Ублюдки (джен)

Серые камни стен, неуклюже громоздясь друг на друга, лезли на голову, сжимали кольцо вокруг нывших от боли ребер, сдавливали горло, нечеткими пятнами расплывались перед глазами. Свеча на шатком прикроватном столике почти не давала света, только бросала на серые стены багровые отсветы и черные тени; камин давно прогорел, и воздух в комнате стал острым, колючим, как иголки кактуса — как сотни, тысячи маленьких иголок, разом вонзавшихся в кожу.

Холодно, холодно, о, как же холодно.

— Холодно, — прошептала Беллатрикс. Опустила руку, почувствовала что-то холодное и мокрое, поднесла ладонь к лицу — кончики пальцев были окрашены красным — и расхохоталась, пронзительно и жутко.

В крохотной, похожей на склеп комнатенке холодный воздух нестерпимо вонял кровью, требухой и чем-то еще — Беллатрикс знала, что так пахнет смерть, сладко и омерзительно одновременно. Алая лужа под ней давным-давно остыла и подернулась тонкой, мутноватой пленкой, но Беллатрикс не могла просто встать и уйти — здесь, в этом маленьком каменном могильнике были ее дочери, и они нуждались в ней. Старшая лежала на единственной кровати, разметавшись по ней и не шевелясь; неверный свет свечки выхватывал из черно-серой мглы то спутанные темные волосы, то тонкую безвольную руку, то заострившийся нос. Младшая, завернутая в мантию Беллатрикс, лежала на руках у матери, маленькая и красная, и тихо копошилась, пытаясь выпутаться из тонкой шерстяной ткани.

Старшая была десять часов как мертва.

Младшая час назад появилась на свет.

Беллатрикс не помнила, как родила ее. Зато помнила, как умерла старшая — нет, не умерла, была убита собственной матерью из жалости, не из жестокости; Беллатрикс сама, собственноручно принесла ее, сгоравшую в страшной лихорадке, сюда, в этот склеп. Принесла, заставила проглотить немного сонного зелья и, погладив по голове, приставила палочку к виску и прошептала два слова — два единственно нужных и правильных слова. Прошептала — и тут же осела на пол, корчась от адской боли: начались схватки. Она знала, как это — рожать, она уже проходила через это, но в этот раз все было тяжелее, больнее, грязнее — боль не отпускала ее ни на секунду, накатывала слепящими, безжалостными волнами, а дитя рвалось на свет из ее тела так неистово, что, казалось, вот-вот разорвет ее пополам. Она не кричала, не звала никого на помощь — еще не хватало, никто не должен был об этом знать, никто, никто, никто — только корчилась, сцепив зубы, в собственной крови, и хваталась за остывавшую руку старшей дочери, ища хоть какую-то опору; на мгновение — вроде бы — провалилась в беспамятство, а когда очнулась, то между ее коленей уже барахтался и тонко пищал комок окровавленной плоти. Кое-как Беллатрикс нашла в себе силы перерезать пуповину спрятанным за корсажем кинжалом, запеленать новорожденную в мантию и приложить к груди; девочка вцепилась в сосок как голодный зверек в кусок сырого мяса, но Беллатрикс лишь слабо улыбнулась сквозь застилавшие глаза пот и слезы — ее младшая дочь вырастет сильной и яростной, как ее отец.

Как Темный Лорд.

