Vivisection (джен)

Буду смеяться, пока крышу не сорвет,

Буду глотать, пока не лопну,

Пока не лопну.

— Radiohead, Idioteque

До этого момента я не знала, насколько мучительным может быть биение собственного сердца. Сейчас оно колотилось так быстро, что еще немного — и вырвется из груди. До чего же больно. Желудок словно вспороли, связали в узел и затолкали обратно — словом, чувствовала я себя не очень.

Это не наша вина. Не наша. Какого черта они обвинили нас?

Я всегда боялась клоунов. Почему — не знаю. Может, все из-за разукрашенных, пугающих лиц. Ведь это неестественно — постоянно быть счастливым. Исключением был фильм «Оно» — самый известный фильм про жутких клоунов. При его просмотре я не испытывала страха: роль главного героя исполнял Тим Карри, который всегда будет для меня Длинным Джоном Силвером из «Остров сокровищ Маппетов» и доктором Фрэнком эн Фертер из «Шоу ужасов Рокки Хоррора».

Эти клоуны были гораздо зловещее остальных. И мой страх был абсолютно оправдан.

Так холодно.

Я просто выбрала неверный день для похода в банк. Как и большинство людей, я старалась избегать посещения центральных офисов: маленькие филиалы и банкоматы по всему городу удовлетворяли все мои финансовые нужды. Но недавно я потеряла дебетовую карту и собиралась забрать новую. Я могла сделать это через Интернет — должна была, — но отделение банка находилось по пути в университет. И я зашла туда.

А сейчас я, перепуганная до смерти, с завязанными глазами, тряслась в фургоне под аккомпанемент стонов и рыданий остальных заложников.

Воспоминания расплывались, когда я пыталась воссоздать картину событий. Ворвались клоуны, было много криков… Я помнила, как искала среди них его, их лидера, за кем благодаря СМИ окончательно закрепилось прозвище Джокер, — теперь в этом все боялись только его.

Но, вероятно, он был занят: для такой большой шишки ограбление банка — слишком мелко, слишком хлопотно. Однако в деньгах нуждаются все, верно? Так что его люди собирались повеселиться на полную катушку. Мне просто не повезло, что они выбрали именно этот банк и именно этот день для своего рандеву.

Были выстрелы. Еще больше криков. Клоунов это вывело из себя, и они просто расстреляли половину заложников. Они приказали нам — оставшимся — заткнуться, иначе мы станем следующими. В сочетании с дюжиной трупов угроза звучала убедительно. Мы заткнулись.

Пока я лежала на полу среди остальных, мой возбужденный мозг смог осознать произошедшее: у одного из заложников — может, работника банка — был пистолет. И он застрелил одного грабителя. Тела я не видела, но слышала шепотки; сложить два и два было просто.

С сейфом покончили слишком быстро. А на полицию — ни намека: если те были в курсе, то почему тянули? Клоуны убили еще нескольких. Я не смотрела на трупы — не то, чтобы хотела сохранить спокойствие и свою жизнь, а попросту не могла. Ведь я вытянула счастливый билет. Нас осталось шестеро: мать с маленькой девочкой, старик и прижавшаяся друг к другу молодая пара. И я.

Нос горел от запаха крови, дерьма и рвоты (каждого понемногу), на джинсах и замшевом пальто темнели кровавые пятна. Раньше мне нравилось это пальто, но теперь я предпочла бы его сжечь. Повсюду были трупы. Но я держалась.

В трудных ситуациях я сохраняла хладнокровие. Вместо того, чтобы паниковать, я осматривалась, подмечала детали и составляла план, чтобы решить проблему с наименьшими потерями. Конечно, немного жутко, что эта привычка сработала даже в ситуации, трудной настолько, однако срываться было нельзя. В банке паника охватила многих, но это закончилось для них весьма печально. Инстинкт выживания твердил: «делай все, что угодно, чтобы выбраться отсюда». Не действовать клоунам на нервы своим нытьем было отличным началом.

Нам повязали глаза, толкнули в фургон — где же полиция?! — и усадили всех вместе, плечом к плечу.

И теперь мы куда-то ехали.

