#фанфик_в_блоги #текстовая_истерика

В такие моменты, в моменты сомнений, я готова была предположить, что, несмотря на все усилия и помощь специалиста, пережившего схожий опыт, я топчусь на месте, а все улучшения хоть и очевидны, но слишком незначительны, чтобы можно было надеяться, что я смогу вернуться к нормальной жизни. Приходилось учиться жить ненормально — как человек, с детства привыкший, что его считают не вполне адекватным, я должна была приспособиться и к новым странностям своей судьбы. Но для этого мне нужна была информация, много информации о Косте и о последней трети его земной жизни...
Я не была поклонницей или завсегдатаем социальных сетей. Нет, у меня были там своеобразные "клубы по интересам", я с удовольствием читала то, что касалось моей работы или хобби, но меня приводили в ужас вполне обыденные и достаточно распространенные истории о том, как ревнивые женщины выслеживают мужей, любовников, счастливых соперниц или потенциальных разлучниц. Когда-то давно я хотела добавить Костю в друзья просто затем, чтобы знать, что он жив, здоров и доволен жизнью; и хотя отказ меня огорчил, я и в мыслях не держала отслеживать происходящее на его странице, поэтому больше туда и не заглядывала, пока случайная виртуальная знакомая не написала пост, которому я вначале отказалась верить — а потом сидела на корточках, обхватив колени руками, и тихо выла без слез.
Сейчас же, когда я точно знала, что он, хотя и здоров, и доволен, но отнюдь не жив, я решилась восполнить упущенные годы и принялась читать стену, забитую всяким обычным человеческим вздором, просматривать уютные семейные фотографии и редкие одиночные портреты, фото с друзьями и разные открытки. Все это было больно, но логично: жизнь-то шла своим чередом, и не только моя. Я как-то с самого начала приняла на веру, что, сделав свой выбор и добившись цели, Костя был счастлив, поэтому очень не сразу заметила, что, кроме понятных внешних возрастных изменений, в моем друге происходили также и другие перемены.
Первые годы совместной жизни с той, другой женщиной, были годами довольства, и всем своим видом он выражал уверенность в сделанном выборе — и при этом он стал настолько непохож на самого себя, что ни знакомой мимики, ни родного взгляда я узнать бы не смогла. Далее, я с удивлением обнаружила, что официальный брак они зарегистрировали далеко не сразу (а ведь он сказал мне в тот вечер, буквально сразу же, что намерен жениться на своей новой знакомой, и его заявление прозвучало так, что я поняла: он сделает это при первой же возможности — поэтому-то я в один момент пала духом и отступилась от него). Свадебных фото было мало, но ни на одном снимке Костя уже не выглядел ни уверенным, ни счастливым — его лицо, хотя и по-прежнему выражало благополучие, но уже пополам со смущением, как будто совершал вынужденный шаг, в правильности которого у него были сомнения, и от этого чувствовал себя неуютно. Его улыбка выглядела нарочитой, а нелюбовь к свадебной мишуре в самом классическом и нелепом ее выражении читалась в неестественно скованной позе новоиспеченного жениха.
Обратив внимание на одну из самых поздних фотографий, сделанную за три-четыре месяца до его ухода, я поразилась: он словно бы стал прежним, пускай и ненадолго и не во всем. Благополучие и довольство исчезли, равно как и уверенность в незыблемой правильности выбора. Глаза смотрели в объектив так пристально, будто он стремился разглядеть что-то, что ожидает его впереди.
Ни на одном из этих снимков я не видела, чтобы Костины глаза сияли — исключение составляла одна групповая фотография, сделанная еще на моей памяти. Меня там не было, но я отчетливо помнила, как он показывал мне ее незадолго до знакомства с женой.
Мне стало страшно. Костя так хотел верить, что поступил правильно, что его жена и есть та самая, с которой у него получится прожить долго и счастливо...
Я закрыла ноутбук в совершенном смятении. Теперь мне и самой хотелось сохранить остатки надежды, что все увиденное на этих снимках — игра больного разума ревнивой поклонницы, а Костя жил хорошо, счастливо и никогда не смотрел тем самым печальным, больным взглядом человека, давным-давно собственноручно обрезавшего себе крылья. И уж тем более мне не хотелось обнаружить в роли тех самых крыльев — себя. Шестнадцатилетнюю девчонку с Аспергером, непониманием людей и страхом перед авторитарной матерью. Нет уж, лучше оставить все, как есть: нормальная жена, хорошая семья, ровное, спокойное течение жизни.
— Прости, пожалуйста, — пробормотала я, стыдясь этого подглядывания за частной жизнью друга. — Это не то, я не хотела... Прости.