор волен согласиться или поспорить. Если в результате спора автор останется при своем мнении, тоже хорошо. Значит, это его, автора, осознанный выбор, а не случайная оплошность или недоработка.
И еще один момент. Когда пишешь, многое держишь в голове, но в тексте-то его еще нет. То, что ты ЗНАЕШЬ, из букв на экране или в тетрадке не следует — или следует со скрипом. И вот тут тестер, который не знает, что у тебя в голове, незаменим. Если у него два и два не складывается, надо править.
При этом есть писатели, которым посторонние в процессе не нужны и даже опасны. Есть писатели, которым нужны соавторы и которые вне соавторства невозможны. Есть писатели, которым непосредственный отклик в процессе написания не нужен (хотя «читки» доверенным друзьям устраивали в свое время едва ли не все балующиеся пером). Есть писатели, которым нужна реакция. Есть писатели-фельетонисты, как Дюма и Диккенс — им без немедленного отката и отклика пишется плохо. Зачем стричь под одного пуделя рыб и птиц? От этого не выиграет никто — ни рыбы, ни птицы, ни читатели. Проиграет и пудель — от него будут требовать полета.

Об отношении автора к персонажу
Вопрос читателя:
Как по-вашему, что подвигает людей брать чужого персонажа и — нет, не просто писать фанфик, или альтернативную концовку, продолжение, вбоквел, — а использовать этого персонажа (чаще всего выбирают умных, сильных, интересных личностей) лишь для того, чтобы всласть его помучить?
Ответ:
Я бы не привязывала «мучительство персонажей» к фанфикерству, хотя там это встречается достаточно часто: это лишь частное проявление модного нынче сюжета. Многим отчего-то нравится читать про то, как сильного и гордого человека доводят до скотского состояния, когда он начинает казаться жалким тем, кому чужие сила и гордость поперек горла. Зато в раздавленном и растоптанном виде его можно пожалеть, причем свысока, а то и представить себя утирающим слезы и кормящим с ложечки с последующим вразумлением, обращением, умужением или еще каким слэшем.
ИМХО: многие книги (и фики) подобного плана работают на самоутверждение читателя (писателя) путем унижения тех, кто изначально сильнее и ярче и никогда на такого читателя (писателя) в реале не глянул бы. Тому, кто в подобном самоутверждении не нуждается, читать подобное неприятно и даже противно, а расписывать именно в таком ключе и с таким придыханием в голову никогда не придет.
Характерно, что авторы книг(фиков)-унижений старательно обходят ситуации, когда люди не теряют себя, как бы кошмарно у них ни складывалось. Достаточно вспомнить женщин, раз за разом отказывавшихся признаваться в колдовстве, что бы с ними ни творили. Или прошедших мясорубку НКВД, но не признавшихся ни в чем и ни на кого не показавших. Были подследственные, которых так и не смогли вытащить на публичный процесс и стреляли втиxyю, как того же Молчанова. Были такие, которые выдерживали, выходили на волю и жили дальше. Как Рокоссовский, что до конца своих дней не расставался с револьвером, потому что второй раз пройти через то, что он выдержал, не хотел. Увы, признание самого факта существования подобных характеров поперек горла довольно значительному контингенту, вот они и наслаждаются примерами унижения крупных личностей. Или настаивают на невозможности существования оных. Или на том, что те руководствуются исключительно шкурными мотивами. Тоже помогает самолюбию, видимо.
Кроме того, на мой взгляд, чернуха (и порнуха) наиболее просты по исполнению и дают гарантированную аудиторию. Особенно если автор не намерен утруждать себя, создавая характеры, интригу, мир. Написать красивую, востребованную историю красивой любви, пусть и с грустным концом, без таланта и без души не выйдет; зато расписать с физиологическими подробностями сцену насилия, расчленения, пыток достаточно просто. Даже человеку анатомически и исторически безграмотному, но имеющему доступ к аналогам, так как у потребителей достоверность подменяется расписыванием крови и грязи. И неважно, что герой при таком обращении сдох бы сутки назад. Подробно, похабно, кроваво, беспросветно — значит, «правда жизни». По крайней мере с точки зрения сурового мужчины 15 лет с ником Великий Расчленитель или изощренной дамы того же возраста, именующей себя Великой Жрицей Смерти.
Помимо логики повествования, о ненужности данной сцены свидетельствует схематичное, невыразительное, скомканное описание того, что было «до» и «после». Особенно ярко это проявляется именно в фиках, когда берутся готовые герои и бросаются в мясорубку. Неважно, что происходящее противоречит логике и характерам персонажей. Главное — можно не возиться, придумывая мир, внешность, характер, имена, а быстренько-быстренько приступить к тому, что с их точки зрения главное. Лично мне это противно.

Вопрос читателя:
Почему вы так ненавидите своего героя <Дик Окделл>? Вы как будто специально ставите его в такие ситуации, когда он оказывается в невыигрышном свете. Мне кажется, Автор не имеет права так поступать с героем, который ему не нравится, только потому, что выбрал его мальчиком для битья...
Ответ:
Ну в самом деле, почему Обломов не поднялся с дивана, не стал Пржевальским, не уехал в Азию и не открыл лошадь? А Ионыч?! Ну как он мог стать таким жлобом, вместо того чтоб пойти в народ и жениться на слепой крестьянской девушке?!
Если кто обидится, так тому и быть, но дело в том, что ни автор читателю ничего не должен, ни, тем более, читатель автору. Автор ИМЕЕТ ПРАВО рассказать любую историю про любого героя. Читатель ИМЕЕТ ПРАВО оценить эту историю и этого героя. Читатель ИМЕЕТ ПРАВО плеваться, обижаться, возмущаться, шипеть (восторгаться и мурлыкать), но Герасим все равно бросит собачку под паровоз. Писатель ИМЕЕТ ПРАВО плеваться, обижаться, возмущаться (мурлыкать и восхищаться) читателями, которые не оценили (оценили) его нетленку (тленку), все равно судьбу книги решат читатели.
Я Дика не ненавижу и не показываю в каком-то свете, я его показываю таким, каков он, именно он (а не Люк Скайуокер или Ранд) есть. И в ситуации я его ставлю не «как будто специально», а специально. На то и автор, чтобы ставить героя в ситуации. Если герой в этих ситуациях не нравится, значит, я своего добилась.
Разглядите же вы, наконец, границу между людьми и их действиями! И между отношением к личности и отношением к тому, что эта личность творит!
Ну можно, можно испытывать симпатию к кардиналу Сильвестру, взвалившему на себя ношу не по силам и честно ее тащившему, даже если этот человек постепенно потерял связь с реальностью и совершил ряд страшных ошибок, обернувшихся катастрофой.
Можно испытывать симпатию, можно сочувствовать и, тем не менее, не оправдывать его. Показывать эти ошибки и их последствия во всей их красе. Можно его даже свергнуть, убить, осудить. Потому что он губит державу. Или идею, как тот Фиеско у Шиллера.
А можно и не испытывать симпатии, а просто изображать его человеком, а не упырем. Пытаться разобраться, как и почему он стал таким.
Давайте все-таки откажемся от дурнофэнтезийного (или дурношкольного) восприятия мира, в котором если не Свет, то Тьма, и если не ангел, то черт. Белый жеребец — эльфийский воитель. Черный — назгул. А вдруг кто на сером в яблоках?! А если на ЗЕБРЕ?! Караул!
Насколько проще закрыть глаза на половину и решить, что автор персонажа безоговорочно одобряет. Ведь если герой симпатичный, значит, автор его одобряет, правильно? А этот... нехороший автор тут же показывает, насколько мерзкое дело ложные обвинения — даже в случае, если есть в чем обвинить.
— АААААААА! — кричит читатель. У меня все сыплется! Дайте мне простую картину обратно!
Специально для любителей передергивать и делать вид, что они не поняли: какие очки ни возьми — черные, серые или розовые, все одинаково плохо, потому что мир — цветной.
Я симпатизирую многим героям (сочувствую еще большему количеству). При этом, симпатизируя и сочувствуя, я отнюдь не считаю их самыми правыми, самыми правильными, самыми умными, самыми сильными и так далее. Я их не оправдываю, но я их понимаю. В ОЭ ошибаются, дают слабину, приносят зло себе и другим практически все. И при этом большинство персонажей остается людьми, которых можно понять, которым можно посочувствовать и которых есть за что уважать. И есть за что дать по голове.

