Жадная (гет)

Лита выпрямляется и садится рядом с Ньютом, обхватывая колени руками. Длинная форменная юбка закрывает щиколотки, разрешая всему миру смотреть только на голые ступни, обутые в коричневые сандалии. Жарко, и недавно распустившаяся листва на деревьях не спасает от горячих лучей разбушевавшегося майского солнца. Жаль, что это ненадолго. Через пару дней они все будут с сожалением вспоминать о тепле и кутаться в мантии в купе Хогвартс-экспресса, смотря на унылый дождь, бьющий в стекла. Но сейчас Лита задыхается — от жажды любви и духоты.

— Ну и жарища, — Лита стирает пот со лба и сдувает со щеки тяжелую прядь иссиня-черных волос. — Как думаешь, пятиног действительно может снова стать человеком? Как бы мне хотелось поймать одного и выяснить это вместе с тобой.

— Выдумщица, — смеется Ньют, на мгновение закладывая книгу пальцем. И от этой улыбки ее темно-карие, почти черные глаза вспыхивают лихорадочным огнем. — Те пятиноги из легенды, которые теоретически могли стать людьми, давно вымерли. А встреча с их потомками принесет одни неприятности. И потом, где ты его достанешь? Их территория — под надзором Министерства.

Лита насмешливо кривит губы. Уж она-то найдет способ. Ее отец занимает неплохой пост, и пусть ему совершенно неинтересно, чем занята его дочь, но он исполнит любой ее каприз. Стоит только намекнуть. А что? Отличный способ подразнить Ньюта и доказать ему, что она может справиться даже с самыми опасными зверями.

— А тебе бы хотелось увидеть его вживую? — интересуется она словно невзначай, смотря на чернеющий вдали замок и представляя, как должно быть прохладно сейчас в его каменных стенах. — В Хогвартсе? В нашем загоне?

— Слишком рискованно, — он качает головой и снова открывает книгу. — Пятиноги сообразительны и смертельно опасны. Если он нападает на студента…

— И им окажется гриффиндорец, я не расстроюсь… Шучу! Честное слово — шучу!

Ньют качает головой и опускает глаза на изящно выписанные буквы на странице очередной энциклопедии о магических существах, без разговора о которых они оба и дня не могут прожить.

Лита окидывает его жадным взглядом. Удивительно, что он принадлежит ей — этот неземной человек с мечтательными глазами, такой чистый и такой невесомый, словно неподвластный земному притяжению. Сама она крепко стоит на земле обеими ногами, словно пригвожденная своей тяжелой и жгучей любовью. Ей не место в облаках.

Заметив зеленую веточку, ползущую по волосам Ньюта, она звонко смеется:

— У тебя лукотрус на голове. Я сниму.

И она быстро касается его мягких каштановых волос и с наслаждением зарывается в них длинными узловатыми пальцами, какие бывают у Лестрейнджей. Ньют неохотно закрывает книгу и поднимает на нее серовато-голубые глаза.

— Осторожней. И его зовут Пикетт.

Лита приподнимает брови и ревниво смотрит на лукотруса, замершего у нее в руке. Пикетт, значит. Вот как. То есть, придумывать имена растениям у него время есть, а поговорить с ней, побыть с ней рядом — нет! Подавив в себе желание зашвырнуть лукотруса подальше в лес, она сажает его на плечо Ньюта.

— Ты с ним разговариваешь?

— Иногда.

— И он спит рядом с тобой на тумбочке?

— Да.

— Хорошо быть Пикеттом, — с неприкрытой иронией замечает она и откидывает густые волосы на спину. Сегодня они не собраны в прическу, как того требуют дурацкие школьные правила, сегодня они — на воле.

Лита украдкой бросает взгляд на Ньюта, который снимает Пикетта с плеча и корчит ему смешные рожицы, и снова улыбается. Какой же он сентиментальный! Возится с этой безмозглой мелочью вроде лукотрусов и докси. Ей самой нравятся только сильные и опасные животные вроде мантикор, драконов или пятиногов. Что может быть интересного в приручении докси?

Ее маленькая рука, едва коснувшись травинок, ложится на руку Ньюта, и с силой сплетает его пальцы со своими. Он не сопротивляется, только вздрагивает.

— Я тебе нравлюсь?

— Конечно, — он убирает Пикетта в карман и принимается разглядывать обложку книги, но лицо его с редкими веснушками покрывается едва заметным румянцем.

— Не как друг. Как девушка, — Лита всегда идет напролом и не понимает, почему это не нравится окружающим. — Как девушка я тебе нравлюсь?

