По собственному опыту он знал, что приклеить автоматону ресницы — это целая наука. Нужно полностью сосредоточиться и действовать очень аккуратно — иначе в уголках глаз навсегда застывают крошечные прозрачные слезинки клея.

Её город действительно был красив — как прощальная песня или последний осенний лист — той хрупкой, хрустальной красотой, которую невозможно удержать, от которой щемило сердце и слёзы сами собирались на кончиках ресниц.

Драко сел на скамейку и стал разглядывать носки своих туфель. Правильно ли он сделал, что пришёл сюда, что настоял на этой встрече?
<…>
— Привет!
— Привет… Грейнджер? Прости, но сегодня я не склонен к беседам! — Драко быстро взглянул на часы и снова начал гипнотизировать свои туфли.

Фокси вздохнула и отвернулась. Она знала, что он там прочтёт — она сама читала это сегодня утром — и не хотела видеть. Она посмотрела сначала на руки, потом на пол.

Перси почувствовал, как удушливая горячая волна затапливает его лицо. Он не смел поднять глаз от своих ботинок.

Судорожно вздохнув, он (Хью) добавил: — Я не жадина! Я — лисёнок! — и разрыдался в голос.

Интересно, па всегда называл её солнцем, а ма — лисёнком…

…и вот ещё, в третьем номере рубрики: "Добрый день. Меня зовут Ники Уилкинс, и я очень люблю книги. Считаю, что даже в "Истории Хогвартса" можно найти массу интересного. Если вы думаете так же или просто готовы поговорить и поспорить о книгах, напишите мне".

Что делать с подписью? Нельзя же подписаться своим именем — это будет ужасно, если кто-то узнает, что он, Драко Малфой, ищет друга по переписке. Драко задумчиво перебрал в уме знакомые фамилии… Нет, это глупо — все равно наводит на определённый круг знакомств... Все ещё думая о подходящей фамилии, он уставился на передовицу "Пророка". Хм-м, а вот, например, Прайм — вполне сойдёт за фамилию. Теперь имя. Драко огляделся по сторонам в поисках вдохновения — на стенах библиотеки висели портреты предков, кажется, вплоть до Вильгельма Завоевателя. Задумав наобум число и направление, он отсчитал нужный портрет и посмотрел на имя. Что ж, получилось вполне неплохо и даже немного абсурдно — Септимус Прайм. Довольный собой, Драко сел писать первое письмо Уилкинсу.

— Привет!
— Привет… Грейнджер? Прости, но сегодня я не склонен к беседам! — Драко быстро взглянул на часы и снова начал гипнотизировать свои туфли.
— А мне казалось, что ты, наоборот, очень хотел наконец встретиться и поговорить лично, — с насмешкой сказала гриффиндорская заучка.
— Кто ты? — резко вскинулся Драко.
— Боюсь, ты все-таки будешь разочарован, — задумчиво произнесла Грейнджер, садясь рядом. — Я — Ники Уилкинс.

И только в этот момент Сириус понял, что не только не успел выпытать место завтрашней встречи, но даже не знает имени девушки — она его так и не сказала. Любой другой бы отчаялся, но Сириус только загорелся азартом — кому нужны эти лишние подробности, если девушка настолько хороша?

И, когда на следующий день ровно в пять тридцать он подошёл к ней в Кенсингтонском саду, это не стало для него неожиданностью.
— Скажи же мне своё имя, а то вчера ты исчезла раньше.
— А ты вовремя! — ответила она — Ну что ж, давай знакомиться — меня зовут Реми.
— Какое милое имя, — вырвалось у Сириуса, — а меня — Сириус, хотя друзья чаще называют меня Бро… — тут он осёкся.
— Бро? — с удивлением переспросила Реми.
— Да, Бро… — неуверенно начал Сириус. — Но ты можешь называть меня просто по имени, или Си… или Ри… или… — тут он совсем смешался. "Мерлин, что я несу?!" — в панике крутилось в голове.
— …Или Сири? — усмехнувшись, пришла на помощь Реми.
— Ну да, — неуверенно кивнул Сириус. Ой, да какая разница — такая девушка может звать его как угодно.

"Какой-то он /Скорпиус/ не слишком разговорчивый, — подумала Рози. — Так мы с ним никогда не подружимся".

Я имел в виду, что едут они втроём: Рози, Джеймс и его друг — ну, ты помнишь его — весёлый такой, от него все девицы их факультета в восторге.

Сириус был мил, весел и остроумен, она охотно поддерживала беседу.

И от этого смеха, от её взгляда все наконец-то встало на свои места: Сириус снова был обаятелен и остроумен, а она — умна и насмешлива. Они гуляли до сумерек, не замечая времени, и очнулись, только когда вокруг начали загораться фонари.

