Школьный триллер, или Здравствуйте, дорогой Леонид Ильич! (джен)

Завуч сидела за своим столом в учительской и проверяла журналы. Ее суровое, словно высеченное из камня лицо было сосредоточенным и хмурым, а черные с проседью волосы взъерошены оттого, что она поминутно поправляла их резким жестом. Завуч была недовольна тем, как классная руководительница 10-го «б» вела записи.

Если бы в этот момент рядом возник бы какой-то шумный разговор или, того хуже, смех, завуч, ни на секунду не задумавшись, резко оборвала бы коллег и заставила их замолчать. Но в учительской было абсолютно тихо. Шел урок, и педагоги разошлись по классам. Лишь учительница истории, сидя за столом напротив, заполняла журнал.

Но историчка вряд ли могла бы вызвать гнев завуча в какой бы то ни было ситуации — она была абсолютно безобидным существом, тихим и незлобивым. Беременность сделала ее еще более пришибленной. И лишь старшеклассники, которым она в это неспокойное время, на исходе 80-х, преподавала новейшую историю, отлично знали, какой темперамент может проявить эта серая мышка, когда оседлает своего любимого конька.

Ее любимым коньком был… Брежнев. Тот самый, Леонид Ильич. Если для большинства ее учеников он был лишь смутным воспоминанием из детсадовской поры — портретом на праздничной демонстрации и смешным голосом из телевизора, то для нее самой он был вполне отчетливой частью ее юности, пришедшейся на застойную эпоху.

Более того, в ее глазах он был величайшим тираном если не всех времен и народов, то всей советской истории — уж точно. В качестве примера чудовищного обмана Брежневым собственного народа она любила вспоминать случай о том, как в школьные годы по призыву партии и правительства собирала вместе с одноклассниками посылку для детей Африки — теплые шарфики, шапочки, варежки и прочие полезные вещи, жизненно необходимые юным жителям Черного континента…

Старшеклассники уже привыкли к тому, что любая тема по новейшей истории у них неизбежно сводится к обсуждению роли Брежнева в истории Советского Союза. Собственно, это было не обсуждение, а осуждение — монолог педагога больше напоминал монолог театрального актера. Учительница произносила пламенные речи о злодеяниях Брежнева так, что Станиславский с того света одобрительно аплодировал и кричал: «Верю!»

Школьники не протестовали. В конце концов, мало кто из учителей отдавался своей работе с такой сценической страстью, что любо-дорого было поглядеть. А скучные параграфы можно было и самостоятельно в учебнике прочитать. Более того, если какая-то тема казалась совсем уж занудной, достаточно было кому-нибудь из класса как бы невзначай произнести фамилию бывшего генсека так, чтобы услышала преподавательница — и всё, яркое представление до конца урока им бывало обеспечено.

Но во всех остальных житейских ситуациях эта учительница оставалась, как уже говорилось, кротким, мягким, даже безвольным существом. Собственные дети ее совершенно не слушались, муж беззастенчиво помыкал ею, коллеги снисходительно посмеивались за ее спиной…

Так что завучу повезло: тихоня-историчка была, пожалуй, идеальной соседкой по кабинету во время напряженной работы с документами. Она не посмела бы отвлекать по горло занятую начальницу ни выяснением служебных вопросов, ни сплетнями, ни анекдотами, как это запросто могли бы сделать другие учителя.

Стояла блаженная тишина. Сквозь ажурные кроны сосен за окном в учительскую лились щедрые лучи полуденного майского солнца. Завуч раздраженно скрипела пером чернильной ручки, выписывая на отдельный лист свои замечания по журналам. «Да что ж такое, почему даты за апрель не проставлены?!» — возмущенно думала она в тот момент, когда за ее спиной открылась и чуть погодя вновь закрылась дверь. Никто не вошел — видимо, заглянули по ошибке. И завуч забыла бы об этом, если бы в следующий момент ее не вывел из задумчивости тонкий, отчаянный и какой-то звериный крик учительницы истории.