— Ты красивая, — Ньют отворачивается и, судорожно запихнув книгу в сумку, поднимается на ноги. Пикетт тут же высовывается из кармана и вцепляется в его край своими тонкими руками-веточками.

Ньют размашистым шагом спускается с холма, не оглядываясь. Лита ему нравится — это правда, и она отлично это знает. Но он вечно сравнивает все с животными, и сравнения выходят не в пользу Лестрейндж. Она любит брать, но отдает очень мало, и Ньюта это настораживает, как настораживает хищный блеск ее темных глаз, которые пожирают его каждый день. Там, в шоколадной глубине, такой обманчиво манящей, ему видится ненасытность и страсть, которых он сам не испытывает. И это заставляет его каждый раз делать шаг назад, когда Лита шагает ему навстречу. Он не боится ее любить. Он просто не уверен, что его любовь — та, что нужна Лите.

Ньют резко останавливается и достает из бокового кармана сумки сложенный в несколько раз листочек пергамента.

— Что такое? — ее прерывистый голос раздается прямо за спиной.

Она всегда идет за ним.

— Это тебе, подарок, — Ньют оборачивается к ней и протягивает листок.

Лита разворачивает его дрожащими пальцами и мгновенно расплывается в счастливой улыбке: на белоснежном пергаменте переливается всеми оттенками синего и зеленого смешная веретенница.

— Спасибо! Я буду любоваться ею на зельеварении, когда справлюсь с заданием раньше других, — Лита подпрыгивает от радости и без раздумий обнимает Ньюта за шею. От него пахнет уютом и надежностью. Не сумев совладать с жаркой волной, мгновенно затопившей сердце, она целует его — жадно и отчаянно. Ньют охотно отвечает на поцелуй, привлекая ее к себе, и на мгновение Лите кажется, что сейчас он наконец перестанет осторожничать и… Но Ньют поспешно отстраняется, и она гневно встряхивает волосами. Дьявол, чего он боится? Задыхаясь, она отступает на шаг назад, собираясь спросить его об этом, и вдруг замечает желтый краешек пергамента, торчащий из кармана его мантии. Еще один подарок?

— Что это? — интересуется она властным тоном, считая, что имеет на это право.

— А, это, — Ньют вытаскивает пергамент за край и машет им в душном воздухе. — Письмо от брата, утром пришло, а я и забыл тебе рассказать. Сразу говорю: тебе не понравится.

— Не понравится? Почему? — Лита хмурит черные брови и нетерпеливо облизывает губы. Как же жарко, черт подери. И как же хочется грозу! Бежать к замку, подставив лицо и руки ливню, и смеяться под раскаты грома. Вот это — жизнь!

Вместо ответа Ньют вынимает из кармана часы на тусклой серебряной цепочке и резким щелчком открывает их так, чтобы время было видно им обоим. Полдень. Они переглядываются и молча кивают друг другу. Полдень — а значит, время кормить зверей, которых им обоим разрешили содержать в небольшом загоне на опушке Запретного леса.

— Я покормлю саламандр, а ты уберись у нюхлера. Он уже все перерыл…

— Ты мне скажешь, что в письме? — Лита останавливается и смотрит на него исподлобья. Ветер, прилетевший с юга и предвещающий грозу, треплет ее волнистые смоляные волосы. Ньют знает их аромат: они пахнут медом и одновременно полынью. И Ньюту кажется, что в этом запахе заключена вся Лита.

Он тихонечко выдыхает, готовясь к урагану.

— Я уезжаю в июне, к родственникам в Ирландию. На весь месяц. Но уже в июле мы снова будем…

Ее лицо вытягивается и покрывается красными пятнами ярости, и в глазах дрожат слезы негодования и обиды. И от этой ожидаемой и все-таки резкой перемены Ньют замолкает, забыв, что хотел сказать. Ему не хочется причинять ей боль, но он не может все делать только для нее.

— Как ты можешь меня бросать? Ньют! — она хватает его за руку и прижимает к своей груди. — Слышишь, как бьется сердце? Из-за тебя! Я не могу так долго без тебя. Ты ведь это не всерьез?

— Прости, — шепчет он виновато. — Но родители уже обо всем договорились. Тесей говорит, что там я смогу изучить местных животных, помнишь, сколько их в Ирландии? Мы ведь и так вместе, Лита, каждый день, и…

— Ты знаешь, как мне одиноко в этом чертовом доме, рядом с молчаливым отцом и матерью, которая занята только собой, — слезы дерзко текут по ее нежному лицу, и она яростно размазывает их по бледным щекам. — Всем на меня плевать! Целый месяц, Ньют… А вдруг ты встретишь там кого-нибудь?