При этой мысли Беллатрикс прижала малышку покрепче к себе — так, что та недовольно захныкала. Девочка будет считаться незаконнорожденной, если эти стервятники, которые ошибочно зовутся соратниками ее матери, узнают о том, кто ее настоящий отец… и они растерзают, освищут ее, их обеих, когда узнают, или, если не хватит духу растерзать, будут шептаться за спиной и тыкать пальцами. Глупцы, глупцы и слабаки, как они не понимают: выносить и родить дитя Темного Лорда — большая честь!.. И она горда, что Темный Лорд оказал ей эту честь, что он снизошел до нее, что сделал матерью своей наследницы… и Рудольф тоже должен быть горд, что эта честь выпала ей, а не мямле Нарциссе или уродине Алекто… но он не будет, не-ет, он промолчит и отойдет в сторону, как всегда, но «измены» себе не забудет и когда-нибудь напомнит об этом Беллатрикс. Хорошо, что ей не понадобится держать перед ним ответ — отныне она отвечает за все только перед Темным Лордом и своей дочкой от него, и больше ни перед кем. Сколько времени ей приходилось прятаться, скрывать беременность всеми возможными способами и ото всех… но теперь-то она была свободна, наконец-то свободна. Остальная семья тоже не должна быть ей помехой: Рабастан не осмелится пойти против нее без поддержки брата, а Сигнус…

Сигнус. Его, в отличие от мужа и деверя, списывать со счетов пока нельзя. Сын был горд и чересчур самолюбив, а главное — слишком привязан к отцу; рождения ребенка от другого человека, даже от Темного Лорда, он бы матери не простил. Нет, Беллатрикс ничего не скажет ему о младшей дочери и будет держать ее как можно дальше от него; сводный брат может стать со временем для малышки врагом хуже недоноска Поттера и остатков Ордена вместе взятых.

Гвен… Вот кто бы помог Беллатрикс позаботиться о маленькой сестренке. Она бы сделала все, что велела ей мать, не споря и не осуждая; будь это необходимо, она бы выдала малютку-сестру за собственное дитя, отказываясь назвать имя отца и твердя, что тот — чистокровный, а большего никому и знать не надо… но Гвен была мертва, это ее тело остывало на кровати, это за ее мертвую руку цеплялась Беллатрикс, рожая малышку. Гвен умерла — но своей смертью она подтолкнула сестру к рождению, к жизни; когда малышка немного подрастет, Беллатрикс расскажет ей о старшей дочери, непременно расскажет. А пока что…

Беллатрикс неловко поднялась, прижимая малышку к себе и оскальзываясь в собственной крови; между ног и внизу живота все еще сводило болью, ноги дрожали и подгибались от не до конца спавшего напряжения, перед глазами все плыло. Она устала, она очень устала и ей очень плохо, но сейчас ей надо наплевать на себя и найти временный приют младшей дочери и последний — старшей. И сделать это как можно скорее — про девочек должно знать как можно меньше людей.

Особенно про младшую.

* * *

Девчонка хныкала уже два дня. Не плакала, не пищала — именно хныкала, поскуливала, как побитая собачонка, не прекращая ни на минуту. У Драко уже вошло в привычку накладывать Маффлиато на дверь своей комнаты, но помогало мало — жалобное хныканье, казалось, просачивалось даже сквозь толстые стены дома.

— Ей нужна ее мать, — Нарцисса, побледневшая и подурневшая, с темными кругами под ввалившимися глазами, укачивала девочку на руках, тщетно пытаясь успокоить. — А мать…

Она тяжело вздохнула. Драко ее понимал: он слишком хорошо помнил тот день, когда к ним в дом ввалилась тетка Белла, растрепанная, шатающаяся и… с крохотным свертком на руках. Они с матерью тогда заперлись в спальне и долго спорили о чем-то полушепотом; из обрывков разговора, донесшегося до Драко, сверток — ребенок, младенец — был дочерью Беллатрикс и, судя по тому, как рьяно та просила мать оставить девочку в Малфой-мэноре, ее отцом был не дядя Родольфус — иначе зачем было отдавать ее кому-то, а не растить в своем доме. До Битвы при Хогвартсе Беллатрикс достаточно часто наведывалась к Малфоям, тайком навещая девочку, но после гибели тетки уход за малявкой — Дельфиной, Дельфи, так назвала ее Беллатрикс — целиком лег на плечи Нарциссы, и не сказать, чтобы она с этим справлялась.

