Да царствуют они вовеки!

Название: Да царствуют они вовеки!

Авторы: коллективный фэнский сборник "В помощь читателю "Гражданской кампании" (http://dendarii.com/ACC-Companion.pdf)

Перевод и редакция: jetta-e

Краткое содержание: классическая английская литература как интертекст в романе "Гражданская кампания"

Примечание: перевод статьи (Part I: The Major Intertexts) из справочного издания "В помощь читателю "Гражданской кампании" Лоис Макмастер Буджолд" (A READER’S COMPANION TO A CIVIL CAMPAIGN), выпущенного американскими фэнами к двадцатипятилетию выхода в свет первой книги ЛМБ — "Осколки чести".

Классическая английская литература как интертекст в романе "Гражданская кампания".

"Джейн, Шарлотте, Джорджет и Дороти — да царствуют они вовеки".

"Гражданская кампания" — единственный среди романов Буджолд, посвящение в котором обращено не к личным знакомым автора, но к четырем ушедшим в мир иной королевам романтической литературы: Джейн Остин (1775-1817), Шарлотте Бронте (1816-55), Джорджет Хейер (1902-74) и Дороти Сэйерс (1893-1957). Как объясняет это сама Лоис:

"Барраярский "любовный роман времен Регентства" я мечтала написать с тех самых пор, как поняла, что мой Барраяр в точности соответствует этой эпохе. Я посвятила эту книгу четырем вдохновившим меня писательницам. "Джен Эйр" Шарлотты Бронте я читала в детстве, к Джорджет Хейер и Дороти Сэйерс приступила уже на третьем десятке, когда круг моего чтения расширился, а с Джейн Остин познакомилась совсем недавно. Книги Хейер до сих пор остаются моим любимым успокаивающим чтением, и в "Гражданской кампании" очень много от нее, хотя было время, когда я воротила нос от ее "классового" устройства мира. А романы Сэйерс даже больше, чем Форрестера и Конан Дойля, являются для меня образцом восхитительного развития характера, возможного только в долгом цикле.

Эта книга получилась многослойной и к тому же позволила мне вскрывать привычные романтические метафоры ножом научной фантастики. Что произойдет в извечном танце мужчин, женщин и ДНК, когда новые технологии безвозвратно изменят все старые определения? Что случится со связанным традициями обществом, построенным на гендерно-зависимых принципах передачи власти и собственности, когда на чашу весов лягут новые научные достижения? Какие весьма простые вещи символизируют мои масляные жуки? Что случится, если два разных жанра налить в одну емкость и хорошенько встряхнуть? Ромашковый чай и бластер: мне, пожалуйста, и то и другое сразу!"

[ЛМБ, "Собрать воедино: жизнь, Форкосиганы и все-все-все" в сборнике "Путеводитель по Саге о Форкосиганах"]

[]Примечание переводчика:

Романс регентства — специфический поджанр любовного романа, чье действие изначально происходило в начале 19 века, или периоде британского регентства (1811-1820). Он не просто переносит современные автору романтические отношения в исторические рамки, но обладает своим специфическим сюжетом и стилем, базирующимся как на творениях Джейн Остин и ее литературных наследников, так и на жанре комедии нравов. Это — многочисленные отсылки к светскому этикету и условностям, социальным различиям, теме брака во всех его разновидностях, остроумие и экстравагантность персонажей, а также путаница "кто есть кто" и присутствие элементов детектива или фарса. []

Столь же любопытно то, что посвящение имело отношение к одному конкретному роману каждой писательницы: это "Гордость и предубеждение" Остин, "Джен Эйр" Бронте, "Встреча выпускников" Сэйерс, откуда была взята завязка сюжета, и "Счастье по контракту" Хейер, давшее «Гражданской кампании» название.

Во вселенной Форкосиганов романтическая линия присутствовала всегда: от Эйрела с Корделией в "Осколках чести" до Саймона Иллиана с леди Элис в "Памяти" — но именно в «Гражданской кампании» роман в обоих смыслах слова, и более узком общем, и широком литературоведческом, получает главную роль, оттесняя и детективный сюжет, и описание общества. Это настолько явственно, что Мэри Джо Патни в "Путеводителе по Саге о Форкосиганах" специально назвала его "вакханалией любовного романа", подчеркивая и плотную смесь различных литературных тропов в тексте, и то преобразующее, творческое давление, которому автор их подвергла.