И ее глаза, такие умоляющие и нежные еще мгновение назад, снова наполняются тяжелой, ненасытной страстью и темной ревностью. Ньют кладет руки на ее дрожащие плечи и спокойно замечает:

— Перестань жадничать, поделись мной с другими людьми, которым я тоже нужен.

Она красива, дьявольски красива — и так же одинока, как и он, в своей любви к животным и опасностям, которые они с собой приносят. Его любовь к Лите — глубокая и одновременно хрупкая, один неверный шаг — и она разобьется, зацепив осколками сердце, и тогда кровь будет течь постоянно — большими горькими каплями. Его любви не хватит для ее ненасытной души — она проглотит ее целиком, как гиппогриф — рыбу, и потребует больше, а больше у него нет.

— Ты не нужен им так сильно, как мне, — отвечает она надломленным голосом, но видя, как светлые брови Ньюта хмурятся, быстро меняет тактику. — Хорошо. Ты прав. Нельзя быть жадной, а я, действительно, такая жадная… Я сейчас же займусь нюхлером. Думаю купить ему новую игрушку, что скажешь? А может, упросим Диппета подарить нам окками?

Ньют облегченно улыбается.

— Я привезу тебе авгурея, а может, даже маленького беса. Попробуем научить его говорить по-английски.

— Обещаешь?

Ньют уверенно кивает, и тогда на бледном лице Литы, на котором сейчас особенно выделяются темные блестящие глаза, появляется робкая улыбка. Они смотрят друг на друга несколько мгновений, а потом расходятся в стороны: Ньют торопливо проходит в загон с двумя саламандрами, которые настороженно приподнимают вверх свои длинные хвосты.

Убравшись в загоне и поиграв с нюхлером — Лита принесла ему свои старые серьги — они садятся на сноп прошлогоднего сена и синхронно стирают едкий пот, крупными каплями выступивший на их лбах, словно роса на августовской траве.

— Быстро время летит, да? — Ньют растягивается на сене, с наслаждением вдыхая аромат сухой травы. — Мне кажется, мы только вчера встретились у Леса, разыскивая зверей, а сегодня — последний день учебы, и впереди — последний год. Мы даже трансгрессировать уже умеем. Чудеса.

— Чудеса, — эхом повторяет Лита, обхватывая колени руками. — У тебя воды нет?

— Последнюю саламандрам отдал, — извиняющимся голосом отзывается Ньют и приподнимается на локте. — Хочешь, в замок вернемся?

— Нет, — Лита яростно мотает головой. — Здесь слишком хорошо… рядом с тобой. Слушай, давай ему имя придумаем? Нашему нюхлеру?

— Отличная идея! — Ньют с надеждой смотрит на темнеющее на юге небо. — Предлагаю придумать по несколько штук и обсудить в поезде. Кстати, а почему бы тебе не взять нюхлера с собой? Здесь ему будет скучно, а ты сможешь проверить, сколько драгоценностей твоей мамы он сможет запихать в свою сумку.

— Обязательно напишу тебе об этом, — Лита громко смеется и тут же неприязненно морщится. От жары у нее всегда болит голова, а кровь, словно закипев, больно пульсирует в висках.

Лита вытаскивает из сумочки фляжку с настойкой, которую ей прописала мадам Помфри еще на втором курсе — от наследственной мигрени — и делает несколько жадных глотков. Боль уходит, но голова сразу начинает кружиться — от нарастающей духоты и от тех нескольких капель огневиски, которые обязательно входят в рецепт этого безобидного зелья. А потом, бросив на Ньюта лукавый взгляд, она украдкой обмакивает в настойку палец и смачивает пересохшие губы, вспомнив, какие глупости творил Ньют, выпив на спор с Голдштейном стопку огневиски. Ему хватит и капли, чтобы перестать себя контролировать, чтобы, наконец, выпустить наружу все свои чувства, которые он так упрямо прячет в своем сердце. Для кого он их бережет? Их нельзя законсервировать. Их можно только съесть — или они стухнут.

И Лита решительно встряхивает волосами, словно соглашаясь сама с собой. Если Ньют боится действовать — она возьмет это сама. Она слишком устала ждать и безмолвно выпрашивать, убеждать себя, что она не одинока. Жажда любви, потребность любви, выросшая из одиночества и неожиданной встречи с таким же непонятым существом, как она сама, сжигает ее изнутри давно, и ревность, и жадность, которые мучают ее сильнее с каждым днем, стихнут только тогда, когда она добьется желаемого. Когда она убедится, что нужна Ньюту — единственному, кто ее понимает. Когда она поверит, что он хочет быть с ней не только из-за общей любви к животным.