Подпрыгнув от неожиданности, завуч уставилась на стол напротив. За ним происходило невообразимое. Учительница истории, с искаженным от ужаса лицом, вскочила с места. Ее взгляд был прикован к только что закрывшейся двери. Она подняла руки, словно защищаясь от кого-то, и… рухнула в обморок.

Надо отдать должное самообладанию и быстроте реакции, а также житейскому опыту завуча. Она не бросилась к упавшей в обморок учительнице, рассудив, что лишние две-три минуты пребывания в забытьи погоду для той не сделают. Не теряя ни секунды, она сначала выскочила за дверь, чтобы выяснить, кто же так напугал ее коллегу, и изловить подлеца с поличным.

Но там не было ни души. Шел урок, а в такое время в коридорах оказывались лишь редкие случайные личности — например, ученики, которых послали за мелом. Впрочем, на этом этаже ученики старались бесцельно не шататься не то что во время уроков, но даже и на переменах. Ведь именно тут находилась учительская — резиденция «драконихи», как школьники называли между собой завуча.

Конечно, хулиган мог добежать до лестницы и исчезнуть раньше, чем завуч выглянула за дверь. Но лестница располагалась довольно далеко от учительской — коридор старинного здания был очень длинным. Чтобы успеть домчаться до спасительных ступенек за эти несколько секунд, ученик должен был бы иметь блестящую физическую подготовку — почти профессиональную. А эта школа не имела спортивного уклона и подобными талантами не была богата.

Многочисленные окна в одной из стен коридора выходили во двор школы. Их створки были распахнуты — погода стояла почти летняя. Хулиган, теоретически, мог выпрыгнуть и в окно. Но это был второй этаж — и тут не факт, что спасла бы даже отличная физическая подготовка.

Так что единственным более-менее реалистичным вариантом оставался следующий: кто-то из учеников вышел во время урока из кабинета на этом же этаже, заглянул в учительскую, напугал беременную женщину до полусмерти (чем напугал — это отдельная загадка!) и юркнул обратно в класс раньше, чем его засекла «дракониха».

Из множества вопросов в этом странном деле — «Кто?», «Как?» и т.д. — на первый план, как ни крути, выходил вопрос «Почему?» В самом деле, кому могла помешать такая безобидная чудачка, как их учительница истории?

Впрочем, завучу сейчас было совсем не до того, чтобы строить из себя Шерлока Холмса и развлекаться дедукцией. Надо было срочно заняться несчастной коллегой, пострадавшей по милости неизвестного злоумышленника. Та уже пришла в себя и сидела на полу. С лица бедной женщины не сходило выражение крайнего ужаса. Завуч помогла ей подняться, усадила на стул, оправила на ней платье, задравшееся на большом животе… Налила воды из графина и вложила ей в руки полный стакан. И только после этого осторожно спросила:

— Кто это был?

Историчка, стуча зубами о край граненого стакана, пролепетала:

— Брежнев…

— Кто-о-о?

— Брежнев, — всхлипнула историчка. — Леонид Ильич.

Завуч поняла, что своими силами тут не обойтись, и метнулась к телефону — звонить в скорую.

Но и через пару часов, лежа на больничной койке после укола успокоительного, и через пару дней, вновь выйдя на работу, учительница истории упорно твердила одно и то же: к ней приходил Брежнев. Собственной персоной. И приходил, как она считала, по ее душу. Вспоминая об этом странном случае, она начинала плакать и говорила, что Брежнев грозил ей — наверное, за то, что она постоянно отзывалась о нем плохо.

— То есть как — грозил? — удивленно спросил кто-то из педагогов, впервые услышав об этом.

— Обыкновенно, пальцем… — ответила учительница истории и нервно рассмеялась, а потом тихо заплакала.

В конце концов завуч запретила коллегам расспрашивать потерпевшую. Надо было дать возможность женщине, пережившей серьезное потрясение, спокойно доработать до конца учебного года и до декретного отпуска. Благо, и до того и до другого оставалось всего ничего.

Да и смысла не было изводить беднягу расспросами. Из ее слов, которые она повторяла как заученный текст, вырисовывалась примерно такая картина: она подняла голову, когда открылась дверь учительской, а там, на пороге, стоял Брежнев. Точно такой же, как при жизни: с густыми бровями, в очках и с невероятным количеством орденов. Он погрозил ей пальцем, а потом закрыл дверь. Вот и всё.