Вопрос в том, насколько сознательно (или намеренно) возникли некоторые из этих явно специфических отсылок. ЛМБ понятным образом склонна осторожничать с академическим поиском источников и оспаривать предположения критиков относительно ее текстов — тоже по вполне ясным причинам. И это посвящение четырем писательницам добавилось в роман уже после его завершения:

... посвящение попало в книгу позже, во время ее последнего редактирования, когда мой издатель Тони Вейскопф то ли написала мне по почте, то ли позвонила, не помню точно, и спросила, хочу ли я что-то написать на странице посвящения. Если да, то сейчас у меня последняя возможность. После недолгого колебания я его и придумала. А она улыбнулась и сказала "Здорово!" "

[ЛМБ, письмо в издательство, 17-02-11]

Но ни "колебания" ЛМБ, ни ее выбор объектов для посвящения отнюдь не были тщетными:

Эти четыре писательницы являются бабушками (Остин и Бронте) и матерями (Хейер и Сэйерс) всего мира книг, названными в широком смысле женскими романами, легкого или "домашнего" детектива и, в целом, книг о личных и семейных проблемах, тех самых, которые обычно отбрасываются как неважные мужчинами, читающими фантастику: мужчинам нужны истории про войну, и чем сражений в них больше, тем лучше… с некоторыми примечательными исключениями. Но именно семейные проблемы в реальности двигают мир.

Так что это было своего рода заявление "да, черт побери, это мой женский роман! Или наслаждайтесь им — или не читайте совсем".

… Остин для меня — прародительница романтической комедии, а Бронте — романтической драмы/мелодрамы".

[ЛМБ, письмо в издательство, 17-02-11]

Таким образом, мысль о посвящении не предшествовала написанию романа, а пришла ЛМБ позже, уже после того, как текст был закончен. Однако эти четыре имени отражают те проблемы, что вдохновляли автора изначально на создание всего романа, и в любом иносказательном смысле отражаются в деталях его повествования. Это явное противоречие вполне разрешимо, если вспомнить, что великие писатели всегда рассказывают нам больше, чем понимают осознанно. Можно также процитировать суждение самой ЛМБ о ее процессе писательства — "за него отвечает мой внутренний тринадцатилетний ребенок". Так что вполне можно поверить, что эта "тринадцатилетка", к тому же осведомленная о намерениях "внешней", взрослой писательской личности, вставляет в текст больше аллюзий и отсылок, чем сообщает об этом открыто.

В любом случае, сопоставив постепенно и подробно эти основные отсылки с их структурой, текстовыми приемами и использованными мотивами, мы получим многократные, повторяющиеся упоминания. Каждую аллюзию из этого списка мы ниже обсудим по отдельности. И речь пойдет не только об этих четырех писательницах — но еще и о Шекспире, одном из любимых авторов ЛМБ, часто цитируемом в ее форкосигановской вселенной. Помимо открытого обсуждения "Гамлета" в "Гражданской кампании" и одной прямой цитаты из "Много шума из ничего", ни одна из его пьес не отражается здесь явно, однако их дух пропитывает роман: можно вспомнить и героинь множества шекспировских комедий, переодевающихся в мужское платье, и особую ситуацию принца Хэла в "Генрихе IV", и традиционные шекспировские финалы с их фейерверком свадеб; и, конечно, не стоит забывать, что Майлз знает "Ричарда III" наизусть.

1. Джейн Остин, "Гордость и предубеждение".

Несмотря на то, что Джейн Остин посвятила свою "Эмму" (1816) принцу-регенту, и ее популярность и плотный круг почитателей сложились уже во времена Регентства, она не всегда была таким известным романистом, каким мы ее знаем сейчас. До того, как ее племянник, Дж.И.Остин-Ли, опубликовал в 1869 г. свои мемуары с рассказами о его тете, объем продаж ее книг был на порядок ниже, чем у таких известных авторов, как, скажем, сэр Вальтер Скотт или Чарльз Диккенс. Но с того момента ее популярность начала расти, достигла нынешних высот к концу 19 — началу 20 века, и никогда более не уменьшалась. Джейн Остин без труда стала поистине культовым автором и даже породила движение своего имени (см. рассказ Киплинга "Джейниты", с которым Буджолд, кстати, была знакома). Ее популярность особенно взлетела в конце XX века с выходом на экран фильмов и ТВ-сериалов — например, в 1995 г. знаменитой экранизации BBC режиссера Э.Дэвиса с Дженнифер Эль в роли Элизабет Беннет и Колином Фертом в роли мистера Дарси. Этот фильм, с которым Лоис также знакома, без сомнения вдохнул жизнь в современный фэндом Остин.