Критика и отношение к ней
Вопрос читателя:
Как Вы считаете, стоит ли отстаивать свою точку зрения перед читателями / критиками / редакторами? Зачастую замысел автора предполагает одно, а некоторые люди видят в нем совершенно иное. Под всех же не подстроишься... Или стоит пытаться?
Ответ:
Насчет читателей.
Давайте сразу договоримся, что за теснящиеся в голове пациента образы и ассоциации ни показывавший оному пациенту картинки доктор, ни Малевич с черным квадратом, ни Шишкин с мишками ответственности не несут. Как и автор текста не несет ответственность за экземпляры, взятые читателями в библиотеке Мёнина. Даже если фамилия такого читателя Белинский или Жданов. Если бояться того, что МОЖЕТ прийти в голову читателю, творить надо исключительно в стол, а еще лучше — сжигать текст на месте.
Есть такой викторианский анекдот:
— Мисс Джонс, вы поедете в Бат?
— Что вы, миссис Добс, там же МУЖЧИНЫ!
— Ну и что? Они там очень приличные и хорошо одеваются…
— Как вы не понимаете?! Под одеждой они все равно ГОЛЫЕ!
Такой мисс Джонс с ее воображением чем больше объясняешь, тем больше она думает… мммм… о своем, о девичьем.
Теперь о своей точке зрения и отстаивании оной.
ИМХО, объяснять всем и каждому, что ты хотел сказать, не надо, но если то, что ты имел в виду, вообще НИКТО не понимает, это повод задуматься. Если вас правильно понимает значительное число созвучных вам по вкусам и мыслям людей, текст свое дело сделал. Если при этом вас не понимают (не желают понимать, делают вид, что не понимают) люди вам НЕ созвучные и неприятные, то тем более все в порядке.

Про критиков и критику.
Чтобы адекватно воспринимать критику и извлекать из нее пользу, ИМХО, нужно:
1. Не исходить из того, что ваше произведение посильнее «Фауста» Гете.
2. Не думать, что публикация вашего произведения (хоть в Сети, хоть на бумаге) — важнейшее событие, в сравнении с которым войны, выборы, олимпиады, выходы бестселлеров и блокбастеров не значат ничего.
3. Не считать себя тварью дрожащей, а свое произведение — квинтэссенцией безграмотности, посредственности и комплексов.
4. Понимать, что отношение к вашей книге не является определяющей характеристикой личности критика. Не записывать с лёту того, кто похвалит, в лучшие друзья и корифеи всех наук. Не объявлять того, кто обругает, врагом народа и умственно неполноценным.
5. Не поджимать хвост, не нападать, не отрекаться от себя и не менять поминутно свое мнение.
Техника безопасности при работе с критикой:
Встречаясь с сетевой критикой, смотрите на место, на повод, в связи с которым вас начали разбирать, и на личность критика.
1. Бегло осмотреть место критики. Откровенно враждебные ресурсы лучше покидать сразу же.
2. Проверьте, в связи с чем вас помянули:
• Если просто прочли и высказались по существу, это заслуживает внимания.
• Если притянули за уши в качестве примера в чужом споре или же «назло» оппоненту, уходите. Если, конечно, вам не интересна стартовая дискуссия.
• Если вас восхвалили или заклеймили в связи с общей направленностью данного ресурса, уходите, если только вы не одержимы идеей миссионерства и не готовы разделить судьбу Кука.
3. Бегло проглядите отзыв, оценив степень категоричности. Обнаружив односложные «отстой / супер!», «очередное свидетельство деградации фантастики», «где вы видели таких драконов», «автор ничего не понимает в синтезаторах Мидас», уходите. Если, конечно, вы не мазохист и не таксидермист-коллекционер.
4. Прежде чем принимать критику во внимание, убедитесь, что:
• Критик не принадлежит к «оптовикам», отвергающем (превозносящим) не только вас, но целый пласт.
• Вас не записали в члены семьи изменников Родины, то есть в группу, с которой дерутся просто потому, что дерутся.
5. Определите тип вашего критика. Критикующую братию условно можно разделить на:
• Заинтересованных читателей. Их в первую очередь интересует текст. Таких всегда полезно выслушать и действовать по обстановке.
• Узких специалистов. Их интересует не лес, но отдельные деревья. Неоценимы при отсутствии профессиональных консультантов, но сами нуждаются в двойной и тройной проверке.
• Ангажированных выразителей. Их мнение, а частенько и манера общения — функция мнения определенной группы. Это может быть как серьезный литературный семинар, так и полдюжины блогеров. Объективности здесь ждать не приходится, а как выстраивать отношение именно с этой группой (игнорировать, каяться, подлизываться, объясняться, дразнить, вступать в бой) — решать вам.
• Самоутверждающихся за чужой счет. Этих в первую очередь интересует собственная персона, вернее, производимое оной впечатление. Напоминают лирического героя Канцлера Ги, а именно трехпалого ленивца, которому хочется быть большим и страшным, а приходится «висеть на ветке, листики жуя». Довольно часто являются еще и ангажированными выразителями. Случай тяжелый, но пользу извлечь можно и из него. Главным образом по принципу «Если хвалят тебя и тебе они рады, значит что-то и где-то ты сделал не так».
• Страстно ненавидящих догонятелей. Этих интересует сразу и текст, и личность автора, а также личная жизнь, толщина кошелька и метраж жилплощади. Они готовы скакать за автором десять дней, чтобы сказать, как он, автор, бездарен, глуп, закомплексован и им безразличен. При этом тексты знают едва ли не наизусть, соответственно, могут принести ощутимую пользу. Крики догонятелей привлекают нормальных читателей, выловленные блохи подлежат устранению, а сами преследователи могут пригодиться при создании характерных персонажей. Четвертый клок шерсти, которую можно получить с этой разновидности критиков, — осознание того, что ты преодолел определенный порог, за которым каждого автора стережет его личная мышь. Она будет плакать, колоться, громко пищать, но продолжать грызть кактус. Следующая стадия — группа мышей, а на определенном этапе грызуны начинают собираться в стаи, но заслуживают не больше внимания, чем одна-единственная маленькая мышка.
6. Прежде чем перейти к сути критических замечаний:
• Убедитесь, что критик читал именно вашу книгу, а не чужую, только в похожей обложке. А также не был ли прочитанный экземпляр взят в библиотеке Мёнина или же написан самим критиком. В собственном воображении.
• Оцените степень конкретики. Если похвала или хула сводятся к «роман написан хорошим / отвратительным языком», «сюжет оригинален / предсказуем», «герои яркие / безликие», «автор велик и могуч / бездарен», не тратьте времени. Критик явно не дописал в школе сочинений о типичных представителях и не даст вам ничего, кроме ностальгических воспоминаний о Чацком и Сонечке Мармеладовой.
7. Если вас критикуют за фактические ошибки, убедитесь, что критик выудил этот пассаж из вашего текста. Его там может просто не оказаться. Если же он есть:
• Проверьте, правильно ли рецензент понял написанное. А то напишешь про дощатый доспех, а критик решит, что речь о дереве, и примется объяснять, что железо его рубит.
• Если вас поняли верно, спокойно проверьте, кто прав — вы или критик. На утверждения типа «конных арбалетчиков не бывает» следует отвечать ссылками на серьезные книги, где оные арбалетчики фигурируют.
• Если вы поняли, что ошиблись, — признавайте это, не юля и не огрызаясь. Несоответствие числа мундирных пуговиц или заклепок не дает критику права идентифицировать книгу как «полную фигню». Лермонтов, написав, что «Терек прыгает, как львица с косматой гривой на хребте», допустил зоологический ляп.
• Если вам указывают на несоответствие числа пуговиц мундиру Финтифлюйского полка Ферапонта Великого, а вы пишете про другой полк, другого государя и другой мир, спокойно поблагодарите за информацию и напомните, что ваша книга — не калька земной действительности. Только сперва проверьте, имеет ли Ферапонт Великий хоть какое-то отношение к вашей книге: очень может быть, что не имеет.

