Моя старая робота
Эй, Шон, а ты веришь в мистику?

Вопрос застал врасплох. Шон вздрогнул, на мгновение застыл и медленно поднял голову от планшета.

— Зачем ты интересуешься?

Они ехали в полупустом вагоне метро, который притормозил на станции, оттого и их голоса не потонули в грохоте. Оливер развалился на сиденье так, словно вокруг вообще никого не было: широко расставив ноги и раскинув руки в стороны, он запрокинул голову наверх и рассматривал лампы, встроенные в потолок.

— Просто интересно.

— Верю, — коротко ответил Шон перед тем, как двери закрылись, и поезд поспешил к следующей станции.

На душе сразу стало нехорошо. Предчувствие чего-то тревожного прочно поселилось в душе, разламывая её на две части и заставляя нервно теребить край куртки до тех пор, пока они не вышли из метро и не пошли через парк к дому.

— Может, закажем пиццу? — предложил Оливер, бодро шагая по влажному асфальту — с неба сыпался снег, но он не успевал падать на землю, тая уже в воздухе.

Зиму в этом году обещали тёплую, и прогноз себя оправдывал. Лишь осенью, в конце октября были заморозки и гололёд, но всё быстро пришло в норму, снова возвращая в город плюсовую температуру.

— Да, давай закажем, — кивнул Шон. — С анчоусами, как ты любишь?

— Ага, — легко улыбнулся Оливер, склонив голову и с некоторым удивлением глянув на него в ответ. — Ты же не любишь анчоусы, но в последнее время часто заказываешь пиццу с ними.

— Вкусы меняются, — Шон дёрнул плечами и поспешил спрятать лицо под глубоким капюшоном.

Они шли молча вплоть до самого подъезда. Шон ощущал себя на редкость неуютно, Оливер же думал о чём-то своём, мерно шагая рядом чуть ли не вприпрыжку.

Шон всегда поражался тому, каким жизнерадостным тот может быть. Даже с такой омерзительной погодой, когда вокруг серо, уныло и промозгло, Оливер казался солнечным и тёплым. Он и сам был похож на небольшое солнце — личное солнце Шона: невысокий, хрупкий, с россыпью веснушек на курносом носу и щеках и завивающимися светло-рыжими волосами. А уж когда Оливер улыбался, то и вовсе вокруг всё светлело и расцветало. В душе Шона, по крайней мере, точно.

Впрочем, он так действовал и на остальных людей, даже тех, которые его не знали.

Шон помнил случай, когда девочка в зоопарке случайно отпустила свой воздушный шарик и расстроилась из-за этого, а Оливер купил ей ещё один — большой, с нарисованной рожицей, ярко-розовый. А однажды он притащил музыканта, который играл у перехода и, как оказалось, был бездомным уже вторую неделю, к ним в квартиру, накормил, дал одежду и быстро решил его проблему, устроив сторожем в небольшую фирму своего приятеля: зарплата была небольшой, зато жильё предоставляли бесплатно.

Таких случаев Шон мог вспомнить десятки, а, может, и сотни. Оливер походил на ангела, который незаметно появлялся в чьей-то жизни, решал проблемы и уходил так же тихо, не требуя никакой благодарности.

Даже в жизни Шона он появился совершенно внезапно: позапрошлой зимой Шон упал прямо на улице, а Оливер первым помог ему подняться и отвёз в больницу. Просидел полночи в травмпункте и старался развеселить, отвлекая от боли.

Шон никогда не думал, что такие люди существуют: приносящие радость, спокойствие и тихое счастье в жизнь. Шону повезло. Он вставал с этой мыслью каждый день.

— Посмотрим фильм? — Оливер сел рядом с ним на диван, придвинулся ближе и положил голову на его плечо, немного потеревшись щекой о него в ласке.

Шон медленно кивнул:

— Да. Какой хочешь?

— Какой я хочу, ты не включишь. Ты ведь считаешь мои любимые фильмы детскими, — тихо фыркнул Оливер.

— Включу. Выбирай.

Оливер легко соскользнул с дивана, прошёл к полке с дисками и принялся копошиться, после чего достал фильм с рождественской символикой на обложке и радостно улыбнулся:

— Скоро Рождество. Хочу волшебного настроения.

— Оно у тебя каждый день волшебное, — хмыкнул Шон.

Он проследил за тем, как Оливер достал диск, вставил его в дисковод и принялся возиться с пультами.

