Он вспомнил тот миг в замке, на краю обрыва, когда она, казалось, уходила навсегда, растворяясь во мраке, и тьма поглотила последний луч света в его душе. Тогда внутри него разверзлась бездна — жгучая, невыносимая. Он не мог подобрать слов, чтобы описать эту боль, это чувство потери. Словно само небо обрушилось на него, обрывая последнюю нить, связывающую его с жизнью.

А теперь… Это небо обрушилось на нее. И он знал, что виноват. Виноват в том, что просто был в ее жизни, что осмелился приблизиться, позволил себе ту мимолетную, запретную близость, то робкое объятие. Виноват в том, что позволил себе мечтать, вопреки всему, вопреки своей природе, что он может быть достоин ее, что он мог бы быть на месте Джима, на месте… обычного человека. Зная, что он никогда не сможет даже коснуться ее по-настоящему, взять ее ладонь в свои лезвия, почувствовать тепло ее кожи.

Горечь осела в нем, но уже не была горьким отчаянием от осознания своей судьбы. Он смотрел на нее, и страх, который сковывал его, страх перед приговором, перед неизвестностью, отступал. Он больше не боялся за себя. Потому что она здесь. Она не боится. И это было сейчас самым важным. Ее присутствие в этом зале, среди враждебных взглядов, было свидетельством того, что не все потеряно, что даже его можно любить, можно понять и принять. И этого молчаливого признания казалось достаточно, чтобы принять любой исход этого суда. Его судьба уже не казалась ему такой ужасной, пока он видел ее глаза, полные сострадания и… чего-то еще, что он не смел назвать надеждой.