#нейросети #вкалывают_роботы #эроблоги

Небольшой эротический драббл, написанный когда-то нейросетью «Grok» по моему сценарию. Не знаю, будет ли это кому-то интересно, но мне скучно, поэтому пусть будет.

Всё началось с шутки, с курьёза, который перевернул мир. Орнандо де Вега, мультимиллионер с раком, нашёл исцеление в объятиях Лики, красавицы с чёрными глазами, чей оргазм — не метафора, а лекарство. Его брат, тоже больной, повторил чудо, и Орнандо, одержимый и богатый, вложил миллионы в науку. Импринт-фактор, загадочная искра в некоторых женщинах, стал новой религией. Не секс, не любовь — достаточно довести такую девушку до пика, и болезнь отступает. Поликлиники открыли кабинеты исцеления, дорогие, как яхты, но очереди вились, как змеи. Слухи о Лике и де Веге обрастали мифами, но правда была проще: стыд, желание и деньги правили этим миром.
Маша, 24 года, с каштановыми волосами и усталыми глазами, сидела в кабинете №7, стерильном, как операционная. Белые стены, кожаное кресло, стол с кнопкой экстренного вызова — всё кричало о порядке, но пахло тревогой. Она была одной из «тех» — с даром, о котором узнала случайно, когда её ласки исцелили друга. Теперь она работала здесь, в поликлинике, где мужчины и женщины платили тысячи за её «услугу». Маша ненавидела слово «услуга», ненавидела взгляды клиентов, но хуже всего — она ненавидела себя за то, что ей это нравилось. Стыд, унижение, ощущение, что её используют, были как яд, от которого она не могла отказаться.
Дверь скрипнула, вошёл клиент. Мужчина лет сорока, в мятом костюме, с лысиной и нервным взглядом. Его звали Виктор, он оплатил сеанс заранее — хронический гепатит, последняя стадия. Маша заставила себя улыбнуться, но её щёки горели. Она поправила платье, простое, но облегающее, как требовал протокол.
— Здравствуйте, — сказала она, голос дрожал. — Присаживайтесь.
Виктор кивнул, сел напротив, его пальцы теребили галстук. Он смотрел в пол, будто боялся её глаз. Маша знала этот взгляд — смесь надежды и стыда, как у всех, кто приходил сюда. Она должна была начать, но неловкость душила. Что сказать? «Раздевайтесь»? «Лягте»? Протокол был прост: ласки, её оргазм, его исцеление. Но каждый раз она чувствовала себя грязной, выставленной напоказ, и этот стыд... он был её тайной, её кайфом.
— Я... это мой первый раз, — пробормотал Виктор, краснея. — Я не знаю, как...
— Всё просто, — солгала Маша, её сердце колотилось. — Доверьтесь мне.
Она придвинулась, её колено коснулось его. Виктор вздрогнул, но не отстранился. Маша положила руку ему на бедро, её пальцы дрожали. Стыд захлестнул её: она — инструмент, вещь, средство. Но это же для его жизни, правда? Она повторяла это, как мантру, но правда была другой: ей нравилось, как он смотрит, как боится, как нуждается в ней. Она ненавидела себя за это, но тепло внизу живота уже шептало: продолжай.
Её рука скользнула выше, к его груди, пуговицы рубашки расстёгивались медленно, неловко. Виктор дышал тяжело, его глаза метались. Маша наклонилась, её губы коснулись его шеи, как требовал протокол. Он пах потом и одеколоном, его кожа была горячей. Она закрыла глаза, представляя, что это не работа, не кабинет, но стыд не отпускал. Она — товар, она — на виду, и это чувство, эта грязь, разливались в ней, как вино.
— Можно... вас? — прошептал Виктор, его рука замерла у её колена.
Маша кивнула, её щёки пылали. Протокол разрешал клиентам касаться, но не настаивал. Она ненавидела эти касания, но ждала их, как наркоман. Его пальцы, неуверенные, скользнули по её бедру, под платье. Она ахнула, тихо, но звук был как признание. Стыд был невыносим: он видит её, он знает, что она чувствует. Что, если он расскажет? Что, если все узнают? Мысль, что она — тайна, которую могут разоблачить, была как лезвие, но оно же разжигало её.
Она направила его руку, показывая, где касаться. Его пальцы, неловкие, но настойчивые, нашли её через ткань, и Маша задохнулась. Тепло стало жаром, пульсация — ритмом. Она ненавидела себя, ненавидела его, но не могла остановиться. Стыд — за её стоны, за её слабость, за её желание — был её музыкой. Она двигалась, помогая ему, её дыхание сбивалось. Виктор смотрел, его глаза были полны страха и благоговения, и это убивало её, но она хотела больше.
Пик пришёл быстро, слишком быстро. Маша вскрикнула, её тело выгнулось, волна захлестнула её, как буря. Она чувствовала, как он дрожит, как его болезнь отступает — импринт-фактор сработал. Но ей было всё равно. Стыд, унижение, ощущение, что она — лишь средство, разорвали её, и она кайфовала от этого. Она упала в кресло, задыхаясь, платье задралось, пот стекал по шее. Виктор смотрел, его лицо было бледным, но глаза — живыми.
— Спасибо, — пробормотал он, вставая. — Я... мне лучше.
Он ушёл, оставив конверт с деньгами. Маша сидела, её пальцы сжимали подлокотники. Стыд был её тенью, её любовником. Она могла уволиться, сбежать, но знала: вернётся. Этот кабинет, эти взгляды, это падение — они были её. Мир снаружи исцелялся, но она тонула в своей клетке, и ей это нравилось.