Эта высочайшая популярность книг Остин, наряду с их языком, мудростью и иронией, привела к тому, что они довольно часто цитируются в жанре любовного романа. Джейн упомянута первой в буджолдовском списке "четырех королев" не только по хронологии. Из всех ее романов самым популярным всегда бы именно "Гордость и предубеждение", опубликованный в первые годы британского Регентства. А любовный роман в "Гражданской кампании" в общих чертах развивается точно по схеме "Гордости и предубеждения": неожиданное и покровительственное предложение руки и сердца, которое дама гордо отвергает; покаянное письмо от кавалера; долгий период, пока он самокритично переоценивает ситуацию и одновременно помогает даме разрешить ее семейный кризис; повторное предложение, принятое дамой с восторгом, но пугающее ее семью. Это отметил один из членов списка рассылки, пересказав «Гордость и предубеждение» следующим, весьма знакомым, образом:

"Он предложил ей руку и сердце, но сделал это так скверно, что Она на него сильно рассердилась. Поворотным моментом в Их романе стало присланное Ей письмо, в котором Он извинялся за свою неуклюжесть, но никак не за свои чувства и не за то, кто он есть. Затем действия других людей заставили этих двоих сблизиться. Ключевым и окончательным элементом стала попытка недоброжелателя вынудить Ее публично от Него отказаться, однако Она не стала этого делать, и вскоре за этим последовала их помолвка. В финале книги Они счастливо помолвлены, однако еще не женаты".

[Майк Гаррисон, письмо в рассылку фэндома, 6-12-99]

К тому же обе стороны также демонстрируют те самые гордость и предубеждение, но умеют в конце концов справиться с ними, и прямо в тот момент, когда реальность отвесит им оплеуху — на удивление редко встречающееся качество. А еще оба главных героя, если смотреть в общем плане, превосходят среднего представителя своего круга по характеру, разумности, стойкости и морали, поэтому мы, читатели, так раздражаемся на совершенные ими глупости: ведь их совершают персонажи, которые в остальное время восхищают нас своим разумом, пленяют душой и радуют остроумием — характерное описание персонажей Остин.

Надо также указать на менее явные связи обоих романов. Елейное убеждение мистера Коллинза в собственной праведности, его неприятие всякой критики и слепота к собственной глупости эхом отражаются и собственно в Алексее Формонкрифе, и в том помпезном явлении Василия Форсуассона и Хьюго Форвейна в дом Фортицев, которое спровоцировал Алексей. А беспрецедентное самомнение, с каким леди Кэтрин де Бург требует у Элизабет Беннет отчета о ее отношениях с Дарси, по своей схеме повторяется в словесной атаке Ришара Форратьера на Катерину во время заседания Совета. Неравенство в финансовом состоянии между сестрами Беннет и мистером Дарси / мистером Бингли схоже с тем, какое существует между Катериной и Майлзом (хотя неравенство Гарриет Вэйн и лорда Питера Уимси как аналогия подходит больше). Особая тема — любезность к младшим членам семьи возлюбленной или любимого. В "Гордости и предубеждении" она выражается и в добром и ласковом отношении Элизабет к застенчивой, неопытной младшей сестре Дарси, и в помощи самого Дарси ее сестре Лидии (как у Сэйерс — в помощи Гарриет племяннику лорда Питера). У Буджолд она же прослеживается и в изобретательном и весьма ответственном отношении Майлза к Никки, и в аккуратном содействии Катерины личным отношениям Марка с Карин.

В конце концов, ЛМБ явно позаботилась указать на эту связь:

... письмо Майлза своими корнями уходит прямо в "Гордость и предубеждение". Ну, не так, чтобы прямо; я возвращалась с ужина вместе с Пэт Рид, так и эдак придумывая, что же сделает Майлз дальше, и, когда мы свернули за угол, она вдруг заметила: "А как насчет письма?" А я ответила: "Это уже было. С Дарси", — но она усмехнулась и сказала: "Ну и что?.."

На такой случай у Пэт есть особая улыбочка.

И я улыбнулась ей в ответ, а на следующий день или около того письмо было написано.

[ЛМБ, письмо в издательство, 21-02-11]

Письма с извинениями, занимающие важное место в обоих романах, выполняют в них одинаковую эмоциональную и сюжетную функцию, хотя их содержание разнится. Там, где Дарси в первую очередь заботится о том, чтобы изменить неверное впечатление, сложившееся о нем и его характере у Элизабет, Майлз решительно идет на самоуничижение, не просит о прощении и не предлагает самооправданий. И, конечно, даже в самом официальном своем эпистолярном стиле Майлз изъясняется современной прозой и испытывает современные чувства.

И хотя бегство Лидии с Уикхэмом ничем не похоже на открывшуюся всем сексуальную близость Карин и Марка, оба эти происшествия одинаково потрясают до основания семью девушки.

И, наконец, важно: у Остин Дарси оба раза делает предложение Элизабет наедине, однако Буджолд устраивает это на фоне многолюдного публичного события, добавляя к тому же феминистической симметрии тем, что второе предложение делает уже Катерина Майлзу, а не наоборот.