Лите страшно: им остался год, а за этим годом, впереди — маячащая багровая неизвестность, полная поиска себя и горькой надежды на то, что Ньют останется с ней. И только сильнее хочется привязать его к себе, и только яростнее растет желание доказать ему, что она способна на многое, что она достойна его.

Чувствуя, как сердце трепыхается быстро-быстро, как крылья веретенницы, Лита смотрит на Ньюта искоса, растянувшись рядом с ним, и украдкой смачивает губы зельем второй раз. Ньют что-то говорит, мечтательно уставившись в небо и размахивая руками, но Лита не слышит. Она слышит, как жужжит пчела над цветком маргаритки в шаге от нее. Она слышит, как где-то ударом колокола бьет гром. Она слышит каждый удар своего жадного сердца.

Ньют принадлежит ей. Ей. И она убедит его в этом прежде, чем он уедет черт знает куда на целый месяц. Может быть, ему и уезжать расхочется.

— Поцелуй меня, — тихо говорит она, поворачиваясь к нему.

— Что?

Бесстрашно встряхнув головой, Лита слегка приподнимается и наклоняется над Ньютом, положив ладони на его грудь. Какие у него добрые, смеющиеся глаза! Они так не похожи на ее собственные, как бирюзовая вода моря не похожа на темные воды лесного озера. Улыбнувшись, она наклоняется к его лицу, и тяжелая шелковистая волна черных волос скрывает их обоих от любопытных глаз. От самого неба.

Лита мягко касается сладкими и терпкими губами его губ и шепчет:

— Ты меня любишь?

— Да, — отвечает Ньют без раздумий, но в голосе — настороженность. Он чувствует себя соломинкой, за которую хватаются и тянут на дно. Да, он тоже не такой, как остальные студенты — с его любовью к животным, природе, растениям, но он кажется себе самодостаточным. Лита же цепляется за него так, словно без него не существует. Наверное, это потому, что у нее нет брата. Или потому, что ее родителям не интересно, что ей нравится и о чем она думает.

Иногда Ньюту кажется, что чувства дружбы и сочувствия в нем больше, чем любви, но стоит взглянуть в эти темные, жадные глаза — и сомнения отступают. Он любит Литу, но в его любви есть крупинка обреченности, а почему — он и сам не знает. Его тянет к этой внешне сильной и смелой, но такой ранимой девушке, и в глубине души просыпаются желания, о которых он раньше не догадывался, но размышлениям о чувствах он уделяет слишком мало времени, а потому до сих пор не решился ни на что, кроме поцелуев. Последние два месяца он изучает поведение сфинксов, и ему не до любви.

Но сейчас, под темнеющим небом, все страхи, сомнения и образы животных с головой человека стираются яростью огневиски. Пальцы помимо воли зарываются в густые черные волосы Литы, и расстояние, которое он всегда так предусмотрительно оставлял между ними, сжимается до сантиметров, а вся его сдержанность уступает место одному желанию — желанию вдохнуть, впитать в себя этот медово-полынный аромат.

Ньют с силой разжимает губы и тихо замечает:

— Ты какая-то другая. Дурманящая, твои губы — пьянящие, такие пьянящие, что я теряюсь, и твои волосы — шелковые, словно пух диринара.

Лита закатывает глаза. Даже сейчас он умудряется сравнивать ее с животными! Но рассмеяться она не успевает: Ньют переворачивает ее на спину и целует — наконец-то так, как она давно мечтала — страстно и нежно, а не сдержанно. И когда его пальцы касаются пуговиц на ее белоснежной рубашке, к которой прилипли зеленые травинки, Лита торжествующе улыбается, глядя широко распахнутыми глазами в потемневшее, предгрозовое небо.

Удар сердца — и далекий раскат грома. Раз. Два. Три.

Она победила. Она — дурман-трава, и от нее невозможно отказаться, невозможно убежать.

И когда Ньют сжимает ее в объятиях, покрывая лицо и шею короткими, нетерпеливыми поцелуями, Лита закрывает глаза, прерывисто дыша.

Она догадывается, что любит Ньюта темной, жадной, ненасытной любовью, которую все — все до единого! — обязательно осудят, но совершенно этого не стыдится. Любить по-другому она не умеет, а жить нужно сейчас. Лита — Лестрейндж, а значит, любит силой брать то, что ей не хотят отдавать. И всегда получает.