Надо сказать, что сразу после того, как учительницу истории в тот день увезла скорая, завуч провела по горячим следам свое маленькое расследование. Она опросила всех педагогов, у которых в тот час были уроки в кабинетах на одном этаже с учительской, не отпускали ли они кого-нибудь из учеников с урока в это время. Например, за мелом. Все семь преподавателей с уверенностью ответили, что никого никуда не отпускали.

Расследование зашло в тупик. Завучу ничего не оставалось, кроме как согласиться с теми коллегами, которые с самого начала инцидента туманно намекали на психологические особенности протекания беременности у некоторых женщин. Школьники, пронюхав об этой истории, тут же стали называть историчку не иначе как истеричкой. Некоторые родители стали звонить завучу, желая выяснить подробности и высказывая свои опасения. Завуч, как могла, гасила нездоровый интерес окружающих, но школа гудела, как растревоженный улей.

Вечером того дня, когда учительница истории вновь вышла на работу, завуч сидела в учительской, с головой погрузившись в бумажную работу. Все ученики и педагоги уже разошлись. За окном пламенел закат. На лист одна за другой ложились строчки замечаний по поводу состояния журналов. Завуч решила сегодня задержаться, чтобы закончить наконец проверку — последние два дня, связанные с неприятным происшествием, сильно отвлекли ее от выполнения рутинных обязанностей.

Поначалу она не обратила никакого внимания на то, что за ее спиной открылась и вновь закрылась дверь. Но потом вспомнила, что она в школе одна, а сторож дежурит во дворе и вряд ли зашел бы сюда. И с некоторой тревогой оглянулась.

Там, у самой двери, стоял Брежнев.

Широко распахнутыми глазами, онемев от изумления и выронив ручку, завуч разглядывала гостя с того света. Высокая могучая фигура, густые брови, старомодные очки и столь же старомодный коричневый костюм (пожалуй, слишком дешевый для руководителя страны, занимающей одну шестую часть суши), сплошной блеск нескольких рядов наград на пиджаке... Все это она отметила про себя в одно мгновение.

А потом Брежнев двинулся к ней. Он прошел через комнату, позвякивая орденами и медалями, и встал прямо перед ее столом. Завуч, ощущая себя как в странном сне, все так же машинально отметила, что, если не считать звона наград, двигался он абсолютно бесшумно, неслышными шагами — совсем как привидение. Зато когда он встал перед ней, на журнал на столе легла его тень. А ведь привидения тени не отбрасывают…

Теперь завуч даже с каким-то веселым интересом ждала, что будет дальше. Значит, она сошла с ума? Ну, что ж поделать. Бывает. Зато какие необычные ощущения!

А генсек тем временем снял очки, аккуратно сложил их и положил перед ней на стол. Завуч посмотрела на них, отметив про себя, что темная оправа очень старая, а дужки — разные: одна толстая и черная, а другая, явно более позднего происхождения, потоньше и коричневая. Похоже, «дорогой Леонид Ильич» как-то уж очень скаредно экономил на себе, любимом.

Дальнейшее выглядело совсем фантасмагорично. Сняв очки, Брежнев взял себя одной рукой за широкие брови и потянул вверх. И лицо его, сморщившись, как смятая тряпка, послушно поползло вслед за рукою. А потом и вовсе съехало с головы. Теперь вместо лица покойного генсека на оторопевшую женщину смотрело виновато улыбающееся лицо физрука их школы.

Вот тут-то она и схватилась за сердце…

Когда завуч пришла в себя, на столе перед ней стояли графин и стакан с водой. Рядом лежали старые очки, пиджак со множеством наград и еще что-то непонятное, вроде резиновой грелки, на которой угадывались контуры губ и смятые широкие брови. А напротив, по другую сторону стола, сидел с покаянным видом преподаватель физкультуры.