Любая попытка заговорить грубо обрывалась охранником. Здесь, в хвосте фургона, он мог быть одним из многих, но мог быть и единственным. Интересно, смогла бы я его одолеть одного?

Я задушила эту мысль на корню. Это безумная, отчаянная, опрометчивая выходка образцовой жертвы. Я была сильнее. Если я буду играть по правилам, то смогу пережить этот день.

А, может, и не смогу. Это же люди Джокера. Милосердие — не его конек. Более вероятно, что перед смертью мне еще и доведется сыграть в какую-нибудь извращенную игру.

Отличный, воодушевляющий настрой. Лучше бы подумать о чем-нибудь другом.

Мне холодно. Почему, черт возьми, они не включат обогрев? Они что, не люди?

На мне было пальто, но руки были ледяными, как и нос, и губы, и все остальные конечности. Озноб уже добрался до мозга. Мне нужно выбираться. Почему я не спряталась под телами?

В обычный день я бы тут же отбросила эту мысль, но сегодня — сегодня был другой день. Адреналин разгонял кровь, и голова раскалывалась от разных, порой весьма асоциальных идей.

Я настолько недолюбливала в себе эту черту характера, что возмещала равнодушие чрезмерной заботой. Когда моя жизнь не находилась в опасности, я относилась к каждому со всей самоотверженностью, на какую была способна. Как знать, может, это компенсировало послабление моральных принципов при первом же намеке на проблему. Во мне все еще оставалось сочувствие к детям и животным — защитить себя сами они не могли, но что до взрослых… В этом мире царили волчьи законы, а я была не настолько благородна, чтобы жрать дерьмо вместо других.

Но дети…

Сейчас я волновалась за девочку: она не издавала ни малейшего шума. Даже не плакала. Она была слишком мала и не могла понять, что, будучи тихой, проживет дольше. На вид ей было не больше пяти-шести лет. Если у нее был шок, то ей необходимо в больницу.

Фургон резко затормозил, и нас отбросило на пол; кто-то упал на меня. Наш охранник выругался. Двери распахнулись, и чернота перед глазами чуть ослабла.

Нас вытянули из машины. В моих планах было идти осторожно — вряд ли мой сопровождающий будет бережно вести меня сквозь дверные проемы — но в итоге меня просто грубо тащили вперед, а я пыталась поспеть за чужими шагами. Надеюсь, расторопность сослужит мне хорошую службу.

Сердце колотилось как бешеное, живот крутило, мне было холодно и херово. Нас завели в здание, но теплее от этого не стало. Внезапно с меня сняли повязку и отпустили: мы стояли в темной комнате, похожей на зал заседаний какого-нибудь склада или завода. Мои руки были свободны, но безвольно висели по бокам: ведь у клоунов все еще было оружие.

Единственным источником тепла была нефтяная бочка в центре зала; сальные клубы дыма тянулись вверх, к окнам под самым потолком. Вокруг огня грелось несколько наших похитителей, а остальные наблюдали за нами. Я осмотрелась. Другие заложники выглядели столь же потерянными, как и я. Никто из нас не знал, чего ждать.

Я осторожно села на пол, чтобы прощупать почву: как к этому отнесутся клоуны? Один громила усмехнулся, но ничего не сказал, и тогда по цепочке, один за другим, мои товарищи по несчастью последовали моему примеру.

Время тянулось, словно жвачка. Клоуны шушукались между собой — скорее всего, о нашей участи, раз даже снизили голоса до шепота. Они спорили — и это обнадеживало: значит, кто-то из них полагал, что мы должны оставаться в живых.

Девочка дрожала. Мать старалась согреть ее, но, несмотря на все усилия, ее руки медленно, но верно синели. Даже будь я настолько эгоистична, насколько хотела и насколько бы была, будь девочка всего на пару лет старше, я бы не смогла вынести этот укол совести. Она была так мала.

Я медленно поднялась. Один клоун с подозрением наблюдал, как я подошла к матери с дочерью, на ходу стянув с себя пальто. Под ним на мне была только тонкая зеленая блузка с длинными рукавами, которую я так тщательно выбирала с утра: она оттеняла цвет моих глаз и подчеркивала блеск рыжих волос. В ней я намеревалась сразить нового помощника учителя. Теперь этот самодовольный замысел вызывал только ненависть к прежней себе. Не могла выбрать ничего потеплее, да?