В интервью, различных речах и эссе ЛМБ предлагала свое собственное определение литературного жанра как такового:

Любой писатель, стоит поскрести его немного, растет на живом контексте других писателей, своих корреспондентов по переписке, редакторов, критиков, образованных и склонных к спорам друзей и коллег. Исходя из этого наблюдения, я выработала свое личное определение жанра: "Любая группа творений, перекликающихся друг с другом". Как читатели, мы склонны видеть уже готовый и гладкий результат этого варева — саму книгу в наших руках — и отбрасывать контекст ее создания. Я не скажу, что это неправильно; романы — это такие вещи, которые, подобно закону или сосискам, выглядят лучше, когда ты не знаешь, из чего они сделаны. Но для литературного текста контекст всё же важен, поскольку происхождение и фон персонажа изменяют его самого.

[ЛМБ, "Как я познакомилась с инклингами"]

Связи между множеством творений и множеством их творцов, непосредственно контактирующих друг с другом, подчеркивает непрерывную эволюцию жанра в созидательном настоящем. Сама Остин (точно также, как Бронте, Хейер и Сэйерс) в первую очередь была обязана работам своих современников и непосредственных предшественников. Но в то же время, когда каноническая книга вовлекается во внутренний мир других писателей, она «ведет туда за собой» и своего автора. Этот обмен работает в обоих направлениях, будучи не только одновременным, но и растянутым во временах и эпохах.

В этом смысле все интертекстовые связи в "Гражданской кампании" надо рассматривать как диалог, а не просто акт цитирования или проявление уважения одного писателя к другому. ЛМБ, как исторически подкованный читатель, осознавала не только явную притягательность выдуманного мира Остин и причины его неизменной популярности, но и весьма наглядно показанные ею рамки, в которые была втиснута жизнь женщины того времени и социального положения. Ограничения такого рода остаются актуальными на Барраяре. И своими книгами Буджолд продолжает и пересматривает идеи Остин — не как упрек «королеве жанра», но как искусное, радостное освобождение от этих ограничений, достигающее кульминации во впечатляющих последствиях звонка Никки Грегору и в сцене на Совете, где решительное предложение Катерины решает судьбу наследования сразу нескольких Округов. Сочетание вызывающей публичности происходящего и активного поведения женщины (усугубленное внезапными подозрениями Майлза, что к происходящему втайне приложили руку Хелен Фортиц и Корделия Форкосиган) не спорят с идеей Остин, но продолжают ее, создавая широкую картину там, где Остин могла сделать лишь несколько мазков. Известно, что Остин заметила в письме к своей внучатой племяннице Анне в сентябре 1814 г.: "подходящая тема для книги — три или четыре семьи в провинциальной деревушке". В манере, стоящей наособицу во всей Саге о Форкосиганах, «Гражданская кампания» несколько приближается к этому идеалу, хотя и пересказывает упомянутую тему как "три-четыре потрясенных форских семейства в столице Империи". С другой стороны, если бы Остин оказалась свидетельницей событий в Замке Форхартунг, она точно одобрила бы Катерину. Хотя, одновременно с этим, она наверняка удивленно выгнула бы бровь — подобно Элис, отмечая вопиющие недостатки светского декорума, или вместе с Корделией, дивясь барраярским древностям.

А еще весьма очевидно, что в обеих книгах важную роль играет тема садов. В "Гордости и предубеждении" родовое поместье мистера Дарси было буквально участником действия, поскольку оно немало способствовало тому, что Элизабет пересмотрела свои взгляды на Дарси. Самые разные сады и парки являются у Остин местом действия различных эпизодов, одновременно реальным и символичным, отражая или гармоничный порядок (Пемберли) ситуации, или ее несоответствие (как "довольно живописные заросли за газоном", где леди Кэтрин отчитывала Элизабет). Для Остин растения — это повсеместно распространенный символ, как, например, бесплодное фруктовое дерево в Мэнсфилд-парке у миссис Норрис, что подметил Набоков в своих "Лекциях по европейской литературе"; и через все ее книги (как и через романы Хейер) проходит тема заботы владельцев к заботе о своей земле и ее арендаторах в качестве морального барометра.

