Когда воскресает былое (гет)

Близился конец длинной нити десятилетнего ожидания, и миссис Мердл, жена пожилого английского эсквайра, все чаще выходила на высокий травянистый берег, чтобы медленно сосчитать до ста, вглядываясь в далекий горизонт. Тонкая черта, за которой исчезала морская гладь, то терялась в разводах клубящейся белой дымки, то темнела грубым швом, отделяющим синее море от солнечно-ясного неба, но ни разу еще за минувшие месяцы не разорвали бесконечную линию долгожданные паруса.

Но она ждала. Просыпалась среди ночи с привкусом соли на сухих губах и каждое утро молилась всем морским богам, чтобы прошлое не рассыпалось сверкающими осколками, а вернулось к ней по блестящим, как бутылочное стекло, волнам, подгоняемое свежим бризом. Когда вера покидала миссис Мердл, она запиралась в комнате, задергивала тяжелые шторы и доставала из потайного шкафа кованый ларец. Ей не надо было открывать его — хотя ключ всегда был рядом, спрятанный на груди — стоило лишь приложить ухо к холодному металлу и услышать, как бьется сердце второго капитана «Летучего Голландца».

* * *

Тысяча семьсот двадцать восьмой год стал роковым для Элизабет — и хоть теперь, с расстояния в десять без одной двенадцатой лет, он все больше походил на полустертое памятью сновидение, горький привкус его плодов ощущался слишком отчетливо. Потеряв отца, отдав морю любимого, Элизабет лишилась места, которое с раннего детства заменило ей родной дом, оставленный в туманной Англии. Трехдневный пожар сжег дотла Порт-Ройал, похоронив под слоем пепла богатый особняк Суоннов и светлую память о былых днях. Карибское море превратилось в кладбище призраков — страшась их незримого присутствия, Элизабет вернулась на родину. Там она, по настоянию родственников и во имя собственной безопасности — за богатыми и не очень наследницами не спускали глаз брачные аферисты — вышла замуж за немолодого уже мистера Мердла, уважаемого эсквайра и владельца морской страховой компании в портовом городе Фалмут на южном побережье графства Корнуолл.

Скромную свадьбу успели сыграть еще до того, как обозначился под корсетом круглый живот — Элизабет носила ребенка с той самой ночи на безлюдном острове, их с Уиллом последней ночи. Мистер Мердл отнесся к щекотливой ситуации с деликатностью, достойной джентльмена, и не стал задавать лишних вопросов. Сама же Элизабет отделалась без труда сочиненной сказкой о погибшем в пожаре женихе, на память от которого остались сын да ларец с личной реликвией. Покладистого эсквайра эта история удовлетворила и растрогала, и он не усомнился ни на мгновение, признав в родившемся на исходе марта Генри полноправного продолжателя фамилии Мердл. Ему неоткуда было знать, что отца мальчика постигла участь куда худшая, нежели быть сожженным заживо в трехдневном пламени, что в кованой шкатулке не безделицы хранятся, а живое сердце, и что за его печальной красавицей-женой, в чьих глазах бушевали океанские волны, в Фалмут вереницей потянутся тени прошлого…

* * *

— Мама?

— Да, Генри? — Элизабет внимательно всматривалась в лицо сына, рывками проступающее из темноты, нарушаемой скачущим пламенем свечи.

— Дядя скоро приплывет?

Элизабет вздрогнула. «Дядя»…

Она так и не решилась рассказать десятилетнему Генри Мердлу-Тернеру о том, кто на самом деле этот таинственный капитан, который должен пристать к берегу Фалмута в конце июля. Своим отцом Генри безоговорочно считал Роберта Мердла, и ни сам Роберт, исправно игравший эту роль, ни Элизабет не смели разуверить мальчика в обратном. Роберт — потому что не видел веской причины, Элизабет — потому что не могла найти повод: и чем старше Генри становился, тем сложнее было заложить фундамент для серьезной беседы. Истории о загадочном дяде и легенды о «Летучем Голландце» яркими нитями прошивали вечерние разговоры матери и сына, но так ни разу и не сплелись в единый узор.

— Скоро, Генри, осталось совсем немного, — Элизабет улыбнулась и подоткнула одеяло, вызвав у сына негодование.

— Я и сам могу хорошо укрыться, мне уже десять лет, чай не маленький!

— Цени мою заботу, дорогой — иным мальчикам одеяла поправляют служанки, в то время как их матери забавляются на званых вечерах или закрываются у себя в комнатах, чтобы почитать молитвы.

— А ты, а ты читаешь молитвы? — глаза Генри — точь-в-точь отцовские — озорно заблестели, а сам он вырос наполовину из своего одеяла, чтобы подобраться ближе к матери и заглянуть ей в лицо.