Распространенные критические претензии:
• Вы написали о селекционере, выведшем особо крупный огурец.
Критик углядел плагиат и радостно ткнул пальцем в очевидный (ему) источник. Не обращайте внимания. Автор не несет ответственности за то, что критик ограничился прочтением «Репки», а биография Мичурина прошла мимо него.
• Вы написали о баскетболе.
Критик обвинил вас в пристрастии к высоким мужчинам. Не обращайте внимания. Автор не несет ответственности ни за то, что критик смотрит баскетбол потому, что там «тааакие мальчики», ни за то, что критик уродился ростом 1 м 44 см.
• Вы написали о жирафе.
Критик обвинил вас в отрыве от жизни — и многостранично, страстно и саркастически доказывает, что жирафов не бывает и быть не может. Не обращайте внимания. Автор не несет ответственности за то, что критик не читал Акимушкина и Брема, не смотрит передачу «В мире животных», не посещает зоопарк и вообще не является Гумилевым.
• Вы написали о драконе / летающей тарелке.
Критик многостранично, страстно и саркастически доказывает, что даже младенцам известно, что число голов у драконов кратно трем / гравилеты имеют шестиугольные иллюминаторы. Не обращайте внимания. Это ваш дракон / тарелка, и принадлежит вам, а не критику. Хочет трехглавого — пускай ищет в другом месте или пишет сам.
• Вы написали о том, как расцветает роза.
Критик многостранично, страстно и саркастически доказывает, что писать о розах, когда в Закобякинском районе сокращается ареал живучки ползучей, — эскапизм. Не обращайте внимания. Розам — розово, живучкам — живучково. И вообще — см. выше.
• Вы написали. Просто написали.
Вас заклеймили в одной обойме с ... — далее по списку. Если список вам симпатичен и вам в нем уютно, обращайте внимание и гордитесь. Если список НЕ симпатичен, подумайте, как вы там оказались. Если по принципу «У кактуса есть иголки, у ежа есть иголки, следовательно кактус = еж. Еж является переносчиком бешенства, кактус = еж, значит, кактус является переносчиком бешенства. Немедленно убрать кактусы из школ и детских садов!» — не обращайте внимания. Это не ваши проблемы. Это к доктору, причем не вам.
• Вы написали. Вот взяли и написали.
Критик не осилил, осилил с трудом, просто не смог читать, etc. Не обращайте внимания. Это не ваши проблемы.

О групповой полемике на почве вкусовщины (она же «моя трава» и «не моя трава»):
Дурак дальний куда опаснее дурака близкого. Он способствует обобщению, а от обобщения до недоумения, обид, ссор, вражды между умными, вменяемыми людьми не столь уже много шагов. Дурак, с которым мы учимся, работаем, соседствуем, оказываемся в одном вагоне, если так можно выразиться, индивидуален. Мы видим в нем не национальность, религию, идеологию, а дубину стоеросовую, Мнение дурака о том, как нам обустроить всё, никого не волнует. Но дурак приходит домой, включает компьютер и начинает вещать и излагать. Дистанционно. Нет, что он дурак, видно и тут, беда в другом: его глупость начинают увязывать с теми, от чьего имени он вещает. А дальше срабатывает нехитрая ловушка.
Допустим, я люблю кактусы, очень люблю, но при этом не имею ничего против гераней. А какой-то дурак-кактусофил имеет и начинает нести агрессивную тупую дичь на сей счет. Я вижу, что он дурак, но при этом знаю, что и я не геранефоб, и мои друзья-кактусофилы не геранефобы. Следовательно, этот дурак в нашей среде — исключение, ну и черт с ним!
Мы молчим, а любители герани видят, что на них наскакивает агрессивный урод, и закономерно встопорщиваются. Рано или поздно кто-то неудачно отругивается, задевая кактусы как таковые. Это видит какой-нибудь горячий кактусофил, отвечает тоном выше, а дальше по нарастающей.
Геранщики судят о кактусофилах не по молчащим умным и вменяемым нам, а по дураку. Кактусофилы судят о геранщиках по их агрессии и по их дуракам, которые сбегаются и подхватывают знамя глупости. Всё. «Окрестности в пожаре пылают за окном» (©).

#фанфики #цитаты и черный-пречерный #юмор
Наброски для собственного фанфика сценария ГП из тайного портфеля Квентина Тарантино!