Она схватила стакан и жадно отпила большой глоток. Хотела спросить о многом — и не могла найти слов. Но ее собеседник сам начал исповедь…

Недавно он, как все знали, вернулся из поездки в Москву. Там, на одном из арбатских прилавков, он впервые увидел забавную новинку — резиновые маски с лицами знаменитостей. Вспомнив об учительнице истории с ее пунктиком насчет Брежнева, он решил подшутить над нею. Купил там, на Арбате, маску Леонида Ильича. По приезде домой одолжил у отца-фронтовика пиджак с многочисленными наградами, брюки к нему в тон (чтобы не испортить эффект розыгрыша видом тренировочных штанов, в каких обычно ходил по школе), а также очки «а-ля Брежнев».

Околачиваясь в учительской на переменах, он улучил момент, когда историчка должна была остаться там одна во время урока. Сидела она, как ему было известно, на своем любимом месте прямо напротив двери. Правда, там была и завуч, но она тоже сидела на своем обычном месте — спиной к двери, так что ее можно было не принимать в расчет.

Вот тогда-то бравый физрук быстренько сбегал в спортзал, переоделся в отцовский костюм, прихватил маску Брежнева и очки и вернулся к учительской. Почти стопроцентно зная, что никого не встретит в коридоре на этом этаже, он надел маску и очки, заглянул внутрь, погрозил своей жертве пальцем и… бросился бежать со всех ног. На всякий случай. Передвигался он тогда практически бесшумно. Как, впрочем, и сейчас. Ведь и тогда, и сейчас он был в кроссовках.

Предчувствие не подвело шутника — его едва не застукали. Но будучи хорошо тренированным человеком, он все же успел добраться до лестницы, прежде чем «дракониха», выглянув за дверь, окинула коридор бдительным оком. Впрочем, учитывая то, что произошло дальше с учительницей истории, он предпочел бы быть застуканным тогда. Так он, во всяком случае, сказал завучу, закончив свою речь горячими извинениями.

Та слушала его, поджав губы. Мужику под сорок, а ведет себя, как мальчишка! Дурак дураком… Это ж надо — пугать беременную! А если бы у нее выкидыш случился? Впрочем, вслух она ничего этого высказывать не стала. Сухо кивнув в знак прощения, она велела младшему коллеге завтра же извиниться перед учительницей истории.

Назавтра завучу пришлось досрочно отпустить учительницу истории домой, потому что в ответ на слова физрука та разразилась бурными рыданиями, и ее долго не могли успокоить. Но это были слезы не обиды, а облегчения. Бедняжка вот уже несколько дней всерьез считала, что сошла с ума. Такое объяснение ей было проще принять, чем жуткую мысль о том, что Брежнев явился к ней с того света. Резиновая маска, показанная физруком, избавила ее от тяжелых сомнений. На радостях историчка простила своего неразумного коллегу и даже приняла в подарок злополучную маску — на память.

Старшеклассники, которым она преподавала в этом году, запомнили свою учительницу истории как чудаковатую особу с большими актерскими способностями. Их мнение совершенно не разделили бы те, кому довелось учиться у нее после ее возвращения из декретного отпуска. Теперь это была сдержанная по характеру преподавательница, не позволяющая себе во время урока ненужные лирические отступления. От учеников она требовала такого же четкого, если не сказать формалистического подхода к обучению. И уж само собой, не упоминала всуе ни Брежнева, ни других исторических личностей.

Когда завуч, не удержавшись, высказала свое изумление такой переменой, та, приняв это за комплимент, с достоинством заявила, что каждый человек, а преподаватель истории особенно, должен идти в ногу со временем. Если стало возможным устроить перестройку в целой стране, то устроить перестройку в отдельно взятой личности должно быть и того проще. Вот и она пересмотрела свои взгляды. Начала профессиональную деятельность, так сказать, с чистого листа.

Завуч, подавив вздох, помянула про себя недобрым словом физрука с его розыгрышем. Сама она, умудренная опытом, не считала, что начинать с чистого листа — это всегда хорошо. Да и историческая реальность не раз это подтверждала. Но если кто-то решил расстаться с прошлым, его не остановить. И это она тоже хорошо понимала.