Он говорил, что его ужасно раздражают дети. Они — хуже всех, они только и умели, что ломать, пачкать и портить. Лучше бы их не было вовсе. Она лишь грустно улыбалась: она знала, что это совсем не лучше. Он просто не понимал, насколько это хорошо и важно — дети. И пусть никогда не поймёт.

Он говорил, что хуже детей только шум. Постоянный шум: трамваи, машины, заводы, самолёты, прохожие, хохот детей, лай собак и крики болельщиков. И музыка, всё время эта музыка.
"Ты и представить себе не можешь, какую какофонию они теперь называют музыкой".

Она сочувственно кивала головой, а сама думала, что действительно не представляет и даже предположить не может, и это куда хуже, чем любая какофония.

И он улетал — к себе, в свой выросший из крохотного посёлка большой и успешный город, душой которого был, а она оставалась в своём — очаровательном старинном городке, из которого медленно уходила жизнь.

И несмотря на разницу характеров и интересов — совпадали братья только в страстном увлечении летательными аппаратами, но и здесь Владимир мечтал летать на них, а Сергей — изобретать — у Сергея не было друга ближе и дороже.

Сергей всегда был не слишком ловок в галантном общении с барышнями, поэтому развлекать юных дам — Лизу и её сводную сестру Анну — пришлось Володе, старшему брату Сергея, совсем свежему тогда поручику воздухоплавательной службы. Володя ловко рассказывал смешные истории из своей службы помощником капитана на дирижабле "Гамаюн", перемежая их историями из недавнего юнкерского прошлого и смешными городскими анекдотами. Сестры то ахали, то в предвкушении замирали, то заразительно смеялись, чем вызывали неодобрительные взгляды своей матушки.

И Сергей опять был неловок и молчалив, не зная ни как обратить на себя внимание Лизы, ни как поддержать беседу, чтобы это внимание удержать. Оживлялся он только в те редкие моменты, когда разговор заходил о последних достижениях науки: приборах для управления дирижаблями, паровых локомобилях, автоматонах, совершенно вытеснивших в лучших гостиницах столицы живую прислугу. Но эти темы быстро надоедали остальной компании, и Володя ловко менял тему, рассказывая очередную забавную историю. Барышни смеялись, а Сергей с завистью смотрел на брата. Между ними никогда не было соперничества, зачастую возникающего между братьями. И несмотря на разницу характеров и интересов — совпадали братья только в страстном увлечении летательными аппаратами, но и здесь Владимир мечтал летать на них, а Сергей — изобретать — у Сергея не было друга ближе и дороже. Но умение Володи подать себя, а особенно держать себя с барышнями непринуждённо, переполняло душу Сергея завистливым восхищением. Невысокого роста, но статный и подтянутый, Владимир весьма импозантно смотрелся в форме, имея вид решительный и героический. А когда улыбался, то на него и вовсе засматривались все встречные барышни. От природы застенчивый, вынужденный с ранней юности носить очки, Сергей никогда не мог похвастаться таким вниманием со стороны дам.

Драко неверяще уставился на руку Нотта — в ней была его тетрадь. Сейчас там ничего не должно быть видно, но вдруг Тео сумеет снять чары? Драко похолодел, вспомнив, что написано на последних страницах.
<…>
Тео уже приоткрыл тетрадь, и Драко поторопился вскинуть палочку, но не рассчитал расстояния и задел Тео по руке; тетрадь вылетела и, распахнувшись в полёте, приземлилась прямо перед носом у Грейнджер, сидевшей вместе с малявкой Уизли за столом с другой стороны прохода.
<…>
Забежав в первую же нишу, Драко открыл тетрадь — страницы были чистыми. Драко облегчённо перевёл дух — в какой-то момент ему показалось, что Грейнджер увидела текст и успела что-то прочесть, настолько изумлённым был её взгляд.

Тетрадь раскрылась и упала бы на пол, если бы Фокси не подхватила её в последний момент, неловко и очень больно потянув при этом руку.

— И ещё вот — её дневник. Можете что-то о нём сказать?
Он протянул ей совсем новую тетрадь. Фокси не помнила такой у ма. Она открыла первую страницу и увидела маленького лисёнка, нарисованного коричневой ручкой. Машинально пролистала, провела рукой по страницам — в тетради не было ни единой записи — легонько погладила лисёнка на первой странице и, закрыв дневник, будто невзначай положила к себе на колени. Спокойно, теперь нельзя ошибиться. Иначе они отберут у неё тетрадь, и тогда все пропало. Вон как напрягся этот, в форме — того и гляди кинется отнимать. Да и доктор занервничал.