#книги #экология #цитаты
Паронджанов В.Д. Почему мудрец похож на обезьяну, или Парадоксальная энциклопедия современной мудрости. М., 2007.

Один из парадоксов взаимоотношений экономики и экологии заключается в том, что истощение природных ресурсов не отражается на измеряемой части национального дохода. Точнее, отражается «не в ту сторону». Идеи Дж. М. Кейнса, на которых во многом основана современная макроэкономика, разрабатывались под влиянием озабоченности Великой депрессией 1929-33 гг. Главные составляющие кейнсианского анализа — потребление, сбережение и инвестиции. Цены на сырье всегда были низкими, а проблемы экосферы заботили Кейнса меньше всего на свете.

#фанфики #юмор #цитаты
Некогда писать и читать длинные романы? Вам на помощь придет язык интернет-коммуникаций! Например, волнующую историю Гарри Поттера и Философского Камня вы узнаете за какую-нибудь пару минут:

#даты #литература #писательство #цитаты
150 лет со дня рождения Михаила Пришвина.
Первостепенное имя в ряду русских авторов-«натуралистов» — таких, как С.Т.Аксаков, В.Арсеньев, И.Соколов-Микитов, К.Паустовский, В.Бианки, Н.Сладков, В.Песков…
Человек, который сказал: «Нет, никогда в лесу не бывает пусто, и если кажется пусто — это ты сам виноват».

Практически всё, что он написал, выросло из заметок, дневниковых записей — опавших листьев, как называл этот жанр публицист и философ Василий Розанов, некогда учитель географии в той самой гимназии, где Пришвин учился.
(Кстати, Розанов же его из гимназии и выставил: не сложились, мягко говоря, отношения. Спустя много лет, когда Прищвин был уже известным автором, Розанов сделал полуизвиняющееся замечание в том смысле, что, мол, только на пользу пошло. А Пришвин… нет, сына он в честь Розанова называть не стал, а подарил ему свою книгу с отчасти уважительной и отчасти ехидной надписью: «Незабываемому учителю и почитаемому писателю».)

Пришвин родился в 1873 и умер в 1954 году: даты говорят за себя сами. В 1916 году он записал в дневнике:
Интересно, с какими чувствами он перечитывал эту запись в 1917-м и в 1941-45?
Короткая, но очень емкая запись — пожелание на новый (1927) год:
Насчет «заплакать» не настаиваю, но вообще-то — мне тоже, тоже вот этого заверните, пожалуйста! да побольше, чтоб с запасом…
Уже в 1914 году в пришвинском дневнике мелькнула фраза:
А за 4 месяца до Октября он записал следующий короткий разговор:
Пришвин был среди тех интеллигентов, кого вдохновила Февральская революция, но привела в ужас Октябрьская:
Однако Россию писатель так и не покинул. И когда прошел первый шок, попытался осмыслить случившееся — и свои чувства по этому поводу:
Со временем Пришвин дошел до мысли, что и нонконформизм, и принципиальность могут принимать разные формы — и сложно сказать, какая из них по-человечески более ценная:
Может быть, именно присущая натуралисту сосредоточенность на наблюдениях за годовым кругом и прочими природными циклами привела его к этому образу «вращения» мира?
С годами он научился видеть за конкретными фигурами и событиями безликие исторические силы:
Впрочем, сама действительность менялась еще быстрее, чем отношение к ней:
Отношения с новой властью со временем у Пришвина сложились не то чтобы хорошие, но взаимно терпимые. Несколько послереволюционных лет он перебивался чем пришлось — пахал, огородничал, работал библиотекарем, «шкрабом» (школьным работником); потом наконец вернулся к писательству. Хотя в плане тематики Пришвин всю жизнь тяготел к этнографии и природоописанию, неприятностей с цензурой избежать не получалось. В 1950 году он вскользь заметил:
Особенно трудно ему пришлось с двумя романами: полуавтобиографической «Кашеевой цепью» — и с «Осударевой дорогой» (о восходящей к Петру I истории Беломорско-Балтийского канала). Слишком рискованные параллели и темы возникали при сопоставлении фигуры и дела Петра с его «наследником» Сталиным. В итоге целиком эти романы были изданы только после смерти обоих — и писателя, и вождя народов, — как, впрочем, и повесть-сказка «Корабельная чаща», и книга миниатюр «Глаза земли»…

Несколько дневниковых замечаний об искусстве и творчестве:
О читателях и критиках:
А вот замечание по поводу Майн Рида. Кроме шуток, изрядный комплимент:
Вот как надо романы писать!
Про экранизации:
Литература и мораль:
В заключение — маленький забавный эпизод из жизни, занесенный Пришвиным в дневник (5.01.1934). Он очень хорошо (на мой взгляд, прямо-таки символически) иллюстрирует уровень взаимопонимания между автором и эпохой.
Вообще-то логично: кого же и приглашать на курсы Куркрола, как не тов. Л.Атора?

#фанфики #цитаты #снарри #слэш PG-13 (пре-слэш, короче)

Отчего-то внезапно впервые в жизни захотелось пропаганды 😮
Но, пожалуй, благоразумнее будет публично осудить транс… э-э-э… аморальную и глубоко чуждую нам практику анимагических и аналогичных им преобразований!
Адекватная реакция. В самом деле, чего ожидать от Снейпа?!
Наваристый, питательный воробьиный бульончик... м-м-м... 😋👍

#даты #литература #длиннопост
100 лет назад в Индианаполисе, в семье американцев немецкого происхождения, родился Курт Воннегут — будущий автор 14 романов, полусотни рассказов, а также эссе, пьес и т. д.
Здесь будут #цитаты в большом количестве. Такой уж Воннегут автор: его куда лучше цитировать, чем комментировать.
Просто комментарии мало что могут прибавить к сказанному им.
Как насмешливо замечал сам Воннегут, от критиков он узнал, что является автором научно-фантастической прозы, — хотя полагал, что пишет о том, что видел своими глазами. Впрочем, — добавлял он, — критики запихивают писателей в ящик с надписью «НФ», скорее всего, за знакомство с техникой. А потом используют этот ящик в качестве писсуара.

#язык #книги #цитаты
М.Кронгауз, А.Пиперски, А.Сомин и др. «Сто языков: вселенная слов и смыслов». М., 2018. Краткие описания ста языков мира с характеристикой некоторых уникальных особенностей.

Для амхарского и других языков Эфиопии характерны составные глаголы с компонентом ala (‘говорить, сказать’). Перед ним ставятся словечки, которые имеют непонятное происхождение, причем значение целого выражения может быть и не связано с говорением: quč̣č̣ ala ‘садиться’ — это буквально ‘говорить кучч’, badragg ala ‘вставать’ — ‘говорить бэдрэгг’, bəqq ala ‘появляться’ — ‘говорить быкк’.