Интересно, он хоть раз за почти два года видел его в плохом настроении? Шон задумчиво потёр ладони тыльными сторонами друг о друга. Нет, ни разу. Оливер всегда улыбался: не притворялся, он действительно не находил в этом мире ничего такого, что могло омрачить его улыбку хотя бы на мгновение.

— Я тебя не заслужил, — тихо, почти шёпотом сказал Шон. Оливер обернулся и вновь широко улыбнулся, отбрасывая отросшие пряди волос со лба:

— Ещё как заслужил! — уверенно заявил он, смеясь.

Шону хотелось бы зарыться в эти волосы пальцами, почувствовать их шелковистость и мягкость, прижать голову к своей груди и вдыхать этот запах. Так пах только Оливер: сладко и свежо одновременно. Может, это был шампунь, а может, его душа. Кто знает. Шон точно не знал.

— Знаешь что? — Оливер оседлал его колени и обнял за плечи, глядя сверху вниз. — Давай на это Рождество не поедем к родителям: ни к твоим, ни к моим. Хочу отпраздновать только вдвоём. Идёт?

Шон молчал. В груди начало гулко биться сердце, а в глазах щипать. Он погладил его по щеке, чувствуя под своими горячими пальцами чужую прохладу. Больно и тоскливо осознавать, что он не может согласиться. Оливер склонил голову набок и посмотрел немного растерянно. Весёлые и полные надежды огоньки в его глазах ещё не потухли, но Шон почувствовал — ещё чуть-чуть, и он станет тем, кто задует пламя, которому ни в коем случае нельзя гаснуть.

Шон вновь погладил его по щеке и вздохнул:

— Давай завтра кое-куда сходим?

— Куда? — уголки губ Оливера неуверенно приподнялись, предвкушая приятное времяпровождение.

— Увидишь.

Оливер кивнул, сполз на диван и положил на чужие колени уже голову, включая фильм, который видел раз пять, не меньше. И это только при Шоне.

Шон не смог сдержаться и всё-таки начал перебирать прядки его волос, совершенно не вникая в происходящее на экране. У него внутри драма, не до рождественских комедий.

Через полчаса ему удалось уйти на кухню под предлогом покурить. Оливер покачал головой, не одобряя курение в целом, но не стал задерживать. Перед тем, как выйти, Шон обернулся и посмотрел на диван: Оливер сидел ровно, забравшись под плед и прижав к груди декоративную подушку, купленную где-то на барахолке. Отсветы от телевизора освещали его лицо, а в широко открытых глазах угадывался восторженный блеск.

Трогательно. Трогательно и невообразимо тоскливо.

Шон ощущал себя загнанным в ловушку, прижимаясь лбом к холодному оконному стеклу. Ужасно хотелось завыть от отчаяния и безысходности. Но Шон сдержался, лишь сильнее сжал пальцами сигарету.

Из гостиной доносились звуки телевизора, когда кухня наполнилось дымом до такой степени, что дышать стало трудно. Шон открыл окно нараспашку, а сам случайно зацепился взглядом за фотографию, бережно поставленную Оливером в рамочку на одной из полок. На ней они вдвоем в обнимку сидят на берегу озера: с удочками, в смешных панамках и цветных футболках.

Они ездили на это озеро этим летом, удачно провели время, несмотря на то, что по соседству жила многодетная семья, отпрыски которой так и норовили шуметь целыми сутками.

Шон взял рамку в руки и провёл пальцами по её краям.

Он не заслужил Оливера. Оливер должен быть в месте более счастливом, чем эта квартира: насквозь прокуренная и прогнившая унылой серостью, рутиной и хмурым Шоном.

— О, наша поездка на озеро! — Оливер появился за его спиной внезапно. Выхватил фотографию из рук и тоже принялся рассматривать. — Что бы ты ни говорил, панамки нам идут. Смотри, какие забавные глаза нарисованы на них.

— Да. И кривые, — фыркнул Шон, но через мгновение стал серьёзным. Он повернулся к нему, забрал рамку и отложил её на стол. — Послушай, Олли… — тот встрепенулся и поднял взгляд, готовый выслушать всё что угодно. Шон облизал пересохшие губы. Ещё никакой разговор не давался ему с таким трудом. Даже тот, когда он признавался родителям в своей ориентации.

— Ну же, Шон, что такое? — Оливер взял его руки в свои и переплёл их пальцы.

— Тебе надо уйти, Олли, — выдохнул Шон, усилием воли не пряча взгляд.

Оливер выглядел изумлённым и непонимающим. Он несколько раз моргнул и тихо спросил:

— Уйти? Ты хочешь расстаться?