— Что нам с ней делать? — тихо спросил Драко, глядя на то, как девочка (кузина?) тянется к колье на шее Нарциссы. — Мама, ты же понимаешь, что мы не можем оставить ее у себя? Не сейчас, когда…

«…когда отец в Азкабане, а авроры не гуляют здесь, как у себя дома только потому, что у них слишком много другой работы», — хотел было сказать он, но Нарцисса поняла все без слов и горько качнула головой:

— Я знаю, сын. Я постараюсь найти ей место среди наших знакомых… во Франции или в Бельгии. Я уже ищу.

Эту фразу Драко тоже слышал не раз — с самой гибели тетки Беллы, но время шло, а девчонка все жила в мэноре. И чем дольше она оставалась здесь, тем хуже было для Драко с матерью: в любой момент ее могли найти авроры, и тогда один Мерлин ведает, что с ними потом может быть. В конце концов, он и мать — не единственные ее родственники, и те, другие, тоже в состоянии о ней позаботиться.

Ответ на письмо пришел быстро — куда быстрее, чем ожидал Драко. Следующим же вечером он, пожелав матери спокойной ночи, поднялся в комнатку, которую мать отвела под детскую Дельфи, набросил Дезиллюминационные чары и стал ждать. Часы на каминной полке пробили десять, потом одиннадцать; девочка успокоилась впервые за долгое время и теперь мирно посапывала в колыбели — тем лучше, легче будет ее вынести из дома. С двенадцатым ударом часов темнота в одном из углов прорезалась вспышкой Летучего пороха, затем сгустилась и выплюнула высокую черную фигуру:

— Ну? У меня мало времени. Что там у тебя?

— Возьми и посмотри, — Драко лениво отмахнулся в сторону колыбели. — Можешь даже совсем забрать, это было бы замечательно.

Сигнус осторожно, боком приблизился к кроватке и откинул легкий шелковый полог. На его изуродованном лице отразилось нечто, похожее на удивление:

— Ребенок? Забрать? И что я должен с ним делать?

— Откуда мне знать? — Драко зевнул и потянулся. — Твоя сестра, не моя.

За то, чтобы еще раз увидеть подобную степень шока на лице кузена, он был готов заложить свой «Нимбус», да еще и доплатить сверху.

— Моя кто?!

— Глухой, что ли? Твоя сестра, — Драко откинулся на спинку кресла. — Дочь тетки Беллы. Или она тебе уже не мать?

— Да, но… — Сигнус протянул руку, чтобы коснуться девочки, но тут же отдернул — то ли в неверии, то ли в испуге. — Сколько же ей?

— Где-то месяца два-три, — прикинул Драко. — Тетя родила ее незадолго до того случая с Поттером — помнишь?

— Два-три месяца? — эхом отозвался Сигнус, озабоченно хмуря брови и высчитывая что-то в уме. — Но отец с матерью в то время не…

Внезапно он замер — точно окаменел от взгляда Горгоны. Тонкие пальцы стиснули борта колыбели так, что Драко почти слышал, как крошится под ними дерево; Сигнус глухо, гортанно зарычал и сполз на пол, закрывая руками лицо.

— Как она могла? — свистящим шепотом спросил он у своих коленей. — Как. Она. Могла?! После всего… — он вновь вскочил на ноги, словно сидел на горячих углях, зажег Люмос на конце палочки и поднес его почти вплотную к девочке. — Нет… не такой… не такой…

— Осторожно, разбудишь, — предупредил Драко; у него создавалось ощущение, что что-то пошло не так.

— Плевать, — Сигнус склонился еще ниже над колыбелью, пристально вглядываясь во что-то. — Нет… не такой… и брови не такие, и глаза… Ничуть не похожа, — с отвращением выплюнул он. — Ни на мать, ни на Гвен.