В семитских и берберских языках большинство слов имеет корень, состоящий из трех согласных. Он задает общее значение. Между этими согласными по определенным правилам вставляются приставки, суффиксы и пр., образующие разные слова с этим корневым значением.
Например, на иврите из корня KTV, связанного с письмом, получаются: коте´в (‘пишущий, пишу, пишешь, пишет’), ката´в (‘писал’ и ‘корреспондент’), катава´ (‘статья’), кто´вет (‘адрес’), киту´в (‘запись’) и т. д.

Знаки пунктуации в армянском языке отличаются от аналогичных в других системах письма: «։» — конец любого предложения, «՞» — вопросительный знак, «՜» — восклицательный знак в эмоциональном высказывании, «՛» — то же, но в побудительном предложении… и т. п. При этом три последних ставятся не в конце предложения, а над ударной гласной слова, к которому ставится вопрос или которое передает восклицание либо побуждение.

Валлийские местоимения «его» и «её» выглядят одинаково — ei — и различаются только последующей мутацией слова, к которому относятся: cath — ‘кот’, ei gath — ‘его кот’, ei chath — ‘ее кот’. Эту особенность позаимствовал Толкин, изобретая свой синдарин.
Аналогично в ирландском языке: a chat — ‘его кот’, a cat — ‘ее кот’, a gcat — ‘их кот’.

Немецкий язык любит словосложение: 40-буквенное слово Treibhausgasemissionsberechtigungshandel — ‘торговля квотами на право выброса парниковых газов’ — собрано из шести основ.
(А следующие слова придется по техническим причинам разделять надвое и даже натрое, но на самом деле это одно слово!)
Самым длинным финским словом признано lentokonesuihkuturbiinimoottori/apumekaanikkoaliupseerioppilas — ‘ученик помощника младшего офицера-механика по турбинам реактивных самолетов в Вооруженных силах Финляндии’.
Название валлийской деревни Llanfairpwllgwyngyll/gogerychwyrndrobwllllantysiliogogogoch — самое длинное в Европе — значит: ‘церковь святой Марии в ложбине белого орешника возле бурного водоворота и церкви святого Тисилио возле красной пещеры’.
А на санскрите слово kuliśaśikharakharanakharapracayapracaṇḍa/capetāpātitamattamātaṅgakumbhasthalagalanma/dacchatācchutitacārukesarabhārabhāsuramuhe (из романа-поэмы «Васавадатта») означает: «со множеством львов, сияющих ношей прекрасной гривы, облитой мадой, что течет со лба опьяненного слона, раненного яростным ударом когтей, подобных кончикам лезвий ваджры».

В целом ряде языков существует система тонов, определяющих значение слова. Во вьетнамском языке, например, их аж 6. Одно и то же слово ВА может означать:
• ba — ‘три’ (ровный тон),
• bà — ‘женщина, она’ (нисходящий плавный),
• bá — ‘губернатор’ (восходящий),
• bạ — ‘любой’ (резко нисходящий),
• bả — ‘яд’ (восходяще-нисходящий),
• bã — ‘остаточный’ (нисходяще-восходящий с гортанной смычкой).

В гренландском языке в основу системы счета положен счет на пальцах: 7 — это ‘второй палец другой руки’ (arfi neq marluk), а 13 — ‘третий палец первой ноги’ (aqqaneq pingasut). Именно поэтому числительных всего 20, а само это число называется inuk naallugu — ‘полный человек’.
А у местоимений есть 4-е лицо, которое, в отличие от 3-го, указывает на совпадение с уже упомянутым (в виде подлежащего главного предложения) участником ситуации. Так, в переводе фразы «Человек сказал, что ты видел его» на гренландский местоимение «его» будет относиться к 4-му лицу, если имеется в виду сказавший это, и к 3-му, если речь о ком-то другом.
4-е лицо в той же функции есть также в языке индейцев навахо.

В гренландском языке всего 3 гласных и нет звонких согласных. Зато есть глухой [л] (например, в слове illu — ‘дом’) и два разных [к].
В исландской фонетике тоже нет звонких согласных: буквы b, d, g обозначают глухие звуки [п], [т], [к], тогда как буквами p, t, k обозначаются глухие придыхательные [пх], [тх], [кх]. Зато есть глухие сонорные [р], [л], [м], [н]. Советский скандинавист М.Стeблин-Каменский писал, что «исландское произношение кажется таким монотонным, стремительным и глухим, как будто это произношение теней, а не людей».

В берберской фонетике некоторые согласные могут становиться ударными. Есть даже слова, которые состоят только из согласных.
Наоборот, для гавайского и некоторых других языков Океании характерно рекордно малое число согласных — всего 8; причем согласные t и k, которые различаются в большинстве языков мира, в гавайском употрeбляются как варианты одного и того же согласного.

В языке дьяру (северо-запад Австралии) крайне сложная система терминов родства. Одно из ее следствий — «тещин язык», к которому прибегают, если зятю приходится говорить в присутствии тещи или даже просто упоминать ее в разговоре с кем-то (аналогично и для невестки), а также при разговорах с братом тещи для зятя и со свекровью для невестки). Любой глагол заменяется на глагол luwaɳ, который в обычном языке значит ‘стрелять’, ‘бросать (бумеранг)’. Кроме того, любое местоимение и глагол ставятся в форму множественного числа.
Например, фраза «Теща кидает шапку» дословно звучит как ‘Теща стреляют шапку’, «Теща бежит» — как ‘Теща стреляют бег’, а «Она слушает мою тещу» — ‘Они стреляют, слушая мою тещу’.
<Картинка из последней фразы прямо ковбойская: так перед глазами и стоит…>

В киргизском языке ударение, в норме падающее на последний слог, смещается на один слог влево в одушевленных существительных, используемых в функции обращения: Алмабе´к иштеп турат — ‘Алмабек работает’; но Алма´бек, киного барасыңбы? — ‘Алмабек, ты идешь в кино?’

В современном мире есть несколько десятков людей, которые бегло говорят по-клингонски (искусственный язык, изобретенный лингвистом М.Окрандом для вселенной сериала «Star Trek»).

Корейское фонетическое письмо хангыль визуально напоминает иероглифическую систему, но таковой не является. Сходство основано на том, что знаки, составляющие слог, вписываются в воображаемый квадрат.

На языке мичиф (от слова «метис») говорит коренное население в провинциях Саскачеван и Манитоба в Канаде, а также в штате Северная Дакота в США. Это смешанный язык, который возник в начале XIX в., когда франкоязычные торговцы мехом стали активно взаимодействовать с местным индейским населением.
От прочих «пиджин»-языков мичиф отличается тем, что в нем нет следов плохого знания одного из двух языков; напротив, это смесь хорошего французского с хорошим языком индейцев кри, причем строго разграниченных между собой. Из языка кри взяты глаголы, вопросительные слова, местоимения и послелоги; из французского — существительные, прилагательные, артикли, числительные, союзы и предлоги.
Фраза на мичиф: kî-wanist-âw le cheval son licou — ‘Конь потерял свой недоуздок’; где le cheval и son licou (‘конь’ и ‘свой недоуздок’) взяты из французского, а kîwanist-âw (‘он его потерял’) — из языка кри.
Французская именная система и глагольная система языка кри довольно сложны (причем существительные в кри устроены проще, чем во французском), но почему-то мичиф взял из обоих языков именно сложные части грамматики.