Точно так же сюжет «Гражданской кампании» начинается с сада, и сцены в саду повторяются там не раз; и конфликт характера Майлза проявляется в том, что хоть он и проявил сначала небрежение к заказанному им же самим саду, зато постоянно и негласно заботится о своем Округе и подданных графства, которое ему предстоит унаследовать. Тема садов возникла одновременно с появлением Катерины в "Комарре", и уже в «Гражданской кампании» ЛМБ подчеркивала контраст между "ее скромным садиком времен замужества за Тьеном, от которого осталась пара-другая растений в горшках, и грандиозными планами Майлза на будущий сад" (письмо ЛМБ в рассылку фэндома, 27-01-98). Эта тема приходит к своей кульминации в беседе Майлза с Катериной на чердаке особняка, когда ее душа неожиданно и рьяно откликается на желание Майлза восстановить и использовать в деле седло, некогда принадлежавшее его бабушке:

"Жившая в Катерине замученная и стесненная в средствах домохозяйка — прижимистая супруга Тьена — ужаснулась. Но потайная часть ее души запела, словно колокол, разбуженная словами Майлза. Да. Именно так и должно быть. Место этому седлу под прекрасной леди, а не под стеклянным колпаком. Сады предназначены для того, чтобы ими любоваться, вдыхать аромат, прогуливаться, даже копаться в земле. Ценность сада не измеришь приборами и линейкой, она лишь в удовольствии тех, кто его посещает. Лишь использование порождает смысл. Откуда Майлз это знает? За одно это я могла бы тебя полюбить... "

[”Гражданская кампания”, гл. 17]

Этот эпизод, пусть метафорически, но в полный голос свидетельствует о том, насколько подавлял Тьен своих сына и жену вечными отсрочками действовать и нежеланием брать на себя ответственность — и какой контраст это составляет с освобождающей гиперактивностью Майлза и его нетерпением приступить к делу. И мы видим это потому, что Буджолд создала в "Комарре" и развила и показала в «Гражданской кампании» Катерину именно в ее призвании садовницы.

Это призвание совершенно превосходно анализирует профессиональный садовый дизайнер Эрика Смит в своей статье. Она привлекает внимание к тому, как широко в Комарре и ГК распространены агрокультурные метафоры и символы и особо отмечает злоключения бонсаи скеллитума, который Катерина унаследовала от своей двоюродной бабушки Форвейн: разъяренный Тьен выкидывает его из окна в "Комарре", а Катерина в «Гражданской кампании» — воскрешает в полный рост в барраярском саду Майлза. Цитируя беседу Майлза с Катериной в "Комарре", где она настаивает, что "это полноценное зрелое дерево", а он уточняет "и, ха, коротенькое!", Смит комментирует:

"Последние строки недвусмысленно связывают скеллитум с самим Майлзом, и эта ассоциация лишь усиливается после того, как растение падает с балкона, разбивается (и ствол скеллитума разносит "как при разрыве иглогранаты" — подобно Майлзу, погибшему в "Танце отражений"), но он вырастает вновь и, наконец, укореняется на Барраяре, чтобы вырасти в полный рост уже в естественной среде. Но еще это растение — символ самой Катерины, ее истории трудного выживания, умаления, последующего роста и обретения уверенности. Наконец, именно скеллитум приобретает символическую ассоциацию с романом этой парочки: прямо перед злосчастным ужином у Форкосиганов его высаживают в почву, он чуть не засыхает насмерть, потом Майлз заливает его водой от избытка самостоятельного усердия, но все же он выживает и становится подарком Барраяру и достоянием Дома Форкосиганов. В каком-то смысле он обозначает все барраярское форское наследие, сосредоточенное в двух главных героях: отпрыск своего рода, несущий бремя, тяжелое для него одного, плоть от плоти этой планеты, выживает при изменении мира вокруг него лишь благодаря чьей-то любви и заботе. Майлз с Катериной и скеллитум связаны самым запутанным образом".

Эрика Смит, "Ползучие розы и непокорный скеллитум: мысли о растениях, садах и ботанике во вселенной Форкосиганов"

Конечно, дальше эта тема развивается в деталях, специфических именно для Барраяра, которые неизбежно заходят много дальше художественного повторения Остин (или кого-то еще из литературных предшественников ЛМБ). Как пошутила сама Буджолд:

"Моя жизнь в Минеаполлисе, на моей новой родине, теперь полна одержимых, досадующих на зиму садоводов и разговоров о Зонах Вернера Винджа"

[ЛМБ, письмо в издательство, 23-02-11].

2. Шарлотта Бронте, "Джен Эйр"

В каком-то смысле "Джейн Эйр" — самая ненавязчивая из отсылок, и несмотря на несколько явных цитат (типа "безумной женщины на чердаке"), ясно, что при написании романа эта вещь не была у ЛМБ на уме сознательно в том же смысле, как прочие источники. Когда во время дискуссии о книгах ее прямо спросили об этом романе Бронте, она ответила:

"В первый раз я прочла "Джейн Эйр" еще в старших классах и восприняла его именно как любовный роман, проистекающий в чужих, но не таких уж далеких, реалиях Британии 19 века. Кажется, в молодые годы я перечитывала его дважды, но с тех пор больше к нему не возвращалась. Хотя позднее я читала некоторые современные комментарии к нему. Полагаю, что мой подход к перечитыванию книг еще изменится в будущем, и когда-нибудь я к этому роману вернусь, но не прямо сейчас".