Элизабет сначала опешила, а потом рассмеялась, дав сыну игривый подзатыльник, и легко толкнула его на большую пуховую подушку.

— Читаю, хитрый баловник, читаю! «Отче наш» — перед сном и утром, как проснусь. Но не всегда, правда — порой забываю, и от этого мне стыдно. Только — т-с-с-с, никому ни слова, ясно? — Элизабет приложила палец к губам и лукаво усмехнулась.

— Идет! — обрадовался Генри, но тут же спохватился. — При условии, что ты не расскажешь папе, что я сегодня с Томасом из булочной подрался, ладно?

— Уговорил, проказник, не расскажу. А теперь — баста! Спать, матрос! — Элизабет взяла свечу и направилась к выходу из комнаты.

— Я — пороховая обезьяна! Спокойной ночи, матушка!

— Спи, спи уже, — не переставая улыбаться, она закрыла дверь в детскую и тут же нос к носу столкнулась с Мэри, молоденькой служанкой, которая еще и года не проработала в их доме.

— Миссис Мердл? — девушка выглядела растерянной, даже слегка испуганной, и веснушки в неверном свете газовых светильников темной россыпью выделялись на ее бледном лице. — Там кто-то пришел, просит вас.

— Кто просит? — живо отозвалась Элизабет, даже не вспомнив о том, что время для визитов уже позднее.

— Не назвался, миссис Мердл, — робко ответила Мэри. — А спросить я не решилась.

— Как выглядит? На кого похож? Во что одет?

Спускаясь по стонущим лестничным ступеням, Элизабет без устали засыпала Мэри вопросами, пока та бежала следом, сбивчиво описывая нежданного гостя, что по ее словам больше походил на темную тень, нежели на человека — и все потому, что с головы до ног был закутан в просторный плащ с огромным капюшоном, в глубине которого терялся всяческий намек на лицо. Пропуская через себя испуганную болтовню служанки, Элизабет все сильнее ощущала, как внутри распускается гнилым цветком тревога. Ей почему-то вдруг вспомнилось, как больше десяти лет назад дворецкий губернаторского дома Суоннов, не вняв ее испуганному «стойте!», все-таки открыл трещавшую под ударами дверь. И получил пулю в лоб.

Отмахнувшись от непрошеных мыслей, Элизабет жестом руки отослала Мэри и приблизилась к двери. Положив руки на увесистый засов, она на мгновение заколебалась, но довольно быстро смахнула пелену сомнений. Скрипнула дверь, снаружи пахнуло сыростью — совсем недавно прошел недолгий, но обильный летний дождь.

— Элизабет, дьявол тебя разбери! — это было первое, что она услышала, выглянув из дома.

— Что…

Но не успела она и слова вымолвить, как рот ей плотно зажала грубая мужская рука, насквозь пропахшая ромом и морем. Дверь за спиной с мягким стуком закрылась, а сама Элизабет едва не задохнулась, оказавшись в тисках влажной каменной стены и гибкого сильного тела. К запахам рома и моря присоединился запах мужского пота и чего-то еще, смутно напомнившего женщине о дорогих восточных специях — терпких, острых, с едва уловимой сладковатой нотой. До боли знакомая композиция…

— Кричать не будешь? — прозвучало вкрадчивым шепотом у самого уха.

Силясь промычать ответ, Элизабет отчаянно замотала головой, чувствуя, что еще немного — и она сползет в темную пучину забытья. Хватка цепких рук ослабла, с лица исчезла чужая рука, пропитанная запахами прошлого. Ром и море — так пахли пираты, и Элизабет не сомневалась, что перед ней — один из них.

— Соскучилась, цыпа? — усмехнулась тень под капюшоном.

— Джек? — ошалело пробормотала Элизабет, беспокойно озираясь и растирая щеки, на которых наверняка еще краснели следы мужских пальцев.

— Мое изумление столь же велико, сколь и твое, — покачиваясь, прошептал он, и воровато поправил плащ. — Уж поверь мне, я не вру.

— Откуда ты узнал, что я здесь живу?

— Да век бы не знал, где тебя теперь носит, Лизи, — буркнул Джек, ныряя рукой вглубь своего маскировочного одеяния и извлекая оттуда предмет, который в царившем мраке Элизабет, как бы ни хотела, а разглядеть не могла. — Но, черт подери, старик мой считает иначе. Учуял бы мой нос, куда стрелка ведет, так ноги бы моей здесь не было… Хотя нет, вру, цыпа… — Элизабет не увидела — услышала, как он нахально улыбнулся, обнажив блестящие золотые зубы. — Я очень рад тебя видеть.