Без пальто было в стократ хуже, но все же я бережно укутала им девочку. Ее мать воззрилась на меня широкими от страха глазами. «Что происходит?» — прошептала она. Это были первые настоящие слова за последние часы, но я только покачала головой. Я не знала.

Холод снова дал о себе знать. Мороз с удвоенной силой пробирался под кожу — без движения я закоченела, но теперь, когда я встала, тело решило напомнить о моем плачевном состоянии. Зубы лихорадочно стучали. И прежде, чем я успела отползти обратно и скукожиться в ожидании спасительного онемения, дверь оглушительно хлопнула. Вошли еще два клоуна. И — он.

Я видела его отчетливее, чем по новостям. Там он был запечатлен на расплывчатых мутных снимках, трясущихся видео… Этого недостаточно, чтобы действительно увидеть.

И сейчас я видела.

Я бы могла смотреть на него часами, собирая его образ начиная с волос (под поганой краской и слоем грязи от восьми пропущенных свиданий с шампунем они, вероятно, были каштанового цвета) и заканчивая ботинками (коричневые, практичные, но немного потрепанные). Это напомнило мне о моем давнишнем интересе к серийным убийцам — ведь этот человек был ответственен за самые жуткие преступления Готэма последнего года. Разве он человек? Как он может им быть? Какого это — поговорить с ним?

Ну нет, Эмма, даже не думай, забудь об этом сейчас же. Ты не хочешь с ним разговаривать. Он убьет тебя или сделает что похуже за любой неверный шаг — хотя, учитывая его славу, — он убьет тебя просто так. Не привлекай внимания. Не…

Но я не могла оторвать глаз. Его грим смазался, местами потек и выглядел так, словно не обновлялся уже более суток. Черная краска под глазами стерлась, обнажив фиолетовые круги. Было сложно сказать, ушибы это или последствия недостатка сна. Скорее всего, и то, и другое. Вид у Джокера был изможденным, движения — дерганными, но, может, это было обычным его состоянием.

— Так, та-ак, — протянул он, даже не взглянув на нас, словно обнаружить группу заложников по приходу домой было привычным делом (давайте посмотрим правде в глаза: для него — абсолютно). — Как все прошло?

Один клоун обиженно доложил:

— Они пристрелили Лу.

— Они пристрелили Лу? — недоверчиво переспросил Джокер. Он будто передразнивал своего помощника.

— Да, пристрелили, — несколько неуверенно повторил тот.

Словно из ниоткуда в руке у Джокера появился пистолет — я никогда не видела оружие вживую и не распознала модель, но это было не важно: любой пистолет внушает ужас независимо от марки. Джокер высунул язык подобно змее и направил дуло на нас:

— Вот эти ублюдки спустили на Лу курок, да? Следует ли нам… избавиться от них?

— Что? — стушевался клоун. — Нет-нет, босс, это были не они. Это просто заложники: мы ждем, что ты решишь с ними сделать.

— Что я решу с ними сделать? — невозмутимо ответил Джокер, чуть опустив пистолет. — Это заложники. Позабавься с ними. Убей. Мне все равно.

Джокер снова поднял руку и нажал на спуск.

— Вот так просто.

Мои руки машинально взметнулись к животу, но меня не ранило. Это был старик. Он свалился навзничь, а по его рубашке растекалось кровавое пятно. Девочка наконец заплакала.

Он повернулся. И теперь он нас увидел, действительно увидел. На миг, на роковую долю секунды его глаза встретились с моими — кровь в моем теле застыла — и скользнули к девочке.

— О-оу, ну что такое? — спросил Джокер сюсюкающим тоном, пихнув пистолет своему прихвостню. Мать закричала, когда он вырвал дочку из ее рук.

— Не плачь! — подбросил он девочку в воздух. — Веселись! — подкинул он ее еще раз, а затем вдохнул побольше воздуха и завизжал, — уи-и-и!