[ЛМБ, письмо в рассылку фэндома, 17-03-10]

Однако Бронте всегда воспринималась Буджолд как "бабушка романтической драмы и мелодрамы" (как упомянуто выше), и сочетание в героине «Джен Эйр» христианского самопожертвования и безоговорочной любви к мрачному, опасному и, в конце концов, искалеченному мужчине по-прежнему непреодолимо притягательно для множества ее читателей.

Ошибка Рочестера, приведшая к краху его планов — это в первую очередь его персональная ложь, происходящая от типично мужского высокомерия и убежденности, что "общие правила ко мне не применимы". В этом он перекликается не только с Фитцвильямом Дарси из «Гордости и предубеждения» и Питером Уимси из романов Дороти Сэйерс, но в очень большой степени — с Майлзом и особенно его ошибками в "Гражданской кампании".

И его фигуру в романе так же необходимо дополняет женская; та женщина, которая знает, что пострадала от его действий, но видит сквозь все высокомерие своего мужчины его наиболее привлекательные черты и приводит его к конечному раскаянию за содеянное и исправлению своих ошибок. Джен все также любит Рочестера, несмотря на его прошлые проступки и позднейшие раны; так же Катерина, к оторопи ее собственной родни, не замечает или не считает важными физические и нравственные дефекты Майлза, зато видит сквозь них его ум, щедрость и талант политика. Внешний вид Катерины-вдовы, одетой в черное и серое, тоже — возможно по случайному совпадению — походит на наряды Джен Эйр, не терпящей модных цветов и броского покроя. И, наконец, совершенно не случайно связь этих книг коренится в личной драме и мелодраме самой Джен. Обнаружив перед самой свадьбой с Рочестером, что у того есть жена, сумасшедшая креолка Берта, Джен сбегает в ночь — так же, как сбегает Катерина со злосчастного ужина после скомканного предложения Майлза; в обоих случаях мы видим неизбежную, хоть и не до конца рационально обоснованную реакцию дамы на разоблачение кавалера-обманщика.

А тайное заключение Берты на верхних этажах дома Рочестера, буквальная метафора бесчестящего и спрятанного секрета, перекликается (снова намеренно или чудом искусства) с беседой на чердаке дома Форкосиганов о чести и бесчестии, той самой, которая окончательно превращает Майлза с Катериной в союзников и выводит сюжет книги на его финишную прямую.

Стоит также упомянуть, что по разным причинам "Джен Эйр" стала ключевым текстом в феминистских литературных изысканиях, которые прослеживаются как лейтмотив в переписке Буджолд в 1996-97 гг. с австралийской романисткой и критиком Сильвией Келсо (той самой, которой впоследствии был посвящен "Паладин Душ"). Несмотря на то, что ЛМБ и Келсо были друзьями и во многих областях сходились во мнениях, именно этот вопрос показал пропасть между ними там, где критический анализ Келсо сформировался под влиянием феминистской литературной теории. В частности, это отразилось в обсуждении "Памяти", с текстом которой Келсо имела возможность ознакомиться еще до публикации. Речь шла о том, как Майлз "вернул" себе Нейсмита:

Келсо: ... Похоже, Нейсмит не столько убит, сколько сменил амплуа; Айвен видит его в Майлзе в первый же день Аудиторства. Не уверена, перепутал он или прочитал существующие, но неявные знаки, поскольку, с одной стороны, позже Майлз с уверенностью говорит, что "Нейсмит мертв", а с другой, этот-болван-Айвен имеет привычку вот так случайно попадать в яблочко. Я бы предпочла видеть Нейсмита не выступающим под другим именем, а вроде как интегрированным в Майлза: нечто вроде Черной Команды Марка. Все это интересно, учитывая, что Майлз как персонаж запрограммирован по «женской» модели, а Нейсмит — двойник Форкосигана. Не помню, говорила ли я вам об этом раньше, но писательницы не убивают двойников своих мужских персонажей, зато убивают женских. Как самый впечатляющий случай мы видим Бронте, которая убила Берту в "Джен Эйр". Читая «Память» с академической точки зрения, мы получаем отличный вопрос: убил ли Майлз Нейсмита, и тогда перед нами — Джен Эйр в военной форме, или вобрал его в себя, и тут у постмодернистов начинаются проблемы с возвратом к давней мужской мечте о единой и нерасщепленной личности?