— Джек… — Элизабет качнуло, и она без сил припала к стене, не думая о том, сколько грязных разводов останется на ее домашнем пеньюаре. — Объясни. Что происходит?

— Это, — он взял ее за руки, разжал дрожащие пальцы — Элизабет почувствовала прикосновение холодного металла многочисленных перстней — и мягко вложил в ладонь… компас. — Это привело меня к тебе. Смекаешь?

— Но зачем? — Элизабет подняла глаза, слепо вглядываясь в темноту, и на мгновение ей показалось, что из нее хищным блеском сверкнули два глаза. — Ты остался в прошлом, Джек. Ты не должен быть здесь. Какого…

— Чертовщина творится, Лизи, ты даже не представляешь. Все вокруг визжит, вопит о том, что «Летучий Голландец» отмотал свои десять лет в море и капитан его только и ждет, чтобы ступить на сушу и надрать задницы всем, кто ему в свое время насолил. Что-то будет, — Джек с шумом втянул воздух и понизил голос. — Твой Уилл… был славным малым…

— Он и сейчас такой, — резко возразила Элизабет. — Я жду его со дня на день…

— Нет, Лизи, — в голосе Джека металлом прозвенела уверенность. — Нет. Твой Уилл не славный малый. Теперь нет. Ты думаешь — каково это, без сердца по морю десять лет шляться? Думаешь, он все тот же милый юноша, которого так легко спутать с евнухом? — пират ухмыльнулся. — Бьюсь об заклад, Дэйви Джонс тоже был милашкой, пока не оброс этими своими… — и снова Элизабет не увидела, а услышала, как Джек кривляется, изображая живущие своей жизнью щупальца.

— Иди к черту, Джек, — разозлилась она и сунула обратно в цепкие руки компас. — Десять лет — ерунда, а не срок. Уильям не мог так измениться, да и причин у него меняться — нет! Он знает, что я его жду, догадывается, что с сыном…

— Причин, говоришь, нет? — манерно протянул Джек. — А как же дурная компания, «с кем поведешься, того и наберешься», вот это вот все? И баб на корабле у них нет, одни страшилы склизкие — ты представляешь, каждый день эти морды видеть? Да я бы сам с ума сошел и уродом стал.

— Джек! — почти рявкнула Элизабет и шагнула к двери. — Меня муж хватится, пока ты чушь мне в уши заливаешь, пусти!

— Муж, говоришь? — лукаво заметил Джек, выпростал руку и перегородил ей дорогу. — То-то Уилл обрадуется…

— Он поймет…

— Ты сама-то веришь в это, Элизабет?

Поведя плечами, Элизабет неопределенно покачала головой, а затем уверенным движением оттолкнула непрошеного гостя. Джек не предпринял повторной попытки преградить ей дорогу, пружинисто, как большой кот, отпрянув в сторону.

— Верю. Верю, — она прислонилась к шероховатой поверхности тяжелой дубовой двери, но медлила, словно чего-то ожидая.

По коже поползли мурашки давно забытых ощущений — смеси страха, лихорадочного возбуждения и темного, тягучего предчувствия. Словно стоишь на границе, отделяющий привычный мир обыденности и покоя от хищных джунглей, таящих в себе пьяняще-сладкую смертельную опасность. Элизабет внезапно вспомнила, как хорошо лежала в руке шпага, как приятно холодил руку эфес.

— Веришь? — тихо спросил Джек, приблизившись к ней со спины. Он стоял так близко, что задевал дыханием ее шею. — Ты влипла в страшную передрягу, Лизи. В шкуре пиратского барона привольнее жилось, правда ведь? И честнее. А теперь, миссис Мердл, вы безнадежно погрязли во лжи и лицемерии. Зуб даю, вы оба не узнаете друг друга при встрече.

Элизабет, похолодев, судорожно вздохнула, но не ответила.

— Еще увидимся, красотка, компас меня пока не подводил, — и Джек исчез, бесшумно, как тень.

Элизабет выдохнула и поежилась.

— Кто это был, милая? — обеспокоенный голос вывел ее из тягостного оцепенения, когда прогремел, отгораживая дом Мердл от внешнего мира, тяжелый засов, а ключ, провернувшись трижды в замке, опустился в широкий карман пеньюара.

Элизабет вздрогнула и подняла глаза: на лестнице, недоумевая, стоял ее муж — Роберт Мердл — почтенный седеющий мужчина в старом свалявшемся халате. Его лицо выдавало в нем тот самый тип супругов, которые безгранично и безотчетно доверяют своим женам, полагая их ангелами во плоти.

— Нищий. Это был нищий, — ровным голосом ответила Элизабет и впервые за последние десять лет устыдилась собственной лжи.