В языке индейцев навахо важную роль играет одушевленность, имеющая разные степени и влияющая на порядок слов. Так, одушевленность взрослого человека или молнии больше, чем ребенка (= большое животное), а у того больше, чем у маленького животного.

Норвегия с XIV в. и до 1814 г. находилась под властью Дании — из-за этого статус норвежского языка был крайне низок; «литературный норвежский» начали создавать только в XIX веке. Были предложены два варианта:
1) на основе датско-норвежского языка, который в те годы использовали образованные норвежцы;
2) собранный из черт разных деревенских диалектов — он заметно отличался от датского, но ни с одним диалектом не совпадал.
Первый получил название «риксмол» (национальный язык), а второй — «лансмол» (деревенский язык).
Но ни одна концепция так и не смогла победить. До сих пор эти два языка сосуществуют в официальном употрeблении, только переименованные в «букмол» (книжный язык) и «нюнорск» (новонорвежский).
Букмол сочетает в себе датскую лексику и шведскую фонетику, поэтому хорошо понятен остальным скандинавам.

Язык индейцев пирахан, проживающих в Амазонии, не имеет конкретных числительных, названий цвета и терминов родства. Разговаривать на нем можно только о том, что происходит здесь и сейчас, либо о том, что собеседники видели лично.
По этой причине провалилась предпринятая уже в XXI веке попытка христианизировать пирахан, поскольку говорить об Иисусе индейцы отказывались.

Один из языков Новой Гвинеи — «ток-писин» — имеет 6 слов для местоимения «мы»:
• мы вдвоем с тобой;
• мы втроем с тобой / с вами;
• мы с вами в количестве больше трех;
• мы вдвоем (без вас);
• мы втроем (без вас);
• мы в количестве больше трех (без вас).

Чтобы овладеть счетом по-русски от 1 до 100, нужно запомнить всего двадцать первых числительных, названия десятков и простые правила комбинирования.
А в хинди придется выучить все сто числительных, представленных отдельными словами.

Не только в японском, но и в ряде других языков существуют различия в речи мужчин и женщин. В чукотском они касаются произношения, что встречается особенно редко. Так, «мужскому» [р] или [рк] часто соответствует «женское» [ц]. ‘Комар’ в мужской речи звучит мрэн, а в женской мцэн, а ‘морж’, соответственно, — рыркы и цыцы.

Не все языки пошли по пути заимствования иноязычной лексики.
Например, гренландцы называют компьютер «искусственным мозгом», валлийцы и ирландцы — словом, которое можно перевести как «считальник» (ноутбук — «коленосчитальник»), финны — «машиной знания».
Но всех переплюнули исландцы. Слово ‘компьютер’ по-исландски выглядит как tölva и образовано соединением старинного слова völva (‘прорицательница’) с глаголом telja (‘считать’). Таким образом, компьютер — это «прорицающие счеты».

#фанфики #юмор #цитаты
Тонкое искусство спора.
Наезды на оппонента — это для слабаков. Лучше дайте ему хорошенько увязнуть в собственной аргументации!

#фанфики #цитаты

#книги #история #еда_блоги #цитаты
Жан-Франсуа Ревель. Кухня и культура: Екб., 2004.

Любовь древних греков и римлян к рубленым продуктам отчасти объяснялась привычкой возлежать во время приема пищи: нужно было управляться с кушаньями одной рукой.
Обед не считался хорошим без зайчатины, а птицей №1 в кулинарии был дрозд.

В античной Греции вино в чистом виде употрeблялось только за завтраком, который и состоял из раскрошенного хлеба, смоченного вином.
В норме вино разбавлялось водой в соотношении 1:4 (смесь не более 5-6° крепости), что и объясняет стойкость участников «симпосионов». В вино во время брожения могли добавлять мед, смолу и т.п.; и в наши дни можно встретить смесь черносмородинового ликера с белым («кир») или даже красным («кардинал») вином.
Нередко вино разбавлялось морской водой.
Только в Италии по мере выделения из общего ряда вин некоторых великих марок (типа фалернского) постепенно начали отказываться от этого обычая. Впрочем, еще и во времена Монтеня (XVI век) привычка пить неразбавленное вино считалась немецкой.

В античных рецептах больше всего бросается в глаза обилие трав и смесь соленого со сладким. Всякая обработка пищи включала в себя гарум (основой этого соуса была ферментированная кровь и внутренности рыбы), а также:
Лук, тмин, кориандр, перец, руту, шалфей, мяту болотную, лук-скороду, корицу, дикий сельдерей, мяту перечную, душицу, тимьян, лук-шалот, камышовый корень, укроп, майоран, ольху, кардамон, нард, фенхель, можжевеловые ягоды, сильфиум, любисток, хрен, маковое семя, чабрец, жабрицу, амми (последние два — растения семейства зонтичных) и т. д.
Эти продукты размельчали в ступке и перемешивали с оливковым маслом, медом, вином, разводили опять же гарумом и поливали блюдо перед подачей на стол, либо пропитывали им фарш, либо доводили в нем кушанье до кипения.
Греческий хлеб мог включать в себя такие добавки, как тмин, маковое семя, фенхель, анис, кориандр, изюм, пажитник, чернушка, майоран, розмарин, каперсы, шалфей, капустные листья, чеснок, лук… Был также хлеб, который пекли из злака зеа (что-то вроде овса) в смеси с особой разновидностью глины.

В средние века (и примерно до XIII века) печи были практически неизвестны: пища готовилась на огне камина. Это исключало рагу, тушеное мясо и все блюда, для которых требовалось умеренное тепло. Все виды мяса отваривали, прежде чем насадить на вертел.
С античностью средние века объединяла всепоглощающая любовь к пряностям и специям, маскировавшим естественный вкус.
Идеал средневекового мира — груды дымящегося мяса, жаркое в виде подаваемых целиком телят, косуль, оленей, кабанов в сопровождении гусей, куропаток и тетеревов, — и все это в облаках ароматического масла, от которого присутствующим нередко становилось худо. Эта привычка сохранилась до начала XVIII века. Любовь к ароматизированным винам также была унаследована от античности.
На праздниках изощрялись не столько в способах приготовления блюд, сколько в форме их подачи, как можно более диковинной: на одном из праздников было зафиксировано 47 разных способов подачи мяса.
С этим был связан и обычай воскурять благовония: с помощью ароматных масел забивали запах, идущий от жареных животных и птиц, одетых красоты ради в собственные шкуры и перья. Проведя на кухне необходимое для всех этих переодеваний количество времени, они уже потихоньку начинали разлагаться.

