Где-то между четырьмя и пятью часами утра летом город становится особенно ... наверное, очаровательным. Как обнаружить утром девушку, которую уже очень-очень давно любишь, без макияжа после утомительной ночи — впервые или нет. Не страшно, а трогательно — потому что вот она такая, какая есть на самом деле, только здесь дело не в тенях и тональнике, а в абсолютной пустынности улиц, как будто вся мишура слетела, и в эти первые несколько часов можно увидеть, как город снова превращается в себя, в дневного себя и ночного себя , которого знают все. Мне кажется, похожим на то, как ты видишь любимого человека утром — растрепанного, еще теплого ото сна, он жмуриться на солнце и лениво потягивается, приступая к ряду ритуалов, которые сделают его человеком, которого знают все из только твоего человека.
Интимно и трогательно.
Не было в моей жизни лета, чтобы я не провела всю ночь за книгой или фанфиком и очнулась бы от нежно-розоватого света, нерешительно проливающегося через щелки между штор и сами шторы. Тогда я выхожу на балкон и любуюсь этими первыми часами, "часами аэропортов", потому что мне лично приходилось выбираться на улицу в такое время только перед полетом и я наивно думаю, что и остальных немногих пешеходов (2-3 за десять минут— это максимум) могло выгнать из дома только это. Конечно, это не так, но кроме такси в эти часы вряд ли встретишь машину.
Когда смотришь в эти часы на город — в моем случае с одиннадцатого этажа виден кусок парка и дорога— чувствуешь какое-то умиротворенное счастье, будто ничего на свете не может случиться на свете пока так светает: дома купаются в золотом свете, речка и зелень невыносимо яркие, а небо — чистая лазурь. Я думаю о том, что у меня плохое зрение и в очках мне все показалось бы в разы ярче, хотя даже в них я не вижу на 100%. А потом я вспоминаю, что художники, говорят, различают во много раз больше оттенков, чем мы, простые смертные, и в голове мелькает мысль, что это, наверное, просто невыносимо для них —не писать такую красоту, ведь даже у меня, подслеповатой, дыхание перехватывает.
Потом я прислушиваюсь, потому что вот он, город, который я люблю больше любого другого на всей Земле, застыл передо мной, весь как я писала, еще не вернувший себе привычки, за которыми мог бы скрыться от толпы. Я слушаю его. Поют, щебечут, хлопают крыльями птицы, шумит ветер и деревянная створка окна постукивает. Я прислушиваюсь еще и улавливаю еще звук: само дыхание города. Долго не могу его разобрать: похож и на ветер, и на шум прибоя, которого нет в моем городе, и понимаю, что это автострада. Как будто кровь по венам по ней текут редкие машины. На дороге не видно ни одной, но так тихо, что я слышу шелест колес машин по асфальту за несколько километров.
Я упираюсь лбом в косяк и думаю, что вот он, мой город. И даже если я уеду куда-нибудь отсюда, то все равно не смогу полюбить другое место больше.
А еще я думаю, что странно, что именно летом у меня такое удивительное состояние, которое я не возьмусь описать словами. Наверное, потому что именно летом я всегда была как в поле трава: могла не спать всю ночь и вдоволь подумать, освободившись от привычных обязанностей и забот. Мне кажется, именно летом с нас тоже все слетает — вместе со свитерами и пуховиками мы убираем свои хмурые лица и настороженность, не совсем, конечно, но все-таки. Как будто лето— это три месяца Рождества, после которых отсатеся загар. И как будто летом чудеса не менее невероятны, чем в Новый Год.