Буджолд : Нет, никакой "Джен Эйр в военной форме" у нас нет (подчеркнуто дважды). И Майлз, если говорить точно, не убивал Нейсмита. Я бы сказала, что он вернул его себе. "Интегрировал в себя" — не совсем точный термин, а "вернул" — то, что надо. Майлз — коллектор психологических долгов, собирающий неуплату по кредитам. Допустим, что маленький адмирал был небрежен с платежами...

[Сильвия Келсо, "Текст вразрядку"]

Выбранный Буджолд термин точно отражает ее собственные приоритеты понимания, хотя не соответствует теоретическим интересам Келсо в ракурсе феминистской литературы — и как ЛМБ едко заметила в этой же переписке ниже: "Вы — теоретик, а я — ваши факты. Ваша работа — давать объяснение всему. А моя — просто быть собой, в своем наивысшем проявлении". [Там же].

Тем не менее, отличная фраза Келсо насчет "Джен Эйр в военной форме" заслуживает осмысления, за то, что, говоря одновременно о любовном романе, о военных и о самопожертвовании с раскаянием, оно определяет тот набор качеств, которые Майлз с Катериной разделяют друг с другом как форы. Это отчетливо видно в их диалоге в самом конце "Комарры":

”— … Я блефом заставил их поверить, что не выпущу их, что бы они ни сделали с вами и госпожой Фортиц. Только я вовсе не блефовал. Мы не могли их отпустить.

Вот. В предательстве признался. Майлз стиснул кулаки.

Она недоверчиво смотрела на него. Сердце Майлза ушло в пятки.

— Ну, конечно же, нет!

— Э-э-э... Что?

— Вы разве не знаете, что они собирались сотворить с Барраяром? — требовательно спросила она. — Настоящий театр ужасов. Просто жуткий, а они этого просто не понимали. Даже пытались объяснить мне, что свертывание П-В-туннеля никому не причинит вреда! Чудовищные идиоты!

— Вообще-то я с вами согласен.

— Неужели вы сами не рискнули бы жизнью, чтобы их остановить?

— Да, но я ведь рисковал не своей жизнью, а вашей.

— Но я ведь фор, — просто ответила она.

Сердце Майлза ожило, улыбка вернулась, голова закружилась от радости.

— Истинный фор, миледи, — выдохнул он”.

["Комарра", гл. 20]

Общий для Майлза с Катериной дух ответственности и готовности пожертвовать собой, если в этом возникнет необходимость, отличает их от многих остальных форов. На протяжении всей "Гражданской кампании" они оба ведут себя с оглядкой на политические нужды Империи и даже в своих заботах о Никки помнят, что комаррские события по соображениям безопасности закрыты под гриф "перерезать горло перед прочтением". И это составляет резкий контраст с самодовольным и беспринципным (а поэтому вовсе не форским по сути своей) поведением Формонкрифа и компании. Пусть это не те христианские рамки смирения и самоотречения, которые считала самым важным условием добродетельной жизни Шарлотта Бронте (а за ней и ее герои: Джейн — с самого начала, а Рочестер — под финал книги). Но одинаковый смысл, который Майлз с Катериной вкладывают в понятие истинного фора, определяет подобную же добродетель и для них. Так что если "Память" и нельзя описать фразой "Джен Эйр в военной форме", то все равно эта фраза в каком-то смысле описывает важный элемент "Гражданской кампании" (и неважно, что Майлз уже не носил зеленый мундир, когда встретил Катерину).

3. Джорджет Хейер, "Счастье по контракту"

Несмотря на почти полное совпадение названия этих двух романов в оригинале, это иного рода отсылка, нежели мы имеем в случае с «Гордостью и предубеждением», "Джен Эйр" или "Встречей выпускников".

Когда название этой книги обсуждалось в рассылке, Буджолд специально отправила туда свои комментарии по поводу сделанного ею выбора (что, по сути, повторяет ее послесловие к сборнику "Влюбленный Майлз"):

Philomytha:

Эта книга не слишком похожа на роман Хейер, в честь которого названа (и который является одним из моих любимых у нее). Если честно, я не вижу ничего специфически хейеровского в "Гражданской кампании", если не считать общей атмосферы "любовного романа эпохи Регентства", намеренного в него внесенного. (Зато я вижу сильное влияние Хейер в других книгах Буджолд; например, сравните окончание "Венеции" и "Осколков чести").

James Burbidge:

Это нормально; изначально роман должен был называться «Сватовство» или «Правила сватовства», но уже когда он был написан, выяснилось, что точно такое же название выбрала для своей книги, тоже стоящей в планах издательства Baen Books, Элизабет Мун. Так что неудивительно, что между содержанием романов Хейер и Буджолд большой связи нет.

