Люди задают неправильные вопросы.

Вопрос не в том, есть единый бог или нет. Каждый, наделённый разумом, знает, для всего существует первопричина.

Вопрос в том, нужны ли мы ему.

Некоторые считают, что само появление на свет является доказательством высшей любви. Значит ли это, что орки изначально отмечены тем же благом, что и все остальные? Этот вопрос я однажды задала Гендальфу, и он долго рассуждал над ответом.

Эльфы полагают, что нет. И, одновременно, что, убивая орка, они делают ему одолжение, высвобождая из покореженного тела прекрасную душу*. Такие эльфы легко вмешиваются в судьбы народов, бросаясь ими, словно фигурками на игральной доске. Хотя некоторые из них задумываются, так ли был не прав Творец, помещая души в неподходящие для них тела. Эти предоставляют событиям идти своим чередом.

Как-то мне довелось беседовать с не самым мудрым, но и не самым последним эльфом, и он рассказал, какая судьба ожидает его народ:

- Эльфы, госпожа, делают выбор лишь единожды. Некоторые уплывают в сокрытые земли, где забывают все горести мира и погружаются в наслаждения, кои знает одна беззаботность, но вместе с памятью они теряют себя. Кто мы без воспоминаний о том, что потеряли и приобрели? Другие остаются в землях смертных, но не поспевают за ними меняться. Участь таких эльфов печальна, и немногие её выбирают. Их тела истончаются и переходят в эфир. Они становятся бестелесными духами, призраками, которые любят, но не могут прикоснуться к любимым, страдают, но не могут оплакать тоску. Нужны огромное мужество и сильная воля, чтобы выбрать второй путь и остаться собой.

Я ответила, что скорблю об испытаниях, что им уготовил Единый.

- Не нужно, госпожа. Мы к ним готовы. Людям приходится выбирать беспрерывно, и у вас куда меньше возможностей знать, к чему это вас приведёт.

Не будет лишним заметить, что собеседник мой был из Лихолесья.

Озёрный город встретил нас криками чаек, зазывными воплями торговок рыбой и шумом толпы. На нижней набережной пороли девчонку. Обрезали волосы, разорвали до пояса платье и привязали к столбу. Толстый палач красовался и перед каждым ударом вытягивал плётку рукой. Толпа гикала, девчонка визжала. Худющая, с выпирающими костями спина рассечена до крови. Было ей лет пятнадцать.

- Что у вас тут? – полюбопытствовал Глоин.

Он давно торговал в городах и привык к людским порядкам. Глоин был из того счастливого сорта живущих, что делят всех на своих и чужих. К своим относятся с нежной приязнью, к чужим равнодушно. В одной из деревень Шира он прогнал при мне собаку, огрев кнутом. И объяснил свой поступок: «Чужой зверь, ничейный». Глядя на Глоина, я помнила, что он не примет меня никогда. Непостижимым образом в нём это сочеталось с щедростью гнома, который знает, что за благородное дело надо платить: так я получила свои алмазы у троллей.

Остальные смотрели, кто куда.

Молодые – Фили, Кили и Ори – в дно лодки. Фили нет-нет, да вскидывался на дядьку – как, мол, терпеть? Тот стоял на носу и глядел перед собой, казавшись таким же собранным и невозмутимым, как обычно. И лишь тот, кто хорошо его знал, мог заметить, что взгляд его упорно обходил и пристань, и столб. Также и остальные.

Двалин любил приговаривать: «Людские заботы, не наши». Гномам было противно - у них нет казней и наказаний, только изгнание из общины. А злость, направленную против женщин, они не понимали совсем. Но гневить людей недоставало.

Впереди сверкал лиственничными крышами город, в котором отряд надеялся укрыться от погони эльфов и найти поддержку для похода к Горе.

Лодочник тонкостей не замечал.

- К тутошним приставала, - простодушно объяснил он устроенное на набережной. – У кружала вертелася.

У кружала. У кабака, то есть. Приставала к мужчинам. Понятно, зачем.