Если стол правящих классов был преимущественно мясным и рыбным, то крестьяне жили в основном «кореньями» — под этим подразумевалось все, что растет под землей: морковь, репа, сельдерей и т. п.
Народным праздничным блюдом в средние века было галимафре — что-то среднее между супом и рагу, в состав которого входили рубленое мясо, курица, свиное сало, вино, пряности, а также вержю (кислая приправа на основе щавеля, лимона или зеленого винограда) и камлин (соус на основе корицы, имбиря, гвоздики, перца, кислого вина и того же вержю). Современная индийская кухня по сравнению с европейской средневековой выглядит ужасающе пресной.

Во времена Боккаччо сахар был редок и дорог, употрeблялся же преимущественно как приправа в соусах. Когда автор изображает героев «Декамерона» за поеданием сластей и варенья, это примерно соответствует тому, как если бы в наши дни персонажи ложками ели черную икру.
Если средние века были эпохой пряных рагу, Ренессанс стал эрой сладостей. Аромат пира — это аромат кипящего сахарного сиропа на грушевом или черносмородиновом соке.
Во Франции эпохи Возрождения свинина была обычным блюдом бедняков. В скоромные дни народ желал чего-нибудь повкуснее: баранину, косулю, куропатку; в постные дни — лосося, треску и соленую селедку, которую привозили из Голландии.

Революция в кухне произошла с открытием Нового Света, из которого пришли индейки, шоколад, фасоль, кукуруза, картофель и томаты, составившие впоследствии основу современной итальянской и провансальской кухни. Чай, кофе и шоколад в XVII веке считались средством от «галантных болезней» (вывезенных из той же Америки).
Баклажаны, выходцы из Индии, встретили тогда довольно прохладный прием.
Главным же изыском был… зеленый горошек, ставший предметом культа. Мадам де Севинье писала:
«Горошек все еще остается главной темой: желание откушать его, удовольствие, доставляемое им, и радостное предвкушение скорой с ним встречи — три предмета, составляющие все разговоры наших принцев вот уже четвертый день».
Даже спарже не удалось затмить горошек!

В конце XVII века Периньон заметил, что вино Шампани иногда проходит повторную ферментацию, заставляющую его пениться, что считалось пороком. Дом Периньон решил пойти навстречу этой ферментации и запечатать «испорченные» бутылки пробками из пробковой коры. Кроме того, он стал смешивать различные сорта шампанского, что делается и по сей день.
Слово «ресторан» до 1760 года означало всего лишь «укрепляющий силы, восстанавливающий». Этот термин применялся к некоторым бульонам или к гоголь-моголю, предназначавшимся для выздоравливающих.
Вермишель кулинарные книги XVIII века рекомендовали отваривать в течение часа.

#ex_libris
Лидия Гинзбург. Человек за письменным столом
Книга из разряда «нон-фикшн»: заметки, наблюдения, размышления, житейские факты и воспоминания известного литературоведа Л.Я.Гинзбург (1902–1990).

#цитаты
На каком-то публичном выступлении Шкловский изобразил современную русскую литературу в притче:
«Еду я вчера на извозчике, а у него кляча еле плетется.
— Что же это ты так?
— Это, — говорит, — что! Вот у меня дома есть кляча, так это кляча! Серая в яблоках. Красота!
— Так что ж ты ее не запрягаешь?
— А у меня для нее седока нету.
Вот так и мы, писатели».

Белыми ночами прохожие выглядят неестественно. Днем у идущего по улице человека есть назначение; настоящей ночью у человека на улице есть особая свобода, облегченность движений, которая дается сознанием собственной невидимости, отдыхом от чужого взгляда. Белой ночью люди нецелесообразны и в то же время несвободны.

Я думаю, что вменять человеку в нравственную обязанность страдание — безнравственно. От человека можно требовать выполнения своих обязательств, соблюдения приличий, уважения к правам другого человека. Но нельзя кощунственно вступать в ту тайную область, где каждый расплачивается своей жизнеспособностью и своим рассудком.
Ощущения не могут быть этически обязательными; этически обязательными могут быть только поступки, потому что только поступки могут быть измерены и согласованы с породившими их причинами.
Быть может, Наполеон после Ватерлоо должен был застрелиться, но обязан ли он был страдать? Какой моралист укажет целесообразную границу человеческой тоске, границу выносимого, за которой тоска уже уничтожает человека. Какой моралист скажет: страдайте от сих пор до сих пор — и постарайтесь вовремя остановиться.

Маяковского годами попрекали тем, что Хлебников умер, а он живет; теперь Асеева и Брика попрекают тем, что они живут, а умер Маяковский.

Вероятно, молодость человека кончается главным образом от ощущения, что есть разные вещи, которые уже «нельзя делать» или «поздно начинать». Но юность человека кончается иным и гораздо более катастрофическим образом. Это происходит именно в тот момент (момент, который иногда может быть определен календарной датой), когда человеку перестает казаться, что жизнь еще начнется, когда он внезапно, и всегда с болью, обнаруживает, что она уже началась.
Не по избытку здоровья, воли, жизнерадостности, но по избытку через край бьющего времени безошибочнее всего узнается юность. У взрослого человека время исчезает бесследно и навсегда. Так начинается приобщение к профессии.

Анна Андреевна <Ахматова> заговорила со мной о Б., нашей студентке, которая приходила к ней читать плохие стихи, ссылаясь, между прочим, на то, что она моя и Гуковского ученица.
Я: — Б. говорила мне, что пишет стихи. Но она предупредила меня, что это, собственно, не стихи, а откровения женской души, и я, убоявшись, не настаивала.
А. А. (ледяным голосом): — Да, знаете, когда в стихах дело доходит до души, то хуже этого ничего не бывает.

Нелепо было бы утверждать, что следует избегать несчастных людей, но несомненно следует избегать людей принципиально несчастных. Есть люди принципиально несчастные, полагающие, что быть несчастным достойнее, чем быть счастливым. Это староинтеллигентская разновидность, которую революция отчасти повывела из обихода. Есть люди принципиально несчастные от зависти, от жадности и от полусуеверной-полурасчетливой уверенности в том, что следует скрывать свое благополучие. Его честно скрывают, скрывают от самих себя. Это обывательская разновидность. Это домашние хозяйки, которые говорят: «Везет же другим», — которые честно уверены в том, что чужие мужья и чужие дети «удивительно умеют устраиваться».
Есть люди принципиально несчастные оттого, что они дошли до той степени душевной усталости или неряшливости, когда каждое усилие воли становится почти физической болью. Ужасно, что быть несчастным легко; счастье же, как все прекрасное, дается с трудом. За исключением редких избранных — все смертные должны добывать, изготовлять ценности прежде, чем ими наслаждаться.
Для принципиально несчастных людей несчастие служит верной мотивировкой их жестокости по отношению к людям и их удивительной нежности по отношению к себе.