LMB:

Я хотела бы развернуть и прояснить эту историю. Композиция и текст "Гражданской кампании" сложились у меня целиком, когда я еще называла эту книгу ее «рабочим» названием ‘ImpWed’ («Императорская свадьба»). Когда подошло время публикации, от меня стали требовать настоящее название. Мой друг, покойный Майк Форд, в порыве непроизвольного вдохновения придумал "Rules of Engagement" (“Правила сватовства”), и нам оно показалось превосходным. Но лишь когда я передала его в Баен Букс, то выяснилось, что у Элизабет Мун готовится к выходу книга с точно таким же названием (на русском переведенном как «Правила игры» — прим. Перев.). Джим Баен сам поговорил с ней, выясняя, не откажется ли она от этого названия, которое все же застолбила первой, и, неудивительно, что она ответила «нет». Поэтому мне снова пришлось призвать на помощь свою фантазию. Кажется до "Гражданской кампании" я все же додумалась сама; во всяком случае, я честно не помню, чтобы кто-то мне это название подсказал. Разумеется, мне понравился в нем отголосок книги Хейер, хотя сами романы друг на друга совсем не походили. Немного покрутив его в голове, я решила, что оно даже лучше, чем предыдущее, поскольку оригинальнее, и в конечном счете я благодарна Элизабет за то, что она настояла на своем. Разумеется, на названия книг и фильмов копирайт поставить невозможно, но все же... Под этим именем в 2000 году был выпущены еще и военный фильм Уильяма Фридкина (на русском — «Правила боя» — прим. Перев.) и исторический любовный роман Кристины Додд. Вышли они почти одновременно с моей книгой, но хотя бы не в том же жанре, что и мой роман, не в том же издательстве и не в тот же год.

[рассылка фэндома, 15-9-10]

Таким образом, ясно, что "Счастье по контракту" не выступало в качестве такого же источника для написания книги ЛМБ, как романы других авторов, упомянутых в посвящении.

Однако (хоть мы и сожалеем по безвременно почившему ImpWed) есть основания утверждать, что окончательный выбор названия для книги был отнюдь не безоснователен. Меняя чисто штатский "контракт" Хейер на военную и политическую "кампанию", ЛМБ вносит в этот роман оттенок парадокса, отражая переход самого Майлза от военной службы в СБ к гражданской в "Памяти" и его вечную склонность даже в любовных делах вести себя как "генерал Ромео Форкосиган, ударный отряд из одного человека" (по словам Эйрела). В нем также подчеркнута важность для Катерины правил вежливого, цивилизованного во всех смыслах поведения, что Майлзу приходится узнать нелегким путем. Роман "Счастье по контракту" не совсем типичен для регентских романов Хейер — он посвящен неравному браку по расчету между обедневшим Аламом Деверилом, виконтом Лайнтоном, и мисс Дженни Чоли, дочерью торгового магната. Мотивы финансовой выгоды или брака по расчету никак не соотносятся с романом ЛМБ (хотя можно поспорить, что "аристократ и наследница-простолюдинка" — это как раз Грегор и Лаиса); однако отношения различных слоев общества в «Гражданской кампании» весьма важны и влияют на поведение Катерины с семьей Майлза (точно так же, как у Дороти Сэйерс важна разница в общественном положении лорда Питера Уимси и мисс Гарриет Вейн, за которой он ухаживает).

Есть еще одна забавная аллюзия: действие "Счастья по контракту" происходит в 1813-15 гг., и на туалетном столике молодой леди Лайнтон среди прочих книг лежит только что отпечатанное издание «Гордости и предубеждения».

Ну и, что весьма важно, Хейер — одна из любимых авторов Буджолд:

«Самая моя любимая книга у Хейер? Хм. Смотря по настроению, но в списке определенно будет «Котильон», «Загадочный наследник», «Дитя дьявола», «Подкидыш», «Муслин с веточками», «Сильвестр», «Цвета лжи», «Украденная любовь», «Дитя Фрайди», «Венеция», «Счастье по контракту» — и не стоит забывать «Брак по расчёту», «Верх совершенства», «Фредерику», «Толл-Гейт», «Гибельную страсть» и все прочие регентские романы, если уж на то пошло».

[письмо ЛМБ в рассылку фэндома, 1-4-99]

Учитывая столь глубокое и давнее знакомство с творчеством Хейер — например, в своей речи на конвенте в Денвере в 2008 г. ЛМБ упомянула, что "на БейКоне в 1968 впервые познакомилась с танцами и костюмами времен Регенства, которым интересовалась под влиянием дотошно описывающих этот предмет книг Хейер" — становится ясно, что ее влияние как автора любовных романов, скрупулезных и точных в историческом отношении, отразилось в «Гражданской кампании» по крайней мере в двух важных аспектах.

Первое — огромное уважение, с которым барраярцы (и не только форы) относятся к военной службе;