Эсгарот – город торговый, и люди в нём распределены по цехам. Так проще следить за порядком и брать налог. У девок есть слобода, где они живут и принимают гостей, не показываясь перед честными людьми, но селят туда не всех, только созревших и миловидных. Прочие бегают в темноте по кабакам и, на свой страх и риск, зазывают мужчин. Если такую поймают, обреют налысо, исхлещут плетью, в таком виде посадят задом наперёд на осла и возят по городу, пока народ кидает в неё камнями и грязью.

Хуже всех ей достанется от своих товарок. Девушки из слободы безжалостны к тем, кто уводит мужчин. А городская управа безжалостна к тем, кто не платит налог. Всё это нам тут же объяснил бесхитростный перевозчик. Присовокупив, что принятые меры почему-то не приводят к добру:

- Стража ею имай, а ентой хоть бы хны. Отлупят да обреют, а оне, паскуды, опять за своё.

«Паршивый ты козёл, - я впилась в борт лодки так, что под ногтями осталась труха. – Думаешь, так приятно ложиться под твой потный живот. Да у неё лопатки торчат, обрезаться можно. Была бы другая работа, а вы только за стручок свой готовы платить».

Девчонка у столба перешла в нескончаемый визг. Мы с Бильбо переглянулись, у обоих глаза дикие, и один и тот же вопрос – что надо сделать с живым существом, чтобы оно так кричало?

- Ты-то молчи, - вступился второй лодочник, чернявый и смуглолицый, с тонкими усиками над губой. – Сам бы в кружало вобреже ходил, - и оборотился к нам: - Хотя нам-то на руку, господа гномы: кто на пристани, порку глядят. Вы пригнитесь, чтоб вас от кормы не видали, а мы теперича туды-туды, и под настилом пройдём.

Господами гномы стали после того, как выложили за переправу в Озёрный город пятнадцать золотых дьюринов**, новёхоньких и блестящих – большие деньги, стоимость двух парусных лодок с оснасткой.

Деньги были спасены от эльфов тем, что их вовремя проглотили, а затем вернули естественным способом и спрятали за подклад. Точно также Торин сохранил кольцо со знаком королевского рода и, когда всё окончилось, вспоминал, что зря прародитель Дьюрин питал пристрастие к узорам из острых углов.

До цели оставалось совсем немного, когда мы пригнулись, а лодочники убрали парус, сняли мачту, сели на вёсла и бодрым плеском направились к пристани, в один им известный проход.

- Я енти проплывы сызмальства знаю, - похвастался первый. – В лодке родимши, в лодке ростимши, тутотка и помре.

- Мя тоже в лодке родили, - напомнил чернявый.

- Ты, Бард, чужанин, хоть в лодке родимши, хоть майма**** тя во рту принеси.

Люди меня страшили. Они были высокие и крупные, я смотрела на них, как подросток. У гномов низкий рост возмещался широкими плечами и толстыми руками, к тому же, каждый из них был сильнее человека в несколько раз, мне такой роскоши не полагалось. Мы с Бильбо были самыми беззащитными в нашем отряде. Бильбо теперь умел стать невидимкой, я и этого не могла.

«Торин ведь не отдаст меня им, - кусала я губы. – Не отдаст, иначе давно бы отдал».

Люди были не просто высокими. Они были другими. Они иначе двигались, говорили, иначе себя вели. Да я с гномами и эльфами ощущала больше родства, чем с ними. Те не коверкали слова, не грызлись между собой и не секли на набережной девчонок, вынужденных, чтобы прокормиться, продавать себя по ночам.

С ужасом я думала, что, если останусь, через неделю займу её место. Хотя кому нужна беззубая шлюха. Буду чистить свиные корыта за миску супа и через месяц с тоски сигану в холодную воду.

И всё же то были люди. Я распознавала их по запаху, по характерным поступкам, по рукам, по глазам. Недавно я была одной из них. Ходила потухшей, ко всему равнодушной, думая только, как заработать. Что во мне изменилось? Я узнала, что в мире есть что-то иное.

И уже сама не чуяла, как колочусь у борта. Чернявый лодочник это заметил. Он вообще много чего замечал.