— Может, она копия своего отца, — предположил Драко; признаться, он никогда не присматривался к Дельфи и тем более не искал в ней сходства с покойными теткой или кузиной. — И похоже, они у вас разные. Я, правда, не знаю, к то ее отец…

— Да начхать! — рявкнул Сигнус; Дельфи в колыбели беспокойно заворочалась, но не проснулась. — Мне все равно, кто он — хоть любой из наших, хоть Темный Лорд, хоть сам Мордред! Он оскорбил моего отца… он сделал ублюдка моей матери, он… — Сигнус медленно выдохнул, успокаиваясь, и с отвращением посмотрел на девочку. — Ублюдок, вот она кто. Бастард. Ошибка природы, немногим лучше грязнокровок. Она не должна жить…

Он шагнул к окну, трясясь, как в лихорадке; провел рукой по волосам, на мгновение задумался о чем-то и резко повернулся к Драко; в глазах его полыхало безумное зеленое пламя:

— …и не будет.

Драко не успел даже пошевелиться — так быстро все произошло: почти одним слитным движением Сигнус схватил с тахты у камина небольшую подушку и шагнул вперед, с силой кладя ее на личико Дельфи. Девочка проснулась и закричала — громко и отчаянно, ее ручки заколотили по подушке; Сигнус, выругавшись, отмахнулся, накладывая Заглушающие чары, и надавил вниз. Крик Дельфи перешел в тоненький, сдавленный, судорожный хрип; Драко знал, что должен что-то сделать, оттащить Сигнуса прочь, но не мог даже пошевелиться и, оцепеневший, наблюдал за тем, как его кузен хладнокровно убивает собственную сводную сестру.

Раздался хруст — как будто палочку переломили; Дельфи перестала хрипеть и колотиться и обмякла. Драко не выдержал и метнулся в угол; когда его перестало выворачивать наизнанку, Сигнус уже одергивал рукава дорожной мантии.

— Мертвее мертвой, — с ледяным спокойствием сообщил он. — Подушку лучше сжечь, а хотя, как знаешь.

— Я… я думал, ты ее просто заберешь, — прохрипел Драко. — Заберешь… вырастишь сам… просто подальше от нас с мамой…

— Возиться с неизвестно чьим выродком? Спасибо, нет, — Сигнус отряхнул несуществующие пылинки с ворота. — Кстати, много людей про него, то есть, про нее знало?

Драко покачал головой.

— Вот и славно, — Сигнус шагнул вплотную к кузену. — Если кто-то будет болтать, о чем не надо, то так и передай: не рожала мать никого после нас, и дочерей, кроме Гвен, у нее не было. А ребенок… ну, придумай что-нибудь. И… да, дорогой братец, если сам распустишь язык — я тебе его отрежу и засуну в то место, которым ты обычно думаешь. Ясно?

Драко кивнул. Сигнус криво ухмыльнулся, отвесил издевательский поклон, бросил в камин щепоть Летучего пороха и исчез. Пепел в камине давно осел, погасли искры и даже запах дыма исчез, но Драко все еще не мог заставить себя подойти в посмотреть, что с девочкой — вдруг ему все это приснилось, вдруг это всего лишь предупреждение о том, чего он ни в коем случае не должен делать? Наконец осмелившись, на ватных ногах он подошел к колыбели — Дельфи лежала в ней сломанной куклой, наподобие тех, что так любила нянчить Пэнси до школы. Драко дотронулся до щечки девочки — она была холодной, как лед.

Драко вновь почувствовал, что его мутит, и бросился прочь из комнаты. Ему казалось, что Дельфи убил не Сигнус, а он сам.

* * *

— Где девочка?

Сигнус нехотя оторвался от газеты.

— Что, прости?

— Девочка, — повторил Родольфус. — Та, которую твоя мать отдала Малфоям. Нарцисса сказала, что ты забрал ее. Где она?

— Ах, вот ты о ком, — Сигнус отбросил «Пророк» в сторону. — Видишь ли, тетушка немного солгала тебе. Я никого не забирал — не успел; когда мы пили чай, девчонка потянула в рот какую-то дрянь. Эльфы не уследили, тетка была далеко — они вынесли ее полежать в парке, на воздухе… Анапнео не помогло, было слишком поздно.

— Какую-то дрянь, говоришь? — Родольфус прищурился и внезапно усмехнулся — едва заметно, лишь кончиками губ. — Да, с младенцами это случается.