Из моих легких вырвался истерический смешок. Было в этом что-то глубоко нездоровое, что держало меня на крючке. Я подошла к нему. Рукава его синей рубашки были собраны у локтя, и мои пальцы сомкнулись вокруг обнаженного запястья.

Джокер обернулся, совершенно позабыв о подброшенной в воздух девочке. Я дернулась было за ней, но матери удалось поймать ее у самого бетонного пола.

Он уставился на меня безо всякого выражения на лице, облизнул губы и тихо спросил:

— Да?

Это было очень плохой идеей. Даже нет, не так: это было худшей идеей за всю мою жизнь, но теперь пути назад не было. Теперь уже поздно не отсвечивать. Я откашлялась:

— Что… что вам от нас нужно?

— Мне? — его лицо исказила широкая недоверчивая ухмылка. — Мне? — он указал на себя. — Мне ничего от вас не нужно! Не я же притащил вас сюда, верно? Нет, нет, вашу судьбу решат эти, — он указал на клоунов, — джентльмены.

Супер.

Хотя его рот был сомкнут, я видела, как изнутри он исследовал свои шрамы языком. Мне стало дурно. Он разглядывал меня и размышлял над чем-то. Хотела бы я знать, о чем он думает, но скорее бы умерла от страха, чем спросила.

Джокер резко отвернулся и пошел прочь. Он отдал одному из своих клоунов приказ, из которого я уловила только слова «вот эту», а затем без стеснения указал на меня и ухмыльнулся. Мне бы хотелось с вызовом посмотреть ему в ответ, но лишь от мысли об этом кровь стыла в жилах. На деле я смотрела взглядом побитой собаки (что было к лучшему: дерзость — не лучшее средство для выживания).

Затем он просто ушел. Дверь за ним захлопнулась, и витавшее в воздухе напряжение спало, словно только после его ухода каждый смог вздохнуть.

А клоуны внезапно всполошились. Одни похватали заложников и выволокли их в смежную комнату, двое других оттащили тело старика: первый держал за руки, второй — за ноги. Когда волна активности стихла, со мной остался только один. Он держал пистолет на видном месте — вместо тысячи слов, и я мудро отложила свой побег, несмотря на ползущее вдоль позвоночника чувство пугающей неотвратимости.

— Что происходит? — решительно спросила я, совсем забыв, что мне положено бояться человека с оружием. После столкновения лицом к лицу с живым воплощением ужаса по имени Джокер лик его лакеев несколько тускнеет.

— Так хочет босс, — проворчал клоун.

Сердце пропустило удар; а ведь оно только стало успокаиваться.

— Как?

— Так, — развел он рукой. — Все здесь работает согласно его плану. Все и всегда — согласно плану, и не важно, насколько умной ты себя воображаешь. Так что позволь дать тебе совет, дамочка, — сотрудничай. Не пытайся его перехитрить. Ты даже не представляешь, что творится в его голове.

Что ж, я и не собиралась обводить Джокера вокруг пальца. Я даже не собиралась встречаться с ним вновь, однако эта надежда была слишком смелой. Ведь ты так мечтала встретиться с ним сегодня.

— Так что происходит?

Клоун вздохнул. На его лице отражалась внутренняя борьба: пойти у меня на поводу и признать во мне человека, или дальше изображать гангстера, но умирать со скуки?

— Он не спит, — наконец сказал он. — Не знаю я, не может или просто не хочет. Шесть дней вливает в себя кофе, а на седьмой вырубается. И спит он только… с любимой игрушкой.

— Любимой игрушкой, — уныло повторила я.

Клоун не ответил: вернулись те двое, что относили старика, и теперь ему было жизненно необходимо восстановить свой авторитет мистера Немого номер один — самого крутого парня в округе. Он что-то пробубнил себе под нос и отвернулся.

Холодно. Я растерла руки в попытке вернуть в них тепло. Минуты текли очень медленно.

Наконец ко мне подошел другой клоун:

— Ты. Пойдем со мной. И без шуток.

Мне хотелось воскликнуть «без шуток» — и это мне сказал ебучий клоун!» Но я сдержалась. В этом месте твои шансы на жизнь уменьшаются с каждым умным комментарием, и потому для всех будет лучше, если я оставлю их при себе.