- Господарыня ваша измёрзла. Прикажете дать ей тулуп?

Гномы аж привстали от такого обращения, но потом успокоились, поняв, что тот просто старается угодить.

Этот хитрюга знает подземных жителей, думала я. Знает, что они стерегут своих женщин, как зеницу ока. И его не обманешь так легко, как других – он видит, что я не гном.

Приблизиться ко мне ему не дали. Кто знает, с какой целью был задуман сей ход? Может, чтобы хорошенько рассмотреть неизвестное существо. Бильбо принял из рук лодочника тулуп и намахнул на меня.

- Почитай, приплыли, - объявил чернявый. Его подельник теперь всё больше молчал. – Вылазьте, здеся вас никто не увидит.

Старуха беззубо пошамкала и вышла вон. Привечая лиходеев, она научилась не проявлять любопытства, что бы к ней не привезли. Я присела на сундук, покрытый тростниковой плетёнкой. Не так я представляла себе встречу с людьми.

Комнатка была тесная. Даже мне с моим маленьким ростом она показалась ужасной, и так строились все дома в Эсгароте. Свободного места всегда не хватало, только очень богатые люди могли позволить себе большие хоромы, бедняки жили буквально на головах друг у друга: дома росли не вширь, а в высоту.

Нередко случалось, рачительные хозяева достраивались до того, что верхние этажи обрушивались под тяжестью собственного веса или настил не выдерживал и дом сползал вниз, увлекая с собой половину соседей. Это привело к запрету ставить дома выше трёх этажей, и, конечно, к народным волнениям, когда бедняки кричали, что знать в очередной раз лишает их права на жизнь.

Угол комнаты занимал выложенный камнями очаг. Деревянные сваи, на которых стоял Эсгарот, не выдерживали тяжёлых печей. На очаге готовили, он был главным источником света в жилищах с низкими потолками и крошечными оконцами, которые на зиму – от холода – забивали ставнями, им же обогревались. Богачи также использовали жаровни из чугуна, но всё это были жалкие меры против холодного ветра, приходившего с моря, и зимой горожане поголовно мёрзли.

Пол вокруг очага выстилали железом или обмазывали глиной – деревянный город жил в постоянном страхе пожара. После нескольких выгораний, когда от Эсгарота оставались одни только лодки да обугленные островки свай, был создан надзор по печам. Стражники приходили в дом проверять, нет ли в очаге трещин и добросовестно ли обмазан пол вокруг него. Провинившихся наказывали. Жители считали это ужасным вмешательством в личную жизнь.

Тем не менее, они держались за свой водный город. То ли потому, что привыкли и иначе не представляли. То ли потому, что свежи были предания о сухопутных набегах орков и близости огнедышащего дракона. И хотя орки давно научились делать плоты и долблёнки, и, задумай они напасть, водная преграда бы их не смутила, а дракона вот уже полтора века как никто не видел, а, значит, и не знал, как от него схорониться, эсгаротцы верили, что неуязвимыми их делает именно жизнь на воде.

Вот в таком месте я оказалась.

Конечно, все подробности станут известны после. Но пока, окинув комнату, я убедилась, что лёгкой жизни мне здесь не светит.

Умной женщиной быть очень плохо. Умные не врут себе, и для них не существует слова «надежда». Там, где глупая верит в чудо, умная видит мир, как он есть – чередой трудностей, неурядицы, бессмысленностей и недостатков.

В любом человеческом городе можно устроиться на работу, найти мужичка и родить ребёнка. На это способна любая из нас. Сложнее убедить себя, что ради этого и стоит жить.

Волнение нельзя было выдавать – Бард пощипывал бородку и наблюдал. Я с ним и не заговаривала-то, потому что боялась навредить гномам. Не нравился мне этот тип. Ожидания его были мне не ясны.

Зачем он нас вёз? Почему среди дня? Удачливый разбойник – а вышник явно не только бочки ловил – не станет так рисковать. Почему теперь, когда Торин пошёл в город, не уплывает обратно, но и ведёт себя, словно не при делах?