И зло нужно уметь делать. На десятую долю тех обид и страданий, которые N. причинила людям, всякая толковая женщина могла бы устроить свою жизнь. Она же живет хуже самого хорошего человека.

Безнадежная любовь не оставляет надежд, даже надежды на отмщение. Лелеемая мстительная мечта несчастной любви — показать когда-нибудь равнодушие. Пока равнодушия нет, его нельзя показать. Когда равнодушие наступило, показывать его не хочется и не нужно. Его даже скрывают из вежливости, — это и есть признак равнодушия, самый верный.

Шкловский написал когда-то, что психологический роман начался с парадокса. В самом деле, у Карамзина хотя бы, да и вообще в тогдашней повести и романе душевный мир героя занимал не меньшее место, чем в психологическом. Но переживание шло по прямой линии, то есть когда герой собирался жениться на любимой девушке, он радовался, когда умирали его близкие, он плакал, и т. д. Когда же все стало происходить наоборот, тогда и началась психология.

Откровенность и скрытность не обязательно исключают друг друга. Они могут располагаться в разных слоях психики. N., например, крайне откровенно рассказывала о своих самых личных делах, если считала эти рассказы смешными или интересными. Мало кто знал о ее жестокой, на нее одну всей тяжестью ложившейся скрытности.
Для нее существовал круг вещей, которые человек должен крепко держать при себе. Таким частным делом каждого человека представлялись ей всякая беда, горе, болезнь. Она стыдилась страдания и скрывала его с выдержкой, иногда самоотверженной.
Не знаю, было ли это благовоспитанностью, целомудрием или бережным отношением эгоистичного человека к чужому эгоизму (к чему занимать людей незанимательными для них вещами).

Общественное мнение ничего не прощает старости — ни общительности (старческая суета или старческая болтливость), ни влюбленности (старческая эротика), ни хорошего аппетита (старческое гурманство). Прощается только высшая духовная деятельность — светский эквивалент спасения души.

Молодой преподаватель одного из колледжей Оксфорда рассказал Анне Андреевне, что среди молодых английских интеллектуалов принято ездить в Вену к Фрейду лечиться от комплексов. «Ну и как, помогает?» — спросила Анна Андреевна. «О да! Но они возвращаются такие скучные, с ними совсем не о чем разговаривать».

Человек ходит без дела по улицам, и ему кажется, что он теряет время. Ему кажется, что он теряет время, если он зашел поболтать к знакомым. Ему больше не кажется, что он теряет время, если он может сказать: я воспользовался вечерней прогулкой, чтобы зайти наконец к N N, или — я воспользовался визитом к N N, чтобы наконец вечером прогуляться.
Из сочетания двух ненужных дел возникает иллюзия одного нужного.

При Николае I (особенно в пору «мрачного семилетия») люди правительственного аппарата подразделялись на мерзавцев, полумерзавцев и полупорядочных. Мерзавцы помощью мракобесия продвигались выше и душили также и по собственной инициативе. Полумерзавцы мракобесием удерживались на своих местах и душили по приказанию. Полупорядочные от полумерзавцев отличались тем, что приказать им можно было почти все, но не все без исключения. Для некоторых надобностей их не употрeбляли.
Что же делали порядочные? — они не принимали участия. У них были имения, и они имели эту возможность.

У священника под рясой — брюки, и у актера под гамлетовским камзолом — сорочка из кооператива. Об этих заштатных фактах размышляют люди, размышляющие также над тем, что под розоватой кожей юного лица в сущности находится голый череп и что у самого образованного человека есть кишки.
Это люди с наивным отношением к миру. Они уличают действительность. Уличают любовь прыщиком на носу любимой женщины, уличают смерть запахом тления, литературу уличают гонорарами и опечатками. Они начинают догадываться, что их обманули, что кишки и есть подлинная реальность, а молодая кожа и ямбы — шарлатанская выходка. Они думают, что для того чтобы получить настоящие губы, нужно стереть с них губную помаду, и что настоящая голова — та, с которой снят скальп.
Так по жизни бродят люди, уверенные в том, что, сдирая с вещей кожу и кожицу, они получают сущность.

#фанфики #цитаты #юмор
Позиция Гарри наконец-то стала неуязвимой: никакие снейпы не подкопаются!
Важнейшее преимущество анимагии, о котором не догадалась упомянуть Дж. Р., или Способ в 24 часа (и на всю оставшуюся жизнь) поставить на место любого козла недоброжелателя!
(На заднем плане упоминается #слэш в виде гарридраки и снейполюца)

#фанфики #цитаты #юмор #листая_старые_страницы
Пока Амур до Фанфикса еще летит…
Современная история Красной Шапочки, в ярких красках живописующая, как плохо монтируются увлечение любовными романами и низкая академическая успеваемость!

#Загадки_зимы #цитаты
Ну не все же классиков цитировать?
Процитирую-ка я три очень разных миниатюры с конкурса, которые меня особенно воодушевили: вот! не одни классики — современники тоже кое-что могут, и в разных жанрах!

Во-первых, история забавная:
Мечты четырех… наверное, все-таки друзей! Хотя каждый о своем, и не всегда они правильно понимают друг друга — но в главном-то все-таки понимают! Иначе бы не были друзьями.
Во-вторых, история атмосферная. Во всех смыслах.
У нее точное название – «Иней» – и точное соответствие теме «Загадки зимы». И она таинственная, хотя и без волшебства — его просто не нужно: зима и без того самое волшебное время года, время магии, время между смертью и жизнью…
И особенно для меня восхитительная — лирическая.
Эти события высвечиваются как бы в перекрестье двух взглядов одного и того же человека, причем второй прожил уже три срока жизни первого. Начало здесь такое:
История действительно пережитая, во всех смыслах: слова, в которые она облечена, не только продуманы, но и прочувствованы — поэтому выглядят точными и единственно уместными.
А концовка вообще идеальна — снимаю шляпу!

#фанфики #юмор #цитаты
С одной стороны, повзрослевший попаданец в самого себя — это банально.
С другой стороны, это хороший шанс… развлечься. И для героя, и для читателя.

Вот это, например, из серии «не посмотреть ли на известное по-новому»:
Можно увидеть в подлинном свете мотивы и побуждения давно, казалось бы, знакомых героев:
Проявить гражданскую и политическую зрелость:
Это — «наш ответ Дамблдору»… и его беззастенчивым манипулятивным техникам:
Оценим по достоинству своих старых учителей:
Не станем забывать о таких актуальных ценностях, как грамотная презентация и самопиар. Это позволяет правильно сориентировать общественное мнение:
Краткость — сестра таланта. С ее помощью ты можешь кому угодно заморочить голову, не сказав ни единого словечка неправды:
Для расправы с потенциальными недоброжелателями лучше всего подойдут не вульгарные Сектумсемпры, а элегантная своевременная дезинформация:
И, конечно, лучший способ надежно заблокировать оппонента — это прибегнуть к поддержке котируемых общественных ценностей:
Боже, только не снова! — перевод закончен!