Клоун подталкивал меня в спину, что не особо меня радовало, но какой у меня был выбор? Мы прошли один или два темных коридора, и затем он указал дулом пистолета на закрытую дверь слева.

— Сперва постучи.

Я постучала.

Сначала было тихо, а затем сквозь дверь просочился вкрадчивый голос:

— Входи.

Я открыла дверь с полным осознанием, что шагаю навстречу собственной гибели, и вошла.

Дерьмовое пристанище для такого богатого преступника. Низкая, холодная комната совсем без мебели, не считая голого стола и треснутого зеркала на стене. Единственный признак, что здесь жили (или хотя бы спали), была куча сбившихся одеял в углу.

В другом углу валялись блокноты, газеты и снимки. Бэтмен. Его наваждение. Это знала каждая собака, с тех пор как Джокер возник из ниоткуда и принялся изводить Бэтмена через СМИ, втянув весь Готэм в свою игру. Только вот сейчас Бэтмен исчез, и у Джокера появилось немного свободного времени для забав с простыми людьми.

Джокер развязывал галстук перед зеркалом и смотрел на меня. Фиолетовых перчаток на нем больше не было.

— Закрывай дверь, входи.

Я не шелохнулась; он хихикнул своему отражению:

— Не стой там, словно ягненок, которого ведут на бойню. Заходи!

Я медленно затворила дверь. Джокер отбросил галстук в сторону и направился в мою сторону.

В нескольких шагах от меня он остановился.

— Ты напугана, — сказал он. Его голос сочился ликованием — неявным, но все же. — Почему?

Не нуждаясь в ответе, он закружил вокруг меня, словно хищный зверь. Мне это совсем не нравилось. Джокер был за моей спиной, вне поля зрения, а мне было слишком страшно, чтобы повернуть голову и держать его на виду.

К счастью, вскоре он снова оказался передо мной. Я воспользовалась этой возможностью и быстро отступила назад, пока не уперлась спиной в дверь, но тут же об этом пожалела: с пространством позади у меня была хотя бы иллюзия свободы. А теперь, когда ее не стало, я оказалась в ловушке. В ловушке — я знала.

Джокер склонил голову набок на животный манер, сомкнул руки за спиной и на секунду замер. А затем ринулся на меня:

— Бу-у!

Я была почти к готова к подобному, но этот рывок все равно застал меня врасплох, пробудив все инстинкты разом. Я взвизгнула и выкинула руки перед собой, чтобы оградить себя от него. Не помогло.

Джокер разразился истерическим смехом, словно гиена, и схватил меня за запястья. Он резко притянул меня к себе — да так, что я уперлась ему в грудь, — и стиснул в объятиях.

— Потанцуй со мной, — сказал он, раскачиваясь из стороны в сторону.

Полный пиздец.

Мои руки были заперты между нашими телами. Я протиснула их к его груди и попыталась оттолкнуть его, но Джокер был силен, а в моих наградах не числилось чемпионство UFC. Сопротивление было бесполезно, ведь, на заметку, довольно сложно одолеть противника на голову выше тебя.

Одной рукой Джокер дернул меня за волосы, вынуждая смотреть прямо на него.

— Знаешь, в чем твоя проблема? — спросил он. Его хватка становилась все крепче. — Ты забыла, что такое веселье. Тебе нужно отпустить ситуацию, Эм.

Он оттянул мои волосы снова, но внезапно я лишилась восприимчивости к боли. Как… как он меня назвал?

Джокер заметил мое напряжение и усмехнулся:

— Ты ведь не возражаешь, чтобы я звал тебя Эм, м? Вылитая Эм.

Только спустя несколько секунд до меня дошло, что он ждет ответа, и я едва кивнула головой.

— О-о, чудненько.

Джокер вернулся к своему причудливому танцу, и я наконец сдалась. Сотрудничество — лучший способ выжить. И я танцевала вместе с ним — ничего сложного, просто пьяное топтание: туда-сюда… туда-сюда. Вместо моих волос он сгреб меня за руку, вытянув ее в сторону, и чуть ослабил захват на спине.

