Там, где любовь, там и разлука

– Кэнан, я скучаю по тебе, так сильно скучаю...Ты не должен был так рано уходить... Мы еще столько не успели сделать вместе... Я не успел сказать, как... Как ценю тебя и... Ты был мне как отец, Кэнан.

С трудом проглотив комок, застрявший в горле, юноша крепче сжал кулаки, впиваясь ногтями в ладони до крови и зажмурился. Пульс резко участился, боль в голове отдалась гулким эхом, сердце забилось встревоженным ястребом.

Казалось бы, вот-вот он должен был проснуться, сбросив оковы сна, покинуть кошмар, душащий пострашнее любого ситха, и вырваться к свету, подобно измученной, исхудавшей, костлявой птице, но...

Он так и не проснулся.

Внутри все еще царил лед.

Внутри все еще было тесно. Тесно, тесно, тесно...Мучительно тесно...

И вместе с тем внутри...Царила смерть.

Объятый кошмаром, Эзра не почувствовал ни легкого касания руки, ни нежного, призрачного объятия. В изнурительной борьбе с собственными демонами, он не ощутил ни одной отцовской ласки: ни легкого поглаживания по лбу, ни поцелуя в макушку, услышав разве что отголоски шепота, полные тепла и любви:

– Я знаю, Эзра, знаю. Я всегда это знал. Мне жаль, что я не сказал о том же тебе, и... Ты дорог мне, Эзра, вы все мне дороги. Я рад, что познакомился с тобой. Прости, что мне пришлось уйти.

Измученный борьбой с чувством вины и тоски, юноша погрузился в глубокий сон. Он больше ничего не слышал, кроме бесконечной, лютой тишины. Но в последний миг, в единственный миг ясности после кошмара, он ощутил, как что-то коснулось его груди, там, где было спрятано беспокойное, покрытое шрамами сердце, и тяжесть, душевная тяжесть отчего-то стала легче.

– Отдохни, сын мой и ни о чем не тревожься. Будь уверен, мы еще увидимся.