Лета сидела на столе, среди бумаг, лицом к двери. Голова ее была чуть запрокинута, в густых черных волосах сверкали бледно-багровые отблески; бронзовая кожа блестела в тусклом свете лампы. Черное кружево пеньюара, целомудренно запахнутого на груди, не столько скрывало, сколько подчеркивало каждый изгиб точеного тела; черные шелковые чулки, голодными змеями охватывавшие стройные, бесстыдно заброшенные одна на другую ноги, играли бликами на изящных, по-девичьи округлых коленях. Кроме чулок и пеньюара, на Лете Лестрейндж не было ровным счетом ничего.

Геллерт цепенел с каждой минутой все больше — не столько от вопиющей развратности происходящего, сколько от неожиданности. Лета же, заслышав скрип двери, встряхнула густой гривой, уставилась на него огромными агатовыми глазами и, чуть склонив голову, насмешливо пропела:

— Не нравлюсь?

На Геллерта повеяло ее запахом — тяжелым, обволакивающим, не поддающимся описанию; больше всего, пожалуй, подходила смесь земли и цветов — и он едва удержался от дрожи в коленях. Когда-то давно, целую вечность назад, престарелый священник в церкви по соседству рассказывал ему о смертном грехе; воплощение этого греха сейчас сидело перед ним на столе — насквозь порочное, уволакивающее душу в самые глубины преисподней и искушающее до одури. Мордред, никогда еще выражение «кануть в Лету» не звучало так горячо и так безумно: забыться в кольце тонких рук, раствориться в тяжелом шелке волос, бархате кожи и пламени губ — именно это пожелал бы сейчас любой мужчина... кроме Геллерта Гриндевальда.

— Неожиданно, — он прикрыл за собой дверь. — Мне казалось, что я должен был обсудить с тобой кое-какие наши дела.

— Так обсуждай, — фыркнула Лета; пеньюар чуть соскользнул вниз, открывая округлое плечо и верхнюю часть полной смуглой груди. — Я вся внимание.

— Когда ты в таком виде? — вздернул бровь Геллерт.

— Ты в последнее время несколько... зажат, — Лета непринужденно передернула плечами; пеньюар соскользнул еще ниже. — Мне показалось, что чуть более... свободная форма беседы придаст нашему разговору продуктивности.

<...>

— Неужели? — он скользнул к столу; Лета от неожиданности распахнула глаза — поняла, чертовка, что зашла дальше, чем нужно, — но не отодвинулась. — Мне кажется, это лишнее.

Зря все-таки он подошел так близко — Лета теперь была совсем рядом: горячая, пьянящая, сводящая с ума. Не сдержавшись, он мягко стащил пеньюар с ее второго плеча, провел кончиками пальцев по ключице, затем — едва касаясь — очертил контуры почти не прикрытой черным кружевом полной груди. Вторая жена старика Лестрейнджа была из Шеклболтов... от нее-то Лете и достались темные волосы, темные глаза, бронзовая кожа и сводящие с ума формы... очень кстати достались.

Геллерт провел рукой по ее шее, поднялся к затылку, зарылся пальцами в волосы и притянул голову Леты к своему лицу; ее губы приоткрылись в ожидании поцелуя, но в последний момент Геллерт увернулся, склонившись к изящному уху:

— У меня есть для тебя подарок.