Я выпалила:

— Ты меня изнасилуешь? — и ужаснулась, как легко под воздействием страха глупые мысли могут просочиться в мой рот. Если Джокер не думал об этом раньше, то думает теперь. Но я хотела знать свою участь, чтобы не надеяться зря.

Его настиг новый приступ смеха, от которого уже болели уши; затем он замолк и склонил голову ко мне:

— Ах… думаешь, мне следует? — спросил он и даже попытался звучать серьезно. — В смысле, это не часть плана, но я могу сделать исключение, если ты считаешь это стоящей идеей.

Я яростно помотала головой. Джокер оскорбленно посмотрел на меня:

— Уверена? Потому что, м-м… веришь или нет, Эм, но девушки выстраиваются в очередь, чтобы разочек взглянуть на эту очаровательную физиономию.

Не знаю, кто там выстраивается, но точно не я. Спутанные волосы, нелепая одежда, пожелтевшие зубы, сам факт, что одно его присутствие несет угрозу для жизни, — все в нем было отвратительно; и будь у меня выбор, я бы избрала вариант без сексуального насилия. Хотя вряд ли все будет так просто. Но раз за предыдущим вопросом не последовало расправы, я осмелилась на второй:

— Если… если это не твой план, то зачем ты держишь меня здесь?

Может, это и глупый вопрос. Может, я напомнила ему, что уже должна быть мертва… но я так устала от этих игр, от этого танца. Ответ может быть чудовищным, но я должна знать: умру я или нет?

Джокер вздохнул. Мы все еще топтались на месте, и подошва ботинок шаркала о пол, пока мы описывали неровные круги.

— Тебе нужно расслабиться, — авторитетно заявил он. — Ну, вот посмотри на меня. На мне лежит ответственность, знаешь ли. Если я запущу дела, то все пойдет наперекосяк. Но ты никогда не увидишь меня хмурым! Конечно же, твоя жизнь на настолько плоха.

Не знаю, приятель. С моей точки зрения все выглядит паршиво.

Следующий вопрос слетел с губ, стоило ему прийти мне на ум:

— Зачем ты делаешь это?

Ну почему я никак не могу взять себя в руки? Сейчас самообладание было вопросом жизни и смерти, и я уже было открыла рот, чтобы сказать «неважно», как внезапно замялась. Несмотря ни на что, мне было ужасно любопытно: передо мной стоял один из двух самых загадочных людей в городе, и раз он доказал свою способность отвечать на вопросы (ладно, «отвечать»), я намеревалась вытащить из него все возможное. Видит Бог, этой ситуации нужен хоть какой-то просвет.

— Ах… а что я делаю? — оперся он подбородком о мою макушку. Я замерла. Но Джокер не спешил вонзить нож мне под ребра, и я снова расслабилась — насколько это было возможно в такой близости от него.

— Убиваешь людей. Мучаешь… Извращаешь этот город сильнее, чем он есть.

— Ну, видишь ли, наверняка существует долгое и путанное объяснение, которое тебя удовлетворит… Что-нибудь о колокообразной кривой, добре и зле, моей мамочке и моей школе, где вместо молитв мы вырезали себе шрамы, — прямо сказал Джокер. — Но только все это … неправда.

— Тогда что правда? — спросила я, уставившись на его жилет.

Повисла пауза. Джокер дышал так, словно пробежал стометровку.

— Мне просто так… хочется.

Я отступила назад — и он наконец выпустил мою руку, хотя другую все еще держал на спине на случай, если мне вдруг захочется сбежать.

— Это полная херня.

Джокер взвыл от смеха и окончательно меня отпустил; он хохотал и хохотал, прижав ладони к животу, словно только что услышал самую смешную вещь в жизни. Мне было не смешно. Я вообще не видела здесь ничего забавного.

Обычно смех заразителен. Но смех Джокера был попросту жутким.

— Хорошо, — задыхался он, — хорошо… что ж, вероятно, это действительно… действительно так на твой взгляд. Но да, я тебя разыграл. Вышло херово.

О-оу. Разговор сворачивает совсем не в то русло.

— И что ты думаешь обо мне теперь? — внезапно спросил он, всматриваясь в меня холодными глазами. От смеха не осталось и следа, а единственная его улыбка была навечно вырезана на щеках. — Хочешь что-нибудь… исправить?