— Не хочу, Олли. Но… надо. Так будет лучше. Для тебя. И для меня.

— Но мне не будет лучше.

— Просто ты сейчас так думаешь, но я…

— Ты не знаешь, Шон. Ты не можешь знать наверняка, как будет лучше, — Оливер говорил неожиданно жёстко и решительно. Но без обиды в голосе. — Если ты хочешь расстаться, так и скажи. Я пойму и приму твоё решение.

Шон сжал его руку сильнее и зажмурился, опуская голову.

— Завтра ты сам всё поймёшь.

Спали они, отвернувшись друг от друга. Точнее, спал только Оливер. Шон всю ночь ворочался и смотрел то в окно, нависшее тёмной дырой над кроватью, то в потолок. Невидимый узел на его сердце давил сильнее с каждой секундой, грозя разорвать его в клочья и кровавыми, никому не нужными ошмётками разбросать по осколкам памяти.

На утро они молча собирались и завтракали. Оливер поглядывал на Шона с недоумением и горечью, Шон старался не смотреть в ответ.

В автобусе было довольно холодно, и шёл пар изо рта. Оливер зябко тёр пальцы о край пальто, пока Шон не накрыл их своей рукой. Они всё ещё не заговорили, но Оливер так и не убрал ладонь.

— Ты… серьёзно? — удивлённо воскликнул он, когда они вышли на одной из остановок и пошли вдоль невысокой изгороди.

Асфальт под ногами шуршал, пока они проходили внутрь. Шон продолжал молчать и сильнее сжимал чужую руку, с каждым шагом чувствуя, что хочет просто сбежать, забрать Оливера себе, несмотря ни на что.

Они остановились, и Шон указал вперёд, кивая на небольшую табличку. Оливер шевелил губами, читая. И окаменел, побледнел, не в силах вымолвить ни слова. Шон понимающе вздохнул и тоже посмотрел на табличку.

На надгробие.

С именем «Оливер Вайн» и датой смерти в конце октября.

Он и сам с трудом верил в происходящее, сначала даже думал, что сошёл с ума от горя, но сейчас был уверен — Оливер хотел остаться, боялся за него, Шона, не мог уйти, не попрощавшись. В этом весь Оливер — заботиться о других даже после собственной смерти.

Шон видел, как Оливер крепко зажмурился и мученически поморщился. И молчал. Не знал, что можно сказать в такой ситуации.

— Я шёл к парикмахеру, и меня сбила машина, да? — прошептал Оливер, прижимая ладонь к груди. Его глаза покраснели от сдерживаемых слёз. — Тогда гололёд был. Я поскользнулся, а водитель не успел затормозить. Чёрт, — он опустился прямо на холодную землю и сжал голову руками, раскачиваясь из стороны в сторону.

Шону больно смотреть, его скулы свело от того, чтобы не разреветься, вторя ему. Но вместо этого он сел рядом с ним, осторожно взял его руки в свои и заглянул в разбитое горем лицо. Оливер всегда был сильным, теперь пришло время его, Шона.

— Тебе нужно уйти, Олли.

Он притянул его в свои объятия и начал качать в них, как ребёнка. Оливер ткнулся холодным носом в шею и тихо всхлипнул, перед тем как отстраниться. Он уже не плакал, а лицо постепенно светлело. Шон не отпускал его рук, чувствуя, что сердце гулко бьётся где-то под рёбрами.

— Да, ты прав, — наконец сказал Оливер. Его губы дрожали, но он смог улыбнуться: со светлой грустью и тихой радостью, что Шон не отказался от него даже после смерти. — Ты прав, — повторил он, выпуская его руки и отходя на шаг.

Шон не знал, как действовал этот потусторонний мир, есть ли Бог, есть ли Рай или нечто подобное. Он лишь видел перед собой Оливера, который смог оставить его, смог попрощаться и найти силы в себе уйти туда, где теперь было его место.

— Эй, Шон, — тихо проговорил Оливер. — Не празднуй Рождество один. И… досмотри фильм за меня, я вчера так и не досмотрел.

— Да, можешь не переживать на этот счёт, — в глазах снова защипало, но Шон улыбался, чувствуя, что узел в груди развязывается и отпускает из своих оков не только сердце, но и съедающую изнутри тоску.

По дороге домой Шон сидел в автобусе один, а в пустой квартире его ждал лишь диск с недосмотренным фильмом. Но Шон знал — где-то там, за следующим рассветом, его ждёт новая жизнь, которую он должен прожить и за Оливера тоже.