Возвращаюсь, с любезного разрешения автора, к своим "туманным" репликам.
К вопросу о парадоксальном лабиринте, из которого нет выхода, но "не было и входа". Настоящаят загадка сфинкса.
Отгадка очень проста - не было никакого лабиринта, и никто не может туда проникнуть безт нашего участия.
Только наше собственное сознание может одновременно стать и нашей тюрьмой и нашим освобождением.
Если вспомнить начало повествования, "я и табурет в центре кухни" - весь мир сводится до моих ощущений, ничего другого не существует, все видится только сквозь призму моего запредельного страха. И это действительно тягостное зрелище.
Прнзительное отчаяние - не за что зацепиться, нет якоря, способного, пусть даже не вытащить обратно, но хоть удержать в этом пограничье.
Оттого и раздирающа тишина - весь мир словно умер для меня.
Даже мой дом-крепость более не является таковым, сквозняк, пронизывающий его возвращает к ознобу, холодности и бесприютности.
Дом - это не стены, это атмосфера, это там, где тебя ждут, тебе рады безусловно, где ты можешь быть собой и не опасаться, что ты разочаруешь кого-то, дома твое отражение не искажено предвзятостью.
Возвращение тепла дому и себе, к прояснению своего сознания видится крайне эфемерным.
Хрупкость надежды невероятна - невозможно по-настоящему жить иллюзией смеха, дружбы, любви.
Благие намерения могут быть сколь угодно прекрасны, но если никому не стало легче от твоего существования, если ты никого не согрел своим теплом, то твои мечты заведут тебя в мглу, холодную и оцепеняющую...
Далее из всего текста меня завораживает одна фраза:"Я хочу закрыть глаза", - шикарно, просто "остановись, мгновение, ты прекрасно".
Я закрываю глаза, чтобы не видеть этот мир,чтобы вернуть свои фантомы, свои воспоминания...
И у каждого читателя могут выстроиться свои персональные Рай и Ад.
Эта отрешенность жизненно необходима, поскольку в каждой иллюзии есть нечто неуловимо правильное, живое и настоящее.
Об этом и говорит обмирающее сердце, отказывающееся работать вхолостую, без восторгов, нежности, обожания, огорчений и любви, когда нет объекта приложения всей полноты души.