Я зажмурилась. Напряжение, адреналин и страх сдерживали истерику до этого, но теперь я действительно была на грани. А мне не хотелось знать, как Джокер реагирует на слезы. Что-то подсказывало, что не очень доброжелательно.

Когда я открыла глаза, он очутился совсем близко. Его зловещее выбеленное лицо нависло в паре сантиметрах от моего.

Из груди вырвался крик, но я тут же зажала рот ладонью. Прекрати. Перестань быть такой слабой. Я так устала бояться, я так невероятно, чудовищно устала, что внезапно страх сменился злостью.

Я резко опустила руку:

— Ты когда-нибудь прекратишь так делать?

— Делать что? — потешался надо мной Джокер.

— Просто… просто скажи. Что тебе нужно? Пожалуйста, просто скажи.

— О! — он наклонился еще ближе, все так же нагло изображая удивление. — Знаешь, ты могла бы спросить и раньше.

Я прикусила язык: препирательство с Джокером ни к чему хорошему не приведет.

Он отодвинулся. На пару секунд нас окутала тишина.

— Поспи со мной часок, — развел руками он, будто говоря: «и все».

Я моргнула:

— Ты шутишь.

— Я? — хихикнул Джокер. — Никогда! — в ответ на мой недоверчивый взгляд он поднял руки вверх. — Хорошо, хорошо. Ты меня подловила, это было вранье. Но вот насчет этого… я не шучу.

— Ты хочешь, чтобы я поспала с тобой.

— Ага, — мгновенно отозвался он, словно это было вопросом.

— Поспать. С тобой.

— Ну, а что со мной не так? — снова глумился надо мной Джокер. Ему когда-нибудь надоест?

Я молча уставилась в его лицо, не желая отвечать на этот рискованный вопрос. Кажется, мне придется смириться с тем, что все происходящее было реальностью, ведь я находилась в одной комнате с Джокером, а рядом с ним не существовало такого понятия, как «нереально» вообще.

Но все же…

— Один час? И все?

— Угум-с.

— И ничего больше?

— Чтоб мне сдохнуть, — он начертил крест на груди и поднял ладонь, словно священник.

Мне не нравилась эта идея. Я не доверяла людям, которые выглядели так, словно ежедневно толкали бабушек под колеса автомобиля забавы ради, но с какой стороны не посмотри… выбора у меня особо не было.

Я робко подошла к груде смятых одеял в углу, не имея ни малейшего понятия, чего Джокер от меня ждет. Хотя моя растерянность, кажется, ему импонировала.

— Что, прямо здесь? — спросила я.

— Немного потрепано, но это кровать. Ну, что-то вроде, — пожал плечами Джокер, всем своим видом показывая, что для него в мире есть вещи куда важнее, чем удобное место для сна.

В пару отрывистых шагов он подошел ко мне:

— Давай, — положил он руку мне плечо, — садись.

Неожиданно он толкнул меня, и я упала на эту кучу, вызвав еще один приступ смеха. Я села. С таким обращением будет трудно заснуть. Мне пришлось запрокинуть голову, чтобы посмотреть на него, а он с довольной ухмылкой и руками в карманах смотрел на меня в ответ.

— Прекрати меня задирать, — сказала я. Горло сковал спазм подступающих слез.

— Ауч, — ответил он с неподдельной тревогой и опустился на корточки, опершись локтями на колени. — Я задел твои чувства?

Я молчала — боялась, что мой голос меня подведет. Мне было плохо, страшно и просто хотелось домой.

— Я становлюсь несколько сварливым, когда устаю, — задумчиво произнес Джокер. — Так что давай, — он ткнул меня в плечо, — ложись!

Я легла вместе с ним. Я не шевелилась, не пыталась бороться и игнорировала настойчивое желание ударить его по яйцам и бежать. Я крепко зажмурилась, чтобы не заплакать, и слушала, как он возится позади меня. Джокер накинул на нас зловонное одеяло.

