Вот и все. Сейчас ему сообщат о болезни матери и о том, что его долее не задерживают. Эр отправится на войну с бириссцами, а оруженосец — в Надор, и вряд ли они когда-нибудь свидятся. Юноша сам удивился тому, как его царапнула эта мысль. […]
Нога встретила пустоту, и Дик чуть не упал. Лестница кончилась, а он и не заметил. Наль прав, когда ругает его за рассеянность — прожить полгода в доме и не запомнить, сколько ступенек ведет на третий этаж… Больше здесь ему не бывать…

Штанцлер прав — у Ворона нет ни совести, ни души, он — убийца и безумец, но он побеждает, он красив, как демон…

Рокэ Алва шел, глядя прямо перед собой и слегка улыбаясь. Другой на его месте был бы смешон или жалок, но знаменитая красота Ворона и его не менее знаменитая дерзость делали свое дело. Даже скованный и обнаженный, герцог поражал воображение, и какая-то подвыпившая по случаю казни горожанка громко завопила:
– Хорош!
Рокэ обернулся на голос и весело подмигнул. Ответом стала буря восторженных воплей[…]
– Монсеньор, к вам курьер из Надора.
Смеющийся Ворон исчез. Его место занял сменивший Джереми Эмиас. Камердинер с трудом скрывал изумление, и Ричард с облегчением понял, что задремал прямо в кресле, а делать этого не следовало.

Он должен ненавидеть Рокэ Алву, Фердинанда Оллара, Дорака, «навозников», но Ворон ему нравится! Нравится, несмотря ни на что. А о толстом короле и Дораке он почти не думает, хотя и знает, что это – враги.

Когда Робер в первый раз невольно коснулся чего-то холодного и шершавого, он заорал, заорал изо всех сил, как кричат в застенках, а потом его руку сжала чья-то рука, горячая и сильная.
– Не самое приятное место для прогулок, маркиз, я едва вас отыскал.
– Рокэ!
– Воистину. Вот уж не думал, что вы заберетесь так далеко.
– Где мы?
– Здесь, – сощурил глаза Ворон. – Вы здесь и вы есть. Запомните это, Повелитель Молний! ВЫ есть, а ЕЕ – нет!

Меняется беззащитная фигурка в порванном платье. Меняется навсегда, и в вихре серебристых искр возникает высокая, нечеловечески гибкая фигура с волосами цвета закатного пламени и пронзительно зелёными глазами. Каким чудом он сумел отшатнуться и сделать шаг назад, Робер не знал…Знак на руке внезапно укололо болью. Всё кончено…
- Хотя бы раз в жизни вы соизволили совершить правильный поступок! – злой шёпот обжёг затылок, заставив отшатнуться. – Не шевелитесь, Эпинэ! Дел Вы и так уже натворили…
Синие глаза смотрят с убийственным бешенством, а правая рука Алвы стальным захватом держит его запястье, сжимая знак. С каждой секундой становится всё больнее, так больно, что хочется закричать в полный голос. Робер стиснул зубы, пытаясь удержаться в расплывающимся мире, когда внезапно боль исчезла. Рокэ Алва по-прежнему стоял рядом, поддерживая его за талию – непослушное тело не могло найти сил даже на то, чтобы шевельнуться, вот только странное тепло разливалось по всему телу, словно пытаясь уничтожить внезапный холод.

Глаза бергера были одного цвета с зимним небом, но, скажи ему кто-нибудь об этом, Ойген Райнштайнер не понял бы, о чем речь.

Спокойное лицо, холодные глаза, ровный голос – образец сдержанности. Безупречный мундир, точные движения, полная компетентность – идеал офицера. [тоже про Ойгена]

- О чем столь важном вы размышляете второй день, юноша? - лениво поинтересовался маршал.
- О вас, - рассеянно сказал Ричард, поглощенный своими мыслями. В следующую секунду он вскинул голову, совершенно растерянный, и столкнулся с острым и прямым синим взглядом.

Марсель поднял своё бренное тело из удобного кресла и отправился в столовую. Нужно было вести себя как обычно, то есть улыбаться и остроумно шутить, и от этого оскоминой сводило скулы.
— Нижайше прошу меня простить, — поклонился он, войдя в столовую, — сонеты были слишком великолепны, чтобы я мог сразу оторваться.
Алва взглянул словно обжёг, — или это ему показалось? — а дражайший родитель посмотрел с неодобрением.

– Виконт, – в голосе Алвы послышалось страдание, – неужели вы полагаете, что я облачусь в этот, гм, туалет… Глядя на него, понимаешь, что родина мистерий – Паона. Вам бы тоже не помешало вернуться в свое обычное состояние, если вы, разумеется, не желаете вкусить любви по-имперски… Этот костюм располагает…

— Идут? — поднял бровь Эмиль, явно подражая маршалу. Это какое-то проклятие, все, кто узнает Рокэ Алву, перенимают его манеры.

Нет, Ричард ничего не забыл, но ненавидеть Ворона в этот вечер он не мог. Закатные твари, он уже давно не мог его ненавидеть. Когда же он перестал думать о Рокэ как о враге? На Дарамском поле или раньше? Одно Ричард знал точно – после расстрела Оскара он готов был убить своего эра, а когда тот стоял над мертвыми птицами, отдал бы все на свете, чтоб гибель ворона не оказалась ни приметой, ни знамением.

– Нет, я еду домой, – бездумно ответил Дик и по лицу кузена сообразил, что ляпнул что-то не то.
– То есть, – уточнил Реджинальд, – к Рокэ Алве?
– Да.
Святой Алан, у него и впрямь другого дома нет!

Стало муторно, как всегда, когда он нарывался на резкую отповедь. А он сам хорош, нашел кого спрашивать. Ворону нет дела ни до кого, кроме своей особы, а он еще пытался его защищать, спорил с матушкой, с Налем, с эром Августом…

– Дик… – сестра придержала Бьянко и принялась внимательно рассматривать свою перчатку, к слову сказать, изрядно потертую. – Ворон, он какой?
– В смысле?
– Ну, он ведь красивый?
– Дамы полагают, что очень, – Дик старался говорить небрежно, – но для мужчины внешность не главное. Если он, конечно, мужчина.
– Но все-таки, – не унималась сестра, – он и вправду не носит бороды и весь увешан драгоценностями?
– Как тебе сказать… Алва – кэналлиец, они не признают ни бород, ни усов, зато волосы у них ниже плеч. Если бы Рокэ, ну, скажем, косу заплел, вышло бы в руку толщиной, не меньше.