А затем его рука обвилась вокруг моей талии, а вторая проскользнула под шею, и из моих легких вырвался сдавленный хрип. Я ощущала каждый сантиметр его тела, впалую грудь и острые бедра, что впились в поясницу, разрушая последний оплот личного пространства.

Тишину нарушало только дыхание: мое — громкое и сбивчивое, и его — мягкое и ритмичное.

Затем я почувствовала на шее тепло, влагу и зубы. Его зубы. Они кусали и раздирали кожу, а руки сжимали меня что есть мочи. Я хотела кричать — мне было больно, — я не понимала, что происходит; от вопля меня удерживала только твердая уверенность, что, если я издам хоть звук, он не остановится, пока не разорвет мое горло на куски.

Секунды, минуты, часы — я не знала, — и зубы так же внезапно исчезли, оставив после себя холодный воздух. Открытая рана болела еще сильнее. Он прокусил кожу, но… крови не было. Что, блядь, это было?

— Вот, — опалил ухо раздраженный шепот, — я тебя укусил. Теперь, когда тебе не нужно об этом волноваться, может, наконец расслабишься? Поверь, жизнь стала бы гораздо интереснее, научись ты это делать.

Я не ответила. Острая боль постепенно превращалась в тупую, и я всхлипнула — раз, два. Затем старое доброе желание жить взяло верх, и я попыталась успокоиться.

Дыши. Просто дыши.

Я сконцентрировалась на счете. Джокер все еще прижимался ко мне, его живот поднимался и опускался в такт отрывистому дыханию. Мне было сложно дышать так же быстро, но я сладила наше дыхание в унисон: один мой долгий вдох на его два быстрых. Помогло.

После боли осталось ноющее послевкусие. Я так устала. Вся моя одежда была в крови, а лицо стягивали засохшие слезы. Но мне было тепло.

Мне впервые было тепло за этот день. В таком бешенном ритме жизни, как у Джокера, были свои плюсы: на нем не было ни пальто, ни перчаток, ни длинных рукавов — и он все равно горел. Если б мне не было так смертельно холодно, его жар сожрал бы меня.

Может быть, он болен.

Я не хотела об этом задумываться. Я не хотела задумываться о его планах: чего он хотел, к чему меня подстрекал. Вместо этого я сосредоточилась на руке около талии. Мертвенно-бледная кожа с чуть темневшими волосками. Длинные пальцы с покрасневшими ушибами на суставах. Короткие, но грязные ногти.

Грязь цвета ржавчины.

Я не хотела, чтобы эти пальцы меня касались — чтобы он меня касался, — я хотела отодвинуться подальше. Но вдруг он снова меня укусит? Желание бежать изнуряло, вся это каторга — изнуряла, и прежде чем…

Я распахнула глаза. Тревога. Я засыпала — а я не должна засыпать.

Я должна дождаться, когда заснет он, и придумать, как…

Как…

…как тепло. Он не угрожал. Ничего не говорил. Боль в шее притупилась, ее было легко не замечать.

Нельзя засыпать. Он убьет меня. Выкинет из окна. Съест заживо. Я не могла…

Он все равно это сделает, без разницы — сплю я или нет. Хотя, конечно, предпочтет дождаться пробуждения.

Если я засну, то смогу сбежать от него. На время.

Я глубоко вздохнула и закрыла глаза.

Первое, что я осознала, — я лежала в своей постели. За окном было темно; кто-то включил ночник, и свет рассеянно струился по комнате. Я будто была пьяна. Голова кружилась, тело словно лишилось костей.

Меня накачали? Прежде я никогда не употребляла наркотики, но если я оказалась в своей кровати…

В своей кровати. Он знал, где я живу. Открытие шокировало, но ощущения шока не было — просто заторможенность, сонливость и отупение.

Может… это был сон?

Я села. Горло пульсировало, и я прикрыла глаза. Нет. Это не сон. Он укусил меня. Волна боли в шее это подтверждала.

Боль — и что-то в моей руке.

Их несколько. Твердые, острые… мелкие. Внутренности скрутило догадкой, и я не хотела ее проверять.

Но все же я осторожно разжала пальцы: в моей ладони покоился прощальный подарок от Джокера.

Четыре детских зуба. Четыре зуба той маленькой девочки.